"Поезд" - читать интересную книгу автора (Штемлер Илья Петрович)

Глава вторая

Муртаз Расилов погнал тележку ко второй платформе, где обычно собиралась бригада перед прибытием фирменного поезда «Северный олень». Надо определиться: будет работа с иностранными туристами или гуляй себе вольным казаком, лови неорганизованного клиента.

Муртаз не любил возиться с туристами, а тем более с иностранными – никакого бакшиша, оплата идет по-среднему. А ответственность какая, не дай бог пропадет чемодан – международный скандал. И отвиливать от распределения нельзя – свои ребята, носильщики, у всех один интерес. Увильнешь, испортишь отношения с бригадой – ничего хорошего тебя в дальнейшем не ждет. Однако перспектива работы по линии зарубежных связей его сегодня мало огорчала – Муртаз уже достаточно набегался, день оказался «капустный», заработок не стыдный. К тому же интурист норовил сам свой чемодан на тележку поставить, не доверял нашему носильщику. Или его сильно припугнули – гляди в оба: там, у красных, украдут и тебя же в ГПУ определят. Или у себя дома опыта понабрались, говорят, у них если сам свой чемодан поставил-снял, то меньше платишь носильщику. Врут, наверное, чего только не наговорят. Правда, однажды – умора! – приехала группа зарубежных туристов. И тут один из них, в шортах, мускулистый такой, все чемоданы на тележку принялся ставить, да так ловко, что Муртазу и делать было нечего. Оказалось, он у себя дома носильщиком работал. Потом пристал к Муртазу: давай обменяемся бляхами. На память. И сует Муртазу свою крупную, как блюдце, бронзовую бляху. Хорошо, у Муртаза случайный жетон завалялся в кармане – то ли от гардероба какого-то ресторана, то ли от прачечной-автомата. Отдал коллеге зарубежному, чтобы отвязался. Тот обрадовался, слезы на глазах. Упрятал в портмоне, еще и авторучку подарил в придачу. Позже Муртаз разглядел его бляху. Номер «14» и чеканная фигура в мундире и при шпаге. Надпись по кругу. Брат Муртаза, ученый-физик, перевел на понятный язык: «Кайзеровская королевская железнодорожная кампания. Австрия. 1906». Там, оказывается, у железнодорожников к парадному мундиру шпага прилагается. Почет, точно рыцарям… Один свой парень, носильщик, Муртазу за эту бляху четвертной отслюнить хотел. Не расстался Муртаз с сувениром, преодолел искушение. А бляху дома на стенку повесил, прямо на Почетную грамоту за активное участие в коммунистическом субботнике по уборке территории станции. Любой, кто бляхой австрийской заинтересуется, и грамоту без внимания не оставит, а то лежала себе глянцевой бумагой в столе без всякого интереса, обидно даже…

Прогоняя тележку по эстакаде, Расилов бросил взгляд на распахнутые ворота багажного отделения. И вспомнил весовщицу Галину. Собственно, он ее и не забывал. Галина его интересовала – и очень. Вообще Муртазу нравились крупные женщины, возможно оттого, что он сам не вышел ростом. Муртаз уже наводил справки среди носильщиков. В целом мнение о Галине на станции неплохое – спокойная, не пьет, не курит, детей растит, да не каких-нибудь там случайных – от законного мужа, тот утонул несколько лет назад. Муртаз даже некоторую работу провел в своем семействе, а жил он с матерью, после того как брат отделился. Сказал, что хочет жениться на русской. Мать ответила: хоть на шайтане женись, только женись. Сорок лет мужчине, пора. Правда, Муртаз промолчал о детях. Нельзя сразу мать ошарашивать, хватит ей и первой новости пока…

С прибывшей электрички повалил народ.

Муртаз замедлил шаг. Чего доброго, собьешь кого-нибудь железной своей арбой.

«Поберегись!» – изредка восклицал он, когда видел, что кто-то прямо на тележку держит путь. И качал головой в знак удивления стадной тупости людей…

Пассажиры электрички – это особый мир. Муртаз к ним давно приглядывался. Попадая в город, они растворялись, их уже не отличишь от прочих граждан. Но здесь, на перроне, в ожидании электрички лица этих людей принимали особое выражение. А главное их отличие – это огромные сумки, баулы и рюкзаки. Когда они приезжали в город, сумки как-то еще не бросались в глаза, а вот когда уезжали… Чего только они не увозили – продукты, промтовары, строительный материал… И каждый день!

Муртаз проживал в районе города, где вода подавалась на два часа утром и на два часа вечером. Говорили, что такой режим установлен из экономии. И все, кто жил в этом районе, заполняли водой ванны, кастрюли, тазы, бутылки. Утром воду выливали и набирали свежую. А если бы вода шла круглые сутки, больше одного-двух ведер никому не понадобилось бы. Вот и выходит – экономия… Так и с людьми, что жили за городом! Разве стали бы запасаться они всем подряд, если хотя бы половина того, что они вывозят из города, доставлялась за город… Об этом думал Муртаз Расилов, стараясь аккуратней провести свою тележку по платформе…

Команда, как обычно, собиралась под часами у нового электронного информатора, что рядом со второй платформой. Высокий плосконосый бригадир по прозвищу Челкаш придирчиво осматривал своих людей, бросая замечания относительно внешнего вида. Только сегодня утром на планерке у начальника вокзала ему крепко досталось по этой части. Вообще с приходом нового начальника дороги по всем службам прокатилось что-то вроде лихорадки. Вероятно, начальник вокзала уже получил указания от начальника станции, а тому досталось от начальника отделения. Иначе с чего бы ему делать замечание Челкашу, столько лет носильщики работали кто в чем, и вдруг вспомнили о форме. Многие и не знали, на каких антресолях она дома преет… Правда, Муртаз не позволял себе такого разгильдяйства, обычно что-нибудь из положенного на нем было надето. Или брюки, или куртка. Не говоря уже о фуражке. А иногда, как например сегодня, он сподобился вообще собрать на себе целиком всю форму. Именно из-за этих, ничем не объяснимых порывов, он прослыл среди носильщиков пижоном.

– Так вот, теперь пижонами мы будем все как один, – заявил Челкаш, прямо глядя на свою команду.

– Новая метла хорошо метет, – произнес негромко кто-то.

Надо отдать справедливость – сам бригадир за все годы ни разу не явился на работу в чем попало. Даже галстук черный повязывал, что однако не снимало с него босяцкого прозвища.

Носильщики хмуро молчали, разглядывая толпу на вокзальном дворе. К. чему спорить – не пройдет и месяца, как все станет на свое место…

– Туристов сегодня шестьдесят человек. Придется взять сороконожку с багажного двора. Там три телеги, думаю, хватит, – продолжал Челкаш и повел перешибленным носом в сторону багажного отделения.

– У той сороконожки двигатель барахлит, контакты ржавые, – ответил Муртаз. – Возьмем сороконожку от почтальонов. Она и выглядит аккуратней.

– Ладно. Возьмем у почтальонов, – согласился Челкаш.

Сороконожки – сцепленные между собой тележки, влекомые электрокаром-самоходкой, – числились на балансе вокзала и нередко служили яблоком раздора. То почтальоны их одалживали, когда свои выходили из строя, то бельевое хозяйство… возьмут, а вернуть забывают.

А недавно – наглость какая! – самоходка появилась и у бутылочного гетмана Богдана Стороженко. Где он ее раздобыл, неясно. То ли из запасных частей собрали его молодцы, то ли списанную отремонтировал, то ли просто купил. Во всяком случае, вместо грузовика, который давно мозолил глаза начальству, ползая вдоль путей отстоя, собирая мешки с бутылками у проводников, вдруг появилась довольно приличная самоходка с прицепом – сороконожка. Да, разворачивал гетман свое предприятие, ничего не скажешь. На глазах у всего честного народа и его правоохранительных органов. Сколько же в сутки собирала бутылок его вольница, расплачиваясь с проводниками по тринадцать копеек за штуку? Муртаз однажды насчитал пятьдесят мешков. А в мешок, говорят, они складывают сто бутылок для ровного счета. Увозят на пункты приема, где у них бутылка идет за восемнадцать копеек – надо же и тем что-то поиметь. Итого, чистая прибыль с одного налета на утренние поезда – двести пятьдесят рублей. А сколько таких налетов совершают люди гетмана Стороженко в сутки, да еще летом, когда жажда мучает пассажира?! Вот и считай, если грамотный.

Муртаз был знаком с гетманом. Мужичок лет шестидесяти, вертлявый, в потертых джинсах, сидит себе в одном из гаражей, что волной подступили к полосе отчуждения у сортировочной станции, и ведет бухгалтерию. А сборщиками бутылок служат ему не какие-нибудь там алкаши привокзальные, нет, вполне приличные молодые люди служат. Некоторые даже с законченным высшим. Правда, кулаки у всех крепкие. И горло луженое. Работа требует! Сколько своих конкурентов они в бараний рог скрутили. Кого угрозами, а кому и бока намяли. Люди серьезные… Гетман и Муртаза пытался в свое время завербовать – полезный был бы для него человек: Муртаз знал станцию как свою квартиру. Хорошими доходами соблазнял, только не пошел на это Муртаз. Сегодня ты гетман, а завтра – поднадзорный особого поселения. В жизни все меняется… Только слишком уж затянулось гетманство Богдаши Стороженки – люди удивляются. Неужели государству невыгодно самому взять этот промысел в свои руки? Как-то даже в газете писали. Оказывается, у государства то автомашин нет, то тары. А у гетмана все есть и в лучшем виде. Да, неглупый человек Богдан и нежадный. Сам живет и другим дает жить. И не прячется, не роет носом землю, как крот. Телефон даже провел в свой гараж, диванчик сафьяновый поставил – не сидеть же гетману на дачном треножнике – телевизор цветной завез, чтобы следить за событиями в мире… А сколько еще таких прилипал кормятся при станции?…

Тем временем бригадир носильщиков продолжал свою малую диспетчерскую…

– Шесть человек хватит на интуристов, – решил Челкаш и, морщась как на прямом ветру, оглядел команду. Конечно, кандидатура Муртаза была первой. – Ты! – вскинул палец Челкаш в сторону Расилова и к нему подобрал еще пятерых, вполне сносных с виду кандидатов. – Вагон седьмой и восьмой. Напоминаю, автобусы ждут на площади, со стороны моста опять копают, учтите.

До прихода «фирмы» еще оставалось время, и носильщики разошлись покурить. Муртазу наказали пригнать сороконожку от здания почтовой службы к платформе.

– Послушай, Челкаш, дело есть, – Муртаз тронул бригадира за острый локоть и отвел в сторону.

– Ну?! – нетерпеливо произнес Челкаш.

– Вчера я провожал поезд. Кисловодский… Что-то мне не очень понравился восемнадцатый вагон.

За время работы бригадиром носильщиков Челкаш привык ко всякому, его трудно было удивить. Но тут он удивился. Черные брови его поползли вверх. Но он продолжал молчать.

– Не очень понравился вагон, – неуверенно продолжал Муртаз. – Ночью, понимаешь, просыпаюсь, точно меня в бок толкнули…

– Говори яснее, – не выдержал Челкаш. – В чем вопрос?

– Я, когда делал посадку, случайно взглянул на щиток. Там контрольные лампочки энергоснабжения горели по-разному, не с одинаковым накалом. А у меня на это глаз!

– Ну и что? Пусть горят…

Муртаз тряхнул головой.

– Я ведь электриком был. В депо столько лет работал.

– А проводник что, слепой? Там и свой электрик есть, в поезде.

– В том-то и дело… Они поднимают шум, когда плюсовая горит, а когда минусовая – не обращают внимания… А это неверно, могут и с минусом быть неприятности. Должен быть полный порядок.

Челкаш взглянул на вокзальные часы и хлопнул ладонями. Два воробья, что суетились на подоконнике зала ожидания, испуганно вспорхнули.

– Честное слово, Расилов. Как маленький… Иди, лови сороконожку. Стоит, лапшу мне на уши вешает… Иди, говорю! – И, повернувшись, заспешил к бригаде. – Если бы что случилось с твоим вагоном, давно бы стало известно. Столько часов прошло… Вези сороконожку от почтарей, живо!

Муртаз сунул руки в карманы и поплелся в сторону ограды, за которой высилось хозяйство почтовиков. К ним можно было попасть и через багажное отделение, и Муртаз никогда не упускал этой возможности…

Спускаясь по щербатым ступенькам в прохладный туннель, Муртаз чувствовал, как беспокойство распирало его в полном смысле этого слова, голова стала тяжелой, словно он и вовсе не спал ночь.

Весовщица Галина поначалу встретила Муртаза обычной насмешливостью, чувствовала свою власть.

– Что, Муртазушка, заблудился? – промолвила Галина с призывной ленцой, распрямляя свою пышную фигуру. Но что-то в облике носильщика ее насторожило.

Муртаз отозвал Галину в весовую и поведал ей историю. Со стороны казалось, что мать разговаривает с подростком-сыном: круглое лицо Галины выражало тревогу и любопытство.

– Что же может случиться? – туго соображала весовщица.

– Как что?! – отчаянно воскликнул Муртаз. – Пожар!

– Ой!

– Пожар в вагоне… Утечка тока. Шутка?

Галина передернула плечами.

– С ума ты сошел. Если бы что случилось, то давно…

– Это меня и успокаивает. Конечно, если бы утечка была на корпус, то давно… А так? Когда горит минус… Но все равно. Случай, понимаешь. Мне тебе сложно объяснить…

– В поезде свой электрик есть. Что он, дурнее тебя? – успокаивала Галина. – Нервный ты у меня, Муртазушка. Ох, нелегко мне с тобой будет, – пошутила Галина и, словно невзначай, придвинулась к носильщику.

Муртаз с уважением задержал свои светлые глаза на пышной груди весовщицы, слова застряли в горле.

– Что ты переживаешь? Со вчерашнего дня ждешь пожар, а его нет?

– Отодвинься.

– Что?

– Отодвинься, говорю. У меня мысли разбегаются.

– Ох и шалун ты, Муртазик-тазик, – Галина покачала головой, но искушать судьбу не стала, отодвинулась, еще сильнее распаляя станционного рабочего Муртаза Расилова.

Стараясь подольше побыть с Галиной, Муртаз накручивал невероятные страхи вокруг тревожно светившей индикаторной лампочки на щите служебного отделения восемнадцатого вагона кисловодского поезда…

Отделение дорожной милиции на главном вокзале Северограда находилось в конце шестой платформы. Чтобы добраться до него, требовалось время даже такому легкому на ногу ходоку, как Муртаз Расилов. В который раз проклинал он момент, когда на грузовом дворе столкнулся со стариком и его тюками. Может, ему и показалось, что индикаторные лампы на щите горели неодинаково. Поднимут шухер на всю дорогу, а потом засмеют, прохода не дадут.

Сомнение мучило Муртаза Расилова, а ноги, точно чужие, вышагивали в сторону отделения милиции. До прихода фирменного поезда оставалось полчаса. Конечно, Челкаш не осудит, если к прибытию поезда в бригаде не окажется Расилова, ребята подменят, ничего страшного, тем более сороконожку он пригнал. Но связываться с милицией не хотелось. Вот характер?! Другой бы уже все забыл, тем более минусовая утечка. Случись что с вагоном, давно бы вся дорога гудела. Может, и вправду плюнуть-растереть? И Муртаз дал себе слово: если не примут его в милиции – все! Закроет для себя эту историю…

Сотрудник милиции сидел на месте. Мужчина лет тридцати, с гладко зачесанными набок светлыми волосами.

– Дежурный по отделу лейтенант Снегов! – представился он. – Слушаю вас, гражданин… Что-то знакомое лицо…

Вопрос этот поверг Муртаза в замешательство. Вспомнил, что нет с собой никаких документов, вспомнил и вечное свое невезение.

– Я – носильщик. Моя фамилия – Расилов, Муртаз.

– Ну и что?! – с какой-то радостью ответил дежурный. – Я знал одного субъекта, который носил форму полковника авиации. Чтобы не привлекать внимания. И перегнул палку, надо было ему поскромнее себе чин присвоить… Ладно, не теряйтесь, пошутил я… Встречал я вас, столько раз проходил по вокзалу…

– У вас, видно, хорошее настроение, – у Муртаза отлегло от сердца. Вероятно, парень неплохой, долго тянуть не будет.

Дежурный указал Муртазу на стул. Тот осторожно присел на краешек и упрятал под сиденье ноги.

Зазвонил телефон. Дежурный поднял трубку, потом, придерживая ее плечом, принялся что-то искать в столе, нашел и, положив трубку, поднялся.

– У меня поезд через двадцать минут, – осмелел Муртаз.

– Начальство вызывает, – ответил дежурный. – Если бы вас начальник вызывал…

И ушел по скрипящей лестнице куда-то на второй этаж.

Муртаза начальство никогда не вызывало. Только что к пивной у окружного моста, где Челкаш иной раз устраивал «разгрузочный» день. И то Муртаз откликался на это без всякого интереса, старался быстрее уйти…

Ладно, подождем, решил Муртаз. Судя по всему, ему так и не успеть к прибытию фирменного поезда. А жаль… Честно говоря, хотя от «фирмы» доход носильщиков снижался – пассажир там ехал обстоятельный, не слишком отягощенный тюками и ящиками, – лично Муртазу нравилось обрабатывать фирменные поезда. Вагоны чистые, полы устланы дорожками, воздух свежий, проводники одеты как положено. Возьмешь в купе чемодан, пронесешь вдоль коридора, – и пылинка не сядет. Не то что в обычном пассажирском – пока продерешься с каким-нибудь сундуком к выходу, становишься чумазым, точно вылез из дымохода, – дети пугаются на перроне. Конечно, «фирму» не сравнить с пассажирским, хотя деньги за билет платят равные… Но, честно говоря, в последнее время и «фирма» Муртазова настораживала. Не вся, правда, но настораживала. Внешний вид вагон еще хранил: и название броское по всей длине расписано, и стекла в рамах держатся. А вот внутри нет-нет, да начинает «пассажиром» попахивать. То ли сами вагоны изнашивались и не обновлялись, то ли проводники не выдерживали марафона, как говорится, надоело им ходить с чистой шеей. Да и соблазн заработать на безбилетниках оказался сильнее законного оклада. А раз появляется заяц, значит в вагоне должна быть неразбериха, вроде тумана в лесу. «Почему в жизни худое перетягивает на свою сторону? Натура, что ли, у человека такая? – думал Муртаз и решил про себя: – Нет, все зависит от человека. К чему его душа стремится. Как говорит мать: человек слабее мухи и сильнее льва…»

Понемногу Муртаз освоился с дежурной комнатой. Собственно, какая это комната – широкий коридор, по которому то и дело сновали люди. Муртаз приглядывался к ним с интересом. В то же время его не покидало ощущение, что за ним наблюдают. Он ерзал, сутулился, не знал, куда деть руки. Поднял глаза и покачал головой – со стены на него в упор смотрел Феликс Эдмундович Дзержинский… Муртаз поздоровался с портретом, но не успокоился, а еще больше разволновался. «Ну и дела, – подумал Муртаз, – вроде ни в чем не виноват, а такое ощущение, что вот-вот тебя тут прикнопят». Муртаз ругнулся про себя, вспомнив как договаривался со стариком провезти его чертовы тюки, минуя формальности. И сдать прямо в багажный вагон. Не без корысти ведь договаривался. А кто докажет, что не

без корысти?! Может, просто любезность оказал, услугу?… Не лучше ли ему отсюда дунуть, пока дежурный у начальства, а? Муртаз даже приподнялся, повертел головой, выбирая направление, но тут в комнату вернулся дежурный. Его лицо по-прежнему излучало свежесть и хорошее настроение…

– Как там начальство? – пересилил себя Муртаз. – Не ругало?

– Служебная тайна! – ответил дежурный. – Так с чем пожаловали? Как назвали себя?

– Расилов, Муртаз… Мне кажется, в вагоне может быть возгорание.

– В каком вагоне?

– Восемнадцатый вагон, кисловодский поезд. Вчера ушел в рейс.

– Вчера? – дежурный вздохнул, точно понятие «вчера» уже относилось к вечности. – Пассажир вез что-нибудь запрещенное?

– Нет… Раньше я работал в бригаде предварительного осмотра вагонов. Электриком. Потом началось сокращение, лишних людей искали. Решили, что предварительно осматривать не надо. Хватит для этого и поездного электрика…

– Ближе к делу, – нетерпеливо поправил дежурный.

Муртаз разволновался и сбился с мысли.

– С другой стороны… Вам же ничего не известно о происшествии с вагоном? – заторопился он.

– Сведения не поступали, – дежурный окончательно успокоился, пригладил и без того отлично лежащие волосы, вздохнул. – Ручка у вас есть?

Муртаз кивнул. Ручка у него всегда была.

– Вот вам лист бумаги. Все изложите. Дату. Время. Свою фамилию. Имя-отчество. Адрес. Должность. Суть дела.

Муртаз присмирел. Предложение дежурного его испугало. Подымут шорох, а все окажется в порядке. Еще и багажные его дела всплывут.

– Надо подумать, – уклончиво проговорил он.

– Всегда так, – дежурный с укоризной покачал головой. – Доходит до письменных показаний – прячутся в кусты. Я должен запрос сделать, чтобы проверить вагон, верно? А вы сразу в кусты.

– Почему в кусты? – насупился Муртаз. – Я с ошибками пишу. Еще в школе писал с ошибками. Учителя говорили, что это по наследству, – Муртаз пытался увести разговор в сторону.

– Ничего, тут не экзамены, – дежурный оставил без внимания уловку Муртаза. – Пишите. Только буквы яснее выводите.

– У меня и почерк неважный, – вяло сопротивлялся Муртаз. – С детства.

– И во сне вы в кроватку писались, – в тон проговорил дежурный.

– Не понял, – встрепенулся Муртаз.

– Пишите! – коротко обрубил дежурный.

Муртаз умолк. Тяжелые мысли ворочались в его голове. Так ему не хотелось ввязываться в эту историю. А еще говорят, что в милиции избегают регистрировать дела, чтобы не завышать число преступлений. Врут люди, ну зачем врать?

– Что, план по регистрации происшествий еще не выполнили? – проворчал Муртаз.

– Какой план? – не расслышал дежурный. Или сделал вид.

– Да ладно, – буркнул Муртаз.

– Послушайте, – строго произнес дежурный Снегов. – Вы куда пришли? Сознаете? Никто вас сюда не приглашал, пришли добровольно.

– Тогда и добровольно могу уйти? – взбодрился Муртаз.

– После того, как напишете, – сухо пояснил дежурный. – И не беспокойтесь за нашу отчетность, справимся как-нибудь.

Муртаз поправил листок.

– Я на работу спешу. Поезд надо обрабатывать. Иностранные туристы прибывают. Международное осложнение может быть.

– Министерство иностранных дел уладит. ТАСС уполномочат заявить. Пишите! – Дежурный явно терял терпение.

Муртаз тяжело вздохнул и взглянул на кончик ручки. Снял какой-то волосок. С самого детства любое изложение мыслей на бумаге вгоняло его в тоску. Легче было перелопатить гору чемоданов и тюков, чем вот так сидеть один на один с чистым листком бумаги. Он взглянул на дежурного, во взгляде Муртаза сквозила такая тоска, что тот смутился. А надо заметить, что дежурный железнодорожной милиции смущается не так уж и часто, особенно в конце дежурства. Мелькнула даже мысль отпустить носильщика: ложная тревога. Вторые сутки как ушел поезд. И все спокойно. Но какое-то чувство удерживало дежурного от этого шага.

Гаврила Петрович Пасечный, поездной электрик, стоял на междупутье и с опаской поглядывал на дверь вагона-ресторана, в котором то и дело мелькал рыжий парик директорши Зинаиды.

– Гаврила! – капризно выкрикивала Зинаида при каждом появлении. – Глянь в холодильник, камера не тянет. – Или еще: – Гаврила! Плита на кухне выключается…

Не забота поездного электрика беды вагона-ресторана. Если что касалось магистральной электропроводки, он еще мог помочь, а плита кухонная или там холодильник…

– И без тебя, Зинаида, забот хватает, – хмуро отворачивался Пасечный. – Без малого два десятка вагонов, и в каждом неполадки.

Однако электрик отбивался недолго. Он хоть и гордость свою имел, но понимал, что без Зинаиды ему никуда не деться. И обедом кормит не таким, как всю поездную братию, и лишней бутылкой пива обласкает, что по нынешним строгим временам считалось признаком особой расположительности. На весь рейс выделялось три-четыре ящика пива. Что касается вина или там еще чего покрепче, так вообще запрет строжайший, вплоть до увольнения. А какая поездка без пива? Одно перемещение на плоскости и больше ничего! Правда пассажиры подносили, не чурались. Но Пасечный никогда от пассажиров не принимал. Пусть проводнички это допускают, а он, поездной электрик, свой престиж не уронит. Считай, второй человек в бригаде после начальника… Но соблазн был! И чтобы подавить искушение, Гаврила Петрович высматривал себе надежную лежанку и заваливался на нее фундаментально, сняв брюки и ботинки, накрывшись с головой специально хранимым на этот случай старым пледом. У него было и законное служебное место, но Пасечный избегал там появляться: затаскают по составу, вечно что-то в вагонах не ладится. А так куда спокойней. Особенно на долгом перегоне. Правда, у «пассажира» долгих перегонов не было, остановки сыпались одна за другой, большое неудобство. Но сейчас, после Зимореченска, перегон довольно длительный. Если бы не Зинаида со своей просьбой, можно было бы славно вздремнуть…

– Ладно, приду, не удручай, – вздохнул Пасечный.

– Придешь. Куда ты денешься, – под конец добавила Зинаида.

Пасечный сделал вид, что не расслышал ее обидных слов. Он осматривал привод соседнего вагона. Надо бы заменить ремешок, да где его взять? Вон, у Магды, в прицепном, вообще ремешка нет. Копеечная штука, а какое неудобство…

Пасечный выпрямил вялое длинное тело. Повертел маленькой головой, покрытой рыжей фуражкой со сломанным козырьком. Рядом с «пассажиром» стоял фирменный поезд «Эльбрус». Со стороны и не подумаешь, что фирменный: грязные вагоны глядели в густеющий весенний вечер пыльными слепыми окнами. Казалось, они вросли в тугую землю своими корнями-рельсами и сдвинуть их с места нет никакой возможности. Маловероятно, что электрик с фирменного поезда имел лишние текстропные ремни, но чем черт не шутит, а вдруг… Не за так, как говорится, своя цена существует, такса. Да и Пасечный не из собственного кармана коммерцию обеспечивает – проводник компенсирует издержки, проводник от своих обязанностей не отопрется, заплатит.

– Эй! На «Эльбрусе!» – Пасечный поднял лицо к ближайшей площадке. – Проводник!

На площадку вышла тетка с ведром. Подозрительно оглядела Гаврилу Петровича. Суровое выражение лица потеплело – признала своего.

– Электрик ваш далеко? – вопросил Пасечный.

– Сняли электрика с маршрута. В Иловайске. Аппендицит прорвался. Резать повезли, в больницу.

– А… Жалко. Ремешок хотел позаимствовать.

– Сами впотьмах катаемся, – проводница с лязгом откинула створки котельного отделения. – Все на угольке.

– Еще «фирма» называется, – укорил Пасечный.

Проводница махнула рукой, мол, с неба, что ли, он свалился, Гаврила Петрович Пасечный?

– В Харькове порасспрашивай, – посоветовала проводница. – В Харькове все найдешь.

Гаврила Петрович без ее советов знал, что в Харькове он ремешок разыщет, там ребята деловые, всегда дефицит приберегут… Рассказать кому – и не поверят, что Гаврила Петрович дошел до жизни такой. Как же так получилось? Эх, жизнь-жистянка! А все оттого, что надоела эта кутерьма Гавриле Петровичу, потерял интерес. И начало тому положила ссора с руководством отделения дороги. Не на песке ссора возникла, долго Гаврила Петрович к ней подбирался.

Работал он тогда старшим осмотрщиком вагонов. Сколько раз он ставил перед начальством вопрос о безопасности во время технической подготовки вагонов. О том, что рельсы и шпалы на путях подготовки пришли в негодность, балластная призма сильно замазучена, никакой нет возможности под вагоны лазать. В итоге настроил всех против себя. Был составлен акт, что он, Гаврила Петрович, и его осмотрщики, выливают мазут на пути при смене смазки в буксовом узле, хотя он никакого отношения к этим работам не имел. Даже штраф предъявили… Обидели Гаврилу Петровича. И не только обидели – сломали. Понял, что против стены не попрешь. Плюнул Гаврила Петрович и ушел в поездные электрики. Будет жить как все, не высовываясь. Герой нашелся!

Вскоре он понял, что так жить куда легче. Да и дома вздохнули с облегчением. Прописан он был в пятнадцатиметровой комнате, с женой и двумя дочерьми. Когда девчонки были маленькие, терпел еще Гаврила Петрович, а как подросли – беда просто: куда бы глаза ни повел, тотчас извиняться надо. Так допекли отца, что перешел он жить в старый вагон. Летом еще туда-сюда, а зимой… И жена отказывалась его в вагоне навещать, забыла совсем. А тут еще неприятности на работе. Вот и перевелся он в поездные электрики – считай, месяцами на колесах. Правда, поначалу он устроился сопровождающим в рефрижераторный вагон. Там вообще по полгода домой не заявляются, такая служба. Получит фрукты в Молдавии и везет их на Дальний Восток. Оттуда с рыбой в Алма-Ату. А там, с бараниной, в Мурманск. Вот и гадай, когда груз попадет в Североград. Правда, таких, как он, бездомных бродяг было немного, обычно после одного-двух месяцев их где-нибудь подменяют, но Пасечный от подмены отказывался: не хотелось ему возвращаться в постылый вагон.

Однажды судьба сжалилась над Гаврилой Петровичем: старшая дочь замуж собралась и у жениха вроде своя комната имелась. Да рано обрадовался Гаврила, сорвалась свадьба. И опять же из-за него, бедолаги, – как дочка ни скрывала, а все-таки вынюхал женишок, что отец его нареченной железнодорожный бродяга, и посчитал зазорным для себя связывать свой благородный род портных-брючников с каким-то проводничком. К тому времени дочка уже была на четвертом месяце и ни один врач не брался… Ох и наорался Гаврила Петрович, когда, вернувшись из рейса, узнал про всю эту заваруху. Нашел того брючника и при всей их брючной артели устроил мордобой. Еле скрутили Гаврилу Петровича. Был суд. И присудили ему год принудработ с удержанием двадцати процентов в пользу брючника, потому как тот после потасовки месяц не мог удержать утюг в правой руке… Словом, в пятнадцатиметровой комнате или, как ее называл Гаврила Петрович, – «женской бане», оказалась еще и внучка Марина, крикливое существо с голубыми дедовскими глазенками. И, принимая во внимание аховое положение своего кадрового работника, – а Пасечный отдал дороге без малого тридцать пять лет, – начальство соизволило поставить электрика на учет по распределению жилой площади. Хотя, если верить профсоюзным отчетам, такие работники, как Гаврила Петрович, давно живут в хоромах с раздельным санузлом…

На параллельных путях прогромыхал маневровый тепловоз, обдав гарью снующего у вагона электрика. Едва улегся грохот, как Пасечный услышал перебранку, что доносилась из распахнутой двери фирменного вагона. На тесной площадке стояли, прижавшись животами, две тетки. Одна в тяжелом красном платке, вторая с тугой косой на затылке. В ногах у них торчал чемодан. Именно из-за него и галдели тетки – кому сподручней опустить чемодан на полотно. Между тетками, в глубине площадки, виднелось лицо проводницы. Она тоже вносила свою долю в общий гвалт.

– Устроили мне тут перебежку! – орала проводница. – А вещи пропадут у пассажира, с кого спрос?!

– За собой смотри, халда! – закипела та, что в красном платке. – Ишь ты!

– Марья, Марья! – успокаивала вторая, с косой. – Нашла с кем вязаться, да?!

– А вот не пущу вас, и все тут! – ярилась проводница.

– Попробуй только! – ответила тетка в платке и погрозила кулаком. – Загородили пути, понимаешь. А у нас не аэроплан, чтобы через крыши летать.

– Марья! Что ты на самом деле? Поставила чемодан мне на мозоль и митингует, – тетка взглянула на Гаврилу Петровича. – Помогли бы, мужчина…

Гаврила Петрович протянул руку и принял чемодан.

Поддерживая друг друга, следом вышли из вагона и обе гражданки.

– Уф… И откуда такие язвы берутся в наше время, – не выдержала одна из них и поправила ремешок от сумки.

– На себя погляди! – не унималась проводница. – Старая, а туда же. Косу заплела, правнуков бы постеснялась, – проводница бухнула тяжелой дверью.

Гражданки, отдуваясь, покрутили головами.

– Это кисловодский? Или еще через один поезд пробираться?

– Кисловодский, – кивнул Гаврила Петрович. Он хоть и набрал неполных шесть десятков лет, но все равно при виде незнакомых дамочек чувствовал, как расправляются сутулые плечи и выгибается впалая грудь. А та, с косой, вообще была сейчас хороша. Серые большие глаза ее еще не остыли от ярости, вызванной злыдней-проводницей.

– Какой у вас вагон? – услужливо проговорил электрик со значением поднимая чемодан. – Где ваши билеты?

– Билеты, – вздохнули разом обе гражданки. – Видели мы их… На проводников надежда. Может быть, подберут.

Та, что с косой, взглянула на выцветшую фуражку Пасечного со сломанным козырьком, прошлась взглядом по мятому пиджачку и вновь вернулась к фуражке. Кажется, она догадалась, что Гаврила Петрович человек не посторонний, имеет отношение к поезду.

– Мужчина! – игриво сказала она. – Не с поезда ль?

– С поезда, – Пасечный подобрал с гравия холщовую сумку с инструментами.

Тетки придвинулись к Гавриле Петровичу с обеих сторон. Рядом с ними электрик со своей тощей и длинной фигурой выглядел подростком…

– Электрик я… Полка у меня служебная. Не пущу же я вас на эту полку.

– А чего?! – игриво напирали бабоньки. – Ехать-то нам шесть часов. Угостим тебя, отощал небось на колесных харчах.

Искушение было велико. Но какой ревизор пройдет мимо закутка электрика, подавив желание заглянуть в него, дабы убедиться, что полка не используется в корыстных целях…

– Нет, не могу, – искренне пожалел Гаврила Петрович. – Премного бит был в свое время, не могу.

– И деньгами не обидим, – наседали гражданки.

– Говорю – нет! – рассердился Гаврила Петрович. Да так резко, что тетки испуганно умолкли. Молча ухватив ручку чемодана с обеих сторон, они двинулись было вдоль полотна в надежде на удачу. Надо было торопиться…

В узком коридоре между двумя равнодушными поездами их фигуры, скованные тяжелым чемоданом, выглядели беззащитно. Еще эта коса, что выбилась из-под платка серовато-седым тугим жгутом.

– Погодите, бабоньки! – крикнул Пасечный, шагнув следом по хрусткому гравию полотна. – Определю вас к кому-нибудь. Похлопочу. Они ребята стреляные, не то что я.

Первым по ходу был вагон Сереги Войтюка. Сам Серега, оттопырив толстые губы, колол на площадке дощечки под растопку, видно, пожалел денег на торф. Туристский топорик в его здоровенных ручищах выглядел игрушечным. Гаврила Петрович поздоровался, хоть и не раз видел сегодня Серегу. Тот с вывертом, из-под руки глянул на электрика и стоящих рядом двух теток с покорно-просительным выражением на лицах. Все было ясно и без лишних слов.

– Куда? – обронил Серега.

– До Белозерска, – с готовностью ответили женщины.

– До Белозерска, – раздумчиво протянул Серега Войтюк. – До Белозерска и постоять можно. В тамбуре.

– Мы хоть как… Дело срочное. Выскочили, в чем стояли, а билетов нет, аж плачь. Сестры мы, – перебивчиво загомонили женщины, не зная, какими доводами пронять этого увальня-проводника.

Тон Сереги задел электрика. Как-никак не со стороны пришли эти женщины, свой человек привел, электрик. Теперь стоят рядышком, точно голуби…

– Ты вот что, Серега… того… Ты иль возьми людей, или скажи. И без тебя обойдемся, тоже мне шишка… Пошли, сестры, ну его к бесу, гипертоника. Еще побегает за мной, придет момент.

– Да ты что, Петрович?! – Серега Войтюк оставил топор и выпрямил крупное расплывшееся тело.

– Сам в тамбуре стой. Небось денег возьмешь как за мягкий вагон, – петушился тихий по натуре Гаврила Петрович, молодцом поглядывая на сестер.

– Я ж не против, Петрович, – круглое лицо Сереги обмякло, в его планы никак не входила ссора с электриком, он только и хотел порисоваться, что ли. – Пусть садятся. Доставим в лучшем виде.

– То-то, – удовлетворенно произнес электрик и водрузил чемодан на площадку. Хотел и сам взобраться следом.

Но замешкался Гаврила Петрович – в дверях вагона-ресторана вновь показалась растрепанная голова директорши Зинаиды.

– Гаврила! – крикнула она, вцепившись в поручни и подав наружу напористое свое тело. – Плита не тянет, с обедом запаздываем. Ждем тебя, ждем, а ты?

Чертыхнувшись, Гаврила Петрович поплелся назад, к вагону-ресторану.