"Отец и сын" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

V

На следующее утро этот сплетник — гостиничный слуга — рассказал мне, что хозяин Синвара проиграл в рулетку пятьдесят четыре тысячи. Паво же, напротив, вернулся в свою палатку; он — слуга — встретил его у колодца, Паво расхаживал с непокрытой головой и что-то говорил, словно читал самому себе проповедь. Между прочим, ни один священник не мог бы проповедовать, как Паво, когда он в соответствующем настроении. «Беги от искушения! — восклицал он вновь и вновь. — Повернись спиной к искусителю! Протянешь ему палец — он завладеет твоим сердцем. Неужели ты пал так низко, что я, столь заблудший, должен тебя остерегать?» Паво в самом деле говорил очень убедительно; слуга полагал, что он готовил речь, которую утром произнесёт отцу.

Пронырливый слуга всюду совал свой нос и всё знал.

— Вы сегодня уезжаете, — сказал он мне. Я ни слова не говорил об этом в гостинице, даже не требовал счёта.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Знать — я не знаю, — отвечал он. — Но вы велели на почте посылать письма за вами следом. И ещё вы заказали экипаж к пароходу на пять часов.

Даже это он разнюхал! У меня было такое чувство, что этот разумник шпионит за мной, он был мне отвратителен. Охваченный гневом, я не смог вынести его наглого взгляда; его белесые глаза пронизывали меня, как ледяной сквозняк.

— Убирайся, собака! — сказал я.

Он стоял молча. Этот нахал не тронулся с места. Руки он держал за спиной. О чём он думает и что вертит в руках? Затевает что-то.

— То, что вы сказали, мне очень обидно, — говорит он наконец. Больше он ничего не произносит, но смотрит мне дерзко в лицо. Я захожу ему за спину, чтобы посмотреть, что он затеял. В руках у него ничего нет, он быстро перебирает согнутыми пальцами. Я опять становлюсь перед ним, плечи его вздрагивают, глаза полны слёз. Мне жаль, что я его выругал, и я собираюсь всё загладить, как вдруг он подаётся ко мне, в его руке блестит странный предмет, какой-то чудной ключ с двумя бородками. Он замахивается и ударяет меня по правому запястью. Моя рука падает, немеет от тупого удара. Я поражён его дерзостью, не могу вымолвить ни слова, стою не двигаясь. Он снова закладывает руки за спину. Через минуту я прохожу мимо него к двери.

— Вы думаете, что я ударю вас ещё? Не думайте так. Сохрани меня Бог! — говорит он.

Я открываю дверь левой рукой и отвечаю:

— Ступайте и принесите мне счёт.

Слуга низко кланяется и уходит. Я слышу, как, выйдя за дверь, он громко всхлипывает…

Я не уехал в тот день; рука очень болела, и я чувствовал себя совсем больным. На запястье темнели два пятна, два глубоких кровоподтека, жилы распухли до самого локтя. Ну и грубиян этот слуга! Он, впрочем, казалось, сразу раскаялся в своей выходке, принёс мне спирту для руки и перевязал рану; теперь-то никто уж не смог бы сравниться с ним в услужливости. Он позаботился, чтобы в соседней комнате не шумели, когда я вечером лёг отдохнуть, — это совершенно по своей инициативе. Он яростно прогнал кучку пьяных крестьян, с песнями остановившихся под моим окном около часа ночи. Я слышал, как он их упрекал за то, что они нарушают сон больного знатного господина, князя, повредившего себе руку.

На следующее утро я позвонил два раза — он не приходил. Я. был в раздражительном настроении, чувствовал себя совсем больным и стал усиленно звонить в третий раз. Наконец я увидел, что он идёт по улице — он куда-то выходил. Когда он вошёл ко мне, я не мог сдержаться и сказал:

— Я звоню уже четверть часа. Я охотно заплачу вам вдвойне, если вам кажется, что ваши услуги этого стоят. Принесите мне чаю.

Я видел, как ему было больно от моих слов. Он ничего не ответил и побежал за чаем. Меня вдруг тронуло его терпение и приниженность; быть может, он никогда в жизни не слыхал ласкового слова, а я его браню. Я хотел сейчас же загладить свою несправедливость и, когда он вернулся, сказал:

— Забудьте мои слова! Я никогда больше не скажу ничего такого. Я и сегодня ещё болен.

Он был, видимо, очень рад моему ласковому слову и отвечал:

— Мне необходимо было уйти. Уверяю вас — это было очень важное дело.

Но, ободрённый моей приветливостью, он сразу превратился в прежнего сплетника, набитого разными историями, готового рассказывать мне всякую всячину, выведанную им о посетителях гостиницы.

— Позвольте вам сказать, что хозяин Синвара только что отправил к себе домой человека, который должен привезти ему деньги, много денег. Паво думает, что он разорится на рулетке. Колец он не мог ещё выкупить.

— Хорошо, хорошо! — сказал я.

— А та девушка, которую вы вчера видели, провела у него всю ночь. Она с гор, о такой чести она, наверно, никогда и не мечтала. Даже отец никак не мог поверить.

Под вечер я опять сидел на балконе и смотрел на толпу около палаток. Рука моя была на перевязи. Русский лежал на скамейке недалеко от меня и читал книгу. Вдруг он взглянул на меня и спросил, слыхал ли я, что хозяин Синвара послал домой за деньгами. А утром он виделся с Паво. Тот прочёл ему целую проповедь, и отец отчасти признал его правоту. Но слушаться он не желал и твёрдо стоял на том, что надо по крайней мере вернуть проигранное. Неужели кто-нибудь воображает, что он так и оставит этой разбойничьей шайке шестьдесят три тысячи ровным счётом? Ну, так они очень ошибаются. А впрочем, он не только для того будет играть, чтобы вернуть свой проигрыш. Добрые люди, которые так его жалели, когда он проиграл свои кольца, должны бы знать, что он первому встречному нищему может подарить по такому кольцу на каждый палец и не станет беднее от этого.

— И это правда, — прибавил русский, — он уже настолько заражён игрой, что проигрыш стоит у него не на первом месте. Его тянет теперь заманчивость, напряжение, мука, дикое волнение в крови.

— А Паво? Что сказал на это Паво?

— «Беги от соблазна! — сказал Паво. — Возьми себя в руки, бери пример с меня!» Паво говорил долго, голос его сделался печальным, время от времени он подымал даже руку» к небу. Это было зрелище замечательное — лукавый грешник под личиной добродетели, которую сам давно потерял. У него хватило дерзости на то, чтобы увещевать отца самым серьёзным образом. Отец же утверждал, что он играет только для блага сына, хочет спасти его от порока и для этой цели ничего не пожалеет. Тогда Паво преисполнился гнева: он всю жизнь берёг свою честь, а отец проиграл даже кольца, в присутствии всех заложил фамильные драгоценности. Он, Паво, всегда сохранял достоинство, никогда никакого долга не было на его палатке, она стоит неприкосновенно, и он постоянно; заботливо ведёт свои дела. В конце концов, он пригрозил отцу князем Яривом. «Молчи! — сказал отец. — Я обещал себе, что покажу тебе последствия твоего распутства, и я это сделаю. До свидания, Паво».

Паво должен был уйти. Но от отца он прямо пошёл в игорный зал.

— А вы не думаете, что отец действительно намеревается вернуть сына на путь истинный таким необычным образом? — спросил я русского. Он покачал головой.

— Может быть. Но это ему не удастся. Не говоря уже о том, что старик увлечён не меньше сына.

Теперь все разговоры сосредоточились на хозяине Синвара и на его игре. Это ему было нипочём, — так он говорил, держал голову ещё выше, и лицо его было весело. Время от времени он снисходил до шуток с окружающими.

— Вы смотрите на мои руки, — говорил он. — Ах да, я совсем обнищал, я проиграл даже кольца. Ха-ха-ха!

Всё это время, пока у него не было денег, он не ходил в игорный зал, но приказал слуге докладывать весь ход игры, кто выиграл и кто проиграл, какие ставки и кто азартнее всех играет. На следующий день русский рассказывал мне, что хозяин Синвара три часа молился Богу, прося себе счастья в игре: только бы отыграться, и тогда он совсем бросит игру. Он молился вслух и даже плакал; русский узнал это от гостиничного слуги, который подсмотрел в замочную скважину.