"ДЖИН И ЗЛАТОЦВЕТ" - читать интересную книгу автора (Лаури Малькольм)


ДЖИН И ЗЛАТОЦВЕТ

Был теплый, тихий, бессолнечный день середины августа. Небо казалось не пасмурным, а просто жемчужно-серым - точно морская раковина изнутри, сказала Примроуз. Море там, где они видели его за неподвижными поникшими деревьями, тоже было серым, и бухта походила на зеркало из полированного металла, в котором свинцово-серые горы отражались четко и неподвижно. В лесу было очень тихо, словно все птицы и зверьки его покинули, и два человека - муж и жена, которые шли по узкой тропинке, - и их кот, вприпрыжку бежавший рядом, казались единственными живыми существами в нем, а потому, когда карминно-бело-черная подвязочная змея уползла в палые листья и хворост, треск прозвучал так громко, словно это олень продирался сквозь заросли папоротника.

Примроуз старательно выглядывала, не мелькнут ли где-нибудь чижи - гнездо этих чижей с прелестными голубовато-белыми яичками они обнаружили в мае среди веток бузины всего в шести футах над землей и все лето с восторгом следили за ними, - но их птичек не было видно.

- А чижики улетели в Алькапансинго! - сказала она.

- Слишком рано... Нет, они просто улетели, потому что им тут разонравилось: всюду растут эти новые дома, и все их любимые места уничтожены.

- Не надо так мрачно, Сиг, милый. Все будет хорошо.

Примроуз и Сигбьерн Уилдернессы приближались теперь к домам, разбросанным по границе леса. Кот, черный с белыми пятнами и платиновыми усами, обнюхивал кустик клейтонии. Дальше он идти не желал. Потом он исчез. Сигбьерн и Примроуз вышли из леса на почти уже совсем расчищенную вырубку и словно по уговору свернули, едва увидев впереди магазин (который был частично разобран, потому что на его месте собирались построить другой - много больше), и пошли по поперечной тропинке влево. Эта тропинка тоже когда-то вела через лес, но теперь деревья по одну ее сторону были вырублены под застройку. Кустов, однако, не тронули, и тут все еще было приятно ходить между зарослей густолистой малины, которая в зимние ночи, в мороз, в лунном свете горела триллионами лун.

Тропинка внезапно вывела их на пыльное шоссе, по обеим сторонам которого вдаль, насколько хватал глаз, тянулись бурые секции дренажных труб и где столбик с надписью указывал: "В Дарк-Росслин".

Теперь Сигбьерном владели те же чувства, что и его котом - то есть те, которые охватили бы кота, если бы он безрассудно последовал за ними и сюда: ужас, страх, робость, гнев, мучительная тоска и ненависть, настолько чистая в своем накале, что испытывать ее было почти высоким наслаждением. Был разгар воскресного дня, и теперь мимо них, сигналя, одна за другой проносились машины, и их рев не замирал почти ни на секунду, и каждая поднимала на шоссе свой собственный пылевой смерч, заставляя Сигбьерна и Примроуз то и дело останавливаться и поворачиваться к ним спиной. Проехал автобус, идущий в Дарк-Росслин, прогромыхал, огрызаясь, как дикий зверь, мимо, и деревья секунду гнулись и бились в отброшенном им вихре. Потому что тут снова по обеим сторонам шоссе ненадолго появились деревья, а дальше, там, где прежде они продолжали бы идти лесом, распростерся огромный замусоренный пустырь, над которым торчали обугленные полые внутри, иногда похожие на кактусы обрубки древесных стволов, точно спаленные молнией, У самого шоссе, без мысли об уединенности и укромности, уже были построены дома, но согласно с требованиями закона деревьев возле них не оставили вовсе. Однако здесь уничтожение леса распахнуло великолепный вид на горы и залив, которые прежде были скрыты от взгляда, так что все эти свидетельства роста и перестройки, казалось, уж никак не должны были бы порождать отчаяние. По обеим сторонам шоссе неглубокие канавы вели к тому, что в остальные времена года было небольшим ручьем - но теперь он пересох и зарос бурьяном. Всюду, где эти канавы хранили хоть немного влаги, Примроуз искала цветы - она то и дело переходила шоссе или даже рассеянно останавливалась на его середине, осматривая откосы. В такие моменты Сигбьерн кричал на нее, даже хватал за талию или плечо и оттаскивал на обочину. "Берегись!", "Господи, машина...", "Примроуз, сзади!.." - "Знаю-знаю. Посмотри, милый..." И она вновь перебегала шоссе, быстрая, грациозная, в алых вельветовых брюках.

Тревога Сигбьерна теперь сместилась - так как Примроуз некоторое время чинно шла впереди него (хотя каждый раз, когда мимо проносилась машина, он сам чуть не спрыгивал в канаву) - и сосредоточилась на их цели в Дарк-Росслине. Он не очень надеялся, что сможет отыскать ее в лабиринте дорог, плутающих по склону холма на краю города, сомневался, сумеет ли снова узнать дом в тумане плачевных воспоминаний о предыдущем воскресенье, и, все еще ощущая в правом боку боль от падения в черных лесах, вдруг сильно вспотел. Ему очень хотелось снять рубашку, он знал, что стоит ему только сказать об этом вслух, и Примроуз весело откликнется: "Ну, так снимай, что же ты?" - но почему-то сделать это здесь, на шоссе, он не мог.

Они прошли мимо конторы компании "Росслиновский Парк - земельные участки и застройки" -Росслиновский Парк. Справки. Живописные участки. Гарантированы ссуды, из государственного строительного фонда. Оплата полностью или в рассрочку; мимо уродливой вырубки- голая, истерзанная, безобразная земля, исчерченная пыльными дорогами, усеянная новыми безобразными домами там, где всего два-три года назад безмятежно красовался лес, который они любили.

"Осторожно, дорожные работы!" - гласила надпись. "Неукрепленные обочины", "Проход запрещен", "Частная собственность": шоссе здесь было до середины разрыто, и траншеи там, где был ручей и цвели все цветы лесной весны, заполнялись трубами, которые несли воду, и все коммерческие удобства, и сантехнику цивилизации в их некогда дикий и уединенный приют. Здесь на особенно свирепой вырубке, поросшей редким репейником и огромными одуванчиками, они увидели своих чижей, выклевывавших семена репейника, и остановились. В стайке была и какая-то новая птичка, похожая на маленького желто-черного воробышка, и Примроуз снова бросилась через шоссе, поглядывая то на птиц, то на Сигбьерна, который пошел за ней.

- Смотри! Сосновый соболек!

- Собольки - это такие крысы.

- Да. Но есть еще и птицы...

- Наверное, корольки?

- Ну, конечно. Но что он делает тут, на побережье? Они ведь живут в горах. Какая прелесть!

Королек упорхнул, и они пошли дальше мимо теперь уже, слава богу, последних участков омерзительного Росслиновского Парка и маленького нового "кафе-бара" - Сигбьерн посмотрел на него с бесконечной ненавистью, так как было воскресенье, а впрочем, все равно заказать можно было бы только кока-колу или лимонад, - мимо большой новой школы, гигантского бетонного бруска мнемонических мук, и добрались до отрезка сравнительно не испорченной дороги. Но что он, собственно, подразумевает под "относительно не испорченной"? И ужас - вполне ли он обоснован? Канада ведь - слишком большая страна, чтобы ее можно было так просто испортить. Но ее легенды, почти вся значимая и героическая часть ее истории была историей порчи в той или иной форме. Однако человек не птица и не дикий зверь, в каких бы глухих дебрях он ни обитал. Покорение этих дебрей на деле или в мыслях было частью процесса его внутреннего самоопределения. Старинная беда, вновь обернувшаяся правдой: прогресс оказался врагом, он не делал человека ни счастливее, ни увереннее. Губить и опошлять стало привычкой. И не то чтобы (хотя они и обрели какое-то подобие покоя, какое-то подобие рая, которого теперь снова лишались) они вполне сознательно искали покоя. Тем не менее он невольно вспоминал о зеленой прелести их погибшего леса и т. д. и т. п. - все эти враждующие штампы назойливо закружились в его мозгу, когда он последовал за Примроуз, которая нашла бочажок, еще хранивший воду ручья, и там, укрытые от летней пыли и жары, над влажным изумрудным мхом, густо голубели незабудки, а возле росла вероника.

Но Сигбьерн не мог спуститься и нарвать их для нее, он не мог даже вспомнить названия, хотя веронику он первым нашел в июне и опознал. Сейчас не надо их рвать, сказала Примроуз, они все завянут даже раньше, чем они доберутся до Дарк-Росслина; вот на обратном пути... И тут она увидела златоцвет, - он рос в гуще жемчужных бессмертников, первый златоцвет в этом году. Его они тоже сорвут на обратном пути.

- Я все больше и больше сомневаюсь...- сказал он.

- В чем?

- Что я сумею найти этот дом.

- Но я же позвонила сегодня утром таксисту. Ты ведь сам мне велел. Я сказала, что мы зайдем к нему днем. Он же знает, где это?

- Я не выдержу, - сказал Сигбьерн. - Эта его многозначительная усмешечка... - добавил он.

- Вон его дом, милый. Пойдем, и скоро все будет уже позади.

- Кроме того, мне хотелось бы сэкономить деньги.

- Сэкономить?!

- Не сердись. Я убежден, что сумею его отыскать, - сказал Сигбьерн, останавливаясь на перекрестке, - По-моему, он там - выше по склону и налево.

- Ну... а далеко это? - спросила Примроуз с сомнением в голосе.

- Не очень. Ну... может быть, расстояние и порядочное, но ведь, если мы не найдем дома, всегда можно вернуться и поехать на такси.

Примроуз постояла в нерешительности, потом взяла его под руку, и они свернули на боковую дорогу. Дорога была грунтовая и пыльная, но, во всяком случае, теперь они избавились от непрерывного потока машин и от таксиста, а потому Сигбьерна немного отпустило и он даже почувствовал что-то вроде надежды. Однако даже такое вторжение таксиста расстроило его и смутило. Зачем он вообще попросил Примроуз позвонить таксисту? Должно быть, вспомнил он о нем в связи с прошлым воскресеньем, но какое отношение имел он к цели их прогулки, оставалось неясным. Тем не менее, он был достаточно твердо уверен в существовании какого-то отношения и счел, что Примроуз следует позвонить. А впрочем, он просто мог думать, что не сумеет проделать весь этот путь пешком.

Дорога сначала недолго спускалась к морю, затем повернула вправо, потом влево, а теперь перед ними высился длинный крутой холм. Сигбьерн глядел на него с тоскливой растерянностью, потому что холм казался совсем незнакомым. Неужели он действительно шел здесь тогда? А может быть, следовало свернуть влево, как предлагала Примроуз? Он колебался, прислушиваясь к отдаленному шуму шоссе: клаксоны пели, как оркестр губных гармоник.

- Нет, я уверен, что это та дорога. Пошли! - сказал Сигбьерн, и они принялись упрямо взбираться на холм. Теперь, когда снующие машины остались позади, на них со всех сторон ринулось убогое безумие предместий: приплюснутые, безобразные дома, расчищенные участки, жалкие, голые, оставленные без единого дерева - без тени, без уединенности, без красоты - или же загроможденные полусожженными вывороченными пнями и мусором. "Перекур", "Дело в шляпе", "Приют друзей" (снова!), "Ваш приют", "Гнездышко" и венчающий все шедевр - "Тетушка Рада". Но за каждым из этих буржуазных ужасов еще высился темный лес, выжидая - как хотелось бы верить! - часа мести.

Они медленно взбирались на холм, и теперь Сигбьерн начал потеть по-настоящему, потому что тут стояла жара, душная и влажная - воздух казался загустевшим, и его трудно было вдыхать, и у него снова разболелся бок. Он тревожно оглянулся на Примроуз, которая сняла свою алую вельветовую куртку и, хмурясь, дышала тяжело и хрипло - она любила пешие прогулки, но взбираться по склонам терпеть не могла и теперь сознательно давала ему это почувствовать. Сигбьерн продолжал идти, но он уже убедился, что она была права: дорога повернула от Дарк-Росслина и вела теперь назад, к их дому. Но, правда, на самом повороте слева изгибалась деревенская деревянная арка с надписью: "Курорт Уайтклифф, школа верховой езды, суточный и почасовой прокат лошадей. Буфет".

Сигбьерн расстроенно подождал Примроуз.

- Ну, - спросила она, - ты был тогда в Уайтклиффе?

- Не думаю... Нет.

- Но уж это ты запомнил бы! - Она указала на арку.

- Не знаю... Но ведь можно пойти и посмотреть.

- Иди ты. А я посижу тут и отдышусь немножко.

На истоптанной конскими копытами дорожке за аркой его обступили высокие кедры и пихты; тут было прохладней - ветерок с моря освежал воздух, а потом он увидел далеко внизу бухту, и почему-то это его подбодрило. Ниже дорожки справа виднелись конюшни, люди садились на лошадей и слезали с них, перекликались, а молодая парочка направилась вверх по склону в его сторону. "Что я должна делать?" - "Потяни за правый повод, и она сама все за тебя сделает". И это было правдой: стоит сесть на лошадь, и она сама все за тебя сделает - даже сбросит тебя. Сердиться на место, где можно взять напрокат лошадь, было трудно, как и увидеть в школе верховой езды симптом современности. Они с Примроуз постоянно говорили о том, чтобы вместе ездить верхом, хотя ни разу так и не собрались этого сделать. А насколько лучше было бы истратить эти деньги тут, с ней... ну, смотреть больше незачем - он твердо знал, что в прошлое воскресенье тут не был; и он пошел назад.

- Ведь Гринслейд, кажется, живет теперь здесь... где-то в Уайтклиффе,- сказала Примроуз, когда он вернулся к арке.

- Как будто... Да.

- Так отыщем его. Он наверняка знает, где это.

- Нет! - сказал Сигбьерн. - Нет. Я сам его найду. Бога ради! Или вернемся к таксисту. Ну, идем.

- Но Гринслейд же был с тобой! Он, конечно, знает...

- Нет! - Сигбьерн в отчаянии посмотрел на уходящий вниз склон. - Ты ведь сама сказала, что нет. Ты сказала, что предпочтешь отправиться прямо в ад, лишь бы больше не видеть Гринслейда.

- Гнусный тип.

- Тявкает о благах цивилизации. Как легко говорить о благах цивилизации людям, которые и понятия не имеют о куда большем благе - вообще с ней не соприкасаться!

На полпути вниз по склону Примроуз неожиданно взяла его за локоть.

- Сигбьерн, посмотри... вон там! Эти птички со светлыми полосками на хвосте.

- Полевые воробьи?

- Нет. У них меньше белого. Как же они называются?

- Коньки. Какой-то вид коньков. Горные коньки, - сказал Сигбьерн, когда птички опустились на ольху рядом с дорогой. - Ага! Видишь, как они дергают хвостиками?

- Какой ты умный...- Примроуз крепко прижала его локоть к своему боку. - И мужественный. Ты просто замечательный. Я знаю, как тебе это противно.

- Спасибо. И ты тоже ничего себе. Но все это сделать очень непросто. И я не понимаю, зачем я это делаю.

- Но ты же сказал, что хочешь начать заново, ты сказал, что это будет...

- Да, сказал. И говорю.

"Посмо-3-К". Напротив этого дома, немного подальше, вправо уходила узкая дорога с глубокими колеями, и Сигбьерн снова остановился; дорога не производила впечатления знакомой, но у него возникло ощущение, что то место находится именно в этом направлении. У слияния дорог воздвигался каменный дом. Фундамент был закончен, стены частично сложены, зияющие оконные проемы уже приняли прямоугольную или овальную форму, и внутри этого полупостроенного дома стояли трое - муж, жена и маленький мальчик лет семи-восьми. Они его осматривали и теперь, облокотившись на подоконник, указывали на будущую крышу, и в выражении их лиц, в каждом их жесте была такая надежда, волнение и радость, что Сигбьерн отвернулся: даже если этот дом обречен носить название "Приют друзей", нехорошо было смотреть на них вот так, каким бы гнусным ни было их жуткое гнездо.

Он ускорил шаги, но дорога резко повернула, и он сразу остановился при виде трех домов, перед которыми как будто стоял полицейский - или, во всяком случае, мужчина в легкой рубашке, но с синей, как у полицейского, фуражкой на голове. Сигбьерн почти бегом кинулся назад, туда, где за углом задержалась Примроуз, разглядывая еще один златоцвет.

- По-моему, идти надо туда, но там стоит полицейский...

- Полицейский? Где?

Примроуз прошла за угол, потом повернулась и поманила его к себе. Полицейский оказался таксистом. Но не "их" таксистом. Незнакомым. Возможно, из города. Но если не полицейский, то почему таксист - здесь, в этом месте, и почему вон те неизвестные люди стоят открыто и невиновато и так умышленно не смотрят... впрочем, нет - таксист просто опекал двух пожилых женщин, которые смотрели на Сигбьерна с излишним любопытством... во всяком случае такое возникало впечатление, и он снова торопливо зашагал мимо трех домов и принялся взбираться еще на один холм, уходивший за пределы видимости. Однако на вершине этого холма дорога повернула к шоссе и - о господи! - впереди возник еще один длинный-длинный крутой холм.

- Не пойду! Я не пойду, - сказала Примроуз и топнула ногой. - Если бы мы поехали в такси, то давно были бы уже там и сейчас все уже было бы позади. Я не...

- Ну, пожалуйста, Примроуз! Пожалуйста, не сердись. Собственно говоря, я уверен, что это уже совсем рядом, - завопил Сигбьерн ласковым шепотом. - Вот посмотри, наверное, тот...

- Я не...

- Черт, ты же сказала, что не хочешь видеть Гринслейда. И я делаю все, что могу. И по-моему, вон он, этот дом.

Он и вправду мог быть тем домом. Сигбьерн торопливо пошел дальше и остановился на углу, где еще три дома образовывали тупичок. Вот же он... или не он? Дом на ближнем к ним углу, с высокой крышей, деревянный дом, который не мешало бы покрасить, с голым замусоренным двором, где черный котенок и щенок играли друг с другом, а маленькая девочка, игравшая с пилой, уставилась на них, тараща глаза.

- Ну, он или не он? - Примроуз догнала его, поджав губы, бледная.

- Шшш! Ты во что бы то ни стало хотела пойти со мной в теперь могла бы по крайней мере...

- Что?!

- Ну, Бога ради, Примроуз!

- Да, ведь ничего подобного! Ведь ты же сам упрашивал меня пойти с тобой, Сигбьерн...

Сигбьерн, весь кипя от невыносимого раздражения, уязвленный собственным несправедливым и безосновательным выпадом против Примроуз, бросил по сторонам последний отчаянный взгляд, кинулся к двери и начал громко стучать.

- Может быть, попробовать черный ход? - немного погодя посоветовала Примроуз.

Задняя дверь была полуотворена, и они увидели за ней грязную темную кухню с грязной посудой, черствыми корками и объедками на полу и в раковине. Во всю мочь гремело радио. Сигбьерн снова постучал. У чайника, стоявшего на плите, был обманчивый вид неряшливого простодушия, и, хотя кухня казалась знакомой, он все-таки не чувствовал полной уверенности. А если Эл...- Эл ли?.. - не выйдет на стук, как он объяснит, кто ему нужен? Вытащив из кармана письмо, он снова попытался разобрать подпись. "Дорогой Сигбьерн! Вы спрашивали, как вам переслать мне эти 26 долларов. Ваша жена тогда утром так на меня давила, чтобы я поскорей ушел, что я забыл оставить вам мой адрес. Так вот он. Искренне ваш Ф. Лэндри (Лэндог? Пэнуск?) п/о 32, Дарк-Росслин". По-видимому, и он ощутил то же давление, во всяком случае он отошел от двери с намерением вернуться к парадному входу.

Примроуз внезапно взяла его под руку и поцеловала в щеку.

- Ну же, Сиг, милый! Все скоро будет уже позади, храбренький мой.

Он глубоко вздохнул и снова постучал - на этот раз громко. Где-то в комнатах кто-то выключил радиоприемник и раздались шаги. Сигбьерн обернулся.

- Ты обещала! - прошептал он. - Ты обещала быть милой... и выпить с ним, если он предложит.

Теперь в кухню кто-то вошел - мужчина, Эл, мускулистый коротышка с растрепанными волосами, в неглаженых брюках с подтяжками поверх засаленной рубашки; носы его башмаков загибались кверху, одна подметка прохудилась. Сигбьерн почувствовал, что Примроуз позади него вся подобралась, воспринимая в мельчайших подробностях дряблый жирный рот, гнилые зубы и косящие глаза.

- Привет, - сказал Сигбьерн.

- Привет! Заходите. - Он распахнул дверь, и они друг за другом вошли в замызганную кухню, где Примроуз тихо села на стул, а Сигбьерн встал возле раковины. - В доме хоть шаром покати, - говорил мужчина, - но Эл может раздобыть для вас бутылочку.

Сигбьерн, полагавший, что этот мужчина и есть Эл, растерялся, а маяк, путеводный свет возможности выпить у бутлегера, сиявший перед ним всю дорогу, сразу померк. Он вспомнил ничего не сулящую, почти пустую бутылку там, дома, и поглядел на Примроуз, но она пристально смотрела в открытую дверь, и ее четкий холодный профиль и стеклянно-вежливая улыбка никак его не обнадежили.

- Я пришел заплатить то, что остался вам должен за прошлое воскресенье, - сказал Сигбьерн. - Я получил ваше письмо.

- А? Я это дело бросил. Ну, скажем, на время. С прошлого воскресенья. Спешки-то никакой нет. Вы могли бы прислать чек или еще как-нибудь.

- Я вам действительно должен двадцать шесть долларов?

- Точно. Здесь в прошлое воскресенье было выпито восемь бутылок джина. Я раньше никогда не позволял пить у себя. Я вас все уговаривал уйти, но тут явились эти самые индейцы.

- Индейцы?

- Ага.

- Но я же заплатил за первые две бутылки. У меня ведь были деньги, помните? - сказал Сигбьерн. - И Гринслейд заплатил за свою, так ведь? Или нет?

- Он-то заплатил. Только он ушел, когда вы покончили с первой бутылкой. И пил он немного. Взял свою бутылку и ушел. А вы никак не уходили. Вы хотели взять две бутылки домой, чтобы распить их с женой, помните? Но тут явились индейцы, и вы начали их угощать, а это к добру не приводит. Сами знаете. Индейцы же. Может плохо кончиться. Я места себе не находил.

- Мне очень жаль, если я доставил вам какие-нибудь неприятности, - сказал Сигбьерн.

- А, пустяки, приятель. Только я никогда еще не видел, чтобы человек столько выпил и остался на ногах. Индейцы-то наклюкались. Один валялся на полу - вон там, помните? И начал задираться... ну, знаете, как это у них бывает, когда они хватят лишнего. Обижаются, оскорбляются.

- Да, - сказал Сигбьерн. - И, черт возьми...

- Ставить индейцам выпивку - это последнее дело. Я сначала уговаривал вас уйти, а потом стал уговаривать прилечь, а вы сказали: "Я прилягу и просплю ровно двадцать минут, а потом встану и еще выпью". И ей-богу, так вы и сделали. В жизни ничего подобного не видел, миссис, - Он повернулся к Примроуз. - Так он и сделал. Проспал ровнехонько двадцать минут.

- Да, - сказала она.

- Ну, я не люблю, когда человека обирают. Эти индейцы по-честному должны были бы хоть что-нибудь за себя заплатить. Сами знаете, по воскресеньям, когда винные магазины закрыты, а вы у меня берете, я же должен брать подороже. Ну да ладно: сговоримся на двадцати, идет?

- Благодарю вас... Но как я истратил тридцать девять долларов?

- Пропили, братец, как же еще? В жизни не видел, чтобы человек так насосался и остался стоять на ногах. Я вызвал такси и отвез вас домой, помните? То есть вы сошли у магазина - сказали, что дальше и сами доберетесь. Я вам еще в карман бутылку сунул, которую вы хотели отнести жене, ну и отнесли?

- Я заблудился в лесу.

- Первый раз в жизни, - сказала Примроуз.

- Вот те на! - ухмыльнулся мужчина. - Ну и повеселились же вы, приятель! Но домой-то все-таки добрались?

- Да, добрался. Вы же у меня были на следующее утро. То есть через утро. - Сигбьери уставился в пол. Через утро.

А ночь? Где он был ночью? Спал на земле? Выпил ту бутылку? Где он упал? И новая спортивная куртка, которой он так дорожил, потому что ее подарила ему Примроуз на день рождения, надетая в тот вечер всего второй раз...

- Я это дело бросил, - говорил мужчина, обращаясь теперь к Примроуз.- У меня сосед очень верующий... а один из этих, из индейцев, свалился прямо на дороге и слова употреблял самые непристойные...

А почему бы и нет, думал Сигбьерн. Почему бы и нет, черт подери! И он вспомнил то время, когда из леса приходили олени и переплывали бухту и в Дарк-Росслине не было бутлегеров, продающих вам огненную воду по воскресеньям - да, если на то пошло, и причин ее пить тоже не было. Как легко выносить безапелляционные приговоры! Вывод сделан, и еще одна ложь унеслась бы к гибели, не содержи она в себе частицы правды; зло заключается в ее полужизни, в которой она сплавляется с прочими полуправдами и четвертьправдами, чтобы сбивать нас с толку, и все это - унифицирующая среда, в которой мы обитаем. Бутлегер в эпоху сухого закона в больших городах имеет одну функцию, бутлегер в эпоху частичного сухого закона - совсем другую. Бутлегер по воскресеньям там, где продажа спиртных напитков в воскресенье запрещена, - это мирской спаситель. Бутлегер же в сельских местностях - такая же основа основ, как проститутка в городе...

- Он у меня три недели вызревал... жена уехала в Саскатун. Оттого тут все так и неприбрано, - виновато объяснял мужчина, обращаясь к Примроуз. Потом он повернулся к Сигбьерну: - Ну, так покончим на двадцати долларах, договорились? И вот что: я одного из этих индейцев знаю очень даже хорошо, и может, я с него получу бутылку в счет его доли. Если выйдет, так я ее вам принесу, хотите?

- Ладно, - сказал Сигбьерн, протягивая двадцать долларов.

Примроуз встала и направилась к дверям.

- Как будто собирается дождь, - сказала она. - Нам надо торопиться.

- Ну, так всего хорошего.

- Пока, приятель. Увидимся за решеткой,

- Ха-ха.

- Ха-ха.

Сигбьерн и Примроуз Уилдернессы молча шли рядом по дороге к длинному холму, пока не почувствовали, что дома остались далеко позади. Тогда Примроуз внезапно обняла Сигбьерна.

- Сиг, милый! Прости меня за то, что я была такой гнусной. Нет, я правда вела себя самым гнусным образом, и мне теперь очень стыдно. Ну, скажи, что ты меня прощаешь.

- Конечно. Я и сам был отвратителен.

- Вовсе нет. Ты был мужественным. Я знаю, как это все было для тебя ужасно, и я... я думала, что ты держишься изумительно.

- А вот опять коньки... вон там.

"Посмо-3-К". Держась за руки, они дошли до подножия длинного холма. Там от дороги ответвлялась новая тропинка и убегала в лес к шоссе, позволяя срезать путь в обход холма.

- Но, Примроуз, деточка, может быть, это чей-нибудь участок. Что, если она кончается в чьем-нибудь огороде?

- Тут нет никаких предупреждающих надписей. Ну, Сигбьерн, идем же! Во всяком случае, посмотрим, куда она ведет.

И Примроуз пошла по тропинке, которая из довольно широкой быстро стала очень узкой и почти потерялась в зарослях, хотя теперь впереди совсем близко раздавался фыркающий, непристойный шум шоссе. Тут тропинка внезапно влилась в огород, и прямо перед собой они увидели женщину с тяпкой в руках. Сигбьерн и Примроуз начали хором извиняться, но женщина выпрямилась и улыбнулась.

- Ничего-ничего. Вы не первые и не последние. А если вам нужно на шоссе, то пройдите вон туда за гараж, а оттуда прямо по подъездной дорожке.

Они поблагодарили ее и направились к гаражу - Сигбьерн впереди, а Примроуз за ним.

И они опять шли по шоссе, и проносящиеся мимо машины сгоняли их в канаву. Примроуз рвала жемчужные бессмертники и высокие пыльные лиловые астры - она рвала их сама, так как Сигбьерн совсем не мог нагнуться из-за боли в боку, а потому он нес ее букет и шел сзади. "Гнездышко". "Приют друзей".

Начал накрапывать дождь - тихий, ласковый, прохладный, несущий благодать. Они поравнялись с дощатым навесом у автобусной остановки и замедлили шаг, увидев приближающийся автобус.

- Поедем на автобусе?

- Не надо. Лучше пойдем пешком.

- Но ты же вымокнешь. А вдруг дождь испортит твой костюм? - сказал Сигбьерн, потому что очень любил ее алые вельветовые брюки и куртку.

- Этого костюма он не испортит. Да и, наверное, он поморосит и перестанет. А мне нужно еще нарвать златоцвета.

Автобус с грохотом пронесся мимо, и они отвернулись от тошнотворного запаха и удара горячего воздуха, в которых, как приучил нас верить прогресс (по замечанию Пруста), тоже кроется ностальгия. На шоссе со стороны города появилась бесшумная машина скорой помощи, похожая на катафалк, подумал Сигбьерн, и остановилась у дома на углу.

- Посмотри... - сказала Примроуз.- Ты помнишь человека, который сидел там на веранде и печатал всякий раз, когда мы проходили мимо?

- Конечно... На большой тяжелой кабинетной машинке. Неужели он...

Они остановились и смотрели, как шофер скорой помощи разговаривает с седой женщиной на веранде, но он, по-видимому, просто спросил у нее дорогу, и они пошли дальше, испытывая смутное облегчение, что это не коснулось человека с пишущей машинкой, с которым они ни разу не перемолвились ни единым словом.

Примроуз шла впереди, держа в руке усыпанную алыми ягодами веточку дерена, его карликовой разновидности, которую они открыли как-то весной, а Сигбьерн позади нее нес златоцвет. Он смотрел на Примроуз, на ее алые брюки и на шарф, которым она закутала от дождя голову, - алый, кобальтовый, изумрудный, черный, белый и золотой цвета на нем слагались в странную птицу с кобальтовым клювом и изумрудными лапами.

- Мне нужно кое в чем признаться, Сигбьерн, - сказала Примроуз.

- В чем же?

- Ту бутылку джина ты вовсе не потерял. Ты ее отдал мне, когда вернулся утром. А я ее спрятала, и ты решил, будто потерял ее.

- Так, значит, она цела и у нас?

- Конечно. И когда мы вернемся, то можем сделать коктейль.

- Умница.

Они вошли в свой собственный лес, и навстречу им выпрыгнул их кот. В серебристом, прохладном дождевом полусвете, наполнявшем лес, начала вновь расцветать какая-то надежда.