"460 дней в Четвертой Советской антарктической экспедиции" - читать интересную книгу автора (Зотиков Игорь А.)

Ура, мы едем в Антарктиду!

За месяц до отплытия наш гляциологический отряд насчитывал двадцать одного человека, но Василий Федотович Бурханов оказался прав, чем ближе подходило время отъезда, тем больше оказывалось в экспедиции финансовых дыр, которые надо было затыкать. В результате гляциологи оказались на борту, понеся большие численные потери. Вот каков был их состав. Руководителем отряда назначили доктора геолого-минералогических наук, профессора кафедры мерзлотоведения Московского университета Бориса Александровича Савельева. В отряд входили два старших научных сотрудника: геоморфолог Андрей Петрович Капица и я, теплофизик; четыре младших научных сотрудника: специалист по механике льда и снега Сергей Борисович Ухов, геофизик Юрий Фёдорович Дурынин, физик Анатолий Всеволодович Краснушкин, специалист по структуре льда Валерий Александрович Судаков, а также два инженера: геодезист Леонид Иванович Хрущёв и инженер — буровик Николай Иванович Казарин. Лишь девять человек вместо двадцати одного!

К моменту отъезда мы уже хорошо знали друг друга, ведь последние полгода мы с утра до вечера были вместе: составляли заявки на приборы и оборудование, выпрашивали их где только можно, а потом в подвале кафедры мерзлотоведения Московского университета сортировали, проверяли и упаковывали тысячи и тысячи приборов, проводов, химикалиев, инструментов — ведь туда, куда мы ехали, уже невозможно будет что-нибудь дослать.

Все мы были уже на «ты» и звали друг друга по именам. Исключением был наш начальник, которого мы называли в глаза по имени-отчеству, а за глаза — сокращённо: БАС.

В отряде только три человека обладали полярным опытом — БАС, Андрей Капица и Коля Казарин. БАС много лет работал и зимовал в Арктике, изучая полярные морские льды, Андрей Капица лишь год с небольшим назад вернулся после зимовки в Первой Советской антарктической экспедиции. Он строил Мирный, ходил с санно-тракторным поездом открывать внутриконтинентальную станцию Пионерская. Самый старый член нашего отряда Коля Казарин (ему было около сорока лет), которого мы из уважения к его возрасту и заслугам звали часто хотя и на «ты», но Николай Иванович, провёл более года в Антарктиде в составе Второй Советской антарктической экспедиции.

Казарин с помощью специального бурового станка должен был бурить скважины в толще снега и льда по пути движения санно-тракторного поезда. Толя Краснушкин — ироничный, с лицом и повадками Мефистофеля — будет; опускать в эти скважины специальное устройство для получения данных о плотности снега и льда на разных расстояниях от поверхности. Серёжа Ухов, чуть выше среднего роста, в очках, должен был заниматься исследованиями механических и прочностных свойств снега и льда. Я обязан был обеспечить измерение температур в скважинах во время похода, а также провести ряд температурных наблюдений в прибрежных областях. Наконец, сам БАС и его ученик — мягкий, застенчивый, улыбчивый крепыш Валерий Судаков — должны были изучать структуру снежно-ледяной толщи как во время похода, так и в лабораторных условиях. Кроме того, Валерий будет помогать и в моих работах.

Маленький, кругленький, с хитроватыми глазами Лёня Хрущёв, геодезист высшего класса, должен был осуществлять штурманское обеспечение похода, провести ряд исследований в районе станции Мирный и в прибрежной зоне.

Но все это нам лишь предстояло сделать, а пока нас разместили по прекрасным двухместным каютам теплохода «Михаил Калинин», который готовился в Рижском порту к отплытию в далёкий путь. Я оказался в одной каюте с огромным, полным энергии Андреем Капицей Забегая вперёд, скажу, что с ним вместе я прожил больше года в одной комнате нашего домика в Мирном, с ним делил каюту на теплоходе «Кооперация» по дороге домой и всегда с удовольствием вспоминаю об этом.

А теперь обратимся к записям, сделанным в то время. Они начаты с первого дня экспедиции.

День первый. День отплытия нашего экспедиционного судна. Он прошёл в томительном ожидании. Лишь в семь вечера собрались в салоне теплохода, и начальник пароходства сообщил, что вечером уйдём. Последние прощальные речи Хорошо, что я не взял с собой жену. Прощание затянулось. Сейчас уже ночь. Наконец все покинули судно. Новая команда, всем свободным от вахты находиться в своих каютах. Таможня и пограничники ведут проверку, затем прощаются:

— Большое спасибо, счастливого плавания.

Вот и все. Граница как бы отодвинулась: теперь, ещё не отплыв, мы уже по ту её сторону

По радио раздаётся повторенная в каждом уголке судна команда.

— Палубной команде стоять по местам, приготовиться к отдаче швартовых!

Подошёл буксир и начал оттягивать корму от пирса. Между стенкой и бортом зашумела, вливаясь в проход, чёрная, с мелким льдом и какими-то щепками вода. На пирсе — два пограничника и двое портовых парней, перекидывающихся словами прощания со своими знакомыми девушками из экипажа нашего судна.

Развернулись, дали тройной гудок и, набирая ход, пошли мимо редких судов причала. Сразу же нам ответил буксир, а затем загудели другие корабли. Мы идём вдоль стенки, где стоят на первый взгляд мёртвые громады. Но когда мы поравнялись с ними, неожиданно с каждой из них раздаётся густой рёв. Наше судно отвечает коротким гудком: «Спасибо» — и в ответ тоже короткий гудок. И все же один незнакомый, сияющий на чёрной воде красавец промолчал, когда мы проходили мимо. Было обидно, мы тоже не дали гудка.

День второй. Утро хмурое, слегка туманное. Разбудил «спикер» — так называется устройство, передающее во все закоулки судна нужный приказ по радио вне зависимости от того, выключено оно или нет

«Прошли 150 миль, температура воздуха плюс два градуса, воды — плюс три, ветер и волна два балла. Подъем.»

Снизили ход, гудит сирена, размеренно вращается радиолокатор на мостике. То справа то слева проплывают мимо бортов «вешки». Это не очень прямые деревянные шесты с флажком или как бы веником из прутьев на конце, кажется, неведомо как попавшие и держащиеся здесь в открытом море и делающие его сразу похожим на мелкое озеро или большой пруд, у которого из-за тумана не видно берега.

Днём начали работать. Организовали учёный совет, в который вошли профессор Александр Михайлович Гусев — знаменитый альпинист и полярник, добродушный человек, любитель хорошей шутки; наш БАС; Павел Стефанович Воронов — уже зимовавший в Антарктиде геолог, всегда вылощенный, безукоризненно одетый педант с тонким ленинградским юмором, Андрей Капица, я, ещё один геолог из Ленинграда — самоуверенный Юрий Суппе, начальник рейса — представительный, высокий капитан дальнего плавания Факторович, капитан «Калинина», другое судовое начальство. На совете разгорелся жаркий спор между Вороновым и Савельевым. Несмотря на старания Гусева, унять их не удалось. Новый совет, казалось, грозил стать неуправляемым, однако гонг, приглашающий на обед, мгновенно примирил учёных.

Распорядок дня определился следующим образом подъем в 7, завтрак с 7.30 до 8.30, обед с 12.00 до 13.00, чай с 15.30 до 16.30, ужин с 19.30 до 20.30

Сегодня мы уже жили по времени, сдвинутому на час! позже, завтра сдвинем ещё на час. При этом сдвигается все — подъем, завтрак и т. п.

Два часа назад взглянул в окно и бросился на палубу. В темноте блестели огоньки. Гданьск! Нет, это лишь бакены прохода на рейд Гданьска. Судно почти остановилось, едва-едва двигалось по инерции. Море как зеркало, чёрная, абсолютно гладкая поверхность, и совсем рядом медленна уходит за корму большое грузовое судно, залитое светом. На трубе звезда — значит, не наше. На всех советских судах на трубе широкая красная полоса.

Погода мягкая, на небе ни облачка, яркая луна кладёт на море свою дорожку, исчезающую в лёгком тумане, слегка прикрывшем чёрный горизонт. Тишина.

День третий. Бросили якорь. Минут через двадцать подошёл лоцманский катер. Надпись на борту: «Пилот-21», Первый раз в жизни вижу, как настоящий лоцман поднимается по трапу. Наш вахтенный подаёт ему руку, но лоцман, не! опираясь на неё, сам прыгает через борт. Таков традиционный ритуал.

В Ленинграде нашему судну сменили его «родные» бронзовые винты на более прочные, стальные, однако стальные винты вызывают вибрацию всего судна. Поэтому решили снова поставить свои, бронзовые. Вот для этого мы и пришли в Гданьск, решив стать в док. Лоцман говорит, что док скоро освободится.

К ночи опустился густой туман, на рейде со всех сторон, как петухи утром, перекликаются сирены и бьют колокола. Капитаны волнуются, а нас снова зовут в столовую. Ужин ничем не отличается от обеда. Это объясняется расписанием вахт: каждая вахта должна иметь обед — горячую пищу с первым блюдом.

День пятый. Вчера по пути к Килю мою писанину прервала качка, первый раз на сравнительно малой волне наше судно начало ходить с борта на борт. Сразу стало не по себе Довольно неприятно ходить как медведь расставив ноги, и всё равно не быть уверенным, что тебя вот-вот не бросит в стену. Посидели часа два на палубе ожидая, что придётся бежать к борту, но ожидания не оправдались, и мы даже с аппетитом поужинали. Или качка уменьшилась, или мы к ней привыкли. Правда, Андрей сообщил, что в океане такая погода называется штилем, и рассказал шутку:

«Ну, как море?» — «Тихо, волнение — два балла». — «А что такое три?» — «Легко узнать: когда тебя первый раз вырвет, — это и будет три».

Во время обеда мы почувствовали, что судно остановилось. На борт приняли нового лоцмана. Все выскочили на палубу. С левого борта надвигается пирс входа в Кильский канал. Ещё минута, и швартовка закончена. Первое впечатление — идеальный порядок. Чисто вымытая, как палуба, мостовая, красный трехэтажный дом, из окон которого нам машут женщины. Вот идёт мимо мужчина с большим портфелем.

— Привет-привет! — кричит он весело. Наши ребята в ответ машут шапками. С левого борта, метров на двести, затон, заполненный судами. Рядом маленькое голландское судно. Длинные парни молча смотрят на нас с палубы, мы на них. Молчим: уж с ними-то едва ли встретимся, земной шар велик и кругом океан.

Рядом с пирсом между домами стоит большая ёлка с горящими лампами. Ведь приближается Новый год. Здесь уличные ёлки не украшают ни игрушками, ни цветными лампами. На встречном голландском судне маленькие ёлочки привязаны даже к верхушкам мачт.

Прямо по носу — вход в канал — закрытый воротами шлюз. Канал на одном уровне с морем, но шлюзы — входной и выходной — защищают его от действия приливов. Раздаётся команда с берега: проверить «мюзик-шип», то есть корабельную сирену.

Но вот шлюз открыт, и мы входим в него под приветственные возгласы стоящих на берегу. Канал неширокий, не шире канала имени Москвы. Снизу он тоже выложен камнем, только камни плоские. Такая же насыпь, наверху деревья. В середине насыпь имеет ступень, по которой идёт автострада.

Начинаются селения, состоящие из красивых двух-трехэтажных домиков из красного кирпича или оштукатуренных. Громадные зеркальные окна, нарядные машины и ёлки, залитые светом «белых» ламп. Народ очень приветлив. Обычная картина: идёт машина, поравнявшись с нами, сбавляет ход, сигналит. Через широкое стекло нам машут руками, платочками. И мы не остаёмся в долгу.

К вечеру подошли к выходному шлюзу, прошли его и остановились у пирса. Пирс как платформа электрички. Ширина метров десять, с одной стороны мы, с другой — гигантский «грузовик», собирающийся пройти канал, то есть идущий в обратную сторону.

Судно стоит здесь минут тридцать, час. Но вот гудок, и мы уходим в море. Теперь до Дакара земли уже не будет…

День шестой. Сейчас пишу в кают-компании. Через полчаса ужин, то есть второй обед. Сегодня у нас «штормовое» меню. Утром была селёдка с картошкой и чай, в обед кислые щи и запеканка, сейчас, наверное, тоже что-нибудь солёное или кислое. Это лучше идёт в волну. Полчаса назад: прошли самое узкое место проливов Па-де-Кале и Ла-Манш. Сперва были видны на берегу английские и французские, маяки, потом остались лишь английские.

Близится Новый год. По радио передают концерт для моряков и полярников. У нас и экипажа новая забота. Как встретит нас всегда бушующий зимой Бискайский залив, северные «ревущие сороковые»? Все разговоры начинаются:. «Вот проскочим Бискайский…»

Ведь если попадём в шторм, может трепать долго, а тогда прощай новогодний праздник.

Идёт усиленная подготовка к Новому году. Конечно, особенную активность проявляют наши девушки. Их в экипаже человек двадцать (вся команда — девяносто). Мы знакомы в основном с нашими официантками, приветливыми, молодыми, красивыми. На такие суда очень строгий отбор. Девушки все имеют образование не менее десяти классов плюс курсы переводчиков и школа стюардесс. Флот любят.

Приятно, что у экипажа нет зазнайства перед членами экспедиции. Мы чувствуем себя единым коллективом. Все ходят уже по-домашнему (хотя в столовую обязательно в, пиджаке и хороших брюках). Наши ребята несут вахту вместе с матросами. Новый год будем встречать всей «семьёй» в: ресторанах первого и второго класса. Готовится самодеятельность, радиогазета, стенгазета, шикарный ужин. Одна забота, чтобы шторм пронёсся мимо нас, хотя бы 31-го.

Сегодня в полном составе собрался учёный совет, утвердили план докладов (12 научно-информационных. 6 научно-популярных, радиогазета с сообщением о странах, мимо которых идём).

Послал радиограмму жене, но забыл написать её фамилию. Так обидно. Ребята утешают: «Один известный учёный из предыдущей экспедиции послал как-то жене телеграмму подписавшись: „Иванов“. Так он тоже переживал: жена перестала отвечать на телеграммы».

День седьмой. Первый «привет» Бискайского залива, волна 6-7 баллов, идём носом к ней, тем не менее многие уже лежат. Ветер с открытого моря такой, что на палубе еле стоишь. Значит, Бискай готов нас принять по всей форме. Иду на ботдек, то есть шлюпочную палубу. Если пробуду ещё немного в каюте — вырвет Первая волна уже перевалилась даже через ботдек, окатив нас с головы до ног.

Перед обедом первый раз отдал дань морю. Вывернуло наизнанку. Думал, конец пришёл. Потом прошло, обедал. Надо все время что-то делать: работать, писать, шевелиться. По радио сейчас идёт самая бравурная, «штормовая», музыка, чёткие танго, рок, марши. Факторович говорит, что надо продержаться сутки Когда пройдём мыс Фенистер, будет легче. Ведь рецептов против морской болезни нет.

Наше судно идёт и при качке очень хорошо и почти не теряет хода, делая 15 узлов. Волна уже красивая, южная, сине-зелёная, хотя солнца и нет.

Скоро ужин. Только что снова бегал к борту. Легче стал к этому относиться. Первый раз боялся, что, начав «выворачиваться», не смогу остановиться. Аэрон не помогает. Пил сам, давал другим. Никакого эффекта. Говорят, помогает лимон. Только что съел лимончик и сразу стошнило.

День восьмой. Всю ночь качало. Качка усилилась, стала бортовой… Крен градусов тридцать, винтом. Судно сначала валится на нос, затем на левый борт, а уже потом, садясь кормой, идёт на правый борт. Поэтому все время находишься в напряжении Чувствуешь, как ползёшь вниз, упираешься ногами в стенку каюты а потом тебя волочит обратно головой вперёд, и ты сквозь сон стараешься задержать это движение. Но в общем спать можно хорошо, я спал, не просыпаясь, до завтрака.

Утром ветер стих, но зыбь сильная, боковая. Переносится легко, можно даже курить Погода разгуливается горизонт чист временами светит солнце. Море синее-синее, собственно, это уже не море, это Атлантика. И волна атлантическая, океанская — пологая, длинная, редкая Сперва кажется, что она небольшая, и только когда наше судно задирает нос и валится на бок при встрече с ней, понимаешь, что это такое.

Эту волну видно сверху по тени У неё спокойная светлая впадина и тревожная, волнующая тёмная вершина, но её мощи не чувствуешь. Она, как бомба, которая ещё не взорвалась.

Часов в одиннадцать музыка по радио внезапно оборвалась. По всему судну резко и протяжно залился звонок. По палубе бежала на нос, стуча сапогами, кучка матросов, за ними штурман. Радио ожило:

— Всем, всем! Учебная пожарная тревога! Учебная пожарная тревога! Горит камбуз. Всему экипажу и пассажирам надеть спасательные нагрудные жилеты. Пассажирам не выходить из кают.

Через несколько минут новый звонок и сообщение:

— Учебная шлюпочная тревога. Всему экипажу, кроме вахты, и всем пассажирам немедленно подняться к своим шлюпкам.

Теперь мы знаем, что делать дальше. Стоять у стенки и не мешать спуску шлюпки номер три. Это наша шлюпка. А затем в шлюпку — и грести. Оказалось, она с винтом и ручным приводом, даёт четыре узла. Выяснили попутно, что с нами в шлюпке наш ресторатор, так что ящиком коньяка мы на худой конец обеспечены.

Ночью по правому борту заметили светлую дугу, поднимавшуюся над горизонтом. Размерами и формой она была похожа на радугу. На траверзе левого борта, на той же высоте, была луна, поэтому мы назвали явление лунной радугой. Когда луна скрылась за тучами, радуга осталась. Через некоторое время часть радуги заволокли тучи. Погода сырая, на лицо и палубу садятся мелкие капельки, хотя тумана и нет.

День девятый. Идём по-прежнему на юг Вчера передвинули часы ещё на час, теперь время Гринвича. Шторма нет и в помине, океан спокоен, поверхность его совершенно гладкая. Правда, океан «дышит», причём так, что с непривычки в Балтийском море от такого «дыхания» мы все лежали бы. Бортовая качка. Однако все уже чувствуют себя хорошо, все, кроме нашего единственного на борту Героя Советского Союза, лётчика. Он уже два дня не встаёт.

В ресторане продолжают запивать скатерти. Первый раз мы столкнулись с этим перед Бискайским заливом. Качало сильно. Приходим обедать — на скатерти под каждой тарелкой — лужа. Оказывается, это сделано для того, чтобы нижняя тарелка, на которую ставится тарелка с супом, не скользила при качке.

Сегодня я сделал первое сообщение радиогазеты, выступал с обзором ближайшего пути. А профессор Ружницкий, польский геолог рассказывал о своих путешествиях. Он объездил почти весь мир: был на Шпицбергене и в Лаосе, в Японии и в Испании, в Монголии и во Франции.

— Я люблю путешествовать, — говорит он. — Только вдали от дома начинаешь узнавать свою родину, что в ней хорошо, что плохо, и особенно начинаешь любить свою страну.