"Человек Тусовки" - читать интересную книгу автора (Разин Андрей)

5 Юрий Чикин

Он начал обзор как всегда вяло, будто только проснулся, а затем все больше и больше распалялся, ему, Сашке Шаблинскому по кличке Шабля, нравилось слушать себя, он всегда находил, собеседника везде, где бы ни находился — на улице, в метро, не говоря уже о конторе. Сашка может трепаться сколько угодно, у него решены все проблемы в жизни, он недавно приехал после пяти лет собкорства в ФРГ. Рассказывали, что Сашка так уморил своей болтовней одного крупного генерала бундесвера, что тот в полном беспамятстве пошел Сашке навстречу, определил его на месячный срок службы в бундесвер. Шабля потом завалил газету подвальными материалами, которые, кстати, довольно сносно читались, потом он собрал все в единую книжку. Сашка, конечно, малый головастый, но ФРГ ему не видать бы как своих ушей, туда ведь все больше посылали ребят с погонами, но его папочка был в то время помощником одного крупного работника, теперь уже бывшей личности, о которой редко кто вспоминает. Папенька сам едва не ушел за боссом, но как-то зацепился и теперь разбирает жалобы трудящихся в общем отделе ЦК, но связи у него остались, и теперь Сашка подбирает другую, более солидную контору, чтобы укатить куда-нибудь, а лучше всего к все тем же бундесам. Говорят, что папа старается вовсю и его уже ждет какое-то теплое место.

Сашка входил в раж, его длинные волосы мотались из стороны в сторону, глаза приобретали странный блеск, он явно чувствует себя сейчас на площади, полной народу, а перед ним всего-навсего кучка мастеров нашей конторы, слушают, правда, внимательно до тех пор, пока Сашка не заканчивает обзор, касающийся его собственного отдела.

Вот Сашка прошелся по сельскому отделу, сказал, что он застыл, не замечает нового в деревне, коснулся отдела экономики, там тоже мрак, одни ученые рассуждения и полное отсутствие практики, и дошел наконец до нас, до отдела культуры, начал старую песню, что нас занимает пропаганда самого что ни на есть кича, пацанве это нравится, но когда-то мы могли вкусненько подавать настоящее, нетленку в живописи, литературе, когда-то мы целенаправленно учили молодых — как писать, устраивали на полосах литразборы, влезали в драки с толстыми журналами, а теперь этого нет, погоня за чтивом затмила нам всем глаза. При этом он боданул неожиданно мой материал о двадцатилетии популярной группы, сказал, что такие замшелые деды нашим читателям не нужны, боданул, да и ладно, если бы не отпустил одной шпильки в мой личный адрес:

— Но я понимаю, коллеги, что Чикин не мог не написать о своих старых друзьях, которым он помогал в пору молодости пробиваться, и с которыми у него свои старые дела…

У меня в голове помутилось, я едва не крикнул (хорошо, что вовремя закрыл открывшийся рот): «Какие еще дела, думай, Шабля, что говоришь, это же чуть ли не обвинение». Все как-то странно на меня посмотрели, захихикал ответственный, но все тут же забыли о сказанном, а многие даже не обратили внимания на слова Шабли, тем более, что он занялся излюбленным: начал рассказывать о том, что такое современная пресса в ФРГ, особенно рассчитанная на молодежь, какие там используются методы… Он бы долго еще говорил, но главный прервал Шаблю и поблагодарил его за обзор, потом произнес несколько невнятных фраз о том, что нам надо делать в эти дни (несколько раз прозвучало: «лезть в драку»), и объявил летучку законченной. Я тут же подскочил к Шабле, потащил его на себя, ухватившись за металлическую, с изображением орла пуговицу на фирменном блейзере: «Пойдем, поговорим».

— Ради бога, — сказал Шабля. Он, видно, подумал, что я дам сейчас ему возможность повыступать передо мной, он же еще не выговорился как следует. Но не тут-то было.

— Послушай, старик, а что там в прессе ФРГ делают коллеги коллегам за такие тупые высказывания?!

Он отшатнулся от меня:

— Не понимаю.

— А чего тут понимать… Что это за фразочка, мой милый, а, что ты имел в виду, когда ляпнул про меня и мои старые дела с этой группой, что еще за дела?

Он как ни в чем не бывало отпарировал:

— Все очень просто. У вас старая творческая дружба.

— А когда и где ты вычитал в великой прессе ФРГ, что старая творческая дружба называется старыми делами, может, тебя сам Шпрингер обучил, а?

Его рука коснулась моего плеча и тут же слетела с него.

— Ну, нельзя же так, Юра, мы ведь знаем друг друга давно, поверь, слетело с языка, не более того, я ничего плохого не имел в виду.

— А ты иди, скажи все это им! — ткнул я в спины разбредающихся коллег. — Они-то явно черт знает о чем подумали…

— Ну, давай я скажу на завтрашней планерке, что не имел ничего плохого в виду, все сразу станет на свои места.

— Вот уж спасибо, огромное спасибо тебе, — я чувствовал, что еще немного — и вмажу ему как следует, — тогда уж все поймут, дело у Чикина с этой группкой нечистое, подмазали они его, что ли…

— Да, конечно, уж лучше к этому не возвращаться. Просто в другом обзоре я основную часть посвящу твоему неувядаемому мастерству. Извини, меня, ради бога, Юраня.

От этого «Юраня» меня едва не стошнило, прямо на его блейзер с двуглавыми орлами.

— Да пошел ты, — только и сказал я, — если уж разучился русскому языку, гнал бы на немецком. Все равно никто бы ничего не понял, как сейчас…

Я быстро пошел от него по коридору. И тут меня осенило: он ляпнул не случайно, они давние дружки с ответственным, в одно время собкорили, даже поговаривали, что ответственному в Австралию помогал уехать его папашка, тот ведь ни слова ни на одном иностранном языке не знал, и нате вам, прорвался. Ответственный не так просто захихикал на летучке, он явно распивал проставленный мною «Наполеон» и раскуривал фирменные сигаретки вместе с Шаблей. Я не дошел до своего кабинета, повернул назад по длинному коридору и оказался перед ответственным. Он сидел перед готовыми макетами следующего номера.

— Как тебе обзор? — спрашиваю.

— Обзор как обзор, — буркнул ответственный и не поднял на меня глаз. Точно, что-то есть в моем предположении.

— А мне очень не понравился, особенно в одной его части, после которой тебе стало очень смешно, а мне очень неприятно.

— Какой еще части, что ты несешь? — ответственный выпятился на меня. — Да я все наперед знаю, что Сашка намелет, у него пластинка не меняется. Мне Максим Вострухов такой анекдотец рассказал, — он захохотал, — умереть можно, послушай…

Он пересказал мне анекдот с огромной седой бородищей.

— Ты отстал от советской жизни, — сказал я ему, анекдот очень старый, стыдно Вострухову, выдавшему тебе его за свежак.

Мои опасения оказались напрасны, он ничего не слыхал и выпил «Наполеон», скорее всего, со своей девушкой, при воспоминании о которой вечно закатывает глаза. Деревня! Ему бы Вику….

— Послушай, а где твой забойный материал?

— Какой еще материал?

— Мне замглавного сказал. Полоса музыкальная без него не пойдет, какие-то там дворовые уголовницы начали петь.

— Будет, будет, строк двести пятьдесят, не меньше, плюс фото. И еще небольшой анонсик на первой полосе…

— Ты взялся за большую раскрутку?

— Почти. Сколько я их раскрутил, да разве потом вспомнит кто-нибудь хорошим словом…

— Главное, чтобы ты обо мне вспомнил.

— За это можете не волноваться.

Я позвонил Жеке и сказал, чтобы он срочно был у меня. Завтра музыкальная программа «Сорок на сорок», я очень просил замглавного поставить наших девчушек в прямой эфир, но она сказала, что все это очень сложно, многое осталось с других передач, а тут еще давят со всех сторон. Да, надо ехать и не уходить от нее до тех пор, пока она не поставит девчушек в завтрашнюю передачу, слава богу, у них готова «фанера», мы с Жекой все последние дни только и мотались по студиям, подключили всех, кого знали, нам необходимо было, чтобы их записали в долг, необходимую сумму мы набрать никак не могли. Все готово к атаке: есть записи, к тому же вполне приличные, выйдет статья в газете. И еще необходима раскрутка по телевидению. Я уже почти договорился насчет помещения для первых гастролей в Москве, зал чуть больше трех тысяч. Жека занимался договором с одним комсомольским центром. Вере и ее подружкам нужна крыша над головой, пока же они никто, дворовая тусовка — не больше. Жека договорился, что центру пойдет пять процентов от сбора, это мелочь, почти ничего. Завтра в передаче можно будет заодно сделать рекламу и центру, который приютил у себя талантливых, но бездомных артисток. Словом, мы просто «горели» на группе «Ах!», мы забыли, что такое отдых, и даже когда позвонила Вика, Жека сказал, что сейчас мы очень заняты, но не забываем о ней, не позже чем через десять дней статья о ней разойдется тиражом в двенадцать миллионов экземпляров. Жека подрулил к редакции на «БМВ» красного цвета, какой-то его неизвестный мне друг ушел в очередной запой, дал Жеке доверенность и сказал, что он может спокойно кататься несколько недель, пока он как следует не отдохнет. Мне бы не очень мелькать возле конторы на таких машинах, лишний повод побазарить. Мог ведь приехать на своей ободранной «шестерке». Жека ничуть не растерялся:

— Да я думал как лучше, подрулим на телевидение, там все поймут, с кем имеют дело, может, прокатим твою замглавшу куда-нибудь…

— Да, там поймут и сделают объявку соответственно тачке. Солидные люди, а с кого, как не с них, брать.

— Об этом я не подумал, — сказал Жека. — Ладно, никого катать не будем.

У него все просто. Признание ошибки следует мгновенно, как из пулемета. Жеку трудно в чем-нибудь уличить, он тут же признается: «Да, я был неправ». И что тут с ним сделаешь?

— Вчера на студии я видел Распутина, — сказал Жека, — он так на меня посмотрел!

— Черт с ним! Если все удастся, большая часть его фанатов перебежит к нам. Только бы эти болваны из центра не подвели.

— Не волнуйся, ребята там опытные, бывшие комсомольские функционеры. Боролись за идеи, а теперь за деньги, я им сказал, что все будет в порядке, почувствуют все после первых гастролей.

— Ты бы мне их показал, — сказал я и тут же передумал: — Впрочем, не стоит, обо мне с ними вообще не веди никаких разговоров. Появилась статья, ах, значит нас наконец-то заметили, вышла программа по телевидению — тоже хорошо. Но не больше. Пойми меня правильно, но я…

— Да перестань ты! Все я понимаю. Мало ли что может быть.

Понял он или нет — не важно, только бы не болтнул лишнее, но до сих пор сомневаться в нем я не имел оснований.

Мы приехали на телевидение, я сказал Жеке, чтобы он ждал внизу, пропуск выписан на меня одного, но я потом за ним обязательно спущусь, если все, конечно, закончится так, как я спланировал.

Кабинет Евгении Федоровны, замглавного детских программ, был заперт. Я опешил: мы же договаривались точно на это время. Я зашел в приемную главного, секретарша сказала, что Евгения Федоровна у главного, у них небольшое совещание, она просила передать, чтобы я ее дождался. Я не хотел слоняться по коридорам, здесь меня слишком многие знают, не хотел мозолить глаза и попросил у секретарши разрешения остаться здесь, в приемной. Она сыпанула передо мной стопку журналов, я стал их листать. И в первом же попавшемся натолкнулся на рожу Лехи Распутина. Плакат на целый разворот, подпись «Супер». Алексей Распутин. Куда он только ни пролез в последнее время — какие-то международные конференции, политические диалоги на радио, интервью в газетах, а уж гастроли! Кажется, что он вообще не появляется в Москве, его тусовка совершает бесконечные набеги, добиваясь при этом одних аншлагов. И все это несмотря на все мои попытки расквитаться с ним как следует. После одной моей статейки ему пришлось худо, филармонии, управления культуры наотрез отказывались иметь с ним дело, я ведь все сделал, чтобы изобразить его шарлатаном и мелким жуликом. Но потом все началось с необычайной силой. И опять эти идиотские высказывания: «Ты сделал ему рекламу…» Впрочем, они во многом правы. У нас так: хочешь сделать артисту гадость, напиши, что он пай-мальчик, хороший и положительный со всех сторон и, можно считать, звезда его закатилась. С моими девочками из «Ах!» такого, не будет. Кое-что я из них выудил: и чердачные компании, знакомые, которых не оттянуть от иглы, и кое-что другое…

Евгения Федоровна первой выпорхнула из кабинета:

— Извини, Юрочка, сейчас мы обо всем поговорим.

Я прошел следом за ней в маленький, но уютный кабинет. Мой в сравнении с этим — берлога, заваленная книгами, кипами писем, старых газет.

— У тебя очень уютно, — сказал я, чтобы с чего-то начать разговор.

— Давно не бывал здесь, а, помнится, забегал частенько, сказала она.

А вот этого как раз и не надо, ни к чему какие-то старые воспоминания, которые не доставляют мне удовольствия. Лет восемь назад мы были в жюри одного фестиваля. Кажется, в Сочи, нет, это в другой раз, то дело было в Ялте. Я тогда на большом банкете крепко принял, она взялась проводить меня до номера, даже сказала известному, ныне покойному композитору, мол, не волнуйтесь за Юрочку, у нас соседние номера, и он доберется благополучно, никуда его не занесет. Занесло меня не куда-нибудь, а к ней. В Москве наши встречи какое-то время продолжались, то угасая, то возникая вновь, я иногда забегал к ней, времена были совсем другие, пристроить кого-нибудь в передачу ничего не стоило, артистическая мизерная ставочка от этого не уменьшалась не увеличивалась. Теперь прошла целая вечность, вспоминать о прошлом — значит чувствовать себя старым. Боже мой, ей ведь за пятьдесят.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал я. — В жизни даже лучше, чем на экране.

Она иногда сама вела передачи.

— Если бы ты знал, каких усилий это стоит! Ты молодой и не понимаешь, что в моем возрасте, если дашь себе послабление, женщина рассыпается на глазах. А ты стройный, поджарый, как всегда, будто тебя хорошо провялили и ты не портишься, — то ли сделала она комплимент, то ли решила поиздеваться надо мной.

— Жизнь такая, в основном слишком жаркая…

— Все дерешься с кем-то, кого-то разоблачаешь. Я слышала, ты развелся.

— Окончательно и навсегда. Лучше закончу жизнь в доме для престарелых, чем хотя бы еще один раз, — на этот раз искренне сказал я.

— А я осталась совсем одна. Мама умерла, сын мой далеко, очень далеко…

— Служит где-нибудь на Дальнем Востоке? — предположил я, припомнив, что у него примерно призывной возраст.

— Да нет, и не служил и не на Дальнем Востоке, — сказала она. — Он ведь у меня в строгановском учился. Познакомился с премилейшей англичанкой и сейчас живет в Шефилде. У ее отца фирма. Он в этой фирме работает художником. Оформляет витрины супермаркетов…

— А как у тебя здесь? — я покрутил головой по сторонам, стараясь объять весь телевизионный домище.

— С этим все в порядке… Это раньше из партии могли попросить, а теперь наоборот, все завидуют. Изменились времена, Юрочка, изменились. Ему там хорошо. Приезжает и говорит: «Не представляю, мамочка, как я мог жить в этом дерьме?!» А мне, поверь, обидно… И, конечно же, одиноко. Была я у него уже дважды. Все там очень хорошо. Нам даже представить трудно…

— Представляю — бывали, ездили, — сказал я.

— Одно дело отели, копейки в кармане, а другое — когда видишь, как живет твой единственный сын, совсем иное… Но ведь я туда не поеду, там я никому не нужна, а здесь одиночество уничтожает…

— И все равно я радуюсь за тебя. То-то вижу, ты превратилась в английскую леди…

Она сказала, что ей это очень приятно слышать, особенно от меня, человека из тех немногих, кого она вспоминает с удовольствием, но я ведь пришел не для обмена комплиментами, у меня какое-то очень срочное дело, и она поняла по голосу, что я горю, — так мне необходимо кого-то срочно раскрутить…

Умница! Она облегчила мое положение.

— Дело не в раскрутке, появилось в самом деле что-то очень свеженькое, не избитое. Все девчонки как одна с улицы, отцы-алкаши, работяги. Выросли на дворе. Чердаки, подвалы… Взяли и запели вдруг.

— Постой, постой, что-то такое уже было. Хулиганы из одного города тоже запели. Я немного брезгливо к этому отношусь.

— Но это совсем другой случай. Это же девчонки. Никакие не хулиганки, а обычные, дворовые, к тому же московские, коренные… — я буквально захлебывался и заговорил едва ли не стихами, — уж поверь, что они не хуже, а получше Распутина, которого ты постоянно даешь в своих передачах.

— Я знаю, что ты готов съесть его, не знаю, правда, за что, да и меня это не интересует, — она так на меня глянула, что я сразу же понял — этот юный негодяй ей о чем-то натрепался, — но это учет пожеланий молодежи. Нас забрасывают письмами. О твоих девчонках пока ни одного письма.

— Будет, и не столько, а в миллион раз больше. Поверь мне. А пока никто не видел и не слышал, откуда быть письмам?

Она рассмеялась:

— Никогда еще не видела тебя таким заинтересованным. Давай, давай, раскрывай карты!

Я пододвинулся к ней поближе. Хвостом вертеть больше не приходится. Мы в самом деле знаем друг друга очень давно.

— Послушай, Женечка, я хоть и похож на вяленую воблу, но уж очень просоленную, без литра пива на зуб не возьмешь, мне надоело считать копейки в кармане. Я хочу пожить чуть поспокойнее, без этих идиотских забот. А тут, поверь, есть шанс, и не только для меня.

— Хорошо, хорошо, вот об этом здесь не надо, за нами смотрят и на нас, поверь, столько лишнего вешают, что оторопь берет, а я ничего, кроме расплывчатых обещаний, в своей жизни не слышала. Поможешь кому-нибудь, в крайнем случае пробурчат «спасибо!» и адью на этом, долгое прощай… Ну да ладно. Посмотрим, как ты изменился за эти годы. Не думаю, чтобы в худшую сторону. Тем более, мне от тебя, кроме внимания, ничего не надо. Значит, так… Тебе, то есть, им нужен эфир на завтра…

— Только на завтра, иначе все рушится.

Она задумалась лишь на мгновение:

— У нас есть буквально несколько минут. Все склепано до последнего. Где фонограмма и есть ли она вообще?

— А как же, Женечка, — у меня начала кружиться голова: неужели полный порядок? — Внизу ждет директор группы. У него все при себе.

— Тащи ее сюда, к тому же немедленно, вместе с директором группы. Мне надо все показать главному, чтобы потом не было идиотских разговоров. Он у нас недавно, мы быстро нашли общий язык, и мне не хочется терять его на пустяках.

Она позвонила в бюро пропусков, назвала фамилию Жеки, а я вовсю мчался вниз.

Жека вытаращил на меня глаза:

— Чего так долго?! Да за это время….

— Повзрослеешь, мальчик, и многое поймешь. Спешить надо только в конкретных случаях. Думаю, ты их знаешь.

— Как дела? — спросил он уже другим тоном.

— Не знаю, чем закончится. Пока все на мази. Но я, мне кажется, влип в одну историю…

— Какую?

— Об этом позже.

Мы влетели в кабинет Евгении Федоровны, я представил Жеку, уверенно обозвав его директором группы «Ах!». Склонившись, он поцеловал руку Евгении Федоровны. Ничего не скажешь, у него это артистично получалось.

Она сняла трубку желтого телефона. Диска на нем не было. Значит, прямой.

— Василий Емельянович, вы окончательно освободились? Очень хорошо. Я сейчас к вам зайду… — сказала она и повернулась к нам с Жекой: — Через несколько минут я приду за вами. Если он захочет прослушать фонограмму. Да, и разыщите срочно ваших девочек. Сегодня поздно вечером у нас небольшой прогон. Пускай ждут команды.

Она вышла.

— Молодчина! — сказал мне Жека. — Я уже ни во что не верил…

— Да ты не спеши. Дурная у тебя привычка.

Жека не обратил на мои слова никакого внимания, он счастливый человек, он уже верит, что завтра его подопечные выйдут в открытый эфир, а через некоторое время он загребет столько денег! Может, именно сейчас он их и подсчитывает в своем воспаленном мозгу. Но Жека вдруг зацокал языком:

— Какая женщина?! Будто только что с Запада. В возрасте, но какая знойная!

— Знойная, да и с Запада недавно, у нее сын в городишке Шелфиде проживает. Тесть у него миллионер, владелец фирмы. К тому же, миллионер не жадный, в отличие от тебя, — начал нести я всякую чушь, а сам подумал: а что, если сплавить ее Жеке? — Да и лет ей совсем немного. Я тебе скажу — здесь не пролетишь. В любом смысле. Живет одна, шикарная квартира на Неждановой.

У Жеки помутнели глаза от воображаемого. Но потом он покачал головой:

— Я таких боюсь. К ним не знаешь как подойти. Язык начинает неметь.

— Дурак ты, — сказал я. — Язык у него немеет. Конечно, если начнешь сразу тыкать в нос свою красную книжку с гербом и всякими там отделами «зет», то тут же вылетишь из квартиры пробкой, а если пораскинешь чуть-чуть мозгами — покайфуешь как следует.

У Жеки оживился взгляд:

— А у тебя с ней общий опыт?

— Это не важно. Ты, кстати, как новоиспеченный директор всемирно известной группы «Ах!», не выбросил вон свое красное удостоверение?

Жека замахал руками:

— Сам всегда говоришь, что не надо слишком спешить. Оно нам может еще пригодиться, поверь мне, да и вообще давай не касаться кое-каких вопросов. Я же тебя не всегда спрашиваю, где ты был, с кем встречался, зачем, почему…

Идиот! Он все-таки клинический больной. Сейчас начнет кочевряжиться передо мной и изображать из себя крупного агента секретной организации. Я бы сказал ему пару тепленьких слов, но тут вошла Евгения Федоровна и сказала, что нас ждет главный редактор. Имя Василий Емельянович мне ничего не говорило, но как только я вошел в его кабинет, более просторный, но менее уютный, чем у его замши, то сразу же узнал его, он несколько лет ошивался в секторе печати ЦК комсомола, он сидел рядом в одной комнате с нашим куратором, и мы с ходу друг друга узнали. Я подумал, что неплохо уходят эти комсомольские зайчики, посидят, попишут справки, сразу же забудут родные Мусохрански, становятся столичными жителями с отличными квартирами, а затем после отсидки получают должности, которые рядовым пахарям на этом самом телевидении и не снились.

Главный встал из-за стола, пошел мне навстречу, протянул руку и сказал:

— Давно мы не виделись. Зато я читаю и всегда своим говорю: ориентируйтесь на Чикина. Столько лет в музыке, и всегда все взвешено, расставлены акценты.

Я тоже не остался в долгу:

— Приятно, что простые, доступные люди появляются в таких высоких кабинетах. Когда мне Евгения Федоровна сказала, что вы возглавили редакцию, я искренне порадовался.

После этих слов Евгения Федоровна посмотрела на меня с особой теплотой.

— Я уже рассказала Василию Емельяновичу о сути вашей просьбы. Собственно, это даже и не просьба, я считаю, что это наше общее дело — открывать новые имена. И когда вместе…

— Именно вместе. Назавтра после передачи выйдет рецензия на нее, а также состоится уже газетное представление группы «Ах!», — не растерялся я и тут же дополнил ее.

Василий Емельянович сказал, что он не видит никаких проблем, в передаче всегда найдется небольшое окно, да и можно кого-нибудь потеснить, это не вопрос (после этих слов я тут же представил его в кабинете ЦК со словами: «Нет вопросов!»).

— А сейчас давайте послушаем ваших девочек. Очень интересно присутствовать при рождении новых талантов.

Евгения Федоровна поставила фонограмму. Все принялись внимательно слушать. Я внимательно следил за выражением лиц. Евгения Федоровна вся в напряженном волнении, ее руки делают в такт какие-то движения. На нее внимательно поглядывают главный и, конечно же, Жека. Я замечаю, как у него начинают подрагивать скулы на щеках. Да, сейчас от нее зависит слишком многое, но я уверен, что все будет в порядке, композитор привел эти песенки в норму, записаны они тоже качественно. Главный тоже внимательно изучает выражение лица Евгении Федоровны. Ясно, что до нее он и слова не скажет, где ему судить даже о такой музыке — типичный комсомольский выдвиженец, скорее всего какой-нибудь специалист народного хозяйства, а она все же профессионал, к тому же выросла в семье известных московских музыкантов. В попсе уж она разберется запросто, да к тому же столько всего наслушалась за всю свою жизнь. Мне кажется, я сам себя начинаю успокаивать, а на самом деле смотрю на нее с неменьшим напряжением, чем Жека. Закончилась вторая песня, пошла третья. Евгения Федоровна впервые покачала головой, произнесла ожидаемое: «Что ж, очень даже неплохо. Во всяком случае, выгодно отличается от всего, что я слушала за последнее время…» Он тут же поддержал ее: «Мне тоже понравилось. Никаких сомнений, надо давать. Тащите своих девчонок на прогон». Евгения Федоровна сказала обмякшему от свалившегося на него счастья Жеке, что сейчас они выяснят график прогона, Жека тут же доложил, что девочки на месте, они ждут его команды, а я добавил, что впечатление у Василия Емельяновича и Евгении Федоровны еще более укрепится, когда они увидят группу «Ах!».

— Дай бог, чтобы все мы ахнули, — заключила Евгения Федоровна, когда мы выходили от главного.

У режиссера она узнала время прогона, на всю команду заказали пропуска. Жека должен был отвечать за явку. Я сказал, чтобы он шел вниз и ждал меня в машине.

— Я очень быстро, — сказал я ему.

Он вышел.

— Большое спасибо. Я твой должник, — сказал я. — А этот комсомольский болван смотрит тебе в рот.

— А кому же ему еще смотреть? Нас постоянно хвалят на коллегии. Говорят, что в редакцию пришел молодой талантливый организатор. Мне кажется, ему должно нравиться смотреть мне в рот. Он ничего без меня не решает и не хочет решать.

— Ты опасная женщина, — сказал я. Надо бы еще что-нибудь сказать перед уходом. И я ляпнул: — А когда вам можно позвонить?

Она встрепенулась:

— А по какому поводу? Мы все уже решили. Завтра твои девочки будут на экране. Хорошо пройдут — появятся еще. Не очень хорошо — все будет зависеть от твоей просьбы.

— Еще раз спасибо. Ты здорово меня выручила.

— А позвонить можешь сегодня вечером. Я дома одна, приготовлю ужин.

И внимательно посмотрела на меня. Не очень ли ошарашили меня ее слова.

— С радостью, — сказал я. — Но, извини, я забыл номер телефона.

Она протянула мне визитку.

— Вот так приятно иногда заканчиваются деловые разговоры. Но очень редко, — заметила она у самого порога.

Внизу Жека уже прыгал у «БМВ».

— Как ты долго! Я ведь спешу. Сам знаешь куда. Мне надо еще привести их в божеский вид.

— У тебя очень много забот, — вздохнул я. Все-таки он неисправим, — мог бы, кстати, хотя бы пожать товарищу руку. Можно считать, что дело сделано.

— Извини, я перенервничал. Я шел сюда и ни во что не верил, — врал Жека, сам же, я уверен, был абсолютно спокоен. Мандраж начался у него в самый решительный момент — во время прослушивания.

— Теперь давай о планах… Сегодня ты до конца работаешь с ними. Я сейчас дую в контору, ясно, что на твоих колесах, сдаю материал и анонс на первую полосу. Все выйдет послезавтра. Представляешь, сразу после передачи…

— Здорово ты все разработал. Хорошо, что я нашел тебя в этой мрачной жизни, — сказал Жека и тут же насупился:

— Постой, постой, а как же прогон? Я хочу быть там с тобой вместе.

— Лучше бы ты был на моем месте, а я на прогоне. Но на моем месте ты быть не можешь, а я не могу быть на прогоне. Не могу быть в любом случае…

Жека чуть не вырвал руль, так он в него вцепился, и на меня глянул как на сумасшедшего.

— Ничего не понимаю, ровным счетом ничего;

— Дело в том, что я должен быть сегодня в гостях у этой бабушки, — я чеканил слова, — или, может быть, мне отказаться от приглашения и завтра по телевизору мы увидим с тобой дулю?

— Все понял, все понял, — повторил несколько раз Жека, — это в самом деле очень важно. Но только, она совсем не бабушка совсем даже ничего… Но насчет прогона….

— Светиться мне там нельзя. Ты директор, тебе и бог велел. С тобой, кстати, заключили договор в этом центре?

— Не позже чем завтра, или, в крайнем случае, послезавтра.

Я был мрачен. Дело сделано, а дальнейший день не сулит ничего приятного. Жека, видимо, уловил мое состояние.

— Ты сходишь в гости как белый человек, — сказал он. — У меня кое-что припасено в багажнике. Именно для твоего похода.

— А что у тебя есть? — у меня проснулся интерес к жизни.

— Ты слышал, что в Москве итальянская сельхозвыставка?

— Кто-то из наших был на открытии, — сказал я и попытался вспомнить, кто. Но так и не вспомнил.

Жека вырулил на улицу «Правды». До конторы рукой подать.

— Но тебе от этого ни холодно ни жарко, так ведь?

— Абсолютно.

— А мой дружок там побывал и зарядил меня как следует. Представляешь, представился замминистра сельского хозяйства Украины, итальяшки давай ему наливать, а потом вручать образцы продукции. Ночью вызванивают меня, выходи, говорят, едем за тобой. Я выбежал в два часа ночи на улицу, они сидят в машине разобранные вконец, тащат меня с собой, а машина вся загружена водкой, коньяком, шампанским. Я ехать отказался и выманил у них с огромным трудом коробку «Чинзано». Двенадцать штук. Шесть твоих.

— Восемь, — сказал я жестко. — Две в редакции оприходую с ответственным, а шесть поедут на улицу Неждановой, тебе хватит четырех. Если что, так Вика поможет.

— Она, кстати, звонила, когда, спрашивает, материал выйдет?

— И что ты сказал?

— Сказал, что все готово.

— Ты не ошибся. Через неделю может прочесть, я почти все закончил, дам в музыкальной подборке.

Я сбегал в контору, взял дипломат, быстро вернулся к Жеке и загрузился так, что рука начала отваливаться. Да, сегодня английская дама будет довольна, я приду к ней, как настоящий джентльмен. Да и вечер пройдет мило, во всяком случае я смогу напиться (количество «Чинзано» позволяет) и преспокойно улечься спать или удалиться восвояси.

Я примчался в машбюро, снял материал о группе «Ах!» и быстро продиктовал анонс на первую полосу. В нем говорилось, что произошло важное событие, центральное телевидение открыло наконец-то для всех нас группу, о которой давно уже шумят в Москве, группа называется «Ах!», в вечер премьеры у экранов телевизоров ахнуло все взрослое и более того, невзрослое население страны, наша редакция буквально трещит от неумолкаемых телефонных звонков, получены сотни телеграмм с просьбой рассказать об этой группе, мы сегодня это и делаем, а также оставляем адрес, по которому можно будет связаться с группой московских девчонок и задать им все необходимые вопросы. Указал я также телефон молодежного центра, при котором создана группа «Ах!». Такого фокуса я еще ни с кем и никогда не выкидывал. Я пошел к ответственному, выложил перед ним все на стол, он спросил, когда прочел анонс:

— А ты не ошалел, Юраня?

— Не понял.

— Так ведь передача только завтра, а ты уже пишешь о сотнях телеграмм, звонков в редакцию…

— Я моделирую события, предвижу их. Не будет звонков — мы снимем фразу, не будет телеграмм — снимем анонс. Я же о родном секретариате забочусь. Я отвечаю тебе, что группа забойная.

— Ну, раз так… — он махнул рукой и ткнул пальцем в полосу: — Твой материал идет здесь, а снимок дадим на первой, рядом с анонсом. Извини, еще не знаю, на каком месте.

— Место не имеет значения, главное — поставь, — я наклонился к нему: — А теперь зайди.

Не успел я рассовать бутылки, как Володька уже стоял под дверью.

— Сейчас, сейчас, — я впопыхах сунул несколько бутылок в ящик стола и открыл дверь.

Он вошел и повел носом по сторонам, сказал, что сегодня страшно трещит башка, явился из ЦК главный и сразу же устроил разнос, они там вроде бы накачки не дают, силы и возможности уже не те, но намекнули, что пока еще смогут предложить какую-нибудь другую должность, на которой он будет вести себя и поспокойнее и поприличнее. Ему сразу же не понравились макеты, сказал, что секретариат — это скопище ползающих полудохлых мух.

— Испугался? — спросил я.

— Да нет, наоборот, стал орать, что мы превращаемся в мещанский листок, нужны забойные материалы, черт с ними, пускай угрожают, ничего сделать уже не смогут, их время ушло.

Я поставил на стол «Чинзано» со словами:

— И время ушло, и люди сменились, а все по-прежнему. И у нас с тобой точно так же, как и у них. Полное постоянство.

Он на эти слова не среагировал, спросил:

— А закуска? Ничего сегодня не ел, голова кружится.

— Вот этого, извини, нет. Там, где я был, не выдают.

Он быстренько сбегал и принес несколько бутербродов.

Мы опрокинули по стакану, и я почувствовал, как моментально пьянею.

— Послушай, Володь, а ведь у меня тоже сегодня пустое брюхо. Ждёт, правда, одна с ужином, но «Чинзано», я думаю, не повредит.

— Это уж точно, поверь мне. У меня был как-то случай. Одна компания пригласила на один престижный кинофестиваль. Условия сказочные, номер — высший пилотаж, каждый день банкеты, приемы. Я там и надыбал одну, не очень чтобы красивую датчанку, надрались мы «Чинзано» и потом такой фейерверк устроили, что самому теперь не верится. Сегодня ты сможешь проверить…

Я вздохнул:

— Но она не датчаночка, а красивой была много лет назад.

Он рассмеялся:

— Тогда надо еще… Чтобы взгляд твой смазать. Лет этак на десять.

Я хотел сказать, что он низко берет, но не стал, а налил ему еще стакан и себе соответственно, мы выпили. Я выдал ответственному еще две бутылки, он чуть не упал от неожиданности, сказал, что мой анонс даже не снимет самая главная информация «оттуда», и исчез, обеспечив меня дежурной машиной. Хорошо, что есть такие люди. Я еду к тебе, моя давняя любовь! Мне плевать на твой полтинник (или даже больше), подстегивает «Чинзано», от него закипает кровь и появляются мысли о том, что Жека в самом деле прав, приходит время, подсчитывать бабки!

По дороге я купил цветы и предстал перед ней вполне респектабельным кавалером. Выставил на уже сервированный стол пять бутылок «Чинзано», сказал, что никакого перерыва у нас не было, вообще, как он мог быть если тогда, в Ялте я полностью потерял от нее голову, и сейчас почувствовал ТО же самое. Я видел, что мои слова радуют ее, хотя, конечно же, она не верит ни одному из них, но ничего, таковы правила игры, и она тоже вступает в игру, говорит, что сегодня волновалась, словно перед первым в жизни свиданием. Я едва не расхохотался, но вспомнил, что и в самом деле свидания для женщин ее возраста не менее ценные, чем те, самые первые, которые уже и вспоминать невозможно. Мы выпили, стали закусывать какими-то умопомрачительными салатами, я осмотрелся по сторонам и понял, что она живет неплохо и сама по себе — везде, буквально в каждом углу натыкано всего фирменного: начиная от видеосистемы, музыкального центра, заканчивая тяжелой бархатной шторой с изображением биг-бена. Она тоже, как может, крутится в своем телевизионном муравейнике. Я пододвинулся к ней поближе, запустил руку под вечернее платье и вздрогнул: какая у нее гладкая кожа.

— Не спеши, — сказала она, — мы все еще успеем. А сейчас я хочу выпить за случай, который нас свел. Кстати, о случае…

Она отодвинулась от меня, предварительно отпив из бокала, набрала номер телефона, спросила:

— Вадим, как идет прогон?

Что-то долго выслушивала, наконец сказала:

— Хорошо. Продолжайте…

Повернулась ко мне:

— От твоих девчонок все без ума.

После таких слов я не мог не наброситься на нее.

— Ладно, ладно, так и быть, мы сделаем в нашей трапезе перерыв.