Лернер Анатолий Возвращение

Лика прислушивалась к себе.

Она была рядом с Тоем на их поляне, среди застывших эвкалиптов. Ну да, конечно! Когда-то, очень давно, они приходили сюда встречать рассвет. Это был их первый рассвет. Первый после сотворения мира.

Тогда многое было впервые.

Потом явилось время.

Время заведовало памятью и услужливо подсовывало картинки, словно листало семейный альбом: тогда они были Адамом и Евой.

А это — когда Той был Осирисом, она — Исидой…

А когда Той был Гермесом…

— «Гермес»! — Воскликнула Лика. — Ну конечно же. Господи! Как же я сразу-то… Меня вернули. Возвратили. Я только что возвратилась оттуда. Из своего «космического путешествия».

Какой ужас. Меня не приняли дома! Вернули сюда. В этот мир, на Землю.

Зачем? Чтобы я здесь опять продолжала мучиться?

Мне показали мой родной дом, мой мир, показали, что он существует. И существует не только в мыслях и в фантазиях. Я была в нем и я свидетельствую, что он — прекрасен!

И теперь, когда душа переполнена знаниями о нем и жаждет слияния с ним, меня снова вернули на Землю?

Вышвырнули. Приземлили.

На лице Лики вспыхнули слезы. Она пожалела себя, раскисла и тихонечко завыла. Ей было нестерпимо болезненно это возвращение сюда, где ее родной мир снова будет называться миром иным…

Той спешил за Ликой и, когда открыл глаза, застал ее почему-то рыдающей:

— С новым годом, Лика… — произнес он.

— С новым счастьем, — иронично сквозь рыдание ответила Лика.

— Ну что ты, — попытался успокоить ее Той, — не надо.

— Что не надо?! — Вскричала Лика. — Не надо жить? Или не надо умирать? Не надо проявлять свои эмоции? Не надо любить и ненавидеть?!

Я ненавижу этот мир! Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться здесь! Мне надоели эти бесконечные сражения за выживание, мне глубоко противно впадать в оцепенение, мне невыносима ложь, льющаяся на меня отовсюду… Я боюсь открыться этому миру, который, еще не зная меня, уже сам от меня закрылся…

— Мы что умерли, Той? — Спросила Лика, приходя в себя и размазывая по лицу слезы. — Мы умерли для того мира?

— Смерть в том мире, означает рождение в этом. И наоборот, — коротко ответил Той.

— Это всг, что ты можешь мне ответить?

— Это вечное путешествие, Лика. А целью любого путешествия, как говаривал мой давний друг Вили О. Релли, это — возвращение. Возвращение домой. Наш дом — там. Но теперь мы здесь.

В материальном мире. И мы должны построить в нем свое жилище. И чем более похожим оно будет на наш дом, тем более счастливо мы будем жить в нем. Жить так, словно бы с нами ничего никогда не происходило.

Словно наше путешествие на Землю, это наш собственный выбор.

Осознанный выбор, а не несчастный случай…

Той тяжело вздохнул:

— Ведь только так возможно будет вернуться из нашего временного земного убежища в наш небесный дом.

Он еще говорил что-то, а Лика уже впала в забытье. Она обнимала его, прижимаясь всем телом. Она льнула к нему в своем сне так, что казалось, будто боится потерять ориентир в этом своем нескончаемом путешествии…

Между тем, этот стремительный сон возвращал ее назад. Он уносил Лику домой, а она нетерпеливо подгоняла его. Подгоняла так, словно сон был простым, ленивым и немного уставшим осликом.

— Ну, же! Ну! — Понукала Лика, думая о том, что, — кто знает? — быть может она поспеет туда вовремя. Поспеет до того, как захлопнут ворота в ее мир, неумолимые стражники.

Она спешила. И спешил ее сон. И ослик спотыкался и семенил. И она уже видела Городские ворота. Те самые, перед узорчатой решеткой которых она стремилась, как в последний раз, распахнуть свою душу.

Распахнуть свою душу своему миру. Она сумеет. На этот раз, она конечно же сумеет… И он, ее мир, увидит то, что, еще не совсем сумел разглядеть. Ведь она была немного смущена, а стало быть, чуть-чуть закрыта. Она готова. Она поняла это только что, здесь и сейчас. На земле. Поняла это душой. Той самой, что уже начала сжиматься от страха не успеть…

Той смотрел на спящую Лику, гладил ее волосы, и думал о том, что вот каким длинным оказался их первый день.

Первый, после сотворения мира.

Этот день вместил в себя целую жизнь, заключавшую как подъемы, так и падения духа. И случился в тот первый день новой жизни Великий Потоп. И явился в том первом дне новой жизни тот самый Ковчег. И имя ему было дано «Гермес».

Той гладил волосы Лики и думал, что теперь ей, должно быть, сложно пережить это осознание.

Сложно пережить то, что, кажется, вмещает в себя не одну жизнь.

Сложно придти в себя после случившегося.

На пути к себе ей предстоит снова и снова попытаться осознать: кто она теперь, где она и что с ней теперь происходит.

Ведь они начали это свое утро в ином мире.

А теперь пытаются осознать то, чем этот мир отличался от того, прежнего, который они зачем-то оставили.

Оставили внезапно, скоропостижно оставили.

Оставили до срока, не успев с ним проститься…

Лика спала и по ее безмятежному лицу Той видел, что она теперь далеко. Так далеко, как может отнести человека только один лишь сон. Сон в состоянии осознанной медитации.

«А быть может они, по сути, нигде и не были? Может быть их самих тоже нет? И все, что происходит сейчас — не что иное, как новая иллюзия? Фантазия, сон, неосознанная медитация…

Как бы то ни было, думал Той, но они на Земле. Под теми самыми эвкалиптами, где каждый раз они начинали свог первое утро. Утро первого дня от сотворения их мира. Утро первого дня сотворенного ими мира. Утро праздника Рош-а-шана[1].

— Может быть, когда человек не задумывается о смерти, — тихо, еще не открывая глаз, и как-то неуверенно спросила Лика, — тогда и получается, что он живет вечно?

— Не знаю. — Тихо ответил Той, глядя на закат. Он в эту минуту и сам думал о смерти. Думал о том, что произошло с ними. В его голове роились видения, душа была переполнена восторгом узнавания чего-то прежде немыслимого, а его ум подсказывал ему украденный, а стало быть, ложный ответ. И он нашептывал Тою слова о смерти, которые произнесла почему-то Лика.

Той думал о собственной смерти. Смерти, внушающей ему сейчас и страх, и ужас… Смерти, которая оказывается обратной стороной рождения. И если осознать, что их пребывание на «Гермесе» и было тем, что называется страшным словом «смерть», то возвращение из медитации являло собой ни что иное, как новое рождение. Осознанное рождение в знакомом, материальном мире.

— Лика, — спросил Той, — у меня есть задача. Домашнее задание. Поможешь?

— Охотно! — Согласилась Лика, открывая глаза и поудобнее усаживаясь на коленях у Тоя.

— Человек выходит из медитации и попадает в некую реальность, совершенно отличную от той, в которой он пребывал еще мгновение тому. Попадает в реальность, которая помнит о нем, знает его и каким-то образом взаимосвязана с ним, с этим человеком. Связана так же, как и та система, из которой он только что выпал. Выпал, как выпадал бессчетное число раз, выпадал неосознанно, а теперь, покинув лишь одну из множества собственных систем, вдруг осознал нечто. Понимаешь, Лика, человек только что покинул прежнюю систему координат.

— У меня такое же ощущение. — Согласилась Лика. — Ощущение того, что я выпала откуда-то.

— Мы, Лика, только что выпали из прежней, уже ставшей нам привычной системы, где действуют законы «Гермеса». А вот куда мы попали? Ощущение таково, что мы попали куда-то не туда.

— Что ты подразумеваешь, говоря «не туда»? Ты имеешь в виду, что мы не вернулись назад? Что мы не там, откуда отправились в эту медитацию? Ты думаешь, что мы там, куда нас сочли необходимым направить? — Лика слегка нервничала.

— Я не говорю о времени. — Той взял Лику за руки. — Мы с тобой постоянно попадаем в какое-то иное время, в котором так или иначе происходят одни и те же события, но исход их каждый раз — неожидан… Пожалуй, что здесь и теперь, он будет тоже совершенно иным…

— Скажи, — Той смотрел в глаза Лике, — как определить время, в котором ты присутствуешь? Понимаешь, ну, если часы и календарь на моем хронометре перемещаются только вместе со мною, а стало быть, по-прежнему неизменны в любой из моих координат, по каким таким приметам я могу распознать где я, кто я и, что со мной теперь происходит?

— Только обратясь к чувствам, — не раздумывая ответила Лика, чмокнув Тоя в нос. И тут же пояснила, — только чувства опишут тебе полную палитру. Палитру еще полную красок.

Палитру за мгновение до того, как пришло осознание гаммы. Той гаммы, в которой нота за нотой звучат миры любви и радости… Миры, которые ждали именно тебя. Ждали, что ты перенесешь свои знания о них в свою будущую картину.

И шаг за шагом, мазок за мазком ты становишься осознанней, и осознанно проживаешь свою жизнь. И только, как наблюдение за собственной жизнью все то, на что уходят краски твоей палитры, краски твоей души…

— Ух-ты! — Восхищенно воскликнул Той. — Ты-то сама поняла, что сейчас выдала?

Лика пожала плечами: — Да пожалуйста, я еще и не так могу. Я еще и крестом вышивать умею…

— Значит, говоришь чувства?

— Они, они родимые. — В Лику возвращалась жизненная сила и она, наполняясь ею, слегка паясничала.

Ей было немного неловко за прошлое. — Единственные и неповторимые свидетели — наши чувства.

— Прекрасно! — Воскликнул Той. — Вот тут-то прокол у Симона.

— Кто это? — Спросила Лика. — Один из твоих героев? Но ведь каждый из твоих героев — это и есть ты сам. Это не прокол твоего героя, это твой собственный прокол, милый. — Лика заговорила басом. — Сознайся самому себе. Вы оба, ты и твой герой, забыли, что путь у каждого свой. Собственный. Что строем к Богу не приходят. А вы погрузились в книжные знания. В философию. И оба не знаете, что эти знания отличны от знаний чувств.

То, чем ты занимался, не что иное, как суеверие. Твой ум порождал его. Твой ум порождал твои заблуждения и питал ими твоих героев. Симон — это не что иное, как порождение твоего ума.

Не расстраивайся. Ты для Симона — такой же инструмент, каковым он являлся для тебя. Суеверие коварно. Оно позволило вам утверждать очень многое из того, о чем ни вы, ни само суеверие, понятия не имеете. Это и есть те самые плоды с древа познания, которыми вы с жадностью стали забивать свои головы. Да, когда появляется некто и говорит, что он знает нечто, искушение узнать то же самое, велико. А этот некто настаивает: — «Я познал и вот оно мое знание. Оно может стать твоим. Возьми плод, он созрел. Он красив и вкусен, этот плод моих раздумий. Вкуси плод моих размышлений и ты познаешь все сам». Змей.

Лика протянула руку к инжиру и сорвав плод, прежде чем вкусить, долго смотрела на него. Потом она посмотрела на Тоя и улыбнулась:

— Точно впервые вижу. — Она положила плод в рот и зажмурив глаза, насладилась его вкусом. — У! Какое чудо.

Попробуй! Она протянула Тою инжир.

— Это и есть искус, — пошутил Той. — Искус воспользоваться чужими плодами.

— Не морочь голову! — Рассердилась Лика.

— Я говорила о других плодах. Я говорила о плодах чужих знаний. И пусть они получены не из книг, и не при помощи сложной философской концепции, но посредством и при участии души. И пусть желание его поделиться с тобой было искренне, но в тот момент, когда Змей предложил тебе этот плод — он уже совершил свой грех. А ты совершил не меньший грех, когда принимал эти плоды, называя их своими.

Но, довольно! У нас достаточно сил, и для нас придумано время, а уж мир свой создавать я предпочитаю сама.

— Лика обняла Тоя. — Согласись, Той, что я и есть твоя лучшая ученица.

— Соглашаюсь. — Той смотрел на Лику и у него слегка кружилась голова. Именно поэтому нам с тобой дали дополнительное время, чтобы осознать нечто и это исправить…

— Здесь главное не спешить. — Ликой овладела жажда деятельности. — Той, посмотри на себя! Ты спешишь.

Спешишь и это непривычно для тебя самого. Не спеши гоняться за молниеносными образами. Постигни суть явлений… Ты же, Телец. Апис[2].

Той внезапно ощутил, что система координат слегка стала перемещаться. Это походило на легкое землетрясение. Мгновение, — и он наблюдает себя спешащим куда-то, боящимся не успеть, опоздать…

Он видел себя переходящим из мира в мир вместе с Атлантами. Он видел себя поглощающим эти миры. И поглощал он их так, словно поглощал плоды, которых не взращивал сам.

Он физически ощущал свою жажду познания, которую никто не мог утолить. И он видел, как эти знания обращались Атлантами во зло…

Это потом придет терпение и осознание того, что за тебя никто не совершит твою собственную жизнь, а стало быть, ты будешь копаться в себе до тех пор, пока не осознаешь, что конечный результат-то, оказывается, это та самая опустошенная палитра, о которой поведала ему Лика. Палитра, из которой щедро разбрызгиваются краски. Волшебные краски, вспыхивающие на твоем собственном пути.

— Ничто не длится, кроме изменений, — завершила свою мысль Лика. А Той уже знал, что эта герметическая аксиома вполне применима к их теперешней ситуации.

— Ведь по сути, — обращался Той к Лике, — время существует только в нашем мире, а, стало быть, только для нас. И мир наш материальный, создан и существует только для нас. Наша жизнь, жизнь на Земле — исключительно наша реальность! И то, что мы живем на Земле — столь же удивительно, сколь и невероятно. Подумать только, вот это все — это создано для нас! Зачем?

— Для того, чтобы мы помнили кто мы такие. — Ответила Лика. — Чтобы не чувствовали себя одинокими, и помнили, что есть во вселенной родные тебе души. — Лика посмотрела в закатное небо, где вспыхнула первая звезда. Души, разлученные с тобой. И что разлука эта неизбежна, и что будет она для нас длиться и длиться, бесконечно долго…

— Да. — Тяжело вздохнул Той и спросил: — Сколь долго, Лика, это может всг длиться?

— А сколько Бог даст.

— Думаю, Лика, мы опять забыли о том, что ничто не длится, кроме изменений. Все это будет продолжаться, пока в нас самих возможны какие-то изменения. Пока мы сами не осознаем, что не существует ни этого, изматывающего душу времени, ни самой разлуки. Разлуки с Вселенской Душой… Разлуки, что длится вечность… И нету самих изменений. Осирис, спасающийся в теле быка, по-прежнему являет Вселенскую Душу. Есть только изменения в нас самих, в нашем восприятии мира. Мы забыли, что в нас сверкает свет Осириса. И мы становимся жертвенным мясом.

То что вчера нам казалось невероятным, сказочным и заумным, сегодня обретет для нас реальные очертания. И все это, заметь, тоже из области чувств. И никакой фантазии…

— Здесь не может быть никакой отсебятины! — Лика посмотрела на Тоя и провела рукой по его щекам, обросшим легкой щетиной. — Меняемся только лишь мы. И не только внешне. А то, к чему мы стремимся, — неизменно.

— Да. — Согласился Той, заглянув в себя.

— Искажает лишь тот, кто не чувствует, искажает тот, кто исхитряется в собственной душевной слепоте, говорить от имени самой души.

Невежество искажает того, чью душу поработил его изобретательный разум…

— Мы становимся способными чувствовать?

— Кокетливо спросила Лика.

— Это очевидно. С нами происходит трансмутация.

— Откуда в тебе такая уверенность?

— Не знаю, — Той пожал плечами. — Только что, едва я попытался представить человека, который осознанно лишает себя дара чувствовать, как мне тут же стало не по себе! Я только представил, а оказался один на один с самим собой. Все миры исчезли.

Они спрятались от жалкого, раздраженного дикаря, который не видя предмета вожделения, начинает пожирать себя самого.

— Это в тебе говорит эго. — Подсунула шпильку Лика. — Начитанный ты мой. — Лика вдруг рассмеялась и, почему-то показав пальцем на Тоя, хохоча, стала поспешно одеваться.

— Ну, а ты чего стоишь?! — Лика швырнула Тою его одежду. — Одевайся, нагой философ! — Еще с улыбкой на лице, она так же тяжело вздохнула, как это сделал минутой раньше Той. — Нас вернули на Землю. Стало быть, жизнь продолжается!..

Сентябрь, 1999 г., Кацрин.