"Охотник за смертью" - читать интересную книгу автора (Игнатова Наталья)

ГЛАВА 3

День он начал с приказа охотникам следить за всеми перемещениями Шестерых. Теперь все они имели прозвища: Пастух, Жених, Лекарь, Ученый, Адвокат и Дама. О, да, фантазия Паука Великолепного во всем блеске. Но не называть же их настоящими именами. Это верный способ влипнуть в еще большие неприятности.

Чтобы не задумываться еще и об этом, Альгирдас поспешил в Карфакс. Надо успевать, пока смертные с собаками не нагрянули туда снова.

Безумец в соседнем доме вел себя тихо, что тоже радовало. Лечебница не так неприступна, как хотелось бы Сенасу, но знает ли об этом упырь? Вряд ли. Приятно думать, что не один Паук способен совершать глупость за глупостью.

Альгирдас еще на рассвете успел вновь обругать себя последними словами и лишний раз попенять себе за непроходимую тупость. И теперь не мог понять: как же сразу не сообразил, что раз уж он – единственный упырь, которого удерживают святые символы христиан, следовательно, от него Сенас и хочет защититься. Ну, какого еще упыря он мечтает поймать, да притом так, чтобы не попасться самому? Все остальные – его дети, его создания в той или иной степени, и Сенасу не нужно их ловить. Ему достаточно пальцами щелкнуть, чтобы они рассыпались в прах, или прибежали лизать ему пятки – это уж на его усмотрение.

Почему Сенас пытается выдать Паука за господаря Дракулу пока неясно. Возможно, это связано с тем, что Адвокат не так давно побывал на бывших землях Влада и именно там был укушен вампиром. Может статься, что Сенас по назначению использовал замок-портал, прибыл через него из той реальности в эту и воспользовался услугами Адвоката… хм, ну, в общем, тоже по назначению. Не в том смысле, что напился его крови, – этого Сенас как раз не делал, – а в том, что приобрел здесь какую-то собственность на вполне законных основаниях.

…А теперь утверждает, что хозяин замка, из которого он сюда явился, прибыл в Великобританию и нуждается в скоропостижной смерти? Бред какой-то!

Нет, без бумаг, о которых шла речь в начале их вчерашнего военного совета, в ситуации не разобраться.

И ведь еще ему зачем-то нужны Шестеро. Еще несколько визитов к Даме, и она тоже станет Сенасом, что сильно осложнит задачу Альгирдаса, и уж точно не облегчит жизнь бедной женщине.

Замок он открыл с помощью паутины. Давно уже научился использовать ее нити как живую отмычку. Это было не так быстро, как выбивать двери, зато привлекало меньше внимания. А с порога в нос шибанула такая густая вонь, что Альгирдас фыркнул, закашлялся и попятился от дверей, чувствуя себя немногим лучше, чем накануне ночью после выстрела. Слишком чуткий слух, слишком тонкий нюх – что еще в нем слишком? Какое из кажущихся достоинств обернется недостатком в следующий раз?

Ф-фу… Но надо же что-то делать.

Запах разложения не претит волкам. Хорошая мысль – первая, за два минувших дня. В волчьем облике Паук и прокрался в старый дом. Пробежал через потоки запахов, выделяя в них запахи людей, что побывали здесь вчера, и людей, что были здесь раньше. Они уносили ящики. Вот уж не было печали! Похоже, пропитанная кровью земля многим не дает покоя. Если только это не очередная странная затея Сенаса. Что же он все-таки придумал? Может быть, стоит попробовать переловить четверку по одиночке и допросить, как следует…

Ох, злые боги!.. Вот это уже никуда не годится…

…Большой черный волк стоял посреди обшарпанной старой часовни, в окружении больших ящиков, полных земли. Опустив голову, вздыбив шерсть на загривке, он низко, страшно рычал, скаля белые, необычно длинные клыки.

А Паук метался в волчьем теле и тоже рычал, только неслышно, и рвался на свободу, пытаясь вернуть себе человеческий облик.

Вырвался. Вздохнул, не обращая внимания на вонь. И сел на грязный пол, обхватив голову руками.

Сенас – хитрый, слабый, злобный упырь – снова обманул Паука Гвинн Брэйрэ. Кто на кого охотился? Кто кого ловил? Альгирдасу хотелось орать на себя, хотелось самому себе надавать пинков. Он попался, как какой-нибудь безмозглый тигр в индийских джунглях, сам влетел в подготовленную ловушку, едва заслышав жалобный визг приманки.

Ящики в часовне Карфакса были набиты землей, взятой в его стране. В его собственной, родной, только ему подвластной стране. А земля была пропитана его кровью. Нет, не той, что текла в его жилах вот уже тысячу лет, а той, с которой он родился. Кровью, выпитой когда-то Сенасом. Ее немного осталось в теле Альгирдаса, но того, что было, хватило с лихвой, чтобы проклятые ящики притянули его к себе как магнит. Чем ближе, тем неодолимей притяжение.

Сенас сделал с кровью что-то еще, наложил чары, но впервые за много веков способность видеть узоры ворожбы вновь изменила Пауку. Он не мог разобраться, как именно заклял Сенас землю и кровь, знал только, что благодаря этому заклятию едва не оказался запертым в волчьем облике. Если бы не вырвался – быть ему волком семь лет.

То еще удовольствие.

Сколько же времени ушло у Сенаса на то, чтобы напитать кровью такое количество земли? Вряд ли все тысячелетие, однако надо отдать должное – упырь хорошо подготовился к встрече со старым врагом.

И что он сделает теперь? Вряд ли осмелится прийти сюда – исход боя один на один, или даже одного против четверых, все равно предрешен. Паук сильнее, Сенас уже дважды проверял это на собственной шкуре. Значит, еще есть время для тихой паники и для того, чтобы собраться с силами и покинуть проклятое место. Уйти. Сейчас это кажется невозможным, но… надо просто встать. И пойти. И выйти на улицу. Закрыть дверь… Да.

Каждый новый шаг давался все легче, и в прихожей Альгирдас уже чувствовал себя почти свободно. Он вывалился на крыльцо. Захлопнул дверь. Сполз спиной по стене и облегченно вздохнул.

Вырвался. Ушел.

Что теперь?

Вызывать сюда охотников и с помощью чародейства обезвредить землю. Ясно уже, что сумасшедший, поставленный охранять подходы к Карфаксу, не делает разницы между двумя вампирами и принимает Паука за Сенаса. Следовательно, все можно будет проделать незаметно.

Так, а что же собирался сделать мерзкий упырь? Вспоминая шаманские манипуляции на кладбище в Кингстэде, можно предположить, что и с этой землей Сенас намеревается проделать нечто подобное. Интересно, Паук, как тебе понравится то, что в твою кровь накрошат просфору?

Альгирдас содрогнулся при одной мысли об этом.

Куда Сенас дел остальные ящики? Их было пятьдесят, осталось двадцать девять, где еще двадцать один? Благие боги, сколько же крови извел на это упырь? Себя не жалел. И наверняка не жалел Наривиласа.

Последняя мысль заставила скрипнуть зубами…

…Альгирдас вновь осознал себя уже у дверей лечебницы, очнулся, ощутив ожог подвешенного наверху креста. Что он тут делает? Зачем?.. Он нащупал языком удлинившиеся клыки и вознес Белому богу искреннюю благодарную молитву. Распятие, каким бы жгучим ни был его свет, только что спасло одного упыря от расправы над людьми, виновными лишь в том, что они стали жертвами упыря другого.

Смешно вспомнить – вчерашний день казался ему на редкость неудачным. Да вчера он и не знал, что это такое – неудачный день!

Ладно, что еще удалось узнать, кроме того, что все плохо, а кое-что отвратительно? Сенас каким-то образом научился перемещаться между имеющимися в его распоряжении телами. И единственный способ поймать его – это убивать четверых одного за другим, пока в последнем теле не окажется заперт, собственно, упырь.

Плохая идея.

Адвокат посвятил весь день визитам к стряпчим и грузчикам, выяснял, кому продан дом на Пикадилли, а также – изумительно! – судьбу ящиков с землей. Тех самых, недостающих. Сенас что же, сам не знает, куда их дел? Или ящики у него украли? Или таким образом он дурит головы Адвокату и Даме? А может быть, власть его над теми четырьмя не безгранична, и Сенас, находясь полностью в одном каком-то теле, вынужден создавать для остальных иллюзию осмысленной деятельности?

Он заставил Жениха пить кровь Дамы, но сам Жених вряд ли вспомнит об этом, даже если спросить его прямо. Он ужаснется подобному предположению, он будет в ярости, будет оскорблен – и он имеет право ужасаться, оскорбляться и впадать в неистовство.

Вот интересно, современные британцы, вообще-то, способны впасть в неистовство? Пока что это вызывало у Паука серьезные сомнения. У него вообще вызывала сомнения Британия конца девятнадцатого века. Подумать только, бедолага Орнольф воображал, будто его невесте сложно будет войти в приличное общество. Да разве у них там, в Америке, знают о настоящих трудностях? Разве у них там знают о настоящем обществе? Следовало бы привезти рыжего сюда и показать ему местную аристократию – вот кто оторван от жизни, вот кто обитает среди фейри, причем фейри, созданных самыми мрачными усилиями человеческого воображения. По сравнению с представителями британского «света», Паук Гвинн Брэйрэ казался существом суетным и полностью погруженным в проблемы современного человечества.

Ну да, научиться только не бояться железной дороги, и не подозревать телеграф в злокозненности!

По поводу последнего Альгирдас знал, что любые сведения, передаваемые на расстояние с помощью телеграфа, можно перехватить с помощью паутины. И терзало его смутное подозрение, что обратный процесс тоже каким-то чудом возможен. Он не смог бы объяснить механизм такого перехвата, не мог даже толком его представить, просто видел в телеграфе нечто сходное с паутиной и ожидал самого худшего.

Если бы Орнольф знал об этом, уж, наверное, посмеялся бы.

А может, хватит уже вспоминать о рыжем к месту и не к месту?

Вместо того чтобы внять последнему призыву, Альгирдас заверил себя, что в его ситуации любые воспоминания об Орнольфе будут к месту. Ему принесли, наконец, образцы земли и достаточно было одного прикосновения к клубку замешанных на крови заклинаний, чтобы понять: без рыжего придется туго.

Когда-то Паук Гвинн Брэйрэ лишил прародителя упырей Сенаса способностей к чародейству. Потом Сенас напился паучьей крови и с лихвой возместил утраченное. А чуть позже чародеем перестал быть сам Паук. На этом они и остановились. Правда, Альгирдас справедливо полагал, что во всем мире ему нет равных в умении плести и расплетать чужие заклинания, но Сенас-то пришел из мира иного. И на магии земли и крови наплел такого, что Альгирдасу даже смотреть на эти кружева не хотелось.

Он, в общем, и не смотрел. Закрыл глаза и зрячими пальцами, нитями паутины вплелся в чужие чары, искал зацепку, узелок в узоре, хвостик цветной нитки, что-нибудь, за что можно взяться и потянуть и распутать сложную вязь. Беда в том, что даже так он почти ничего не видел. Кровь и земля – его кровь и его земля – вместе вытягивали силы, словно душу вынимали. Впервые за много веков Альгирдаса потянуло в сон. Он даже не сразу понял, что это с ним – таким забытым, незнакомым показалось ощущение.

Неудивительно, что снова вспомнился Орнольф, чья помощь в этом деле могла бы оказаться неоценимой.

Если бы Орнольф еще помнил, что такое чары.

И если бы он не женился несколько дней назад.

У Альгирдаса не раз доставало наглости и упрямства прерывать амурные похождения рыжего на самом интересном месте, но, во-первых, есть разница между случайной пассией и женой. А во-вторых, раньше он не сомневался в своей способности обеспечить безопасность Орнольфа.

В общем, что там думать – самому надо разбираться. Разве кто-то обещал, что будет легко?

Он и разобрался. Не сразу конечно. На распутывание заклятий Сенаса ушло куда больше времени, чем на любые другие, с которыми приходилось сталкиваться в долгой жизни. Однако рано или поздно, после бессчетного количества чашек кофе, и – привет Молот Данов! – полулитра крепчайшей настойки, изготовляемой великанами, Альгирдас отыскал основу тонкой чародейской вязи и увидел, как расплести нити заклятья.

С усталым вздохом он вытянулся на кушетке, встряхивая ноющими кистями. Болели все суставы, и казалось, что пальцы стали толщиной с запястья.

Спать, конечно, было рано. То есть, что значит рано – нельзя спать! Паук не нуждается во сне и пище… зато нуждается в табаке, да. Альгирдас закурил и принялся за сложные вычисления: сколько ящиков, если предположить, что количество земли в них более-менее совпадает, потребуется для того, чтоб сжить его со свету.

Одних только ящиков с землей для этого, разумеется, было недостаточно. И не существует еще таких заклинаний, которые свели бы его в могилу. Но вот… Белый бог, будь он неладен, оказался большим фантазером по части ущемления лично Паука и пресечения разнообразных паучьих выходок. Сенас смешал его кровь с освященной землей, и этого оказалось достаточно, чтобы привязать Альгирдаса к тварному миру. Достаточно для того, чтобы он не смог выйти из дома в Карфаксе… сейчас вспомнить, так диву даешься, откуда силы взялись, чтобы выбраться наружу. Если Сенас проделает еще что-нибудь в этом роде, да-да, что-то вроде пасты из просфор в щелях склепа, Альгирдас сгорит заживо. Кровь в жилах точно вскипит, а с этим не живут даже упыри.

Выходило так, что полусотни ящиков хватит с избытком.

Сенас знает, что он рядом? Если, пребывая вчера в теле Жениха, он полностью понимал, что происходит вокруг, то знает, – виделись. Однако, судя по глазам бедного лорда, ничего они не соображали. Оба. Что Сенас, что Жених. Один от крови опьянел. Второй… а что второй? Его там вообще не было. Видимость одна только.

– Ты мог бы быть жрецом, а не охотником, – сказал как-то Орнольф.

Это было еще до того, как Молот Данов всей душой возлюбил Новый Свет и новых смертных. – Для охотника ты слишком близко к сердцу принимаешь жизнь людей. А Син полагал, что излечил тебя от человечности.

– Син никогда не приписывал этой заслуги себе, – напомнил Паук.

– Тоже верно. Но ты не различаешь: смертные перед тобой или чудовища, когда видишь, как обижают ребенка. Или его мамашу. Дай тебе волю, защитил бы всех… от всего.

– Это плохо? – ощетинившись, уточнил Паук.

– Это… нет. Работа для жреца, только и всего. Не плохо и не хорошо. Но во всяком случае, это объяснимо.

Растопыренные колючки немедленно стали ядовитыми. Орнольф коснулся темы, обсуждать которую Паук не желал ни при каких обстоятельствах.

– Я просто хочу сказать, – рыжий немедленно сдал назад, – что при таких условиях, твои попытки быть циником выглядят… несерьезно. Циничный защитник вдов и сирот – это слишком даже для тебя.

– Даже… – с удовольствием повторил Паук.

И Орнольф был прощен. Чего уж там, он всегда умел подольститься.

А циником Альгирдас не был и никогда не пытался выглядеть таковым. Просто частенько называл вещи своими именами. Это Касур – мастер подбирать красивые слова даже там, где и без них звучит неплохо, а Паук, он простой – восемь глаз, восемь ног, да неистощимые запасы яда. И еще Паук, наверное, очень предсказуем. А Сенас далеко не дурак, это еще тысячу лет назад было ясно. И не зря упырь приходил к Даме в теле Жениха. Знал, мразь дохлая, что у Альгирдаса рука не поднимется причинить вред человеку, только что потерявшему любимую женщину. А еще знал, что Паук спятит, если будет просто смотреть, как у него на глазах ломают жизнь еще двоим юным смертным: Адвокату и Даме.

Клички, придуманные, чтобы не видеть за ними людей. Жаль, для того чтобы совсем ослепнуть, недостаточно дать человеку прозвище. Если в самое ближайшее время не предпринять что-нибудь… хоть что-нибудь, если не спугнуть Сенаса, он убьет эту девочку, Вильгельмину. И чем смотреть потом на ее мужа, уж лучше самому залить землю в ящиках святой водой и сдохнуть в корчах. Так оно легче будет. Безболезненней.

И все же, возвращаясь к вопросу о том, знает ли Сенас о появлении на островах Паука, следует признать, что уловка с землей уже сейчас, до применения толченых просфор, работает сразу в двух направлениях. Во-первых, привязывает Альгирдаса к тварному миру и, скорее всего, к острову Британия. Во-вторых, плохо влияет на умственные способности. И то и другое Сенасу только на руку.

Соблазн списать все глупости последних дней на дурное влияние магии земли и крови был велик. Но Альгирдас не поддался. Соверши он за это время хоть одну серьезную ошибку, глядишь, и дал бы себе поблажку, подыскал промаху объяснение, щадящее самолюбие. Но поскольку ничего, кроме великолепного невнимания к очевидному и обычного невезения, он пока за собой не наблюдал, приходилось признать, что все это время чувства его находятся в изрядном смятении. Только и всего. Состояние было сродни долгому голоду от потери крови. Перед первой трапезой разум помрачается, руки дрожат, и обычно это заканчивается смертью жертвы.

С уходом Орнольфа обстоятельства порой складывались так, что Альгирдасу приходилось пить человеческую кровь. И все, кто становился его добычей, умирали.

Всегда. Не потому, что теряли так уж много крови, а потому, что Альгирдас в такие моменты плохо понимал, что делает, хотя самому ему казалось, что он прекрасно отдает себе отчет в происходящем.

В общем, Сенас наверняка уже знает о появлении Паука на островах, но понятия не имеет о том, что его враг поблизости.

Он не разглядел вчера во время трапезы бьющуюся в стекло летучую мышь, но не зря обратил внимание Адвоката на дом у церкви на Пикадилли. Чего ж ты хочешь, Паук? Притащить в город, где обосновался Сенас, своих рабов, вызвать к жизни домовых, расшевелить еще десяток духов, собрать их всех в одном доме и при этом, чтобы такие фокусы прошли незамеченными? Забыл, что Сенас сам когда-то был фейри? И наплевать, что сейчас в тебе больше от дивного народа, чем в нем, фейри по праву крови. Мастерство не пропьешь… Это, опять-таки, мудрость от Орнольфа, а рыжий страшно умный.

И приятно думать, хотя бы предполагать, что многочисленные обитатели того дома отвлекли Сенаса от тихого, незаметного Паука прямо у него под носом.

Вот сюрприз был бы для упыря, прихвати он Альгирдаса в Карфаксе еще вчера. И если бы не собаки, поднявшие ужасный шум из-за крыс, так бы оно и вышло. Спасибо милым фокстерьерам! Никогда Паук не жаловал эту породу, как раз за склочность и способность поднять шум по любому поводу, и вот, пожалуйста, жизнью обязан.

Итак, сегодня, как только Шестеро угомонятся и разойдутся по спальням, следует нанести визит в кабинет Лекаря. Все бумаги были там, хочется верить, что там они и остались. Жаль, не успел проделать все нынче утром. Когда рассвет наступает на пятки, так спешишь убраться подальше от людей, что все остальное кажется неважным. А сейчас… скучная и дурацкая работа. Необходимая. Интересно, бывает так, чтобы необходимая работа не была скучной и дурацкой? У кого-то, наверное, да.

Паук составил для чародеев схему сплетенного Сенасом заклятья. Убедился, что охотники все поняли правильно. Не сказать, чтобы это было просто: объяснить слепым, что такое краски – Альгирдас по себе помнил, что подобные объяснения удавались только Орн…

«Слушай, Паук, или перестань или удавись!»

Он так разозлился на себя, что с ходу растолковал чародеям, отродясь не видавшим разноцветных узоров заклинаний, что такое схема и как с ней работать. Парни направились в Карфакс. Паук остался дома, удерживая охотников на концах чутких нитей, готовый вмешаться, если потребуется его помощь.

Помощи не потребовалось. И хвала богам, что обошлось без нее. Те несколько часов, которые заняло действо, оказались не самыми приятными. А сознание того, что он – единственный на весь мир человек, добровольно согласившийся на ворожбу над собственной кровью, совсем Альгирдаса не утешало. Умные люди, особенно не чуждые чародейства, не позволяют другим чародеям даже близко подойти к своей крови.

Хотя дуракам, конечно, закон не писан.

От этой мысли, как ни странно, стало легче.

Проникнуть в лечебницу ночью не удалось: пятеро мужчин допоздна засиделись в кабинете, а к безумцу… Рэнфилд, его имя – Рэнфилд. К Рэнфилду Лекарь приставил дополнительную охрану. К тому же у больного случилось что-то вроде просветления, и он молился почти до рассвета. В другое время Альгирдас, может быть, порадовался бы за несчастного, но не тогда, когда для осуществления его планов требовался сумасшедший. Правда, был во всем этом и один приятный момент: нынешней ночью Сенас не кормился. Значит, хотя бы о состоянии Дамы можно было пока не беспокоиться.

Днем повторилась малоприятная процедура по распутыванию заклинаний. И, по счастью, на завтра осталось всего пять ящиков. Досадно, конечно, что чародеи не железные, однако Альгирдас признавал, что и Гвинн Брэйрэ не справились бы с задачей лучше его охотников. Работа с кровью требовала не только сил, но и аккуратности, которая, как известно, утомительнее всего. А молодцы Паука работали на совесть, с удивительной педантичностью, отличающей этих, новых бойцов-чародеев от Гвинн Брэйрэ. Последние очень часто полагались на силу и интуицию, пренебрегая тщательно разработанными правилами.

И лучше не вспоминать о прошлом, но сила и интуиция редко подводили.

Нынешние так не умеют.

Зато нынешние живы.

Уже стемнело, когда Альгирдас вышел из дома. Сегодня обязательно нужно было попасть в кабинет Лекаря. Если Адвокат разузнал о местонахождении остальных ящиков, эта информация наверняка внесена в бумаги. Хорошо бы так, в противном случае придется ловить Адвоката и беседовать по душам. А он может начать упорствовать. Может не пойти на контакт. Может просто испугаться… Альгирдас бы на его месте непременно испугался и наделал глупостей.

Непоправимых. Это уж как водится.

Первый сюрприз поджидал его в камере Рэнфилда.

Поначалу все шло гладко. Безумец снова был не в себе, и его даже не пришлось уговаривать приоткрыть окно. Маленьким зверем мангустом Альгирдас просочился сквозь решетку. Однако не успел он вернуть себе человеческий облик, как тяжелое тело навалилось сверху, и руки, мощные, как лапы голема, сжали тело так, что захрустели ребра.

Мангуст – зверушка гибкая, но хрупкая…

Паук изрядно струхнул. И разозлился. Он царапался и кусался, вертелся, пытаясь вырваться. Спасла гладкая шкурка – в какой-то момент, уже успев в красках представить себе глупую и позорную смерть, Паук все же выскользнул из страшных ладоней. Чихнул. Перекинулся.

Озверевший безумец вновь набросился на него, сдавливая в борцовском захвате. Он собирался закричать, поднять тревогу, и Альгирдас, проклиная все на свете, оторвал сумасшедшего от себя, с размаху швырнул на пол.

Не убил?.. – он двумя пальцами прикоснулся к шее жертвы, услышал ток крови и биение пульса. Нет. Хвала богам, не убил. Но шум несчастный псих поднимет не скоро.

Представив себе на секунду, что сказал бы Орнольф, узнав о том, как умер Паук Гвинн Брэйрэ, Альгирдас передернулся. Такого позора он бы не пережил.

Тенью скользил Паук по едва освещенным коридорам лечебницы. Он опасался ночных служителей и не хотел привлечь внимание Сенаса, но весь печальный дом спал. Спал и упырь, единый в четырех лицах… в четырех с половиной. Проклятье! Он трапезничал нынче вечером, и он поставил метку на Даму.

Альгирдас миновал кабинет Лекаря, даже не заглянув туда. Он спешил наверх, на третий этаж. В спальню Дамы и Адвоката. Но как ни торопился, в плотно закрытые двери все равно пришлось проскальзывать тише мыши, чтобы не разбудить, не напугать, не обидеть…

Глупо, конечно.

Адвокат спал в коконе паутины. Спутанный по рукам и ногам, он пребывал в оцепенении, и впрямь похожий на жертву паука, парализованную ядом. Но с ним ничего плохого не случится. Эта паутина не из тех, через которые вытягивают оусэи, силу жизни, – это кокон покоя, когда-то Альгирдас сам любил закутаться в такой, чтобы выспаться без помех. Когда-то, когда ему еще нужен был сон.

Дама сидела на краю кровати, безумными глазами глядя в полуоткрытое окно. И не холодно ей, в одной сорочке?

Девочка… благие боги, она совсем девочка… и она сейчас, конечно, не чувствует холода. А завтра проснется едва живая, но припишет слабость простуде и сквознякам.

На Альгирдаса Дама не обращала ни малейшего внимания, так что он беспрепятственно смог осмотреть ее, проверить, как в прошлый раз, дух и разум и тело, и каплю крови на кончик языка. Чтобы тут же брезгливо вытереть язык платком.

Сенас.

Дал девчонке глотнуть своей отравленной крови.

Она-то ему зачем?! Понятно, почему упырь счел полезным для себя лорда, или богача-техасца, равно как и ученого с мировым именем, но для чего ему маленькая девочка, не имеющая ни денег, ни влияния? Ни даже мужа, располагающего и тем и другим.

И что теперь делать? Убить ее? Боги, боги, ее даже убить нельзя так, чтобы смерть пришла легко и быстро. Яд в крови поднимет тело после смерти. Яд… отравленная кровь. Но ведь она пока что жива и не умрет еще долго, если… если ее кровь станет действительно ядовитой. Если Сенас не посмеет больше прикоснуться к ней. Если…

«Паук, а Паук, – поспешил спросить себя Альгирдас, пока еще окончательно не потерял голову, – ты уверен, что девочке станет лучше, если ты, а не Сенас сделаешь ее упырем?»

Ни в чем он не был уверен. Только в том, что Сенасу нельзя больше прикасаться к ней.

– Ты будешь плотью от моей плоти… – прошептал он полузабытые слова древнего ритуала.

Воспоминания вцепились в душу клыками. Рванули, раздирая на куски.

Ниэв Эйд, обряд баст, шестнадцатилетние парни, будущие охотники, наставники, жрецы, такие гордые, взволнованные, испуганные… Они в первый раз слышат священные для всего братства слова. Они готовы стать Гвинн Брэйрэ…

Альгирдас сдавил памяти горло. И заговорил снова:

– Ты будешь плотью от моей плоти, кровью от моей крови, моей сестрой и помощницей. Ты будешь являться на мой зов. Когда я попрошу: «приди», ты поспешишь через моря и земли. И если ты попадешь в беду, только позови, я приду на помощь…

От его голоса, еле слышного, почти неразличимого, Вильгельмина начала приходить в себя. Но она не стала сопротивляться, когда Альгирдас заставил ее сделать несколько глотков своей волшебной крови.

Далеко-далеко, на грани всех чувств Альгирдас почуял тревогу Орнольфа. Кровь Гвинн Брэйрэ пролилась, и один брат вспомнил о другом, услышал ритуал…

Но вряд ли что-то понял.

Дверь с треском распахнулась, и четверо ворвались в комнату, сбивая друг друга с ног.

Сенас!

Зашипев от ярости, Альгирдас развернулся к смертным, отпустив Вильгельмину. Она беззвучно упала на подушки. А Паук уже разбросал тенета. Кровью пахло в ночи, кровью Гвинн Брэйрэ. Кровью тех, кому позволено убивать, для кого не существует законов, кто выше жалости и не знает сомнений.

Паутина опутала жертв в тот самый миг, когда Ученый поднял перед собой что-то слепяще-белое, обжигающее, страшное… И Альгирдас попятился, не в силах вынести этого огня. Паутина сгорела. Четверо двинулись на Паука со всех сторон, сжимая в руках распятия, нелепые символы жестокого бога. Зажмурившись, чтобы не видеть хотя бы яркого света, Альгирдас невероятным, даже для себя невозможным усилием воли заставил их потерять его из вида. Метнулся было в сторону окна… вспомнил о бумагах и, затаив дыхание, до скрипа стиснув зубы, проскользнул между растерянно переглядывающимися смертными к двери.

Он был зол. Зол? Нет, он был в ярости. Сенаса можно было убить, прямо сейчас, только что, хватило бы сил и на это, и на то, чтобы оправдать себя потом. Почему?! Почему Сенас, упырь, проклятая тварь, мертвяк, бездушное тело, не боится христианских знаков?

Почему Паук, упырь, такой же проклятый, такой же мертвый… сгорает в невидимом для других огне? Неужели дело в душе? Да нет же, нет! Дело в чем-то другом.

…Альгирдас просматривал бумаги, не читая, только сверял числа. Вот последняя запись Адвоката. Письмо из конторы стряпчих о продаже дома на Пикадилли. А дальше? Где вчерашний день? И сегодняшний… то есть, тоже уже вчерашний. Паук спешно принялся обыскивать кабинет. Он прекрасно понимал, что коли уж все бумаги собраны в одном месте, вряд ли кто-то станет прятать недостающие листы. Но надо же было что-то делать…

– Слышь, хозяин, – угрюмо донеслось из шкафа, где, как успел заметить Альгирдас, хранилась лишь устрашающего вида машина, – чего ищешь-то?

– Дневники, – ответил Паук сердито.

По мере придумывания смертными разных технических штучек, в мире появлялась и новая нечисть. Далеко не всегда безобидная. Запомнить их всех казалось порой невозможным.

– Это те, что смертные тут читают вечерами? Так вчера и позавчера только доктор чего-то набубнил. На фонограф.

– Что? – безнадежно спросил Альгирдас.

– Ты шкаф-то открой, – посоветовал голос, из угрюмого становясь ехидным. – Видишь, машина? Это фонограф. Живу я здесь. Ты говоришь, а он запоминает. Хитрая штука. А записи вон они на полочках, хочешь послушать?

– Нет уж.

Право, это было уже чересчур. Это было… со стороны смертных – форменное безобразие. Ни в какие ворота! Для того чтобы прочесть чужой дневник, теперь недостаточно наглости и умения читать? Да где это видано? И что же Сенас, он тоже это умеет?

Не долго думая, Альгирдас сгреб восковые цилиндры и отправил в горящий камин. Туда же полетели все бумаги со стола Лекаря, все, кроме дневников. Нечистик показал из шкафа унылую морду с пастью от уха до уха, и улыбнулся, продемонстрировав впечатляющие желтые зубы:

– Я тоже люблю победокурить, – доверительно признался он.

– Ты кто? – Альгирдас подумывал, чего бы еще поджечь, чтобы полегчало.

– Гремлин, – удивленно ответил нечистый, – ты, прям, не знаешь будто?

– Теперь знаю.

– А я тебя давно знаю, – гремлин раскурил маленькую костяную трубочку, – ты Паук. Говорят, из высоких фейри – самый злой. Расскажу нашим, что своими глазами тебя видел. Как думаешь, поверят?

– А ты среди ваших самый наглый? – Альгирдас рассовывал по карманам бумаги. – Или самый смелый?

– Самый быстрый, – хмыкнул гремлин. – Чего мне бояться? Не будешь же ты на мелочевку размениваться. Тут полон дом упырей… О! Идут. Ладно, хозяин, пора мне. Упыри – это уж твоя забота.

Он исчез в глубине шкафа.

Альгирдас прислушался: так и есть, к дверям кабинета приближался Жених.

Вылетая в окно в образе летучей мыши, Альгирдас успел еще услышать, как Сенас, воплотившись в Пастуха, убил безумца Рэнфилда.

Новый день начался для Паука и его людей задолго до рассвета. Наскоро пролистав записи Шестерых, Альгирдас немедля отправил своих чародеев сразу по трем адресам. Невероятно, но пока он терял время на разведку Карфакса и наблюдение за Дамой, Сенас сумел проникнуть даже в его дом. Если бы у Шестерых не было привычки детально записывать все, что произошло с ними в течение дня, если бы Адвокат не изложил шаг за шагом предпринятое им расследование, Альгирдас вернулся бы в дом на Пикадилли и вновь оказался в непосредственной близости от ящиков с кровью и землей.

Второе такое приключение могло закончиться куда хуже первого.

Пять ящиков в Карфаксе так и остались нетронутыми. Пусть их. Паук не умрет от того, что Сенас проделает над землей свои шаманские штучки. Во всяком случае, сразу не умрет.

Но как быстро он превратился из охотника в дичь! Хватило нескольких дней, и вот уже Паук защищается, а Сенас атакует, и до сих пор непонятно, с кем же сражаться? Где враг? Кого убивать?

– Сделайте, сколько сможете, – приказал он чародеям.

Парни не дураки, они давно поняли, что для Паука речь идет о жизни и смерти, и старались на совесть. Но два десятка ящиков за несколько часов – это для них слишком. Тут хоть на изнанку вывернись – не успеть. И все-таки уже в два часа ночи чародеи прибыли по указанным адресам. Они немедленно приступили к работе. Альгирдасу же оставалось курить и методично надираться крепким тролльим элем. Табак и алкоголь были лучшими болеутоляющими.

Впрочем, еще он мог думать. И читать, хотя последнее было непросто, поскольку в глазах с досадной периодичностью темнело, и Паук Гвинн Брэйрэ скручивался калачиком в кресле, тихо подвывая от боли. Однако даже это не портило настроения… Глупо, но так и есть. Столкнувшись с Сенасом лицом к лицу – или к лицам, большой разницы нет, – Альгирдас вновь убедился, что он сильнее упыря. Сильнее. Могущественнее. Лучше. Доведись им сражаться, и он победит.

Было бы еще с кем драться.

Но последнее соображение блекло перед опасной иллюзией, перед уверенностью в том, что если понадобится, Альгирдас убьет всех четверых. Эта опасная формулировка «если понадобится»! За долгую жизнь так и не научился различать, когда же она бывает оправдана. Дважды за последние дни он подходил к порогу, за которым смертных ожидала смерть, а бессмертных – битва. Дважды не смог заставить себя остановиться, и отступал лишь перед христианскими символами. Возможно, в третий раз, ничто не заставит его отступить.

Самое время взмолиться богам, которых нет: избавьте от такой участи! Не дайте стать убийцей!

И вот ведь какая странность: полагая, будто святыни Белого бога невыносимы для него из-за кровного родства с Сенасом, Паук совершенно упускал из виду, что крови Сенаса в нем нет уже целое тысячелетие. И еще никак не мог собраться и подумать, почему же сам упырь равнодушен к распятиям, просфорам и святой воде, не боится прикасаться к ним, не отворачивается от яркого света. Списывал на то, что Сенас заполучил в свое распоряжение тела сразу четверых христиан. Но в этом ли дело?

Вот же в бумагах черным по белому написано: они все обменялись кровью. Каждый из четверых вливал свою кровь в жилы девицы Вестенр, и, наверняка, каждый из них, одержимый Сенасом, пил из нее по ночам.

Грязная пародия на Гвинн Брэйрэ! Смертные, связанные кровью и паутиной, способные действовать как одно существо. Но в братстве никогда не пили крови…никто, кроме Паука. Гвинн Брэйрэ практиковали другие методы.

И как бы ни было больно, Альгирдас улыбнулся, вспоминая девочку Вильгельмину, над которой прочел сегодня слова обряда. Сейчас он чувствовал ее рядом и знал, что отныне она в безопасности. Сенас не рискнет больше глотнуть крови Гвинн Брэйрэ. Не только потому, что кровь эта с некоторых пор не годится ему в пищу. Но еще и потому, что он боится проклятия, того самого проклятия, которое Альгирдас так долго вменял ему в вину.

Сенас не захочет как Паук бояться Белого бога.

Конечно, хорошо было бы обсудить этот вопрос с тем, кто знает больше. С тем, кто знает не только о христианстве, но и о боге христиан. В первом-то вопросе Альгирдас и сам разбирался досконально. Возможно, из-за этого все его нынешние беды.

Если бы не пошел он на поводу у Сина, если бы не принес «свет веры» множеству народов и не дал им вместо бога пародию на него, может, самому сейчас было бы проще. Змей сказал, что двоеверие – это смешно и страшно. Вольно ему смеяться! Двоеверие – это просто страшно, ничего в нем нет смешного. А Белый бог оказался мстительным, как и положено богу. Ты, Паук, отвратил от него миллионы людей, убежденных в том, что они и есть православные христиане, и ты получил то, чего заслуживаешь.

Кстати, старший наставник Син тоже не дружил с христианством. А сложности у него начались после того, как пророк Мохаммед… тоже понес свет веры. И принес. В общем, наставнику Сину терять было уже нечего. А пророк жил и умер почти человеком, что ему христианские святыни? У него свой бог.

Смешно получается: теперь Сенас будет проклят, если глотнет крови Альгирдаса. И, кстати, не зря ведь вспомнился Змей. Вот кто может помочь. И поможет. Если он еще заинтересован в Пауке.

Часы пробили семь, когда четверо, вооруженные просфорами и святой водой добрались до ящиков в Карфаксе.

Альгирдас многое знал о христианстве, но что такое ад он понял только теперь.

В полпервого от охотников пришли сообщения. К тому времени Паук был едва жив, и все же нашел в себе силы порадоваться, – мальчики справились с работой меньше чем за двенадцать часов. Ну, разве не молодцы?

По обоим адресам уже побывали Пастух и Жених, и засунули в каждый из обезвреженных ящиков по святой облатке.

Узнав об этом, Альгирдас как будто заново пережил последние часы. Хвала богам, все наконец-то закончилось. Почти все… Теперь нужно было узнать, понял ли Сенас, что его обманули? Чувствовал ли он отдачу от своих манипуляций со святыми дарами?

Если чувствовал, то, наверное, немало позабавился. Сначала. И здорово разозлился потом. Не хотелось бы Альгирдасу оказаться на месте упыря и глядеть на пустой крючок, с которого ушлая рыба сдернула наживку.

Вот бедолага! Он ведь понятия не имел, что Гвинн Брэйрэ больше нет. Он так старался, связывая между собой влиятельных смертных, создавая основу собственного братства. Охотников на охотников. Теперь понятно, зачем ему нужна была Дама: только женщина может дать жизнь новым людям, в чьих жилах без всяких обрядов будет течь кровь Сенаса. И ясно, что ему не нужен Адвокат.

Кровь – всегда кровь. Именно так говаривал светлой памяти воевода Валахии. А он знал, о чем говорил.

Оставалось последнее: заглянуть в дом на Пикадилли – там остались кое-какие бумаги, необходимые для того, чтобы и дальше жить среди смертных. Кроме того, нужно было показать Сенасу тот кусочек сыра, который Альгирдас положил в подготовленную для упыря мышеловку. Экзерсисы чародеев и святые дары все-таки изрядно его потрепали, не оставив от прежнего Паука даже тени. Так – полудохлое нечто. Он ослабел. Он вряд ли выдержит хоть сколько-нибудь серьезный бой. Его можно брать голыми руками. Надо только поймать.

И один из ящиков с землей, пропавший неожиданно для самого Сенаса, нужно будет захватить с собой. Альгирдас на месте упыря непременно предположил бы, что именно эту землю охотники не успели обезвредить. И из кожи вон вылез, чтобы проверить, так ли это в действительности.

А еще девочка Вильгельмина, связанная с Пауком узами крови. Она поможет Сенасу, конечно поможет, ведь она искренне и честно стремится поймать немертвую тварь, осквернившую ее тело и душу.

Паук будет убегать. Сенас – ловить. Ну а в землях Влада Третьего, в замке, из которого можно докричаться до Змея, охота закончится. И пусть Сенас не жалуется. Взялся ловить Паука – получи паутину. Упырь.

Орнольф говорил, что некоторые самоуверенные дураки настолько много мнят о себе, что постоянно попадают в неприятности. И вытаскивать упомянутых дураков из этих неприятностей нет никакого смысла, потому что они, дураки, ничему не учатся и снова скребут себе на хребет.

Когда он это говорил, то даже лицо многозначительное не делал, потому что и так понятно было, о ком идет речь.

Весь долгий месяц, пока шла их с Сенасом затянувшаяся игра, Альгирдас с некоторым трепетом ожидал момента, когда слова рыжего снова станут справедливы. Но этот момент все никак не приходил.

Шестеро гнались за ним, как гончие по следу. Надо сказать, что и след Паук старался оставить ясный и четкий. Правда, не настолько, чтобы насторожить Сенаса. Упырь недооценивал врага. Альгирдас надеялся, что он, в свою очередь, здраво оценивает его возможности. И свои собственные.

Паук не был чародеем. Сенас им был, но не мог ворожить открыто.

Паук был ослаблен и не имел возможности восстановить силы. Сенас сил не терял, но ему хотя бы иногда нужна была пища.

Паук убегал и не всегда знал, где его преследователи. Сенас мог установить его местонахождение в любой момент, но боялся лишний раз прибегать к услугам Дамы.

Что ж, почти на равных.

Почти, потому что на стороне Альгирдаса были охотники и паутина. Именно он был Пауком, а Сенас, тот просто научился плести самые простенькие узоры.

Хотя, возможно, во время двух недавних встреч он лишь притворялся неумехой. Но зачем бы? И в первом и во втором случае умей он управляться с паутиной как Альгирдас, их встречи могли закончиться для Паука плачевно.

Всю дорогу до замка в Карпатах Альгирдаса сопровождали рабы, и множество духов толклось вокруг, любопытствуя, напрашиваясь в помощники, иногда злорадствуя. Врагов-то хватало. И почему бы им было не злорадствовать, если Паук изображал испуганную жертву, опасаясь лишний раз показаться на свет, а по пятам за ним гнался самый древний из его недругов? Правда, Сенаса духи тоже недолюбливали. Заточенный когда-то в плоть, он стал среди них парией. Но в целом они были не против, если пария отгрызет голову гордецу Гвинн Брэйрэ. На результаты охоты делали ставки. И Альгирдаса несказанно радовало, что пари заключались лишь по поводу: поймает или не поймает Сенас Паука. О том, чтобы Паук поймал Сенаса, не шло и речи.

И все же момент, когда слова Орнольфа оказались справедливы, настал. Да, он как всегда не ошибся, наставник Касур. Некоторые самоуверенные дураки настолько много мнят о себе… Слишком много для того, чтобы вытаскивать их из неприятностей.

Сенас добрался до замка раньше, чем прибыл туда Паук. Единый в четырех лицах, он успел первым. И перекрыл все входы в замок.

День клонился к вечеру. Дул сильный ветер с севера. Рабы, изо всех сил изображавшие крайнюю спешку, подгоняли повозку с растреклятым ящиком. Альгирдас, отведя глаза возможным наблюдателям, кутался в меха. Сидя рядом с кучером, он терпел немилосердную тряску, уткнувшись носом в воротник. Сегодня он мерз. Это случалось и раньше, – даже такие твари как Паук могут иногда чувствовать холод. Ему хотелось крови. Крови Орнольфа, но если не ее, то хотя бы крови какого-нибудь жреца. Священника. А в округе, конечно же, не было ни единого храма. И до монастыря он сможет добраться только тогда, когда покончит с Сенасом.

Кстати, тот что, совсем спятил, подобравшись так близко? Хочет столкнуться с Пауком на закате?

Эй, Паук, дружище, а ты сам не боишься столкнуться на закате со смертными?

Холод становился невыносимым. Хоть бы снег пошел, право слово! Ну почему он не чародей?! Сейчас вызвал бы снежную бурю и как-нибудь переждал закат, а уж ночью нашел способ пробраться в замок.

Но амсэйр, высокие духи погоды, придерживали своих подданных, не решаясь без дозволения Змея ни помогать Пауку, ни мешать ему. И ветер сдул к югу остатки туч. Алое солнце – пронзительное и яркое, очень красивое солнце – повисло на синем небе.

Вечер…

Альгирдас раскинул паутину, разыскивая своих преследователей. Ага, вот они все. Дама и Ученый на утесе впереди, у самых стен замка. С юга приближаются Пастух и Лекарь. А с севера торопятся Жених с Адвокатом. Ну и компания – для этих диких земель слишком большая честь принимать сразу столько титулованных и образованных персон.

– Стой! – крикнули сразу с двух сторон.

Солнце такое алое, такое великолепное солнце. Горячее, как кровь.

Паук… уймись! Не надо. Не…

Альгирдас приказал рабам остановить лошадей.

Он старался не вмешиваться. Все его силы уходили на то, чтобы не вмешиваться, оставаться невидимым. Не убивать. Самому. Пусть все сделают рабы. Убить четверых. Одного за другим. Пока не останется один. Последний. Сенас!

Адвокат и Пастух пробивались сквозь его рабов, сверкали лезвия ножей, и, вцепившись руками в плечи, заставляя себя оставаться на месте, Альгирдас старался не засмеяться. Такие смелые, такие смертные. Кто первый, дети? Кто умрет первым?

Адвокат стащил с повозки ящик с землей. О боги, кто мог подумать, что в этом теле столько сил и упорства?

Голос где-то за гранью понимания, за границей жажды, безумного голода и неукротимой злости, тихий голос умолял, просил набросить на смертных паутину, остановить их, удержать, не позволять им совершить самоубийство. И Альгирдас почти послушался этого шепота, когда кровь, наконец, пролилась.

Снаружи еще происходило что-то… Адвокат сдирал крышку с ящика. Пастух выламывал ее со своей стороны. А из-под прижатого к боку локтя американца сочилось алым, набухало, пропитывая одежду, пахло сладко, страшно, головокружительно. Чужое солнце. Чужая жизнь. Чужая кровь. Которую нужно отнять.

Он же все равно умрет!

И, не в силах справиться с голодом, Паук сбросил личину, представ перед людьми и нелюдями в облике кошмарной, разъяренной, изголодавшейся твари. Паутина сдавила Пастуха, вытягивая из него жизнь. И – есть, есть в мире справедливость, даже для Паука! – Сенас, пискнув, метнулся из умирающего тела. Он боялся показаться. До последнего оставался внутри. Знал, что когда все кончится, сумеет исцелить и исцелиться…

Не знал только, что такое Паук!

За тысячу лет так и не понял, что же такое Паук Гвинн Брэйрэ.

Сдавленный паутиной, Сенас бился, невидимый для всех, кроме Альгирдаса. На что он надеялся? Вырваться? Паук заточил его когда-то в плоть. И освободил сейчас не для того, чтобы отпустить.

Нож Адвоката полоснул по горлу.

Лезвие Пастуха пронзило сердце.

И, как пойманную арканом лошадь, испуганную, неистово стремящуюся освободиться, Альгирдас, умирая, захлебываясь кровью, потянул к себе Сенаса.

К себе… в себя.

Разве ты не мечтал об этом, проклятый упырь?! Разве не хотел, так же как все, как любой, кто живет или существует в этом мире, заполучить Паука Гвинн Брэйрэ?! Ну, так вот он! Весь твой! Бери!

Альгирдас был счастлив, когда дух его покидал тело. Был счастлив… почти. Он не нашел сына. Но и умирать пока не собирался. Он сумел удержаться от убийства смертных. Справился с собой и со зверем в себе. Ему предстояла не самая приятная вечность, но по крайней мере, он знал, что не испытает мук совести.

Сенасу же предстояло провести свою вечность в земле, в запахе гниющей крови, в полной и ужасающей неподвижности. А предвкушение мучений, которые испытает враг – это достаточный повод для счастья.