"Отец и сын" - читать интересную книгу автора (Полле Гельмут Христианович, Полле Эрвин...)

Челябинск-40

В ноябре 1946 г. без нашего желания отправлен на новостройку — Челябинск -40 — СУ 859 (сейчас Маяк) — учреждение Курчатова и Берия. В начале было трудно с жильём, нас поселили к одинокому мужчине в комнату 18 кв.м., но скоро получили отдельную аналогичную комнату, а через некоторое время двухкомнатную квартиру. На новом месте новые назначения. Эльза — заведующая хирургическим отделением для вольнонаёмных, я — заведующий хирургическим отделением межлагерной больницы для з/к на территории лагучастка N1 (начальник — Чупров).

Объём работы предстоял огромный, сам организационный период требовал больших усилий. Оба отделения были размещены в приспособленных помещениях. В устройстве моего отделения много помогал мой завхоз (из з/к), очень порядочный человек. Был случай, когда за одну ночь перекрасили всё отделение, не затратив на это ни копейки. Может быть иногда тарелка супа, всё приносили с производства.

Жизнь з/к в этом лагере и во всей зоне существенно отличались от других лагерей з/к. За свою работу на производстве з/к получали зарплату, что повышало производительность труда. Заработанные деньги вносились на личный счёт з/к и он имел право 1 раз в месяц снять со своего счёта определённую сумму для улучшения питания. В лагере была организована платная столовая по ресторанному типу (конечно, без алкогольных напитков).

Медицинским персоналом отделение обеспечено хорошо. Со мной работала одна молодая врач. В амбулатории трудился врач — з/к с Донбасса, возивший всюду с собой проект функциональной шины для лечения переломов. Младший персонал отделения были з/к. Помню, какой хороший санитар был в операционной — Освальд Шик — молодой парень, трудолюбивый, аккуратный.

Отделение было рассчитано на 80 коек и палаты для выздоравливающих на 120 коек, ведь после операции сразу на работу не выпишешь. Работа в отделении была интенсивная, требовала много времени и энергии. Мне пришлось в отделении основательно заниматься мастыркой, установить причину болезни не так просто. Человеческие отношения и ряд других приёмов давали мне возможность почти у всех з/к установить причину болезни. Стал вроде эксперта по мастырке, из всех лагучастков доставляли з/к, больных мастыркой для экспертизы. З/к были хорошо информированы о моих знаниях по мастырке. Все больные этой категории, находившиеся на лечении, выписывались в хорошем состоянии и с благодарностью. Не помню случая суда над ними.

Каждому человеку свойственно делать ошибки и такую ошибку допустил я, стоившую мне много нервных переживаний и прогулов. Об этой ошибке ниже.

В наше отделение больные госпитализировались только по моему разрешению. Как-то позвонил знакомый майор медслужбы из санчасти лаг-участка N4 (особо режимный участок) и попросил утвердить акты на двух з/к с мастыркой, заверяя, что всё досконально расследовано и проверено. Я эти акты подписал, доверяя коллеге, не осмотрев больных и не подозревая, что этим устроил себе ловушку. В жизни этого не забуду.

Однажды ночью на вахту нашего лагучастка был доставлен под усиленным конвоем из участка N4 больной з/к А.Марков. Меня предупредили: з/к крайне опасный и в наш лагерь попасть не должен. При осмотре: острый аппендицит — для меня это был больной, срочная госпитализация и операция, прободной аппендицит. Операция прошла нормально под местной анестезией. Марков из простого солдата охраны превратился в злостного убийцу: за 2 года 4 убийства. Во время операции я ему сказал: «Саша, я тебе сегодня спасаю жизнь, а ты меня тоже завтра зарежешь ножовкой». Ответ: «Доктор, не беспокойся, никто тебя никогда не тронет».

З/к к врачам относятся хорошо, с доверием, ведь врач — это единственный человек, у которого з/к может получить помощь и поддержку. Если врач перед з/к провинился, сразу попадает в неловкое положение, ему грозит расправа.

На следующий день после операции в наше отделение прибыл начальник санотдела стройки для проверки правильности госпитализации з/к Маркова. Предъявление препарата [все препараты (органы) хранились в формалине] меня полностью оправдало. На 6-й день после операции Марков попросил перевод в палату выздоравливающих, я долго не соглашался, но уступил просьбе после получения заверения о корректном поведении; больного перевели… О последствиях я не подумал. Буквально на следующее утро меня на вахте попросили осмотреть больного и, на моё удивление, это оказался Марков. Он ночью устроил разбой, достал себе приличную одежду и обувь. Марков сразу был отправлен в «БУР» («бетонный мешок» без окон и кровати). Через три дня Маркова опять доставили на вахту нашего лагеря, при осмотре больной без сознания, высокая температура, тяжёлая флегмона брюшной стенки и правого бедра — анаэробная инфекция (газовая гангрена). Оказалось, в «БУРе» сорвал повязку и швы и внёс в рану содержимое параши. Срочная госпитализация и интенсивная борьба с инфекцией — длинные разрезы поражённых участков, удаление омертвевшей ткани. Отделяемое из раны с омерзительным запахом. Медленно удалось больного вывести из тяжёлого состояния, но он был обречён на длительное стационарное лечение, что было ему выгодно: не попасть в дальний этап на Колыму.

В эти дни в наш лагерь поступили два з/к их лагучастка N4 — это оказались те, на которых я подписал акты без осмотра (??). О их прибытии я узнал позже. Через много лет я узнал, что прибытие этих двух не имело отношения к последующим событиям.

Через несколько дней был ночью вызван в лагерь, куда ездил часто при необходимости, всегда возила карета скорой помощи. Выходя из автомашины заметил у вахты лагеря в зоне стоящего человека, машущего рукой: «Назад!» Ко мне подошли два охранника и провели в штаб к дежурному по лагерю. Он предупредил: «В зону не входить! Готовится покушение двух з/к». Сигнал из зоны дал мой завхоз. Из штаба вернулся с указанием: на работу не выходить! Много времени спустя узнал, что вызов был подстроен, но не знаю кем. Три дня не работал. Потом из штаба сообщили: выйти на работу с гарантией безопасности за счёт личной охраны. Несколько дней работал: один охранник у входных дверей, второй всё время со мной, прикрывал как квочка цыплят. Через 7 дней охрана была снята — якобы отпала надобность, подозреваемые из лагеря удалены. Вышел на работу. На обходе больных в последней палате лежал Марков, он мне шепнул: «Доктор, все в зоне!» По этому сигналу я покинул отделение и сидел 7 дней дома. Когда вышел, начальство сообщило, что никакой опасности нет и я стал работать, как и раньше. Через много лет узнал, что опасность для меня якобы составлял з/к Марков (?!).

Помню другой случай. В отделении находился з/к, тяжёлый рецидивист, у него кроме основного заболевания был дефект твёрдого нёба и правого крыла носа. Дефект твёрдого нёба удачно закрыл пластикой — больной был очень доволен. Он попросил устранить дефект носа. Я согласился. Пластика итальянским способом, стебель выкроил из кожи правого плеча и наложил гипсовую повязку. Всё шло, как надо. Прошло несколько дней и больного вызвали в штаб для освобождения (конец срока). Больной меня неправильно информировал о сроках освобождения. С гипсовой повязкой освободить не могли, время шло. Снял гипсовую повязку, отсёк стебель от плеча и осталось только окончательно оформить крыло носа. И снова вызов на освобождение, но в штабе сразу заметили отсутствие особой приметы: дефекта крыла носа, отмеченного в личном деле. Для меня начались неприятности, не имел право устранять особые приметы у з/к без предварительного согласования с администрацией лагеря. После долгой волокиты з/к всё же был освобождён после сделанных фотоснимков и свидетельских показаний. Для меня это был урок.

Рядом с нашим лагерем размещался лагерь для з/к — женщин. Там имелся свой стационар, но без операционного блока. В случаях необходимости хирургического вмешательства возникали крайние сложности и было решено: в нашем отделении открыть палату для женщин (решётки на окнах, металлическая дверь с наружным замком). Поступать стали больные женщины, основная группа с мастыркой: зашивание губ рта, пришивание пуговиц к грудным железам, зашивание половой щели и др. Всё это делалось для отклонения от работы, от этапирования в дальние места и стремления попасть в мужскую зону.

Больного Маркова многократно пытались отправить по этапу на Колыму, но с такими обширными раневыми поверхностями я не давал согласие на этап. Уже не помню как, но когда меня 3 дня не было в отделении (отпуск) Маркова отправили на Колыму.

В 1947 г. через начальника строительства нам удалось вызвать к себе на жительство из Котласа (Архангельская область) мать Эльзы — Елизавету Дитриховну Вельк. Удалось получить разрешение на выезд из Котласа (лесоповал) в Новосибирск двух сестёр Эльзы: Марты и Луизы. Мать жила у нас 17 лет и умерла в 1962 году от лимфолейкоза (рак крови).

В 1949 г. родилась Вельда. При выдаче свидетельства о рождении была допущена ошибка на один месяц (вместо 18.01–18.02). Я протестовал, но меня заверили, что она всё равно не будет жить, но глубоко ошиблись.

Высшее начальство стройки относилось к нам хорошо. Эльза была доверенным врачом семьи начальника всех лагерей. Я был доверенным у начальника особого отдела. Он лично обращался ко мне, но сообщил, что не имеет право доверять своих сотрудников немцу. Такой пример.

Сотрудник особого отдела страдал туберкулёзом лёгких, предстояла операция. Его оперировала врач из отделения Эльзы. При проверке результат операции оказался отрицательный. При моей консультации больной сказал: «Я был уверен, что Вы меня будете оперировать». Страшно возмущался и его пришлось отправить в Свердловск (подтверждение слов начальника особого отдела).