"Stop-кадр!" - читать интересную книгу автора (Макьюэн Иэн)

10

Все три окна были открыты настежь, и заходящее солнце заливало галерею ярким светом. Роберт стоял спиной к окну и, держа в руке бутылку шампанского, терпеливо снимал с горлышка проволочную оплетку. Под ногами у него валялась смятая золотая фольга, а рядом, с двумя бокалами наготове, стоял Колин, все еще в изумлении оглядывающий пустую, как пещера, комнату. Когда две женщины вышли из кухни, мужчины повернулись и кивнули. Мэри, уже более твердо державшаяся на ногах, шла мелкими, неуклюжими шагами, положив руку на плечо Каролины.

Одна – прихрамывая от боли, другая – шаркающей походкой сомнамбулы, они медленно продвигались по направлению к импровизированному столу, а Колин, сделав пару шагов в их сторону, крикнул:

– В чем дело, Мэри?

В тот же миг с громким хлопком вылетела пробка, и Роберт резко потребовал бокалы. Колин подошел и протянул их, то и дело беспокойно оглядываясь. Каролина усаживала Мэри на один из двух оставшихся деревянных стульев, поставив его так, чтобы она сидела лицом к мужчинам.

Мэри приоткрыла рот и уставилась на Колина. Словно при замедленном движении на экране, он шел к ней с полным бокалом в руке. В растрепанных волосах пламенели лучи светившего сзади солнца, а на лице, более знакомом, чем ее собственное, застыло озабоченное выражение. Роберт поставил бутылку на свой комод и вслед за Колином через всю комнату направился к ним. Каролина вытянулась возле стула Мэри, как заботливая сиделка.

Все встали в тесный кружок. Каролина прижала ладонь ко лбу Мэри.

– Легкий солнечный удар, – негромко сказала она. – Волноваться не стоит. Она объяснила, что вы долго купались и лежали на солнце.

Мэри шевельнула губами. Колин взял ее за руку.

– Жара у нее нет, – сказал он.

Роберт встал позади стула и обнял Каролину за плечи. Колин сжал руку Мэри и вгляделся в ее лицо. Расширенными от страстного желания – или от отчаяния – глазами она неотрывно смотрела на него. По щеке катилась внезапно набежавшая слеза. Колин вытер ее пальцем.

– Ты не заболела? – прошептал он. – Это правда солнечный удар?

Она на мгновение закрыла глаза, и голова ее всего один раз качнулась из стороны в сторону. С уст ее слетел очень слабый звук, не громче вздоха. Колин наклонился поближе и приник ухом к ее губам.

– Скажи, в чем дело, – взволнованно попросил он. – Постарайся сказать.

Она резко вдохнула воздух и на несколько секунд задержала дыхание, потом сдавленным горловым голосом отчетливо произнесла твердый звук К.

– Ты хочешь выговорить мое имя?

Мэри открыла рот шире. Она дышала часто, тяжело, едва не задыхаясь, и изо всех сил сжимала руку Колина. Вновь резкий вдох, задержка дыхания – и вновь слабый твердый К. Она повторила звук, смягчив его: «х»…«х». Колин прильнул ухом вплотную к ее губам. Роберт тоже наклонился.

Сделав еще одно громадное усилие, она сумела выговорить: «Хо…хо», – а потом прошептала:

– Уходи.

– Холодно, – сказал Роберт. – Ей холодно. Каролина решительно толкнула Колина в плечо:

– Мы не должны толкаться около нее. Легче ей от этого не станет.

Роберт, уже сходивший за своим белым пиджаком, набрасывал его на плечи Мэри. Она по-прежнему крепко держала Колина за руку, запрокинув голову и вглядываясь в его лицо в надежде на понимание.

– Она хочет уйти, – сказал Колин упавшим голосом. – Ей нужен врач.

Он рывком высвободил руку и погладил Мэри по запястью. Она смотрела, как он принимается бесцельно бродить по галерее.

– Где у вас телефон? У вас же наверняка есть телефон!

В голосе его звучали панические нотки. Роберт с Каролиной, по-прежнему державшиеся рядом, ходили за ним по пятам, заслоняя его от взгляда Мэри. Она еще раз попыталась издать какой-то звук; горло ее стало слабым и непослушным, язык распластался во рту недвижимым грузом.

– Мы уезжаем, – ласково сказала Каролина. – Телефон уже отключили.

Колин, покружив по комнате, подошел к среднему окну и встал спиной к комоду.

– Тогда сходите за врачом! Ей очень плохо!

– Кричать не обязательно, – тихо сказал Роберт.

Они с Каролиной неумолимо приближались к Колину. Мэри увидела, как они держатся за руки, как крепко сцеплены их пальцы – и как пальцы эти шевелятся, подрагивая в мимолетной ласке.

– У Мэри все пройдет, – сказала Каролина. – В ее настой было кое-что подмешано, но все пройдет.

– Настой? – тупо повторил Колин. Отступая при их приближении, он задел локтем комод и опрокинул бутылку шампанского.

– Какая жалость! – сказал Роберт, а Колин поспешно повернулся и поставил бутылку.

Роберт с Каролиной обошли лужу на полу, и Роберт протянул к Колину руку так, словно собирался взять его двумя пальцами за подбородок. Колин откинул голову назад и отступил еще на шаг. Прямо у него за спиной было большое открытое окно. Мэри видела, как смягчаются небесные краски на западе и очертания высоких облаков принимают форму длинных, тонких пальцев, указывающих, казалось, на то место, где должно садиться солнце.

Супруги, уже разойдясь, прижались к Колину с двух сторон. Он смотрел прямо на Мэри, а у нее в тот момент хватило сил только на то, чтобы приоткрыть рот. Каролина, положив руку Колину на грудь, гладила его и говорила:

– Мэри понимает. Я ей все объяснила. Скажу по секрету, я думаю, ты тоже понимаешь.

Она начала вытаскивать его футболку из джинсов. Роберт оперся вытянутой рукой о стену за спиной у Колина, отрезав ему путь к отступлению. Каролина поглаживала его по животу, нежно сдавливая кожу пальцами. И хотя солнце светило Мэри в глаза, а три фигуры у окна неясно вырисовывались на фоне неба, ей была совершенно отчетливо видна непристойная точность каждого жеста, каждого нюанса тайной игры воображения. Острота зрения словно лишила ее способности говорить и двигаться. Роберт свободной рукой ощупывал лицо Колина: раздвигал пальцами губы, следовал вниз по линиям носа и подбородка. Не меньше минуты Колин стоял неподвижно, не сопротивляясь, парализованный непониманием. Менялось лишь его лицо: отражавшиеся на нем изумление и страх свелись к замешательству и напряжению памяти. Он по-прежнему неотрывно смотрел Мэри в глаза.

Снизу, с многолюдной улицы, доносился обычный для конца дня шум – голоса, стук кухонной утвари, звуки телевизоров, – который не только не нарушал, а скорее даже усугублял гнетущую тишину в галерее. Тело Колина начало напружиниваться. Мэри увидела, как задрожали его ноги, как напряглись мышцы живота. Каролина успокаивающе зашипела, и ее рука замерла у него под сердцем. В тот же миг Колин рванулся вперед, вытянув руки перед собой, как ныряльщик, ударом предплечья по лицу убрал с дороги Каролину и случайно двинул Роберта в плечо, отчего тот отступил на шаг. Растолкав их, Колин устремился к Мэри, по-прежнему протягивая руки так, словно мог поднять ее со стула, стиснуть в объятиях и спастись вместе с нею бегством. Роберт, придя в себя, успел стремглав броситься вперед, схватить Колина за лодыжку и повалить его на пол в нескольких футах от стула Мэри. Колин уже пытался встать, когда Роберт приподнял его за руку и за ногу и почти волоком оттащил назад – туда, где стояла, закрыв лицо руками, Каролина. Там он поставил Колина на ноги, сильным ударом отбросил его к стене и удержал там, крепко схватив за горло своей огромной пятерней.

Потом все трое снова расположились перед Мэри приблизительно так же, как и раньше. Резкий хрип тяжелого дыхания постепенно затих, и вновь стали слышны приятные близкие звуки, обрамляющие тишину в комнате.

Наконец Роберт негромко сказал:

– Это было совершенно излишне, правда? – Он еще крепче сжал горло Колина. – Правда?

Колин кивнул, и Роберт убрал руку.

– Смотри, – сказала Каролина, – ты разбил мне губу.

Она пальцем собрала кровь со своей нижней губы и размазала по губам Колина. Он не сопротивлялся. Рука Роберта по-прежнему лежала у него на груди, у самого горла. Каролина тщательно переносила свою кровь на кончике пальца до тех пор, пока полностью не закрасила Колину губы. Потом Роберт, надавив предплечьем на грудь Колина, взасос поцеловал его в губы, а Каролина в это время медленно провела рукой по Робертовой спине.

Когда Роберт выпрямился, Колин несколько раз громко сплюнул. Каролина тыльной стороны ладони вытерла с его подбородка розоватые струйки слюны.

– Глупенький, – прошептала она.

– Что вы подмешали Мэри? – ровным голосом произнес Колин. – Чего вы хотите?

– Хотим? – переспросил Роберт. Он уже взял что-то с комода, но держал в сжатой руке, и Мэри не было видно, что это такое. – «Хотим» – не совсем подходящее слово.

Каролина радостно рассмеялась:

– Как и «нуждаемся».

Она отступила на шаг от Колина и через плечо бросила взгляд на Мэри.

– Еще не спишь? – крикнула она. – Ты помнишь все, о чем я тебе рассказывала?

Мэри смотрела на предмет, который сжимал в руке Роберт. Внезапно предмет удлинился вдвое, и она ясно его увидела. – И хотя все ее мускулы напряглись, ей не удалось даже как следует сжать в кулак правую руку. Мэри закричала, потом закричала еще раз, но единственным звуком, который она сумела издать, был еле слышный выдох.

– Я сделаю все, что захотите, – сказал Колин, чей голос, перестав быть ровным, при этом звуке в панике едва не сорвался на крик. – Но прошу вас, приведите Мэри врача.

– Отлично, – сказал Роберт и, взяв Колина за руку, повернул ее ладонью кверху. – Смотри, как это легко, – сказал он, быть может, самому себе и без нажима, словно в шутку, провел бритвой поперек Колинова запястья, вскрыв артерию. Рука Колина дернулась вперед, и тягучая нить, которую он стряхнул, оранжевая при этом освещении, упала, не долетев нескольких дюймов до колен Мэри.

Глаза Мэри закрылись. Когда она открыла их, Колин сидел на полу, прислонившись к стене и широко раздвинув вытянутые ноги. Его парусиновые пляжные туфли намокли и покрылись ярко-красными пятнами. Голова его покачивалась на плечах, но глаза сверкали, и их ясный, немигающий взгляд был через всю комнату в изумлении устремлен на Мэри.

– Мэри! – произнес он беспокойно, так, словно звал ее в темной комнате. – Мэри! Мэри!

– Иду, – сказала Мэри. – Я здесь.

Когда она снова проснулась – после беспробудного сна, – он сидел, съежившись и откинув голову на стену. Глаза его, по-прежнему открытые, по-прежнему неотрывно смотревшие на нее, были усталыми и пустыми. Она видела его издалека, хотя все прочее находилось вне ее поля зрения, – видела, как он сидит перед маленьким прудом, который окрасился в красный цвет, как и полосы, отбрасываемые ставнями, теперь наполовину закрытыми.


Всю наступившую ночь ей снились стоны, всхлипы и внезапные крики, фигуры, которые сплетались и вертелись у нее под ногами, барахтались в маленьком пруду, вскрикивали от удовольствия. Разбудило ее солнце, поднявшееся над балконом у нее за спиной и напекшее ей шею сквозь стеклянные двери. Прошло уже очень много времени: бесчисленные следы на полу стали блеклыми, а багаж у двери исчез.


Прежде чем подняться по посыпанной гравием аллее к больнице, Мэри остановилась передохнуть в тени сторожки у ворот. Изнывающий от скуки молодой чиновник, стоявший рядом, был терпелив. Он поставил свой портфель на землю, снял темные очки и протер их платком из нагрудного кармана. Женщины расставляли свои лотки, готовясь встретить первых утренних посетителей. Разбитый фургон с боками из рифленого железа доставлял торговкам цветы, а неподалеку женщина доставал из дорожной сумки с эмблемой авиакомпании распятия, статуэтки, молитвенники и располагала их на складном столике. Вдалеке, перед входом в больницу, садовник поливал аллею, прибивая пыль. Чиновник негромко откашлялся. Мэри кивнула, и они пошли дальше.

Как выяснилось, в хаосе густонаселенного города скрывалась процветающая, запутанная бюрократия, тайное общество государственных органов с разделенными, но частично совпадающими функциями, с несхожими методами административной работы и разными иерархиями; неприметные двери – на улицах, по которым Мэри раньше ходила не раз, – вели не в частные дома, а в пустые приемные с казенными круглыми часами и неумолчным стуком пишущих машинок, а далее – в тесные кабинеты с коричневыми линолеумными полами. Ее подвергали простым и перекрестным допросам, фотографировали, она диктовала показания, подписывала документы и разглядывала фотоснимки. Она носила из отдела в отдел запечатанный конверт и вновь подвергалась допросам. Усталые, довольно молодые мужчины в блейзерах – то ли полицейские, то ли государственные служащие – относились к ней учтиво, как, впрочем, и их начальники. Как только выяснилось ее семейное положение – и то обстоятельство, что ее дети находятся в нескольких сотнях миль от нее, – а особенно после того, как в ответ на многократно заданный вопрос она принялась настаивать, что никогда не собиралась замуж за Колина, к ней стали относиться учтиво и с подозрением. Стало очевидно, что она сделалась для них скорее источником информации, чем объектом забавы.

Но жалости она бы не вынесла. А пока она находилась в затянувшемся состоянии шока и попросту понятия не имела о собственных чувствах. Не выражая недовольства, она в точности выполняла все указания и отвечала на все вопросы. Полное отсутствие аффекта вызывало еще большие подозрения. В кабинете помощника комиссара ей говорили комплименты по поводу четкости и логической последовательности ее показаний, по поводу способности избегать искажающих картину эмоций. Чиновник сухо сказал: «Совсем не женские показания», – и за спиной у нее послышался сдавленный смех. Хотя они явно считали, что никакого преступления она не совершила, обращались с ней, как с опороченной тем, что помощник комиссара назвал, а потом ради нее перевел, «этими непристойными эксцессами». За их вопросами крылось предположение – или ей это лишь казалось? – что такую особу, как она, можно запросто застать на месте подобного преступления, словно поджигателя на чужом пожаре.

Тем не менее они все же были настолько любезны, что в ответ на ее примерное поведение отозвались об этом преступлении, как о довольно обыденном, относящемся к категории широко распространенных. За последние десять лет только этот отдел расследовал несколько подобных преступлений. Офицер полиции, который принес Мэри в приемную чашку кофе, сел рядом с ней и разъяснил некоторые типичные черты такого рода преступлений. Например, жертва, всюду выставляемая напоказ будущим преступником – и явно с ним отождествляемая. Кроме того, двойственный характер приготовлений: с одной стороны, тщательных, загибая толстые пальцы, офицер назвал фотографирование, приобретение наркотика, продажу всей обстановки квартиры, заблаговременно уложенные чемоданы; с другой стороны, преднамеренно грубых, неуклюжих, и вновь он стал перечислять на пальцах, как-то: бритва, оставленная на месте преступления, взятые заранее билеты на самолет, путешествие с подлинными паспортами.

Перечень полицейского был длиннее, но Мэри перестала его слушать. Закончив, он похлопал ее по коленке и сказал, что поимка и наказание для этих людей, похоже, не менее важны, чем само преступление. Мэри пожала плечами. Слова «жертва», «преступник», «само преступление» ничего не значили, не вызывали абсолютно никаких ассоциаций.

В гостинице она сложила одежду и упаковала их чемоданы. Поскольку в чемодане Колина оказалось чуть больше места, свои туфли и хлопчатобумажный жакет она уложила вместе с его вещами – так же, как перед отъездом из дома. Она отдала горничной валявшуюся на столике мелочь и сунула открытки между последними страницами своего паспорта. Потом раскрошила оставшуюся марихуану и спустила ее в умывальник. Вечером она поговорила по телефону с детьми. Они были рады ее звонку, но слушали невнимательно и несколько раз попросили Мэри повторить ее слова. Она слышала орущий у них телевизор и собственный голос в трубке, вкрадчивый, тоскующий по их любви. Ее бывший муж взял трубку и сказал, что готовит блюдо, приправленное карри. Она приедет за детьми в четверг днем? А нельзя ли поточнее? После телефонного разговора она долго сидела на краешке своей кровати и вчитывалась в мелкие буковки на своем авиабилете. Снаружи доносился непрерывный стук стальных инструментов.

У входа в больницу одетый в форму охранник, не обращая внимания на Мэри, едва заметно кивнул чиновнику. Они спустились на два пролета вниз и пошли по холодному, безлюдному коридору. На стенах, на одинаковом расстоянии друг от друга, висели красные ящики со шлангами, а под ними – ведра с песком. Они остановились у двери с круглым окошком. Чиновник попросил Мэри подождать и вошел. Полминуты спустя он открыл дверь и пригласил ее. В руке он держал пачку бумаг. Помещение было небольшое, без окон, сильно пропахшее дезодорантом. Горела длинная лампа дневного света. За двустворчатой дверью, также с круглыми окошками, находилось помещение побольше, и там виднелись ряды таких же светильников, но сдвоенных, закрытых. Высокий, узкий стол, на котором покоился Колин, был выдвинут на середину. Колин лежал на спине, накрытый простыней. Чиновник ловко откинул ее и бросил взгляд в сторону Мэри. Официальное опознание при наличии тела и в присутствии должностного лица было произведено. Мэри поставила подпись, чиновник поставил подпись и предусмотрительно удалился.

Через некоторое время Мэри села на табуретку и вложила свою руку в руку Колина. Она была расположена объясниться, собиралась поговорить с Колином. Собиралась изложить рассказ Каролины так подробно, как смогла его запомнить, а потом все объяснить Колину, растолковать ему свою теорию, на данном этапе, разумеется, гипотетическую, проливающую свет на то, как воображение, сексуальное воображение – давние мечты мужчин о том, чтобы причинять боль, и женщин – о том, чтобы боль испытывать, – воплощает в себе и декларирует непреложный, всеобщий принцип, который извращает все отношения, всю истину. Но она ничего не объяснила, ибо некий незнакомец неправильно причесал Колина. Мэри пригладила рукой волосы Колина и ни слова не сказала. Она взяла его за руку и потеребила его пальцы. Потом несколько раз беззвучно произнесла его имя – так, точно, повторяя, могла вернуть ему смысл и воскресить того, кому оно принадлежало. В круглом окошке время от времени возникал обеспокоенный чиновник. Час спустя он вошел с медсестрой. Он встал за табуреткой, а сестра, заговорив вполголоса, словно обращаясь к ребенку, разогнула пальцы Мэри, сжимавшей руку Колина, и проводила ее до двери.

Мэри шла вслед за чиновником по коридору. Когда они поднимались по лестнице, она заметила, что у него неровно стерся каблук на одном ботинке. На мгновение восторжествовала заурядность, и Мэри получила мимолетное представление о том горе, которое ее подстерегает. Она громко откашлялась и, услышав собственный голос, отогнала от себя эту мысль.

Молодой человек первым вышел на яркий солнечный свет и дождался Мэри. Он поставил портфель на землю, поправил манжеты своей накрахмаленной белой рубашки и любезно, с легчайшим из поклонов, предложил проводить ее обратно до гостиницы.