""Цесариус" обреченный..." - читать интересную книгу автора (Жейнов Станислав)

Жейнов Станислав Артурович "Цесариус" обреченный…

Константина окликнули возле кают компании; он вздрогнул и сам себе показался маленьким и беззащитным, ссутулился, плечи сжались; нервная полуулыбка обнажила ровные, желтые от табака, зубы. Качнулся, слабость в теле, и под ногами будто пустота.

"Ну, зачем же так, — сказал себе, — сейчас… сейчас ты соберешься, и… Что и..? Как вот некоторым легко говорить "и"", — выдохнул, "Ну же, к чему эти хлюпанья?! старший картограф на нас смотрит публика, ваш выход".

И тот человек исчез, а появился другой: выше, шире в плечах, с гордой осанкой, строгим пронизывающим взглядом, и… и собираясь с мыслями отряхнув рукав, как бы от пыли, старший картограф, он же второе лицо на торговой шхуне "Цезариус", он же Константин Рум, оглянулся.

— Месье Константин, — обратились к нему снова.

"Рулевой, скользкий тип, провокатор и трус".

— Вы уж извините, что отвлекаем-с, — сказал рулевой, — но если вам не трудно, не могли бы вы уделить нам минуту, минуту своего… не думайте, мы понимаем, сейчас время это… и каждая минута теперь… — Он вдруг замолчал, строгий, презрительный взгляд старшего картографа смутил, но ропот команды, что столпилась за спиной, придал уверенности.

"Как же его звали? — вспоминал картограф, — Кущ? или… может, Куч?.. Бущ?"

— Ждать нельзя месье Константин. Вторую неделю тянете с правильным решением, и пока что-то…

Рум усмехнулся. ""Правильное решение" — забавно".

— Извините, не расслышал.

"Я что это вслух?.. Нервы, нервы…"

— Забавно, говорю, — сказал Рум, и отмахнулся: не обращайте внимания. — Ну, продолжайте, я вас слушаю.

"Началось… Эх, еще бы пару дней…"

Рулевой не понял, что забавляет картографа, но на всякий случай угодливо хихикнул, и продолжил:

— Уж не взыщите месье Константин, но команда… люди волнуются и… и все от неведения… Неведение томит и убивает нас. Страх окутал сердца человеческие, страшно сидеть в каютах, страшно ходить по палубе, и… Вы ведь знаете! Не случилось бы беды месье Константин.

"Нет, не Бущ, а Бущинский, даже, наверное Кучинский… Какая разница…"

Рулевой продолжал бы, но Рум остановил знаком руки.

— Перестаньте. Перестаньте любезный. Ваши ультиматумы, недоверие, страхи утомили всех, от капитана до распоследнего парусного штопальщика. Как вам не стыдно перед вашими же товарищами? — картограф окинул бодрым взглядом матросов, что опасливо выходили из за спины рулевого и становились полукругом. — У нас отличная команда: бравые ребята, профессионалы, с такими ни бури, ни смерчи, ни… Мы, в отличии от вас, любезный, — посмотрел на рулевого, стараясь придать интонации и взгляду радушие, — имеем кой-какое представление о запасе прочности судна водоизмещением пятьдесят тысяч тонн.

После, пробежал взглядом по молчащему полукругу, опять покосился на рулевого и иронично покачал головой.

— "Цесариус" не может сгореть! Этого не будет никогда! — конструкция у него такая, понимаете? Я ведь объяснял про буферные отсеки…

— Но ведь горит, месье Константин. — робко возразил рулевой.

— Да, не горит! не горит! сколько еще вам можно объяснять? — Рум наигранно рассмеялся, — Тлеет. Тлеет товар: пробковые листы. Они изолированы, там нет воздуха. Нет воздуха, понимаете? Мы не порох везем, не бензин, не спирт. Взрываться нечему.

— А мешки?

— Гербициды. Натрия хлоридные соединения и сульфатная щелач — да этим пожары тушат! Энергопоглощающий концентрат — говорит вам о чем-нибудь? Это как песок, как мука… крахмал, понимаете? — Развел руками. — Вы не химик, но уверяю Вас!.. И прошу, не надо, не надо стращать этих смелых, благородных людей, у них итак хватает забот. Тем более, что это бесполезно. Уж пуганные перепуганные — правда ребята!

Рум чувствовал, что ему не верят, но все-таки надеялся на чье-нибудь робкое одобрение, но только хлопки волн о скользкие борта, только…

"Ух, какие нетоварищеские у них лица".

— Вот видите, — снова обратился к рулевому. — вы в меньшинстве. Здравый смысл берет верх.

Тут были не только матросы, притушенные тенью рей и парусов, виднелись лица грузчиков, статистов, возле спасательных шлюпок шептались механики, а за ними… Константин вздрогнул, сжался, внутри стало холодно.

"Натан Рикша, — неужели он?.. один из "старших" с ними?.. Темно там, может, обознался?" Секунд десять картограф вглядывался в темноту, опять перевел внимание на рулевого, раскурил трубку.

"А чего ты хотел? — говорил себе. — Это вопрос времени, завтра, как раз "старшие" устроят бунт, бросят корабль у какого-нибудь островка, а дальше… Нет, вряд ли им повезет, зачинщиков "Кампания", конечно повесит, но они-то меня — раньше. А этот безвольный клоп — чего ждет? Правда, верит, что я изменю курс, — угроблю корабль только чтоб спасти его смердящую шкуру?"

— Я надеялся и сейчас уверен, что от хлюпиков и всяких там тонкошкурых мы избавились, — продолжил Константин. — Трусы и предатели нам не нужны. Команды сошла на берег, вернулась половина… и слава богу. Остались лучшие, остались те, для кого слово честь, не пустой звук! Благородные, духовитые, в вашей груди пляшет ветер океана! Да, я вижу много новых лиц, но чувствую: тут есть на кого положиться, с вами ребята, мы споемся…

— Но месье Константин…

Рум скрипнул зубами, ноздри задергались; он с ненавистью посмотрел на рулевого, потом перевел взгляд на команду и продолжил:

— Все мы знали, на что идем. У корабля небольшие проблемы, это есть… мы не скрывали, и нанимаясь, знал каждый… И все-таки мы вместе, в одной упряжке, в одном окопе, в одном… Побратил нас океан! Нет, не из за легкой наживы мы здесь ребята! Не в обещанной двойной ставке дело, не в льготах — нет!.. В нас самих дело! Есть в нас что-то неукротимое! Есть морское товарищество! Есть отвага! И есть океан! Наш океан! Навсегда! На всю жизнь! Так что орлы, поднять паруса! Вперед на встречу волнам! Не страшно! И пускай Посейдон насылает на нас…

Картографа прервали.

— Корабль горит! — крикнул кто-то из темноты.

— Какого черта! "Кто ж там такой горластый". Если знаешь больше меня, может, выйдешь на свет, расскажешь всем. Я говорю с владыками морей, а тут кто-то трусливо блеет забившись в темный уголок. Не самое достойное поведение, для…

— Горит, — послышался тот же голос. — Неделя, может две и все! Надо принимать правильное решение.

— Правильное решение, — послышались робкие голоса слева и справа.

— Тянете время! — Отрезаете путь назад! Это преступление против команды! Предательство! Огонь уже в третьем отсеке, завтра пятый, двадцатый… Примесь дыма, ноль семь, уже на нижнем ярусе. Эта отрава горит как… как сушеная пакля! Думали не узнаем!.. Задраили, замуровали — не помогло! А дальше?! Терпение наше уже не сдержать! — Отдавайте приказ!

"Какая осведомленность. Синоптик трепло. Зачем, только держать этих бездарей… слабое звено, паникеры… как это все не ко времени… пару дней бы еще…"

— Вы не можете сдержать огонь! — кричали из темноты. — Хотите гореть, ваше право, но сначала мы зайдем на Береи, а там уже бог вам в помощь…

Стало тихо. Картограф не торопился с ответом, задумался.

— Береи, — почти прошептал, посмотрел в сторону океана, где-то там, далеко, представились безлюдные Берейские острова, и уже громче: — Этого не будет никогда!

— Если у вас не хватает смелости повернуть, то у нас, поверьте — хватит. Пока мы только просим… Не вынуждаете нас обратиться к физическому решению!

— Выйди на свет! — сказал Рум. — Поразительно! — Всего один трус, и столько смелых слов!

От бесформенной подвижной массы, что темнела метрах в семи, отделился угловатый кусок, проступили знакомые очертания. Вышли двое, матрос и штопольщик; картограф не сразу разобрался: цвет нашивок на рукавах в темноте трудно различить. Сделали несколько шагов и остановились под тусклой мигающей лампой, что освещает лестницу на нижнюю палубу.

"Эти из новых, этих не знаю. Авантюристы, молокососы. Не понимают, итак уже по грудь в… хотят чтоб с головой накрыло. Оно конечно понятно: легких денег хотели, а тут… Пожара они боятся… не того боитесь… Кто ж верховодит?.."

Рум усмехнулся. — Вот он смельчак! Что-то в глазах двоится, — демонстративно протер глаза. — Отсюда не видно, вы держитесь за руки или нет?

Матрос смущенно посмотрел на товарища, после чего робко шагнул вперед.

— Я представитель временного матросского комитета "за жизнь". Сокращенно ВМК. В связи с чем, месье Константин, прошу учесть: в моих словах не единоличные требования, а мысли всего общества, — он помолчал, потом добавил: — Никто не хочет бунта, все хотят жить. Примите правильное решение, и команда всегда вас поддержит. А если нет, то… вы не оставляете ВМК выбора.

— И что будет, "если"?..

— Корабль идет на Береи, а с Вами или нет, тут уж…

— В Береях через неделю меня не будет, — иронично улыбаясь произнес Рум. — На пути в Тиру, где "Цесариус" будет через месяц, таких островов нет.

— Итак, это ваше последнее слово?.. Надеюсь, вы отдаете себе отчет… Ведь не только за себя расписываетесь, месье Константин, но и за капитана… за всех, кто ни с нами…

— А кто с вами? Я вижу двух испуганных неудачников, оглянитесь, господа приговоренные, с вами никого.

И те, что стояли рядом с картографом, и возле лодок, и дальше у мачт, все вдруг зашевелились, забубнили, и волна недовольства хлынула дальше, побежала по палубам, коридорам, каютам; Константин почувствовал дрожь в ногах, казалось, корабль резонирует от нарастающего, раскатистого гула. Под кителем, за поясом картограф нащупал пистолет, снял с предохранителя.

— Все с нами, все! — крикнул матрос. — Статисты, матросы, вязальщики канатов, даже мастер компаса, даже… — Он усмехнулся, помолчал, размышляя, говорить или нет, — Нас поддерживают "старшие". Да.

— Добираешь авторитета… не получится любезный. За тобой никого, кроме палача и виселицы.

"А ведь есть кто-то… кто-то очень испугался… хлюпиков натравил, а они и рады. Так бунтовать легче: есть на кого сослаться. Скажут, они там не разберутся никак, "старшие" приказывают разное, а нам чего: мы выполняем. Только зря вы так, ой зря… Кукловод как раз не причем окажется, а с вас спросят… спр-о-сят…"

— Мы еще ждем приказаний! — раздраженно выпалил матрос. — Пока еще от вас. Пока!..

Рум цыкнул, несколько секунд, собираясь с мыслями, глядел себе под ноги, но вот поднял глаза и произнес:

— На фок мачте спущен парус. Парус поднять! Компас менять каждые два часа! Метеорологи сегодня не спят. — Ветер, влага, тучность — каждые два часа! с подробным анализом, с данными по плотности испарений. Грузчики — мешки из десятой секции, часть наверх… часть в машинное отделение. Матросам драить палубу!.. каждые два часа! Все! В пять утра общее построение!.. А теперь разойтись! Приступайте к своим обязанностям… Не заставляйте повторять, все слышали приказ! Разойтись!!

Резкий тон картографа поколебал собравшихся, еще перешептывались, но уже как-то неуверенно, не дружно и через пол минуты, робко переглядываясь и пожимая плечами, стали расходиться.

— Да вы что! — испуганно вскрикнул неугомонный представитель временного комитета, вытащил из кармана револьвер и размахивая над собой, кинулся к картографу. — Это предательство! — продолжал он, распихивая матросов свободной рукой. — Командование не выполняет полномочий! — Обязательства отвергаются! Не трусьте! — Мы в своих правах!

Матрос остановился в полутора метрах от картографа, не в силах успокоить трясущуюся руку схватил пистолет двумя, направляя то в голову, то в живот.

Вдруг стало тихо, замерли люди, ветер, волны и Константин подумал, что если это продлится хотя бы секунду, он сможет услышать звезды, но…

— За измену! — с болью врезалось в уши! — За отречение от идеалов свободного общества! За карательное отношение к личности! За попранную честь гуманистических ценностей морского закона! Приговариваю вас к смерти!.. И все же… И все же временный матросский комитет предоставляет вам последний шанс, иначе же…

— После, — спокойно выдохнул Рум.

— Что?

— В пять утра построение. Советую вам: потратьте это время на костюм, постирайте и высушите брюки, майку, поменяйте заплаты на локтях… пусть буду в тон пиджаку… И туфли… Займитесь туфлями. Племянник смотрителя маяка, некто Риковский, проигравшись в вист, сдал свою одежду младшему конюху городской похоронной службы, в аренду — не делайте так.

Константин осуждающе покачал головой, развернулся и, озабоченно вытряхивая из трубки пепел, пошел в направлении кают-компании.

""Кампания" таких выпадов не прощает. Однако странно, верно думают, гильотина, не так больно, как огонь… Впрочем, кто знает…"

— Я буду стрелять, — услышал он на пол пути, остановился, некоторое время раскуривал трубку, потом развернулся.

— Будьте добры любезный… — произнес Рум, хмурясь. — Я, конечно понимаю: он просил себя не называть, и все же, знать бы имя героя, всесильная воля которого избавит вас от следствия, или того лучше — отменит решение трибунала.

— Видит бог, я не хотел этого, но приговор вынесен. — сказал дрожащим голосом матрос, плечи его тряслись, и револьвер, направленный на картографа, казалось, хочет вырваться из рук. — Прощайте, месье Рум… В бунте нет нужды, нас поведет…

Раздался выстрел, матрос упал, а позади него, с дымящемся пистолетом в руке, с перекошенным от злости лицом, возвышался Натан Рикша, старший синоптик торговой шхуны "Цесариус".


2


…и когда я увидел, как этот негодяй наставляет на вас оружие, — говорил Натан возбужденно, — вот не понимал как это: сердце в пятки!.. Ух. Еще секунда и не успел бы. Как я его бахнул! — видели? — Стукнул себя ладонью по затылку: — Шмяк.

Они уже давно шли по коридору, и перед каждой дверью Натан выбегал вперед, отворял и пропускал картографа, при этом заискивающе улыбался, заглядывал в глаза, будто хотел угадать мысли, настроение, и все говорил, говорил.

— Идите-идите, я придержу, не люблю когда хлопает. Нет, эти вечерние прогулки ни к чему. Да и днем не ходите больше один, а-то вон что получается. Вы меня зовите, живо присмирю. Придумали же — Береи. Шуты. Им только бузить, больше ничего. Ни черта же не смыслят в нашем морском деле, и туда же… Надо что-то делать с кастами месье Константин. Никак не решусь, но есть мысль пойти с жалобой в министерство морской и наземной кадровой идеологи. Матросы, эти невежи не снимают головных уборов даже перед статистами, да-да, я сам видел! Это беда, это начало конца, как вы думаете? Каждому почет и уважение согласно занимаемой должности, согласно полезности — так было раньше и был порядок! Вот я — старший синоптик. Да без меня через день кораблю хана! Вот, скажем, я не вычислил влагу, и паруса на ночь не меняют. Проходите, проходите. Не меняют, синоптика нет, все! Паруса высохли, между нитями зазоры, натяжения нет, теряем ветер, теряем скорость. Скажем, два узла в час. А у кого сейчас есть лишних два узла месье Константин? Хорошо, а если паруса разбухли, понятно от влаги. Это что значит? Это значит рваные паруса, скользкий ветер, опят минус натяжение при слабом продуве, а это уже не два а три потерянных узла. В теории разновлаговые паруса могут перевернуть корабль. И погибнут люди, месье Константин. Поэтому мы меняем паруса каждые два три часа. Реагируем на малейшее колебание плотности, температуры, ну и… вы знаете. Вот так. А они забыли, кто тянет этот воз, и вот результат, мы горим!

— Не вижу взаимосвязи, — возразил Константин. — Ну, взаимосвязи с пожаром, пояснил он.

— Согласен, может здесь ее нет, но принцип! А статисты! Не будет статистов — три дня и все: хаос, паника, бунт, ну понятно месье Константин. — Погибнут люди. Один матрос вчера заявил: "Узловики нам не нужны, мы и сами морские узлы вяжем!" — как вам такое?!

— Ну как вам сказать, — неуверенно начал Константин. — Некоторые считают, что существующее кастовое деление надуманное, ложное. Сами знаете сколько споров. В полезности статистов, признаться, сомневаюсь даже я. Тем более, в таком их количестве… Обслуживающий персонал надо сокращать. Ну зачем нам восемь парусных штопальщиков? Думаю хватит и…

— О, это камень в мой огород, — шутя обиделся Натан. — Эти люди в моем подчинении, и кому как ни мне судить о их полезности. Это титаны, ломовые лошади торгового флота; они как никто заслужили хлеб который едет, а вот механики, извините… Никогда не слышал как работает двигатель, и признаться, надеюсь, шум винтов не осквернит моих ушей.

— Говорят, этот механизм может добавить пару узлов.

— Кто говорит? Вот! — Натан лизнул и поднял над собой указательный палец. — Влага, плотность, вихревая концентрация. Видите, вот это дает узлы. Поэтому — оно все плывет. Не кусок ржавой железяки, а… кстати знаете как определять вязкость? Проветриваем колбу, бросаем поплавок и замеряем время. При хорошей вязкости упадет за 2 секунды.

— А правда, что все ваши лаборанты водолеи?

— Да, это правда. Это обязательное условие. Могу объяснить почему.

— Не надо.

Подошли к двери главного корректировочного зала, здесь всегда шумно — "старшие" — элита, мозг и душа корабля (как они называют себя) проводят тут почти все свободное время; синоптик хотел постучать, уже занес кисть, но Константин остановил, слегка придержав за локоть.

— Я вот что хотел вам сказать…

Пока шли по коридору, Константин все размышлял о том что произошло, и чего еще ожидать, и как относиться к неумному, неоткровенному синоптику, человеку что рискнул на бунт и теперь так неумело прячет волнение, путается, придумывает противоречивые подробности и самое обидное, кажется, думает, что уже всех перехитрил, что все забыто, и сейчас они прослезившись обнимутся и давай рассказывать друг другу анекдоты про хитрого юнгу и строптивых монашек.

До Тиру мы конечно не дотянем, и он это знает не хуже меня. Только, если ты такой умный, чего же не остался в Сибрее, а-то ведь сам агитировал и команду помогал набирать; лекции какие-то заумные: чинопочитание, польза инновационного консерватизма, глубокая специализация как основа, и все такое. Остался — не такая ты уж и догада. А я и до Сибрея понимал — шансов нет, но мне то куда; я совладелец — "кампания" знает как застраховать груз.

— Я хочу чтоб вы хорошенько подумали, — сказал Константин. — Чтобы вы осознали: назад пути нет. Выкиньте это из головы.

— Не понимаю.

— До Тиру четыре недели ходу.

— Пять, — поправил Натан.

— Хорошо. До Берей — пол месяца.

— Полторы недели.

— Две! Две недели! — раздраженно сказал картограф.

— Да месье Константин, я забыл про течение. Конечно, вы правы. Но зачем нам Береи, там же нет ни отмели ни бухты, только скалы, там корабль погибнет… Нельзя нам туда Месье Константин… Теперь никак… только вперед.

— М-да… Увы так считают не все. Неделю-полторы обстановка будет нервозной, возможен бунт… А потом, когда Тиру станет ближе Берей, все успокоятся и мы благополучно до него доберемся. Большую часть груза, конечно успеем снести на берег, в этом нет сомнений, но корабль придется затопить; главное корпус спасти. Потом ремонт, и снова в строй. Такие вот прогнозы. Но, сегодняшнее происшествие требует прояснения некоторых моментов, касаемых поведения подчиненного и руководящего составов… Одним словом… Одни словом если вы не прекратите подбивать команду к бунту, я вас повешу.

Синоптик вздрогнул, вмиг побледнел, выражение непонимания на лице, сменилось страхом.

— К какому бунту?

— Думаю, мы друг друга поняли.

— О чем вы?

— Сегодня у вас не получилось, и свидетеля, так понимаю единственного, вы застрелили. Жаль. Повторится такое — не сплошаю. Собой от пули заслоню; я его дурака беречь буду, мармеладом кормить, и в одеялко кутать. А как вернемся, за ручку, к судье на исповедь; и бухнется он в ножки полный раскаяния и жажды справедливости. — Не одному ж ему гильотину тупить.

— Это катастрофа. Боже, мне плохо… Как вы можете?.. — Натан схватился за грудь возле сердца, стал быстро и громко дышать. — Сегодня, я спас вам жизнь, — говорил задыхаясь, — и, признаться, думал, это нас сблизит: мы станем верными товарищами, рука об руку противостоять несправедливости, выкорчевывать предрассудки… — уперся кулаком в живот, надавил несколько раз, и принялся массировать справа под ребрами. — Ах я глупец, обрадовался, думал, вместе подпишем прошении в комиссию идеологии и пропаганды, а теперь…

— Еще подпишем, — сказал Константин и улыбнулся. — Интересно. Что вы ему там наобещали? Ведь все равно убили бы. Хм… А что бы вы делали на этом острове — год, или даже два?.. А что бы вы ели? Прокормить такую ораву… Вы смелее меня… или не отдаете себе отчета… или…

— Катастрофа. — несколько раз проговорил Натан, качая головой. — Катастрофа. Но постойте, ну зачем же мне тогда его убивать. Если я такой подлец, то и пусть бы себе стрелял…

— Да он не снял пистолет с предохранителя! Стрелок!.. Досадно, неправда ли?

— Я этого не знал.

Константин продолжал улыбаться.

— Конечно не знали…

— Правда, не знал!

— Ну конечно. Я верю вам любезный. Ваши принципы… да и зачем вам это. У других не знаю, а у вас хватит ума не участвовать ни в каких сговорах. Я просто пошутил.

"Все простачка разыгрывает. Но испугался, вроде, натурально. Вспотел, дрожит, так-то, в другой раз подумаешь. Ты только в обморок не падай".

— Пошутил-пошутил, идемте ко всем, — сказал картограф и потянулся к ручке.

Синоптик выдохнул.

— Погодите, это правда?! Вы ни подозреваете меня?

— Для этого нет ни желания, ни оснований.

— Фухх… — Натан достал платок, принялся вытирать лоб и щеки. — Вы разыграли меня. Ах какой хитрец. Хитрец, — повторил грозя пальцем. — Фух, месье Константин, вот это встряска… — надавал себе легких пощечин и тихо засмеялся. — Как Вам это удается… так прочистить мозги! Я как заново родился!

— Ха-ха-ха, — раздался подчеркнуто неискренний смех. Константин дружески похлопал синоптика по плечу. — Скажу вам даже больше: о таком незначительном происшествии я не стану упоминать в отчете. Все эти мелочи "Кампании" не интересны.

Оба вдруг перестали улыбаться, несколько секунд молча глядели друг на друга; Натан еле заметно кивнул, Константин ответил тем же, взялся за ручку и…

— А вы слышали последний анекдот про хитрого юнгу? — спросил синоптик.

Лицо картографа выразило приятное удивление.

— Нет, новыми давненько не тешили. Неужто обрадуете?

— Обрадую-обрадую! Призабавнейший рассказец… со скандальцем месье Константин.

— Ну, не томите, — попросил Константин, толкнул дверь и подался вперед. Натан шагнул следом.

— Хитрый юнга просыпается, извините, в борделе…

— Ха-ха, ну это как всегда… ну-ну…

— Шарит рукой по кровати, бац — мешок. Большой мешок с монетами.

— Хе-хе, вот везучий проныра!

— Ха-ха, слушайте дальше…


2


Продолжай-продолжайте, — сказал Константин старшему смотрителю корабельного музея, макнул кончик сигары в уже остывший кофе, воткнул в уголок рта, затянулся, пустил вверх струю дыма и заложив ногу за ногу откинулся в кресле.

"Желтые зубы, чахоточный кашель, отхаркиваться начал — никуда не годится. Отрава… все до единой… в море. Завтра, нет, завтра трудней день".

— Чего замолчали гер Фердинад?

— Боюсь, позволю себе лишнего.

— Уже, — сказал Константин.

Смотритель взял со стола бутылку коньяка, откупорил, налил пол стакана и выпил.

— Не называйте меня так. И графом Фердюа больше не называйте, и бароном Штутгартом, и принцем Магандалбой, и этим, как его?.. Я вас раскусил. Завидуете моему титулу, вот и передразниваете. Только ведь под своими дырявыми панталонами, чужого благородства не спрятать. Кто вы есть — торгаш, выскочка, калиф на час.

"Совсем сдал старик. Такой деликатный, умный, а храбрый какой и нате. Страшно ему. Это от страха он столько хлебает. Недели две не сохнет. Ну а вы то граф почему не сошли, на что надеялись?"

Картограф окинул взглядом весь зал. "Старшие", почти все были здесь: всего человек пятнадцать; как всегда разбились на кучки и утопая в сигаретном дыму дегустировали спиртное, вяло спорили, все о том же."…и будущее торгового флота…", доносилось из углов, "…ничего важнее статистики, и формуляр здесь основа…"

— Месье Константин вы замарашка, — отвлек смотритель.

— Вот как, — отреагировал картограф, подозвал бармена, когда тот подошел, положил на поднос чашку, попросил еще кофе. Снова обратился к собеседнику:

— Это интересно.

— Вам бы в земле ковыряться, коров пасти, и этих… кроликов разных. Вы отреклись от предназначения. Такое не проходит бесследно! Вы замарались деньгами. Зарылись в них как в кости прокаженного, грызли и наслаждались трупным ароматом.

— Спасибо за кофе, — поблагодарил бармена. — Гер Фердинаду еще коньячка принесите.

— Вы слишком долго жили в нищете, и клялись себе: уж теперь не упущу, теперь не вырвется. За десять лет не купили ни одного приличного костюма, ели с прислугой и экономили на лекарствах для больной тетушки.

Константин удивленно вскинул брови, обиженно закусил верхнюю губу, но монолога не прервал.

— И только работать, работать, работать… Низшие классы ни в чем не знают меры. Перерыли килем залатанной "Офелии" все отмели восточного и южного побережья, раздавили дюжину голубых черепах, стерли в песок десять миль коралловых рифов. Три шхуны, магазин, ткацкая фабрика, километр батиста и уже уйти бы на покой, жениться на ком попородистей, да кресло-качалку с пледом в винный погреб снести, но… Мачты "цесариуса" уже показались на горизонте. "Кампания" построила корабль каких еще не знал океан.

Мало-мало, давай еще, хочу большего! — взывала нищета. Голодранцу с манерами мелкого буржуа грезилась королевская корона. И месье не противился желанию. Баловню судьбы, этому звездному мальчику, забыли сказать: все места куплены, и кассир уже пол часа как крикнул: за крайним не занимать!

Проведение все расставило по местам. Хромосом богатства — привилегия избранных. За месяц месье продал все: шхуны, столовые приборы, и украшения покойной тетки. Сделка всей жизни состоялась. И все эти не съеденные устрицы, бессонные ночи, и тетушкины слезы сгорят в печке. В большой, плавающей печке, под названием…

— Что вы себе позволяете?! — раздалось за спиной смотрителя. Натан Рикша, с красным, перекошенным от гнева лицом, как приведение возник из неоткуда, схватил, опешившего старика за плечо, и прошипел:

— Как вы разговариваете с господином старшим картографом! Ополоумели должно быть! Высечь вас за это, подлеца! Месье Константин благородно считается с вашими годами — я не стану!

Смотритель обратился к Константину:

— Зачем вы держите на корабле этих бессмысленных субъектов. Я его к святой-святых и на сто метров не подпускаю, гнушаюсь. Вчера, клянчил у статистов талон на посещения музея, так я велел не давать. Называет себя реформатором — терпеть не могу.

— Ка-кой музей? Да нужен мне твой музей, — возмутился синоптик, — кто в него ходит?!

— А в музей не надо ходить, — заявил смотритель, глядя на Константина. — Музей — история корабля, его эволюция. Чем жил "Цесариус", какие трудности преодолевал. Все в музее, от сандаля штопальщика, что первым шагнул на палубу, до последнего рваного паруса. Коды маршрутов, корабельные журналы, приказы — все у нас, все в архиве. Мы зафиксируем все недостатки и плюсы, потомки учтут их, и новый…

— Бред! — сказал синоптик. — Я не умоляю важности вашего отдела, но, без глобальных реформ… Если не установите строгую вертикаль…

— Ну вот опять! Что я говорил! Бред, если хотите знать, это то, что у нас в корпусе метеорологии, под вашим началом двадцать пять человек, а у меня, человека который знает четыре языка, имеет три образования…

— Капитан… капитан идет, — пронеслось по залу, и вдруг все разговоры смолкли, слышно только, как не спеша потягивает кофе старший картограф, он же второе лицо на торговом судне "Цесариус", Константин Рум.


Капитан Эд Женьо, симпатичный брюнет, чуть меньше сорока, холеный, подтянутый, как обычно остановился в дверях, деланно покашлял, и как требует того правила спросил:

— Вы мне позволите господа?

Все "старшие", кроме картографа, поднялись со своих кресел, заложили руки за спину и понурили головы.

Капитан и Константин обменялись приветственными кивками, и тут же потеряли интерес друг к другу. Константин затушил сигару, достал из кармана и принялся раскуривать трубку, капитан же не спеша рассматривал своих покорных подчиненных, подошел к игральному столу, полюбопытствовал у кого какие карты, наконец произнес:

— Благодарю друзья. Садитесь, отдыхайте, не обращайте на меня внимания.

"Старшие" стали усаживаться в кресла; капитан добавил к сказанному:

— Вы знаете, я люблю вашу непринужденность, легкость. Общайтесь друзья, общайтесь.

— Приветствуем вас капитан.

— Наше почтение месье Женьо.

— Капитан Женьо, вы всегда неотразимы, но сегодня как-то особенно.

— Как ваше самочувствие месье Женьо?

— Усталость. Усталость господа. Заноси! — крикнул капитан, и в дверях появились грузчики: двое несли красное кожаное кресло, еще двое круглый лакированный столик, последний пятый, держал в руках подсвечник, свечи и кожаную сумку.

Центр зала — любимое место капитана; он сел на кончик кресла, расслабил узелок на сумке и принялся вызволять свое сокровище: упаковку с надфилями, ножи с лезвиями треугольной и четырехугольной формы, миниатюрный лобзик, зубило. Последним вытащил небольшое полено; из середины деревяшки выпирала медвежья голова над ней угадывались очертания лапы. Капитан взял нож с треугольным лезвием, положил на колени заготовку, и…


— Не обижайтесь месье Константин, — прошептал смотритель музея. — Вы, признаюсь, гораздо симпатичней всей этой мелюзги. Вы и капитан, все остальное мусор, слякоть, скучная, неинтересная… Вы только не обольщайтесь, это отнюдь не уменьшает вашей бездарности. Папуас среди папуасов хе-хе… Отличайтесь от собратьев тем, что скажем, умеете перемножать в голове семизначные числа. Скажите, какой от вас прок? Сколько вам, тридцать четыре? Жаль. Господа папуасы. — Несколько раз махнул рукой в сторону присутствующих. — Господа папуасы скоро вас съедят, месье Константин. И я им помогу.

— Я, кажется потерял нить. Не улавливаю мысли.

— Вы ни в чем не виноваты. Запомните эти слова. Больше вы их не услышите. Через две недели, когда я надышусь этой кислятиной. Вы уже чувствуете запах? нет? Так вот, когда я начну сплевывать на эти самые графины, — небрежно подтолкнул к Константину графин с фруктами, — куски свих легких. Кстати, не хотите винограда? Ну, дело ваше. И когда орден на моей груди расплавится, и обуглятся алые нашивки на рукавах, вот тогда… я обвиню во всем вас. И буду искренен.

Подошел бармен, поставил на стол рюмку.

— Еще что-нибудь?

— Спасибо, не надо.

— Пока еще я объективен, — смотритель выпил коньяк, занюхал кулаком, и добавил, — но скоро избавлюсь от этого порока. Слабею с каждым днем. У слабых тысяча претензий к окружающим.


К полуночи у медведя появилась еще одна лапа, морда обросла шерстью, пасть стала зубастой, злой; наконец капитан громко выдохнул, сладко потянулся в кресле и принялся складывать инструменты в сумку. Когда закончил, как того требуют правила, попросил у "старших" разрешения уйти, и после всех церемоний, уже на пороге, вспомнив о чем-то остановился, коснулся ладонью лба и посмотрел на Константина.

— Господин картограф, можно вас на пару минут?

— Я допью кофе?

— Конечно. Только не затягивайте, сами знаете: время дорого: счет на секунды. Я буду у себя. Еще раз, приятных сновидений господа.

— И вам месье Женьо!

— Капитан Женьо, пусть вам приснится пристань!

— И пусть на пристани ждут вас верные ваши слуги!

Капитан улыбнулся на прощание, шагнул в коридор, но там увидел кого-то и…

— Почему в таком виде?! — грохнуло в коридоре. Голос капитана почти не узнать, в нем было столько непривычной злобы, даже ненависти, что в зале вздрогнули все… или, почти все.

— Виноват, — прохрипел кто-то в ответ и закашлял.

Месье Женьо еще гневался, но дверь захлопнулась, и слов уже было не разобрать.

Потом послышались глухие затихающие шаги, и Константин, наскоро допив кофе, поднялся. Человека с хриплым голосом он конечно узнал.

В коридоре дожидался, черный от копоти, в обгорелых лохмотьях, с кровавыми подтеками на плечах и шее, второй помощник картографа, и верный его товарищ, Эрик Мушито.


… и огонь обходит буферные осеки. В них воздух, если бы тонули, другое дело, а тут… сгорим, ахнуть не успеем. — Эрик еле поспевал за Константином, левая, прожженная до мяса ступня распухла, каждый шаг причинял боль. Кабы ни темнота, и ни этот, забытый кем-то слесарный ящик, другая нога осталась бы целой, но…

За спиной у Константина загрохотало, упал подвесной шкафчик с инструментами, раздался стон.

— Ну что еще? — недовольно бросил картограф.

— Я убью его…Ссс… неряха косоглазая, — помощник выругался, закашлял.

— Нет времени. Эрик надо идти. Где ты там, поднимайся.

— Не могу, тут шагу ни ступить. Он тут ящики разбрасывает, гад. Разжалую в тароукладчики.

— Нет такой должности.

— Будет.

— Держись за меня.

Константин подошел к помощнику, присел рядом, пошарил рукой в темноте, дотронулся до бедра.

— Вот ты где.

— Дай отдышаться, так скачешь… Фух… Чертова шкатулка, как нарочно все… Говорю тебе, его построили чтоб сжечь. Так корабли не строят. Восемь ярусов, сорок отсеков, корпусы, подкорпусы, и коридоры, бесконечный коридоры… В перегородках сквозняк, откуда? Одно название что буфер… Все задраили и бестолку. Не задушили мы его, Костя… Не задушили… огонь вниз пошел, и третий ярус уже горит: пятнадцатый отсек. Снизу конопатили, но там столько щелей… Все равно воздух есть… Бесполезно все…

— Сколько человек работает?

— Двадцать.

— Всего?

— Сейчас двадцать, по пять на отсек. Десятерых отправил спать. А ты думал!.. Люди не железные. Да, еще двое, Леро и Сиоха задохнулись, час назад, на третьем… Внизу азиата завалило. Он за неделю седьмой.

Азиат, — расстроено произнес Константин. — Я его плыть уговорил…

— Ни только его… Много обгоревших, есть очень тяжелые: уже не очухаются.

— Кто еще?

Помощник промолчал.

— Почему обгорели? — спросил Константин.

— Третий ярус отвоевывали. Пену качаем, как ты сказал — хорошая вещь… порошка, правда мало. Держим… держим, но… Вырвется наверх и все… пары часов хватит. А так, день-два на отсек… может, недели две и продержимся. А надо месяц, да?

— Месяц, — подтвердил картограф.

— Не успеем, бесполезно это. Да и сам-то веришь, что за месяц дойдем? От Сибрея до Тиру "Икар" четыре месяца шел, так он почти пустой был, эх… — откашлялся, и продолжил, — Две недели как отчалили, и еще месяц, ты говоришь, итого полтора… за полтора хочешь добраться. Напрямки, через рифы, с такой-то осадкой. Самоубийство.

— Ничего, выйдем на течение, может и быстрее получится. Больше, все равно ничего ни придумать. Ты отдохнул? Вставай. Не нравятся мне твой настрой… Может, и ты, береями грезишь? — А жрать друг друга по жребию, или сначала добровольцев?

— Там разобрались бы.

Помощник поднялся, придерживаясь за стену.

— Пойдем. Ты мне это… людей давай.

— Через неделю, ни раньше, — сказал Константин. — Через неделю наших тут никого не будет, всех наверх заберу.

— Боюсь, некого будет забирать. Надо сейчас.

— Нет.

Минуту шли молча, наконец Константин, произнес:

— Эрик, мне их жаль не меньше чем тебе. Но давай без сантиментов. Не из кого выбирать, пойми. Эти люди, как и ты, плавали на моих кораблях; они знают меня, верят и готовы подчиняться. Не представляешь, какие там настроения? — картограф поднял вверх палец. — Так они и десятой, того, что происходит не знают. Сразу бунт. Друг друга резать начнут. Первых нас, конечно.

— Думаешь, не знают?

— Нет. Откуда? Сегодня услышал: "На первом ярусе примесь дыма ноль семь процента".

— Как так? — удивленно спросил помощник. — Уже неделя, как перевалила за два.

— А в докладном журнале, для "старших", я до сих пор указываю ноль семь. Как чувствовал. Рыба с головы гниет. Я знаю кто…

— А капитану, что говоришь?

— Все, что знаю я и два моих помощника, известно и ему. Кстати, ты останешься за главного. Вик мне на верху нужен. Он говорит хорошо, и боятся его. В пять построение. Пожара уже не спрячем, но про масштаб пока не будем распространяться. Мне нужна эта неделя, мой друг. Ну, чего ты опять кашляешь? Не останавливайся. Да, ты, так и не сказал, кто обгорел. Чего молчишь?


3


Мертвые лежали у стены. Почти не отличить: обгоревшие, скрюченные, с одинаковым выражением боли на лицах. Но Вика узнать не сложно, по протезу, вместо левой кисти. Константин склонился над телом первого помощника, потрогал опаленные волосы.

— Вик. Друг мой, как же ты меня подвел.

Комната проходная, туда сюда мелькали грязные, потные, с оголенными торсами: с тачками, ведрами, топорами. Когда они замечали Константина, то улыбались, и было странно видеть проявление радости на этих уставших, жестоких лицах. А из коридоров доносилось: "Капитан Рум здесь!.. Наш капитан здесь!.."

От едкого дыма защипали глаза; картограф прижал ко рту платок, вдохнул, и еле сдерживая кашель обратился к Эрику:

— Почему сразу не сказал?

За стонами, топотом, чавканьем насосов, за всей этой шумящей суетой, Эрик не расслышал.

— Почему не сказал? — повторил Константин.

— Когда я уходил, первый помощник еще дышал, — прозвучало в ответ.

Картограф приглядывался к другим обгоревшим, и никого больше не мог узнать.

"И они верили мне, улыбались, называли капитаном. Даже здесь, на "Цесариусе" — капитаном. А если б знали чем кончится?.. Может и знали. Просто выбора не было. Им легче. А мне… нужна эта тяжесть? Завтра, соберу всех, скажу: плывите куда хотите. И через две недели, будем на островах. Холодные скалы, пустой горизонт и голодная смерть. Их решение. Верное или нет, не важно. Главное, я снял с себя груз. Или не снял? Не снял. Один, может решить за всех, если он прав, если во благо… Если, я и правда верю в то, что делаю… Какого черта!.. Себе же вру. Есть шанс, что нас найдут на Береях? — маленький, но есть. Есть шанс доплыть до Тиру? — такой же. Но я выбираю Тиру, потому что двадцать процентов груза — мои. Дело всей жизни — вот что еще на весах. Вот она — правда. Как всегда гадкая, постыдная. Может, и без этих двадцати процентов, шли бы тем же курсом? Может. А этих, что еще час назад дышали, устраивает это "может"?"

— Пятнадцатый горит! — послышалось из далека. — Скорее, пятнадцатый горит!

Эрик посмотрел на Константина.

— Не может быть. Там по колена воды.

— Пятнадцатый горит!

Константин сорвался с места, помощник следом. Все как вымерли, в отсеках ни души, подбежали к насосам, и тут никого. Скоро Эрик обогнал картографа, позади них послышался топот. Константин оглянулся, крикнул, что есть мочи:

— К насосам! Качайте, качайте воду!

Его поняли: несколько секунд, и шланги, что тянулись по отсекам вздулись от давления, эфир наполнился тяжелым дыханием поршней. Чем дальше по коридору, тем гуще дым: все хуже видно и тяжелее дышать. Картограф запнулся о что-то большое, мягкое, чуть не упал.

— Осторожней, — услышал впереди придушенный голос помощника. — Тут еще двое.

Скоро Константин наткнулся на еще два тела, и опять чуть не упал. Потом потерял ориентир, растопырил руки в поисках стены, закрутился на месте, но услышал кашель Эрика, и опять:

— Пятнадцатый горит! Все сюда!

Кто-то тяжело дыша шел ему на встречу.

— Держи крепче, не роняй…

— Дышать нечем… Сможешь сам?

— Да куда мне, борова такого. Давай-давай, там еще двое…

Картограф, пропуская их, прижался к стене, сказал не своим голосом:

— Через двадцать метров справа дверь, комната проходная, потом лестница, — закашлял. — Оставите его и живо назад.

— Капитан, это вы?

— Да Макс, это я. Кто с тобой?

— Со мной братья. Лем отключился… Там еще двое… их паром обожгло… время потеряли, если б…

— Идите-идите! Потом… все потом…

— Поздно сменили… угорели все… пришла смена, и тоже нахлебалась… занялось в один момент…

— Потом, потом будем разбираться…

Константин поспешил дальше, скоро услышал шипение пены, треск горящего дерева; лицо обдало жаром, запахло палеными волосами.

В пятнадцатом отсеке дым не такой густой. На фоне пламени выделялся силуэт второго помощника.

— Помоги подтянуть! — крикнул Эрик.

Картограф опустил руки в воду, нашел шланг, потянул в середину отсека. На миг прояснилось, возле дальней стены показались горящие мешки; огонь по ним добрался до потолка. Второй шланг был метрах в пятнадцати, его выдавали струи пены, что взлетали на три а-то и пять метров, а когда давление падало, терялись в мутном водовороте. Добраться до него ни так просто: пламя охватило деревянные контейнеры, перегородки отсека, стены. Мешали мешки с химикатами, раньше их сдерживали деревянные брусы; теперь брусы сгорели, и тонны груза нависли над проходом, уперлись в горящую стену, готовые вот-вот обвалиться. Чтоб не опалить лицо картограф натянул китель на голову, кисти спрятал в рукавах. Пробежать под огненной аркой не получилось, спасаясь от жара он стал на четвереньки, и медленно, чтоб не свалить на себя все эти тонны, двинулся по узкому проходу.


Долго находиться в отсеке нельзя, пары химикатов разъедали легкие, глаза слезились, слюни становились густыми, застревали в горле и не давали дышать.

Тушили по очереди: менялись каждые пять минут. С нижнего яруса подняли еще два насоса, а через час, когда пятнадцатый отсек потушили, насосы пришлось стаскивать обратно. Последний не удержали: сорвался, кубарем покатился по лестнице, впечатал в стену двух матросов, зажал Константина между ступеней. Картографа освобождали десять минут; у него ободрало спину, были поломаны ребра, вывернуло ключицу.

Несколько минут отдыха, и по новой. Еще несколько часов Константин оставался внизу. Его уже не узнать. Как все раздетый до пояса, черный, оборванный, злой, с нескончаемыми приступами кашля. Как все таскал мешки, когда замуровывали коридоры, конопатил щели в стенах, засыпал песком буферные отсеки. Все это для того чтобы перекрыть кислород: уморить, задушить огонь.

В четыре утра Константин наконец добрался до своей каюты, принял душ, побрился, сменил одежду, и после чашки кофе и сигары, прихватив тубус с картами, направился к капитану Женьо.


4


Капитан не спал, видимо не ложился совсем; все тоже кожаное кресло, на столике и на полу стружка, сумка с инструментами на небольшой табуретке возле; тут же новая заготовка: какая-то рыба — акула или парусник. Константин подошел к столу, взял ее в руки, покачал как бы определяя вес.

— Что-то похожее ты уже кажется делал… А что медведя, уже закончил?

— Медведь был ошибкой.

Ему показалось, что Константин очень неаккуратен, и может поломать или уронить вещь в которую уже вложено столько труда; это уже не деревяшка, это источник приятных воспоминаний, творческих надежд.

— Поставь пожалуйста на место. Ты знаешь, я не люблю когда трогают мое. Пойдем туда.

Прошли в соседнюю комнату. Два кресла, стол, приоткрытая дверь в кладовку, на стенах полки обставленные деревянными фигурками зверей и птиц.

— Ты должен был зайти еще четыре часа назад.

— Да. У тебя есть коньяк?

— Ты знаешь, я не пью.

— Тогда я закурю… с твоего позволения.

Константин достал трубку, набил табаком, закурил.

Капитан поудобней уселся в кресле, минуту разглядывал картографа, наконец произнес:

— Существуют правила… необходимые правила. Циркуляры, нормативы, уставы придуманы не нами, и не нам решать какие пункты этих правил благотворны, какие вредны. Мы принимаем их в купе и следуем неукоснительно ибо так прописано в законе, и тому есть письменное, заверенное печатью и подписью министра торговли, подтверждение.

Корабль это сложный организм, это симбиоз исполнительно законодательных течений. Мы — пирамида. Фундамент здесь люди, люди, и должностные инструкции, а цемент — понимание текущего момента, нахождение в себе и последующее развитие необходимых личностных качеств. Да, еще не все потеряно, но время дорого, посему я и счел необходимым озвучить этот вопрос немедленно.

Я новатор. Я тоже за идеи. Это происходит от моих либеральных взглядов, если хотите — демократического мышления. И тем не менее, всему есть предел!

Мы звенья одной цепи. На нас известный груз ответственности. Вижу вы загрустили. Хорошо, опустим вступление.

Это "вы" насторожило Константина; он понял что разговор будет официальным: подробное содержание внесут в путевой отчет акваториальной комиссии.

— Мне уже ни раз докладывали, — продолжал капитан, — а сегодня и сам я оказался свидетелем катастрофы. Эта катастрофа следствие непродуманной поведенческой составляющей некоторых руководителей высшего звена. Вы понимаете о ком я? Подрыв вашего авторитета, господин картограф, неизбежно влечет ослабление моего. Мы не можем позволить неуважение и уж тем более публичные хамские высказывания в наш адрес людей находящихся ниже нас по рангу. Наша структура, ее иерархический принцип, — основы нашей силы, нашей крепости. Но слабое звено может разрушить любое фундаментальное образование. Существуют строгие правила, и отклонения от прописанных норм приводит к нежелательным, иногда губительным последствиям. Думаю, и сами понимаете какие сложные взаимоотношения ожидают вас с подчиненными. Теперь будет не просто восстановить статус-кво, но положение не безнадежно. Вместе мы справимся. Смею надеяться: попустительство в отношении собственного авторитета, заигрывания с подчиненными все это позорное гниение останется в прошлом. Советую вам немедленно объясниться со старшим смотрителем музея. Причем, сделать это в присутствие "старших". Нам не нужны домыслы, намеки, и… необходимо пресечь все, что отвлекает от главного.

Капитан встал, заложил руки за спину и не спеша стал ходить взад вперед по комнате.

— Зачем вы все время трогаете свое плече? — спросил, глядя себе под ноги. — Это от нервов?

— У меня был вывих.

— Вот видите. Надо быть осмотрительнее. Это вам как бы предупреждение. Да, вот еще… Может, дать вам кое-что почитать. Я признаться, и сам перечитываю некоторые главы "структуризации поощрительной психологии". Право, некоторые тезисы достойны гимна. Параграф седьмой и пятнадцатый перечитывал три раза. Помните — "перевернутый мир"? Руководителя и подчиненного поменяли местами. У первого изменился химический состав мозга, уровень гемоглобина, вкусовые пристрастия, у второго расположения некоторых внутренних органов, политические взгляды, и… По лицу вижу, вы вспомнили. Мозг человека, подстраивает физиологию под статус. У мозга своя программа. На разную пищу у нас выделяется разная по плотности и составу слюна. Уровень руководителя характеризуется определенным запахом и даже цветом потовых выделений. Это базис "поощрительной психологии". Старшему хранителю судовых термометров, я скажу: добрый день, его первому помощнику: здравствуйте, замам помощника: приветствую. Это наука. Палитра отношений требует осмысления. Важны полутона. Для каждого из подчиненных свой тембр голоса, мимика, движения, и поэтому у нас нет противоречий: мы понимаем друга, в нас нет лишнего, мы часть большого, целого. А у вас, извините, все вперемешку. Вы игнорируете опыт столетий, отвергаете целую науку.

— Извини, — сказал Константин, приподнял ладонь. — Давай чуть погодим… Это важно, но… Уже пять, сейчас общее построение, мне надо идти, а потом…

— Потом? — обиженно проговорил капитан. — Значит, потом. Такие вот у тебя приоритеты. Пытаюсь тебя вытянуть из болота, и… Отмени построение. Я говорю о глобальном, о порядке…Что важнее?

Картограф встал.

— Эд, — сказал он тихо. — У нас с тобой несколько разное представление о порядке. Когда-то мы много спорили, но это ни к чему не привело… Каждый оставил за собой право на личное мнение, и поэтому…

— Когда-то, ты был капитаном! — перебил Женьо. — А сегодня ты старший картограф на моем судне! На моем судне! — ткнул себя пальцем в грудь. — Я капитан Цесариуса… пока еще… На этом корабле, личного мнения быть не может… даже у меня. Есть шаблонное руководство. Оно исключает ошибку, ибо существующие стандарты сводят на нет…

— Ну ладно… Мне правда пора.

— Мы не договорили.

— Эд, у нас всегда были сложные взаимоотношения, но была черта… была граница. Тут я, по ту сторону ты. Не думаю, что отношения улучшатся или станут хуже, скорее всего, лишний раз убедимся в том, что не способны влиять на мнения и поступки друг друга. Перейти черту — убить иллюзию, веру в собственную значительность. И еще… Мне всегда хотелось верить, что под маской шаблонного мировосприятия прячется живой неординарный ум. — Константин улыбнулся. — Не люблю разочаровываться.

Капитан рассердился; он быстро задышал и со словами: — Подожди минуту… мы не закончили, — вышел из комнаты. Скоро вернулся, в руках ножик с коротким лезвием и заготовка рыбки, той самой: акулы или парусника. Плюхнулся в кресло и с ужесточением принялся вырезать у рыбки спинной плавник.

"Значит акула".

— Вы анархист! Вы враг системы! Вы погубите корабль! Я только теперь начинаю понимать, к каким ужасным, чудовищным последствиям…

— Я зайду после…

Капитан обессилено бросил руки на колени.

— Погоди, — сказал картографу. — Хватит печатать! — крикнул в приоткрытую дверь. — Костя сядь.

— Ты не хочешь на построение, со мной пойти?

Ответом был удивленный насмешливый взгляд.

— Ты принес карты… зачем?

— Есть сомнения. Нужен совет. Острова не выходят из головы… Нет уже прежней уверенности…

— Ха-ха-ха, — добродушно рассмеялся капитан. — Дожились и до такого… Наш непрошибаемый Рум в чем-то неуверен.

— Хорошо, — сказал Константин. — Зря я это… Я зайду позже…

Капитан три раза стукнул костяшками пальцев по столу. В кладовке щелкнуло. Это сдвинулась каретка с бумагоопорным валиком. Меняют ленту, догадался картограф.

— Натан, у вас бессонница? — спросил он.

Послышался застенчивый кашель и угодливое: — Доброе утро месье Константин.

— Доброе-доброе…

— А совет вам только один, — снова перешел на официальные интонации капитан. — Разберитесь в своих отношениях с подчиненными. Штудируйте должностные инструкции. Особенно пятнадцатый-шестнадцатый тома.

— Закончил словами: — …и семи свидетелях. Тринадцатое августа, четыре часа пятьдесят семь минут.

А уже в четыре пятьдесят восемь сотни глаз следили, как вдоль бесконечных шеренг к капитанскому мостику, вколачивая твердые шаги в скрипучую палубу, торопился старший картограф и второе лицо торговой шхуны "Цесариус", Константин Рум.


"Неделя, всего неделя, и все противоречия позади. Но надо быть честным… предельно честным. А получится? Течение слабее чем думали, ветра почти нет: с такой скоростью и двух месяцев не хватит. Отсек выгорает за сутки. Надо сбить темп раза в три. Не реально. Нужен попутный ветер — обещают штиль. У нас есть двигатель, но… бахнет же, в щепы разнесет. Было ведь у других. Институт "промышленной альтернативы", конечно разобрался. Только вот наши механики — , как окликнешь, — вздрагивают. Что, из хорошего? — бактерия какая-то в питьевой воде. — Об этом не сейчас. Что еще? — барометры сбесились, — починим. Главное что? Поверить должны, вот что! Все равно доплывем, ни смотря ни на что. Вы со мной — орлы! А ну веселей, бравые! Нос по ветру — сыны удачи! — Только вот этого не надо: удача, орлы — не делай так. Этот пафос, теперь, не к чему. Не поверят, настроение не то".


Константин говорил больше получаса. Из слов стало ясно, что пожар только в нижнем ярусе и скорее всего дальше не распространится. Слава богу ветер попутный и по прогнозам: со дня на день усилится в разы. "Так что драим зубы, и спиливаем ногти — скоро порт!" — улыбаясь во всю, возвещал Константин.

На худой конец, есть двигатель, механизм новый, но надежный, и наши опытные механики, только и ждут приказа.

Порадовали своим открытием лаборанты. Для улучшения настроения и поднятия тонуса в воду будут добавлять йод и хлорку. Она станет нежно-зеленого цвета и со сладким запахом серы.

Приятной неожиданностью стало подтверждение теории профессора Броукнеля. Как оказалось: аномальное поведение компаса и барометра в этих широтах, событие прогнозируемое и зафиксировать его еще раз — большая удача — очередная победа государственной науки. "Электромагнитное благословение" — как назвал явление Рум — одна из лучших морских примет.

Много говорилось о самоотдаче, взаимовыручке, доверии. "Орлы! Сыны удачи! Боги моря!.." — металось над палубой. — "Время пришло! Все вместе! В один кулак!.."

Но сыны удачи, похоже перестали верить в своего родителя. Ни блеска в глазах, ни улыбок, ни радостных восклицаний.

Пора заканчивать. Пробежал взглядом по рядам, поднял руку:

— Помощник старшего оформителя здесь?

— Здесь, — послышалось издалека.

— Два шага.

Он стоял последним. Оформители низшая каста — бесправные, питались, спали хуже всех на корабле. За мизерное жалование покупали себе инструменты: кисти, валики, ведра, а по прибытии, все это сдавалось в корабельный музей. Помощник "старшего", отличался от подчиненных только цветом головного убора, у них назывался таблеткой, а в остальном такой же: перештопанный заляпанный краской костюм, стоптанные туфли, и многодневная небритость.

— Как зовут?! — спросил картограф.

— Александр Бец! Месье Константин.

— Да, помню. Александр Бец, как называется наш корабль, помните?!

— Цесариус, месье Константин.

— Ничего не забыл?

— Нет, месье Константин. Со вторника, согласно расписанию архивного зачета Цесариус Великий, переименован в Цесариус Гордый. Но с пяти до десяти утра каждого вторника, по вынуждению пятой поправки торговой ассоциации определитель в названии не упоминается.

— Все правильно, — согласился картограф. — Но у меня есть немножко дерзкое рационализаторское предложение: Мы не будем ждать десяти утра, чтоб проголосовать за новый определитель. Нам не помешает лишняя скорость. Беру на себя смелость… Приказываю учетчику архивного зачета внести в расписание: С четырнадцатого ноль восьмого! с пяти тридцати восьми! Цесариус Гордый переименовывается в Цесариус Стремительный.

— Но пятая поправка… — попытался спорить оформитель.

Константин улыбнулся.

— Командование накладывает вето на пятую поправку торговой ассоциации. Все необходимые документы, по прибытии, подпишем в исковом кабинете верховной канцелярии. Вот так вот! — крикнул весело. — Виват друзья!

По рядам прокатилось не дружное: Уррра! Ура!


5


Четырнадцатое, десять утра. Давно уже не было солнца — сегодня выглянуло. Возле рубки, в ее тени широкий заваленный папками и свертками карт, стол; тепло, и картограф приказал вынести из каюты прямо сюда, на палубу. Принимал с шести утра, и еще четыре просидит, до двух дня. В нескольких шагах от него, первый помощник корабельного учетчика; его обязанность вести запись распоряжений картографа, печатать приказы, подшивать копии в докладной журнал.

В десяти метрах, за белой чертой начиналась очередь: десять-пятнадцать человек, вырастала и до тридцати, меньше двух-трех не было никогда.

Уже месяц как узнали о пожаре; все это время Константин спал два-три часа в сутки, последние два дня не ложился вовсе. Все тело ныло, сильно болела грудь и ключица, голова тяжелая, чужая, и со слухом не лады: будто в уши вату напхали.

…то есть? — не понял Константин.

— С правого борта "Гордый" заменили на "Стремительный", — испуганно говорил помощник старшего оформителя, — но на левый белой краски уже нет, сами понимаете: буквы в человеческий рост и…

— Что значит нет?.. почему?

— Банку выронили… а новую не дают. Статисты требуют заполнить девятую форму, а бланки внизу, а туда не пускают, и я написал заявление на имя…

— Стоп. Понятно. — Обратился к учетчику: — Выпиши, пусть получит.

В ответ:

— Это… несколько нарушает…

— Выписывай.

— Как скажете. Под Вашу ответственность.

Константин устало махнул: — Следующий.

— Гуревич, статист.

— Это приятно.

— У нас недоразумение. Понимаете… подозреваю: четверо из отдела метеорологии выращивают мышей.

— Кого?

— Мышей. Ну, звери такие.

— Почему ни слонов?

— Ха-ха. Видите ли: Когда отплыли, выяснилось, что у нас много мышей, что мы только ни делали, но… Тогда Вы приказали…

— Я приказал?

— Да, месье Константин. Вы приказали выплачивать за каждую пойманную мышь четыре копейки. Мышей не стало, но неожиданно, вы не поверите…

— Поверю. По сколько они сдают?

— По двести в день. Так только они и сдают, подозрительно… Обещают через неделю по четыреста… Главное, сытые такие, крепенькие…

— Это радует, — сказал Картограф.

— Так, что делать? Ничего ж предъявить не можем: все по закону.

— Заплатить все до копейки, и премию дать: две тысячи. Сколько уже выплатили? — В общем: найти ферму, и на всю сумму штраф за нарушение санитарных норм. Если с этим все в порядке, штраф за отсутствие лицензии на выращивание домашних животных.

— А если есть лицензия?

Картограф вскинул брови, недоверчиво посмотрел на статиста, перевел взгляд на учетчика: — Пиши приказ задним числом.

— Задним числом? Только под Вашу ответственность.

— Приказ от пятнадцатого мая. Все животные на судне должны иметь амбулаторные карточки. Прививки от оспы, куриной слепоты и… Все. Следующий.

— Это не все. Сегодня была ревизия, в каюте второго помощника старшего оформителя нашли четыре ящика тушенки. На складе недостача — шесть ящиков. Дежурный, наверняка заодно. Случайно узнали грузчики и слесаря: грозят расправой, самосуд и прочее… беспорядки начнутся, им сейчас только повод…

— Понятно, — постучал пальцами по столу. Учетчику: — Приказ вчерашним числом.

— Вчерашним?

— Хватит переспрашивать. Приказ: Выдать второму помощнику старшего оформителя: имя, фамилия — четыре ящика тушенки.

— За что это?

— За спасение утопающего, как звали дежурного?

— Вирчис, — удивленно произнес статист. — Заместитель первого помощника старшего охранника судна.

— Очень хорошо. За героическое спасение заместителя и так далее…Вирчиса. Кстати Вирчиса этого в лазарет с удвоенным мясным пайком, в скобках — сколько не хватает? Вот пиши: два ящика тушенки.

— Может их еще за это к ордену? — недоумевал статист.

Константин задумался. Учетчику: — Приказ второй: За спасение высшего по званию, второго помощника, как там его?.. представить к Чермесскому трезубцу второй степени.

Учетчик исподлобья взглянул на Константина:

— Может, хотя бы четвертой?

— За такое полагается — второй. Сейчас придут его подчиненные, выяснять почему так обижают их самоотверженного начальника. Так что второй… второй… Слава героям! — обратился к статисту: — Гуревич, чего застыли? У вас все? Следующий!

Статист откланялся, к столу подошел пожилой худощавый матрос, с узкими бегающими глазками.

— Здравствуй Бек, — приветствовал картограф.

— Месье Константин, у меня конфиденциальный разговор.

— Пойдем в рубку, — поднялся с кресла, жестом позвал матроса за собой.

В рубке жарко, картограф приоткрыл форточку.

— Всю ночь освобождали десятый отсек, по вашему приказу, — сказал Бек и глаза у него забегали еще быстрее, голова начала вздрагивать. — Меня там не было, но узнал… Грузчики — не матросы, вообще народ смирный, но… много недовольных. Группка сколотилась, там… есть там такой — Зирик.

— Кто он?

— Просто грузчик. Но его слушают. А говорит он много. И раньше брюзжал, а теперь, так совсем… Чего, говорит, нам стараться. Кровопийцы с нас три шкуры дерут, за всех вкалываем, а отношение… Бойкотировать роботы и все такое. Месье Константин, еще немного и…

— Ясно. Спасибо за сигнал Бек. Как вообще, как самочувствие? Знаю-знаю — тяжело. Надо иногда и отдыхать. Сейчас выпишу накладную. Пару бутылочек вина… для сердца… от усталости…

— Я совсем ни для этого…

— Да о чем ты? я ж тоже, от чистого… Зирик, говоришь…


5


— Да, я вас звал. Подходите ближе, не бойтесь. Зирик, это ваша фамилия?

— Да.

— Присядьте вот сюда на стул.

— Месье Константин, неловко, я постою.

— Стойте если хотите. Я чего звал вас: дело у меня к вам уважаемый. Ответственное дело. Давно к вам приглядываюсь: есть в вас потенциал. Надо развивать, надо. Работы много будет теперь. Решили ввести новую должность, хватились, а толковых на пальцах сосчитать… А тут вы как раз… Отзывы о вас хорошие: умеете работать. Сами-то готовы к росту?

Зирик все-таки сел на ранее предложенный стул, протяжно выдохнул.

— Теперь руководить будете, — улыбаясь говорил картограф. — Строгие но справедливые начальники — вот, чего нам не хватает. Не подведите, горизонты впереди о-го-го… Карьерный рост, льготы, право на пенсию… Но постараться придется — справитесь?

— Месье, честно говоря и не ожидал…

Константин, сделал вид, что сердится:

— Да или нет?

— Да, — чуть подумав сказал грузчик.

— Я так и думал. Поздравляю с повышением. Через час зайдете к коменданту, получите должностные инструкции.

— Спасибо. Я буду стараться. Я…

— Конечно будете. Я в людях не ошибаюсь. Вы теперь лицо ответственное, и… удачи! Следующий!

Глядя ему вослед картограф улыбался.

"Сначала поздравят, потом по душам говорить станут: "а ты изменился", "нет, я действую в интересах всех", а после возненавидят. А будешь плохо работать, разжалую, потом кусайся, — уже не больно.

Время, время выиграть надо. Обещать: Премии, звания, перспективы рисовать. Самолюбие у вас, тогда хватайте: про уважение… новый уровень… личностный рост… Как, уже разгрызли? а медаль хотите? Могу титул пообещать. Нет- ну тогда по зубам. Страх и жадность — вся ваша психология. Хм… Я стал циником? Не я ли еще два месяца назад, что-то там, про душевный поиск и приверженность идеалам… Славные ведь тосты говорил, главное искренне. Всего два месяца… а человек-то уже ни тот. Перевернулось что-то внутри. Тогда еще, в первые дни, когда дверь заварилась… Почти сутки жарились. Двое там и остались. А меня азиат вытянул… а теперь и его нет.

Ладно, не о том я. Время, время — всего-то неделю надо…"

— А Рулевой, и вы ко мне? Кажется, Бучинский?.. правильно?

— Правильно, месье Константин, но по паспорту я Квочер.

— Угу… что у вас?

— Рулевое колесо заклинивает. Срываем, но… что-то с подшипниками… Сложное устройство, все трещит и…

— А что мастер говорит? — спросил картограф.

— По штурвалу один мастер, и того нет. То есть, как бы есть, но… За те деньги, что ему платят работать не станет, да и за любые… он ведь богач теперь, а вы не знали? Не знали? Он же весь аванс прогулял. Эта ж такая история…

— Я не понимаю.

— Кажется я могу объяснить, — обратился к картографу учетчик. — Мастер… Таль, если не изменяет… получил наследство. Дед у него — плантатор был. Узнал о смерти, как отплывали… Хотел сняться, да кто ж его отпустит… Штрафы каждый день, а он посмеивается только…

— Погоди, а деда звали?..

— Герман Таль. Влиятельный был…

— Ну конечно! — перебил Константин. — А я думаю, что за телеграмма! Я не понял кому… В каюте у меня, в архиве. Как отплыли, принесли… Жив Герман Таль. Была операция. Но пришел в себя… вот ведь история. Пойди обрадуй мастера. Да, и пусть за телеграммой зайдет.

Когда рулевой Квочер удалился, учетчик обратился к Константину:

— Месье Рум, конечно можно перепроверить, но телеграммы не было. Сейчас пересмотрю записи, но и на память: на момент отплытия пришло восемьдесят пять…

— Пиши, — устало сказал Константин. — потом отпечатаешь на нужном бланке.

Послано главным врачом городской больницы, вторым советникам министра здравоохранения Пильманом Карлом Бриксом. Уведомление. Двадцатого июня в четыре утра в состоянии больного Германа Талля произошли изменения. Появился нитевидный пульс, дежурная медсестра зафиксировала сокращение голеничной мышцы. В четыре тридцать: расширение зрачков, подергивание нижней челюсти. В пять утра больной пришел в себя. В шесть утра самовольно покинул больницу. Попутного ветра, господа!

— А поверит? Месье Константин.

— Мастер штурвала? Вы сомневаетесь?

"Вот чем занимаюсь. Ничего не поделать: Сейчас обострять нельзя. Чувствуют, руки выкручивают. Ничего-ничего, через неделю я вам вспомню".

— Следующий.

— Второй электрик Пиркс. Месье Константин, у нас проблема с палубным освещением: кабель забрали вниз, а другого нет. И лампочки… — не договорил, замер, глядя куда-то в сторону.

Константин заметил, что все в очереди, и те что за ней повернули головы, стало тихо.

— Доброе утро, месье Константин.

— Весьма, капитан Женьо.

— Мне бы вас отвлечь на минуту.

Картограф кивнул, не спеша, поднялся.

Появление капитана на палубе — событие. "Старшие", за исключением Рума, поднимались сюда редко, раз-два, в неделю; капитан, на память картографа, захаживал сюда всего — раза четыре. Дожидаясь, он склонился над фальшбортом, уперся в него локтями, устремил взгляд в даль. Константин встал рядом, спиной к борту, закурил, скрестил руки на груди.

— День то сегодня какой солнечный, а?!.

— Да, Эд. Прекрасный день.

— М-да… А ведь мне сегодня тридцать семь. Может, от того и светит так сегодня…

— Мои поздравления.

— Забыл, забыл. А "старшие" вот помнят. Стихи написали. Как зайдешь, напомни. Прекрасные стихи… М-да… А вот все-таки нету ощущения праздника. Хмурые у тебя тут все… лица грустные, затаенные… Надо как-то поднять дух. Надо чтобы радовались…Знаешь, что… а давай гирлянды повесим… вот гляди, можно пустить по мачтам, вот так — треугольником, и вокруг рубки. Как думаешь?

Константин закашлял.

— Людей, Костя, понимать надо. И им стимул нужен. Пусть отвлекутся: разучат какие-нибудь шуточные сценки, обыграют анекдоты про юнгу. Что-то такое, из нашей морской жизни. По вечерам фейерверк. В конце-концов остановиться, устроить катания на лодках. Что-то для людей… настоящее… чтоб заботу почувствовали…

— Час назад сгорел шестнадцатый отсек, — не выказывая эмоций пробурчал Константин. — Обвалился пол, двое провалились…

— Погибли?

— Дышат пока.

— М-да… Время… тяжелое… Знаешь, третью ночь не сплю. Все думаю, думаю, думаю…

— О чем?

— Не знаю. Все путано, так путано… Мишура… А ты как спишь?

— Хорошо. Только мало.

Мимо два матроса несли тяжелый спутанный канат; капитан остановил одного из них жестом; пришлось остановится и второму.

— Ну как — получается? — бодро спросил Эд Женьо.

Матрос ответил растерянной улыбкой.

— Ничего-ничего, ни все сразу… М-да… ну идите, идите…

Испуганно оглядываясь, потащили дальше.

— Знаешь, — вдруг просиял капитан, — а может пошить новую форму матросам? Комбинезоны, и шляпы такие, от дождя. У штопальщиков есть лишний материал… они пока без работы, и…

— А что это даст?

— Пока не знаю. Но… извини, может, это и не лучшая идея, но у тебя ж вообще никаких. Ничего не предлагаешь…

— Хорошо. Я подумаю насчет шляпок.

— Спасибо. Вот тебе работка, включи воображение. По моему это мысль… мысль…

— Эд, мне пора. Видишь, народу столпилось.

— Вечером собираемся, по случаю дня рождения…

— Я не приду. Я буду спать.

— Я хочу сделать важное заявление. Ты должен быть. И это не обсуждается.


Скоро картограф вернулся за стол, щурясь стал разглядывал электрика — , тот сидел напротив. Как ни щурился, не мог вспомнить на чем оборвалась беседа.

"Электрик… электрик…"

— А! палубное освещение, — сказал картограф. — Да-да… Знаете, что. Идите-ка вы, и правда, к завхозу, возьмите гирлянды и протяните через палубу. Какой-никакой а свет.

— А документ.

— Сейчас выпишут. — Словил взгляд учетчика, указал пальцем на электрика, потом крикнул в очередь: — Следующий.

— Заведующий по обмундированию Склисовский.

— Первый помощник "старшего" гардеробщика, и?..

— Именно, — прервал он Константина. — Происходит что-то невероятное. Я в бешенстве. Я кого-нибудь сегодня вызову на дуэль.

— Вы хорошо стреляете?

— Не знаю, месье.

— А я хорошо. Так что лучше успокойтесь.

— Я постараюсь, месье Рум. Но сейчас вы удивитесь не меньше меня. Вы правы, я сяду. Я начинаю терять веру в справедливость, месье Константин.

— Вы пугаете меня.

— Если бы… Суть дела: Я ненавижу беспорядок. А то, в чем приходится…У меня же все под копирочку. Тут особая система — вышколенная, грамотная. Все-таки образование: я ж с отличием закончил…

— Вы что, аттестат принесли?

— Конечно.

— Уберите, уберите это. Не задерживайте. Что вам нужно?

— Конец месяца: матросам и узловикам нужна сменная форма. Она постиранная, выглаженная, с бирками, на каждый комплект пакет документов, отдельная упа…

— Стоп. Вы можете как-то…

— Форма внизу. Туда никого не пускают. Такого безобразия…

— Какой отсек?

— Шестнадцатый.

— Ах вот как, шестнадцатый — произнес картограф задумавшись.

"Такого отсека у нас уже нет".

— У меня все подписи. У меня печати, почти все — семнадцать. Одной не хватает.

— Не хватает?

— Одной всего. Ее ж отменили. Печать аллерголога. Раньше, когда форму стирали в бульоне из костей не очень здоровых животных…

— Постой-постойте, у вас что нет печати аллерголога?! Вы в своем уме?! Что это за отношение к документации? Развели бардак! Без нее форму не дадут, вы что? — протяжно выдохнул. — Это ж главная печать. Как вы… Покажите-ка аттестат… Ладно, не надо.

— Я не знал…

— Ах вы не знали… Теперь Склисовский и хаос, для меня, одно и тоже. Выход один: шить новую форму. Тогда уж за одно комбинезоны, и эти… шапочки от солнца.

Картограф опустил голову, задумался.

"Гирлянды повесили, форму вот перешиваем; может, массовое катание на лодках не такая и глупость…"

Кто-то тронул за плечо. Константин повернул голову, посмотрел вверх и сразу зажмурился, ослепленный солнцем. Из пульсирующей (пульсирующая рябь — ?) ряби донесся голос второго помощника, Эрика Мушито.

— Месье Константин, у нас проблемы. Нужна помощь.

— Я вижу, — прошептал картограф, как только в глазах прояснилось.


Черная, вся в волдырях кожа, местами содранная, путалась в ошметках обугленной одежды. Разодраны руки, ноги, живот. Раздутая шея бугрилась спекшейся кровью. Язык опух и рот полностью не закрывался, в его уголках пузырились розовые слюни.

— Месье Константин спуститесь пожалуйста, — с трудом выговорил Эрик, и принялся кашлять. Кашлял с большими перерывами; захлебываясь и свистя легкие с трудом втягивали воздух, тело вздрагивало, и тогда изнутри вылетали, окутанные розовой слизью, темные пузырчатые кусочки.


Лицо картографа неприязненно скривилось, подступила тошнота; он отвернулся и долго искал, за что же зацепиться взглядом. Очень не хотелось спускаться. Даже думать об этом больно.

"Пойду туда — уже не вернусь".

Смотрел на горизонт, а перед глазами Эрик. Не тот, что теперь, а прежний: жизнерадостный, отчаянный. Остряк, красавец, бабник. Белый костюм, неизменная бабочка, и туфли до блеска… Только двадцать пять, а уже три точки в торговых рядах, после смерти родителей из дома сделал букмекерскую контору, когда не плавал, жил в гостинице и нанимал лучший в городе экипаж.

Они тогда хорошо заработали на шелке; сошли с корабля и сразу, всей гурьбой, уставшие но веселые, ввалились в портовый кабак.

"Я не поплыву с тобой, — говорит Эрик. — Мне, конечно нужны деньги. От конторы одни убытки. Но, я ни очень доверяю гигантам, вся эта свехприбыль… Мне никогда не везло на "легкие деньги". Все мое состояние — продукт перегонки нервов, крови и пота.

— Что же ты будешь делать без меня? — улыбаясь говорит Константин. — Меня не будет пол года. Тебе придется отказаться от многих привычек.

— Он поплывет, поплывет, — говорит Вик, и тормошит Эрика за плече. — Что, дрейфишь старина? Я тоже боялся, но когда это чудовище из-за размеров не смогли завести в порт — , я кстати наблюдал, зрелище скажу, — вот тут я решил — поплыву! Это ж не шхуна — это плавающий континент.

— И вы тоже? — Эрик недоверчиво глядит на Макса, Лемма и остальных.

— Мы с капитаном, — бодро отвечает Макс. — Куда же он без нас.

— Почему я только узнал?.. Вот черти… А без вас, что мне здесь делать? Эй Чирик! Останься хоть ты. Поплаваем на "Ките", пока они вернутся.

— Нет, — звучит в ответ. — Я с капитаном.

— Слышал я про этот "Цесариус", — говорит Эрик Константину. — Что-то не чистое. "Кампания" страхует его на…

— Я знаю, — перебивает Константин. — Ты со мной?

— Страховщики подписали гарантийные письма, предоставили отчет о своих…

— Какая разница!.. Контракт подписан. Завтра продаю корабли. Отвечай негодяй… Ты со мной?

Эрик задумывается".


Картограф молчал почти минуту; глядел на горизонт, задирал лицо к небу, и дышал, дышал медленно, задерживая воздух в груди, подольше, чтоб уже ни хотелось, никогда. Мягкий ветер ласкал кожу, приятно согревало солнце, плеск волн успокаивал. Эрик напомнил о себе новым приступом кашля; Константин поднялся, спросил у помощника, может ли тот идти, тот ответил, что справится. И не стало палубы с ее солнцем, воздухом, ветром. Темные коридоры, глотали звуки — топот ног, вздохи, редко оброненные фразы. Коридоры извивались, раздваивались, сходились, и казалось им не будет конца, но вот нос уловил запах гари, послышался гул; скоро звуки распались на свист поршней, стук топоров, крики людей…

Через пять часов в каюту старшего картографа, несколько матросов, занесли и положили на койку обгоревшее тело. Человек был без сознания. Судовой врач забинтовал правую ногу, выше колена, зашил глубокую рану на животе и тоже забинтовал, обработал перекисью шрамы на лице, нанес мазь от воспаления и ушел.

Каждые пол часа появлялся санитар, щупал живот, проверял пульс, менял наволочку на подушке. Больной все время захаркивал ее кровью.

Второй помощник, вымытый, одетый в чистое, в сверкающих туфлях, с бархатной бабочкой на опухшей шее, как стемнело пришел справиться о здоровье картографа. Когда санитар вышел, Эрик принялся обшаривать карманы рваного кителя, что висел на спинке стула, перерыл одежду в шкафу, наконец, догадался заглянуть в тумбочку. Ключ был там.

Сейф открылся не сразу, замок заедал и громко щелкал, отчего помощник вздрагивал и оглядывался на койку. Наконец, маленькая дверца скрипнула, Эрик забрал нужные документы, на пороге остановился, взглянул на Константина, усмехнулся чуму-то и осторожно прикрыл за собой дверь. Мушито навсегда покинул каюту старшего картографа, и не только, через час он и тридцать матросов будут уже в пятнадцати милях от торговой шхуны "Цесариус"; их путешествие на север к безлюдным береям закончится через неделю. Они не пройдут и трети пути; шторм нагонит внезапно, погибнут все.


5


В пять утра Константин очнулся. Несколько минут бездумно рассматривал потолок, потом внимание отвлек скрип; больной кряхтя приподнялся на локтях и повернул голову к двери. Она чуть раскрыта, кто-то рассматривал его в щель.

Картограф хотел что-то сказать, но вместо этого раздался глухой кашель. Дверь отворилась, поспешно вошел матрос, за ним еще двое, последний прикрыл за собой, но не полностью, остановился возле, чтоб наблюдать за коридором.

Тот, что вошел первым остановился у койки, склонился над картографом, сказал тихо:

— Пора капитан. Все готово. Надо идти.

— Макс… — щурясь сказал Константин, заглядывая матросу за спину, — а кто там?

— Наши… Лем и Чирик. Пора капитан. Надо идти, — повторил он.

— Надо?.. Помоги встать.

— Вот так… ага… Давайте ногу сюда… Больно?

— Подай одежду.

Макс посмотрел по сторонам.

— Там, в шкафчике. И туфли внизу.

Константин еще не пришел в себя, и только глупо улыбался, когда его непослушные руки просовывали в рукава, а ноги в штанины; вяло хихикнул, когда на туфлях стали завязывать шнурки.

— Да брось ты… я сам…

— Это будет долго.

— Ну чего возишься, давай скорей, — прошептал Лем, — тот, что подглядывал в коридор.

Картограф вдруг насторожился.

— Макс, а отчего так тихо? Вы чего шушукаетесь?

— А чего зря шуметь? Мы всегда так… Мы народ не крикливый.

— Да.

— Капитан Рум, — сказал Чирик, — наверное, надо взять какие-то вещи? Документы там, карты какие-то, компас…

У картографа закружилась голова, его повело, пришлось снова лечь.

— Чирик, ты что-то спросил? Сейчас приду в себя… плохо соображаю.

— Я говорю, может, вещи какие взять, все равно пропадет, а так…

— Пропадет-пропадет. — Константин опять сел, посмотрел на матросов, но уже иначе; глаза стали осмысленными, злыми.

— А почему вы все здесь? Почему не внизу? А?.. Что с пятнадцатым? Держите или уже все?.. Макс!

— Пятнадцатый?

— Ну?!

Матросы стали переглядываться. Лем развел руками.

— Пятнадцатый? Капитан… какой пятнадцатый? Вы же приказали спускать шлюпки… Внизу никого… уже восемь часов… Мы Вас ждали, чтоб отплыть.

— Я приказал спускать шлюпки?

— Второй помощник, от Вашего имени…

— Этого не может быть, потому что я… — вдруг запнулся, в голове загудело, — потому, что…

"Вот оно!.. А вот это уже серьезно!.. А ну-ка выкрутись!.. А теперь, месье Рум, мы на тебя поглядим!.."

— Мушито?! — Константин вскочил. — Где он?!

— Отплыл… давно уже. Он и все наши.

Картограф сжал кулаки, скрипнул зубами. В каюте потемнело, тень большого облака, пестрого, цвета усыпанного пеплом мяса, поползла по шхуне, с палубы в воду, и дальше по пенному следу на многие, многие мили. Матросы опустили головы, им было страшно смотреть на своего капитана.

— Мы и подумать не могли, — тихо проговорил Макс. — Эрик сказал, что это ваш приказ. Чтоб не мешали, заменили всех на палубе: рулевого, вперед смотрящих, дежурных — всех. Спустили шлюпки, нагрузили.

— Что?

— Снесли весь провиант… Почти весь… Мушито сказал, вы догоните. Оставили Вам шлюпку. Он требовал, чтобы мы плыли с ним. Мы отказались. Ругался, но…

— Забрал провиант, — прошептал картограф. — Макароны, консервы, сушеные фрукты…

— Все капитан. Под чистую… Сухари разве… и алкоголь…

А-аа, — простонал Константин. Принялся мять ладонью кожу на лице.

Молчали почти минуту.

— Капитан, — не поднимая глаз произнес Лем, — шлюпка на воде. Корабль не спасти. Надо уходить. Поймите, Мушито в чем-то прав. Всем не выжить, а тридцать пять человек, с тем, что взяли, на береях года два-три протянут.

— А как же остальные, Лем? Вы, всерьез поверили, что я брошу людей?! Вы меня что, день знаете? Здесь три сотни человек! Не от хорошей жизни они тут!.. Их дома ждут! Вот как вы обо мне думаете, если поверил этой гниде! Гребите-ка вы на своей шлюпке! — в сердцах крикнул картограф.

Помолчал, чуть успокоился, и уже без злости:

— Даю пять минут, больше — извините… Надо людей поднимать. Тушить, тушить… Ничего-ничего, еще не все потеряно… Дойдем. Я доведу этот корабль… Чего застыли? Проваливайте. Знать вас не хочу!

— Чем тушить?.. Насосы на третьем оставили…Скорей всего уже…

Константин вскочил, рванулся к двери, но ноги тут же подкосились, потерял сознание еще до того как стукнулся головой об дверной косяк.


5


Два дня как ушло солнце, погода быстро портилась. Ветер, порывистый холодный со свистом кидался на корабль, путался в канатах, трепал паруса, силился вырвать мачты и вдруг пропадал — на пол часа, на час становилось тихо, снизу накатывало тепло; палуба будто оживала, между бортов колыхалось легкое марево, рассеивались прозрачные фонтанчики, что тонкой струйкой пробивались сквозь невидимые щели.

Опять свистит, заскрипела палуба, хлоп, хлоп — вздулись паруса.

— Лови! Лови его!

— Да где ж его словишь! Улетел!

— Как птица, глядите! Как птица, месье Константин, скажите!!

Картограф как и все задрал лицо к небу; бланки, папки, и огромная карта, все, что еще несколько секунд назад мятой кучей громоздилось на столе, вдруг вспорхнуло, стремительно рванулось ввысь.

— Я принесу еще, — сказал учетчик, встал из-за стола.

Константин и бровью не повел, еще долго смотрел вверх, улыбался; губы шептали: лети, лети…

Только час назад картограф пришел в себя. Два дня без сознания, в бреду, в лихорадке — потный, опухший, заляпанный кровью, валился с койки, выл, полз куда-то, и почти добрался: маячило уж близко что-то холодное, пустое, но не умер, и в этот раз не умер.

Ему лучше; сам оделся, без посторонней помощи поднялся на палубу. Взгляда на нее хватило, чтобы понять: уже никто ничего не тушит, пустили на самотек, смерились. В два дня решилась судьба цесариуса — корабля гиганта, надежды и гордости торгового флота.

Еще в коридоре столкнулся с Максом и Лемом; матросы несли ему горячую воду и сменное постельное белье.

— А вы что здесь делаете? — строго спросил Константин. — Я же сказал, чтобы убирались к чертям.

— Капитан, — прозвучала в ответ, — мы не заслужили такой немилости. Мы никогда бы Вас не бросили, и…

— Не попадайтесь мне на глаза! — оборвал картограф. — У вас нет чести! Вы предали команду, корабль и своего капитана. Как вы могли?.. Вы перестали тушить… Вы бросили насосы… Столько усилий, столько жизней, и… А потом, еще и братьев своих же обворовали…

— Мы выполняли приказ!

— Убирайтесь. — Вяло отмахнулся и побрел наверх.


Суета, уговоры, приказы — все уже не к чему. Теперь тишины, пусть тихо будет. Сесть в мягкое, кулаки на стол, уткнуться в них подбородком, смотреть на воду, и все, больше ничего не надо.

Так и сделал. Но возле черты уже собираются, выстраивается очередь, справа зашелестел бумагами учетчик, слева бу-бу-бу…

Картограф поднял глаза.

— …да, месье Константин, и не смотрите так… я и сам их понимаю! Склады почти пустые. Ну что я дам? Дал сыр, кипятка с сухарями, и эти, как их… а они кричат: "Сыр кислый: есть нельзя! Нам, как полагается давай, а не то мы тебя!..", а я говорю: "Другие вон едят, и ничего!", а они: "Если и на обед отрава, мы тебя…"

— Не давать, — еле слышно сказал Константин.

— Что не давать?

— Сыр.

— А что остается? Им и вода не вода! Гнилая, говорят, химия, яд, про сульфаты какие-то рассказывают…

— И воду не давать.

— Так, а что ж им тогда?..

— Ничего.

— Как это? Возмущаться станут, и…

— Станут возмущаться — дадим. У вас все? Тогда свободны. Кто там? Подходите…

Константин повернулся к учетчику.

— Меняем курс. Приказ рулевому: Восемь румбов вправо.

— Как это? И куда же мы приплывем?.. месье Константин.

Картограф похлопал себя по карман.

— Не видели мою трубку?

— Там ведь и мелких островов нет…

— Чертова трубка… потерялась.

— Месье, куда мы плывем?

— У Вас были сигары, я помню.

Учетчик достал из кармана пачку сигарет, протянул картографу:

— Все, что есть.

Константин закурил, и тихо, безразличной интонацией:

— У нас день, если повезет — три. Дойдем до "холодного" течения, пересядем на плоты; через месяц-полтора вынесет на торговый путь. Авось не проскочим, авось подберут.

— Вы уже прикинули? Неужели без вариантов?

Константин опустил голову на руки, потерся лбом о костяшки пальцев, сказал:

— Шлюпок нет. Через час помощники старших, чтобы были у меня. Будем вскрывать пол на четвертом ярусе — доски нужны — плоты делать… Штук десять, может, больше… Не надо, не делайте так с лицом: на вас смотрят. Еще, в тридцатый отправьте добровольцев, там сигнальные ракеты. Надо достать.

От очереди отделился человек, подошел к столу, представился:

— Джозаф Гальский — второй помощник старшего угловика.

— Угу… Давно о вас не слышал. Хотите кого-то поставить в угол?

— Я вычисляю допустимый угол изгиба центральных мачт, при замене легких и тяжелых парусов.

— А… И что у вас? Ртутный угломер потеряли? — улыбаясь сказал картограф. — Доберемся до порта — купим новый.

— У нас такого не было, — сурово прозвучало в ответ. — Я вот по какому делу… Отдел прогнозируемой статистики требуют данные по трем шкаликам, а у нас и на один нет… Середина месяца — извините! И если разобраться — это они в нашем подчинении. Пусть они дают отчет по плановой симметрии, у самих метражная перспектива хромает; я возмущался — пока в себе, но хватит! Или решайте вопрос, или сейчас здесь будут все! Матросы меня не поняли, но крайне возмущены ситуацией и готовы поддержать! Сейчас начнется!..

— Не нагнетайте… тут хватает паникеров… Приплывем, разберемся…

— Ах так! У вас неприятности — я иду за матросами!.. — Гневно сверкнул глазами, уже разворачивался, но…

Константин меняясь в лице:

— Стоять!!! Ты ж гляди, насобачились зубы заговаривать! У меня на тебя семнадцать доносов! — Хлопнул ладонью по стопке папок. — Давно следим за тобой, и вижу не зря! Ты куда ртутные угломеры дел?! Продал? А? Что молчишь?.. Молчать! Молчать сказал! Слушай сюда! Сейчас, вот он. — Показал пальцем на раздувающего щеки учетчика. — Перепроверяет: поступали угломеры или ошибка. Понял — чем пахнет? Чтоб тише воды!.. Устроишь бучу — положу с пулей в башке вот тут — подле. Иди молись, скоро позовем!

Ушел. По бледному лицу и вспученным глазам, можно догадаться: слова картографа произвели на Гальского нужное впечатление.

— Какие еще ртутные угломеры? — не понял учетчик.

— Скажи лучше, какие еще шкалики?

— Это как раз я могу объяснить.

Константин иронично улыбнулся: — Не надо. Ну что там, подходите…


— Месье Константин, со следующей недели надо повысить заработную плату узловикам, потому что…

— Конечно-конечно!..


— У лаборантов отдела метеорологии расхождение в оценке расчетных констант, разбились на два лагеря — ругаются. Если можно, со следующего года…

— Всенепременно!


— А премия, работникам музея будет?

— Еще спрашиваете!..


— На прошлое построение, первыми пришли хранители ключей запасного корабельного архива, а их даже не отметили…

— Всем, всем грамоты. Приказ уже отдан.


— Из сорокового надо вынести краску. Во вторник надо менять в названии определитель. Боюсь, к тому времени сороковой сгорит, возникнет погибельная неразрешимость…


6


— И что?

— Ничего. Ничего интересного. Корабельные архивы, два месяца плавания и уже двадцать три тонны макулатуры, вы можете представить?..

Смотритель музея улыбаясь поморщился:

— Константин, тут, в нашем кругу, иногда обсуждают ваши суждения, некоторые поступки, и… скажу откровенно: Вас не любят. Я и сам поругивал за глаза, каюсь. Не важно, что я думал на самом деле. Тут особый мир, мир единомыслия и братского радушия. Субъективное мнение — материя, которой порядочный гражданин обязан пренебречь. Во имя общей цели — разумеется. Активная среда создает направление — поток; я часть его — такой мой добровольный выбор. И не потому, что по течению легче — отнюдь! впрочем и поэтому тоже. Вот вы упомянули корабельный архив, и тут же присовокупили оскорбительное: "макулатура"… Не смейтесь, не смешно… Тут мы с вами расходимся!.. Спасти архив — наш долг. Даже, если не для всех найдется место на плотах. Кем-то из команды придется жертвовать…

— Может, Вами?

— Есть градация… Но если очередь дойдет до меня, что ж, я готов!…

Картограф рассмеялся.

— Браво. Пока из десяти плотов — готово только пять. У меня большие планы на Вашу жертвенность.

— Вы бываете серьезным? — упрекнул смотритель. — Не верите словам высоким, отрицаете врожденное благородство, допустим: есть с чем спорить, но подвиги, что железом отлились в прессованные ромбы, овалы, грозные каленые трезубцы. Вас не трогают жесты, что переживут века. Я помню, ликование тысяч в час отплытия, когда глава совета кампании снял с груди рубиновый шестигранник и подцепил к флагу корабля. И как вы испохабили все мое внутреннее торжество, своим скучающим взглядом. За Вас было так стыдно. Я много думал. Вердикт ночных измышлений: Ваш нигилизм — всего лишь внутреннее банкротство.

— Только внутреннее?

— Я увлекся, чего уж теперь… — Покашлял. — Вы не приходили к нам дней пять? За это время характер испортился совершенно. И лицо мне ваше не нравится. Мой совет: чаще бывайте на воздухе. Я разве сказал что-то смешное?.. Что вы там пьете? Опять кофе? Хотите коньяка? Повар — свинья, перестал нас кормить, но, что касается выпивки… Так вот, вернемся к архиву…

— Хватит, — Константин небрежно отмахнулся. — Сгорел… Два часа как… Где ваш хваленый?.. Наливайте, помянем…

Смотритель подался вперед, занял почти пол стола.

— Шутите?.. А капитан Женьо?..

— Еще не сгорел.

— Перестаньте, он знает? Представляете как расстроится?

— Что вы, моя фантазия не безгранична… Кстати, уж кто-кто, а он удивил. — Константин остановил проходящего бармена, снял с подноса бутылку коньяка, наполнил две рюмки, одну поставил перед смотрителем, из другой отпил половину, спрятал в ладонях: — Два часа назад капитан Женьо взял на себя полное командование судном. Уже отданы приказы о переименовании четвертого яруса в верхний трюм; и спальных зал не будет, будут кубрики. Капитанский мостик выкрасят в зеленый. Если крепежи позволят, рубку сместят на два метра к центру. Для скольжения — борта, каждые пол часа, будут поливать рыбьим жиром.

— Где ж столько жира взять?

— Нигде, — ответил картограф, допил коньяк, понурил голову, зажмурился. — Через час собьют плоты, остановимся, спустим на воду… и все. Очень скоро, ваша светлость, цесариуса не станет. Все прахом… и ладно. А я устал. Наливайте, принц Мишиохи. Сегодня у вас, кажется, праздник: жезл отличника, голубая лента, или что там еще?.. Так что за вас! За генофонд нации!..

— Постойте Константин… неужели все? Вам доверилось столько жизней… и все что можете предложить это…

— Да.

— Не верю вам. Капитан ведь на что-то надеется? Идите к нему. Помогайте! Спасайте корабль… Не может быть, чтобы у вас не было никаких идей!

— Была бы желтая краска, предложил бы выкрасить рубку в этот цвет, а так… ах, мой милый граф, знали бы вы как мне легко сегодня. Выпьем… За вас, конечно!.. Ваш день…

Константин опрокинул в себя рюмку, крякнул, подмигнул смотрителю.

— Дюбуа, Вы мой любимый маршал, но ведь ни черта не смыслите в походной амуниции.

— Что?

— Вы славный старик Монсеньор, но не более. Что-то похожее вы говорили и мне, но я это не в уплату… Вы оригинал… в чем-то… Хотя бы, скажем… вместо того чтобы как все, благоговейно пялиться на подцепленную к пестрой тряпочке железную дрянь, вы находите в бесцветной толпе неотразимого меня, почти постигаете природу умного пронзительного взгляда.

— Константин, вы пьяны. Развезло. Не ели сегодня?

— Если интересно, — наполняя рюмки говорил картограф, — я почти не ел и совсем не спал последние три дня. До этого два дня был в бреду, что ел и как спал тогда — не знаю. За вас владыка!

Чокнулись. Выпили. Картограф говорил:

— Слабые надежды вытянули силу. Два месяца боролся с огнем, командой и собой… похудел на тридцать килограмм. Беда господина картографа в том, что корабль можно было спасти, но кроме упомянутого господина, в благополучный исход не верил никто… Вызов, прекрасно — я принял вызов… Вызовы — моя слабость… Никто, не верил, даже Вы, мой славный магараджи… С каким удовольствием утер бы этот морщинистый благородный но… но вы правильно ухмыляетесь: это победителей у нас не судят, а других, как раз… Теперь любой дурак поучит: как надо было. Скоро у всех объявится умное мнение. Интересней всего будет послушать грамотных сапожников и ученых погонщиков спиралерогих коз. — Константин поднял свою рюмку, указал взглядом на соседнюю, приглашая смотрителя присоединиться. — Просто… просто меня предали. Нас обманываю только те кому мы верим. Совет вам: не верьте тому, кто предаст. Хе-хе… За вас вождь! За высушенные головы врагов, что пылятся в трофейных сундуках! Думаю, у вас наберется пара дюжин. — Подмигнул.

Выпили. Картограф заметно взбодрился.

— Общество больно предательством. Зайдем в порт, напомните: дать телеграмму правительству: "Панацея найдена! Срочно запретите рожать предателей, а заодно и потенциальных жертв их коварства!" Так просто, и почему никто до меня?.. Подпись поставьте свою. Дарую Вам славу этой гениальной мысли.

— Порт… сказал тихо смотритель, усмехнулся. — Ну допустим, переберемся на плоты… и что дальше?

— В философском смысле?.. все тоже самое — ничего не изменится…и через год и еще… песок сыпется, халва не вкусная, завхоз столичной филармонии пропил еще два тромбона…

— И все-таки… Есть шанс, что на нас кто-нибудь наткнется?

— Поразительное существо человек, ум его неспокоен, пытлив. Столько уже всего: письменность освоил, капусту квасить научился, придумал педикюр, галстук, сперматозоиды посчитал, и все мало… все спрашивает, все ему пригодится…

— Не пойму, чему вы так рады? Какие перспективы так вдохновляют? поделитесь… Меня вот, будущее как-то настораживает. У нас ведь, так понимаю, не только еды, но и воды почти нет?.. — Смотритель произнес это повысив голос, и многие за соседними столиками замолчали, повернули к нему лица.

Константин усмехаясь:

— Ая-яй, маху дал: как это я не подумал? Как хорошо, что напомнили. Пошлите на рынок за баранками и попить чего-нибудь…

В зал вошел, грузный, коротко стриженный мужчина. Один из "старших", механик. Он быстро оглядел зал, нашел картографа, и тяжело дыша поспешил к нему.

— Месье Рум, у меня к Вам дело.

— Месье Курд, присаживаетесь. Я угощу вас, — улыбаясь сказал Константин, наполнил свою рюмку и поставил на краю, возле механика. — Знаю, что скажете. Этого следовало ожидать… — Опустил взгляд на стол, пальцы рук принялись выстукивать по крышке, как по клавишам рояля, — … но вряд ли чем-то помогу. Капитан отстранил меня от занимаемой должности.

Курд сел на свободный стул, взял в руки рюмку, подержал недолго и вернул на стол.

— Что же делать?

— Ничего. Откажитесь.

— Не могу… это моя работа… Всю жизнь не везло, — сказал он, немного помолчав. — Если бы огонь пошел с кормы…

— А может уже все? — сочувственно спросил смотритель.

— Целехонек. В машинном дыма меньше чем тут. Месье Константин, скажите: зачем запускать? Какой теперь смысл, куда плыть? На течение вышли, кораблю остались часы, зачем этот риск?

— А вы только представьте! — сказал картограф. — Мы запускаем двигатель, винты взревели, шхуна, с деферентом сорок пять градусов, поднимая двадцатиметровые волны несется в порт, и уже в полдень, спящий Тиру будят сторожевые пушки, возвещая о прибытии легендарного цесариуса!

— Но это же не возможно, месье Рум. Максимум, того, что может двигатель…

— Знаю-знаю… но подумайте: слава старшего механика Курда Острояни переживет многие, многие поколения. Про капитана Женьо — напишут песни. Фамилия Рум — станет именем нарицательным, так назовут все нерешительное, губящее. О том как он, по прибытию, переодетый женщиной, бежал от суда в оазис пустыни Сухани и застрелился, вытанцовывая голышом на столе борделя "Не мираж!", — ученики пятых классов будут писать в школьных изложениях.

— Вы разрешите господа? — раздался громкий голос капитана Женьо.

Разговоры смолкли. Старшие поднялись с кресел, почтительно понурили головы. Константин зевнул, положил кулаки на стол, уперся в них подбородком; безразличный взгляд вычитывал еле заметные слова на коньячной этикетке. Вспомнил, что хотел покурить, нащупал трубку во внутреннем кармане кителя.

— Благодарю друзья, иного от вас и не ожидал, — значительно произнес капитан. Презрительно посмотрел на картографа, покусал нижнюю губу и продолжил:

— Я не сам зашел сюда господа! Меня принес ветер перемен…

Чиркнула спичка, картограф сделал затяжку и сразу закашлял.

— Где-то далеко, где нет солнца, — раздражаясь говорил капитан, — где не родит земля, и вода не утоляет жажду, в тех безнадежных краях — злые и ленивые прятали веер надежды. Рано или поздно он оказался бы в руках честных слуг народа, и это понимали враги человеческие.

Картограф от кашля начал захлебываться.

— Понимали, но не уберегли! — почти крикнул Женьо. — Смелым и сильным сопутствует удача! До часа ликования миг, но и море не всегда гладко, и не всякая птица летает, и снег увы не весь бел! Нашелся перевертыш и в нашем светлом союзе. Он поджог ларец с веером драгоценным, думал сгинет надежда с пеплом, с памятью о светлых хранителях, и о цели их великой. Разлетится, канет в пучине морской…

Константин поднялся придерживая рот кулаком обошел сгорбленных, похожих на пингвинов "старших", и вышел из зала.

В коридоре, упершись рукой в стену кашлял еще несколько минут.

"Никуда не годится… раньше это было просто вредно, а теперь еще и больно… Весь табак в воду… сегодня же! Нет, сегодня трудный день… Веер надежды… Это конечно прекрасно… — Потянул за цепочку, достал из кармана часы, поднял к свету. — Ну что "Цесариус" — твои последние мили. Нет, еще пол часа".

— Месье Константин, — услышал он за спиной.

Повернулся, от долгого кашля глаза прослезились, и фигура человека была размытой.

— Я помощник старшего оформителя, месье Константин. У меня к Вам дело.

— Александр, кажется?

— Александр Бец, месье.

— Да-да… Что у Вас Александр?

— Вторник месье. Нам нужен новый определитель. Капитан Женьо сделал сегодня много распоряжений… а нам ничего не сказал…

— Не сказал?

— Нет, а уже время. Нам сделают выговор. Что будем писать? месье Константин.

— Правду.

— Правду? Это как?

— Формуляр зачета с собой?

— Да.

— Давай.

Помощник раскрыл перед картографом папку, в ней был почти заполненный бланк, только графы: "название судна" и "определитель" были пусты. Быстро и неряшливо картограф нацарапал "Цесариус…" Поставил дату и подпись.


Константин вернулся в зал; тут ничего не изменилось: капитан все еще проповедовал, старшие не садились, внимали старательно, потупив головы. На цыпочках, чтобы не мешать картограф подобрался к своему столику, и тут ни с того ни с сего с шумом плюхнулся в кресло, хлопнул в ладошки, потер одну об другую, взял в руки бутылку коньяка, громко процедив сквозь зубы слюни, крякнул. Капитан замолчал, старшие повернули лица к Константину. Рюмки зазвенели. Картограф наполнял неаккуратно, то и дело задевал горлышком бутылки. Насвистывая какой-то мотивчик, поднес рюмку ко рту, вдруг замер, оглянулся по сторонам, с деланным испугом, моргая, стал заглядывать в глаза окружающим.

Смотритель не сдержался: улыбка все-таки проскользнула на сосредоточенном лице. Испугался, что засмеется, сжал челюсти, сильно втянул носом воздух и повернулся к капитану. Его примеру последовали остальные.

Капитан чуть мотнул головой, ухмыльнулся и продолжил:

— Да… Враг наступал; хрустела под черной подошвой сухая трава. Не спал мудрый принц в своей башне, не спали и стражи на границах империи. Ждали ветра корабли в морях, ждали писем влюбленные, отрешенно смотрел трудяга Мук на свою мельницу.

Но выпал веер надежды из дрожащих рук предателя. Вырвалась пыль, из под чуда-веера, понеслась с ветром по миру. Полетел огонь по полям: спалил темное войско, вдохнули паруса, вспорхнули письма к влюбленным, закрутилась мельница. Залетел ветер перемен и к нам, разбудил мысли мои, и принес сюда! К вам, друзья! К вам! — Восторженно он растопырил руки, будто хотел обнять сразу всех, устремил светлый взор вверх.

"Старшие" зааплодировали.

— Превосходно!

— Браво капитан!

Некоторые заплакали.

— Это что-то не земное!

— Это чудо-переплетение тела, души и искусства!

Капитан опустил руки, нашел взглядом механика, бодро подмигнул и спросил:

— Ну что, месье Курд, пора доставать козыря из рукавов! Вы готовы?

— С нетерпением ждем приказа, капитан! — Все сказанное он попытался выразить мимикой.

— Это очень много значит для меня, мой друг. Нас всех еще ждет проверка. Ваша, только что миновала. Примите поздравления! Такой выдержки хватило бы на нас всех! Через пол часа, по моему приказу… — Вскользь посмотрев на картографа, — тот приподнимал и опускал голову на кулаки, что лежали на столе, — недовольно скривился, и продолжил:

— Но это далеко не все, друзья. Теперь от каждого, я стану требовать максимум выдержки и самоотдачи. Сегодня начал с кадровых перестановок. Как вам уже известно: господин Рум отстранен. Он допустил ряд непростительных ошибок, и намеренных нарушений. Все они зафиксированы корабельным учетчиком и в свое время комиссия с ними ознакомятся.

Перестановки коснулись так же второго отдела статистической погрешности, угловиков, и исполнительного звена первой лаборатории. Я наделил их дополнительными обязанностями, урезал заработную плату, в перспективе будут уменьшены пенсионные льготы. Да друзья, самому неприятно, но это вынужденная мера. Эти реформы задуманы давно, и сейчас, тот самый момент, когда…

Константин сам не заметил, как задремал, тело повело в сторону, голова качнулась, просыпаясь он непроизвольно дернул ее вверх, хрустнули позвонки, заболели.

— Поздравляем!!! — кричали "старшие" хором. — Поздравляем!!

Картограф протирая воспаленные глаза, посмотрел по сторонам, силясь понять, где находится.

— Мы ликуем с вами барон!

"Приплыли что ли?" — Напротив Константина несколько слабо освещенных лиц в профиль, и затылки, затылки… нет, это не ему.

— Приплыли, — прошептал картограф, тихо посмеиваясь над своим же нелепым предположением. Чуть задрал нос, понюхал: едкий воздух защипал в пазухах.

"Кому это они? Ааа… вот он, мой отпрыск благородный, солнцеликий принц, последняя надежда династии Цихирачи".

Возле капитана стоял смотритель музея, растроганно всхлипывал, прижимая ладонь к груди, коротко кланялся окружающим. Это его поздравляли.

Эд Женьо, размахивая цветной грамотой, говорил:

— …двадцать лет назад! Но этот человек положил конец распрям, его усилиями научный мир слился в творческом процессе зачатия новой истины! "Новый толкователь лексики эпохи становления!", "Заря торговой мысли. Ложь, которой не было", статьи, что перевернули сознание; гипотеза — "абстрактного существа" позволила заполнить пробелы в истории, привела к общему знаменателю хаотичные аргументы взаимоисключающих теорий."Абстрактное существо", вселило в нас веру, собрало в дорогу. Пусть мы не нашли ответы на все вопросы, но нам показали того, у кого они есть!

Двадцать лет назад, — продолжал капитан, одаривая смотрителя ласковым взглядом, — академия "справедливой истории", хоть вы и не были ее выпускником, то есть, заметьте — бескорыстно, вручила, — Посмотрел на "старших", — господину смотрителю "Жезл Отличника". Этот человек научили нас не стесняться правды. История больше не меняется втихаря, новой властью. Теперь этот процесс открыт и обязателен. Не только мораль, но и события прошлого необходимо подстраивать под современные реалии.

Снова смотрителю:

— Союз исторических инноваций, с тех пор ежегодно высылал Вам грамоту, с подтверждением почетного членства. Не забыли про знаменитого историка и сегодня. От лица всех, позвольте вручить этот символ почета и признательности, а так же примите и от нас на словах, и само собой на бумаге, — вот тут печать и подписи почти всех "старших", — заверение в уважение и вечной, к Вам, любви.

С разных сторон загомонили "старшие", и сквозь хлопки:

— Поздравляем!!

— Браво!!

— Это чудо-переплетение логики, справедливости и пользы!

Капитан попросил тишины знаком: поднял руку:

— Конечно же этого мало. Я тут написал небольшое стихотворение для нашего юбиляра, — сказал смущенно. — Но прочитает их… прочитает…

— Можно я, месье Женьо?! — крикнул ближний к Константину затылок.

— Разрешите мне?! — отозвался темный профиль слева. Картограф узнал голос "старшего пояснителя вечернего торгового кодекса", Ксантипа Леверьского.

— Я так давно не читал, умоляю Вас!!. - раздалось возле барной стойки.

— Не, так дело не пойдет, — обеспокоено сказал капитан. — Эту честь надо заслужить. Сдвигайте столы, стулья в центр. "Селекция успеха" друзья. Удача удачливым!

— "Селекция успеха"! Прекрасный способ. Это так подходит настроению текущего момента!

Константин уже не слушал выкриков, снова уронил голову на руки и принялся выстукивать пальцами по столу…

— Отличный выбор, как вы правы! — восхищались у стойки.

И снова Ксантип:

— Я не удивлен, подумаешь очередная гениальная мысль капитана… ха-ха-ха… Месье Женьо, надеюсь, вы поняли мою иронию, про то, что я не удивлен.

Столы сдвинули к стенам, оставили только тот за которым сидел картограф, благо он не мешал: просить Константина пододвинуться никто бы не решился: сегодня картограф явно не в духе.

В центр вынесли тринадцать стульев. Смотритель принес гармонь, по знаку заиграл. Четырнадцать человек, чуть пританцовывая, двинулись друг за другом, по кругу. Музыка смолкнет, и все кинутся к стульям, куму-то не хватит — значит, не его день, проиграл — удача удачливым. Оставшиеся выпьют по рюмке коньяка, уберут один стул, и по новой… "Селекция успеха" — это всегда весело, особенно под конец. Победитель должен будет встать на колени, и прокатить на спине того, кто выбудет первым: за успех надо платить.

— А вы, не желаете присоединиться? — спросил у картографа капитан.

Константин не ответил, встал из-за стола и не спеша побрел к выходу, у двери остановился, окинул взглядом зал, произнес громко: — Мои родовиты коллеги!

Музыка смолкла. Настороженные лица повернулись к картографу.

— Славные покорители жидких пространств, — продолжил уже тише. — Мы запускаем двигатель, зрелище должно быть потрясающим, винты и вся эта пена… Если, кто не видел, предлагаю понаблюдать со стороны. Через пол часа спускают плоты, можете присоединиться. К тому же, в целях безопасности… мало ли… понимаете?

Константин морщась окинул взглядом зал, задержал его на капитане, скоро недружелюбное выражение лица сменилось равнодушным; картограф, дернул за ручку и вышел.

Через минуту он был уже на верху, отдал приказ спускать плоты, и пошел к рубке, возле нее коснулся палубы рукой, и тут же отдернул. Горячая. Доски ссохлись, потемнели; вспыхнет в любой момент.

Рубка вдруг покосилась набок, готовая вот-вот развалиться.

— Это еще что такое? — удивился картограф.

— Приказ капитана, месье Константин, — отозвалось несколько голосов изнутри. — Смещаем рубку на метр, она загораживает вид с мостика. Если можно, месье, покрасим потом, когда соберем… А-то мы начали с той стороны, а краска высыхает долго, и как быть, потом ведь…

— Так! — крикнул картограф. — На корму быстро! Плот для старших спускают, а вы здесь… помогайте, там людей мало…

— А рубка, месье?

— Рубка завтра!

Константин отвлекся на грузчиков, что не спеша, переговариваясь, проносили мимо массивные рейки.

— Живее! Живее! — крикнул им, быстро разделся до пояса и направился к ближайшему плоту.

— Раз, два взяли… Поднимай-поднимай!.. Да не на меня, к борту тяни!.. Эй вы там, аккуратней!.. Сорвется: голову сниму!.. Ну чего встал, опускай на борт, залезай на плот и привязывай!.. Веревки подготовили?!. Отлично!.. Кидай ему!..


Через пол часа почти вся команда покинула Цесариус. Плоты спустили с правого борта, — всего четырнадцать. Один в один: картограф сам делал чертеж, громоздкие, с навесами от солнца, широкими неуклюжими веслами, небольшими мачтами, плотными, наспех сшитыми парусами; связанные веревками в ряд, гигантским ленчатым червем они колыхались на волнах. С десяток запыхавшихся грузчиков еще сновали туда сюда, спускали уцелевшие тома корабельного архива, бледные младшие лаборанты, щурясь от непривычного света, выносили из своих камер ящики с колбами, странные инструменты: штативы, похожие на металлические вешалки с основанием из голубых бутылей.

— Что это? — недовольно спросил Константин.

— Это?! — Удивленное лицо лаборанта выразило всю трагичность переживаемого оскорбления. — Это душа Цесариуса, месье!!

— Это уже восьмая душа, как я заметил, — раздражаясь, произнес Рум. — Бросьте эту дрянь. Вы воду взяли?

Картограф не стал дожидаться ответа, дрожащая фигура лаборанта вопила о глубоком эмоциональном потрясении; Константин подошел к борту, крикнул:

— Где вода? — Шумно, его услышали не сразу. Пришлось повторить несколько раз: — Где вода?!!

— Пятый и восьмой плот! — донеслось снизу. — В восьмом, месье!

— Распределить воду и сухари равномерно! Идет буря, нас раскидает! Всю одежду и матрацы раздайте сразу!

— Капитан, — услышал он за спиной, обернулся.

"Вот она троица, что ж делать то с вами?"

Макс и Лемм, третий — Чирик поднимался на палубу по лестнице, за спиной мелькал полный, и заметно — не тяжелый, мешок. Константин посмотрел строго, но скоро взгляд смягчился.

— Ладно прощены, — сказал не громко. — И-то лишь потому, что посмертно.

Все трое подошли к картографу, какое-то время молча переглядывались.

— Что друзья, обещал я вам, что будет весело, как видите слово держу.

— Ну, это ведь только начало, — обрадованный милостью капитана, произнес Лем.

— Еще бы, веселье впереди. Берегите воду. Леска, крючки — все взяли? Полтора месяца болтать будет, смотрите ребята…

— Капитан, думаете есть шанс спастись? — глядя на солнце и радостно щурясь, спросил Макс.

Константин похлопал его по плечу.

— Мы недолжны были плыть на этом корабле, и он не мог так быстро сгореть, и Мушито нас предал, как-то уж совсем это на него не похоже… В этой ситуации, чем хуже, тем лучше! Скажу больше: учитывая парадоксальность упомянутых событий, наш триумф, друзья мои, неизбежен. — Он хохотнул, и стал хлопать себя по карманам в поисках трубки.

Матросы улыбаясь покачали головами.

— Возьмите капитан. — Лем протянул картографу несколько сигар.

— Откуда?

— У дежурных были запасы, на воду выменял.

Чирик снял с плеча мешок и протянул картографу: — Это Вам капитан. Все, что можем. И-то с трудом вырвали.

Константин взял мешок, поставил на пол и развязав узел вытащил небольшой соленый сухарь, откусил половину и похрустев несколько секунд спросил:

— А вам?

— Мы как-нибудь разберемся, — сказал Макс.

— У нас есть сыр и тушенка, — добавил Лем.

Константин закашлял.

"Тушенка у них, да вы ребята забыли когда она вам снилась, не то чтоб…"

— Понятно, — прозвучало недоверчиво. — Мне сухари, а себе тушенку? Иного и не ждал от вас. И давно втихаря подъедаетесь?

— Возьмите капитан, — сказал Лем хмуря брови. — Вы еле на ногах держитесь. Без сухарей вы и неделю не протянете.

— Оставьте, — сказал Константин. — Знаете, что я решил? Мы будем на одном плоту.

Матросы покачали головами:

— "Старшие" будут против, месье. Это не лучшая идея.

— Ну, это уже не ваши заботы. Я сейчас вниз за остальными, а вы передайте: на первом плоту сигнальные ракеты, пусть раздадут всем. Макс — тебе отдельное поручение. Вот ключ. У меня в сейфе возьмешь толстую черную папку, она может пригодиться. Ну, кажется все. Пусть расцепляют плоты, и отходят метров на триста.

Ждите нас, мы уже скоро.


Победил Ксантипп Леверьский. Старшему механику, грузному, коротконогому, большого труда стоило держаться на костлявой неугомонной спине везучего коллеги: лопатки волнами подкатывали к нежным, болезненным местам; механик терпеливо кряхтел, изображая то ужас, то восторг, и неизменно повторял:

— Давай-давай! Вези-вези! Давай…

— Вези-вези! — весело кричали, окружившие их, "старшие".

— Отлично! Отлично! — хлопая в ладоши подбадривал Эд Женьо.

— Ме-ее-ее… ме-ее!.. — голосил Ксантипп, бросая радостные взгляды на капитана. Блеять было не обязательно, но преданный, тонко чувствующий настроение уважаемого начальника, он понимал: капитану это очень, очень нравится.

Появление Константина осталось незамеченным. Все были на столько пьяны и увлечены происходившим, что злое, подернутое нервной дрожью лицо картографа, еще долго не портило присутствующим настроения. Он прошел к своему столику, но не сел на стул: внимание привлекла мигающая в темноте точка. Иногда она разгоралась так сильно, что освещала раму и угол картины, что отблескивала на стене свежими масляными красками. Картограф подошел, но не очень близко: уже в трех метрах от мерцающего огонька лицо и уши обжог горячий воздух. Нарисованная на картине чайка становилась выпуклой, брюшко и крылья покрывались пузырями.

Худой Ксантипп сбиваясь, глотая согласные и кашляя от дыма читал за спиной картографа стих капитана:

— … историю постиг.

Для своих родных друзей.

Открывает он музей.

Ты не музея — ты души смотритель.

Друг, товарищ, граф учитель.

По музею каблуками — топчемся.

Вечность трогаем руками — молимся…

Рядом капитан — друг навеки.

С новым ветром перемен, он пришел

И своих друзей нашел.

Что ж обнимемся друзья…

Ксантипп запнулся, расстроено посмотрел на Эда.

— Извините капитан Женьо, тут дальше неразборчиво…

— Жалко, как жалко! — заламывая руки досадовал капитан. — Там дальше самое важное. Я хотел поделиться сокровенным. Все мы здесь люди не случайные. Каждый из нас на своем месте. Если вот, взять живую клетку, разрезать и посмотреть…

— А можно я скажу? — попросил кто-то из "старших".

— Ну пожалуйста, — чуть опешив сказал Женьо.

— Извините, я не мог не сказать! Я много думал об этом… Не сердитесь на мою дерзость, я объясню почему… Мне нужно признаться прежде всего вам!..

— Ничего-ничего…

— Благодарю. Вот смотрите — синоптик, уважаемый наш Натан Рикша, это допустим кора. Это если представить, что мы дерево, да? Любимый всеми нами Капитан — его крона. Ксантипп Ревельский — сердцевина. Уважаемы механик — это может быть листья… да листья, в которых создаются маленькие зеленые тельца. Теперь корень, это наверное, будет любимый наш, хранитель памяти и…

— Меньше всего мне хотелось прерывать Вас! — раздался громкий голос картографа. — Может, даже и не стоит этого делать… — после некоторого раздумья, он продолжил: — И все-таки советую всем присутствующим подняться на палубу.

— Это хорошо, что вы только советуете! — крикнул в ответ капитан Женьо. — Этот урок вы усвоили: прав приказывать у вас нет. Скоро, я перепадам еще один. Мне жаль Вас Константин. Не потому, что управленец из вас получился никудышный, нет. Беда в том, что вы этого почему-то так и не поняли. Вы не поняли… не почувствовали "Цесариуса"! Это судно переживет нас всех, и Вас в первую очередь. Когда мы придем в порт, и я говорю это открыто. — Расправив плечи и чуть задрав кверху подбородок, обратился к старшим: — Я буду требовать немедленного ареста и последующей казни господина бывшего старшего картографа! — и снова Константину: — По Вашей вине погибнет большая часть груза. И уже погибли, между прочим подчиненные вам, люди. Не хватило ума, просто, поговорить с Курдом Острояни, нашим доблестным механиком! — как это сделал я. Ведь этих жертв можно было бы избежать! Рано! Губительно рано вы сдались. Ну да ничего… А мы еще поборемся!

Первым захлопал Натан, к нему присоединились остальные. Когда хлопки стихли, все, и Константин в том числе, повернулись к двери. Из-за нее выглядывал первый помощник "старшего" механика. Константин не знал его имени, на верху видел раза два. Про него что-то рассказывали, что-то не интересное… Слышал, кажется, что для этой должности он слишком молод, и получил ее по большому блату. Да, не интересно…

— … месье Острояни, — видимо повторял не в первый раз, нерешительно выглядывая из-за двери. — Двигатель готов, можете запускать, месье Острояни.

Старший механик не спеша, глядя по сторонам и без устали в волнении вытирая руки о штаны, подошел к нему.

— Готово?

— Да месье. Можете спускаться. Наши уже на плотах. Вам, нужна будет моя помощь?

— Помощь? Я вот хотел об этом… Ты ведь, в общем-то, можешь сам запустить двигатель…

— Я?

— Ну конечно.

— Это не по правилам. Тем более в первый раз… Я не знаю…

— Ну что ты? Ну что ты, это не сложно. Я расскажу тебе… Нет-нет, ничего не говори, это экзамен — пойми. Это главный экзамен твоей жизни… Твоя карьера и… гигантский прыжок вперед…


… и поэтому середина плота обычно пустовала. Люди лежали по краям, было тесно, но и по ночам, когда жара спадала, и никто уже не тянул ладони и кружки за соленой, неприятно стягивающей кожу водой, старались не покидать занятых мест.

Еда закончилась уже в первый день, баки с водой сорвались во второй, когда шторм только начинался. Будто просыпалось что-то там на глубине, шевелилось и вздымало водяные валы. И с каждой минутой могучее тело этого невидимого "нечто" содрогалось все сильнее, в нарастающей на все живое, злобе.

"Чинили, чинили, — говорил "старший" синоптик, — а они оказывается и не ломались. Надеюсь "кампания" оценит. Все барометры на корабле были в идеальном состоянии".

За какой-то час шторм набрал небывалой силы. Черные волны переворачивали плоты, сталкивали, швыряли один на другой, ломая на части. Люди перепуганные, раздавленные валились в воду, барахтались, звали на помощь, тонули. Волны с грохотом кидались одна на одну, ветер так свистел, что закладывало уши, в небе гремело. Кто-то успевал ухватиться за скользкие доски, спасательные круги, но оглушительные тонны, обрушиваясь на головы, вырывали из окоченевших рук последнюю надежду.

Плот на котором был Константин, то оказывался под водой, то вдруг вырывался, и тогда ветер подхватив, как ту самую карту, десятки метров нес над клокочущем обезумевшем океаном. Но никто не упал, никого не смыло. Картограф уже бывал в похожих ситуациях, и заранее, хоть "старшие" и возражали, лично привязал каждого к фиксирующим основание плота балкам.

Бушевало три дня. На четвертый пошло на убыль. На пятый, Константина разбудило бьющее в глаза солнце. Небо чистое, тишина. И утром и в обед Константин поднимался на мачту, прикрываясь ладонью от отраженного света, вглядывался в даль: ну хоть один, кто-то ведь еще, должен спастись?.. Но никого: насколько хватало зрения — только бирюзовая гладь, еле заметно переходящего в небо, океана. Безнадежно, безнадежно, повторял про себя картограф.

Нет, не все утонули. Где-то далеко еще были плоты. И уставшие люди тоже залезали на мачты и щурясь всматривались в пустую даль. Кто-то из последних сил держался за разбухшие от воды обломки, были и те, кому зацепиться вовсе не за что, захлебываясь они хватали ртами воздух, утомленные потяжелевшие тела их, тянуло на глубину. Раскидал океан, далеко они друг от друга, некому помочь.


На пятнадцатый день лихорадка у Константина стала проходить. Он уже узнавал Лема и Макса, которые то и дело протирали его шею и грудь влажной губкой, заливали в рот теплую пресную воду.

— Да капитан, был дождь… теперь мы герои. Пейте, пейте там на верху заботятся о нас… Вчера вода с неба потекла… Завтра, глядишь, что-нибудь вкусное посыплется…

— Кто бы мог подумать? — прошептал Константин.

— Опять он бредит, — сказал Макс, передал Лемму губку, чтобы тот намочил. — А я думал ему лучше. Ну что там не клюет?

Лем опустил губку в воду, подергал лодыжкой, леска привязанная к большому пальцу ноги на секунду скрутилась, но тут же, под воздействием груза выпрямилась.

— Зебнуло что-то, но… Может, глубже опустить.

— Не надо, в прошлый раз на этой взяла.

— Сейчас же поменяйте глубину, — сказал кто-то из "старших". — Из за вашей лени мы голодаем.

— У Вас все есть, ловите сами.

— Я приказываю!

— Это на другом корабле вы могли приказывать. А здесь командует капитан Рум, и замов среди "старших" цесариуса он пока не назначал. Вам еще раз показать документ подтверждающий статус господина Рума?

— Лягушачья бумажка. Я слышал, что у него есть папка набитая пустыми бланками с печатями и подписями. Это плевок в лицо всем нам, это покушение на систему. Все перекрутил, все переврал. Чтобы оставить вас здесь, он обозвал это деревянное гнилье кораблем, назначил себя капитаном, и… Одного не могу понять: откуда у него подписи министра торговли и главного законодателя иерархической теории?

— Если Вас что-то не устраивает, — строго сказал Макс, — вы всегда можете покинуть "Неукротимого воителя".

— Да, он так это назвал. Он использует слабые места закона. Не удивлюсь, если корабль с таким названием есть на балансе флота.

— "Неукротимый" — существует, — нехотя ответил Макс. — Не верите словам, пощупайте сами, можете попрыгать на нем…

— Пильман перестаньте, — раздался слабый голос Натана Рикши. — Если думаете, что отражаете мнение всех, то сильно заблуждаетесь. Я проверял — документы подлинные. Константин Рум, наш новый капитан, человек честный порядочный, таким был и поверьте останется. Он из особой породы людей дела, людей "сегодня", которые на наших глазах превращаются в людей "завтра". Вы и подобные вам боитесь их. Но они, уверяю: вас-то как раз не боятся. Там, на цесариусе, мы не понимали, не разделяли его взглядов, но теперь, когда пелена снята, и вместо дьявольского обличия пред нами предстал лик праведника, человека светлого, человека рельефных, выточенных убеждений. Константин — это фигура, личность давно доказавшая право на лидерство. И я первый, пойду за ним, а позволит, станем плече к плечу… Я готов разделить с капитаном Румом ношу его, нет… нашей общей правды.

— Что вы такое говорите Натан? Вы же первый называли его выскочкой, человеком низким, далеким от идеалов интеллектуально-физиологической градации.

— Да, может иногда, какие-то его поступки я и осуждал, но…

— Иногда?

— Я был не прав! — сожалеющей интонацией произнес синоптик. — Но у меня хотя бы хватает смелости признать это…

— Не только у Вас, — прозвучало в ответ. — Я и сам уже вижу, что ошибался, насчет господина…

— Поздно! — зло сказал Натан. — С трудом верится мне в вашу искренность…

— А чем это ваша искренность лучше моей?

Вдруг замолчали. Картограф открыл глаза, приподнялся на локтях, и какое-то время его мутный бездумный взгляд скользил по обнаженным, до язв разъеденных солью, телам. Остановился на капитане Женьо. Тот сидел спиной к нему, на противоположной стороне плота, свесив ноги в воду. Локти чуть вздрагивали, и Константин попробовал представить, что Эд сейчас вырезает, но на ум ничего не шло; затылок картографа снова уткнулся в пол, глаза устремились в небо.

— Кто бы мог подумать? — неслышно прошептали губы.

Он уже не бредил, просто вспомнил…


Все затаив дыхание вслушивались в нарастающий гул, наблюдали как под кормой вспенивается вода. Якорные цепи натянулись, корабль разворачивало, и только тогда Эд Женьо прочитал новый определитель выведенный старательными оформителями белой сияющей краской на темных бортах. Оглянувшись на картографа, капитан гневно произнес:

— Вы за это ответите!

Константин пропустил мимо ушей, зачарованный, он смотрел на постепенно углубляющиеся винты. Лопасти верхних крутились еще медленно, отраженные ими солнечные лучи мелькали на отвесных створках последнего грузового отсека.

Двигатель взревел, из длинных тонких труб, что вкрутили в специальные палубные пазухи перед самым запуском, пошел черный искрящийся дым; скоро он стал прерывистым, показался огонь.

— Что это? Месье Курд, — спросил капитан у задумавшегося механика. Пуча глаза и мыча тот не спеша отвечал:

— Ммм… Двигатель не запускали, в переходниках остались масла — они выгорают.

— Это не опасно?

— Ммм… ни в коей мере.

Дзынь… дзынь… дзынь… — все настойчивее, звонче пробивалось сквозь толстые борта.

— Какой звук… Отчего так?

Механик растопырил пальцы и как бы растягивая и сжимая ладонями невидимую пружину, щурясь и облизывая губы, говорил:

— Дроссель вытягивает заслонку, когда идет давление на второй цилиндр…

— Ух как громко, Вам не кажется, что корабль дрожит? — настороженно спрашивал Эд.

— Когда деформируются пространства в клапанах, полости сжимаются и создаются микровзрывы, отсюда и вибрация…

— Это пройдет со временем, да?

Механик раскрыл ладонь и как бы вкручивая в нее кулак, объяснял:

— Сейчас притрутся шрузы, сгладятся внутренние спайки, исчезнут пустоты, и тогда…

Еще говорил, но из-за стильного скрежета слов уже не разобрать. Люди зажали уши, испуганно пригнулись. С кораблем явно что-то было не так. Винты заклинило, видно потому, что вода под кормой уже не бурлила, Цесариус задрожал, вся накопленная им за долгие месяцы боль, вырвалась душераздирающем стоном. И спасаясь от этого, пронзающего насквозь звука, люди падая на колени хватались за головы, прятались друг за друга, в отчаянии прыгали в воду.

Крики, паника… взрыв. Задней части корабля, как ни бывало. Константин уже видел похожее, но не так близко. Горячий пепел, щепки, колючая пыль застревали в волосах, обжигали пальцы, царапали лицо. Взрывной волной картографа сбило с ног, но вцепился в мачту — удержался; капитан и Макс, успели ухватиться за низкие перила, остальным повезло меньше.

Крича и трясясь от страха, перекатываясь по палубе Эд Женьо наткнулся на Константина.

— Взорвался! — кричал он в лицо картографу. — Костя! Он взорвался! Где этот чертов механик?! Все погибло! Он погубил корабль!! Ты слышишь Константин?! Погиб! Погиб младенец!

Через пол минуты, чуть успокоившись, отпустил Константина, и стоя на четвереньках, вглядываясь в исчезающие очертания окутанного паром и дымом цесариуса, повторял:

— Взорвался… Кто бы мог подумать?.. Кто бы мог подумать?.. Взорвался…


— Кто бы мог подумать, — повторил Константин, краем глаза взглянул на капитана, скривив лицо перевернулся на бок, лицом к воде. Женьо, будто кольнуло в спину, он оглянулся и несколько секунд рассматривал картографа.

— Не советовал бы вам так часто менять свои убеждения, — послышался тихий голос смотрителя музея. Старик лежал на животе недалеко от капитана, голова и руки свисали с плота, до кистей доставали волны. От легких порывов ветра на спине вздрагивала накинутая через плечо на голое тело алая лента.

— Натан, — продолжал он, — как вы ни понимаете, что любые споры могут закончатся разрывом, гибелью нашего союза. Раскол уже наметился, но мы еще едины, противоречия не так очевидны, и если мы просто помолчим…

— Молчите если угодно! — возразил синоптик. — А я не стану, когда этого требует моя совесть. Я не знаю, кого "кампания" предпочтет сделать виноватым в том, что случилось. И вы не знаете. И если подумать, месье Константин единственный, кто пытался как-то спасти положение. Рискуя своим здоровьем, жизнью он спускался в трюм и…

— Предатель! Оборотень! — крикнул смотритель. — Ты же сам составлял обвинительный лист. "Пожар и скорое его распространение следствие халатности и есть подозрение: умышленного вредительства господина старшего картографа". И твоя подпись, если не забыл — первая… А теперь, когда причина гибели корабля взрыв а не пожар, решили переиграть. Теперь, Рум у тебя герой! И не только у тебя смотрю, притихли орлы. — Он приподнял голову и посмотрел на "старших", одни опустили глаза, другие отвернулись, третьи делали вид, что спят. — Переметнулись.

— Перестаньте. Вы проснулись, как и мы, но все еще почему-то боитесь открыть глаза.

— Чего я боюсь? Мне то как раз бояться нечего. Я единственный, кто не поставил подпись. Это я защищал его от вас… но и нахваливать не собираюсь. Он виноват не меньше остальных.

— Есть! — крикнул Лем. — Так-так теперь тихо… тихо… — Он по чуть-чуть стравливал леску, свободной рукой попробовал снять ее с пальца ноги, но не получилось: рыба пошла на глубину. Палец сразу вздулся, Лем схватил леску двумя руками, потянул на себя: Макс помоги!..

Но Макс итак уже был рядом. Смочив палец водой он зубами стянул с него петлю.

— Трави… трави…

"Старшие" зашевелились, приподнялись на локтях, привстали на колени с замиранием сердца наблюдая как быстро распутывается моток: леска въедаясь в деревянный борт со свистом уходила вниз.

— Лем борись с ней… катушка уже все…

— Устает… я чувствую. Еще немного. Нет… не успокаивается… Уйдет…

— Как думаешь, что там? Акула?

— Тунец. Большой тунец, — возбужденным голосом, сверкая глазами сказал Лем.

— Уйдет, — сказал кто-то из "старших".

— С рыбой надо бороться. А у этих сил нет. Ловец рыбы, это ведь тоже призвание.

— Возможно, дело не только в призвании. Я верю в то, что человек может адаптироваться, подстраиваться под среду. Просто, у каждого свои способности. Уверен, каждый из нас, оказавшись на месте этого матроса с поставленной задачей справился бы лучше. Положение, которое мы занимаем не случайно. Мы прошли через сито эволюции, и не только эволюции нравственной. Мы выносливей, сильнее этих людей. Общество наделило нас властью, а природа сильными генами. Правда не знаю, какова была последовательность, да и не думаю, что теперь это важно.

Но факт. Матросы все время кашляют, они еле двигаются по плоту, на каждого по очереди накатывает лихорадка. Картограф, — сказал шепотом, — вообще не приходит в себя. Он ведь тоже из этих. Торгаш. Втесался в высшее общество — теперь хлебает. Обратите внимание: никто ведь из "наших", кровью не кашляет, мы не такие худые, и кожа… Вы обратили внимание на цвет кожи?

— Да, кожа… Она желтая.

— Именно… И еще у них цинга начинается… Заметили?..

— У меня, если честно тоже десна кровоточат…

— Но! Но у них раньше… Раньше ведь так?!

— Думаю вы правы.

— Вы не думаете, вы это знаете.


Расступитесь, расступитесь, — просил Макс, затаскивая на плот большую серебристую рыбу. Он держал ее за жабры; тяжелая, скользкая так сильно трепыхалась, что разрезала жабрами ему руку: пришлось бросить рыбу под ноги. Лем принялся колотить по черной твердолобой голове дубинкой. Не ошибся — тунец, большой сильный: сопротивлялся долго, наконец затих.

— Надеюсь вы понимаете?! — сказал, совсем исхудавший за эти дни, Ксантипп. — На этот раз делить надо по всем правилам!

— Половину съест капитан Рум, остальное разделим поровну, — ответил Макс. Лем подтвердил кивком.

Послышался недовольный гомон:

— Так делить неправильно.

— В конце концов существуют правила деления.

— Мы готовы рассмотреть вас, как равноправных претендентов, но просить большего с вашей стороны не только некорректно, но и…

Макс уже вытащил нож и разрезал рыбе брюхо:

— Что Вы, мы не о чем не просим. И если вспомните, никогда этого не делали.

— Лем, — позвал Константин. Впервые за три дня он оторвал туловище от пола: сел, придерживаясь рукой за перила, подтянул под себя пятки. — Лем.

— Да капитан.

— Сколько нас?

— Семнадцать человек в штате, месье, и двое пассажиров, — быстро ответил Лем. — Капитан Женьо и господин смотритель не поставили подписи, они отказываются от должностей. Как вы себя чувствуете месье?

— Чем мотивируют?

— Они не считают "Воителя" кораблем. Они даже не ознакомились с новыми должностными инструкциями, выбросили.

— Понятно. Как Чирик?

— Лихорадка. Совсем слабый. Боюсь, что уже все.

— Поправится. И не из такого выкарабкивались.

Константин разминая пальцами кожу на лбу рассматривал тунца.

— Большой. Молодцы. А что у нас с водой?

— Воды почти нет. Четыре литра осталось. Это на день, может два…

— Воду, только членам команды. — Подумал. — Тунца тоже. Делите на семнадцать.

— Месье Рум, мы решили, что по случаю болезни…

— Поровну!.. строго сказал Константин.

— Пассажирам ничего?

— Ничего. Дайте им бланки. Пусть заполнят форму четыре: имена, кастовая принадлежность, отдельно о родственниках. Нам тут абы кто не нужен. Подробно: когда и с какой целью попали на борт "неукротимого воителя". Откажутся — согласно седьмого пункта будут переведены на положение заключенных. Выполняйте.

Лем попросил одного из "старших" слезть с небольшого черного ящика, что в беспорядке грудились возле мачты, открыл замок, достал с самого низа серую пыльную папку, подошел к капитану Женьо.

— Месье, согласно восьмой поправки пункта о присутствии совершеннолетних лиц на торговых судах, утвержденной международным антитеррористическим пактом от восьмого июля, пассажиры обязаны предоставлять о себе требуемую руководством судна информацию. Вам необходимо заполнить следующие бланки…

— Я террорист?

— Я этого не могу ни утверждать, ни отрицать.

— Ничего не буду заполнять!

— В таком случае согласно кодекса о наказаниях вы подпадаете под статью сорок семь: нарушение правил…

— Знаю не хуже вас!.. — зло бросил Женьо. — Это смешно! Просто смешно! Рум плевал на все кодексы вместе взятые. Скучно ему, поиграться решил…

— Младший адмирал Лем, — подал голос Константин. — Передайте пассажиру, пусть все претензии излагает на бумаге.

— Какие у вас остались должности? — раздраженно спросил Женьо.

— Месье Рум пассажир спрашивает, какие должности мы можем ему предложить.

— Хранитель главного корабельного секрета.

— Кто? — не понял Лем.

— Какой еще хранитель? — спросил Эд. Вытащил ноги из воды, повернулся к Константину всем телом, выронил из рук деревянную тигриную голову. Капитан цесариуса выглядел таким растерянным, что картографу стало его даже немного жаль.

"Брось Костя, брось. Этот человек составил обвинительный лист. Если раньше он только читал доносы, то теперь и пишет…"

— Передай пассажиру. Основная обязанность хранителя главного корабельного секрета: ежедневный трехразовый учет всех предметов на судне. Повторяю: всех — от зубной щетки, до мачты с парусами.

— Зачем? — спросил Лем.

Константин чуть подумав:

— Каждую ночь, в целях безопасности, я буду прятать "корабельный секрет" в один из находящихся на судне предметов. Поэтому перемещение каждого необходимо будет фиксировать.

— Что еще за секрет такой? Как выглядит? — недовольно спросил Эд.

— Этого месье Рум разглашать не может, — ответил за картографа Лем. — Не имеет права. Вы вступаете в должность?

Женьо окинул взглядом "старших". Такого унижения, он еще не испытывал. Неуверенно покачал головой.

— Да. Вступаю. Я хочу пить.

— Передай, — сказал Константин, — сначала я составлю должностные инструкции, он их подпишет, а потом…

— Лем обратился к Женьо:

— Согласно правилам о вхождении в должность, принятым министерством кадровой идеологии, первого числа этого столетия…


Константин отвернулся. Самому уже не нравилась эта игра. С Эдом у него свои счеты, и он может себя так вести, а вот Лем явно переигрывал: издевался, хамил.

"Он похож на бывшего лакея, который встретил на улице обнищавшего хозяина. Так тоже нельзя. Поучить давно пора, а унижать… и у него, конечно накипело, но…"

— Лем! Подойди ко мне.


Солнце. Утром солнце, в обед и до позднего вечера. Потом ночь, прохлада, и опять солнце, солнце… "Пить… пить…" — шептали пересохшие губы. "Воды" — молили иссушенные чахлые голоса. Никто уже не слезал с плота, чтоб окунуться: на это сил уже не было. Самые выносливые с трудом, но еще набирали неполные ведра, выливали на себя, на того, кто рядом, или просто на пол, надеясь, что вода доберется до стонов с середины или даже достанет до тихих хрипов, с другой стороны. Потом часами не шевелились, бездумно глядели в небо, готовясь к очередному заходу. Изредка чуть трепыхался изорванный парус, поскрипывала мачта, вяло, без аппетита чавкал у бортов океан.

Неделя полного штиля и на небе ни облачка. Плот ели-ели покачивался на волнах, подхваченный слабым "холодным" течением он пересек торговый путь, неспешна и равнодушно уносил своих обитателей к пустым бесконечным горизонтам.

— Ошибаетесь Константин, — шептал смотритель в ухо картографу. Несколько суток назад старик перебрался на эту сторону, и когда не спал, все что-то говорил, говорил и никак не мог выговориться. Константин лежал на спине, это монотонное шептание утомило, но в последнее время вслушиваясь, стал отмечать на редкость здравые суждения, и когда смотритель замолкал, картограф даже начинал скучать, и тогда спрашивал о чем-нибудь, чтобы расшевелить болтливого старика.

— Ошибаетесь мой друг, как всегда ошибаетесь, — еле слышно повторил смотритель. — Истина, слишком человеческое понятие, чтобы стать истиной. "И это пройдет" — к черту… не пройдет. Ничто не проходит, когда времени нет. Теза — антитеза… палка — два конца… Один камни грызет, по отвесному карабкается, на стремнину правит… Все ему бури подавай, и свое и чужое тянет, надрывается бедняга. От усердия жмурится и уши руками зажимает, чтоб всякие советами не отвлекали. Этот к своему только через боль и страдания… Других путей не видит.

А иной-то как раз видит. У него свой план, не хуже есть: по течению плыть и на удачу надеяться. Такой вот, не хитрый вроде. И ничего то он делать не хочет и не станет. Не лень ему. Философия у него. Сама появится рука, которая подтянет, или сзади кто подтолкнет, того лучше: с кривой дорожки на прямую выпихнет. И ведь появляется, вот что удивительно. Появляется. Эд заметил это. Голова. Пассивное руководство — вот, что придумал. Скажите: "странно". Я возражу. Не в том смысле, что считаю его правым, а в том, что и вас не считаю. Вы Константин, скажу честно: в этом споре проигрываете.

Без разницы в общем-то — во что верить, и что делать, если в конце концов на одном плоту подыхать.

Мне вот самоуверенность ваша не нравится. Сначала пожар проглядели. Ну это ладно, тут вины вашей нет. Тем более, случаен ли он, большой вопрос. Вы знаете на сколько застрахован корабль? Не про то я, ладно, про другое хотел. Вот вся эта суета бестолковая… То что себя не жалели — Ваше дело, но сколько людей сожгли… своих же людей. А они ведь ради Вас… Чтоб в конце концов довериться какому-то мерзавцу, и… Ваш подчиненный обворовал корабль. Это он прекратил тушить и спалил насосы. Что же вы не проконтролировали? "Старших" презираете, а ведь самому уже пора пулю в лоб.

А потому, что делом надо заниматься своим, а не играть в доброго. Зачем полезли вниз? Руководить надо было, а не дырочки затыкать. Если бы занимались своим, не обгорели бы, все бы на местах остались. Никто бы не дернулся… Не на своем вы месте… Торгаш… Кроликов вам разводить, как отец Ваш… Я ведь знал Вашего отца, верите? Это вы его не видели. Еще не родились, как он бросил первую семью. А вот мне довелось. Он ведь тоже плавал, а потом землю купил. Хороший из него фермер получился, и если бы не чахотка, то наверное… Если выживем, найдите меня… Я пожалуй одолжу вам на плуг… хе-хе… Ну и этих тоже, парочку на развод… От тушеного кролика я бы сейчас не отказался… но сначала воды… много воды. Я люблю колодезную. Холодную, чистую… как у меня дома… Когда станете фермером, первым делом выройте колодец… хе-хе… Опять улыбаетесь… Я знаю, почему… Вам очень повезло… Когда запускали двигатель, я не глазел на винты, я смотрел на Вас, мой счастливый капитан. Жалко, не видели себя со стороны. То, что цесариусу конец, итак было ясно, но если бы двигатель заработал, а? Как бы жили, зная, что из-за свих предубеждений погубили людей, корабль, себя. С ним то мы за месяц туда и обратно могли, но… Но повезло — оказались правы — счастливчик. А ведь не были уверены. Лицо… да… вам будто зачитывали приговор… Да… колодец… глубокий холодный… и она такая чистая… как истина…Не стало воды, не стало истины… Как они оказались слабы… Из-за глотка, все, во что верили…

— Извините… — прохрипело над головой смотрителя. Старик повернулся и чуть не ударился носом о лицо Натана Рикши. Бывший синоптик цесариуса изнемогая, теряя силы подполз к ним на брюхе несколько минут назад. Новые обязанности корабельного учетчика он выполнял все хуже: приказы капитана вносились через один, что уже говорить о частных беседах Рума с подчиненными. Натан пытался передавать хотя бы суть, но чем дальше, тем непонятней становились разговоры. Последние дни писал неразборчивым подчерком, путался, слова заменял начальными или конечными слогами, но все еще надеялся впоследствии разобраться, внести порядок.

— Извините, — повторил он, — но мне надо задать вам несколько вопросов.

— У вас вопросы?

— Да, — прошептал Натан, и дальше заплетающимся языком: — Цель визита… жалоба, конструктивное предложение, или выказывание благодарности? Чьи интересы представляете, и… и коротко, по пунктам, с самого начала… Я записывал с: "когда станете фермером, первым делом…", и так далее…

Смотритель отвернулся, опять пододвинулся к картографу.

— Говорит. Я думал, умер еще час назад. Вот ведь какой пустой, лишний человек… Дрянь… и тут прижился… Месье, он все время у меня что-то спрашивает… Прогоните его месье… или я совершу над ним насилие.

Константин открыл глаза, посмотрел на Натана.

— Это конфиденциальный разговор Натан, — прошептал он, — и вообще, до утренней церемонии поднятия флага вы свободны.

— В таком случае подпишите вот здесь. — Протянул мятый исписанный каракулями листок. — Да… и время поставьте… Ага… Спасибо… Я буду не далеко… зовите.

Константин утвердительно моргнул.

— Зачем Вам все это? — прохрипел смотритель. — Вы как будто мстите нам за что-то… Как это мелко, не благородно, впрочем для человека вашего класса… Генетическое превосходство старших бесспорно, но интеллектуальное а не физическое. Болтуны. Если бы "старшие" последний месяц спали по два часа, как ваши адмиралы, пожелтели и похудели бы не меньше, но… но нравственный аспект. Признайте, то, что делаете вы, безнравственно. Хотите, чтобы они начали бунтовать — зачем? Да у них есть вера в систему, почему это плохо? После, якобы, пропажи корабельного секрета, Женьо третий день пишет объяснительные. "Старшие" меняются должностями и каждый вечер разучивают новый корабельный гимн. Спасибо хоть меня не трогаете. Впрочем, я вас не благодарю. Мне не нужны поблажки. Я такой же как они. И я не в том возрасте чтобы меняться.

— Не переживайте, вы с ними.

— Бросьте. Мне не нравится быть на правах любимчика. Что это за должность: охранник корабельной мачты?.. стыдно…

— Чего хотите?

— Воды. Я очень хочу пить. У меня есть колодец… дом и колодец… В колодце вода… Можно ведрами… чем угодно можно… Вернемся, вырою еще один… Нет месье Константин… они верят в это, а вы нет… Вы не правы… Впрочем, для человека вашего класса… овечки, петушки, но лучше кролики… целое ведро… холодной…

— К чертям все! — прохрипел издалека Эд Женьо. — Нет смысла тянуть! Допиваем, что осталось и все… Знать, что она есть и умирать… это невыносимо…

— Нет, — еле шевеля губами произнес Константин.

— Подлый узурпатор. Я не признаю в тебе капитана, и отказываюсь подчиняться!

Константин открыл глаза, люди на плоту зашевелились.

— Натан Вы записываете?

— Да, месье Константин. Озаглавить, как бунт, или?..

— Никаких "или".

— Пишите-пишите! — злился Женьо. — В этом уже нет никакого смысла. Это конец. Тянуть, только увеличивать страдания. Хотите — пишите: бунт, так даже лучше, могу подписать.

— Не подписывайте, — подал голос Ксантип. — Мой родственник в министерстве, поможет с документами, не бесплатно конечно, но… С нужными печатями мы оспорим легитимность капитанства Рума.

— Вот! — Радостно крикнул Женьо. Ненавистно глядя на Константина, поднял вверх указательный палец. — Вот!

— Я боялся, что коррупция разъест нас изнутри, — прошептал картограф, закрыл глаза и, спасаясь от солнца, накрыл лицо влажным платком.

— Месье Константин, записывать?

— Кумовство, взятки, блат… И это наш благородный Эд. Вам уже не нравится Ваша хваленая система, ваш закон, правила… не хотите подчиняться… пытаетесь обойти… Пишите Натан, подробней пишите. Вот ведь, — добавил цыкнув, — а казнить, меня хотели.

— Все равно, что вы там врете, — хрипел Эд. — Мне нужна моя вода. Я мог бы пригрозить вам оружием, но у вас тоже есть. Не будем опускаться до дикости. Отдайте мое, и все…

— Твое?

— Я знаю что мне грозит. Но я умираю… умираю понимаешь?.. Я готов заплатить за нее будущим… Это мой выбор… Да, это бунт… И за то, что это мой бунт, я претендую на большее чем остальные. Это справедливо. У меня не остается даже надежды.

— Есть шанс протянуть еще пару дней.

— У меня его уже нет.

Константин приподнялся на локтях, окликнул Макса.

— Да, капитан, — отозвался тот.

— Сколько ее?

— Может, полтора…

— Отдай ему.

— Всю?

— Да. Пусть сам делит.


Тридцатый и последний день на плоту. Как и прежние: полный тоски и отчаяния, разве, что он был не таким тихим.

Эд отлил половину, что оставалась в баке, но выпить ему не дали. Старшие по очереди, с присущим им трагичностью объявляли себя бунтарями и претендовали сначала на треть, потом на четверть, на пятую и так далее…

Несколько раз Эд выхватывал пистолет и тряс перед лицом Ксантиппа. Леверьский выпячивал грудь и ожесточенно бил по ней. Он как и все знал: по уставу капитану не положено иметь патроны.

Натан перестал записывать, стоя между спорщиками, долго и путано говорил о долге, потом схватил бак и прыгнул с ним в воду. Вернулся, только, когда пообещали пятую того, что осталось.

Из за суеты никто не обратил внимания, как картограф рылся в ящике, потом карабкался на мачту и пристально вглядывался в сторону заходящего солнца. Только, когда в небо взлетела сигнальная ракета, все вдруг затихли и…


— Я знаю на цесариусе вы были картографом. А нам сейчас очень нужен картограф. — Фимион Шилба капитан торгового судна "Император", уже составил свое мнение о Константине.

"Весьма примечательная особь. Животное с сильным иммунитетом. Из всего этого сброда, этот, пожалуй, единственный, кто что-то может. Этот зазнайка не станет постигать природу закономерностей, но он их хотя бы видит. Может, даже лучше меня. Лучше, лучше, и это не зазорно. Он примитивен. Поверхностный, из тех, кто копает вширь. Я же копаю вглубь. И в своем, я преуспел больше".

— Мы слишком поздно поняли, что это чума, — продолжал Фимион. — Он был моим братом. Как он меня в это втравил?.. Обманул меня. Говорил, это будет легко. И сначала так и было, но… Все это не моя стихия. Здесь все грубое, упрямое. Жизнь, такая, будто кожу сняли. Грязь, вши, все это стонущее мясо. И это небо, оно прямо надо мной. Худшая из иллюзий. Как конструктор, знаете, такой, на болтиках?..

Он сломал мою карьеру. А ведь я многого достиг. Я второй казначей министерства. Пятнадцать лет я преподавал высшую математику. Уже в тридцать я основал университет. В нем жил, работал. Я из немногих, кто еще может объяснить, что такое цифра. И вот свалилось все это. Небо — в нем слишком много пустых квадратов.

Родители были очень богатыми людьми. Пол года назад их не стало. Мы делили наследство. Мне, математику, он объяснял, как правильно делить, можете себе представить?!. Мой брат был скотом. У меня было семнадцать возможностей безнаказанно задушить его еще в детстве. Но тогда я еще претворялся сентиментальным.

Решили все продать. "Кампания" предложил вдвое больше остальных, но при условии… Вы поняли, о чем я?

— Какая доля от груза ваша? — равнодушно спросил Константин.

— Пять процентов.

— Всего?

— У нас на борту почти двести тонн золота месье.

Фимион испытующе посмотрел на Константина, придвинул стул и чуть наклонился к картографу.

— Не бойтесь, я не болен. Цесариус сгорел, — сказал он с усмешкой, — а мы еще нет.

— Ну и что?

— Вы ведь знали его… тот еще был подлец. Ну знали-знали, тоже мне секрет… Он рассказывал мне о вас… Ваш корабль "Офелия"… Как-то помогли им с водой… было такое?

— Я знал вашего брата, — согласился Константин. — Он не был моим другом. Ваш брат не самый порядочный человек, это так. Но неплохой моряк. К тому же это один из самых бесстрашных людей которых мне приходилось встречать.

— Был. Был… то же, кстати, он говорил о вас… Да… Этот бесстрашный человек, когда узнал, что болен… поджег корабль… Обрек на смерть всех…всех… Чтобы мне не досталось… Ха-ха-ха… подонок… хе-хе… Вы представляете как вам повезло, Константин… Доделайте, то, что вам не дали… Или вы из тех, кто предпочитает, всю жизнь повторять: вот если бы… Нужен тот, кому поверят. У вас есть некоторый авторитет среди "этих"… На борту двести изуродованных эволюцией обезьян. Эти приматы ждут чуда, может вы и сгодитесь на роль чудотворца.

— Давно горит?

— Какая разница… трудности делают нас только сильнее.

— Мне жаль людей, но я ничем не помогу. Суждено умереть, так тому и быть. Но я на смерть, никого больше не поведу. Старик прав, — сказал он чуть тише, — это не мое. У вас есть библиотека?

— Библиотека? Есть, а что?

— Что-нибудь, про сельское хозяйство.

— Угу, — произнес задумавшись Фимион, постучал ладонью по столу. — из этих пяти процентов, один Ваш, месье. Хотите — оформим, у нас тут даже нотариус есть.

— Где она?

— Кто?

— Библиотека.

— Библиотека, — повторил капитан, стуча по столу. — Надо дойти до Тиру и посадить корабль на мель у восточной бухты. Месяца за два можно добраться, если, конечно, ни через рифы. Может, у нас уже и недели нет. Кто знает, что там внизу творится… На третьем ярусе чумные. Туда ходить боятся.

— Я видел больных и на верху.

— Да, шляются где попало. Я просил, уговаривал… разве ж они поймут? "Старшие" заперлись в корректировочном зале, прорабатывают новый устав, для судов малого водоизмещения. Ваши, тоже все там. Помощники старших затарились, кто чем мог, попрятались по каютам, не выколупаешь. Матросы, штопальщики, грузчики заняты черти чем. Кто-то, что-то еще… но… спустя рукава… Черти что!… Две последние недели ломал голову тут над одной теоремкой, так какая-то мразь вырвала из тетради половину листов… Ну так, что месье? какой будет Ваш ответ?

— Я уже ответил Вам.

— Я не слышал.

Константин развел руками.

— Мой ответ — нет.

— Два процента.

— Где у вас библиотека?

Капитан осклабился, все так же постукивая ладошкой отвернулся.

"Ничего-ничего, куда ж ты денешься — насекомое".

— Если хотите, могу дать вам несколько советов, — сказал Константин.

— Разочарован, я был о вас лучшего мнения.

— Простите, не хотелось разрушать ваше идеалистическое представление о человечестве. Доверчивость делает вас ранимым. — Он поднялся с кресла, уперся кулаками в стол. — С правого борта шлюпки без цепей. В первых двух под брезентом консервы, галеты, баки с водой. Вы приказали?

Фимион показал жестом, чтобы Константин сел.

— Видите Константин, и клопы хотят жить. Вы мне чем-то симпатичны, поэтому буду откровенен. Таких как вы, перед тем как повесить, пытал бы публично с пристрастием… Слишком хорошо адаптируетесь. Глядя на вас слабые умы начинают сомневаться в полной непригодности этого мира. Появляются надежды, свет какой-то мерещится. Зачем? Я-то знаю, в этом тухлом киселе рыбки не словить. Мда… Если даже вы сдались… Впрочем, может ошибаюсь и для вас на этой прямой есть отрезок для подвига, а? Признаюсь: и во мне еще живы идеалы юности, мечты о приключениях, жажда справедливости, смысла…

— Не думаю.

— Правильно делаете… Я был из тех детишек, которые перед тем, как попросить, покататься на лошадке, сначала спросят, сколько у нее зубов. Чего же вы хотите? Учтите, больше половины все равно не дам.

— Мне это не нужно. Не переживайте. Появится рука, которая вытянет. На этом корабле столько везучих людей — ее не может ни быть.

— Вы, эта рука.

— Сомневаюсь.

— Вы хотели дать мне какой-то совет?

— Да, вы знаете какие-нибудь молитвы?


Солнце садилось. Почти все небо было затянуто облаками, и только там, на краю земли, ему оставили немного места. Попутный ветер раздувал паруса. Если не переменится, завтра будет солнечный день, а под вечер опять тучи. Но уже не такие, как сегодня. Таких раньше не было, и потом вряд ли увидит. Белые, прочерченные розовыми линиями, так напоминали чьи-то лица, и одно он узнал точно, и стало грустно, в груди что-то сжалось, по телу прошла дрожь. Константин оглянулся, и увидел Макса. Тот не спеша подошел, и встал рядом.

— Я знаю, — сказал он Максу.

— Только что. Он звал Вас. Я не знал где вы, думал, еще у капитана.

— А Лем как?

— Думаю у него чума. Температура, озноб, рвота. Очень похоже.

— Это не чума, он поправится.

— Это она, бубонная чума. Тут кругом крысы. Этот корабль проклят.

— Его укусила крыса?

— Нет.

— Тогда не говори ерунды. Какая взаимосвязь?

— Есть взаимосвязь.

Константин склонился над бортом, как Макс, тоже стал разглядывать возникающие из под кормы водовороты.

— Ты стал спорить со мной.

— Столько ребят погибло, капитан, — сказал еле слышно. — Никто ведь кроме нас… никто. Вот и Чира не стало. А "старшие" все живы… Все… И где справедливость?

— Где справедливость, — повторил Константин, посмотрел на Макса. — Думаю, утром, мы недосчитаемся половины шлюпок… Бери Лемма, дуй с ними.

Несколько минут они молчали. Картограф достал трубку. После месячного перерыва курить хотелось еще больше.

— Без вас не поплывем, — услышал он наконец. Ждал этого ответа. — Я-то уж точно… да и Лем откажется.

Кто-то стуча каблуками приблизился сзади, остановился в нескольких метрах.

— Я знал, что ты придешь, — сказал Константин не оглядываясь, потом обратился к Максу: — Оставь нас.

Когда матрос ушел, Эд Женьо стал на его место.

— Я вот шел сюда сейчас, — говорил капитан цесариуса, — а вот там, возле рубки дрались матросы. Сначала кричали невразумительное, а потом кинулись рвать друг-друга. Одного, даже зарезали… кишки из брюха… могу показать. Не думаю, что скоро уберут. Пьяное, злое, бесконтрольное быдло. И вот я подумал… подумал, это то, чего ты всегда хотел. Никакого контроля. Хаос. Анархия. И кишки на палубе. Должно быть ты счастлив.

Константин стал ближе к Эдду, наклонился так близко, что тот почувствовал теплое дыхание на щеке.

— Ты пришел за протоколом дневного учета.

— Я пришел, потому, что между нами остались недосказанности. Пришел, потому что… не было никакого обвинительного акта, понимаешь? А если бы и был, то вот видишь, — Он распахнул китель, вытащил из-за пояса перевязанную тесемкой бумажную папку и с натугой принялся рвать ее на клочки. — Вот, видишь… видишь… вот… вот… и вот так… — Бросил их за борт.

— Я и рад бы, — прошептал Константин, — но не могу поступиться принципами. Принципы это фундамент, на котором зиждется громада законодательно исполнительной вертикали.

— Это так, конечно… вот только… не мог ты быть капитаном "Неустрашимого". Пока ты картограф, во всяком случае. А от пятнадцатого апреля, первым кабинетом кадрового министерства, ты назначен старшим картографом на торговую шхуну "Цесарриус". И тебя никто не увольнял.

— Чего ж так волнуешься тогда?

— Не за себя я волнуюсь, Костя. За тебя. Мы друзьями были, когда-то. Я об этом не забывал. Если комиссия обвинит тебя в подлоге… Начнутся разбирательства: как велся учет, порядок вступления в должности… даже я не смогу помочь.

— Спасибо. Тронут. А теперь уходи, я не хочу тебя видеть.

— Отдай протокол.

Константин отодвинулся, отвернувшись от Эдда произнес:

— Ты прав, я не имел права занимать две должности.

— Вот видишь. И все-таки, где он?

Сплюнул: — Тьфу ты, да выбросил я его давно.

Женьо задумался, через несколько минут произнеся еле слышное: "Увы, ошибки тебя не учат. Человек "завтра", это не ты", ушел, но перед тем, как скрыться за углом метеорологической лаборатории, остановился, крикнул: — Ты знаешь, говорят, у них тут тоже вроде как пожар!

Константин утвердительно покачал головой.

"Я даже знаю, кто этот пожар будет тушить".


В полночь Константин позвал Макса в свою каюта. Лем тоже пришел, ему уже лучше. Картограф был прав, это не чума.

Как и просил, матросы принесли бортовые журналы, посуточные отчеты, список и анкеты всех членов команды. Разложили карту и картограф быстро вычислил место положение "Императора". Хронометрические наблюдения сделал еще в обед, так что долгота уже была, широту вычислил по меридиональной высоте. Солнце в этот день запаздывало на минуту тридцать секунд и наверстывало со скоростью четырнадцать и семьдесят сотых секунды в час. Эти цифры он знал по памяти.

Матросы молча наблюдали как Константин кромсает карту сплошными жирными и тонкими пунктирными линиями. По бокам размещались цифры, формулы, и видимо, имеющие какой-то смысл, знаки. Скоро в дверь каюты постучали. Пришел капитан, Фимион Шилба. С ним был корабельный учетчик. Капитан называл его медузой. Производная от имени Медиоз. Фамилия учетчика была…

— Я знал, что вы согласитесь, — говорил Феминион. Он держал в руках поименный список команды, иногда клал его на стол и напротив какого-нибудь имени рисовал рожицу с рожками или крылышки с нимбом. — Да, этот недавно. Худой такой был, но держался. Дней семь. Он у нас чемпион. Обычно два-три… По совести: я не верю. Но раз решили, что это возможно… А-то приходят: дайте то, дайте это. Тщеславие. Как "те" одноклеточные на шлюпках, не захотели. Сдали бедняжек. Не жалко? Может спаслись бы? Не думаете. Кто знает, кто знает.

— Тщеславие? — сказал Константин, забрал список, пробежал глазами. — Не думаю. Вот он. Зовите своего нотариуса, зовите.

— Все-таки я о вас лучше думал.

— Сомневаюсь.

— Правильно делаете. Давайте утром.

— Хорошо. — Константин посмотрел на учетчика. — Через три часа общее построение. Все должны быть. Кроме больных, разумеется.

— Не пойдут, — сказал тот.

— Прикажут, пойдут!

— Так, кто прикажет?

— Первые и вторые помощники.

— Не станут они этого делать.

— Вот. Вот эти через час должны быть у меня. Буду раздавать инструкции. Скажите: их зовет капитан торговой шхуны "Офелия" Константин Рум. Они меня знают.

— Это действительно вы? — удивился учетчик.

— Вот видите, — прозвучало чуть надменно. — Они придут. Да еще. При мне застрелился человек. Кто-то из старших. Я не знаю ваших людей. Я спрятал его в последней лодке под брезентом. Через пол часа, чтобы весел на рее… где-нибудь там, в конце.

— Как это?

— Чтоб вы знали, на будущее: за невыполнения приказа Константин Рум вешает не раздумывая. Да, на голову ему, мешок оденьте.

— Понятно.

— Все химические препараты, а главное спирт у лаборантов изъять. Сколько у нас хлорки, краски, что на складах, особенно алкоголь интересует. Все это срочно. Штопальщикам — марлевые повязки, пусть начинают прямо сейчас.

— Зачем это?

— Во первых, тут нечем дышать, а так… и, может быть болезнь передается через воздух…

— В первый раз слышу… но, как скажете…

Картограф поверх карты разложил схему корабля.

— Всех с подозрением на чуму — в семнадцатый отсек. Больных, в тридцатый. Список огнестрельного оружия мне. Будем вооружать помощников. Здоровых, разумеется.

— Будете убивать этих несчастных?

— Если понадобится.

— Вот это, мне в вас нравится! — подал голос капитан.

Картограф посмотрел на Макса: — Крысы, коты, клопы, это потом. Так. — Склонился над схемой. — Пожар, откуда он начался?

Учетчик пожал плечами.

— Там, где-то внизу.

— Где-то внизу, — повторил Константин. — Насосы в тридцатом, это хорошо. Отсеки, почти не разделены, это плохо. Огонь здесь… и я думаю уже здесь, и это плохо, даже очень. А если отсюда, то шанс есть… Только на этот раз господа, тушить будут все. На верху останутся пятеро. Макс, за главного. А все остальные… — Посмотрел на капитана. — И "старшие", и присутствующие…

— Ну это вряд ли, — возразил Фимион. — И медузу бы вам не отдал, но раз надо…

— Все! — строго сказал картограф.

— Скажите лучше, мы пойдем на рифы?

— Да.

— И что есть шанс?

— Учился бы так же хорошо, как вы, сказал бы: "шанса нет", а так…

Обратился к Максу:

— Сейчас спустимся вниз, посмотрим, что у нас горит. — Посмотрел на Лемма. — Если, через час не вернемся…


… и остановился. Слева доносилось сбивчивое дыхание Макса.

— Да, это здесь, месье, — сказал он. — Третий ярус… думаю, это конец.

Константин взялся за дверную ручку.

— Не стоит идти дальше капитан: посмотрите, как из щелей валит…

— Останься здесь, — попросил он кашляя. — Надо знать точно, какой отсек…

— Какой смысл?

— Думаю, есть смысл.

— Месье, если пойдете туда, то уже точно не вернетесь… не делайте этого…

Константин уперся лбом в дверь, стиснул зубы.

— Я вернусь, не могу дышать… я сейчас, — уже за спиной слышался голос матроса.

"Вся в саже… грязная какая… а ручка хромовая блестит… странно… удивительные штуки, эти ручки…Ну чего Костя? Чего встал-то?.. Это просто дверь… Сколько их было… Еще ода… такая же как другие… Просто, еще одна дверь…"

С силой потянул ручку вниз, отворил, и, зажав рот платком, переступил порог.


К вечеру небо заволокло тучами, начало моросить. Ночью поднялся ветер, и полило так, что и дождевая накидка уже не спасала. Пришлось спрятаться в сторожевую будку. Пол часа он разглядывал пристань сквозь дождевые кляксы на стекле. Какие-то подозрительные крутились возле дорогих яхт у северного причала, но у них там свои сторожа. "Вот обокрали бы какую, — размышлял он мечтательно, — разговоров было бы завтра. Можно было бы намекнуть на аванс. А так, скоро нас всех разгонят. В этом городе не так легко найти работу, а ведь когда-то…"

Согрелся, но за окном так завывало, а по крыше так колотило, что от одной мысли, о том что скоро опять делать обход, он ежился, и, чуть вскрикивая, вздрагивал.

"Как разросся город, как они все разбогатели… Тиру, что здесь есть, кроме порта… Тридцать лет сижу в этой будке… делаю их богатыми. Что бы они без меня?.. и где благодарность? Так, а это кто такие?!."

Он вышел из будки и окликнул:

— Эй чего нужно?! Кто разрешил?!.

Всего человек пять, те самые, которых видел у соседей, нагло, преступно, теперь расхаживали по его участку. Тоже в дождевых накидках, с глубокими, скрывающими лица, капюшонами. Никто из них не обернулся на оклик, хотел повторить уже грубее, но осекся: он узнал голос начальника порта.

— …тогда убирайте Эти! — требовал тот, от длинного плаща слева. Плащ вскидывал рукава, и досадовал:

— Ну я же говорил! Я же объяснял!

— Он сюда не зайдет! — поддерживали длинного, плащи справа. — Эти шхуны тоже надо убирать! А мы не успеем… Да итак, он спалил бы нам всю пристань.

— Мы зря волнуемся, месье: они идут к восточной бухте, чтобы там посадить корабль на мель. Даже захотят, сюда они не зайдут.

Все пятеро поднялись к сторожевой будке. Длинный, по лестнице забрался на крышу.

— Как я и говорил, месье! Они повернули. Ветер попутный… через пол часа будут там. Пора отправлять вельботы, месье.

— Отправьте людей, пусть иолы с восточной тоже подключаются, — сказал начальник порта.

— К нам их нельзя пускать, — раздался, раздраженный женский голос. — Пусть пройдут карантин.

— Уже распорядился. Они будут в бараках на косе…

Сторож проводил их взглядом. Только, когда скрылись из виду опустил руку. Кажется, все это время он отдавал им честь, кажется не дышал. Теперь набрал в грудь воздуха, судорожно выдохнув, не спеша поднялся по скользкой лестнице на крышу. Подобно долговязому, приложив ладонь ко лбу козырьком, долго разглядывал далекую пульсирующую красным завораживающим, диковинку.

"Дракон огнедышащий. Величаво. Таинственно. Страшно".


— Не страшно! — кричал Макс. — Снять его уже не успеем, рубите мачту!

— Месье, он приказал рубить бизань.

— Правильно приказал.

Корма, занялась еще сильнее: столб огня, осветил океан, облака, звезды. Стук топоров, крики, свист насосов, заскрипела мачта, ухнула вниз освещая борт факелом огненных парусов.

— Можем проскочить месье!

— Три румба вправо!

Затрещало с правого борта, полыхнуло из вентиляционных люков. Мелкими язвами обугливалась ссохшаяся обшивка. Языки пламени быстро скользили вверх по обоим бортам, от самой ватерлинии.

— Бросьте шлюпки! На борта! На борта лейте!

По палубе носились злые, остервенелые. Тащили, рубили, качали…

Вспыхивали паруса, взлетали искры, все медленнее, тяжелее шел корабль. Еще немного, всего ничего-то осталось… Скоро, скоро по песчаному дну потянется тонкая полоска от киля. И будут прыгать в воду моряки. И будут вытягивать их измученных, радостных за шкирки, и перевяжут раны, и оденут в сухое и чистое. И никто, никто сегодня больше не погибнет. Уже ждут у восточной отмели спасательные вельботы, подтянулись на лодках рыбаки, бросают якоря двухмачтовые иолы.

Это будет, будет, только чуть позже, а сейчас рвется в небо пламя, и с грохотом обваливается кормовая часть верхней палубы, и обжигает паром от хлынувшей в трюм воды. Но цела еще рубка, и раздуваются паруса, и кричит рулевой: — Не Слышу вас!

— Еще три влево! — вглядываясь в темноту уцелевшим правом глазом, кричит, назначенный согласно второго квартального постановления первого кабинета кадрового министерства, от пятнадцатого апреля этого года, на должность старшего картографа торговой шхуны "Цесариус", Константин Рум.


Конец.