"И вохровцы и зэки" - читать интересную книгу автора (Карабчиевский Юрий)

6

Быть может, это покажется странным, но если бы изо всех возможных примеров, демонстрирующих мастерство Галича, мне предложили привести один, я бы выбрал вот такой куплетик:

И не где-нибудь в Бразилии маде, А написано ж внизу на наклейке, Что мол маде в СССР, в маринаде, В Ленинграде, рупь четыре копейки.

Казалось бы, ну хорошо, ну остроумно, но что тут такого особенного? А я убежден, что такая перестановка: неожиданное и живое «в СССР, в маринаде», вместо ожидаемого и линейного «в СССР, в Ленинграде» — доступна только настоящему мастеру.

И конечно же, всей атрибутикой стиха Галич владеет виртуозно. Но только у него эта современная техника используется не как поэтическое средство (да она и никогда не поэтическое средство), а скорей как комедийно-драматургическое. Как в сюжете его песен сталкиваются обстоятельства, так и в строчке сталкиваются слова и звуки, подчеркивая ее пародийный смысл.

Малосольный огурец Кум жевал внимательно. Скажет слово — и поест. Морда вся в апатии. «Был, — сказал он, — говна, съезд Славной нашей партии. Про Китай и про Лаос Говорились прения, Но особо встал вопрос Про Отца и Гения». Кум докушал огурец И закончил с мукою: «Оказался наш отец Не отцом, а сукою…» Полный, братцы, ататуй, Панихида с танцами! И приказано статуй За ночь снять на станции.

(Курсив мой. — Ю. К.)

Эта песня о разрушении «статуя» замечательна во многих отношениях. Здесь не только кинематографическая зримость и далеко идущая многозначность детали, но и совершенно неожиданный поворот темы, приближение к подлинному трагизму. Бывший зэк, которому, конечно же, не занимать впечатлений, переживает крушение истукана, как самое страшное событие в жизни.

Храм — и мне бы — ни хрена, Опиум как опиум. А это ж — Гений всех времен, Лучший друг навеки! Все стоим, ревмя ревем — И вохровцы, и зэки.

(Курсив мой. — Ю. К.)

Две последние строчки настолько просты и точны, что могли бы служить эпиграфом ко всей той чудесной эпохе…

Впрочем, отчего же только к той?

И сейчас где-нибудь в Саратове или Саранске, где в безумной очереди за колбасой люди, пока дойдут до прилавка, прочитывают по три романа Петра Пpoскурина — подойдите поближе, послушайте разговоры. Там не только ропота вы не услышите или хоть какого-то сожаления — там звучат проклятия современной сытости, которая всех развратила и разбаловала, там ревмя ревут и вохровцы и зэки (каждый — и то и другое зараз) по тем временам, когда было еще хуже, что, естественно, означает лучше, и когда тиран был настоящим тираном, а не то, что не разбери-поймешь…[4]

Нет, то была не ложь и почти не метафора: он и есть подлинный наш отец, а мы — его сукины дети…

И еще: об использовании Галичем бранных слов, всяческих там нецензурных выражений. Он и здесь проявляет безусловный вкус и никогда не тратит такие слова впустую, только ради свободы на всю катушку. И поэтому они у него не назойливы, а всегда необходимы и всегда работают.

Это или точная характеристика персонажа, как непременное «бля» интеллектуала Володи Лялина; или нарочитое соедиенение несоединимого, соответствующее несоединимости человека и обстоятельств:

Я в отеле их засратом, в «Паласе». Запираюсь, как вернемся, в палате;

или неожиданное и смешное разрешение ситуации:

Мы, выходит, кровь на рыле, Топай к светлому концу! Ты же будешь в Израиле Жрать, подлец, свою мацу! Скажешь, дремлет Пентагон? Нет, не дремлет! Он не дремлет, мать его, он на стреме! Хоть дерьмовая, а все же валюта, Все же тратить исключительно жалко! Мы ж работаем на весь наш соцлагерь!..

И так далее, и так далее, до бесконечности. Просто грибоедовское изобилие.