Глава IV

Великобритания, Аутсленд, 1891 г.

Теннисный мяч летал над сеткой все быстрее и быстрее. Раскрасневшаяся Кэтрин металась по корту, с каждым разом все резче взмахивая ракеткой и разочарованно постанывая, когда второму игроку снова и снова удавалось с легкостью отбить пущенный ею мяч. Она старалась двигаться как можно проворнее, но ее светлое платье для игры в теннис, хоть и было страшно коротким и едва доставало до щиколоток, все-таки не давало девушке бегать достаточно быстро. А потому ей все время приходилось убегать с площадки и искать улетевший в траву мяч, после чего она кидалась в бой с новыми силами и опять замахивалась ракеткой, страстно надеясь, что вот этот мяч ее соперник обязательно пропустит…

— Роберт! — чуть не расплакалась она, когда он без особых усилий отбил очередную подачу, и мяч опять пролетел мимо ее ракетки. — Я больше не могу, давай отдохнем!

Молодой человек снисходительно улыбнулся, пожал плечами и удалился с корта по направлению к стоящей чуть в стороне скамейке, на которой сидели еще две девушки и женщина лет сорока пяти. Кэтрин, подобрав мяч, побежала вслед за ним. Свободного места на скамейке не было — она и так-то была рассчитана на двух человек — поэтому оба игрока в теннис просто остановились рядом с ней, улыбаясь расположившимся на ней зрительницам.

— Мама! — грустно вздохнула Кэтрин. — Старый Ворчун опять выиграл!

— Приведи себя в порядок, — строгим голосом велела ей старшая из женщин. Потом она посмотрела на молодого человека, и выражение ее лица стало более ласковым. — Кон, ты бы поддался ей хотя бы раз, что ли…

Юноша вспыхнул, но промолчал, однако весь его вид говорил о том, что сама мысль, чтобы кому-то поддаться, вызывает у него сильнейшее возмущение.

— А со мной сыграешь? — спросила его одна из сидящих на скамье молодых девушек.

— Не хочется, Этти, — покачал он головой.

— Давай я с тобой сыграю! — тут же предложила Кэтрин, рассчитывая, что со старшей сестрой у нее будет больше шансов на победу, чем с братом.

— Нет, ты сегодня уже достаточно наигралась, — возразила ее мать. — И ты слишком сильно этим увлекаешься. А Этти может поиграть с Роуз.

Третья девушка, все это время молчавшая, согласно кивнула и вместе с Этти поднялась на ноги. Роберт и Кэтрин протянули им ракетки и мяч, и две сестры степенно двинулись к корту. Младшая сестра, бросив на мать вопросительный взгляд и получив в ответ неохотный, но все же разрешающий кивок, поспешила за ними и остановилась на краю корта, чтобы лучше видеть игру. Роберт тоже стал следить за игрой, однако лицо у него при этом было такое скучающее и раздраженное, словно он делал это по обязанности или же просто потому, что больше заняться ему было нечем.

— Кон, ты чем-то расстроен? — спросила его мать. Она всегда называла старшего сына его вторым именем — Фолкон, а часто еще и сокращала его до одного единственного последнего слога.

— Нет, мама, что вы, — молодой человек присел рядом с ней на краешек скамейки и вымученно улыбнулся. — Просто немного скучаю. И я все время чувствую, что зря теряю здесь время.

— Но ведь ты не отдыхал несколько лет… — осторожно произнесла женщина. — И неизвестно, когда ты теперь в следующий раз сможешь сюда приехать. Неужели тебе с нами совсем не интересно?

Роберт снова открыл было рот для сердитого ответа, но в последний момент сдержался. Он все равно не сможет объяснить матери, почему ему было так плохо в своем родном поместье в кругу семьи: ни она, ни его сестры ни за что не поймут, как можно скучать рядом с близкими родственниками, которые тебя любят. Женщинам вообще не дано понять очень многое, а потому и вести с ними серьезные беседы не следует — бесполезно.

Ханна Скотт тяжело вздохнула — разговор со старшим сыном огорчал ее ничуть не меньше, чем его самого. Десять лет назад они с мужем с трудом могли скрыть свою радость от того, что их любимый Кон поступил в училище Форстера, начал меняться в лучшую сторону и из неряшливого и не слишком трудолюбивого мальчишки превратился в подтянутого, строгого к себе и к другим и безупречно-аккуратного молодого человека. Но теперь, когда он, впервые за долгие годы, приехал домой на целое лето и Ханна смогла как следует присмотреться к сыну, она поняла, что вместе с недостатками Фолкон лишился чего-то еще — чего-то неуловимого, что она не могла точно определить словами, но чего ей безумно не хватало. А тяжелее всего для миссис Скотт было то, что она уже не могла, как прежде, когда Кон был ребенком, откровенно поговорить с ним и расспросить его о том, что он чувствует. Между ними словно бы появилась невидимая, но совершенно непроницаемая стена и пробиться через нее у Ханны не было никакой возможности.

Зато что она по-прежнему могла, так это воспитывать своего младшего сына Арчи и дочерей, которые как раз сейчас снова слишком азартно увлеклись партией в теннис: восторженные голоса всех трех девушек так и звенели над кортом. А это для порядочных молодых леди было, разумеется, недопустимо, и Ханна уже начинала жалеть, что они с мужем разрешили дочкам заниматься этим беспокойным спортом.

— Девочки, заканчивайте! — громко произнесла миссис Скотт строгим голосом. — Нам пора домой.

Старшие сестры, Этти и Роуз, без возражений опустили ракетки и пошли к матери, которой Роберт помог подняться со скамейки. Кэтрин попыталась было начать спорить и уговаривать мать разрешить ей сыграть "самый последний разочек", но Ханна ответила ей таким ледяным взглядом, что девушка испуганно замолчала и, вслед за сестрами, побрела по аллее в сторону дома.

Вскоре им навстречу вышел глава семьи Джон Скотт, их с Ханной младший сын Арчи и самая юная из сестер по имени Грэйс. Теперь семейство Скоттов собралось полным составом, что с тех пор, как сыновья отправились учиться морскому делу, случалось очень редко. Джон окинул обоих сыновей быстрым оценивающим взглядом и украдкой улыбнулся. Мальчики выросли и сумели оправдать его надежды, сделать то, чего из-за слабого здоровья не смог он сам — они, как и его старшие братья, как и все остальные их родственники-мужчины, стали морскими офицерами! Особенно радовало Джона то, что с морской карьерой справился Роберт. Младший Арчи его так не беспокоил — он с детства с восторгом слушал рассказы своих дядюшек и мечтал скорее вырасти, чтобы стать таким же, как они. А вот Роберт… слушать истории о путешествиях он тоже любил, и глаза его при этом загорались не меньшим огнем, чем у Арчи, но в детстве старший сын предпочитал слушать их в уютной теплой гостиной, поближе к камину. И хотя возражать против желания отца отдать его в морское училище маленький Кон не смел, Джон не мог не видеть, что особого восторга оно у него не вызывает. Да к тому же лет до десяти Роберт был довольно слабым и болезненным, и порой его отец опасался, что старшему сыну придется разделить его судьбу: получить в наследство управление его пивоваренным заводом и до конца жизни слушать у камина рассказы о море от Арчи. А Джон чувствовал, что Роберту нужно не это: слишком уж мальчик был ленивым и несобранным, слишком трудный у него был характер — прозвище Старый Ворчун, которое раздосадованный отец дал ему, когда тот был совсем еще маленьким ребенком, говорило само за себя. В начальной школе привить Роберту усидчивость и аккуратность учителя не смогли. Вся надежда была на серьезное морское училище — уж там-то Ворчуна отучили бы ворчать и сделали настоящим британским офицером. Но туда его могли бы и не взять, да и сам он, несмотря на строгое воспитание, мог все-таки заупрямиться, а Джон Скотт не был уверен, что сумеет, в случае сопротивления, настоять на своем. К счастью, ему не пришлось этого делать: привычка Роберта слушаться родителей победила его нежелание учиться вдалеке от дома. И теперь рядом с Джоном шел не Старый Ворчун, а аккуратный, подтянутый морской офицер. И старший Скотт мог с полным правом гордиться им так же, как он гордился Арчи.

Все вместе Скотты вошли в дом и расселись по креслам и диванам в гостиной. Роберт мысленно поморщился, хотя внешне его лицо оставалось невозмутимым: до ланча оставалось еще около получаса, и все это время ему придется сидеть рядом с родными и слушать очередной скучный разговор родителей, время от времени получая разрешение вставить в него реплику. Тоска… А ведь он так рвался домой в первые годы обучения в Фареме, так тосковал по домашнему уюту на "Амфионе"! С таким теплым чувством вспоминал свое детство, когда главной его заботой было не опоздать в школу, куда он ездил верхом на Беппо, своем любимом пони, и избежать наказания за более, чем посредственные оценки! Да и позже это желание вернуться в прежнюю беззаботную жизнь доставляло Роберту немало неприятных минут. Он продолжал учиться, сдавал экзамены, служил на разных судах, мучился морской болезнью и все больше отвыкал от своего родного Аутсленда, куда, впрочем, не забывал регулярно писать, сообщая матери, что у него все хорошо, хотя это и не было правдой. Но не мог же он признаться, что во время плавания ему по-прежнему бывает очень тяжело и нередко не хочется вообще ничего делать — отец, не имевший, в отличие от своих старших братьев, возможности стать моряком из-за слабого здоровья, всегда мечтал, чтобы эту карьеру сделали его сыновья, и Роберт Фолкон не мог не оправдать его надежды. Приходилось терпеть и отгонять от себя мысли о доме…

Все изменилось после знакомства с Маркхемом. Подумав о той встрече, Скотт опять, как всегда бывало в таких случаях, мгновенно забыл, что сидит в гостиной собственного дома с родителями, братом и сестрами, и погрузился в воспоминания. Капитан "Ровера", корабля, на который юного Роберта отправили служить после окончания училища, объявляет о соревнованиях — гонках на шлюпках среди мичманов всех кораблей, входящих в их учебную эскадру, и о том, что Скотт тоже должен будет принять в них участие. Роберт старательно, хоть и без всякого удовольствия, готовится к гонкам, уверенный, что победы ему ни за что не достичь, и мечтающий лишь о том, чтобы прийти к финишу не самым последним. А потом наступает день соревнований, он садится в шлюпку и берется за весла, и внезапно весь окружающий мир, море и плывущие рядом соперники перестают для него существовать — остается только узкая водная "дорожка" впереди, по которой его шлюпка начинает двигаться вперед, все быстрее и быстрее. Роберт сильнее налегает на весла, он уже совсем выбивается из сил и не может понять, когда же, наконец, эта гонка закончится, когда впереди покажется финиш, как вдруг в мир снова возвращаются звуки, а потом и все остальное — с палубы "Ровера" и других кораблей эскадры доносятся радостные крики, и молодой человек вдруг понимает, что обращены они к нему, потому что он только что победил в состязании, оставив всех других мичманов далеко позади. Он с облегчением опускает весла, и, найдя глазами своего капитана, замечает, что тот оживленно что-то говорит стоящему рядом незнакомцу, который внимательно смотрит на победителя гонок…

А потом, во время обеда, куда были приглашены все участники соревнований, Скотт узнал, что этот суровый на вид незнакомец — и есть Клемент Маркхем. Знаменитый путешественник лично поздравил Роберта Фолкона с победой и предположил, что в будущем молодого мичмана наверняка ждет немало гораздо более серьезных успехов. И хотя эти поздравления, безусловно, были подготовлены Маркемом заранее и он сказал бы их любому победителю, Скотт почувствовал, что в его жизни что-то изменилось, произошло что-то неуловимое. Что именно, он и сам толком не мог понять, однако именно с того дня служба на корабле и занятия спортом, хоть и не стали для него более легкими, все же начали доставлять юноше определенное удовольствие. Те поздравления, о которых сам Маркхем, безусловно, уже давно позабыл, помогали Роберту сдавать экзамены и стоять на вахтах, бороться с качкой и наводить порядок на "Амфионе". Правда, потом он заметил, что чем легче ему удавалось переносить тяжелые моменты учебы и работы, тем меньше его тянет домой…

— Кон, ты слышишь? — голос матери вывел Роберта из задумчивости, и воспоминания о гонках и о встрече с Маркхемом тут же рассеялись. Возвращаясь в реальность своей родной гостиной, молодой человек незаметно вздохнул:

— Простите, мама, что вы сказали?

— Сходи, пожалуйста, на кухню, узнай, готов ли ланч, — повторила свою просьбу Ханна, и ее сын с готовностью вскочил с дивана, радуясь возможности хоть на несколько минут покинуть ведущих очередную неинтересную беседу родителей и откровенно скучающих в креслах сестер и Арчи. По этой же причине он, выйдя из гостиной, решил не слишком спешить и дошел до кухни довольно медленным шагом, а перед ведущей в нее дверью и вовсе остановился, выждав еще с полминуты. Однако тянуть время до бесконечности было невозможно, и, в конце концов, Скотт распахнул дверь и шагнул через порог.

— Миссис Хилл! — окликнул он повариху, одновременно оглядывая пустую кухню. — Скажите, пожалуйста, когда… — его голос смолк на середине фразы, и молодой человек, сморщившись, отшатнулся назад, к выходу из кухни — его взгляд натолкнулся на лежавшего на столе только что выпотрошенного цыпленка. Он даже не успел как следует рассмотреть мертвую птицу, но и того, что ему удалось увидеть, было более, чем достаточно: стекающая с разделочной доски на стол красная жидкость, свешивающаяся с нее же птичья головка с затянутыми сизой пленкой глазами, комок чего-то мокрого и блестящего красновато-сизым рядом с цыплячьей тушкой… Роберта передернуло, и он выскочил из кухни в темный коридор, торопливо прикрыв за собой дверь. От счастливого настроения, в котором он пребывал минуту назад, не осталось и следа — его место заполнили отвращение и страх перед окровавленной птицей. Скотт прислонился к стене рядом с дверью, глубоко вздохнул и сердито встряхнул головой: опять он пугается такой ерунды! С этим надо что-то делать, надо успокоиться, снова войти в кухню и дождаться миссис Хилл возле стола с цыпленком, иначе он просто сгорит со стыда! В конце концов, ему уже двадцать три года, он взрослый морской лейтенант, и бояться крови в его положении — позор.

Продолжая морщиться и специально опустив глаза в пол, молодой человек толкнул дверь кухни, но тут в конце коридора послышался торопливый стук каблучков, и к нему подбежала запыхавшаяся Кэтрин.

— Ворчун, ну что? — крикнула она, подбегая к старшему брату. — Что с ланчем? Мы тебя ждали-ждали…

Весь ее вид говорил о том, что девушка тоже безмерно рада была покинуть гостиную и убежать искать брата. Роберт вздохнул с облегчением и повернулся к ней:

— Миссис Хилл куда-то вышла, и я ее ждал.

— Так пошли ее поищем! — предложила Кэтрин, сунув голову в кухню и без всякого страха оглядев и стол с оставленным на нем цыпленком, и плиту, на которой что-то кипело в большом котелке. — Здорово, на обед будет курица! О, а вот и миссис Хилл идет! Миссис Хилл, а когда мы будем есть?

— Все готово, барышня, — ласково улыбаясь бойкой всеобщей любимице, отозвалась кухарка, и Кэтрин, просияв, несильно дернула Роберта за рукав:

— Здорово, а то я такая голодная! — пошли, скорее, скажем маме с папой, что можно идти в столовую!

— Иди, я тебя догоню, — спокойным, но строгим голосом ответил сестре Роберт, рассчитывая, что его суровый тон даст ей понять, что дергать других людей за руки для порядочной девушки недопустимо. Мисс Скотт немного смутилась и, пожав плечами, побежала обратно в гостиную, и вскоре до Роберта донесся ее звонкий голосок, радостно сообщающий остальным членам семьи о ланче. Молодой человек в очередной раз скривился и медленным шагом направился вслед за девушкой.