"Время Януса" - читать интересную книгу автора (Пресняков Игорь)

Глава V

По окончании уроков Полину зашли проведать Светлана и Наталья.

– Скучаешь? – входя в кабинет немецкого языка, справилась Левенгауп.

– Ой, девочки, проходите! – Полина оторвалась от классного журнала.

Подруги устроились за партой перед учительским столом. Светлана пробежала глазами по развешанным на стенах портретам классиков немецкой литературы и вдруг заметила портрет Карла Маркса:

– Старик Маркс уже в писателях? – удивилась она.

– Да нет, – улыбнулась Полина. – Директриса велела, «чтобы был».

– Тогда вывеси и Энгельса! – фыркнула Светлана. – Основоположники обязаны быть вместе.

– Не забудь еще и Гегеля с Фейербахом, – добавила Наталья.

– И Канта! – сказала Левенгауп притворно строго. – А также Бебеля, Лассаля, Либкнехта…

– Лассаль – француз, – уточнила Полина.

– Да черт с ним, – отмахнулась Светлана. – В нашем иконостасе никто не помешает.

Полина покачала головой:

– Смех смехом, а только эти портреты выполнены старшеклассниками. Все лето дети трудились, и, по-моему, получилось неплохо.

– Правда? – подняла брови Наталья. – Ну надо же, на удивление хорошо написано!

– У нас в школе прекрасный учитель рисования. Сумел увлечь ребят изобразительным искусством. Они и ремонт в классе сделали, покрасили стены и пол. Посмотрите, как стало уютно! Я очень счастлива, что дела идут на лад: учебный год только начался, а в школу уже завезли дрова, – теперь не будем мерзнуть, как прежде; из наробраза прислали три ящика учебников…

Левенгауп недоверчиво усмехнулась:

– Врешь, Полли, не так уж ты и счастлива. Для тебя личное всегда преобладало над общественным. Ты еще не до конца перековалась по-коммунистически! Ну-ка скажи, где наш доблестный чекист голубоглазый, а?

Полина смутилась. Светлана легонько толкнула Решетилову локтем:

– Видишь: грустит. А говорит: счастлива.

Не-ет, тоскует наша Полинка по суженому.

– Не перегибай, – поморщилась Наталья.

– Что ты! Я как раз собралась ее утешить, – лучезарно улыбнулась Левенгауп. – Вчера я моталась в Колчевск брать интервью у Тухачевского (упросила главреда послать именно меня). Так вот, там был и командир Имретьевской кавбригады, который рассказал, что отряд Рябинина разгромил оную банду, взял в полон ворога-атамана и двигается к родным очагам… Смотри, Натка, как Полли оживилась!

– Ты не шутишь? – покраснела Полина.

– Честное благородное слово, – развела руками Светлана и достала папиросу. – Я закурю?

– Лучше не стоит.

– Боишься без табаку зачахнуть? – спросила Наталья.

– Кто бы говорил! – хмыкнула Светлана. – Сама дымишь, как курьерский поезд.

– Есть грех, – пожала плечами Решетилова.

– Послушай, Света, – стремясь вернуться к волнующей ее теме, сказала Полина. – Что еще ты слышала об отряде Рябинина? Все живы-здоровы?

– Твой Андрей – в точности жив, – заверила Левенгауп, – потому как я лишний раз об этом справилась. Вообще поездка в Колчевск получилась крайне интересной.

– Тухачевский понравился? – лукаво сощурилась Полина.

– Ну, Михал Николаич – просто душка! Галантен, важен, красив, умен не по годам. И, видно, хитер. Выправка и манеры «старой школы». Впрочем, что о нем!.. Я всего лишь взяла краткое интервью.

Решетилова недоверчиво покосилась на подругу:

– Подозреваю, там было кое-что поинтереснее…

– Или кое-кто! – подхватила Полина.

– От вас, перечницы, не утаишь, – Светлана опустила глаза. – Познакомилась я с одним военным из свиты Тухачевского. Он – работник штаба РККА, в прошлом командовал дивизией. Не красавец, но…

– «Настоящий мужчина»! – захохотали подруги.

– У Светы – «осенний роман»! – хлопнула в ладоши Наталья.

Левенгауп пожала плечами:

– Быть может, и не только.

– Длинный, бесконечный, как перманентная революция, роман? – продолжала смеяться Полина.

– Ты ж его погубишь, Помпадур! – вторила Решетилова. – Пропадет боевой комдив!

Светлана мечтательно поглядела в окно:

– Да нет, задело меня всерьез.

– Бедный Костик! – всплеснула руками Полина. – Что с ним будет?

– А она еще и не думала, – поджала губы Наталья.

– И не собираюсь, – отмахнулась Левенгауп. – Будь что будет.

Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник мальчишка с повязкой дежурного на рукаве.

– Товарища Черногорову спрашивают! – крикнул он.

– Кто именно? – насторожилась Полина.

– Дяденька военный, во дворе ожидают, – пояснил мальчик.

– Ага! – оживилась Светлана. – Никак, Рябинин прибыл. Беги, Полли, встречать.

Забыв о приличиях, Полина сорвалась с места и выбежала на улицу.

– Хватит обниматься на виду у детского учреждения! – весело прокричала с крыльца школы Светлана.

Полина стыдливо отстранилась от груди Андрея:

– Тут ко мне, Андрюша, девчата зашли…

Левенгауп и Решетилова уже были рядом.

– Геройским борцам с бандитизмом – пламенный привет! – протянула руку Светлана.

– Ладошку-то поверни – не для поцелуя подаешь, – шутливо заметила Наталья и поклонилась. – Рада вас видеть, товарищ Рябинин! С возвращением.

– Здравствуйте, милые девушки, – улыбнулся Андрей.

– Как видно, наш герой прямо с коня, – Светлана кивнула на запыленные сапоги Рябинина.

– Так точно. Прибыл час назад. Забежал на службу отчитаться, однако все начальство пребывает в Колчевске, так что до понедельника я могу отдыхать.

– Предлагаю отметить возвращение, – предложила Решетилова. – Я приготовила на ужин чудесного гуся, вдвоем с папой нам его все равно не осилить.

– А это удобно? – справилась Полина.

– Вполне, – заверила Наталья. – Отец будет рад вас повидать, да и Андрею, думаю, будет приятно с ним познакомиться.

– Тогда мы с Натой пойдем вперед готовить стол, а вы поворкуйте о своем и подтягивайтесь, – заключила Светлана.

Как только хозяин дома, Александр Никанорович Решетилов, отужинал и, откланявшись, удалился в кабинет, Светлана и Наталья закурили и перешли к излюбленной теме – обсуждению проблем современного искусства. Для затравки Левенгауп с легким сарказмом прошлась по новейшим творениям губернских литераторов. По мнению Светланы, в ближайшее время (как, впрочем, и всегда) от них не стоило ожидать ничего интересного и примечательного.

– Кругом – пошлость, банальщина и скука. Или безумные порывы невесть куда и зачем, – коротко вздохнула Левенгауп.

– Издержки провинциальности, – пожала пле-чами Наталья.

– Ну не скажи, – возмутилась Полина. – Были же и в наших пенатах неплохие образчики. Взять хотя бы прошлогодние литературные турниры, рассказы Сакмагонова, твои, Ната, спектакли, наконец.

– А Меллерова «Вандея»? Весьма любопытное произведение, – ввернул Андрей.

– Несомненно, – согласилась Полина.

Решетилова примирительно поклонилась:

– Да Света вовсе не о том, что все у нас худо и бездарно. Просто провинциальность душит, сидит, как жаба, на груди и вытягивает силы…

– …Одурманивает и усыпляет, погружает в тину пустых забот мещанства и ханжества, – подхватила Светлана.

– Ну, девушки, вас послушать – так и жить не захочется! – рассмеялся Рябинин.

– Неудивительно, – хмыкнула Левенгауп. – Яблочко от яблони, как говорится, недалеко падает.

– Даже такое наливное, как ты, Светик, – тонко улыбнулась Наталья.

Словно не замечая реплики подруги, Левенгауп принялась раскладывать по блюдечкам куски бисквитного торта.

– Сама по себе провинциальность – еще полбеды. Другое дело, во что она выливается, к чему приводит лучшие местные умы. Вот не далее как позавчера собрался губернский литактив. Все говорят об искусстве слова: «надо продвигать», «расширять», «укреплять», «воздвигать» и прочая. Хотя бы один «деятель» обмолвился, что писать и как! Кроме громких фраз – ничего. Я битый час сидела над обзорной статьей об этом сборище и в итоге ограничилась сухой констатацией факта, что, мол, третьего сентября 1924 года состоялась конференция по проблемам современной литературы; с докладами выступили такие-то товарищи, и – все!

– Правильно, – презрительно надула губы Решетилова. – У нас в театре – куда большая дичь случилась: дискуссия о троцкизме! Я-то, по наивности, полагала, что подобные страсти давно миновали. Так нет же – вместо того чтобы выслушать доклады представителей театральной ячейки РКП(б) и комсомольцев, подебатировать немного для приличия, – взялись с пеной у рта обвинять друг друга во всех смертных грехах. Дошло до того, что отдельные товарищи высказали мнение об отражении троцкистских идей в некоторых сценических постановках!

– А ты считаешь, что таковых спектаклей нет? – уточнила Левенгауп.

– Абсурдно утверждать обратное, – засмеялась Наталья.

– Не согласна, – Светлана пристукнула ребром ладони по столу. – Искусство не может быть безыдейным. Режиссер-троцкист, хочет он того или нет, – поневоле закладывает в свою постановку определенную идею. Другое дело, в какой форме и с помощью каких приемов.

– При чем здесь идейность? – удивленно подняла брови Решетилова. – Искусство во все времена обращалось к духовности человека, к его нравственным переживаниям, поиску смысла, вековым страстям. Лично я против тенденциозности в творчестве, против плакатности и примитивизма.

– Да ты – прямо серапионова сестра милосердия![1] – картинно ахнула Светлана. – Как же без идейности?

– Так же, как обходились без нее Данте, Шекспир, Гете.

– Не соглашусь, – отрезала Левенгауп. – Вспомни Эсхила. Какая идейность в его поэме «Персы»? Патриотизм, героика борьбы с захватчиками. Да ты и сама в «Ревизоре» встала в позу идейного обличителя советской бюрократии.

– Вовсе нет, – покачала головой Наталья. – Новая трактовка пьесы лишь подчеркнула вневременное значение Гоголя и поднимаемых им проблем бюрократизма и продажности, как человеческих пороков вообще. Я и не мечтала польстить своей постановкой «идеологам» РКП(б).

К слову, отзывы критики были весьма противоречивы. Ты возмущена, отчего губернские литераторы при всей их идейности мало пишут хороших произведений? Причина – не в отсутствии таланта или классовой сознательности. Причина – в отсутствии стойких морально-нравственных идеалов нового общества. Старые устои ушли в прошлое, а новых – просто не имеется. Вся новая мораль связана либо с мечтами о заоблачном светлом будущем, либо с «военным коммунизмом». Именно поэтому лучшие произведения, которые будут создаваться в ближайшие годы, непременно отразят события гражданской войны. Яркий пример – «Чапаев» комиссара Фурманова. Тема – беспроигрышная. Здесь и героика борьбы, и жертвенность, и вера в светлую идею освобождения угнетенных, и народный юмор. Восстановление хозяйства даст повод для произведений мирной героики: станут писать о стройках, о труде на заводах и шахтах. Однако это лишь часть литературной тематики, та, которая относится к социальной стороне жизни человека. А его индивидуальные и духовные противоречия?

Предлагаешь поставить «Ромео и Джульетту», где Капулетти – троцкисты, а Монтекки – «твердые» партийцы? Потеха! Так о чем же, спросите вы, писать нашим писателям? О любви? – обвинят в пошлости и мещанстве; воспевать прелесть русской природы – скажут об оторванности от классовых интересов. Вот потому и стараются все вокруг шутить, скалить зубы, – критиковать и смеяться куда легче, чем создавать новое и необычное. Что написали значительного за последние годы, кроме революционно-пафосных прелестей в духе «Двенадцати» Блока? Кроме пусть хорошей, но до ужаса политизированной литературы? Все пишут сказки! Фантазируют, уходят от реальности невесть куда. Граф Алексей Толстой даже на Марс своих героев спровадил, опять же – революцию совершать!

– Ты только не упоминай об «Алых парусах», – предостерегла Светлана. – Иначе в тебя Полли вцепится.

– Непременно, – согласилась Полина.

Все весело рассмеялись.

– Кстати, – продолжила Наталья, – вот вам – тонкое произведение.

– Несовременно, – скривилась Левенгауп.

– Ну конечно, – усмехнулась Наталья. – Было бы куда лучше, если Ассоль предстала сиротой-пролетаркой, а Грей – бравым кавалеристом…

Светлана весьма красноречиво стрельнула глазами в сторону Андрея. Компания покатилась со смеху.

– По-моему, пора остановиться, – сквозь смех сказал Рябинин.

– Я только отвечу, и – конец разговору, – категорично заявила Левенгауп. Она повернулась к Решетиловой: – Уважаемая Ната! Видит бог, мне не чужды произведения, полные безыдейности и классово бессмысленные, но при этом красивые в плане высокой стилистики. Я люблю имажинистов, отдаю должное «опоязовцам»[2] и прочим искателям новых литературных форм. При этом надобно четко разделять личные эстетические привязанности и социальные задачи новой литературы. Советские писатели и поэты обязаны поддерживать тот строй, который установился волею масс! И поэтому, в плане большой стратегии, стократ ценнее бездарный мужик Демьян Бедный, нежели высокогуманистичный Грин, трагическая Цветаева или мудрая Ахматова.

Новым литераторам надобно научиться у мастеров старшего поколения работе со словом; создать свою литературу, литературу новой страны. А наши «деятели» выдумывают невесть что, рыщут в дебрях и стараются вслепую найти дорогу в этой непроходимой чаще, ими самими, кстати, и созданной. Нашим молодым литераторам стоит поучиться у Есенина – вернулся бесшабашный озорник на Родину и стал писать совсем другие стихи. Значит, не прогулял по кабакам великого таланта, понял, как поставить его на служение народу.

– Я читала в «Красной нови» его последние стихи, – кивнула Наталья. – Несомненно, он стал более глубок, однако в его ощущениях я не вижу твоей «идейности». Стихотворения очень личные, в них – искренняя любовь к России, как к «старой», так и к «новой». В этом врожденном патриотизме – весь трагизм и спасение русской литературы одновременно. Российские поэты и писатели и без партийной идейности найдут свое место в новом мире, только вот загонять их в жесткие рамки не надо. Русская творческая душа гибнет от принуждения, даже самого мягкого. Она нуждается в безграничной свободе самовыражения.

Светлана презрительно фыркнула:

– Хорошо рассуждать на примерах московских. А у нас в глубинке – дай литераторам много воли и – получи! Не только волосы – уши дыбом встают. Вот Самсиков недавно сочинил, послушайте (специально запомнила):

Краснорожен и сердит, Толстый нэпман на лавке сидит. Глазом бычачьим по полкам – зырь! Там – и сметана, и масло, и сыр. Есть чем буржую похвастать соседу! Хватит припасов обжоре к обеду. Хватит и к ужину, нынче и завтра. А пролетарий – попробуй, состряпай! Нечем хвалиться бедняге Ивану. С горя потянешься к водки стакану. Горюшко луково сгинет до срока, ну, а с утра – по гудку – на работу!

А! Каково?

– Сама же говорила про Демьяна! – засмеялась Полина. – Есть у кого поучиться.

– Если бы, – надула губы Светлана. – У Бедного – агитки, а эти вирши Самсиков считает не меньше, чем литературным событием года. Я воспроизвела лишь малую часть его творения, там, братцы мои, – целая поэма!

– Ну и чему удивляться? – пожала плечами Полина. – Всем известно, что Самсиков – выкормыш великого и могучего ЛЕФа.[3] Здесь вам – и «литература факта», и социальный заказ, и новая художественная выразительность. Все как положено.

– Позвольте, – подал голос Андрей. – Мне, как человеку в определенном смысле далекому от искусства, со стороны виднее. Светлана права в стремлении видеть больше хороших произведений, я согласен с ней, что в современном творчестве много глупости и дуракаваляния. Однако давать поэтам и писателям идеологические установки, что и как писать, губительно для самого творчества. Мы действительно пока слабо понимаем, не осознаем сути новой реальности. С юношеским максимализмом частенько отвергаем все лучшее, что было создано поколениями предков. Пусть молодые литераторы занимаются поисками новой, оригинальной словесности, пусть выплескивают весь немыслимый сумбур и чушь. Неплохо хотя бы то, что мы это понимаем. Хуже, ежели не будет ничего, кроме Демьяна!

Усталые спорщицы молча согласились и принялись за давно остывший чай.

Съев свой кусок торта, Решетилова отложила ложечку и обратилась к Полине:

– Не первый раз замечаю, что товарищ Андрей – довольно хитрое существо. Выслушает всех, а уж потом делает резюме. Причем не обижая никого из присутствующих.

– О-о, ты его еще плохо знаешь! – Полина шутливо покачала головой.

Рябинин улыбнулся и сделал простодушную мину:

– Все очень просто, милые девушки. Дело не в хитрости, а в здоровом эгоизме: излишне распалившись, вы пожелаете остудить пыл рюмкой вина, затем вас потянет в «Музы»… А на дворе уже темнеет. А я не далее как сегодня вернулся из похода. Чуть-чуть устал. Вот и вся философия.

– У-у, – разочарованно протянула Наталья. – А мы тут твердим о высоких материях!

– Да не слушай ты его, – хихикнула Светлана. – В Рябинине пропадает великий артист. Пошляк Нерон перед ним – мелкий ханжишка и бездарность. Смотри на Полли! Она как на иголках вертится, глазками стреляет.

– Вовсе нет! – капризно парировала Полина.

Светлана взглянула на настенные часы:

– Да и в самом деле, пора. Допиваем чай – и по домам. Заодно и меня проводите.

Когда гости ушли, Наталья заглянула в кабинет отца.

– Отчего так рано разошлись? – Александр Никанорович оторвался от «Физиологического журнала».

Дочь присела в кресло:

– Вечереет. Да и Андрею нужно отдохнуть с дороги.

– Интересный молодой человек, – задумчиво проговорил Решетилов. – Они с Полиной – пара! Не ведал, что среди чекистов такие попадаются.

Наталья пристально наблюдала за отцом. Всегда бодрый и неунывающий, сегодня доктор выглядел сумрачным и усталым.

– Что-то стряслось, папа? – негромко спросила она.

– А-а, пустое! – с досадой отмахнулся Александр Никанорович. – Право, безделица…

– Ты нервничаешь. Изволь рассказать, в чем дело. После того как в мое отсутствие в нашем доме побывал этот бандит Фролов, ты переменился. Неужели донимает ГПУ?

– Ах, ну перестань! – воскликнул доктор. – Чекисты меня и не думают тревожить. Скорее, наоборот, объявили официальную благодарность за помощь. Сам Кирилл Петрович руку пожимал. Я же тебе рассказывал!

– А нынче что приключилось?

Решетилов вынул из верхнего ящика бюро конверт и протянул дочери:

– Прочти. Пришло с утренней почтой.

Наталья раскрыла письмо:

…

«Здравствуй, дорогой мой старинный друг Александр Никанорович!

С горячим приветом спешит к тебе Якушкин. Совсем уж давно, с тех пор как виделись мы по весне в Москве, не получал от тебя никаких известий. Не хочется думать, будто позабыл ты верного друга поры студенчества.

Дела мои идут своим чередом. Продолжаю читать лекции, веду занятия по военной химии у молодых командиров РККА. Жена, слава Богу, здорова. Кланяется вам с Натальей и шлет привет.

Зная нашу дружбу и твое всемерное участие в судьбе моей, хочу просить о помощи. В середине октября с. г. буду в ваших местах проездом вместе с добрым приятелем, соратником по важному для судьбы нашей Родины предприятию (о котором я тебе сказывал в Москве). Так уж ты услужи, прими нас. Думаю, и в вашей губернии имеются здоровые, верные матушке России силы. Не поленись, брат, познакомь моего единомышленника с ними.

Знай, Саша, ряды наши растут ежечасно, и мы стремимся побыстрее объединиться.

Надеюсь на твое участие.

Засим остаюсь, с поклоном,

1 сентября 1924 г.

М. Якушкин».

– Странное письмо, – пожала плечами Наталья. – Однако что именно тебя встревожило?

– А то, доченька, что пытается старый дуралей Якушкин вовлечь меня в заговор против власти! – насупившись, объяснил Решетилов. – И отказать в гостеприимстве неудобно, и лезть головой в пекло опасно.

Наталья поднялась, подошла к отцу и заглянула в глаза.

– Нечего тут голову ломать, – твердо сказала она. – Пусть приезжают, мы гостям всегда рады. А в остальном? Как до дела дойдет – каждому, товарищи дорогие, – свое.