Валерий Ильин

Археология детства

Психологические механизмы семейной жизни

Эта книга адресована всем, у кого была, есть или будет семья. А также всем, кто сам был ребенком, у кого были, есть или будут дети. Потому что наше детство и отношения в родительской семье могут быть как причиной серьезных проблем, так и основной опорой и источником ресурсов во взрослой жизни. Вот почему так важно знать основные этапы жизни семьи и психологические особенности различных периодов детства, чтобы предупредить возможные ошибки и исправить уже совершенные. Идеи классиков западной психотерапии Э. Берна, В. Сатир, Э. Эриксона, Дж. Морено и др. не только мирно соседствуют в этой книге с воззрениями видных представителей отечественной религиозно-философской мысли И.А. Ильина, П.А. Флоренского, В.В. Зеньковского, но и образуют с ними некое единство, систему. Систему, адаптированную к современной российской действительности, ярко проиллюстрированную примерами из терапевтической практики автора и широко известными сюжетами мировой литературы. А также весьма доступно изложенную.

Книга представляет интерес не только для практикующих психотерапевтов, но и для социологов, культурологов и других специалистов.

Главный редактор и издатель серии Л.М. Кроль

Научный консультант серии Е.Л. Михайлова

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ

Я должен был больше места посвятить отцу: я реализую в жизни то, к чему он стремился, к чему так мучительно много лет подряд тяготел мой дед. А мать? Как-нибудь после. Я и мать, и отец. Я это знаю и поэтому многое понимаю.

Януш Корчак. Из дневника

Перед вами простая и местами веселая книжка о том, что иметь детей не так страшно, как нам рассказывали. Источники ее — прежде всего работы Эрика Эриксона и русских христианских философов — прекрасны и признаны в мире. Жанр я бы определила так: психологическая публицистика. Тема — вечная. Перо у автора — легкое. Чего еще желать?

Личное — очень личное — и внятно заявленное отношение автора ко всему на свете мило сердцу уже хотя бы тем, что позволяет с его оценками в чем-то и не соглашаться. Это и вправду ценно, ибо на вечную тему семьи и детей уже высказались все кому не лень, а споры — как и на любую подобную тему — практически бесконечны. Никто в этом вопросе не нейтрален, никто не свободен от собственного опыта — даже “проработанные” профессионалы. Автор откровенно пристрастен: восхищается, ворчит, иронизирует, сердится. А читатель тем самым волен что-то принять к сведению, в чем-то усомниться, а прямые оценки разделить, проигнорировать или оспорить, это уж кому как нравится. Получается, что читатель по отношению к тексту может быть активен и свободен — это ново и здорово.

…И все же: о чем эта книжка, кроме уже ставшего общим местом утверждения относительно важности раннего детского опыта, кроме стертого повторами “родом из детства”? Какие тени и отражения мелькают между строк, какой невысказанный вопрос витает в воздухе? Мне кажется — и это тоже совершенно личное мнение, — что внутренняя “пружина” и подтекст книги выросли из одного феномена современной российской культуры, имеющего отношение далеко не только к родительско-детским отношениям. Я имею в виду переживание отсутствия — зияния, просто-таки черной дыры на месте настоящей “отцовской фигуры”. Тоску по ней. Надежду на ее обретение не в семье, так в профессии, в книгах, в духовном опыте. Но без достойной ролевой модели даже искать — ох как трудно. Хоть совсем не становись взрослым. Не потому ли наши преуспевшие мужчины вне зависимости от возраста все равно похожи на важничающих подростков, а слово “авторитет” стало нуждаться в комментариях — мол, не в том смысле, а в обычном, прямом…

Почему папы никогда нет дома? Почему учитель — по большей части дуболом – военрук или вечно пьяненький “трудовик”? Почему так часто бывает стыдно за власть предержащих — может, и хотелось бы уважать и верить, но ведь не таким же! И на кого же стоит походить, “когда вырастешь”? Если на Брюса Уиллиса, явно симпатичного автору, то это еще очень и очень ничего. Кстати, где вы в последний раз встречали фразу “Твой отец гордился бы тобой”? Правильно, в “Гарри Поттере”. Приехали…

Автор представляет себе “правильную” семью и роль мужчины в ней, как будто достаточно слегка отодвинуть “теток” и “мамочек” — и отец сам поймет, как он важен, чего лишился сам и чего лишает ребенка. Если, к примеру, мужчина участвует в школьных делах сына, он тем самым объявляет их важными, мужскими. Если нет — сами понимаете, чье это хозяйство и где оно сидит у подрастающего мужичка вместе с Марь Иванной и ее требованиями про “поля в четыре клеточки”. В этом есть, что называется, правда жизни: чтобы поднять, следует смиренно нагнуться. И жестокий парадокс: превращаясь в ответственность, власть теряет блеск, а для того ли ее брали? Достаточно ли просто дать отцу подобающее место и уважение — не знаю. Заниматься с ребенком и быть в курсе его жизни и учебы — это ведь не только хотеть, это еще и уметь надо. А откуда ему это уметь? Уж не говоря о том, что это бывает скучно, тяжело и часто не ко времени. А главное — не будет “правильно понято” по-настоящему значимым окружением. Не семьей.

Автор, между прочим, подал личный пример: взял и написал книжку про детей и семейные дела. А они в нашей вечно воюющей патриархальной культуре по умолчанию считаются второсортными, то есть женскими — по сравнению с чемоданами компромата, ночными клубами, думской грызней, нефтяной трубой, зачисткой мятежных аулов, “звездными войнами” медиа-магнатов, чемпионатом по футболу, дорогими машинами, галстуками от Армани и другими Настоящими Делами. Вот написал бы про политический пиар или приемы соблазнения, как делают иные литературно одаренные коллеги, так были бы ему почет и уважение, тиражи и поклонники! Но у него, похоже, позиция. Для него, похоже, этот разговор про детство и жизненные циклы действительно важен и серьезен. И этот выбор — знал ведь, что делает, — вызывает уважение. А кроме того…

Если вынести за скобки мое с автором давнее знакомство и старинную симпатию к его профессиональным исканиям, а заодно и вообще все личное, литературное и даже научно-популярное, само появление этого текста можно робко расценить как некий симптом. Не начал ли пробиваться росток идеи осмысленного, человечного отцовства — в широком смысле, не только биологического, конечно… Того, которого так давно и трагически не хватает в современной российской культуре и истории. Суррогатов которого “ищут пожарные, ищет милиция” — кто в горних высях, а кто в придуманной дворянской родословной или пластиковых корпоративных модельках: лидер, команда… “Ищут давно и не могут найти…” Но если что-то очень нужно, а найти готовым не получается, оно обязательно появится: дозреет, родится, будет выращено. Хотелось бы надеяться на лучшее и на новое, и не только для семьи и детей…

Так вот, в этой неоднозначной книге масса нового, начиная с самого ее жанра и заканчивая попыткой в который раз увязать Восток и Запад, прямым обсуждением христианского взгляда на семью, интереснейшими наблюдениями за современными подростками, анализом привлекательности тоталитарных сект, примерами из практики автора.

Как и другие популярные книги по психологии, ее будут читать в основном женщины. А жаль.

Екатерина Михайлова

ОТ АВТОРА

Сказки счастливые и не очень

“Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему”, — так или примерно так начал свой знаменитый роман Лев Толстой. Далее граф пошел излюбленным путем всех великих и не очень великих писателей мира — ярко и подробно нарисовал мрачные коллизии жизненной драмы отдельно взятой несчастливой семьи. С незапамятных времен мировая литература, начиная с Гомера и кончая авторами современных детективов, отдает дань семейным несчастьям. Правда, довольно часто в художественных произведениях, особенно в сказках, после всевозможных неприятностей дело кончается свадебным пиром: “И стали они жить-поживать, да добра наживать”.

Не знаю как вам, а мне порой хочется узнать, что же произошло дальше. Как все-таки стали “поживать” герои? Какого именно “добра” они нажили? Сколько, например, у них родилось детей? Как и кто их воспитывал? Рассказывали ли им родители о тех испытаниях, которые пришлось пережить в молодости? А если вдруг, скажем, через десять лет совместной жизни принцу, ставшему к тому времени королем, довелось задержаться на охоте?.. Что переживала его супруга? Может быть, она просто ждала, зная, что в лесу можно заблудиться, но сильный и опытный король обязательно найдет дорогу и вернется к ней? Может быть, она проплакала всю ночь, думая о могучем и страшном колдуне, который, по слухам, обитает в этом лесу? А может быть, ей не давала заснуть мысль о юной красавице-принцессе из соседнего замка? Рассказала ли она супругу при встрече о своих чувствах, страхах, сомнениях? Как отреагировал король? Как он вообще относится к своей жене спустя десять лет после свадьбы? Доверяет ли он ей? Делится ли с ней своими проблемами? Может быть, он, например, считает, что государственное управление — “не бабское дело”? А как думает об этом королева?

Вопросы, вопросы… По-моему, их хватит не на один роман. И ответы вопреки тому, что декларировал Лев Толстой об одинаковости семейного счастья, в каждом таком романе будут разные.

Между тем почему-то никому не приходит в голову просто для разнообразия написать хотя бы захудалый рассказ о жизни семьи счастливой. Может быть, все дело в законах драматургии и счастье действительно всегда банально — одинаково? Может быть, это просто неинтересно?

Рискну предположить, что писатели не желают (а может быть, и не могут) писать романы о счастливых семьях по крайней мере по трем причинам. Во-первых, им не так-то легко найти в реальной жизни повод для вдохновения. Подумайте: много ли вы знаете по-настоящему счастливых семей?

Вторая причина вытекает из первой. Коль скоро (не буду кокетничать и прямо об этом скажу) несчастливых семей и, как следствие, несчастливых людей на этом свете гораздо больше, чем счастливых, обращаться к их чувствам и переживаниям, очевидно, выгодно с точки зрения популярности. (Как психолог и в каком-то смысле писатель утверждаю: каждому, кто берется за перо, не безразлично, “как его слово отзовется”).

В-третьих, любой, даже самый великий автор — такой же человек, как большинство из нас. То есть выросший, скорее всего, в семье несчастливой. Между тем создаваемые им миры и герои есть отражение его личностного восприятия мира. Его чувств, иллюзий, фантазий. В каком-то смысле слепок его жизни, его семьи. Или, говоря языком психологии, его личностные проекции. И это замечательно. В противном случае вместо “Илиады” и “Одиссеи” мы, весьма вероятно, имели бы трактат Гомера о коллективном бессознательном, а вместо “Анны Карениной” — сценарный анализ ее родительской семьи. Однако побочный эффект такого положения дел проявляется в уже отмеченном мною засилии семейных несчастий в литературе.

Однако при ближайшем рассмотрении все истории о семьях несчастливых, опять-таки вопреки Льву Николаевичу, при всем многообразии исторических эпох, фактологии, литературных стилей, оказываются в общем-то похожи, если не сказать банальны.

Как правило, все сводится к известному треугольнику: красивая женщина — несчастная или считающая себя несчастной в браке, супруг, по-своему к ней сильно привязанный, герой-любовник. В зависимости от конкретного произведения каждая из этих типичных ролей может нести самую разную эмоциональную и нравственную нагрузку. Так, образ героини варьируется от инфантильной жертвы несчастных обстоятельств (донна Анна в “Маленьких трагедиях” Пушкина) до бесстыдной и меркантильной хищницы (леди Винтер в “Трех мушкетерах”). В качестве обманутого супруга встречаются и безукоризненно порядочные, искренне любящие мужчины (боярин Морозов в “Князе Серебряном” А.К. Толстого) и бесчестные проходимцы (сэр Персиваль Глайд в “Женщине в белом” У. Коллинза). Герой-любовник с одинаковым успехом бывает и рыцарем без страха и упрека (тот же князь Серебряный), и бесстыдным и безответственным эксплуататором женских чувств и слабостей, каковым, в сущности, является Вронский в той же “Анне Карениной”.

Картина, естественно, дополняется другими участниками представления — завистниками, недоброжелателями, сводниками, моралистами и т.п.

Но смысл всего крутится вокруг исполнителей базовых ролей. Отношения же последних, при всей разнице антуража и человеческих качеств, сводятся к стандартному “танцу”. Каждый движется по замкнутому кругу, выступая то в роли насильника, то в роли жертвы, то в роли спасителя. Часто персонажи проходят такой круг несколько раз. При этом они всегда получают определенный психологический и социальный выигрыш: герой-любовник — подтверждение (явное или опосредованное) статуса “избранника судьбы” и, как следствие, повышение собственной значимости, подкрепляемое реакцией окружающих — восхищением, завистью, ревностью и т.п. Женщина же убеждается в том, что она — “прекрасная принцесса, плененная драконом”. Причем, если первая часть данного вывода представляет бесспорную ценность, наверное, для любой дамы по причинам вполне очевидным, то и вторая его половинка, не столь, быть может, привлекательная на неискушенный взгляд, влечет за собой определенные бонусы: постоянный (пусть даже и не вполне здоровый) интерес общества, право на сочувствие и внимание, а главное — служит отличной приманкой для героев самого широкого диапазона бесстрашия и безупречности, готовых, по законам жанра, прийти на помощь несчастной жертве чудовища. Само же “чудовище”, сиречь обманутый супруг, также получает свою долю “сокровищ”, а именно: моральное оправдание практически любого своего поведения по отношению к жене и детям, плюс все то же сочувствие и внимание — по крайней мере части социального окружения. (Для всех перечисленных базовых ролей возможны любые иные варианты выигрыша, в том числе и сугубо материального порядка.)

С другой стороны, все в этом мире имеет свою цену. И за полученное удовольствие приходится платить. Поэтому любая история о несчастной семье кончается либо фарсом, как, скажем, в семействе Лоханкиных из “Золотого теленка” И. Ильфа и Е. Петрова, либо трагедией, как в произведении графа Л.Н. Толстого.

При этом все взрослые люди — участники несчастливого действа взяли у жизни кредит счастья (как они его понимали) и расплатились по своим долгам. В конце концов, это их право.

Но в истории семьи Карениных, как и во многих других подобных историях, даже если они оканчиваются не столь ужасно, есть “один, который не стрелял…” Я имею в виду семилетнего Сережу — сына Карениных. Он единственный во всей этой истории, кто по-настоящему вызывает сочувствие — во всяком случае, у меня. Как и миллионы других детей, выросших или растущих сегодня в несчастливых семьях, Сережа ничего не выиграл, он только потерял. Он — реальная жертва. Взрослые втянули его в свои игры, сделали заложником своих отношений, мифов, иллюзий, не спрашивая его согласия и даже, по большому счету, не думая о нем. Его вынудили платить по чужим счетам. Платить страшную цену. Впрочем, еще более страшную расплату персонажи “Анны Карениной” уготовили другому ребенку, о котором, каюсь, чуть было не забыл. Если Сереже Каренину предстоит нелегкая жизнь без матери, в эпицентре нездорового интереса соседей, под прессом отцовского деспотизма, многократно усиленного переносом на сына отношения к родившей его женщине, то ребенка, которым забеременела Анна от Вронского, лишили даже такой жизни. Его, еще не родившегося, в буквальном смысле швырнули под поезд.

Я не знаю, состоит ли в этом самая страшная несправедливость нашего мира или же, наоборот, в этом заключена какая-то высшая, сверхчеловеческая правда, но детям не дано выбирать свою судьбу. Их судьба определяется в семье. Семья для ребенка — это некий дар свыше. Это даже не лотерея. Это предопределение, изменить которое он (по крайней мере до тех пор, пока не вырастет и не обретет какую-то меру самостоятельности) не в силах.

Впрочем, очень многие люди не в силах изменить это предопределение на протяжении всей своей жизни. Став взрослыми, они создают собственную семью “по образу и подобию” той, в которой родились и выросли. Они передают предопределение своим детям. И беда, если такое предопределение — не благословение доброй феи, а проклятие злой волшебницы…

Каждый психотерапевт, даже если он не работает с семьями, может засвидетельствовать: первопричина насилия, самоубийств, наркомании, пьянства, разрушенной карьеры, неудачной семейной жизни, душевных расстройств и, наконец, даже многих соматических заболеваний кроется в таком “проклятии”, полученном в детстве.

Воистину: “Мир не только строится в детской, но и разрушается из нее; здесь прокладываются не только пути спасения, но и пути погибели”1.

Не случайно И.А. Ильин, являющийся, по-моему, одним из самых тонких и глубоких исследователей этой проблемы, сравнивал семью со своеобразной живой “лабораторией человеческих судеб”. При этом он отмечал, что “…в лаборатории обычно знают, что делают, и действуют целесообразно, а в семье обычно не знают, что делают, и действуют, как придется”2.

Добавлю от себя, что как в лаборатории, так и в семье все происходит в соответствии с определенными закономерностями, механизм которых действует и оказывает влияние на происходящее вне зависимости от участников процесса. Их можно знать или не знать, считаться с ними или нет, но они так или иначе влияют на результат.

Исследователи, проводящие научный эксперимент, как правило, с такими закономерностями знакомы и в своей деятельности их учитывают. Действующие лица в “лаборатории человеческих судеб” очень часто по самым разным причинам эти закономерности либо игнорируют, либо вовсе о них не подозревают.

Кроме того, в науке лабораторный эксперимент потому и называется “лабораторным”, что он проводится в специальных условиях, позволяющих минимизировать реальные потери в случае неудовлетворительного результата или, не дай Бог, катастрофы. Даже при проведении так называемых полевых испытаний предусматриваются специальные меры безопасности. Скажем, новый самолет поднимает в воздух экипаж, состоящий не просто из опытных летчиков, а из испытателей — людей, специально подготовленных для действий в экстремальных ситуациях, осознающих степень риска и тяжесть возможных последствий.

Взрослые же в своих семейных лабораториях ставят опасные, зачастую смертельные эксперименты сразу, что называется “в живую”. Образно говоря, они отправляют в рейс не испытанный, часто вообще не пригодный для полета самолет, предварительно набив его ничего не подозревающими пассажирами. Эти пассажиры — их дети.

Здесь я должен сделать принципиально важное, на мой взгляд, отступление. За свою, увы, уже не такую короткую жизнь и не такую уж маленькую (слава Богу!) психотерапевтическую практику я не встречал родителей, которые бы сознательно желали зла своим детям или хотели сделать их несчастными.

Это делает меня оптимистом в отношении будущего. Еще больше оптимизма придает то обстоятельство, что в жизни мне встретилось много замечательных женщин — жен, матерей (состоявшихся и потенциальных), несущих истинную любовь и подлинное человеческое тепло. Во избежание двусмысленности хочу заметить: когда я говорю “замечательная женщина”, то не имею в виду “моя любовница”. Кроме того, я знаю по крайней мере нескольких мужчин по-настоящему сильных и надежных.

Теперь вернемся к предмету нашего разговора. Причина распространенности “семейных проклятий” кроется, на мой взгляд, не в злой воле огромного большинства людей, а в том, что, желая сделать для своих детей “как лучше”, родители делают пресловутое “как всегда”. То есть неосознанно воспроизводят по отношению к ребенку и друг к другу те нездоровые, я бы сказал, нечеловеческие отношения, которые они усвоили, будучи детьми, в семье своих родителей.

В этой книге мне хочется показать, как, в какие моменты, под воздействием каких сил формируются в семье механизмы, делающие людей несчастливыми. Я хочу предложить вам взглянуть на жизнь человека и, может быть, на вашу собственную жизнь через призму семьи и постараться понять законы, по которым формируется и живет в семье человеческая личность. Кроме того, я рискну предложить вашему вниманию некоторые способы сделать реальные шаги к тому, чтобы изменить свою жизнь, если вы ощущаете потребность в таких изменениях.

Я не страдаю манией величия в ее крайних проявлениях и потому не ставлю своей целью сделать то, что не удалось ни И.А. Ильину, ни В. Сатир, ни Э. Берну, ни многим другим более опытным и, наверное, куда более талантливым, чем ваш покорный слуга, людям — избавить человечество от проблемы несчастливых семей. Но если кто-то, прочитав эту книгу, почувствует желание быть чуть-чуть внимательнее к своим близким, встать на какой-то момент на их точку зрения в семейном конфликте или просто спросит себя: “Насколько я хорош (а) как отец, муж, жена, мать, и если действительно хорош (а), могу ли стать еще лучше?” — то вы тем самым убедите меня, что кусок жизни, отданный настоящей работе, прожит не зря.

По ходу изложения я постараюсь избавить вас от психологизмов и профессионального жаргона, но без некоторых специальных терминов, увы, не обойтись. Вот я прочитал написанное и уже наткнулся на “базовые роли”, “проекции”, “сознательно”, “неосознанно”. Придется объясниться. В конце концов, коллеги и те, кто уже знаком со всеми этими терминами, могут просто перевернуть страницу.

Несколько слов о психоанализе

и кое о чем еще

Начну, пожалуй, с главного. Все современные психологические школы так или иначе исходят из того, что человеческое сознание, психика или, если хотите, душа — дело не в терминах (лично мне ближе последнее) — состоит как бы из двух частей. Светлое поле — те знания, способности, потребности, чувства, желания и т.д., которые осознаются человеком в данный момент и которые он, следовательно, может контролировать и использовать. Осознанные потребности и желания он может сознательно — то есть руководствуясь своей доброй волей удовлетворять или оставлять без внимания. В отношении их у человека имеется свобода выбора.

Те же качества и потребности личности, которые остаются в темных областях, так сказать, тайниках души, оказываются вне нашего контроля. Они объективно существуют, но мы о них как бы не знаем. “Как бы” потому, что они порой дают о себе знать в снах, смутных влечениях, беспричинных на первый взгляд переживаниях. Оставаясь вне нашего контроля, они зачастую влияют на нашу жизнь вопреки нашей воле. Мы не можем воспользоваться теми ресурсами и возможностями, о которых не имеем ясного представления, даже если они у нас есть. Мы не можем свободно выбирать, стоит ли удовлетворять потребность, о которой не подозреваем. Но если такая неосознанная потребность или желание существует, то она начинает самореализовываться, влияя неявным для нас образом на наше поведение. Иными словами, человек не имеет возможности выбора по отношению к неосознанной части своей личности. И чем больше эта часть, тем менее человек свободен в принятии решения, в выборе жизненного пути. Именно в темных закоулках души человека гнездятся порой драконы. И эти драконы, о присутствии которых он не подозревает, временами прорываются наружу и овладевают человеком, превращая его в чудовище. В этих же закоулках скрываются и проклятия, программирующие человека на поведение, делающее его нечастным. В свое время К.Г. Юнг предложил прекрасную, на мой взгляд, модель, иллюстрирующую сознательное и бессознательное. Он представил человеческую душу в виде шара, плывущего в космической темноте. На поверхности шара горит фонарь. Пространство, освещенное им, и то, что в этом пространстве находится, — и есть светлое или ясное поле сознания. То же, что погружено во мрак, является подсознанием. Образ шара не случаен. Каким бы ярким ни был фонарь, всегда останется темная область на противоположной стороне шара. Каким бы совершенным, духовно и психически здоровым ни был человек, что-то внутри себя он все равно не будет осознавать. Но чем ярче горит свет в душе человека, тем полнее он может использовать ресурсы своей личности, а, следовательно, тем полнее реализовывать себя в жизни. Чем ярче этот поистине фаросский свет, тем шире свобода выбора человека, тем в большей степени он обладает свободой воли — пожалуй, главным качеством, отличающим его от животных.

Еще одно понятие, без которого не обойтись, — это идентичность. Ведущий авторитет в данной области Э. Эриксон характеризовал ее как “субъективное вдохновенное ощущение тождества и целостности”3, переживаемое личностью. Это нечто, что соединяет прошлое и будущее, воспоминания и мечты, внутренний и внешний мир отдельного человека в единую вселенную. Причем каждый элемент этой вселенной, будучи частью единого целого, сохраняет свою уникальность и неповторимость. Родоначальниками современного понимания идентичности Эриксон считает “двух бородатых патриархов” — У. Джеймса и З. Фрейда. Не оспаривая данное утверждение, я позволю себе привести в дополнение к определению Э. Эриксона цитату из труда о. Павла Флоренского, посвященного истории философии и, в частности, соотношению единичного и общего:

“Слезы и улыбки, радость и горе, грехи и подвиги отдельного человека не “похожи” друг на друга и не объединяются ни в каком “вообще”; но они не суть простое неупорядоченное, необъединенное, некоординированное множество, а суть именно энергии одного лица, суть едино в лице, и в них, в этих многовидных энергиях, познается… единая духовная мощь лица”4.

Осознание личностью всех собственных многообразных проявлений как действия единого центра, “единой духовной мощи”, о которой говорит о. Павел, своей, если угодно, “самости” я бы и назвал ощущением идентичности.

Уф! Кажется, с основами психоанализа покончено. Надеюсь, я вас не слишком утомил. Теперь еще чуточку терпения. Надо сказать пару слов о ролях и сценариях.

Разновидностей ролей в жизни существует великое множество. В книге речь идет главным образом о ролях психологических. Под ними понимается то актуальное состояние души, в котором пребывает человек в конкретный момент своей жизни или которое чаще всего проявляется в отношениях с конкретным человеком. Психологическая роль может соответствовать или не соответствовать требованиям реальной ситуации. Иными словами, психологическое состояние, а, следовательно, реакции и поведение человека могут быть адекватны или неадекватны тому, что происходит на самом деле. Поясню на примере. Скажем, руководитель, проводящий совещание сотрудников (социальная ситуация “начальник — подчиненный”), может выступать как заботливый или же строгий и требовательный отец семейства, как деловой и объективный взрослый человек или как, скажем, капризный ребенок. Все это роли психологические, отражающие его актуальное состояние. Я не случайно упомянул, что в одной и той же ситуации человек может вести себя как родитель, как взрослый или как ребенок. Вообще-то разновидностей психологических ролей тоже существует великое множество (например, упомянутые выше насильник, спаситель, жертва). И столь же много их классификаций. Но для простоты изложения в дальнейшем — за исключением случаев, оговоренных особо, — я буду придерживаться модели, предложенной Эриком Берном.

Он говорил о том, что в душе каждого человека живут как бы три субличности: родитель, взрослый и ребенок (дитя). Отсюда название: РВД-модель. В каждый момент своей жизни индивид пребывает в одном из этих состояний “Я” — эго-состояний. И тогда он чувствует, мыслит и действует в рамках преобладающего эго-состояния. Функциональное содержание этих состояний может быть описано следующим образом.

Р (“Родитель”) — источник социально-нормативной информации, содействующей преемственности поколений. Это состояние “Я” включает в себя социальные установки и стереотипы поведения, усвоенные из внешних источников, преимущественно от родителей и других авторитетных лиц. Это могут быть:

а) совокупность полезных, проверенных временем правил и руководств;

б) определенный набор предрассудков и предубеждений.

В процессе общения Р-позиция обычно проявляется в критичном, оценочном поведении по отношению к другим, в менторских, “отеческих” высказываниях и замечаниях, а также в оказании покровительства, защиты, в протекционизме.

В (“Взрослый”) — основа реалистического поведения. Ориентированное на сбор и анализ объективной информации, это состояние организованно, активно, разумно, адаптивно и характеризуется действиями на основе хладнокровной оценки ситуации и бесстрастных рассуждений.

Д (“Дитя”) — эмоционально-непосредственное начало в человеке. Оно включает в себя все импульсы, естественно присущие ребенку (изобретательность, любознательность и доверчивость, но также капризность, обидчивость и др.). Д-позиция включает укоренившийся в структуре личности ранний детский опыт взаимодействия с окружающими, способы реагирования и установки, принятые по отношению к себе и другим: “Я — хороший” или “Я — плохой”, “Другие — плохие” или “Другие — хорошие”. Внешне это состояние выражается в следующих формах:

а) как детски непосредственное отношение к миру — творческая увлеченность, наивность гения;

б) как архаичное детское поведение — упрямство, злость, обидчивость, легкомыслие 5.

Э. Берн ввел также понятие “жизненного сценария”. Согласно его подходу, драма жизни начинается с момента рождения человека. Сценарий записывается в эго-состояние Ребенка через общение между родителями и ребенком. По мере роста дети приучаются играть различные роли и неосознанно ищут тех, кто играет дополнительные роли. Когда они становятся взрослыми, то исполняют свои сценарии в контексте того социального окружения, в котором живут. Сценарии могут быть конструктивными, деструктивными или непродуктивными, то есть никуда не ведущими. Семейный сценарий содержит установленные традиции и ожидания для каждого члена семьи, которые успешно передаются из поколения в поколения.

Помимо личных сценариев, которые формируются в детстве в результате непосредственного влияния членов семьи, Э. Берн отдельно выделяет понятие “эписценария” для описания сценариев, которые передаются в оформленном виде из поколения в поколение, “как горячая картофелина”. Как правило, это и есть то самое “семейное проклятие”, и если ничего не предпринять, оно может воспроизводиться снова и снова. Дальше мы увидим, как и почему это происходит.

На этом мне хочется закончить с теорией и вернуться к предмету нашего разговора — к жизни человека в семье. Но прежде чем в семье родится первый ребенок, должна родиться сама семья. Итак, с чего же все начинается?

— Как ваша фамилия, товарищ рядовой?

— Орлов!

— Молодец, орлом будешь летать!

— А ваша?

— Генералов!

— Молодец! Генералом станешь!

— А ваша?

— Козлов…

— Ну, ничего, ничего…

В подобных случаях, по мнению Берна, “человек ощущает нечто вроде проклятия предков, из-за которых ему со дня рождения суждено быть неудачником”4.

Между прочим, нечто подобное во влиянии имени на последующую судьбу человека задолго до Берна усматривали некоторые представители русской религиозно-философской традиции. Так, еще в начале 1920-х годов, о. Павел Флоренский в своем труде по ономатологии отмечал:

“…Общечеловеческая формула о значимости имен и связи с каждым из них определенной духовной и отчасти психофизической структуры, устойчивая в веках и народах, ведет к необходимому признанию, что в убеждениях этого рода действительно есть что-то объективное и что человечество, всегда и везде утверждая имена в качестве субстанциальных сил или силовых субстанций или энергий, имело же за собою подлинный опыт веков и народов…”5.

Он же, говоря о функциях имени по отношению к своему носителю, выделял две: так сказать, номинальную и сакральную.

“Во-первых, оно представляет своего носителя, указывая, кто есть некто, и затем, что есть он. Во-вторых, оно противопоставляется своему носителю, влияя на него — то как предзнаменование грядущего, то как орудие наговора, то, наконец, как орудие призывания…

Таким образом, имя оказывается alter ego своего носителя — то духом-покровителем его, то существом, одержимым враждебными силами и потому губительным”6.

Кому-то все сказанное об именах, возможно, покажется или надуманным, или отдающим мистикой. На мой взгляд, никакая идея или теория, касающаяся человека, его жизни и отношений с другими людьми, ни в коем случае не должна абсолютизироваться. То, что оказывается верным применительно к миллионам людей, может оказаться совершенно неприменимым к отдельной конкретной личности. Не случайно К.Г. Юнг, истолковавший за свою практику примерно 80000 сновидений, учил своих последователей тому, что они должны изучить все, что возможно, о символах и их значении и… забыть все это, как только начинают новую работу с реальным человеком. По словам Юнга, “индивидуальное — вот единственная реальность”7.

И все же, прежде чем назвать ребенка в честь его дедушки, подумайте о том, начало какого сценария вы можете заложить, сделав это. Может быть, дедушка был очень энергичным и целеустремленным человеком, многого добился в жизни и умер, не дожив до пятидесяти, от рака или неудачной хирургической операции? Может быть, он был очень добрым и отзывчивым, но слишком мягким человеком и прожил жизнь под каблуком своей жены? А может быть, дедушка имел все задатки талантливого художника, но по каким-то причинам ничего не добился на этом поприще и по сей день ищет утешения в бутылке?

Сделайте такой анализ по возможности спокойно и объективно, прежде чем принять решение о том, как вы назовете своего будущего ребенка. Просто так. На всякий случай…

— Сынок, почему же ты молчал до сих пор?

— До сих пор все было в порядке, — пожимает плечами мальчик.

Следующая альтернативная пара базовых параметров личности в типологии Майерс — Бриггс — сенсорность (S) — интуитивность (N). Она определяет способ, которым человек собирает необходимую информацию о мире. Согласно Юнгу, это одна из ведущих, определяющих функций человеческой личности. Основное различие между сенсорным и интуитивным типом состоит в том, что первые тщательно изучают детали и конкретные параметры явления, как бы складывают целую картину из отдельных кирпичиков. Вторые, напротив, предпочитают воспринимать картину в целом, окинув ее одним взглядом. Если что-то выпало при этом из поля зрения, то интуитивисту проще и удобнее добавить отсутствующую деталь, используя свое воображение и фантазию, чем снова и снова обращаться к предмету изучения. Можно сказать, что интуитивисты видят лес, сенсорики — отдельные деревья.

Если, например, попросить человека описать какую-либо хорошо ему знакомую комнату, то сенсорик предоставит вам точные и исчерпывающие данные о ее метраже, количестве и размере окон. Он назовет количество стульев, размер и местоположение дивана, порядок размещения картин на стенах, книг на полках и цветов на подоконниках. Интуитивист же может ограничиться сообщением типа “Это спальня” или “Это гостиная” и считать, что тем самым все сказано. При запросе на дополнительную информацию представитель этого типа будет использовать понятия общего характера: большая — маленькая, светлая — темная, уютная — неудобная. С этим связана одна очень типичная сложность, с которой сталкиваются дети N-типа в школе. Забегая вперед, хочу сказать о ней несколько слов. Многие учителя в обязательном порядке требуют прописывать подробный план сочинения и все формальные шаги решения математического уравнения. Невыполнение этих требований зачастую расценивается как грубая ошибка, со всеми вытекающими… Наверное, у них есть какие-то основания для подобного подхода. Однако ребенком-интуитивистом данные условия обычно воспринимаются не просто как бессмысленные и формальные придирки со стороны учителя, но и как реально и серьезно мешающие выполнению основной задачи. Отсюда стремление их игнорировать, приводящее к конфликтам. Коль скоро об этом зашла речь, позволю себе поделиться собственным видением ситуации. Я бы не стал доказывать такому учителю его некомпетентность в некоторых вопросах. Просто объяснил бы ребенку, что иногда бывает даже полезно в виде тренировки постараться выполнить требования, которые кажутся неудобными и нелогичными. Но сделал бы это без всякого нажима, памятуя о том, что оценка, сниженная за подобные вещи, не имеет ровно никакого отношения ни к литературным, ни к интеллектуальным способностям школьника.

На различиях между сенсориками и интуитивистами зиждется очень много непонимания и конфликтов в мире людей. Они проявляются повсюду — на работе, в личных отношениях и особенно часто в быту. Яркую картину того, как воспринимаются привычки и склонности интуитивиста человеком сенсорного типа, проживающим с ним под одной крышей, дает А. Конан-Дойл, устами доктора Ватсона:

“…Когда я вижу, что человек держит свои сигары в ведерке для угля, табак — в носке персидской туфли, а письма, которые ждут ответа, прикалывает перочинным ножом к деревянной доске над камином, мне, право же, начинает казаться, будто я образец всех добродетелей. note 2 Комнаты наши были вечно полны странных предметов, связанных с химией или какой-нибудь уголовщиной, и эти реликвии постоянно оказывались в самых неожиданных местах, например, в масленке, а то и в еще менее подходящем месте. Однако больше всего меня мучили бумаги Холмса. Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно если они были связаны с делами, в которых он когда-либо принимал участие, но вот разобрать свои бумаги и привести их в порядок — на это у него хватало мужества не чаще одного или двух раз в год”10.

Отношения родителей и детей — едва ли не самая благодатная почва для такого рода непонимания и конфликтов. В период, когда дети начинают активно проявлять инициативу, эта почва обильно удобряется тем, что ребенок, даже принадлежащий к сенсорному типу, склонен к фантазированию, некоторой беспорядочности и невнимательности. А родители, пусть даже сами они выраженные интуитивисты, испытывают мощный прессинг архаичных представлений о том, что “с младых ногтей” детей следует приучать к порядку и дисциплине. Я не случайно мельком уже упомянул игрушки, которые часто бывают разбросаны тут и там. Дети этого возраста вообще предрасположены к тому, чтобы перевернуть в доме вверх дном все, что только возможно. Проблема заключается в том, что для интуитивного ребенка комната, представляющая собой сцену погрома, воспринимается не безобразной, напоминающей помойку кучей игрушек, мятой одежды, пакетов с недопитым соком и мандариновых корок, но первозданным Хаосом, дающим неограниченные возможности для полета фантазии и проявления инициативы по созданию новых миров. Кроме того, в очень структурированной, упорядоченной обстановке интуитивисты зачастую теряются, начинают чувствовать себя “не в своей тарелке”.

Я не столь беспорядочное существо, как мистер Шерлок Холмс, и потому один-два раза в год меня без постороннего напоминания посещает благочестивая мысль о том, что неплохо бы разобрать свои бумаги и навести хоть какой-то порядок на письменном столе. В тех случаях, когда я заставляю себя совершить такой подвиг, жизнь моментально становится чертовски сложной. В нужный момент под рукой не оказывается ни нужной книги, ни дискеты, ни телефона, ни ручки. Если мое рвение простирается дальше письменного стола и архива, то проблематичным становится вовремя успеть на работу или на важную встречу — с утра (и не только) не найдешь ни часов, ни подходящей рубашки. Про ключи лучше не вспоминать! Какое-то время я честно пытаюсь раньше вставать, запомнить новое местоположение нужных вещей, возвращать их туда, откуда взял. Все это кончается тем, что в один прекрасный момент я с сожалением бросаю взгляд на свой идеальный порядок, делаю глубокий вдох и переворачиваю все вверх дном. Ручки, бумаги, кассеты, пульт от телевизора и даже ключи моментально находятся. Рискну предположить, что подобный мотив присутствует и в действиях ребенка-интуитивиста, устраивающего очередной тарарам.

Сенсорный же ребенок может создавать проблемы своей неуемной тягой к тому, чтобы квантифицировать все подряд. Иными словами, разобрать на составные части не только новую игрушку, но и вообще все, что возможно. Его толкает к этому как любознательность, присущая всем детям такого возраста, так и потребность сенсорной личности в тщательном исследовании деталей всего и вся. В том числе розеток и выключателей, электрических ножей и стиральных машин. Кроме того, сенсорные дети нуждаются в ясных, четких и развернутых инструкциях. Многие родители, в первую очередь, естественно, относящиеся к интуитивному типу, могут воспринимать эту естественную потребность таких детей как бестолковость, нежелание считаться с их требованиями и даже издевку.

Третья пара альтернатив в рассматриваемой нами типологии — думающий или мыслительный тип (T) и чувствующий тип (F). Так же, как и предыдущую, Юнг считал эту пару ведущей в структуре личности. Данная дихотомия описывает процесс принятия человеком решения. Уже из названия этой пары очевидно, что люди, принадлежащие к думающему типу, при принятии решения опираются на факты, их изучение и анализ. Чувствующие же руководствуются в первую очередь эмоциями. Важно отметить, что это единственная в типологии Майерс — Бриггс пара предпочтений, связанная с полом. Большинство мужчин в европейской культуре (примерно две трети) — думающие, большинство женщин (также две трети) — чувствующие. В обыденном сознании этот факт часто фиксируется в рассуждениях о “женской логике” как альтернативе логике “нормальной” и мужской отстраненности и “бесчувственности”.

Проблемы чаще всего возникают в случае, когда реальное положение вещей не соответствует сложившемуся стереотипу. То есть женщина оказывается принадлежащей к думающему типу, а мужчина — к чувствующему. Мальчик F-типа может восприниматься отцом (и не только отцом) как чересчур мягкий, прилипчивый, феминный.

С другой стороны, думающая девочка зачастую производит на родителей впечатление недостаточно ласковой и любящей. Точно такие же трудности порой испытывают дети в отношении родителей, чей тип по данному параметру не соответствует стереотипным ожиданиям.

Надо сказать, что в первые три года жизни, как, впрочем, и в два последующих, такие разночтения меньше влияют на жизнь семьи, чем другие. Они начинают ярко проявляться позднее.

Последняя, четвертая пара предпочтений в типологии Майерс — Бриггс определяет стиль жизни человека. Различаются личности, ориентированные на результат (J) и на процесс (Р). Уже из названия параметров очевидно, что для представителей J-типа целью любой деятельности является достижение конечного результата кратчайшим путем и с наименьшими затратами. Они тщательно планируют свою деятельность, включая отдых, неуклонно следуют намеченному и, начав что-либо, стараются довести дело до конца во что бы то ни стало. Люди же, центрированные на процессе, получают удовольствие от самой деятельности. Результат для них вторичен. Если представителю Р-типа, взявшемуся за что-то, приходит в голову идея, кажущаяся более интересной и привлекательной, то ему ничего не стоит бросить начатое и приступить к реализации нового плана. Разница между J и Р становится очень понятной на следующем примере. Если два человека, представляющие каждый из этих типов, одинаково любят играть в карты, то из первого, скорее всего, получится профессиональный игрок, имеющий четкий план на каждый вечер и без колебаний прерывающий игру, как только он выиграл то, что наметил выиграть, или, наоборот, достиг лимита проигрыша, заранее определенного на случай невезения. Второй же, по всей вероятности, стяжает славу заядлого картежника, ведущего игру ради игры и остающегося за карточным столом “до упора”, что бы ни происходило.

Проблемы и противоречия, возникающие между J и Р, во многом схожи с теми, которые я описал, когда говорил о различиях между сенсориками и интуитивистами. Если же эти два вида различий еще и накладываются друг на друга, то жизнь очень осложняется. Родителям J-типа ребенок

Р-типа может казаться совершенно неуправляемым, не способным хоть как-то контролировать свое поведение. Его неожиданные желания и внезапные переключения с одной деятельности на другую могут восприниматься даже как поведение, неадекватное до такой степени, что требуется вмешательство специалиста. Для ребенка же бесконечные попытки родителей так или иначе заставить его довести что-то до конца превращаются в непрерывное наказание неизвестно за что. Кроме того, мама и папа воспринимаются как на редкость скучные и занудные существа, совершенно не способные понять и оценить ничего нового.

С другой стороны, целеустремленность и настойчивость сына или дочери J-типа часто воспринимается родителями Р-типа как вызов, проявление эгоизма и неповиновения. Взрослые в таких случаях, как правило, стремятся занять жесткую позицию, даже если она им не свойственна, пытаясь навязать свою волю во что бы то ни стало. Во взаимоотношениях с трехлетним ребенком это нередко удается сделать. Однако малыш, ориентированный на результат, лишь ждет удобного случая для следующей попытки “построить” маму и папу, которые кажутся чересчур легкомысленными и непоследовательными для взрослых. В итоге все повторяется сначала, и жизнь превращается в бесконечную череду подобных “боданий”.

Все, что мы сказали о базовых различиях, необходимо учесть при подготовке к заключению вашего первого контракта с сыном или дочерью 11.

Оценка возможных рисков

и определение границ вторжения.

Выяснение условий и ожиданий

Прежде чем приступать к собственно к переговорам после того, как мы уяснили для себя мотивы поведения наших детей, связанные с их личностными особенностями и потребностями развития, стоит определить еще две вещи. Во-первых, какова максимально допустимая степень инициативы и связанного с ней риска, гарантирующая безопасность для жизни и физического здоровья сына или дочери. Постарайтесь быть реалистичными и объективными. Я понимаю, что многим мамам это трудно. Особенно учитывая то, что в три года, при всех своих неимоверно возросших возможностях, человек все еще весьма уязвим. Однако если мы действительно любим наших детей и по-настоящему переживаем за их жизнь, мы должны по-разному действовать в ситуациях, когда маленький человек хочет сам залезть на детскую горку или сам перебежать через дорогу. Несчастные случаи, увы, иногда бывают и на детских горках. Поэтому, как и при решении других уже знакомых нам непростых задач, делайте это вдвоем. Все соображения о том, почему “ум хорошо, а два лучше”, в полном объеме применимы и к данной ситуации.

Во-вторых, по-прежнему оставаясь по возможности реалистами и учитывая собственные желания и потребности (на которые вы, напомню, имеете полное право), определите, насколько вы готовы позволить ребенку вторгаться в ваше личное пространство. В какой мере вы согласны изменить привычный жизненный уклад, идя навстречу потребности сына или дочери проявлять инициативу и их личностным особенностям.

Если вы достигли некоторой ясности по этим двум позициям, сделайте еще один шаг. Подробно расскажите друг другу о своих личных требованиях к поведению сына или дочери и пожеланиях о том, какими вы хотите их видеть. Обсудите все это и выработайте единую позицию. Нечто подобное можно сделать и гораздо раньше, даже до момента зачатия. Но в обсуждаемый нами момент такой шаг становится насущно необходимым. Я уже говорил, насколько важно уже с момента рождения, чтобы требования папы и мамы к сыну или дочери не противоречили друг другу. Сейчас, когда мы собираемся предъявить свои требования в открытой и ясной форме и хотим, чтобы ребенок их понял и принял, это становится сверхважным. Поясню на примере, о чем конкретно идет речь. Понятно, что все родители в мире желают видеть своих детей красивыми, здоровыми, умными, добрыми… Какие, спрашивается, могут быть противоречия? Но представим себе, что мальчик постоянно слышит от папы: “Ты должен быть сильным и уметь постоять за себя!”. Мама же без конца повторяет: “Нужно всегда быть вежливым! Драться нехорошо!”. Таким образом, родители перекладывают на плечи ребенка сложную аналитическую работу по синтезу тезиса и антитезиса. Разумеется, в три года он не в состоянии самостоятельно справиться с подобной задачей.

Поэтому, получая столь противоречивые, во многом взаимоисключающие инструкции про то, как нужно жить, ребенок, оказавшись между двух огней, начинает вести себя неадекватно ситуации, результатом чего становится частый неуспех и родительское недовольство. Нередко конечным результатом подобной раздвоенности и связанного с ней постоянного напряжения становится серьезное невротическое расстройство. Чтобы избежать такого развития событий, работу по устранению противоречий должны выполнить родители.

Заключение контракта.

Правила и санкции

Ну вот, теперь, кажется, все готово. Можно сформулировать правила, по которым в дальнейшем будет жить семья. Не будем забывать, что нам предстоит договориться с еще очень маленьким человеком. Поэтому правила должны быть четкими, ясными и не слишком многочисленными. Естественно, они будут включать в себя какие-то запреты для ребенка. Обязательно объясните основания таких запретов в понятных сыну или дочери выражениях. Уважаемые папы и мамы моего любимого интуитивного типа! Помните: совершенно очевидная для вас недопустимость кормления птичек стоя на подоконнике перед распахнутым настежь окном далеко не столь очевидна для трехлетнего человека! Убедитесь, что правила поняты и приняты ребенком. В случае категоричного неприятия какого-то пункта не спешите “продавливать” его во что бы то ни стало. Проявите терпение. Выясните, что стоит за этим неприятием. Услышьте своего сына или дочь. И только потом принимайте решение о том, как поступить. Если вы найдете возражения маленького человека основательными и почувствуете готовность пойти ему навстречу, не бойтесь сделать это. Поверьте, ваш родительский авторитет в результате такого шага нисколько не пострадает. Скорее наоборот. Ребенок, убедившись, что к его мнению относятся серьезно и уважительно, охотнее воспримет ваши требования как продиктованные не силой, но любовью и опытом.

Не будем также забывать о том, что, коль скоро принимаются определенные правила, то за их нарушения должны быть предусмотрены определенные санкции. Если выше, кратко касаясь вопроса о наказаниях детей более раннего возраста, я рекомендовал применять их крайне осторожно и даже вовсе исключить, то теперь настаиваю на их необходимости. Мы подошли к моменту, когда ребенок способен и должен воспринять и осознать правила поведения и причины их необходимости. Он должен также иметь ясное представление о том, что последует за их нарушением. Такое подкрепление норм поведения, если хотите поведенческий тренинг, в этом возрасте, на мой взгляд, просто необходимо. Не случайно И.А. Ильин отмечал, что в семье должны закладываться основы здорового правосознания и законопослушности личности.

Другое дело, что наказание не должно быть жестоким и не причинять физических или моральных страданий. До сих пор встречаются сторонники порки, рассказывающие небылицы о том, будто в лучших частных школах Англии потомков лордов обильно кормят “березовой кашей”. Ответственно заявляю: подобной дикости там не существует уже давным-давно! Разумеется, за исключением самодеятельности отдельных психически и сексуально неполноценных лиц, с которыми, увы, можно столкнуться где угодно. Находятся и любители истязания детей, пытающиеся подкрепить свои взгляды авторитетом Священного Писания. От них иной раз приходится слышать, что Иисус Христос призывал отцов сокрушать ребра своим сыновьям. Между тем ничего подобного в Евангелии нет! Такие ревнители благочестия занимаются клеветой на Господа Бога.

Если же наказание не причиняет страданий и ребенок понимает его причину, то оно не влечет за собой формирование негативного образа родителей и восприятие их как источника угрозы. Более того, коль скоро мальчик или девочка заранее предупреждены о последствиях своего поступка, они вообще не связывают неприятности с личностью матери или отца. Наказание в этом случае есть реализация принципа “Закон суров, но это закон”. Как говорится, ничего личного. Здесь заложен, на мой взгляд, глубокий нравственный смысл: ребенок учится искать причины случившегося не во внешней злой воле или неблагоприятном стечении обстоятельств, а внутри себя. В осознании собственной неправоты. Он учится не только проявлять инициативу, но и контролировать ее, тем самым обретая новую степень внутренней свободы. Заканчивая разговор о наказании, хочу добавить, что, решая вопрос о конкретном проступке и применении соответствующих санкций, родители не должны ни на минуту забывать: речь идет о еще очень маленьком человеке. Поэтому всякий раз стоит проявить внимание и понять, что же произошло на самом деле. Скажем, если ночью ребенок входит в вашу спальню, хотя вы договорились, что он не должен этого делать, прежде чем реагировать на поступок, нужно понять: ему просто так захотелось или он чего-то испугался.

Первые проявления сексуальности.

Как говорить с ребенком на “скользкие” темы

Я не случайно привел пример со спальней. После трех лет родители впервые сталкиваются с проблемой детской сексуальности. Сколько бы ни обвиняли Фрейда в “пансексуализме”, невозможно отрицать тот факт, что в этом возрасте мимо внимания ребенка просто не может пройти различие в строении тела отца и матери, в том, как они одеваются. Он неизбежно сталкивается с различными аспектами проявления сексуального влечения взрослых друг к другу. Помимо половых различий в облике и поведении взрослых ребенок начинает подмечать разницу и между мальчиками и девочками. Я не склонен вслед за ортодоксальными фрейдистами утверждать, что каждый трехлетний мальчик непременно желает заменить отца в его сексуальных отношениях с матерью, а каждая девочка — мать в ее сексуальных отношениях с отцом. (Согласно Фрейду, ребенок в какой-то момент убеждается в неосуществимости своего желания, следствием чего является глубокая фрустрация и страх. Негативные эмоциональные последствия такого открытия он, собственно, и называл эдиповым комплексом.) Вместе с тем, на этой стадии помимо очевидного любопытства и любознательности, связанной с вопросами пола, безусловно, имеет место и генитальная возбудимость у ребенка и, как следствие всего этого, фантазии на сексуальной почве. Именно потребность в генитальных ощущениях может подталкивать ребенка к тому, чтобы всеми правдами и неправдами оказаться в родительской постели. При этом очень часто в качестве обоснования такого желания выдвигается тезис о том, что “одному мне страшно”. Вот почему понять истинные причины ночного визита сына или дочери важно еще и с этой, довольно щепетильной точки зрения.

Если вы пришли к выводу, что ребенком движет именно сексуальность, ни в коем случае не стоит показывать ни возмущение, ни смущение. Ведь детские сексуальные фантазии могут быть и завораживающими, и пугающими одновременно. В случае, когда страх ребенка перед пробудившимся влечением и содержанием картин, нарисованных воображением, подкрепляется соответствующей родительской реакцией, может сформироваться генерализированное, глубинное чувство вины — “странное чувство, потому что оно надолго поселяет в голове молодого человека уверенность в совершении им каких-то страшных преступлений и поступков, которые он в действительности не только не совершал, но и биологически был бы совершенно не в состоянии совершить”12.

Поэтому реакция родителей на подобные проявления должна быть чрезвычайно взвешенной. В нашем случае хорошим выходом из ситуации будет ответ на то, что произнесено вслух. То есть, коль скоро ребенок ссылается на страх (что, между прочим, в каком-то смысле правда), родитель одного с ним пола может отвести его в детскую и побыть там какое-то время вместе с сыном или дочерью. Таким образом, получая внимание и не сталкиваясь с отвержением, смущением, гневом со стороны родителей, ребенок вместе с тем не находит удовлетворения своей потребности в генитальных ощущениях и, убедившись в бесперспективности вторжения в родительскую спальню, скорее всего вскоре откажется от таких попыток. Немаловажно, что подобная реакция взрослых в данной ситуации не заостряет внимания ребенка на ее объективно сексуальных аспектах и его собственных сексуальных фантазиях и, следовательно, не генерирует чувства вины за них.

Спокойствие стоит сохранять и при столкновении с более открытым проявлением детской сексуальности. Скажем, когда ребенок проявляет живой интерес к обнаженному телу представителей противоположного пола, что практически неизбежно, или впервые задает столь пугающий и приводящий в замешательство многих взрослых вопрос: “Как я появился на свет?”

Прежде всего, давайте договоримся: если нечто подобное происходит, это ни в коем случае не означает, что мы являемся родителями будущего сексуального маньяка или нимфоманки. Это означает, что ребенок нормально развивается. Поэтому не будем нарушать его нормальное развитие и формировать “комплекс кастрации” нашим гневом, страхом, попытками пристыдить. Не будем также загонять в угол самих себя, рассказывая идиотские басни про аистов и капусту. Врать вообще, как известно, нехорошо. Еще хуже, по-моему, врать собственным детям. Можете считать меня неисправимым идеалистом, но я абсолютно убежден: никакая ложь недопустима в отношениях между людьми, вне зависимости от их пола, возраста, социального положения. Соврав, вы, возможно, и обманете своего визави, но тем самым распишетесь перед самим собой в собственной слабости, трусости, неправоте. И жить со всем этим, какие бы доводы в свое оправдание вы ни приводили, придется именно вам, а не тому, кого вы обманули. Я уже не говорю о возможности разоблачения вашей лжи. А ведь в нашем конкретном случае разоблачение совершенно неизбежно. И последовать оно может совершенно неожиданно и гораздо раньше, чем рассчитывают родители, радеющие за нравственность и добропорядочность своих детей, якобы принесенных аистом либо обнаруженных на капустной грядке!

Поэтому давайте говорить друг другу и нашим детям, сколь бы малы они ни были, правду и только правду. Другое дело, что не всегда можно и нужно говорить всю правду. В нашем случае мне представляется правильным рассказать ребенку, не затрагивая чисто сексуального аспекта родительских отношений, что он есть желанный плод любви, что появился он из маминого живота, что для того, чтобы такое случилось, папа должен был очень сильно любить маму и заботиться о ней. Хочу спросить блюстителей чистоты детских нравов и нравов вообще: что во всем этом пошлого или безнравственного? Прошу также обратить внимание на важный момент: все сказанное — чистая правда и прямой ответ на детский вопрос. Ребенок ведь не интересовался тем, в какой именно позе совершали родители акт его зачатия.

Очень часто родители и другие взрослые, сталкиваясь с первыми проявлениями детской сексуальности, реагируют не на то, что реально происходит с сыном или дочерью, а на собственные страхи, предрассудки и фантазии, связанные с сексом. Нередко мамы и папы подсознательно чрезмерно тревожащиеся по поводу этой темы, начинают путано и бестолково рассказывать “про это”, даже не удосужившись выяснить, о чем на самом деле спросил ребенок. В зарубежной психологической литературе весьма распространен следующий анекдот:

“Мама! Откуда я здесь взялся?” — задает вопрос мальчик, вернувшись из детского сада. Мама, смутившись, затягивает знакомую песню про аистов и капусту. Ребенок, внимательно выслушав, говорит: “Гм! Все это очень интересно! Но учительница сегодня спрашивала, кто откуда приехал. Мэри — из Калифорнии, Джо — из Техаса. Я хотел узнать, откуда я”.

Отдавая себе отчет в присутствии сексуальных мотивов в психической жизни и поведении детей в период от трех до шести лет, не стоит в то же время и преувеличивать их значение.

“Эта “генитальность”, безусловно, рудиментарна, она — ожидание чего-то и часто бывает практически незаметной. Если ее специально не провоцировать соблазном или подчеркнутыми запрещениями и угрозами “отрезать это” или особыми обычаями вроде сексуальных игр в детских группах, то такая генитальность может проявляться разве что в каких-то особо завораживающих переживаниях, которые вскоре становятся настолько пугающими и бессмысленными для ребенка, что подвергают-

ся репрессиям. (Имеется в виду, подавляются самим ребенком. — В.И.)”13.

Не случайно сам Фрейд следующий этап развития человеческой личности характеризовал как период латентной (скрытой) сексуальности, когда сексуальные мотивы отходят на второй план и практически не проявляются в мыслях, фантазиях и поведении ребенка.

Итак, при благоприятном развитии главным фактором формирования личности с трех до шести лет является “высвобождение детской инициативы и чувства цели для выполнения взрослых задач”14.

— Как я могу трогать плод чужого труда, чужих размышлений без разрешения автора?!

— А если автор Вам не позволит, что Вы будете делать? — последовал ехидный вопрос из зала.

— Найду выход. В конце концов, напишу свое в углу на стенке, — заявил упрямый старик.

Это стало для меня хорошим уроком и заставило задуматься о многом. Может быть, стоит отнестись к труду и творчеству наших детей хотя бы с долей того уважения, с которым старый академик относился к труду и творчеству всех людей, в том числе тех, кого видел впервые в жизни?

Теперь поговорим о более сложном продукте, который предстоит создать ребенку, — о продукте нематериальном, связанном с началом учебы и с тем, какое “место под солнцем” займет ваш сын или дочь в школе.

Что ждет его в школе?

Естественно, первое сентября в первом классе — это событие для всей семьи. И не только событие, но и испытание, если хотите, стресс. Не случайно в психодраматических группах, которые я веду, очень многие люди разного пола, возраста и социального положения выделяют момент начала школьной жизни как одну из наиболее эмоционально значимых и драматичных (пожалуйста, не путайте драму с трагедией) точек своей, так сказать, линии жизни.

Надо оговориться, что с формальной точки зрения многие дети в нашей стране, к сожалению, “выходят в свет” значительно раньше, чем достигают шестилетнего возраста. Я имею в виду ясли, что во всех случаях не здорово, и детские сады, многие из которых по реальному своему содержанию совсем не “детские” и далеко не “сады”. Но даже для таких детей школа есть нечто иное. Здесь ему предстоит уже не в игровом пространстве, а в реальности решать взрослые задачи, играть взрослые социальные роли, строить взрослые отношения. Школьная ситуация вынуждает ребенка опираться на собственные личностные ресурсы в куда большей степени, чем во все предыдущие годы. Успешность или неуспешность ребенка в этом новом мире и, соответственно, глубинное осознание им своей компетентности либо неуспешности прямо зависят от того, насколько качественно реализованы задачи формирования личности на предыдущих этапах развития. Насколько сформированы все те базовые личностные параметры, о которых шла речь в предыдущих главах. Именно их оформленностью характеризуется, на мой взгляд, готовность ребенка к школе, а вовсе не тем, знает ли он десяток-другой английских фраз и умеет ли включать компьютер.

К сожалению, многие родители, движимые в первую очередь пресловутым желанием “быть не хуже других”, вернее, быть “такими, как все”, настойчиво лишают своих детей детства, заставляя их в пять, а то и в четыре года заниматься арифметикой и чистописанием. Кто-то делает это сам, кто-то прибегает к услугам всевозможных “прогимназий” (интересно бы узнать, что на человеческом языке может означать это идиотское слово) или нанимает репетиторов. Мне хочется спросить таких людей: зачем вы вообще отдаете ребенка в первый класс, если все, чем там занимаются, вами уже пройдено? Ей-богу, вместо того чтобы кормить “прогимназии”, купите дорогой конструктор или даже Барби — толку все равно будет больше! И плевать, что думают по этому поводу коллеги на работе. Смеяться последними будете вы!

Коль скоро мы вспомнили “прогимназии”, невозможно обойти вниманием и “гимназии”. О хронической убогости нашей системы образования написаны килограммы, а то и тонны статей, и я не хочу здесь распространяться на эту тему. Могу лишь засвидетельствовать, как человек и специалист, в свое время непосредственно занимавшийся этими проблемами: все то негативное, что сказано и написано про школу, — чистая правда, точнее, ее небольшая часть. Добавлю также, что с появлением всевозможных “альтернативных программ”, “вариативности образования”, “негосударственных учебных заведений” и прочих “педагогический инноваций” степень идиотизма по сравнению со “славным прошлым” не только не уменьшилась, но, пожалуй, даже возросла.

К традиционной “совковой” системе воспитания, подчеркивающей необходимость делать то, что сказано, и ратующей за самоограничение, всемерно эксплуатировавшей чувство ответственности младшего школьника, добавилось более современное течение, направленное на продление детства, пытающееся дать возможность узнать что-то необходимое в игре. Это можно было бы расценить как безусловно положительное движение и даже прорыв, если бы не ставшее привычным “хотели как лучше, а получилось…”.

К сожалению, обе тенденции в большинстве конкретных случаев проявляются в крайней форме, тем самым обесценивая то положительное, что в них имеется. Если говорить о них применительно к формированию чувства компетентности у ребенка, то становится ясно, что первая крайность в лучшем случае может сделать школьника всецело зависимым от внешних инструкций, предписаний и обязанностей, дав ему таким образом достаточно необходимых знаний и развив чувство долга. В этом случае платой за результат может оказаться то, что он “никогда не разучится этому самоограничению, доставшемуся дорогой ценой, но не являющемуся необходимым, из-за чего в будущем сделает и свою жизнь, и жизнь других людей несчастной и в свою очередь у своих детей сломает их естественное стремление учиться и работать”4. В худшем же случае ребенок, оказавшись в такой системе обучения, может столкнуться с тем, что все, чем он хорошо владеет, чему он научился за предшествующие годы, не встречает одобрения и понимания у педагогов и одноклассников. Наоборот, его раз за разом заставляют повторять то, что ему совершенно неинтересно или просто не получается. Если происходит “застревание” в такой ситуации, то формируется устойчивое чувство собственной неполноценности.

Если же в школе господствует противоположная тенденция, доведенная до крайности, то там прежде всего учат всему и одновременно ничему. Мне в свое время довелось консультировать частную школу, исповедующую подобные принципы. Тринадцати– и четырнадцатилетние подростки там примерно раз в четверть организованно отправлялись на недельку-другую в Питер побродить по Эрмитажу, раз в месяц устраивали какой-нибудь школьный спектакль либо КВН и практически каждую неделю ходили в театр или консерваторию. И при этом делали по пятнадцать ошибок на квадратный дюйм сочинения.

Кроме того, если вернуться к младшим школьникам, то для них при сохранении поля для самостоятельного творчества одновременно насущно необходимыми остаются ясные формулировки задачи и указания, задающие, так сказать, направление движения. Эта потребность “прекрасно отражается в знаменитом вопросе, заданном одним ребенком: “Учитель, мы должны сегодня делать то, что мы хотим?”5

Если системе нашего образования в целом редко удается совмещать две указанные тенденции в разумных пропорциях, то, к счастью, по-настоящему хорошие учителя, умеющие это делать, в природе существуют. И встречаются, слава Богу, не так уж редко. Наверное, многие из нас могут вспомнить такого учителя. Каким-то непостижимым способом этим людям удается не на словах, а на деле найти к практически каждому ребенку тот самый индивидуальный подход, о котором так любит разглагольствовать “педагогическая общественность”. А может быть, они просто умеют и любят хорошо делать свое дело вопреки известной шутке Бернарда Шоу о том, что те, кто умеет и может что-то делать, делает это, а тот, кто не умеет и не может — учит, как это делать. Мне повезло, я встретил в своей жизни не одного такого учителя. Имя самого первого из них, с которым наши пути пересеклись именно в начальной школе, я, к сожалению, не помню. Боюсь, я его даже и не знал. Дело происходило в третьем классе. Родители получили квартиру, и я оказался в новом коллективе. И, как назло, именно в этот момент на уроках физкультуры нас стали обучать прыжкам через “козла”. Занимался этим молодой атлет, у которого, по-видимому, было много куда более интересных и важных дел, чем Валера Ильин из третьего “В”. Но чувство долга подвигало его на то, чтобы снова и снова заставлять меня потешать класс своими безуспешными потугами. Надо сказать, что я и тогда выделялся своим ростом, поэтому мои неудачи в покорении “козла” вызывали взрывы здорового смеха удвоенной силы. Чем дальше, тем более страшным чертом становился в моих глазах “козел”. Дело принимало серьезный оборот… И тут мне повезло. Неожиданно атлет заболел. Замещать его на очередной урок физкультуры пришел невысокий и немолодой уже мужчина в спортивном костюме. Он внимательно посмотрел на то, как я в очередной раз “воткнулся” в ненавистный снаряд, и вместо привычного “давай еще раз” спросил, как меня зовут. И сказал: “Валера, посмотри на деревяшку, которая лежит перед “козлом”. Вообще-то она называется “гимнастический мост”. Но это не главное. А главное то, что я положил ее там не просто так. По ней нужно не пробегать, а напрыгивать на нее. Тогда мост сам перекинет тебя через снаряд. Попробуй еще раз”. Я попробовал. Получилось.

Мораль сей басни проста: не важно, какова школа, в которую пойдет ваш ребенок. Скорее всего, она далеко не идеальна вне зависимости от количества изучаемых иностранных языков и величины месячного взноса за обучение. Между прочим, школа, в которой происходили только что описанные события, считалась по тем временам весьма престижной. Важно, каков учитель, которому вы доверяете своего ребенка. На это указывает Э. Эриксон в следующем замечании: “Развитие чувства неполноценности, переживание, что из тебя никогда ничего хорошего не выйдет, — вот та опасность, которая может быть сведена к минимуму педагогом, знающим, как подчеркнуть то, что ребенок может сделать, и способным распознать психиатрическую проблему”6.

Поэтому, выбирая место, где будут учиться сын или дочь, самое главное не ознакомиться с рекламными проспектами (во всех них написано практически одно и то же) и не даже встретиться с директором учебного заведения (его спич также легко прогнозируем), а посмотреть в глаза человеку, который будет непосредственно учить ребенка. Если вы увидели в них то, что хотели увидеть, то все остальное вторично. Между прочим, неплохо познакомить и самого ребенка со школой и будущим учителем и посмотреть на его реакцию, расспросить потом о первом впечатлении. Особенно важен такой визит для детей-интровертов. Они чаще, чем экстраверты, сталкиваются с трудностями на первых порах. Возможность заранее познакомиться с пространством, в котором будет протекать отныне значительная часть их жизни, как бы измерить его собственными шагами, “обжить” в первом приближении, облегчит им процесс адаптации. Но и для детей-экстравертов подобная экскурсия окажется не лишней. С той лишь разницей, что для них на первый план выступает знакомство не с пространством, а с учителем.

Брюс Уиллис как “последний бойскаут”

и “русский джентльмен”.

Специально для родителей мальчиков

Есть еще один очень важный аспект, связанный с началом школьного обучения. Он касается исключительно мальчиков. Я уже отметил, что в этот период ребенок начинает идентифицироваться со своим полом на поведенческом уровне. Он учится тому, что есть мужчина или женщина, наблюдая за поведением родителя своего пола и воспроизводя соответствующую модель поведения. Поскольку значительную часть своей жизни младший школьник проводит вне контакта со своими реальными родителями, но все еще нуждается в их опеке, он ищет замещающую фигуру. Вполне очевидно, что такой фигурой для первоклассника (и не только) как бы автоматически становится учитель.

Между тем практически сто процентов учителей начальных классов в нашей школе — женщины. В результате мальчики сталкиваются с серьезным конфликтом. Они идентифицируют себя с папой и хотят быть мужчинами. При этом в шесть-семь лет у них еще самое смутное представление о содержании этого понятия. О том, что такое мужское поведение. Единственное, что они знают наверняка, — это то, что мужчины отличаются от женщин и, следовательно, должны вести себя не так, как женщины.

Поэтому большинство мальчиков-первоклассников, имея перед глазами почти исключительно женские способы поведения, начинают осваивать свою мужскую роль методом “от противного”. То есть не так, как женщины. Не случайно едва ли не самым страшным оскорблением в мальчишеской среде в этом возрасте является указание на то, что кто-то делает нечто (бьет по мячу, поет, дерется, зубрит) “как девчонка”. Такое отношение — все, что делают женщины, неправильно и не соответствует мужскому достоинству, — распространяется не только на соседку по парте, но и (неосознанно, разумеется) на учительницу. Именно поэтому в начальной школе мальчики, как правило, менее прилежны и успешны, чем девочки. В основе этого лежит подсознательное убеждение, что поскольку учительница — женщина, то знания и вообще всякая интеллектуальная деятельность есть занятие сугубо женственное, не достойное настоящего мужчины. Более того, не достойно настоящего мужчины все или почти все, что одобряется учительницей. Не случайно ученики, которые не могут похвастать хорошими оценками, чье поведение вызывает бесконечные нарекания, куда более уважаемы и авторитетны в среде одноклассников, чем “пай-мальчики”.

Результатом такого научения “от противного” может стать формирование малопривлекательной и, увы, достаточно распространенной мужской “персоны” — нарочито грубоватой, а в крайних случаях хамоватой, чрезмерно агрессивной, предпочитающей сначала действовать, а потом думать (или не думать вовсе), сводящей понятие приятного времяпрепровождения к пиву и футболу.

Более того, если учительница, например, демонстрирует качественные и очень здоровые формы женского поведения (а это подразумевает и присутствие в них подлинно мужского начала), то в этом случае мальчики, оставаясь все в той же логике научения “от противного”, зачастую начинают осваивать и присваивать деструктивные формы женского поведения, как антитезы поведению учительницы. В этом случае они нередко приобретают склонность к демонстративности и аффектам или же, наоборот, становятся инфантильными и отстраненными. По мере взросления мальчики нередко превращаются в образцы для подражания младших представителей рода мужского и передают им “по наследству” усвоенные в раннем школьном возрасте дисфункциональные поведенческие модели.

Другой способ компенсации младшими школьниками дефицита примеров мужского поведения в их реальной жизни, находящийся буквально перед глазами и потому весьма распространенный, — обращение к образам соответствующих персонажей фильмов и литературных произведений (сегодня в гораздо меньшей степени). Именно в силу своей популярности и востребованности этот способ заслуживает того, чтобы остановиться на нем подробнее.

В современной отечественной психологической, искусствоведческой и прочей публицистике сломано немало копий и зазубрено не меньше шашек в спорах о разрушительном влиянии на детскую психику пресловутого “насилия на экране”, “вульгарности”, “низменности” и “примитивности” героев боевиков и т.п. Естественно, в первую очередь достается Голливуду, в котором иные горячие (в смысле нездоровые) головы видят чуть ли не главную и единственную причину всех детских и подростковых проблем. Причем “фабрике грез” достается практически в равной степени и от религиозных фундаменталистов (точнее было бы сказать от лиц, страдающих генерализированным бредом на религиозной почве), и от многих представителей отечественной “богемы”. И если первые зачастую не имеют сколько-нибудь внятного представления об объекте своих сногсшибательных “разоблачений”, поскольку не смотрят “сатанинские” фильмы, то вторые, по идее, прекрасно знают предмет, ибо не только охотно потребляют “низкопробную” американскую продукцию, но и сами нередко подвизаются в аналогичных жанрах. Разница только в техническом и художественном уровне “родных” и импортных блокбастеров.

Я, разумеется, не считаю, что любому фильму с маркировкой “made in USA” забронировано место в анналах мировой культуры. Если говорить серьезно, в массе голливудского ширпотреба немало откровенного мусора, который, пожалуй, не стоит затраченной на съемках пленки. Я просто хочу заметить, что, во-первых, там существует выработанная годами своего рода культура подачи “чернухи” на экране. Поэтому даже в фильмах, где действуют серийные убийцы и маньяки, сцены сексуального и физического насилия дозированы, “закавычены” и, как правило, не носят запредельно натуралистичного и, следовательно, травматичного для зрительской психики характера. Во-вторых, построенные по нехитрой логике “хорошие парни” борются с “плохими парнями”, абсолютное большинство фильмов жанра “action”, по определению, не могут романтизировать, показывать в выгодном свете или, если угодно, пропагандировать деяния и нравы этих самых “плохих парней”*. В-третьих, “хорошие парни”, как правило, действительно хороши с точки зрения демонстрации типичных форм мужского поведения. Причем, если речь идет о качественном высокобюджетном блокбастере, где играют высокопрофессиональные, а зачастую просто выдающиеся актеры, образ положительного героя не сводится к мускулатуре и решительности “настоящего мачо”, но приобретает личностную многомерность и человечность. Проблема мальчишки, который осознанно или на уровне бессознательного берется лепить себя, свою персону с “настоящего киногероя” не в том, что последний “убог и примитивен”, а в том, что он слишком сложен и неоднозначен.

Чтобы было понятно, о чем идет речь, приведем какой-нибудь конкретный пример. Скажем, образы, созданные великолепным актером Брюсом Уиллисом. Все его персонажи в высочайшей степени наделены чувством долга, находчивостью, чувством юмора, способностью к самоиронии, отвагой, высоким профессионализмом, сумасшедшим везением. Этот фейерверк качеств настоящего — без всякой иронии — мужчины можно продолжить. При этом героям Уиллиса знакомы боль, страх, сомнение, что делает их еще симпатичнее и почти переносит из мира киношных икон в мир живых людей. Но только почти. Потому что в мире живых людей свернуть шею вооруженному до зубов террористу — чертовски трудное и рискованное предприятие, не говоря уже о том, что не каждый день предоставляется такая возможность. А вот, к примеру, размахивать кулаками перед носом одноклассника — дело сравнительно легкое и безопасное, особенно если он пониже ростом и поуже в плечах. И эта возможность, если вы учитесь в школе, лежит в кармане практически постоянно. Быть по-настоящему и в любой ситуации остроумным способен не каждый человек, даже обладающий врожденным чувством юмора. Научиться бросать циничные реплики по всякому поводу и сквернословить без всякого повода легко может каждый. Для того чтобы за трехдневной щетиной и подчеркнутой небрежностью костюма окружающие чувствовали изящество, стиль и шарм, необходимы не только вкус, чувство меры, но и своего рода искусство. А вот для того, чтобы просто не бриться и ходить в мятых брюках, не требуется ничего. Мало того, можно экономить на пене для бритья и стиральном порошке. Можно еще долго продолжать в том же духе. Однако уже очевидно: изнанкой, тенью “крепкого орешка” и “последнего бойскаута” выступает все тот же типаж хамоватого, скандального мужика, выведенный в старом анекдоте в образе “русского джентльмена”, который “слегка выбрит, до синевы пьян, с трудом отличает Эдиту Пьеху от “Иди ты на…”. В этом смысле очень показательны (и не случайны!) те эпизоды фильмов, по которым можно судить о повседневной жизни героев Уиллиса. Все они, будь то полицейский, агент секретной службы, психотерапевт, до того момента, пока не завертелась кровавая карусель, пока не возникла необходимость спасать себя и других, — типичные неудачники. У них не устроена семейная жизнь, рушится карьера, они одиноки и по большому счету никому не нужны. Если бы не “счастливый случай”, предоставленный сценаристом, они, скорее всего, такими бы и оставались. Не случайно, как становится ясно из очередного продолжения истории Джона Маклейна (“Крепкий орешек”), всякий раз после того, как отгремели фанфары и отщелкали камеры репортеров, герой возвращается в свой привычный мир — мир бесконечных склок с начальством, уличных скандалов и семейных неурядиц.

Таким образом, на подсознательном уровне перед школьником, осознанно выбирающим киногероя как объект для подражания, предстают две ипостаси персонажа. Одна — “персона”, про которую, собственно, и снят фильм — идеал, труднодостижимый как в силу предельно высокого качества личности, так и по причине ее прочной “завязанности” на максимально экстремальном и героизированном сценарном контексте, маловероятном в реальной жизни. Другая — “тень”, которая, будучи реальной частью внутренней сущности идеального героя даже в рамках киносценария, легко реализуется в самой заурядной повседневности.

Поэтому, когда мальчик говорит себе и другим: “Я хочу быть как Брюс Уиллис”, — его бессознательное часто выполняет только что проделанную нами работу по расщеплению персонажа и выбирает более реалистичную и доступную поведенческую модель. “Счастливый” же случай предоставляется далеко не всегда. Жизненные сценарии пишутся по законам, увы, отличающимся от законов сценариев голливудских.

Здесь очень хотелось бы предложить какой-нибудь парадоксальный и изящный выход из тупика, но, увы, без папы мы не обойдемся.

То, что для сына в этом возрасте жизненно важно проводить с отцом как можно больше времени, — очевидно. Так же очевидно, что возможности мужчин в этом смысле бывают крайне ограничены массой объективных и субъективных причин. Поэтому возникает третья очевидность — необходимость использовать имеющиеся возможности максимально эффективно. Мы уже касались того, как это можно делать. Но если раньше речь шла, так сказать, о хобби, то сейчас настал момент кое-что предпринять в отношении школьных проблем.

Так уж сложилось, что в подавляющем большинстве семей все вопросы обучения детей “приватизированы” мамами, а то и бабушками. Они без конца помогают делать уроки, даже когда их об этом не просят, определяют, сколько времени нужно потратить на то или иное домашнее задание, и проверяют, как оно выполнено. Они же обосновывают необходимость образования доводами типа: “Будешь плохо учиться — не поступишь в институт, и тогда… (заберут в армию, станешь дворником и т.п.)”. Тем самым эти заботливые женщины, во-первых, подтверждают убежденность мальчика-первоклассника в том, что учеба и вообще всякая интеллектуальная деятельность — занятие сугубо женское (папа ведь этого не касается) и в большинстве случаев тошнотворное. И, во-вторых, если быть мужчиной — то есть не заниматься “женским” делом, непременно случится что-то страшное. Как вам такая дилемма? Если в данной невеселой ситуации ничего не меняется, то вашему сыну приходится делать выбор. Он может отказаться от того, чтобы стать мужчиной и тем самым предотвратить то страшное, что должно произойти в противном случае. Тогда, весьма возможно, из него вырастет вполне успешный в социальном плане член общества, который, по меткому определению героя Кевина Костнера в фильме “Жестяной кубок”, “ненавидит стариков, детей и собак”, не способный быть Мужем, Отцом и просто Человеком. Между прочим, вопреки утверждениям советского агитпропа, д-р Геббельс был образованным и даже талантливым философом, вполне заслуженно получившим докторскую степень и, как общеизвестно, физическим отцом шестерых детей… Этот пример, разумеется, из числа крайностей. И все же…

Наш мальчик может принять и прямо противоположное решение — быть мужчиной несмотря ни на что. Пусть даже случится что-то непоправимое. В результате такого решения он может стать по-настоящему привлекательным, надежным, великодушным, умным человеком, совершить героический подвиг и пасть смертью храбрых в одной из “горячих точек”…

Я опять-таки не оригинален — мне совершенно не нравятся оба этих сценария. Уверен: вам тоже.

Давайте ломать ущербные традиции. Именно отец должен объяснить мальчику необходимость учиться как предпосылку успешной интеллектуальной работы. Работы вполне мужской, поскольку мозги мужчины идеально к ней приспособлены. Помните: большинство мужчин принадлежат к думающему типу личности. На это, уважаемые мужчины, можно найти время, как бы мы ни были загружены работой и другими делами. Давайте объясним это своим сыновьям ясно и откровенно на примере нашего собственного жизненного опыта. Если папа пользуется уважением своего ребенка, то такая беседа значительно перевесит влияние негативных факторов, имеющих место в школе. Замечательно, если ребенок имеет возможность общаться с друзьями отца. Таким образом он не только получает дополнительную возможность учиться реальным формам мужского поведения во всем их разнообразии, но и важное подтверждение того, что иметь хорошее образование, читать книги и даже — о ужас! — стихи, слушать серьезную музыку — совершенно не означает быть девчонкой. Понятно, речь не идет о “друзьях” из окрестностей винного магазина. Дети, растущие в таких семьях — трагедия, требующая отдельного рассмотрения.

Между тем в совершенно нормальных семьях, где собираются вполне здоровые и, более того, интересные люди, почему-то зачастую правилом хорошего тона считается отправить детей поспать, поиграть, погулять. Если в качестве главной темы беседы в собравшейся компании предполагается обмен впечатлениями от посещения стриптиз-клуба, то такие действия родителей вполне понятны. Но если люди собрались просто пообщаться, повеселиться, то присутствие в компании — отличная школа для ребенка, в первую очередь именно для овладения способами поведения, характерными для его пола. Даже если в какой-то момент дело доходит до двусмысленных анекдотов, это не повод хвататься за сердце. Ответственно заверяю всех блюстителей нравственности: в начальной школе рассказывают анекдоты куда более сальные, чем за вашим праздничным столом. С той только разницей, что в детских анекдотах обычно много откровенной пошлости и ненормативной лексики и мало юмора.

Но вернемся к суровой повседневности. Сейчас я собираюсь сказать нечто, что действительно может заставить кого-то из моих читательниц схватиться за сердце. Наберитесь, пожалуйста, мужества. Я хочу спросить вас: а зачем, собственно, вы пытаетесь контролировать то, как ваш ребенок выполняет домашнее задание? Вы не доверяете учителю? Он настолько плох, ленив и некомпетентен, что вам приходится делать его работу за него? Если это действительно так, то немедленно переведите сына или дочь в другой класс или в другую школу!

Если же это не так, то, может быть, стоит потратить время на что-нибудь более приятное и полезное, чем портить нервы своему ребенку систематической демонстрацией своего сомнения в его ответственности и компетентности. А также в добросовестности и компетентности его учителя.

То же самое относится и к неуемному желанию многих женщин непременно помочь в выполнении домашнего задания. Помните, в начале этой главы мы говорили о том, как важно в рассматриваемом возрасте человеку самому создать некий продукт, годный к употреблению? Это в полной мере относится и к школьному домашнему заданию. Тем более, что учеба на данном этапе развития ребенка является для него видом деятельности, объективно, без всяких кавычек востребованным социумом. Создаваемый в процессе этой деятельности продукт получает совершенно реальную качественную оценку со стороны общества. С моей точки зрения, оптимальное поведение взрослых применительно к урокам и вообще к школе — сообщить ребенку, что он в любой момент может обратиться к родителям за помощью, если возникнут проблемы. И не лезть ни к нему, ни к учителю, если нас об этом не просят.

Хочу подчеркнуть: речь, разумеется, не идет о том, что не нужно спрашивать ребенка, как у него дела или что новенького в школе. Хотя и здесь необходимо учитывать индивидуальность сына или дочери. Для ребенка-экстраверта подобный вопрос не только “удобен”, но и необходим. Интроверт же может воспринять его не как знак внимания или простой человеческий интерес, но как назойливое и неуместное вмешательство в его дела.

Вернемся к специфическим “мальчиковым” проблемам. Весьма желательно, чтобы помощь в школьных делах, когда о ней просят, мальчикам оказывали папы. В тех же случаях, когда речь заходит не о задачках, а о трудностях в отношениях с одноклассниками или педагогами, это просто необходимо с точки зрения половой идентификации. Идеально также, если мальчишку-первоклассника в школу отводит или отвозит отец. Тем самым мальчик получает ежедневное подтверждение того, что школа и учеба — действительно важное и вполне мужское дело, коль скоро папа каждый день тратит на это какую-то часть своего времени, особенно если он действительно очень занятой человек. Еще одно маленькое замечание о занятости. В нашумевшем фильме “Гладиатор” есть один подлинный исторический факт, заслуживающий самого пристального внимания. Коммод, сумевший за свою недолгую жизнь стяжать славу выдающегося чудовища и психопата в жесткой конкуренции с другими римскими императорами, среди которых не было недостатка ни в чудовищах, ни в психопатах, действительно был единственным сыном знаменитого философа на троне — Марка Аврелия. Последний же, бесспорно был очень занятым человеком: занимался государственным и административным устройством огромной империи, воевал, проповедовал добродетельный образ жизни, писал сочинение “К самому себе”…

“Стрелялки” и “ходилки”

Теперь я хочу снова вернуться в мир детских фантазий и игр и немного поговорить об одном преимущественно мальчишечьем развлечении, к которому в последнее время питают слабость и многие девочки. Я имею в виду компьютерные игры. Нравится это кому-то или нет, виртуальная реальность прочно вошла в нашу жизнь. В очень многих домах компьютеры уже давно стали не игрушкой, а вещью, необходимой взрослым для работы. За довольно скромную сумму сегодня можно без проблем приобрести очень серьезную машину. Вполне естественно, что эти аппараты, в реальности позволяющие делать то, что еще каких-нибудь пятнадцать лет назад можно было увидеть только в фантастических фильмах, словно магнит притягивают к себе детей. Тем более, что существует огромный выбор игр, использующих колоссальные возможности современных процессоров и видеокарт, способных буквально потрясти воображение не только ребенка, но и взрослого человека.

Сразу оговорюсь, что я в принципе не вижу ничего хорошего в увлечении семилетнего (а то и моложе) ребенка компьютерными играми, хотя не стал бы и демонизировать их. На эту тему написано и сказано немало — от публицистических статей до серьезных исследований. Ни в коей мере не претендуя на сколько-нибудь полное освещение этой специальной области, я хочу остановиться на двух аспектах, имеющих непосредственное отношение к предмету нашего разговора.

Виртуальная реальность благодаря современным компьютерным технологиям действительно стала реальностью. Она предоставляет человеку и, естественно, ребенку, уникальную возможность стать героем, творцом или, наоборот, злодеем, способным создавать и разрушать миры и вселенные, командовать армиями, повелевать народами, путешествовать и переживать невероятные приключения, уничтожать врагов. Она позволяет реализовать самые смелые фантазии и потребности и достичь того, что по каким-то причинам недостижимо в реальном мире. А ребенку младшего школьного возраста она дает возможность почувствовать себя не просто компетентным, а сверхкомпетентным, фигурой поистине вселенского масштаба. В результате для многих виртуальный мир становится более привлекательным, чем мир реальный. И ребенок начинает все сильнее и глубже погружаться в него.

Проблема, однако, в том, что законы мира виртуального зачастую не только отличаются, но и прямо противоположны законам подлинной реальности, о чем мы с вами уже говорили, касаясь проблемы киногероев. Поэтому, чем глубже постигает и принимает ребенок законы виртуальной реальности, чем успешнее он в ней, тем больше вероятность того, что в настоящем мире он может оказаться некомпетентным. В результате возникает желание вновь и вновь оказываться в мире виртуальном. Получается замкнутый круг.

Кроме того, увлечение компьютерными играми небезопасно и с физиологической точки зрения. Я имею в виду не всевозможные излучения, которые присутствуют даже при наличии самых совершенных мониторов (исключая жидкокристаллические). Дело в другом. Сценарии подавляющего большинства игр, и в первую очередь “стрелялок”, “ходилок”, “симуляторов”, построены таким образом, что игрок фактически постоянно пребывает в стрессовой ситуации. Причем в стрессовой ситуации, связанной, как правило, с непосредственной опасностью для жизни — виртуальной, разумеется. Но организм этой тонкости не различает. Он, в полном соответствии с законами физиологии, начинает насыщать кровь игрока адреналином, что служит дополнительным источником удовольствия или, если угодно, “кайфа” для игрока. В реальном мире в экстремальной ситуации вброс адреналина совершенно необходим для того, чтобы действовать — сражаться либо спасаться бегством. И в том, и в другом случае от организма требуется экстремальная физическая активность — сверхусилие. Именно благодаря такой активности выделенный адреналин “сжигается” организмом. Игрок же остается физически пассивным. В результате у него усиливается сердцебиение, повышается кровяное давление, нарушается обмен веществ. С течением времени адреналин начинает разлагаться в крови. Продукты его распада оказывают чрезвычайно вредное воздействие на организм, в первую очередь на сердечно-сосудистую систему. В литературе уже описаны случаи не просто бессонницы, повышенной раздражительности и тревожности, а полного физического и психического истощения у чрезмерно злоупотребляющих “купанием в адреналине” поклонников виртуальной реальности.

Похоже, без компьютерных игрушек люди жили бы дольше и лучше. Однако нет ничего более бессмысленного, чем плевать против ветра. Лучше поставить ветряк. Польза, быть может, и невелика, но в любом случае толку больше, чем при первом варианте. Поэтому, как ни парадоксально это прозвучит, я бы порекомендовал, если возможности вам позволяют, но вы по каким-то причинам этого еще не сделали, обзавестись домашним компьютером. По крайней мере, вы получите возможность влиять на то, во что и сколько играет ваш ребенок и чему он при этом учится.

Я бы по возможности исключил “стрелялки”, “ходилки” и симуляторы. Между прочим, содержание и воздействие на психику ряда компьютерных игр стало предметом слушания в Сенате США в ноябре 1997 года.

Среди наиболее опасных были названы “Carmageddon”, “War Gods”, “Duke Nukem 3D”, “Postal”, “MDK”, “Diablo”, “Quake”. “Эти игры — не безобидная забава, как полагают некоторые. Они — фактически цифровой яд”, — такую оценку дал перечисленным играм сенатор Джозеф Лейберман 7. За прошедшие годы “стрелялки” стали более совершенными, реалистичными и, следовательно, более опасными.

В то же время многие стратегические игры требуют способности к анализу, умения прогнозировать ситуацию, находить оптимальные решения. Именно их можно с успехом использовать, скажем, для формирования у мальчиков представления об интеллектуальной деятельности как вещи совершенно необходимой для успеха в таких сугубо мужских делах, как, например, война. Кроме того, многие стратегии стимулируют интерес к изучению истории и культуры различных стран и народов. Очень важен также тот факт, что при всем сценарном разнообразии и богатстве графики стратегические игры в наибольшей степени сохраняют элемент условности и потому наименее опасны с точки зрения чрезмерного погружения ребенка в виртуальную реальность. Они не столь опасны и с точки зрения физиологии, особенно стратегии, построенные на принципах шахматной игры, где одному ходу игрока соответствует один ход его противника (например, “Герои меча и магии”). Стратегии в реальном режиме времени, в которых надо создать, сделать или построить что-то как можно быстрее, пока это не сделал противник, являются более стрессогенными.

Подготовка к пубертату.

Продолжаем разговор на “скользкие” темы

Еще один важный аспект, непосредственно влияющий на формирование чувства собственной компетентности или, наоборот, неуспешности у детей младшего школьного возраста, — это осведомленность об изменениях, которые будут происходить с ними в подростковом возрасте. Собственно о проблемах пубертата мы поговорим подробно чуть позже. Но определенную подготовку к этому непростому периоду в жизни ребенка и всей семьи стоит провести по достижении сыном или дочерью 9—10-летнего возраста.

Речь идет прежде всего о том, что ребенок должен получить авторитетную и достоверную информацию об изменениях в его организме, связанных с половым созреванием. Вряд ли найдется добросовестный и вменяемый взрослый человек, который всерьез станет отрицать, что без такой информации начало формирования вторичных половых признаков, бурный рост костей и мышечной массы, не говоря уже о таких вещах, как менструации у девочек и поллюции у мальчиков, могут оказаться шокирующими и пугающими.

Вместе с тем, сама мысль о подобных беседах ставит многих мам и пап в столь же затруднительное положение, как и вопрос о том, откуда берутся дети.

Дело осложняется еще и тем, что эта важная и деликатная тема стала в последние годы предметом бесчисленных спекуляций и поводом для не вполне адекватных личностей выплескивать в печать свои патологические фантазии и тайные влечения и, более того, требовать их включения в школьные программы. Я имею в виду пресловутое “сексуальное просвещение” школьников. Несколько лет назад меня попросили дать экспертную оценку ряду подобных программ. Первое впечатление от прочитанного — чья-то неумная шутка. В начальной школе предлагалось изучать спаривание у животных и почему-то пропедевтику венерических заболеваний. Детям чуть постарше (5—6-й класс) предлагалось ознакомиться с особенностями профессии греческой гетеры, “сексуальными оргиями правителей древности”, пикантными нюансами античной педерастии. Подростков предполагалось тренировать в правильном обращении с презервативом. Возможно, предложение такого тренинга связано с тем, что у авторов программ в какой-то момент жизни возникли трудности в обращении с этим деликатным предметом. Однако это еще не повод подозревать все подрастающее поколение во врожденной идиотии и превращать школы в дома умалишенных с сексуальным уклоном. Ведь, насколько мне известно, абсолютное большинство граждан вполне успешно и по назначению использует презервативы, когда это необходимо, не имея специального образования. Правда, представители подрастающего поколения используют их порой для изготовления водяных бомб и елочных украшений, однако и они при интимном общении не пытаются натянуть их на голову вместо полового члена.

Тогда предложение подобных “инноваций” в образовании вызвало бурный протест со стороны самых разных социальных и профессиональных групп и организаций, и прежде всего со стороны православной церкви. К сожалению, изрядно пошумев, нагромоздив кучу взаимных обвинений, изведя немало бумаги, стороны, так сказать, сгоняли в ничью. С одной стороны, “сексуальное просвещение” не стало обязательным образовательным компонентом. Да в том виде, как предлагалось, оно, наверное, и не могло им стать ни при каких обстоятельствах даже в нашей дикой действительности. В то же время вопрос остается открытым. Точнее сказать, он сегодня отдан на откуп директорам школ и даже отдельным учителям. В результате где-то можно встретить все перечисленные “инновации” и даже еще более чудовищные вещи.

Скажем, мне неоднократно приходилось слышать от многих совершенно не знакомых друг с другом жителей одного из спальных микрорайонов столицы, что директор местной школы — гомосексуалист-педофил. Причем сообщалось это пикантное обстоятельство как нечто совершенно обыденное и чуть ли не само собой разумеющееся. Надо полагать, в той школе “половое просвещение” поставлено на совершенно выдающийся, нетрадиционно высокий уровень.

С другой стороны, встречаются учебные заведения, в которых подобные темы полностью табуированы и дети не получают информации, объективно необходимой им для нормального развития. Прежде всего к их числу относятся многие гимназии и школы, именуемые православными. В них от всего, что связано не только с сексуальными, но и вообще с отношениями мужчины и женщины, бегут, буквально как черт от ладана.

Хочешь не хочешь, за дело снова нужно браться родителям. На мой взгляд, единственно нормальный и естественный порядок вещей — когда ребенок имеет возможность говорить в своей семье на “скользкие” темы и получает ответы на “взрослые” вопросы от мам и пап.

Лучше, если разговор о грядущих изменениях в физиологии и связанных с этим новых ощущениях и потребностях проведет с ребенком родитель одного с ним пола. Но при этом важно, чтобы он знал, что может обратиться с любым вопросом и к другому родителю. И это совершенно нормально.

Во время таких бесед стоит придерживаться тех принципов, о которых мы договорились, когда отвечали на вопрос о том, как на свет появляются дети. Если вы помните, главный из этих принципов гласит: наши дети заслуживают и достойны того, чтобы им говорили правду и только правду. Причем в настоящий момент они уже достаточно взрослые для того, чтобы знать почти всю правду. Другое дело, акценты…

Как я уже заметил, в этом возрасте процесс половой идентификации связан прежде всего с внешней атрибутикой пола. Именно с этой точки зрения и стоит говорить с 9—10-летним ребенком о предстоящем процессе полового созревания. Ведь появление вторичных половых признаков, изменение тембра голоса, начало менструального цикла — не только отражение и результат процессов, происходящих в организме, но и атрибуция половой принадлежности именно на внешнем уровне.

То есть ребенку необходимо разъяснить, что предстоящее изменение его внешности и физиологии есть не что иное, как знак того, что мальчик уже не в игре, не в фантазии, не “понарошку”, а на самом деле начинает превращаться в мужчину, а девочка — в женщину. И это тоже совершенно нормально и естественно. Как нормально и естественно то, что поначалу это может казаться непривычным, доставлять какой-то дискомфорт и неудобства. Именно так устроена жизнь, так должно быть. И, следовательно, не о чем тревожиться, и тем более нечего бояться.

При этом не стоит затрагивать собственно сексуальные проблемы. Просто потому, что пока еще с точки зрения развития личности они не актуальны. Правда, случается, что уже в этом возрасте родители сталкиваются со специфической сексуальной проблемой. Я имею в виду детскую мастурбацию. Обычно этим занимаются подростки, но не так уж редко дети начинают мастурбировать и в более раннем возрасте. Это может быть как результатом раннего полового созревания, так и рудиментом генитальной сексуальности, о которой мы уже говорили. Чаще всего такое открытие бывает для родителей неожиданным и шокирующим. Не менее шокирующей для ребенка может стать новость о том, что родители в курсе его развлечений. Крайний случай — когда мама или папа неожиданно входят в комнату в самый пикантный момент. Такая ситуация чревата не только всеобщим шоком, но и тяжелой психической травмой для ребенка.

Чтобы избежать подобной крайности, есть очень простое средство. Точнее, правило: ваш сын или дочь достигли того возраста, когда входить без стука в их комнату уже нельзя. Не спешите возмущаться и негодовать. Давайте вместе подумаем вот о чем: правила этикета и хорошего тона, культивируемые в аристократических семьях Европы, не просто кем-то придуманы. Они изначально происходят от некоторых норм поведения, имевших сугубо прагматическое, прикладное назначение. Норм, способствующих выживанию рода. Во многом именно благодаря таким нормам аристократические фамилии насчитывают десятки поколений и не пресекаются в течение сотен лет, несмотря на войны, революции, эпидемии. Почему бы нам не взять их опыт на вооружение? Между прочим, непрошеный и неожиданный родительский визит может травмировать ребенка и в более прозаичных обстоятельствах. К примеру, появление отца в момент переодевания 10—12-летней девочки…

Но если уж вы оказались не в том месте и не в то время… Прежде всего, как бы вы ни относились к тому, что ребенок мастурбирует, ситуативно вы не правы абсолютно. Вы вторглись без разрешения не просто в личное, но в интимное пространство другого человека. И то, что этот человек ваш собственный ребенок, не только не смягчает, но наоборот, усугубляет безнравственность и беспардонность такого поступка.

Поэтому самое лучшее и, пожалуй, единственное, что можно сделать в подобной ситуации — это немедленно выйти и закрыть дверь. Даже извинения лучше оставить на потом. Мне представляется, что если сам ребенок не пожелает обратиться к случившемуся и в его поведении нет вызывающих тревогу изменений, лучше на данном этапе к этому не возвращаться. Хотя не стану спорить с теми коллегами, кто сочтет, что извиниться за вторжение все же необходимо. Это очень деликатная ситуация, и в ней, как, пожалуй, ни в какой другой, многое зависит от того, насколько на предыдущих этапах развития у ребенка сформированы базовое доверие к миру, автономия и инициатива, как вообще строятся отношения в семье.

В любом случае очень важно четко сформулировать собственное отношение к происходящему. В современной науке общепринятым считается, что сама по себе детская мастурбация не является чем-то необычным и тем более патологическим. Она не влечет за собой негативных последствий для физиологии и соматического здоровья. Добавлю от себя, что при адекватном поведении взрослых не происходит негативных изменений и на психологическом и моральном уровне.

Однако не могу согласиться с теми “специалистами”, которые утверждают, что мастурбация есть не просто довольно обычное и распространенное явление в среде детей определенного возраста, но нечто совершенно необходимое и полезное для здоровья.

Я считаю, что совершенно ни к чему специально заострять внимание на этом вопросе в отношениях с ребенком. В то же время стоит изъять из семейного обихода все, что может провоцировать подобное поведение. Не стоит разбрасывать где попало журналы для мужчин и держать в доступном для детей месте видеокассеты определенного содержания. Кроме того, естественно, не мешает поинтересоваться, какие телевизионные передачи предпочитает сын или дочь и какие сайты Интернета они посещают, если имеют такую возможность. Если раздел “Избранное” вашего домашнего компьютера заполнен Web-страницами из раздела порноресурсов всемирной паутины, отнеситесь к этому факту опять-таки не как к свидетельству испорченности или порочности вашего ребенка, а как к сигналу о том, что настало время всерьез объяснить ему, чем отличаются сексуальные отношения любящих друг друга мужчины и женщины от скотского разврата и половых извращений. А вот закончить такой разговор можно и, наверное, нужно ясным и категорическим запрещением посещать определенные сайты.

Заканчивая разговор “про это”, хочу еще раз подчеркнуть: дети должны иметь возможность получать в семье необходимую информацию о проблемах, связанных с полом и отношениями между мужчиной и женщиной.

Это совершенно необходимо для формирования половой идентификации и общего чувства собственной компетентности, о котором мы уже говорили. Если чувство компетентности успешно сформировано в период от 6 до 12 лет, это очень поможет как ребенку, так и семье в целом благополучно преодолеть трудности, неизбежно возникающие в подростковом возрасте.

Глава 7

ЭТОТ БЕСПОКОЙНЫЙ ПОДРОСТОК

Возраст, трудный для всех

Итак, ребенок вступает в то специфическое состояние, которое принято называть подростковым возрастом. Пожалуй, каждый современный родитель не раз слышал о кризисе подросткового возраста. Память многих взрослых хранит массу впечатлений о том, какой была их собственная жизнь в этот период. И далеко не все воспоминания о том времени можно назвать легкими и приятными.

Многочисленные статьи и телепередачи живописуют зачастую весьма специфические особенности подростковой субкультуры, рассказывают об ужасах подростковой преступности, сексуальных извращениях, наркомании.

Все это заставляет большинство молодых мам и некоторых пап с внутренним содроганием ожидать момента, когда ребенок достигнет “сложного возраста”. Мне кажется, что мы с вами уже имели достаточно возможностей убедиться, что в процессе взросления человека легких, беспроблемных возрастов не существует. И тем не менее, готов согласиться: кризис отрочества, пожалуй, действительно самый острый и болезненный для всей семьи.

Подросток подвергается воздействию могучих сил, как бы распирающих его изнутри, в каком-то смысле разрывающих его на части. Это неизбежно сказывается на поведении и взаимодействии с окружающими. Прежде всего активизируются физиологические процессы, связанные с интенсивным половым созреванием организма. Первая менструация у девочек, неконтролируемая эрекция (зачастую в не очень подходящий момент) у мальчиков, формирование вторичных половых признаков, изменение тембра голоса… Сколько переживаний может доставить девочке-подростку слишком маленькая, на ее взгляд, или, напротив, чересчур рано развившаяся грудь. А если, не дай Бог, прыщи… Эти процессы оказывают воздействие как на самих подростков, так и на родителей. Я помню рассказ одной мамы о том, как поражена она была, заметив в один прекрасный день, что у ее младшенького, всегда бывшего милым котенком, появились волосы на руках и ногах и басовитые нотки в привычном, ласкающем материнский слух мурлыканье.

На проблемы, связанные с физиологией, накладывается вторичное обострение кризисов, характерных для предшествующих стадий развития ребенка. Автономия и инициатива мощно и не всегда адекватно проявляются в потребности получить власть над собственной жизнью. В том, насколько это удается сделать и насколько успешным оказывается подросток в реализации такой власти, проявляется конфликт предыдущей стадии: компетентность — неуспешность. И, наконец, все это происходит на фоне того, насколько внешний мир, и в первую очередь родители, готовы понимать и принимать происходящее (что соответствует конфликту самой первой стадии человеческой жизни: доверие — недоверие). По мнению Э. Эриксона, одна из основных задач подросткового возраста — интеграция в единое целое элементов идентичности личности, в той или иной степени сформированных ранее.

В реальной семейной жизни и в отношениях с родителями этот процесс часто проявляется в психологическом шараханье ребенка из одной крайности в другую. То он рассуждает и ведет себя как совершенно взрослый, умудренный опытом человек, то вдруг без всякой видимой причины превращается в инфантильного капризного пятилетку. То он готов принимать решения и ответственность по очень серьезным вопросам (и требует, чтобы ему позволили это делать), то оказывается абсолютно безответственным в уже давно оговоренных и привычных делах, связанных с уборкой собственной комнаты и походом за хлебом. Происходят заметные, иногда кардинальные изменения привычек, сложившихся стереотипов поведения, способов проведения досуга и круга общения.

Понятно, что такие пертурбации нагнетают напряжение в семье, задают неровный, “рваный” ритм жизни для всех ее членов. Более того, поскольку большинство подростков ведут себя таким образом не только дома, это создает объективно сложные, иногда критические ситуации, расхлебывать которые нередко приходится мамам и папам. В общем, куда ни кинь, всюду клин. Давайте посмотрим, есть ли у нас шанс…

Что ими движет?

Как я уже сказал, в основе поведения подростка лежит острая потребность в обретении власти и контроля над собственной жизнью, желание, так сказать, присвоить ее. И ощущение (отчасти соответствующее действительности, а отчасти иллюзорное), что он уже способен на это. Если вы помните, настойчивое желание присваивать и удерживать соответствует второй стадии развития человеческой личности, на которой формируется автономия. И первой формой проявления автономии бывает “нет” ребенка в ответ на любое родительское требование. Автономия начинается с отвержения внешнего авторитета.

Точно так же с отвержения внешнего авторитета — родителей и учителей — начинается борьба подростка за обретение власти и контроля над собственной жизнью. Причем начинается она с внешнего отвержения внешнего авторитета. То есть проявляется прежде всего в отрицании традиций, поведенческих норм, способов подавать себя, манеры одеваться принятых в мире “этих странных взрослых”. Вместе с тем на более глубоких уровнях не только психологического, но и, так сказать, житейского бытия потребность во внешнем авторитете, более опытном и дееспособном, сохраняется. Это противоречие нередко вызывает особенно болезненную реакцию у взрослых и служит дополнительным катализатором конфликтов, с очевидностью вытекающих из данной ситуации.

А что движет родителями?

“Если ты уже такой самостоятельный, не обращайся ко мне за деньгами на покупку своих компакт-дисков, зарабатывай сам!”. “Если ты такая взрослая, не лезь ко мне со своими обидами. Ты ведь не желала меня слушать, когда выбирала себе приятеля!”. Знакомые фразы? Может быть, вам приходилось слышать нечто подобное в семьях ваших знакомых или от своих собственных родителей, когда вы были подростком? А может быть, что-то похожее вы сами говорили своему четырнадцатилетнему сыну или пятнадцатилетней дочери?

Если это так, пожалуйста, не обижайтесь. Внимательно вслушайтесь, как звучат эти фразы не тогда, когда вы произносите их в запале, переживая гнев, досаду или обиду, а “в чистом виде”, написанные на бумаге.

По-моему, они насквозь пронизаны детским инфантилизмом. Я не случайно упомянул обиду и досаду. Вряд ли, руководствуясь подобными чувствами, можно добиться хорошего результата — как известно, на обиженных воду возят. Причину подобной реакции взрослых В. Сатир видела, в частности, в том, что “большинство родителей сами еще не до конца пережили свой подростковый возраст. И они вовсе не чувствуют себя наставниками, умудренными опытом”1. Мне не раз приходилось убеждаться в справедливости этой мысли, общаясь со своими клиентами. Многие из них, столкнувшись с вполне обыденными подростковыми проблемами своих детей, отнюдь не связанными с употреблением наркотиков, участием в криминальных группировках или ранней беременностью, разводили руками и честно признавались: “Я совершенно не представляю, что с этим делать”. Для таких родителей проявление подростком здоровой и необходимой изначально потребности в обретении контроля над собственной жизнью является, по сути, провокативным поведением. Они воспринимают действия сына или дочери как претензию на контроль и власть над жизнью вообще. В результате отрицание подростком внешнего авторитета воспринимается родителем как вызов. Контекст: “Я уже могу и хочу многое решать и делать самостоятельно. Пожалуйста, дайте мне такую возможность!”, читается как “Я теперь главный! Будет так, как я скажу!”. В результате в семье начинается борьба за власть. На неверно прочитанный посыл подростка следует реакция родителей, совершенно неадекватная истинному смыслу посыла. Это вызывает ответную реакцию, подкрепляющую негативные ожидания родителей и далекую от того, чего на самом деле изначально хотел подросток. Возникает порочный круг. Положение усугубляется тем, что обе стороны находят подкрепление безупречности собственной позиции в реально существующих обстоятельствах. Для родителей это, например, забота о здоровье, безопасности и благополучии своих детей. Для подростка — убежденность в том, что он не собирается делать ничего дурного и предосудительного, но его не слышат, не понимают и не желают с ним считаться.

“Испорченный телефон”

Во многих семьях это выливается в примерно следующий диалог (в скобках дается то, что не произносится вслух, но подразумевается или чувствуется).

Дочь: Мама! Я сегодня пойду на дискотеку и задержусь до десяти. (Я хочу, чтобы ты не беспокоилась. Со мной все будет в порядке!).

Мать: (Хм, до десяти… С кем это она собралась? И куда? На какие деньги? Она уже не считает нужным даже спросить разрешения! Просто ставит меня в известность! Если так пойдет дальше, скоро она вообще заявит, что не придет домой ночевать!). А не рановато тебе до десяти торчать на дискотеках? Чтобы в восемь была дома! И вообще, лучше заняться уроками!

Д.: Ну мама! Я уже обещала! (Как ты можешь со мной так поступать! Что скажут друзья? Я уже не маленькая девочка!).

М.: Напрасно ты даешь такие обещания, не спросив взрослых! Мы еще поговорим об этом, когда придет с работы отец!

Д.: (Зря я вообще ей сказала! Права Ирен! Предкам лучше ничего не говорить и все делать по-своему. Поорут и успокоятся!).

Недели через две. На часах пол-одиннадцатого вечера. Мать мечется от телефона к окну: “Господи! Наверняка случилось что-то ужасное! Она всегда предупреждает, когда задерживается!”. Папа на кухне судорожно накапывает валерьянки для супруги и коньяку для себя. Раздается звонок… На пороге стоит долгожданная дочь.

М.: Слава Богу! Жива, здорова! (Какое счастье! С ней все в порядке!). Я думала, с ума сойду! (О родителях даже не подумала! Вот они, эти компании и дискотеки! Я так и знала! Во что она превратится, если так пойдет дальше!). Тебе только-только исполнилось пятнадцать, а ты уже начала шляться по ночам! В страшном сне не могла представить, что моя дочь будет вести себя как проститутка!

Это, разумеется, сознательно утрированный пример совершенно деструктивного взаимодействия между подростком и взрослыми, характерный прежде всего для семей, не сумевших по той или иной причине благополучно решить проблемы взаимоотношений, возникавшие на более ранних стадиях развития ребенка. Но и родители, строившие отношения с детьми и друг с другом на основе любви с открытыми глазами и творчески решавшие задачи, о которых мы говорили в предыдущих главах, иной раз чувствуют себя обескураженными, столкнувшись с обострением, казалось бы, благополучно разрешенных конфликтов в их специфической подростковой окраске. На самом деле все то, чего вы сумели достичь раньше, все те качества личности, которые приобрел ваш ребенок, никуда не исчезли. Не исчезла и любовь сына или дочери к вам и потребность в вашем участии и поддержке. Более того, не перестали работать и уже известные нам по прежнему опыту способы находить хорошие решения “плохих” проблем. Просто несколько изменились и в чем-то усложнились, так сказать, условия задачи.

Что надо иметь в виду,

чтобы договориться с подростком

Я уже обратил ваше внимание на то, что потребность в овладении контролем над собственной жизнью и связанные с этим конфликты очень похожи и действительно представляют собой проявления на качественно ином уровне того, с чем мы сталкивались в возрасте от одного до трех и от трех до пяти лет — то есть на борьбу за автономию и инициативу. Тогда, если вы помните, мы искали выход в переговорах и заключении контракта с нашим ребенком. Причем контракт в максимальной, насколько это было возможно, степени учитывал потребности ребенка и при этом ограждал наши собственные интересы как живых и свободных людей, безусловно ответственных за своих детей, но отнюдь не обязанных всю жизнь без остатка посвятить исключительно им. Если десять лет назад мы качественно проделали эту работу, то сегодня, когда сыну или дочери “стукнуло” 12, возможно, будет достаточно лишь пересмотреть его параметры и кое-что добавить. В любом случае, коль скоро мы тогда сумели договориться с ребенком, который еще многого не понимал и не мог понять, которому иногда было трудно объяснить свою мысль внятно, теперь у нас есть очень хороший шанс договориться и понять друг друга с уже достаточно взрослым человеком, имеющим определенный жизненный опыт, свой собственный взгляд на мир и представление о своем месте в нем.

На мой взгляд, начать необходимо с определения границ реальной дееспособности подростка по отношению к собственной жизни. В дальнейшем я буду часто употреблять в этой главе слово “границы”. Границы, ясно и четко прописанные и определенные, по моему глубокому убеждению, являются тем краеугольным камнем, на котором строятся здоровые и реальные отношения между взрослым и подростком. Границы вообще чрезвычайно важны в отношениях между людьми. Если они не определены или размыты, — конфликт неизбежен*. Для подростка же дело осложняется тем, что ему бывает непросто определить не только межличностные, но и свои внутренние границы. В частности, границу между тем, на что он реально имеет право и за что, соответственно, несет ответственность по отношению к собственной жизни, и тем, в чем он по объективным причинам не может быть достаточно компетентен. Попытки нащупать, определить эту границу эмпирическим путем толкают подростков на подчас очень рискованные, чреватые реальной угрозой для жизни и здоровья эксперименты. Поэтому помощь авторитетных взрослых в определении границ не просто полезна для преодоления трудностей в отношениях, связанных с подростковым возрастом, но и является объективно необходимой и потому востребованной самими подростками.

Если, готовясь к переговорам о заключении контракта с маленьким ребенком, мама и папа в начале вдвоем определяли, что можно и что нельзя позволить сыну или дочери, то теперь, на мой взгляд, это не только нежелательно, но и невозможно делать без непосредственного участия самого подростка. Дело в том, что когда речь заходит о пределах личной компетентности в этом возрасте, то дети, как правило, склонны сильно преувеличивать собственные возможности, а родители, наоборот, — чересчур преуменьшать их. Поэтому давайте проделаем эту работу вместе. Таким образом, мы, во-первых, сможем лучше уяснить положение вещей и будем в максимальной степени объективны. Во-вторых, получим хорошую возможность избежать недомолвок, недоговоренностей и разночтений. В-третьих, обретем реальный шанс вместе разрешить возможные противоречия. Мне кажется, изначально хорошей базой для такого обсуждения со стороны взрослых будет позиция, сформулированная В. Сатир: “Если то, в чем вы ограничиваете своих детей, не является запрещенным, аморальным или чересчур дорогим удовольствием, откажитесь от запретов, разрешите им делать то, что они хотят”3.

Хочу еще раз напомнить: потребность почувствовать себя хозяином собственной жизни выражается у подростка прежде всего в отказе от внешних атрибутов родительского контроля и в стремлении обладать опять-таки внешними символами самостоятельности. Вместе с тем, стремясь к власти, большинство подростков, как сознательно, так и на бессознательном уровне, стараются в максимальной степени избежать ответственности за последствия принимаемых решений. Несмотря ни на какие публичные декларации, они нуждаются в опоре на авторитет и включенности в определенную иерархию с ясно очерченными границами.

Между прочим, именно в этом противоречии, если угодно, парадоксе кроется главная причина привлекательности для определенной части подростков всевозможных асоциальных и деструктивных молодежных группировок. В любой группировке такого рода — вне зависимости от того, идет ли речь об отвязной тусовке со слегка криминальным оттенком или о жестко структурированной и внешне благопристойной тоталитарной секте — указанное противоречие решается одинаково простым и ясным способом. С одной стороны, группировка не только допускает, но и поощряет отказ от всех внешних атрибутов зависимости от родителей и подчиненности им, вплоть до ухода из дома. С другой стороны, в ней имеется иерархия и, соответственно, авторитет (вожак, главарь, гуру и т.п.) — как правило, более старший и опытный, который принимает важные решения, помогает в затруднительных случаях, поощряет и наказывает. Таким образом, участие в группировке удовлетворяет (главным образом, виртуально) потребность в свободе и независимости и одновременно освобождает от ответственности как физического (меня не бросят в беде, за меня скажут веское слово и т.п.), так и нравственного порядка (я не мог иначе, у меня не было выбора, меня заставили). Иными словами, группировки предоставляют своим участникам то, в чем они на самом деле нуждаются. И ради этого подростки готовы жертвовать очень многим. Скажем, пройти через унизительную, а зачастую и откровенно жестокую инициацию. К примеру, тема жестокости процедур приема новых членов в студенческие братства, практикуемых во вполне солидных и даже консервативных американских колледжах, неоднократно становилась предметом обсуждения в США на самых разных уровнях.

Я не случайно позволил себе это отступление. Власть над детьми обкуренные анашой “авторитеты” и полуграмотные “гуру” получают только в том случае, если семья не дает подростку того, что ему нужно. По-моему, лучше не предоставлять им такой возможности. Это тот самый случай, когда стоит повнимательнее присмотреться к опыту и образу действий неформальных молодежных лидеров.

Поэтому приведенную выше рекомендацию В. Сатир я бы отнес в первую очередь именно ко всем внешним проявлениям родительской власти. Прежде всего давайте безоговорочно признаем, что наш сын или дочь уже достигли того возраста, в котором мы не должны водить их за ручку. В буквальном, а не в переносном смысле. Да-да, я не шучу. Мне приходилось встречать не так уж мало женщин, глубоко и искренне переживающих из-за того, что их дочери категорически и порой агрессивно отказываются от их общества, хотя еще год назад охотно ходили и ездили с мамами по магазинам, в парикмахерскую, в гости и просто в парк. Они по какой-то причине забыли те годы своей жизни, когда фигура идущей рядом мамы воспринималась ими самими не как мама, а как послание миру: “Посмотрите: она еще такая маленькая и никчемная!”.

Другой эпизод из той же серии. Только маленьких детишек нельзя ни на час оставлять дома одних. Именно поэтому очень часто бабушкам и дедушкам, которых приглашают посидеть с двенадцатилетним чадом во время школьных каникул, здорово достается от внуков и внучек. Дело опять-таки не в отсутствии любви к дедушкам и бабушкам. Бурный протест со стороны подростков вызывает отсутствие доверия. Вступая в конфликт по поводу и без повода, они тем самым заявляют: “Я уже достаточно взрослый и не нуждаюсь в няньках!”. И это, как правило, чистая правда. Если у вас нет реальных оснований предполагать, что, оставшись “один дома”, ваш повзрослевший ребенок немедленно начнет испытывать взрывчатые вещества, устраивать потоп соседям или распродавать ценные вещи, не стоит ущемлять его достоинство, снижать самооценку и выставлять его недоумком перед сверстниками, приглашая бабушку, дедушку или еще кого-то из взрослых в качестве няньки-надзирателя. Между нами говоря, любой нормальный двенадцатилетний подросток знает, как разогреть себе обед и не сжечь при этом квартиру, знает, что, уходя на улицу, надо запирать входную дверь, и должен знать, что в наше замечательное время нельзя открывать незнакомым людям, даже если они представляются милиционерами, почтальонами, папиными знакомыми или клянутся всеми святыми, что умирают от жажды.

Другой важный аспект отвержения внешних атрибутов родительского авторитета, естественно, связан с внешностью. Если на предыдущем этапе развития личности дети, идентифицируясь с родителями своего пола, стремились подражать им в одежде, манерах, привычках, стремились выглядеть как взрослые, то подростки в поисках своей индивидуальности, неповторимости, наоборот, стремятся отличаться от взрослых своим внешним видом. Именно в этом стремлении и заключается главный источник специфической подростковой культуры. Именно отсюда идут странновато-чудаковатые, на взгляд взрослых, иногда совершенно непонятные, порой шокирующие и раздражающие стрижки подростков, манера одеваться, музыкальные и литературные пристрастия, сленг и другие способы самовыражения. Причем очень часто любые попытки взрослых повлиять на эти вкусы и привычки вызывают агрессивную реакцию со стороны подростков, приводят к бесконечным конфликтам и, как следствие, к результату, прямо противоположному ожиданиям и желаниям взрослых.

Мне вспоминаются мои школьные годы, пришедшиеся на 70-е — начало 80-х. Не последнее место в формировании устойчивого неприятия пионерской организации и всего, что с ней связано, у многих представителей моего поколения занимало категорическое требование, подкрепленное всевозможными “санкциями”, не приходить в школу без пресловутой “частицы красного знамени” на шее. Причем неприятие “частицы” определяло и отношение к целому. (Помните: “Не стесняйся пьяница носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного!”)

Я помню, сколько копий переломала школьная администрация в борьбе с джинсами и “неуставными” длинными волосами у нас, мальчишек, росших на музыке “Deep Purple” и “Led Zeppelin”, и серьгами, клипсами и мини-юбками у девчонок. Закономерным результатом этой борьбы за “опрятный и скромный внешний вид” стало то, что в старших классах особым шиком считалось заявиться в школу не просто в джинсах, а непременно в драных джинсах, покрытых множеством бросающихся в глаза кожаных заплат. При этом форменный школьный пиджак тоже должен был быть заношен до дыр. Что же касается причесок, то наиболее стойкие поклонники таланта Джимми Пейджа и Ричи Блекмора в знак протеста против невежества и злокозненности администрации старались не только стричь, но и мыть волосы как можно реже.

Вспоминая все эти “предания старины глубокой”, я не без внутреннего содрогания слышу участившиеся в последнее время в среде чиновников от образования разговоры о необходимости вновь одеть всех российских школьников в пресловутую форму. При этом в качестве обоснования очередной “инновации” выдвигается “гуманная” мысль о том, что-де дети из не очень обеспеченных семей чувствуют себя обделенными и комплексуют, оказавшись за одной партой со сверстником из богатой семьи, одетым гораздо лучше. Любому хоть сколько-нибудь вменяемому человеку совершенно очевидно, что если кому-то неймется продемонстрировать свое благосостояние и “крутизну”, он найдет десятки возможностей сделать это. Даже если обязать всех учащихся ходить на занятия в военных робах на радость вновь появившимся в школах военрукам, равнодушным к “Фиесте”. Но дело даже не в этом. Просто, если в таком-то классе такой-то школы отношение к ребенку (не важно, плохое или хорошее) со стороны сверстников определяется толщиной (опять-таки не важно, большой или маленькой) кошелька его родителей — с чем собираются бороться введением единой формы, — то это диагноз. Диагноз абсолютной профессиональной непригодности администрации и педагогов данного учебного заведения. И никакая форма тут не поможет. Нужны совершенно иные меры.

Но вернемся к переговорам и заключению соглашения о разделе “сфер влияния” с нашими подрастающими детьми. Надеюсь, мне в какой-то степени удалось убедить вас в полезности и даже необходимости начинать их с отказа от наиболее одиозных, с точки зрения наших детей, внешних проявлений родительской власти и опеки. Сделав это, вы окажетесь в глазах подростка не занудным “предком” не понимающим очевидных вещей, а старшим и более опытным партнером, считающимся с ним, прислушивающимся к нему и, следовательно, заслуживающим доверия. Тем самым вы обменяете свой внешний контроль над сыном или дочерью на реальную возможность быть для него или нее подлинным внутренним авторитетом, советником и защитником в тех случаях, когда это реально необходимо. Здесь нет никакого подвоха или хитрости. Это честный договор, отвечающий объективным потребностям жизни и не ущемляющий ни чьего достоинства. И вместе с тем вы, сделав такой шаг, косвенным образом задействуете известный принцип влияния — взаимный обмен. Согласно этому принципу, “человек, который действует по отношению к нам определенным образом, получает право на подобное действие в ответ”4. Иными словами, если в ситуации столкновения интересов мы по доброй воле, без внешнего нажима идем навстречу нашему оппоненту, мы тем самым вовсе не демонстрируем свою слабость, как думают многие, а ловко и незаметно побуждаем его, в свою очередь, проявить уступчивость. Уступка воспринимается как проявление слабости, если она является следствием внешнего давления. Добровольная же уступка на сознательном уровне выглядит скорее как щедрость и великодушие.

Как вести переговоры с подростком

Теперь обратимся непосредственно к тому, как провести переговоры с подростком с максимальными шансами прийти к соглашению. Я предлагаю в качестве возможного варианта достаточно простую процедуру, существенно облегчающую это непростое дело.

Первое и самое главное правило: поскольку очень важно добиться полной ясности и обозначить границы, и вы, и ваш ребенок должны взять на себя обязательство внимательно выслушать друг друга без критики и осуждения, ни в коем случае не перебивая и не возражая. При том условии, что каждый в определенный момент получит возможность высказать свои соображения или несогласие по спорным вопросам. Кроме того, все участники этих переговоров не только имеют право, но и берут на себя обязательство задавать любые уточняющие вопросы и просить разъяснения, если что-то в точке зрения собеседника кажется не очень понятным или неопределенным.

Второе правило, не менее важное: и вы, и подросток должны понимать и признавать то, что наша процедура — не спортивное состязание и тем более не боевые действия. Поэтому ни перед кем из вас не стоит задача победить другого или набрать максимальное количество очков. Просто ваша семья в своей истории подошла к очередному не очень простому рубежу, через который проходят все семьи. Если раньше в семье было двое взрослых (супругов) и ребенок и задачки, которые выдвигала жизнь, решались чаще всего вдвоем, то теперь мы переживаем момент, начиная с которого, многие проблемы семьи могут быть решены только втроем. Выиграть или проиграть могут все члены семьи вместе. Итак…

Первый шаг делают родители. Вы должны ясно и четко объяснить подростку, что видите, как он повзрослел, что вы цените и уважаете это. И так же ясно и четко изложить проблемы, которые, на ваш взгляд, связаны с его взрослением, и то, что вас тревожит в связи с этим в настоящее время или как реальная возможность в будущем.

Как я уже говорил, подростки склонны порой чрезмерно преувеличивать свои возможности и ввязываться в различные авантюры, не думая о последствиях. Поэтому очень важно прямо и откровенно сказать сыну или дочери, чего вы на самом деле опасаетесь в связи с их вступлением в новый этап жизни. Повторюсь: прямо и откровенно обо всем — от непоступления в перспективе в вуз до нежелательной беременности. В этом разговоре не должно быть закрытых тем, недоговоренностей и двусмысленностей. Ответственно заявляю, нравится нам это или нет, но в современном мире к 12—13 годам наши дети, как правило, знают о жизни (и в том числе о ее дне) гораздо больше, чем нам порой кажется и чем хотелось бы. Приведу пример. Как-то осенью, года три тому назад я, вернувшись из отпуска, встретил знакомого мальчишку — семиклассника из очень хорошей семьи и хорошей школы. В глаза мне бросился новый имидж дяди Федора (так звали мальчика), резко контрастировавший с тем, что я помнил по нашей предыдущей встрече. Существенной деталью образа была сережка в ухе. В какой-то момент нашего разговора я поинтересовался:

— Дядя Федор, а зачем ты проткнул себе ухо?

— А что тут такого? — ответил он вопросом на вопрос.

— Да в общем-то ничего, но все-таки, по-моему, стиль “унисекс” — больше женский. Для мужика он как-то не очень…

— Так я же проткнул себе левое ухо, а не правое.

(Если кто-то не в курсе: в среде определенной части молодежи и некоторых взрослых серьга в левом ухе мужчины — это признак мужественности, иногда также символ принадлежности к панкам, а в правом — отличительный знак пассивного гомосексуалиста.)

— Откуда такое глубокое знание жизни в столь юном возрасте? — искренне удивился я.

— Вы малость отстали, Валерий Александрович, — снисходительно усмехнулся подросток, — сейчас об этом все знают еще во втором классе!

Даже если дядя Федор в разговоре со мной ради красного словца слегка подзагнул насчет второго класса, пример этот, по-моему, достаточно красноречив. Поэтому, откровенно разговаривая с нашими повзрослевшими детьми на “скользкие” темы, мы отнюдь не сообщаем им нечто безнравственное (это безнравственное они, как правило, уже не раз слышали из иных источников, причем в самом вульгарном и похабном виде), а еще раз даем им понять, что считаем их достаточно взрослыми, ответственными, заслуживающими доверия.

Кроме того, это отличная возможность дать то, чего подростки наверняка не получают на улице и в школьных туалетах, — внятно объяснить, почему та или иная вещь считается безнравственной, почему она отвергается или порицается обществом. В чем, наконец, ее опасность для здоровья физического или душевного. Откровенно разговаривая с подростком о любых наших страхах и опасениях, связанных с его жизнью, важно не только прямо их назвать, но и объяснить их причину. Важно потому, что без такого объяснения очень многие вещи, бесспорность которых подросток, в общем, признает искренне и безоговорочно, оказываются не воспринятыми на конкретном, ситуативном уровне. Скажем, легко соглашаясь с тем, что наркотики — в принципе зло, многие подростки весьма смутно представляют себе, чем конкретно может обернуться это зло применительно к ним лично. Отсюда печально знаменитое: “Попробую один раз, просто чтобы представлять, что это такое. И больше никогда в жизни…”. Итак, прямо, подробно и откровенно о том, чего вы опасаетесь и почему.

Второй шаг делает подросток. Ты должен прямо и честно рассказать о том, что происходит в твоей жизни, о своих планах, надеждах, стремлениях. О том, чего ты хочешь, в чем сомневаешься, чего опасаешься.

Очень многие вещи, вызывающие протест, недовольство и даже негодование у подростков, взрослые делают вовсе не потому, что они прирожденные тираны и не готовы ни в чем идти навстречу своим детям и считаться с ними. Они просто не имеют ясной информации о том, в чем на самом деле нуждаются подростки, и действуют исходя из своих представлений о том, что нужно сыну или дочери. Поэтому каждый подросток, если, конечно, его родители не умеют читать мысли, может быть уверен: либо он откровенно говорит о своих нуждах и проблемах, либо скорее всего не получит желаемого, даже если он не требует ничего невыполнимого или криминального и родители на самом-то деле вполне готовы удовлетворить его потребность. Я уже не говорю о возможных конфликтах на данной почве — это само собой разумеется. Вот типичная иллюстрация. Девочка-подросток, с которой мне довелось работать, предъявляла обычные претензии к родителям (особенно к маме) за чрезмерную опеку и вмешательство в ее жизнь, жаловалась на полное отсутствие свободы. Я попросил привести конкретный пример того, как это происходит. Оказалось, что в день, когда отмечался четырнадцатый день рождения Марины и, естественно, собрались друзья, мама без конца входила в комнату, где происходило торжество, назойливо предлагала попробовать то или другое блюдо, возилась с грязной посудой, одним словом, испортила весь праздник. Далее последовал диалог примерно следующего содержания:

В.И.: Марина, как, на твой взгляд, должна была бы вести себя мама, чтобы праздник удался?

М.: Ну, она могла бы побыть в другой комнате. Кому вообще нужны все эти разносолы? Вы же понимаете… Главное — общение.

В.И.: Конечно, общение — это главное. Я понимаю — разговоры, танцы и все такое. Взрослые иногда бывают лишними в вашей компании. И все же гостей обычно принято угощать. Если бы мама вообще этим не занималась, ты бы усадила своих друзей вокруг пустого стола и весь вечер играла бы с ними в “бутылочку”?

М. (смеется): Ну, нет, конечно. Тоже мне проблема — угощение. Я бы испекла торт… Мне бы помогли подруги.

В.И.: Насколько я понимаю, на самом деле тебе хотелось бы провести вечер в кругу своих друзей и чтобы родителей вообще не было дома.

— Не сказали, когда будут?

— Не знаю, наверное, поздно!

Понимаю тех чувствительных дам, которые, прочитав этот диалог, удивятся и даже возмутятся. Признаюсь, в первый момент я тоже слегка опешил. В самом деле: у ребенка два дня назад случилась серьезная травма, а мать с отцом на весь вечер оставляют его одного?!

Но давайте посмотрим, что произошло на самом деле. Каким бы тяжелым ни был перелом, он загипсован, помощь оказана. При всем желании ни мать, ни отец в этой ситуации ничего больше сделать не могут. Если у мальчика нет острых болей, если он знает, по какому телефону найти родителей в случае необходимости, то с физической точки зрения нет никаких объективных оснований отказываться от приглашения в гости. Другое дело эмоциональный, психологический аспект. Конечно, если, бросив мимоходом что-то вроде: “Ну, не скучай! Мы скоро”, — родители хлопают дверью, бедняга вряд ли почувствует себя лучше. Но если мама скажет, например: “Как ты себя чувствуешь, дорогой? Что скажешь, если мы с папой вечером съездим к тете Ире?” — то подросток ни в коем случае не почувствует себя несчастным и брошенным маленьким мальчиком. Наоборот, это хорошая поддержка. “Меня считают настолько взрослым и сильным, что оставляют одного даже со сломанной ногой! Мне по-настоящему доверяют!”. Это именно то, что надо! Но в таком поведении родителей есть и еще один очень важный положительный момент. Как мы знаем, глубоко внутри нашего самостоятельного и амбициозного подростка сидит маленький ребенок, который напуган тем, что с ним случилось. И внимательная, спокойная реакция мамы — послание для этого “малыша”, что с ним все будет в порядке, что не произошло ничего непоправимого, что все заживет.

А теперь представим себе, что бледная, чуть не плачущая мать не отходит от постели сына. Одного этого достаточно, чтобы “внутренний ребенок” весь съежился от ужаса. Ведь если мама так напугана, значит, действительно происходит нечто ужасное, значит, надежда на выздоровление очень слаба, значит, он скорее всего никогда не сможет уже бегать и прыгать, как раньше.

Так при какой модели родительского поведения кости срастутся лучше и быстрее? Между прочим, очень символично закончилась история, которую я вам только что рассказал. Поскольку мои знакомые по-настоящему любят своего сына, не забывая при этом себя, то, сходив в воскресенье в гости, в понедельник они отвезли его на консультацию в ЦИТО. Там профессор посмотрел рентгеновский снимок и, слегка усмехнувшись, забрал у мальчика костыль и снял гипс. То, что районные эскулапы приняли за сложный перелом, оказалось просто сильным ушибом. Итак, правило второе:

Столкнувшись с реальной проблемой, связанной с нашими детьми-подростками, будем серьезны и внимательны. Мы ни в коем случае не отнесемся к ней как к чему-то малозначительному, не станем ее игнорировать. Но при этом также не будем ее драматизировать и делать страшнее, чем она есть в действительности.

А если, не приведи Бог, случилось нечто такое, что само по себе достаточно страшно? Я знаю несколько таких историй. Вот одна из них. Родители узнают о беременности своей пятнадцатилетней дочери. Вряд ли найдутся родители, воспитанные в европейской культуре, которые с энтузиазмом воспримут подобное известие. В нашем случае родители не просто были воспитаны в европейской культуре, но считали себя глубоко верующими людьми. Надо сказать, что, обратившись в достаточно зрелом возрасте к христианству, эти очень образованные люди не просто стали ходить в церковь, но внимательно читали не только Евангелие, но и труды многих святых отцов. По какой-то причине от их внимания все же ускользнуло то, что сказано в Благой вести и написано отцами Церкви о прощении, искуплении, милосердии, любви к ближнему. Зато очень подробно и ясно, хотя, возможно, и несколько своеобразно, отложилось учение о грехе, наказании за него, посмертном воздаянии. Не стану пересказывать все то, что довелось выслушать их дочери о происшедшем и о том, что ожидает ее в будущем. Скажу лишь, что дело кончилось криминальным абортом с последующими осложнениями и тяжелым психическим срывом у матери девочки.

Я рассказал эту историю не для того, чтобы судить этих людей. Бог им судья. Тем более, что за свои ошибки они уже тяжко наказаны. Просто случай этот — очень яркий пример того, как своими руками очень серьезную проблему можно превратить в трагедию. Что сделали эти люди, узнав о беременности дочери? Прежде всего они в точности повторили ту самую ошибку, которую, наверное, допустила их дочь. А именно: они позволили себе действовать исключительно под влиянием сильных чувств, возникших в определенный момент и при определенных обстоятельствах, совершенно не думая о возможных последствиях своих действий. И если подобное поведение пятнадцатилетнего подростка можно если не оправдать, то хотя бы понять, взрослый ответственный человек, столкнувшись с кризисной ситуацией, не должен позволять себе такой роскоши. Ведь как бы далеко ни зашло дело, всегда есть возможность хоть что-то исправить или, на худой конец, свести потери к минимуму. При условии, что ситуация правильно оценена, наши усилия и объект их приложения просчитаны, результат спрогнозирован.

Если бы родители девочки сделали над собой усилие и пошли таким путем, то они могли бы во благо всей семьи использовать то, что знали о грехе. Они, например, могли бы вспомнить, что грех детоубийства — еще более тяжкий, чем грех прелюбодеяния, и подумать о том, что упреки и угрозы могут толкнуть дочь на такой грех (что и произошло в действительности), что те же упеки и угрозы могут толкнуть и на еще более страшный грех — самоубийство (чего, к счастью, не случилось). Подумав обо всем этом, они, убежден, нашли бы более разумные способы поведения, в том числе и способы выражения своего недовольства и возмущения, чем произошло в действительности.

Кстати, о возмущении. Выговаривая дочери за то, что она сделала, и грозя ей небесной карой, родители рассуждали о том, что уже случилось, либо о том, что, возможно, случится в будущем, уходя таким образом от подлинной реальности и лишая себя возможности как-то изменить объективно сложившуюся ситуацию.

Впрочем, все живые люди, в отличие от героев боевиков, столкнувшись с обстоятельствами, воспринимаемыми как экстремальные, могут испытывать растерянность, безнадежность, отчаяние. Это наши чувства, которые “не картошка, не бросишь в окошко”. Но данное обстоятельство — ни в коем случае не повод заливать пожар керосином. Это повод сказать себе и другим, кто ждет от вас решения, что-то вроде: “Я действительно растерян и в данный момент не знаю, как поступить. Давайте вместе подумаем, что с этим делать”. Наконец, это повод обратиться за помощью к тому, кто компетентен в вопросе, поставившем вас в тупик. Очень часто мы сами лишаем себя такой возможности под влиянием сомнений или предрассудков. (Что могут подумать окружающие?!). Вообще-то могут, конечно. “Добрых” людей вокруг каждого из нас предостаточно. И все же, если приключилась история, по-моему, лучше обратиться в вендиспансер, чем умереть от сифилиса, но с хорошей репутацией. Отсюда правило третье — для экстремальных ситуаций:

Столкнувшись с чем-то чрезвычайным, всегда имейте в виду: как бы далеко ни зашло дело, по крайней мере что-то всегда можно поправить. Реагируйте не на то, что уже случилось и, следовательно, осталось в прошлом, и не на то, что может случиться в будущем, а на то, что происходит здесь и сейчас, отдавая себе отчет в смысле и направленности ваших действий и прогнозируя их результат. Чувствуя себя в тупике, берите тайм-аут, необходимый для принятия решения, обращайтесь за помощью, советом и поддержкой к тому, от кого вы реально можете ее получить, игнорируя при этом социальные, семейные и иные предрассудки.

??

??

??