"Поезд" - читать интересную книгу автора (Штемлер Илья Петрович)

Глава первая

Это был видавший виды вагон, не один сезон зимовавший в отстое и по разным адресам. Он напоминал дедушку, которого спровадили в дом престарелых и, по мере необходимости, возвращали в лоно семьи нянчить внучат. И когда отпадала необходимость, вновь отправляли на одинокое стариковское коротание. А ведь и не таким уж старым он был – вагонный век определен специалистами в сорок лет. Так что в девятую годовщину его можно было принять и за воина, состарившегося в нелегкой походной жизни, полной опасностей и печалей, и забытого после победы…

Первые три года вагон катался в фирменном составе. Золотые были времена. Проводницы – две девчонки из прибалтийского городка – ухаживали за ним, точно за любимым псом. Каждый закуток – от котельного отделения и до последней пепельницы – был под неослабным их покровительством. И вагон, еще совсем юный, с кисловатым запахом лака от стен и панелей, мягким сиреневым светом новеньких плафонов, чистых, до хрустальной нежности, стекол, красных ковровых дорожек, скрадывающих шум колес, отвечал на заботу проводниц надежностью, гостеприимством и щемящим уютом…

Но, как известно, ничто не вечно под луной. Дорога получила новые вагоны. И один из них, легкомысленно кокетничая свежей зеленью корпуса, чистой серой кровлей и черными, еще не уставшими ходовыми тележками, бесцеремонно вытеснил наш вагон из фирменного состава в обычный поезд. Девчонки-проводницы, как истинные представительницы прекрасной половины человечества, тотчас отдали свои сердца новому кумиру, а прежний принялся отмеривать километры среди собратьев, многие из которых также провели лучшие годы в фирменных поездах. Им было о чем вспомнить. Прошлое согревает, если будущее заманчиво и желанно. Но если от будущего не ждешь ничего, то и прошлое нередко вызывает горечь, несмотря на добрую память, – горечь утраты. Будущее у нашего вагона малопривлекательно. Сколько об этом переговорено за долгие перегоны! Особенную тоску навевал бурый вагон, который попал в схему из почтово-багажного состава и сейчас стоял в сцеплении сразу же перед нашим вагоном. Ну и порассказал он о своем житье-бытье, нагнал страху на бывшего аристократа-фирмача.

Многое из слышанного наш вагон знал и сам, хотя зимовал он на охраняемых базах отстоя. Правда, охрана – смех один: три бабки на восемьсот вагонов. Как опускается ночь, бабки занимают оборону в старом, снятом с колес пульмане, выставляют дворнягу и укладываются спать. Так собачка и охраняет их сон. А зимой день короткий, особенно на севере. Ветра колючие, мороз. Хорошо, если вся вода из системы слита, трубы не разорвет. Но краска лупится, пластик трескается. Ждешь не дождешься, когда с весной начнут вагоны из отстоя выбирать, составы формировать… Однажды, правда, повезло – отправили на зимнюю спячку к югу. Курорт! Вот и построили бы там санаторий для вагонов. И государству выгодно! Весенний ремонт после северной стужи каких денег стоит – в один сезон можно оправдать все расходы на строительство такого санатория… Только никак не решат по-государственному этот вопрос. Год прошел, и ладно, вперед смотреть каждодневная суета мешает. В итоге большие миллионы просаживают на ветер. Нет, не врет этот бурый вагон, не от скуки настукивает истории свои невероятные…

С самого начала ему не везло. Бывают такие невезунчики, на роду у них написано. Начать с того, что местом его рождения была одна из дружественных стран, где по доброте наставили в рабочем купе разной аппаратуры: и для искусственного климата, и для горячей-холодной воды, и для контроля всевозможного. Да так все красиво изладили, что любой деталью можно комнату украсить. Это и привлекло внимание людей из тех, кто себе на уме, есть у нас еще такие, попадаются. «Ни к чему, – думают они, – одному вагону столько радостей». Влезли ночью, когда сторожа спали, и восстановили «справедливость». Повыдергивали тиристорные блоки со всеми диодами и триодами, чтобы у себя дома цветомузыкой наслаждаться. Унитазы голубые, мойки из нержавейки, плафоны узорные… Так ободрали вагон, что стены просвечивали… Хорошо, хоть ходовую часть не тронули. Говорят, что кое-где и металл сшибают – кто из озорства, кто в утиль тащит. Так и стал наш вагон инвалидом, не сделав и сотни километров с пассажирами. На заводе, конечно, дело попытались исправить, не сдавать же новый вагон в переплавку… Кое-как залатали. Замазали кое-где бурой болотной краской, привинтили кое-какую арматуру и поставили в схему неторопливого пассажирского поезда…

Да, горемычная жизнь вагонная. А был бы настоящий хозяин, разве допустил бы такое'

Бурый бедолага тяжело дышал, ревматически скрипя всеми частями, вызывая удивление у нашего вагона своей живучестью. Однако дорога длинная, еще посмотрим, дотянет ли…

Липкая сутемь, приникшая к окну, вмиг растворилась, как только уплыли назад подкрашенные к майским праздникам щиты на платформе, и вагон наполнился бело-розовым светом уходящего дня.

Елизар разыскал в столе тетрадку, вырвал из нее лист, достал ручку. Надо было и переодеться, но передумал: если в поезд сели ревизоры, то могут и внешним видом укорить, когда захотят придраться.

Обычно Елизар принимался составлять «колдуна» с последнего купе, но сегодня решил начать со служебного отделения. Очень уж он был зол на Аполлона за двух подкидышей. Умом-то понимал: другого выхода нет, не оставлять же людей на платформе с законными билетами. И в другие вагоны не направишь. Но все равно обида на Аполлона Николаевича тлела в душе. Еще бы, отобрать полки, которыми можно было распорядиться со своей выгодой. Считай, верных полсотни из кармана выпало, а то и более – это как повезет. Лишь память о том, что старика он заранее вычислил на платформе как своего, смирила недовольство.

Елизар постучал костяшками пальцев о дверь и, не дожидаясь разрешения, потянул ее в сторону. Застревая на ржавых полозьях, дверь, казалось, без особой охоты вывернула на обозрение темное однобокое купе с двумя арестантскими нарами и столиком, голым, как ладонь.

Старик пассажир зябко зарылся подбородком в воротник плаща. Точно он присел на минуту, перевести дыхание. Его руки цвета сырой извести покоились на острых коленях. Из-под задранных штанин выползли гофрированные манжеты голубых подштанников.

С верхней полки свешивался попутчик. Неопрятная вязаная кофта складками наползла на длинную шею, оголяя смуглую поясницу.

Прищурившись на резкий свет в проеме двери, молодой человек смотрел на Елизара, появление которого было язно некстати. Но это не особенно смутило проводника, не в гости пришел…

– Попрошу билеты, – Елизар присел, раскинул на коленях ветхую брезентовую кассу. – Куда едем?

– К горизонту, – молодой человек пощелкал пальцами.

– Куда едем? – шутить Елизару не хотелось.

– До станции Хасавъюрт, – молодой человек тронул за плечо старика. – А у нас строгий начальник, – в его голосе слышались отзвуки прерванного горячего разговора.

Старик отвернулся к окну, его глиняное лицо лихорадили тени станционных построек. Он молчал.

– Попрошу билеты, – повторил Елизар.

– Павел Миронович, – проговорил молодой человек и спохватился. – Они же у меня, пардон! – он сбросил длинные ноги, уперся в полку и спустил себя на пол. – Прошу. Проездные документы. Извините, потрепались, в кармане держал.

Елизар расправил билеты, сложил по линии и навел на свет. Компостер был нечеткий, с пропуском.

– Что, фальшивые? – усмехнулся молодой человек.

– Выписной фальшивый не встречался, – всерьез ответил Елизар. – Картонку подделывают, попадалось. А выписной не встречался.

– А картонку подделывают? – удивился молодой человек.

– Подделывают. Так подделывают, что специальную экспертизу проводить надо. – Не в правилах Елизара таить обиду на пассажира. Да и вины их нет в том, что Магде вагон подменили. – У жуликов дело поставлено, не волнуйтесь.

– Я и не волнуюсь, – общительно поддержал молодой человек. – Может, Павел Миронович волнуется, а я не волнуюсь.

Старик хранил колючее молчание.

Елизар сложил билеты и упрятал их в кармашек брезентовой кассы.

– Они что придумали?! Замешивают на клею картонную крошку и затирают старый компостер. Потом пробивают нужные дырки своим компостером. Все! Вот и являются на одно место два пассажира. А то и пятеро… Спрашиваю, где покупали билет? С рук, отвечают. И кассир билет признала, консультировались. А как не признать, у кассира микроскопа нет.

– Откуда же у них компостер? – спросил молодой человек.

– У жуликов-то? – Елизар покачал головой, удивляясь людской наивности. – Да собрали! Из хлама. Сколько хлама безнадзорного валяется на станциях по закоулкам. Когда все хозяева, хозяина и нет. Что компостер? Тепловоз можно собрать… Значит, до Хасавъюрта едем. Два человека. Запишем.

Елизар достал заготовленный листок. Не каждый проводник ведет учет, терпения не хватает: записывай, следи, на какой станции кто выходит, предупреждай. Одним словом – колдуй. Листок так и называется – «колдун»…

– Туалет закрыт? – спросил молодой человек.

– Только отъехали. Санитарная зона.

– И матрацев нет. Павел Миронович обеспокоен, – молодой человек кивнул на старика, лицо которого оставалось непроницаемым.

– Будут матрацы, – Елизар поднялся. – Перестарались ребята, лишние матрацы в соседний вагон перенесли. Вернем! – Ребята, те двое парней восточной наружности, и впрямь перестарались; вместе с матрацами они перенесли к Магде несколько лишних подушек, Елизар бегал, вызволял. – Какие еще претензии?

– Есть претензии, – живо отозвался молодой человек. – Замок дверной заклинивает. Дергал, дергал – с трудом одолел. Как бы не подстроил неприятность Павлу Мироновичу, по срочному делу.

– Игорь, – укоризненно обронил старик.

Елизар сдвинул дверь до щелчка, вновь отворил, замок работал исправно.

– Закон свинства, – вставил молодой человек. – Минут пять дергал, не получалось.

– Чувствует хозяина, – согласился Елизар.

Замок и вправду срабатывал не так ладно, как ему

полагалось, но беспокойства не вызывал – будет на такую ерунду Елизар внимание обращать, мелких неполадок в вагоне хватает, только оглянись…

Он перешел в соседнее плацкартное купе.

Елизару нравились плацкартные вагоны. К сожалению, их становилось все меньше – пассажир требовал купейные, он доплачивал за спертый воздух, за духоту и теснотищу, только бы чувствовать себя отсеченным от яростного мира хотя бы на короткий срок поездки, не волноваться за чемоданы, надежно упрятанные на антресолях. Пассажирам и невдомек, что по статистике о хищении вещей в дорожных условиях первенство держат именно купейные вагоны. В плацкартных все на виду: и вещи, и люди. И пассажир там родней, сговорчивей. Как-то Елизар катался на «СВ», дело, правда, давнее, но до сих пор он помнил, как дух перехватывало от тех пассажиров, – и то им не нравилось, и это. А считай, чуть ли не каждый второй из них – туз козырной, которому ничего не стоило на Елизара всякие напасти наслать. И вернулся он в свой плацкартный чумным, точно после парилки в холодный душ: покой и блаженство. В сущности, как мало надо маленькому человеку – надо, чтобы тебя принимали за своего. А в плацкартном Елизар был свой. Конечно, и в плацкартном разные люди катались. У иного на лице такое выражение всю дорогу, словно он в плацкартный по приговору суда попал. Но Елизару они были не страшны, – большинство пассажиров, как правило, оказывались на его стороне, в любых конфликтах. Умел Елизар вызвать к себе расположение…

– Все места заняты? – спросил Елизар и свойски подмигнул большеглазому парню, что помогал перетаскивать матрацы.

– Все, дорогой! – с готовностью ответил с верхней полки большеглазый, сияя круглой физиономией. – И на том берегу тоже все занято. Полный комплект. – Он имел в виду боковые места.

На одном из них сидел моложавый мужчина с крепким загорелым лицо?!, на другом старушка, что пострадала при раздаче белья. Старушка держала на коленях ведро с яблоками и глядела на проводника смешливыми узенькими глазками.

– Так – та-а-ак, – неопределенно протянул Елизар и окинул взглядом открытое купе, точно прицеливаясь, с кого начинать проверку.

Нижнюю скамью занимала уже знакомая Елизару женщина, что заходила в служебное отделение. Сейчас она улыбалась, извлекая из сумки какие-то пакеты. И раскладывала их вдоль окна на бумажной салфетке. Напротив сидел паренек лет восемнадцати, светловолосый, чем-то похожий на пассажирку. Из-под коротковатых зеленых брюк случайными яркими утюжками горбились кроссовки. Одно время их сотнями скупали на юге, где предприимчивые мастеровые наладили производство модной обуви, и оборотистые дельцы везли кроссовки в северные города, брали за них двойную цену. Елизар тоже ввязался было в эту путину, но прогорел. Ему вообще не очень везло. Он медленно созревал. Когда-а-а ему еще Магда внушала, что надо обратить внимание на кроссовки. Сама-то она их скупала чемоданами и, не напрягаясь, оптом сдавала перекупщикам. А вот Елизар никак не мог переломить себя, а когда переломил, спрос на кроссовки упал; завалили ими северные города. Едва свои деньги выручил Елизар, зарекся гнаться за модой, ну ее.

– Куда путь держим? – Елизар разложил на коленях брезентовую канцелярию.

– До конца, – охотно отозвалась женщина, протягивая билеты.

– Двое? – принял билеты Елизар.

– Да. Сын со мной… На побывке был. За хорошую службу отпустили.

– Ну, мамо, – смутился чему-то паренек и толкнул под скамью сверкающие чернью солдатские сапоги.

Елизар аккуратно уложил билеты в ячейку и поднял глаза на кавказского парня.

– Тоже до конца еду, – с готовностью ответил тот. – Чай будет?

– Все будет… А где твой товарищ?

– Чингиз? Убивать пошел себя.

– Не понял.

– Курит в тамбуре. А табак – яд! Он тоже едет до конца.

– Билеты есть?

– Конечно, начальник, – кавказец протянул Елизару два билета. – Хочешь, титан разожгу, помогу тебе.

– А можешь? – Елизар и так знал, что эти ребята все могут, – месяцами в поездах ошиваются, фрукты-овощи возят на рынок.

Довольный разрешением, парень резво соскочил с полки.

Елизар обернулся к боковым местам секции и улыбнулся.

– Что, старая, цела? Не помяли мешком-то?

– Цела-а-а, – поддержала бабка. – И ведро со мной. Что ему сделается, железное ить… Когда мы в Армавир пришлепаем?

– В Армавир… Тебе в Армавир надо было в другой вагон билеты брать.

– А что, мы его просемафорим? – встревожилась бабка. – Ах, батюшки, чего ж это она, кукла крашеная, кассир?

– Не в этом дело, бабка, – терпеливо пояснил Елизар. – Армавир-то мы встретим-проводим честь по чести. Только вагон наш прицепной, на него спрос большой у тех, кто далее Минвод едет. А тебе все одно как. Армавир-то до Минвод будет.

– Господи, напугал-то… Я и сама дале еду. В Армавире мне ведро отдать надо куме. Год держу. Сказывала, как поеду обратно – выкину ей ведро.

– Да, ценность большая.

– А то… цинковое ить. – Бабка хитро прищурила глазки. – А что, служивый, может, билет при мне останется, надежней будет.

Елизар молча складывал ее длинный билет, выискивая взглядом нужную ячейку.

– А то прошлый раз проводник упился и тряпочку с билетами потерял, – жала свое бабка. – Весь вагон вверх дном перевернули, искали. Только что под колеса не заглядывали…

– Я непьющий, – степенно ответил Елизар. – А вы куда путь держите? – обратился он к мужчине, что сидел с другой стороны столика.

– Куда? – У мужчины оказался слабый застенчивый голос. – Билет до Гудермеса.

– Вы один, – уточнил Елизар.

– Со скрипкой, – мужчина указал на третью полку, где среди тюков и коробок пробивался черный футляр. Он бросил летучий взгляд на пассажирку, что выкладывала из сумки пакеты.

Елизар перехватил этот взгляд, усмехнулся.

– Скрипка… Помню, один аккордеон вез. В дороге его милиция прихватила. Там, в футляре, он золото прятал, ювелирный ограбил.

– Господи! – охнула старушенция.

– Как это? – растерялся скрипач.

– А так, – Елизар развел руками. – Граждане! Приготовьте рублики, постель буду раздавать. Чтобы без задержек.

Елизара увлекало начало дороги, первое знакомство со своими пассажирами. Словно он складывал групповой портрет людей, связанных с ним цепью особых, близких отношений. Кто из них доставит радость, кто огорчения? Что сулят они Елизару в долгие часы поездной жизни? Сколько раз бывало – после ухода из вагона последнего пассажира такая тоска овладевала Елизаром, что хоть оставляй эту окаянную работу и спеши следом за теми, чьи укороченные чемоданами фигурки пропадают в тени вокзальных порталов, чтобы исчезнуть навсегда. А скольких из них Елизару доводилось впоследствии встречать! И странно, мало кто узнавал Елизара в другой, городской жизни. Он узнавал, а его – нет. Казалось, должно было быть наоборот – их много, а он один. Нет же… Вероятно, и на самом деле у него такая неприметная физиономия, не запоминается, как степной пейзаж за окном бегущего поезда. Или в глазах пассажиров сам проводник все одно, что полки, столики, плафоны… Елизар на это не обижался, глупо. Поэтому каждую новую поездку встречал добросердечно, с интересом. Стоит только взглянуть вдоль коридора, на то, как свешиваются с полок, сидят на скамьях, обратив к нему любопытные, ждущие взгляды его пассажиры, как сразу же овладевает наивное сознание значительности дела, которым он занимается… Когда Елизар делился своими мыслями с Магдой, та поднимала его на смех. В такие минуты Елизар всерьез обижался на свою подругу. Но не надолго…

Проверка билетов занимает не много времени. Но надо торопиться. Того и гляди, в вагон нагрянут ревизоры. Факт, что билеты не собраны, может быть истолкован как уловка проводника: набрал в вагон «зайцев» и хитрит. Дескать, не уследил, время посадки сократили, вот и напустил всех желающих… Редкий ревизор при этом удержится от искушения самому проверить билеты. А там, глядишь, и впрямь кого-нибудь обнаружат. И окажется проводник, как говорится, без вины виноватый.

Елизар уже подбирался к последнему купе, когда в коридоре появилась Магда. Подобно бывалому моряку, сохраняющему стать при качке, Магда шла вдоль коридора уверенно, словно по уличному тротуару, несмотря на то, что вагон сейчас кидало на стрелках. В руках у нее белел бланк – листок учета заселенности.

– Что, уже «бегунок» несешь? – проговорил Елизар навстречу Магде. – Ну и торопишься… Я только с «колдуном» вожусь, а ты уже «бегунок» таранишь.

– Копайся, копайся, – ответила Магда. – Так ты до самого конца не перестанешь копаться. Я уже и постели раздала… Не было гостей-то?

– Не было. Застряли, видать, где-то.

– И из штабного никого. Тихарят что-то, не собирают.

– Ты б сходила, поглядела.

– Больно надо, – ответила Магда. – Сами придут, куда им деться.

Действительно, странно. Если и впрямь сели ревизоры, так что-то не чувствуется паники. Давно бы Яша появился с указанием от начальника поезда: как себя показывать, на сколько выставляться… Конечно, Елизар мог и переждать, как говорится, в холодке. Ему скрывать нечего, не за что вносить оброк в общую кассу. Но не Елизару ломать закон – сейчас нет товара, так потом будет. Закон для всех един, не Елизару его нарушать, всю бригаду против себя восстанавливать из-за рубля-другого. Да и Магда этого бы не допустила, кто-кто, а она нос по ветру держит серьезно. И Елизар ей не чужой…

– Ладно, схожу погляжу, что там делается, – передумала Магда. – К тому же пинча не подключили, катаемся, как в мешке, от всего мира отрезаны.

– Сходи, сходи. Дай им прикурить. Наверняка у Аполлона в ящике завалялся какой-нибудь пинч, пусть плохонький. Он человек хозяйственный, – поддержал Елизар. – Да и «бегунок» снеси, чего меня ждать. Мой вагон набит. И все до конца едут.

Магда спрятала бланк в карман, обошла Елизара, упираясь в плечо его школьного кителя.

– Кстати, как там мои? Где пристроились?

– В служебке разместились, где еще? Старик какой-то чокнутый.

– Чокнутый… Такой скандал поднял – еле успокоили. У меня, говорит, позывы, мне в туалет надо без очереди, а в плацкартном не пробиться, вечно толпа. Буду в купейный бегать.

– Да, – ответил Елизар. – Нахлебаюсь я с ними, чувствую.

Верный своей привычке, Аполлон Кацетадзе вместе с электриком совершил первый прикидочный обход поезда, взяв на карандаш замеченные недостатки и упущения. Одни можно устранить своими силами, к другим придется подключать слесарей в пути. А ведь все это должны были исправить в Северограде… Правда, до хвостового, что в суматохе подцепили из резерва, Аполлон не добрался – пассажиры отвлекли, затеяли спор из-за двойников. Пришлось посылать электрика Гаврилу Петровича. Беда с ним. В общем, мужик ничего, покладистый, только спать любит, завалится где-нибудь и дрыхнет. Давно хотел избавиться от него Аполлон, да руки не доходили. Покричит-покричит и забудет…

В целом состав оказался вполне сносный, ехать можно. Так что начало пути ничем пока не омрачалось для начальника поезда. Если не считать паники, поднятой проводником Судейкиным. Человек, что вспугнул Судейкина, действительно был ревизор, но только не при исполнении. Предъявил билет по форме «2-К» и поехал как обычный пассажир. А Судейкин, зная ревизора в лицо, заподозрил неладное, запаниковал и всех проводников взбудоражил. Аполлон по опыту знал, что самые отчаянные проводники те, кто работает первый год. Многое им кажется простым и ясным. Уверовав в то, что на дороге все ловчат, выуживают свою рыбку в мутной воде, они держатся нахально и вызывающе. Это потом, когда жизнь преподаст им жестокий урок, когда поймут, что не все можно купить и продать, они теряются. Одни разочаровываются, уходят, другие, сбросив наносную шелуху, остаются, превращаются в хороших работников. Судейкин же с самого начала оказался человеком осмотрительным. Дотумкал, что не так уж все просто, поэтому на рожон не лез, но и упускать не хотел. Наиболее подходящий проводник для штабного. Аполлон это понимал и старался закрепить Судейкина за пятым вагоном…

В переменчивый рокот колес, в скрип купейных переборок вкрадывалось назойливое треньканье стаканов. Аполлон заглядывал в шкафчик, раздвигал посуду, но через короткое время стаканы упрямо сбивались, раздражая слух своим нудным звоном…

Аполлон вздохнул, томясь далеким, едва уловимым сознанием того, как переплетался этот назойливый звон с тем, что так тяготит его в последнее время. Что бы ни являлось причиной его размолвок с женой, в конце концов непонятным образом распри исчезали и вновь в его семейной жизни наступал странный, угрюмый мир. Подобно этим оживающим стаканам, что сбиваются в кучу, как их ни разгоняй. Однако последняя крупная размолвка все хранилась в памяти Аполлона. Хотя после кончины отца прошло более полугода. Закончив отпуск, Аполлон отправился в длинный рейс: пять возвращений с оборота растянули рейс на полтора месяца. Даже нарядчики всполошились: зачем человек так себя изнуряет, всех денег не собрать. И заподозрили в энтузиазме Аполлона Кацетадзе особую корысть. Старший нарядчик, заика по фамилии Примеров, издал специальное распоряжение: «Отправить в резерв начальника поезда Аполлона Николаевича Кацетадзе в связи с переработкой». Как ни сопротивлялся Аполлон, как ни уговаривал начальника вагонного участка, доверительно ссылаясь на семейные неурядицы, – тот поддержал заику Примерова – с Аполлоном Кацетадзе надо держать ухо востро. Честно говоря, и самого Аполлона уже потянуло к нормальному, домашнему обеду, а главное – скучал по дочери. Когда вместе – нет конца разладам, по любому поводу споры до хрипоты, а так…

Была еще одна причина, по которой Аполлон, как говорят моряки, сошел на берег. Но об этом начальник поезда старался пока не думать…

Аполлон не любил отвлекаться, когда составлял сведения для участковой станции. И делать это он старался добросовестно, не то что другие поездные начальники – берут сведения чуть ли не с потолка, торопятся сбросить эту нудную процедуру, потом сами себя клянут, когда возникают осложнения. Особенно в летнее время… Проводники знали о щепетильности Аполлона Николаевича и старались составлять «бегунок» как можно точнее – все равно Аполлон будет бегать по составу, проверять. Или вызовет к себе, в штабной вагон. Как он сейчас вызывал по радио проводников прицепных вагонов. А те почему-то не шли. Надо попросить Судейкина сходить к прицепным. Самому Аполлону не хотелось показываться в коридоре, там его дожидались пассажиры, энергию которых несколько поубавил привязанный к дверной ручке листок с просьбой не отвлекать начальника поезда ввиду его особой занятости, прием начнется минут через тридцать, потерпите. И добавлено: «С уважением – Кацетадзе». И это дружеское обращение, как правило, срабатывало.

Но делать было нечего, вся работа стоит. Аполлон отомкнул замок и, приоткрыв дверь, высунул голову в коридор. Пассажиры оживились, потянулись было к купе.

– Занят, занят еще, – опередил их Кацетадзе. – Где проводник?

Тотчас поверх толпы всплыла услужливая физиономия высокого Судейкина.

– Послушай, Судейкин, – произнес Аполлон. – Позови сюда из прицепных кого-нибудь, есть вопросы.

– Что они, радио не слышали? – заупрямился проводник, не хотелось ему идти через половину состава.

– Возможно, пинча не подсоединили, – ответил Аполлон. – Далеко не ходи, передай по цепочке.

– Им передашь. За мной Гайфулла прицеплен, тот на ходу спит… Лучше уж сам побегу.

– Беги, дорогой, – Аполлон задвинул дверь и вернулся к своей бухгалтерии.

Надо составить документ о свободных и освобождающихся местах на участке, завести пономерной учет свободных мест, заготовить предварительные телеграммы о высадке пассажиров на участковые станции. Цифры, цифры, цифры… Каждую ошибку ревизор вынюхает, пришьет сокрытие мест, затеет кляузу. Сколько служб следит за учетом распределения мест в поездах, у них и вычислительная техника, и штат, – кому как не им помогать проводникам? А работа проводникам, как в насмешку, прибавляется и прибавляется. Смех, и только. Особенное недоумение вызывали у Аполлона люди из группы технологического контроля – ГТК. Вместо того, чтобы контролировать работу билетных кассиров да вести учет мест в поездах, они дублируют ревизоров-контролеров. Черт знает что… Наваждение какое-то: контролеров все больше, а количество двойников не уменьшается, а наоборот, растет. Или вовсе гонят через всю страну чуть ли не пустые вагоны, в то время как у касс люди давят друг друга. Отсюда и всевозможные злоупотребления. С некоторых пор этот парадокс завораживал Аполлона своей абсурдностью. Все чаще вступал он в спор с серьезными ребятами из группы технологического контроля. Чудак, убеждали его ребята, люди поумней нас с тобой придумали нашу службу, им с горы видней… Последний раз Аполлон затеял спор с Савкой Прохоровым, своим бывшим сокурсником и другом. Они встретились случайно на улице. Казалось бы, люди, работающие на железной дороге, должны видеться чаще, но Аполлон не видел Савелия с тех пор, как ушел из управления. Аполлон не подозревал, что эта случайная встреча на улице так повлияет на его судьбу…

Савелий Прохоров в памяти Аполлона был тонкогуб, броваст, длинноног, сутул, и только ясные голубые глаза придавали теплоту его угрюмой внешности. Среди студентов Савелий слыл странным парнем. Но поначалу казалось, более тихого и скромного малого свет не видывал. Даже голос у него звучал, точно за стеной, требуя значительного напряжения слуха. Как-то студенты проходили практику на Восточной дороге. Руководитель практики, моложавый щеголь-доцент, кокетничая перед девчонками курса, расспрашивал о проделанной за день работе. То и дело он прерывал студента презрительной фразой: «Ты мне лапшу на уши не вешай, не обманешь меня». А дело было в столовой, во время ужина. Тогда Савелий Прохоров подошел к доценту со спины и навесил на его поросячьи уши длиннющие жирные макаронины. Все обомлели. Доцент в свежевыстиранной рубашке, на которую капал красный соус. Белобрысое лицо доцента покрылось испариной и выглядело глупейшим образом. Савелий Прохоров выскочил из столовой и где-то пропадал несколько дней. Правда, доценту хватило ума не затевать бузу, не извещать рукоЕодство института о полном неуважении к себе со стороны студентов.

Встретив спустя многие годы Савелия Прохорова, Аполлон удивился внешней перемене институтского товарища. Тот представлял собой высокого седого мужчину с гладким лицом: тонкие, опущенные вниз уголки губ придавали лицу брезгливое выражение. Устало опущенные широкие плечи сменили прежнюю сутулость. Лишь глаза оставались ясными и теплыми. Вообще вся фигура говорила об уверенности в себе и удачливости Савелия Прохорова…

Честно говоря, Аполлон хотел улизнуть от своего бывшего друга, были у него на то причины. Но Савелий удержал его, завел в первый подвернувшийся ресторан. И, как обычно бывает в теперешних застольях, разговор от воспоминаний студенческих лет – через непременное обсуждение политических ситуаций – перешел к фундаментальному разбору экономического положения страны и, конечно же, родного железнодорожного транспорта. Вот где можно отвести душу…

У Савелия было отвратительное настроение. Он много пил и густо хмелел. Но, как бывает с физически сильными людьми, вскоре восстанавливал форму. Изредка, прерывая беседу, хлопал Аполлона по плечу и восклицал: «Неужели это ты, Аполлон?! Кем ты стал, Аполлон?! Неужели это ты и есть?» И Аполлон в его восклицании слышал тяжелый укор не только в адрес его, Аполлона, но и себе самому, Савелию Прохорову, его бывшему другу-товарищу.

Эти восклицания выводили Аполлона из себя. Но он сдерживался. Не забывал о должности, которую занимал сейчас Савелий. Дело в том, что Савелий так же, как и третий их приятель, Алешка Свиридов, сделал головокружительную карьеру – стал в свои сорок семь лет начальником дороги. Именно той дороги, на которой работал Аполлон…

Да, давненько они не виделись. И в управлении не часто встречались, а уж когда Аполлон подался в начальники поезда, и вовсе перестали. Аполлон и раньше стеснялся двух своих скромных звездочек, которые терялись на фоне звезд, слетающих на нашивки кителя своего бывшего друга. А когда из-за звезд не стало видно и самих нашивок, отношения приятелей окончательно прервались, как ни старалась Алина их наладить. «Чудак! – кричала Алина. – Люди землю носом роют, чтобы заполучить в приятели такую персону, как начальник дороги. Мало ли что может быть, кругом ревизоры». – «Именно поэтому! – отрезал Аполлон. – И хватит об этом. При первом же удобном случае я уйду на другую дорогу». Но не так это просто сделать – надо переезжать в другой город, менять свою жизнь. Гордый человек Аполлон, грузин… Поначалу он скрывал, что когда-то учился в одной группе с начальником дороги, работал с ним на одинаковых должностях в управлении. Что бы люди сказали, сравнивая их судьбы… А потом… потом и сам стал забывать… Образ Савелия отдалялся от него, лишь изредка всплывая в памяти, когда появлялся какой-нибудь очередной приказ по дороге. Аполлон старался поддерживать добрые отношения на более близких ему орбитах – с начальником вагонного участка, с диспетчерами – с людьми, непосредственно влияющими на его судьбу. И скрывал свое студенческое прошлое, чтобы не отпугнуть их, мало ли что творится на участке…

Изрядно нагрузившись в жарком ресторане, бывшие друзья расстались, обменявшись домашними телефонами – за годы их отчуждения у них изменилось многое в жизни, в том числе и телефоны…

Дней через десять Савелий позвонил Аполлону и попросил заехать к нему домой…

Дверь купе отодвинулась – и на разложенные бумаги упала тень.

– Вызывали, Аполлон Николаевич? – спросила Магда.

– А… Магда Сергеевна! Слушай, что там у тебя? Вагон набит, а ты записала два свободных места.

– По ошибке подсели двое из восьмого вагона. Спутали восемнадцатый с восьмым… И как раз на свободные места.

– Тогда верни старика и того мужчину. Оставь Елизару служебку.

– Скандал будет, старик нервный. Пусть Елизар его нянчит. Тем более в купе их разместили отдельном, не надо делать перерасчет. Зачем нам снова эта волынка?

– Ну, как знаешь, – не стал спорить Аполлон. – А почему сразу не явилась? Пришлось Судейкина гонять за тобой.

– Радио отключено. Пинча нет, – ответила Магда.

Аполлон выдвинул из-под стола ящик с инструментами. Но ничего не нашел.

– Чего же ты у электрика не попросила?

– Видела я вашего Гаврилу! Дрыхнет уже где-нибудь, паразит… Без связи едем. А если что случится?

– Прибежишь, доложишь, – пошутил Аполлон. – Лишний раз повидать начальство не грех. – Он коротким взглядом окинул сбитые на лоб пряди черных волос Магды. То, что от прицепных вагонов придет именно Магда, а не Елизар, он знал заранее. Обстоятельный Елизар наверняка еще не закончил собирать билеты, да и пассажиров у него в плацкартном больше…

– Ну, кажется, всё, – вздохнул Аполлон.

– Всё – так всё, – подхватила Магда. – Пойду. Вагон без присмотра, еще и хвостовой… Кстати, ревизоры сели, нет?

Аполлон молчал.

– Ложная тревога? Так я и думала, – Магда решительно поднялась и ухватила ручку двери.

– Погоди, – попросил Аполлон. Его смуглые веки стянулись, загоняя вглубь дикие черные зрачки с золотистыми крапинками.

Магда повернула голову и провела ладонью по щеке, откидывая за спину прядь волос.

– Я приходил к тебе, Магда. Но не застал дома. Я ходил по твоей улице часа три.

– Зачем вы это делали, Аполлон Николаевич? По-моему, я вам не давала повода.

– Плохо мне в тот вечер было, Магда. Вот и захотелось тебя увидеть. А увидел пьяного Елизара…

Магда удивленно вскинула брови, но промолчала, ожидая, что Аполлон еще скажет…

– Елизар буянил, стучался к тебе. Соседи начали его стыдить. Потом он убрался.

– А вы?

– Я вел себя тихо. Посидел в скверике, думал, ты вернешься, не может же человек где-то пропадать всю ночь. Но так и не дождался, ушел… Надо было еще посидеть?

– Я не ночевала дома, – уклончиво ответила Магда. – К дочери ездила, в интернат.

Она хотела что-то еще добавить, но сдержалась. Зрачки глаз Аполлона по-прежнему тлели остывающими угольками в узкой полоске между сдвинутыми веками.

– Хорошо, что вы тихо вели себя, – вдруг проговорила Магда. – Что бы решили обо мне соседи…

– А Елизару ты прощаешь?

– Елизару я прощаю, – не задумываясь, ответила Магда.

– Хотел бы я с ним поменяться, – обронил через паузу Аполлон. – Плохо мне сейчас, Магда. Я совсем один.

– Один? Аполлон Николаевич! В поезде человек восемьсот… Один, – Магда смущенно пыталась свести к шутке возникший разговор. – Сейчас набегут пассажиры с жалобами, сядут ревизоры, инспектора. И на секунду не останетесь один…

Аполлон хлопнул по коленям плоскими широкими ладонями. Звук раздался резкий, нервный. Он склонил голову и отвел взгляд к окну. Он сейчас видел только безоблачное вечернее небо. Если бы не грохот колес и покачивание вагона, казалось бы, поезд стоит на месте…

– В Москве я сойду с поезда, – произнес Аполлон.

– Не поняла, – Магда обернулась. – Как сойдете?

– Останусь в Москве. Важный вопрос надо решать.

– А… поезд?

– Поезд пойдет дальше. Без меня.

– Шутка?

– На полном серьезе… Начальником вместо меня останется Судейкин. Или Яша… Еще я не решил… Я догоню поезд самолетом, в Минеральных Водах. Постараюсь.

– Ничего не понимаю. Это же не пустяки, у вас будут большие неприятности. Вдруг что-нибудь произойдет?

– У меня будут еще большие неприятности, если я этого не сделаю. Надеюсь, ничего не произойдет, – вздохнул Аполлон и крикнул ей вслед: – Пока никому об этом не говори!