"Время Януса" - читать интересную книгу автора (Пресняков Игорь)

Глава VIII

Последние дни Анастасию Леонидовну стало настораживать поведение дочери – вечерами Полина не выходила из дому и с отрешенным видом читала незатейливые любовные романы. Наконец мать решила узнать, в чем дело.

– Ты уж извини, Полюшка, за беспокойство, – подойдя к дочери, проговорила она. – Скажи, у вас размолвка вышла?

– С кем? – не отрываясь от чтения, переспросила Полина.

– С Андреем, конечно.

– Ничуть, – фыркнула Полина и захлопнула книгу. – Наш уважаемый папочка, сам того не ведая, мешает моей личной жизни. Вот и весь секрет!

Она невесело улыбнулась:

– Видишь ли, Кириллу Петровичу вздумалось поручить Рябинину новое «ответственное задание». Сути поручения я, разумеется, не знаю, однако и видеть Андрея не имею возможности. Мне лишь известно, что он находится в городе, а где именно, похоже, – государственная тайна.

– Что поделаешь, так надо! – вздохнула Анастасия Леонидовна.

– Единственное утешение! – со смехом подхватила Полина.

Мать пожала плечами:

– Такова уж наша женская доля – ждать.

– Прости, мамочка, это твоя доля такова. Это ты привыкла безропотно сидеть и ждать – из тюрьмы, с каторги, войны…

– С некоторых пор ты стала очень резко реагировать на все поступки отца. Прежде это, по большей части, касалось дел семейных, теперь ты критикуешь и его распоряжения по службе.

– Мне надоело молчать и быть послушной марионеткой в его руках! – Полина запальчиво взмахнула руками. – «Архиважная работа» папули отражается в том числе и на нас с тобой.

И весьма осязаемо! Я уже перестала обращать внимание на шушуканье за спиной и пересуды – пусть, от них никуда не уйти; но зачем портить жизнь родной дочери? Андрей только-только вернулся из опасной командировки, мы не виделись больше двух месяцев, и тут – новый подарочек – опять расставанье! Отцу хорошо известно как мое отношение к Андрею, так и отношение к его «расчудесной» чекистской работе. Однако, несмотря ни на что, нужно было тащить Рябинина на службу в ГПУ, загружать командировками и ночными бдениями на допросах!

Анастасия Леонидовна покачала головой:

– Мы с тобой, доченька, смотрим на Кирилла Петровича с разных сторон. Для тебя он – источник постоянной опасности и угрозы посягательства на личную свободу. Однако мне думается, что твои претензии к отцу в значительной степени объясняются не столько неприязнью и обидой, сколько схожестью характеров.

Полина недоуменно подняла брови.

– Уж я-то знаю, – продолжала Анастасия Леонидовна. – И в тебе, и в нем – стремление везде быть первыми, запальчивость и излишняя горячность. Вот и летят искры, когда сталкиваются похожие темпераменты.

– Прости, мамочка, но ты в корне не права, – Полина опустила глаза. – У меня вовсе нет желания везде быть первой. С Андреем, например, у нас довольно ровные по мере воздействия друг на друга отношения, и я совсем не собираюсь как-либо его подчинять.

– Андрей тебе небезразличен, поэтому ты и готова умерить свой пыл, – парировала мать. – К тому же, как я успела заметить, Рябинин – товарищ весьма терпеливый, его выдержка способна пересилить и десяток черногоровых.

– Ну, положим, до твоей терпеливости даже Андрею далековато! – хохотнула Полина. – Знаешь, мамочка, мы никогда не хранили друг от друга тайн, скажи: как тебе удается так долго быть «семейным громоотводом» и поддерживать внешнее благополучие и безмятежность?

– С годами отношения между людьми меняются, – улыбнулась Анастасия Леонидовна. – Трудности и переживания ломают характеры, заставляют многое переоценить. Мне хорошо известно, что моего мужа считают жестоким, бессердечным, твердым до крайности в достижении поставленных целей. Мало кто видит за строгим форменным кителем душу Черногорова, да и при огромном желании вряд ли сумеет до нее докопаться. Я же продолжаю любить того романтичного юношу, полного прекрасных самоотверженных порывов, которого встретила более четверти века назад. Несмотря ни на что, я сохранила верность тому робкому и чистому чувству, которое объединило нас.

Далеко не все мне нравится в теперешнем Кирилле, со многим я в корне не согласна, некоторые его поступки вызывают в моем сердце негодование и протест. Если я поставлю избитый в России вопрос: кто виноват? – ответ окажется столь же банальным – время! Романтичные и пылкие российские революционеры конца девятнадцатого века и не помышляли, что после свержения власти царя и помещиков на них навалится гора проблем. Считалось, что после нашей пролетарской революции начнется мировая и вмиг установится справедливый порядок – союз свободных наций. А вышло иначе: пришлось учиться управлять, вести хозяйство, воевать с врагами. Победная эйфория сменилась суровыми буднями. Вчерашние восторженные романтики ломали себя в угоду обстоятельствам.

Помню, как, узнав о мятеже чешского корпуса, Кирилл в отчаянии воскликнул: «Боже мой, Настя, это же – гражданская война!» Позже он уже не мучился угрызениями совести, оправдывая непримиримость к врагам их собственной жестокостью. Ну а дальше – известно: невозможно перейти вброд реки, не замочив ног, – вместе с партией Кирилл научился выживать, забыв, как нужно просто, по-человечески жить. Он и сам прекрасно это понимает и хочет измениться, но – мешает служба! Конечно, можно перейти на другую работу, тем более, что в Москве давно забыли «перегибы Черногорова» в 1920-м и несколько раз предлагали должности в Секретариате ЦК и Высшем совете народного хозяйства…

– Отчего же папа не согласился? – нетерпеливо перебила мать Полина.

– Тут-то и таится самое главное. Отец считает, что, оставаясь руководителем территориального ГПУ, он принесет стране и партии больше пользы, нежели будучи в Москве.

– Разве папа боится не справиться?

– Вовсе нет. Кирилл прекрасно образован, все схватывает на лету и чрезвычайно работоспособен. Он опасается именно бездействия и бюрократической рутины. Здесь, в провинции, Черногоров с успехом выполняет пусть грязную, но необходимую работу. В столице его настораживает то, что старых партийцев стараются (вольно или невольно, кто знает?) «задвинуть» на высокие по рангу, но малозначимые по сути должности. Посмотри: все чаще отзывают из губернии деятельных партийных и хозяйственных руководителей-«подпольщиков», а на их место посылают молодых выдвиженцев. Вот Кирилл и не хочет оказаться на московском чиновном поприще, пусть престижном и тихом, но недостойном его сил и способностей.

«Это те, кто устал от борьбы, читают лекции в институте Красной профессуры да отдыхают в полпредах по заграницам, – считает отец. – Мне еще на покой рановато». А как-то раз, в минуту откровения, Кирилл уж совсем мрачно заметил: «Вот едут молодые выдвиженцы принимать какую-нибудь губернию или исполком и с гордостью думают: "Великую мне честь оказала партия!» Куда там! Сталин со своим Учраспредом расстарался. Раньше-то ЦК да Совнарком мандаты выдавали, а нынче Коба самолично "двигает» кадры, будто колоду карт тасует. Превратил, хитрая бестия, заурядный отделишко в архиважный для партийцев орган. Научился управлять, как ни крути!»

– Однако папа не раз говорил, что очень хорошо относится к Сталину, – вставила Полина.

– Как к верному революционеру-ленинцу – несомненно, – кивнула Анастасия Леонидовна. – А вот любовь к интриге Кириллу в нем всегда не нравилась.

– По правде сказать, они там все этим грешны, – махнула рукой Полина. – Каждый член Политбюро старается мобилизовать «армии сторонников». За Зиновьевым – крикливые «ленинградцы»; за Троцким – «военные» и добрая половина провинциалов; ортодоксы и Секретариат держатся Сталина.

– Вот и представь отца с его святой приверженностью партийному долгу в этом котле! – усмехнулась Анастасия Леонидовна.

– М-да-а, – задумчиво протянула Полина. – При таком положении папуле действительно лучше оставаться в провинции, под крылышком могущественного ГПУ.

– Верно, тем более что и с Дзержинским, и с Менжинским, и с Бокием, и с Уншлихтом у Кирилла прекрасные отношения.

– Папуле можно посочувствовать, однако тебе – еще больше, – невесело усмехнулась Полина. – Все, о чем ты говоришь, – «прекрасные порывы» Кирилла Петровича – связаны не со стремлением изменить к лучшему свою и жизнь «любимых» жены и дочери, а с желанием увеличить собственную значимость для достижения высшей цели. Да и нравится ему, мама, работа в ГПУ. Вот и весь фокус! Не нравилось бы, наплевал бы на «малозначимость» высокой должности в Москве, переехал и вернулся к семье. Просто стал бы нормальным человеком. Вспомни, еще в конце прошлого года ты получила письмо от тети Нади из Парижа. Сколько ты не виделась с родной сестрой? С 1913 года! Что теперь тебе мешает ее навестить? Не что, а кто! Папочка, Кирилл Петрович. Краем уха я слышала, как он отговаривал тебя: «Что скажут товарищи по партии, коли моя жена поедет в буржуазную Францию!» А ведь отлично знает, что Надежда Леонидовна переехала в Париж задолго до революции, аж в десятом году, по делам службы покойного дяди нашего, своего мужа; что пожилая женщина далека от политики и что лишь мировая и гражданская войны помешали ей вернуться на родину.

Анастасия Леонидовна пожала плечами:

– Кирилл считает, что некоторые враждебные Советской России силы могут в своих корыстных целях воспользоваться приездом во Францию старого члена РСДРП и супруги видного чина ОГПУ.

– Полная чушь! – возмущенно фыркнула Полина. – Кому понадобится использовать «в корыстных целях» тихую больную женщину? Ты – не член ЦК или Совнаркома. Вспомни, Маяковский и Есенин разгуливали по всему миру и никто им не препятствовал и не «использовал». Не забывай, твой визит будет частным! Какое отношение имеет к нему партийность? Или род занятий мужа?

– Как знать, – вздохнула Анастасия Леонидовна.

– Нужно нам вместе поехать, – решительно заявила Полина. – И Андрея с собой возьмем. Для «политической благонадежности» и охраны от «корыстных поползновений капиталистов», – она звонко рассмеялась.

– Будь любезна, прекрати, – нахмурилась мать.

– Умолкаю. И все же, отпиши тетушке, что весной мы обязательно к ней нагрянем. И добавь от меня привет. А согласие папули на поездку я беру на себя.

«12 сентября 1924 г.

Поразительная и странная вещь любовь. Сколько о ней написано, сказано… И всегда она разная – вроде и узнаваемая, но какая-то иная… Может, просто чужая?

И снова я думаю о маме. Мне кажется, мы с ней очень похожи, но как же различны наши чувства, отношение к любви, к человеку, которого любишь. Здесь мне, наверное, никогда не понять ее. Как можно любить в человеке что-то отдельное, разделить свою любовь, разграничить? Вот "это», милый, я люблю в тебе, а "это» – ненавижу? Странно и даже страшно!

А может, это любовь ради памяти, в угоду давно минувшему? Чистый, теплый свет в сумерках нынешних суровых будней. "Мы были, мы любили, и я сохраню это чувство, даже если оно уже мертво». Цепляться за тонюсенькую соломинку прошлого в надежде по крупинкам, по частичкам мелких осколков когда-то прекрасной души попытаться восстановить насквозь прогнившее естество? Как, должно быть, это невыносимо и больно, но, видимо, еще труднее от иллюзий отказаться. Бедная моя мама! Ее будущее представляется мне мрачным и вовсе нерадостным. Погаснут последние искорки, растворятся крупинки и осколочки, и будет жить, клокоча, словно кипящий смоляной котел, темная непобедимая бездна… Еще немного, и от любви не останется даже ее призрака.

Нет, моя любовь не такая. Она цельная, гармоничная. Я никогда не смогу любить Андрея "по кусочкам», будто делая ему одолжение, будто сомневаясь в нем. Любить в нем каждую черточку, каждый взгляд, даже его прошлое (пусть во многом так несовместимое с моими представлениями, но не постыдное!), его ошибки – вот в чем счастье и сила моей любви.

И снова я думаю об отце… И не только о своем, – эта проблема наверняка вечная. Особенно сейчас, на трудном временном изломе. Отцы…

О таких ли мы мечтали? Такими ли рисовали их в своем воображении? Ведь они могут быть сирыми, отсталыми, тугодумными, смешными, но только не лживыми и закостенелыми в грехах! Осознанно лживыми и закостенелыми в грехах на веки вечные. Как самый древний злодей-колдун из гоголевской "Страшной мести». Они давят нас своими грехами и заставляют и нас самих быть грешными, лукаво уверяя, что их грехи – добродетель. А мы в глубине души хоть и не верим, все-таки понимаем, что уже не отмоемся и потому покорно следуем за ними, не выделяясь из толпы и не переча. Так мы и приспосабливаемся к вранью, грязи и зловонию, чтобы завтра столь же восторженно уверять друг друга в несуществующих добродетелях и благополучии.

Я и сама так жила, нет – медленно тонула, барахталась в трясине безысходности, покуда не появился Андрей. Вместе с ним и с нашей любовью мы можем вырваться из этого порочного круга. Я не боюсь загадывать, я просто знаю – все будет хорошо».