"Алмазная история [Великий алмаз, Большой алмаз]" - читать интересную книгу автора (Хмелевская Иоанна)

Сёстры

Все началось как раз в то время, когда моя сестра как последняя идиотка влюбилась в гомеопата-фанатика. Правда, надо признать, я же её и познакомила с фанатиком, не подозревая, к каким последствиям это приведёт, черт бы их всех побрал. Впрочем, возможно, он был просто естествоиспытателем, кто его знает.

И только много позже выяснилось — нет худа без добра. Хотя не поручусь головой, что это такое уж добро…

Мы с сестрой были близнецами, до того похожими — родная мать не различала. Разумеется, пока была жива, а это недолго продолжалось.

При потрясающем внешнем сходстве в остальном мы были совсем непохожи. Разными были характеры, хотя вкусы и пристрастия в принципе схожие, разный подход к самому главному в жизни. Если, скажем, наши вкусы в еде и одежде, как правило, были одинаковы, то школьные предметы, а впоследствии мужчины нам нравились разные.

С самого раннего детства мы смертельно ненавидели друг дружку, что отнюдь не мешало нам пользоваться вытекающими из внешнего сходства удобствами и преимуществами.

Ненависть зародилась в тот момент, когда мы, четырехлетние, как-то случайно глянули одновременно в зеркало. Излишне, наверное, упоминать о том, что одевали нас одинаково. Разумеется, глупость: раз уж мы похожи как две капли воды, надо было нас хоть по одёжке отличать. Видимо, в данном случае традиция возобладала над здравым смыслом.

Итак, мы с сестрой одновременно взглянули в зеркало и открыли Америку.

— Ведь это я! — возмущённо заявила Кристина.

И с претензией добавила:

— Ты почему выглядишь, как я?

— А это я! — возразила я, ткнув пальцем в кого-то из нас. — Это ты выглядишь как я! Не хочу-у!

— Не хочу-у! — эхом отозвалась сестра и тоже разревелась. — Немедленно перестань выглядеть!

— Это ты перестань! Я настоящая, а ты выглядишь как я! Сделайся другой!

— Сама сделайся!

Слово за слово и пошло-поехало! К счастью, нас разняли до того, как мы выдрали друг дружке волосы. Хотя Кристина и успела укусить меня за ухо, а я ей — исцарапать нос. В жуткой ненависти, страдая от незаслуженной обиды, бросали мы друг на друга гневные взоры и почти не разговаривали. Даже трагическая гибель родителей в автокатастрофе и общее горе не сделали нас терпимее.

Так продолжалось до того, как мы пошли в школу. Школа как-то примирила нас друг с другом. Выяснилось, во-первых, что мы все-таки разные. Во мне преобладали ярко выраженные наклонности к гуманитарным дисциплинам, я была, можно сказать, гуманисткой с ног до головы, в Кристине же пылали математический талант и страсть к физике и химии, органически чуждым моей душе. Вот она и решала за меня задачки и отвечала у доски по физике, я же писала за неё работы по польскому языку и сочинения, а также рефераты по истории. Беззастенчиво пользуясь тем, что никто нас различить не мог, на нужных лекциях мы менялись местами. Учителя, наверное, догадывались, но что они могли поделать? Образумить нас удалось лишь классной руководительнице.

— Можете делать что хотите, поступать, как считаете нужным, — однажды сказала она нам с Кристиной. — Можете учить лишь те предметы, что вам нравятся, можете отвечать у доски одна за другую. Хочу лишь напомнить: экзамены на аттестат зрелости вы будете сдавать обязательно, причём каждая в отдельности. А кроме того, все-таки надеюсь, хватит у обеих ума понять, что в жизни пригодятся хотя бы основы всех наук. И пусть в минимальной степени овладеть ими следует. Вам предстоит жизнь прожить, и неизвестно заранее, какие сюрпризы она преподнесёт. Подумайте над моими словами. Девочки вы неглупые. Впрочем, поступайте как знаете.

Нам обеим понравилось, что мы, оказывается, неглупые. Однако в ту пору мы воспринимали в штыки намёки на малейшее сходство, и не поручусь, что обе не пожелали в тот же миг стать безмозглыми ослицами, лишь бы отличаться друг от друга. Но ума действительно хватило, и в результате я запомнила таблицу умножения, а Кристина научилась писать без ошибок и знала дату битвы под Грюнвальдом…

Иностранные языки давались обеим одинаково хорошо: видимо, сказалось происхождение от международных предков. На уроках иностранного мы не заменялись взаимно — уникальный случай, — напротив, вроде даже как бы состязались. Родственники, спасибо им, таланты наши разглядели, случая не упустили и создали возможности совершенствоваться в языках, благодаря чему мы одинаково неплохо овладели французским, английским и немецким. А далее, как всегда, каждая захотела отличиться. Я занялась итальянским, Кристина — испанским, потом она вцепилась в шведский, а я в греческий. Одно слово — полиглотки.

Годы шли, наша взаимная ненависть ослабевала, затухала, так что к аттестату зрелости мы почти подружились. И накопили огромный опыт в использовании нашего сходства. Глупые детские выходки сменились продуманными акциями к обоюдной практической выгоде.

Наши родители погибли в автокатастрофе, когда нам с Кристиной шёл пятый год. С тех пор мы оказались на попечении дедушки с бабушкой и многочисленных дядей и тёток. Жили мы в роскошных условиях. В нашем распоряжении оказалась удобная вилла с большим садом на окраине Варшавы. Хотя Урсинов, где находилась вилла, и разросся за послевоенные годы, ни одна из многоэтажек не заглядывала нам в зубы, зато мы вовсю пользовались свежим воздухом и хорошей питьевой водой из собственной скважины.

В десяти комнатах удобно размещались три семейства: бабушка с дедушкой, дядя с женой и единственным сыном Юреком, моложе нас на шесть лет, мы с сестрой и Андзя с внучкой. Андзя относилась к представителям вымирающего вида старых верных слуг. В нашем семействе она появилась ещё в довоенные времена, служила бабушке Людвике в трудные годы оккупации. Глядя на эту энергичную, ещё крепкую пожилую женщину, никто не дал бы ей восьмидесяти. Внучку Андзя выписала из деревни, готовя себе смену.

— Не оставлю я вас без помощи, панна Людвика, — объявила она как-то раз нашей бабушке. — Я ить на святом Евангелии поклялась. Казя меня сменит. У неё, как и у меня когда-то, внебрачный, пусть растит, а если что, заведёт себе приходящего. Необязательно идти под венец.

Было время, все в доме немного опасались, каким он окажется, этот приходящий. И напрасно. Казин приходящий оказался, что называется, мастер на все руки, так что вскоре без него уже и жизни не представляли. Он с одинаковой лёгкостью справлялся как со старыми водосточными трубами, так и с кабельным телевидением и радиотелефонами. Впрочем, когда мастер на все руки занимался телефонами, активную помощь ему оказывала Кристина, прекрасно разбиравшаяся в электронике. И хотя мастера не любят, когда суют нос в их работу, тут Казин приходящий претензий не имел. Напротив, высоко оценил Кристинины познания и профессионально полезные советы, о чем и объявил во всеуслышание. Кристина после окончания школы занялась всерьёз электроникой, а получив диплом, по уши погрязла в компьютерной премудрости. Добилась больших успехов, прямо компания «Майкрософт», а не женщина.

Я же изучала историю искусства и считалась довольно толковым экспертом в области старинной мебели и ювелирных изделий.

Обе мы были красивы. Возможно, даже очень красивы. Я бы не осмелилась назвать себя красавицей, если бы не Кристина. Глядя на неё, я отчётливо сознавала — передо мной замечательная красавица. А если я похожа на неё как две капли воды, выходит, и я тоже? Лицо, форма головы, очи… Господи боже мой, что за очи! Неужели и у меня такие же? Глубокие как море и так же изменчивы: то зеленые, прозрачные, то совсем чёрные. Длинные, пушистые, густые ресницы, очаровательной формы рот, точёный носик, прекрасная фигура и потрясающие ноги неимоверной длины. А сколько в ней очарования! Неужели и я такая же? В собственную красоту я уверовала, лишь глядя на сестру, а не в зеркало. А Кристина призналась — у неё точно такие же комплексы. Короче говоря, глядя друг на друга, мы убедились в собственной красоте и значимости, и это окончательно примирило нас.

Мужчины — от мальчишек до старцев, — разумеется, выражали всяческие восторги, но вот это как раз не имело никакого значения. Ведь они же порой восхищались такими обезьянами, что просто оторопь брала! Так что их преклонение, уравнивавшее нас с прочими кикиморами, нам ещё ни о чем не говорило. Мы предпочитали иметь на сей счёт собственное мнение.

Обе мы рано повыходили замуж, в студенчестве ещё. И обе по-идиотски. Кристинин муж оказался психом-импотентом, мой — тайным наркоманом. О нормальной семейной жизни и речи не было, и мы обе быстро развелись. Развелись почти одновременно, не зная о намерениях другой, так что, может, случайность, а может, и нечто большее…

В приданое каждая получила от бабушки по двухкомнатной квартире. На это пошли остатки некогда значительного родового состояния. Квартиры бабушка купила в Урсинове, на всякий случай поближе к своей вилле. После разводов квартиры остались в нашем распоряжении, идиотам мужьям не удалось прибрать их к рукам, даже на такое они оказались неспособны. Если бы проявили деловую хватку и расторопность, отсуживая жилплощадь, возможно, мы с Кристиной обнаружили бы в наших бывшеньких хоть какие-то положительные качества.

И жилось нам с сестрой более-менее нормально до того самого судьбоносного вечера.

— Слушай, Иоаська, у меня проблема, — заявила Кристина, явившись ко мне в один прекрасный вечер. — Думаю, тут ты пригодишься…

И замолчала.

— Ну! — поощрила я сестру, открывая бутылку сухого белого. Кажется, я уже упоминала — наши вкусы в еде и питьё совпадали, как мы в своё время ни пытались их изменить. — Выкладывай и перестань ковырять в носу, а то у меня нехорошее ощущение — это я сижу и ковыряю.

— Могла бы уже привыкнуть! Видишь ли, сложное дело…

— Ну! — повторила я, разливая вино по бокалам.

— Знаешь, завёлся тут у меня один… — запинаясь, начала Кристина и спохватилась:

— Да что я такое говорю, ты прекрасно его знаешь… короче, это Анджей. Как бы тебе так объяснить, чтобы и не солгать, и не сглазить…

— А, понятно. Ты уже спала с ним?

— Спать-то спала, да не в этом дело…

— Так в чем же?! Разродись наконец!

— Ну ладно. В конце концов, не сексом единым… Полюбила я его, понимаешь!

— Езус-Мария! — в ужасе вымолвила я. И больше ничего не могла сказать. Кристина не дала.

— Знаю, что скажешь! Помешался на своей работе, больше его ничто не интересует, денег зарабатывать не умеет, женщину оценить не в состоянии. Ну и что?

Отпив глоток вина, я нарезала сыр. Камамбер, самый подходящий. Какое счастье, что сей тяжкий крест, я имею в виду Анджея, достался не мне!

— По-моему, он тебя тоже, — сказала я. — Так в чем же проблема?

Кристина так и вскинулась.

— А ты откуда знаешь?

— А то ты не знаешь!

— Я-то знаю, но мне интересно, откуда узнала ты?

— Так мне же по работе приходится иметь с Анджеем дело. Вот на днях опять приходил: изучал грунтовку на одной старинной картине. Ну и я заметила: смотрит на меня странно, так как-то… алчно… Причём с некоторых пор, до этого я его абсолютно не волновала. Наверное, как меня видит, тебя каждый раз вспоминает.

Камамбер малость перезрел и стал слишком мягким. Крыська взяла кусочек и сразу же измазалась.

— Вот интересно, — задумчиво проговорила она, облизывая пальцы. — Почему так получается с этими мужиками? Ты его не волнуешь, а в меня он без памяти влюбился. Выглядим-то мы одинаково!

— Только внешне. Внутри мы разные. Видимо, что-то такое он в тебе учуял. Ты заметила, собаки нас всегда различают? Ну так что? Тот факт, что ты с ним спишь, ещё не проблема, он же разведённый.

— Анджей собирается за границу. В Тибет. Как минимум на год, а то и на два. Какой-то фонд выделил бешеные деньги на изучение природы этого холерного Тибета. Так вот, Анджею интересно это, во-первых, а во-вторых, надеется за один раз отхватить кучу денег, чтобы купить оборудование для своей лаборатории. Сто лет уже об этом мечтает.

— Знаю.

— Отговаривать — дохлый номер. Единственный выход — ехать с ним. А я работаю, терять место… Нет, такого не могу себе позволить. Так что ты должна меня заменить.

— Спятила?!

— Что касается любви к Анджею — да, спятила, честно признаю, во всем же остальном более-менее нормальная. Ведь у тебя ненормированный рабочий день, можешь появляться когда пожелаешь. Ну чего всполошилась? Подумаешь, компьютеры! Подучу тебя немножко, поймёшь, в чем суть, ничего особенно сложного. Никто и не догадается, что это ты, а не я.

Я подавилась сыром и захлебнулась вином. Долго не могла отдышаться и откашляться. Нет, она все-таки ненормальная! Любовь в голову ударила, не иначе. Ведь я же не имела ни малейшего понятия о её работе! Компьютером пользоваться умела, но на самом примитивном уровне, она же все программы щёлкала как семечки, ещё и других обучала. Нет, Кристина определённо помешалась от любви! Каждый дурак в момент раскусит меня, самозванку, а её шеф наверняка схлопочет инфаркт. Ненормальная!

У меня перехватило дыхание, и я слова не могла вымолвить, а Кристина, сочтя, видимо, что я напряжённо размышляю, продолжала уговаривать, все ещё слизывая камамбер.

— Господи, да в чем сложность-то? В три счета научу тебя, объясню суть, и не такие дубины понимали. Да и не стану я торчать на Тибете все время, я же не обязана сидеть там сиднем, буду ездить туда-сюда и появляться на работе. Попритворяешься немного, ну что тебе стоит? И вообще, я решила лететь по твоему паспорту, чтобы не получилось, что я и тут и там. А ты сама знаешь, мужика одного отпускать опасно, мало ли что в голову придёт. Черт его знает, я имею в виду Анджея, на что он там наткнётся, в этом Тибете. Раз уж сейчас ему какой-то паршивый сорняк дороже меня… Не ехать, видите ли, не может, а меня здесь оставить может! Ну уж дудки.

Насчёт того, что мужиков отпускать на свободу опасно, я с сестрой соглашалась целиком и полностью, что и подтвердила, машинально кивнув головой.

— Тут ещё эта лаборатория, — вдохновенно продолжала Кристина. — Цель и смысл его жизни. А у меня нет денег, чтобы ему эту лабораторию оборудовать…

— А с чего это ты должна ему оборудовать лабораторию? — ехидно поинтересовалась я. — Хочешь взять его на содержание? С катушек сорвалась на почве эмансипации?

— Богатый муж у меня уже был, так ведь? — возразила Кристина. — Сама знаешь, чем все закончилось. Временных же хахалей я не люблю.

Это правда, при муже-импотенте истощение нервной системы ей было гарантировано, как в банке. А к тому же импотент был жутко ревнив. Видимо, бедняжка тщательно скрывала от него вышеупомянутых хахалей, которых приходилось заводить для профилактики. Кошмарная жизнь! Ясное дело, уж лучше отказаться от богатства…

И тем не менее выполнять её идиотскую просьбу я не собиралась. Все равно заменить сестру я не смогла бы при всем желании — тут одного внешнего сходства явно недостаточно. Уж скорее могло получиться наоборот, то есть если бы Крыська взялась заменить меня. Хотя… нет, тоже ничего хорошего бы не получилось, у меня чутьё на антиквариат, а у неё и в помине нет…

Начался долгий, бестолковый, изнурительный разговор. Мы основательно поцапались, а в перерывах между обменом эпитетами пытались найти какой-то другой выход. Переломать Анджею ноги, например, чтоб по горам не шастал, или, на худой конец, одну ногу. Ничего умного не приходило в голову, и наверняка мы бы поссорились по-страшному, если бы вдруг не зазвонил телефон.

Звонила тётка, жена нашего родного дяди, того, что с виллы.

— Иоася? Звоню в твою квартиру, так, наверное, у телефона ты. Из нотариальной конторы в Париже пришло письмо, адресовано тебе и Крысе, сразу обеим. Толстое такое. Что мне с ним делать?

— Минутку! — Я попыталась унять злость и раздражение. Предназначенные сестре, они не должны излиться на ни в чем не повинную тётушку. Затем передала информацию Крыське, уже не сдерживая в голосе злых ноток.

Сестра лишь пожала плечами, испытывая ко мне идентичные чувства. В пылу ссоры ни она, ни я как-то не оценили всей значимости сообщения.

— Если тебе интересно — смотайся за письмом! — проворчала Кристина. — Я подожду тут, я с тобой ещё не покончила.

Я обернулась за четырнадцать минут и вернулась с толстым конвертом. Раздражение немного поулеглось, и я попросила Кристину на время отложить свои любовные перипетии. Посмотрим, чего от нас хочет парижский нотариус.

Конверт вскрыла я, Крыська так и не слизала с себя всего камамбера.

Через десять минут уже почти примирившиеся, но слегка ошеломлённые, мы перечитывали письмо по третьему разу.

Парижский нотариус нашей французской прабабушки извещал, что графиня Каролина де Нуармон скончалась, назначив нас своими прямыми наследницами и поровну разделив между нами имущество, но с одной оговоркой. В связи с вышесказанным совершенно необходимо присутствие в Париже хотя бы одной из нас с доверенностью от другой. Лично у него, нотариуса, имеются некоторые сомнения. Примо: по закону очередным графом де Нуармон должен стать наш дядя, и ему достался бы замок вдобавок к титулу, но для этого дяде следует предпринять соответствующие юридические шаги. Секундо: покойная графиня оставила для нас ещё письмо, которое, по её особому распоряжению, должно быть вручено лишь нам лично. Он, нотариус, не считает это письмо таким уж важным документом, но воля завещательницы свята.

Перечитав письмо и уяснив себе его смысл, мы уставились друг на друга. Анджей если и не совсем выветрился из Крыськиной головы, то, кажется, значительно потускнел.

— Интересно, что же это значит? — сурово начала Кристина и закончила оживлённо:

— Погоди-ка, наследство прабабушки, правильно поняла? Помнится, она не была такой уж бедной. Слушай, может, тогда для меня будет уже неважно, что с работы уволят?

Прабабушку мы помнили не очень хорошо. Когда-то, в раннем детстве, мы приезжали к ней в замок Нуармон. В памяти осталась не столько очень старая дама в инвалидной коляске, сколько то, как она отлично с этой коляской управлялась. Мы страшно завидовали её средству передвижения и мечтали хоть разочек прокатиться. Не получилось, прабабушка с коляски не слезала. От самого замка осталось довольно расплывчатое впечатление: очень большой и старый, своё подсобное хозяйство, виноградники с созревающим виноградом. Вот это вызывало интерес. И ещё в замке была пожилая горничная и такой же лакей, почему-то всегда глядевшие на нас с умилением и чуть ли не со слезами на глазах. Дети инстинктивно чувствуют отношение к себе, и мы, хотя были ещё очень малы, беззастенчиво пользовались расположением старых слуг. Стараясь перещеголять одна другую, изобретали самые невероятные пожелания, в основном относительно вкусненького, но все наши капризы и фанаберии исполнялись с готовностью и даже с радостью. Короче говоря, тогда нам понравилось у прабабушки в замке. Однако сама прабабушка, серьёзно и испытующе разглядывавшая нас из своей инвалидной коляски, внушала некоторую робость. В Нуармоне мы и овладели французским как-то сразу, за месяц, что прабабушку очень радовало…

— Вот бы хорошо! — ответила я сестре. — Послушай, а может, имеет смысл тебе сначала съездить в Париж, а уж потом на Тибет?

— Раз уж прабабушка отколола такой номер… А что там о дяде? Может, он захочет унаследовать и титул, и замок?

И впрямь от любви люди глупеют на глазах.

— Ты считаешь, дядюшка Войтек обратится в суд, чтобы отстаивать свои права и лишить нас наследства?

Кристина спохватилась.

— Нет, что ты! Ни он, ни тётушка, ни бабушка. Кажется, бабушка была не в ладах с прабабушкой, своей матерью?

— Я тоже слышала. И давай поедем к ним, поговорим, а от меня пока отцепись, ладно? Когда отбывает твой ненаглядный?

— Через две недели.

— Ну так мы ещё успеем подумать…

— Не хотелось бы вспоминать о семейных раздорах, — с раздражением произнесла бабушка Людвика. — Терпеть не могу… Но видите ли, дети… Родная мать оставила меня совсем маленькой здесь, в Польше, во время войны. Бросила, можно сказать, на произвол судьбы. И если бы не бабушкино наследство, мы бы тут все с голоду померли. Да и вы до сих пор живёте безбедно только благодаря этому наследству. С Нуармонами же не желаю иметь дела! Письмо, говорите? Если ваша прабабка оставила вам какое-то письмо, можете не сомневаться — относительно библиотеки. Была в нашем роду такая навязчивая идея, на целые поколения протянулась. Меня тоже пытались загнать в библиотеку, только я не поддалась. Что же касается наследства, тут ничего не скажешь, имеет смысл…

— А у прабабушки оставалось хоть что-нибудь, кроме развалин замка? — спросила Кристина.

— А что с библиотекой? — одновременно с ней выпалила я. — Почему тебя пытались туда загнать и что за навязчивая идея?

— Не люблю, когда все сразу задают вопросы! — фыркнула бабушка Людвика. — Это меня раздражает. Давайте по очереди. Ну!

Мы обе молчали, ведь ясно — если заговорим, то опять в один голос.

Сидели мы с бабушкой на застеклённой террасе, сплошь заставленной цветущими растениями. Тут всегда был потрясающий цветник. Прямо тропики! Говорят, здесь, под полом террасы, в войну партизаны устроили склад оружия. Просто удивительно, что никто из предков тут не погиб.

Бабушка знала нас как облупленных, поэтому взяла инициативу в свои руки. А чтобы получилось по справедливости, вспомнила детскую считалочку и принялась тыкать в нас поочерёдно пальцем, приговаривая:

— Тут лес, тут бор, тут будет раз-го-вор… Начинай, Крыся, тебе выпало водить.

— Она Иоанна, — поправила бабушку сестра. — Крыська — я.

— Все равно. Говори, Иоася.

— И вовсе не все равно! — возмутилась я чисто автоматически. — Мы разные. А я хотела узнать про библиотеку. Что собирались с ней сделать?

— Вот уж никакой разницы не вижу! — пробурчала бабушка себе под нос. — А библиотеку надо было привести в порядок и просмотреть книги, если мне память не изменяет. Перелистать все по страничке!

— Зачем?

— Чтобы отыскать записи о лечебных травах. Об их целительных свойствах. И рецепты.

— Как ты сказала? — в волнении вскричала Крыся.

— Надеюсь, дитя моё, ты ещё не оглохла? Я же ясно сказала: считалось, что в библиотеке содержались совершенно бесценные сведения о чудодейственных свойствах всевозможных растений и тому подобные идиотизмы. Записанные прямо на полях книг или на отдельных страничках бумаги, вложенных в книги. Ищи-свищи!

Сарказм и презрение в голосе бабушки достигли апогея. Она терпеть не могла всей так называемой народной медицины, воплотившейся для неё в целебных травах. И такое отношение имело свои причины. Когда бабушка была ещё молодой, какой-то врач осчастливил её рецептом травяного настоя для похудания. В результате бедняжка три дня не выходила из нужника и из-за этого не смогла явиться на какую-то жутко для неё важную встречу. Не говоря уже о том, что травяной настой был кошмарно горьким. И с тех пор навсегда прониклась к травкам отвращением.

Зато у Кристины глаза и щеки разгорелись.

— И что, эта библиотека все ещё существует? — допытывалась она. — Её до сих пор так и не привели в порядок? И эти записи все ещё там? Никем не обнаруженные? Никто к ним не прикоснулся?

— Вот уж не скажу. Возможно, ваша прабабка и пыталась привести её в порядок, так что, может, и прикасалась, не знаю, не скажу. Зато уверена — уж предрассудки-то остались в неприкосновенности.

— Какие предрассудки? — опять дуэтом спросили мы.

— Проклятие предков! — с издёвкой пояснила бабушка Людвика. — Вроде бы наложено такое на наш род: не разбогатеем, пока всю библиотеку не приведём в порядок. И прочие подобные глупости. Так что, мои дорогие, поступайте как знаете.

А с нами уже все было ясно. Мне не пришлось уламывать сестру — она сама рвалась во Францию и меня поторапливала. Небось надеялась, что библиотечные травки переплюнут Тибет.

— И на наследство я тоже рассчитываю, — честно призналась мне Кристина. — Видишь ли, Анджей мечтает развести при своей лаборатории подопытную плантацию. А вдруг наследства хватит, как думаешь? Расскажу ему обо всем и попытаюсь уговорить задержаться немного с отъездом, пока не получит от меня весточки. Вдруг уломаю.

— Прабабушка в могиле перевернётся, если ты все деньги вложишь в мужика! — предупредила я.

— Ничего, хоть какое-то развлечение для бедняги. На чем едем?

— Если не ошибаюсь, замок стоит на отшибе, вдали от проезжих дорог. Возможно, теперь туда и ходит какой-нибудь автобус, но я на всякий случай все равно поехала бы на машине.

— Правильно. Я тоже.

— На твоей или моей?

— На твоей. У моей мотор барахлит.

Я не упустила случая с удовлетворением заметить:

— Я говорила тебе — «тойота» лучше «фиесты». В парике кто едет?

— Могу и я. Но потом поменяемся.

Мы с Кристиной уже давно старались не показываться на люди вдвоём, чтобы не вызывать ненужных сенсаций. И противно, и незачем всем знать, что каждая существует в двух экземплярах. А когда уж приходилось ехать куда-то вместе, одна из нас надевала парик, чтобы хоть немного отличаться. Теперь, когда придётся ехать в одной машине, этого просто не избежать. Полагаю, излишне говорить, что мы обе проклятый парик на дух не выносили.

В путь мы снаряжались, можно сказать, в пожарном порядке. Крыську подгоняло опасение, что Анджею надоест её ждать. Упоминая о его неспособности оценить женщину по достоинству, Кристина, разумеется, имела в виду тот факт, что этот маньяк-натуралист непременно предпочтёт даме сердца свои растения. Я мнение сестры всецело разделяла. Более того, в глубине души подозревала, что он в состоянии отвлечься от любимой женщины в самый упоительный момент, если ему вдруг придёт в голову новая творческая идея об экстракте из какого-нибудь чертополоха. Чтобы в такую минуту в голову лезли творческие идеи… Нет, я лично не вынесла бы столь нервной обстановки, но раз Крыська выносит — её дело. Бог с ней…

У меня же были свои стимулы к немедленной поездке в старинный замок Нуармон. Меня всегда привлекал антиквариат, в особенности старинная мебель. Ну и, разумеется, картины. А кроме того, с этой поездкой я тоже связывала кое-какие личные надежды…

Местом встречи нотариус выбрал свою контору в Париже.

— Графиня де Нуармон, да будет ей земля пухом, ясно поставила вопрос, — начал нотариус загробным голосом.

Я подумала — так ему по должности положено, но следующие его фразы вывели меня из заблуждения.

— Вы, уважаемые дамы, наследуете условно, — вот какие слова сказал нотариус по-прежнему угрюмо. — А именно: наследство переходит к вам только после того, как будет выполнено это условие.

— Какое ещё условие? — невежливо буркнула Кристина.

— Приведение в порядок замковой библиотеки.

— Вот видишь! — невольно вырвалось у меня.

Сестру явно раздосадовала отсрочка с получением наследства. Забыв о правилах хорошего тона, она раздражённо допытывалась:

— А кто станет оценивать, приведена она в порядок или нет? И в чем, собственно, заключается это самое «приведение в порядок»?

Нотариус хладнокровно удовлетворил её любопытство.

— Оценивать придётся мне в качестве душеприказчика госпожи графини. А работа такая: просмотреть каждую книгу и разместить их на полках в том порядке, который вы сочтёте наиболее рациональным — хронологическом, тематическом или же по языкам. И надо ещё составить каталог, в котором все книги будут перечислены и обозначено их место на определённой полке в определённом шкафу. Значит, следует пронумеровать шкафы и полки.

Свой вопрос я задала с соблюдением правил хорошего тона:

— Не кажется ли вам, уважаемый месье, что это просто каторжная работа?

Уважаемый месье, не смутившись, хладнокровно парировал:

— Именно поэтому её так и не довели до конца. Что касается меня, то я весьма признателен милым дамам за то, что вы не стали медлить и сразу откликнулись на моё письмо. Видите ли, пока я не покончу с этим делом, не могу пойти на пенсию, закрыть контору, а давно бы пора. В конторе меня сейчас удерживает только завещание уважаемой графини де Нуармон, светлая ей память. Дамы и сами наверняка обратили внимание — я далеко не молод.

Обратили, а как же! На вид ему можно было дать все сто двадцать. А судя по тону высказываний, прабабушка основательно его допекла. Наверное, особенно после смерти. Впрочем, нас также.

Кристина тоже вспомнила о том, что мы девушки из хорошей семьи, и тоже вежливо поинтересовалась:

— А не были бы вы так любезны проинформировать нас о размере наследства? Хотя бы в общих чертах?

— Разумеется. Итак, это три объекта недвижимости в Париже, замок Нуармон с угодьями и акции, приносящие годовой доход около восьмидесяти тысяч франков. Доход от недвижимости в Париже приносит в чистом виде — по вычете налогов и расходов на содержание — около четырехсот тысяч в год. Кроме того, имеются драгоценности, помещённые в банковском сейфе. Их стоимость мне неизвестна, в завещании она не названа. Теоретически вы получите их бесплатно, оформлены в качестве подарка от госпожи графини при её жизни…

Мы переглянулись. Молодец прабабушка, сообразила…

— И кроме того, как я вам сообщил, есть ещё письмо, — сухо продолжал нотариус. — Прочесть его могут лишь правнучки, то есть вы. Находится упомянутое письмо в ящике стола графини в замке Нуармон. Вот ключи от ящика, возьмите.

Что ж, получается, от фамильных, некогда сказочных богатств — а бабушка Людвика любила иногда повспоминать о них — сохранились вполне приличные остатки. Наверняка эти остатки былой роскоши в сравнении с этой самой былой выглядели жалкими, но Кристина все равно воспрянула духом. Вон как горят глаза! Наверняка при своих математических способностях уже успела сосчитать в уме все эти бесконечные нули и прикинула, что на лабораторию для Анджея хватит. Вот интересно, кто победит в конкуренции — лаборатория или Тибет? Что касается меня, я и без подсчётов знала — мне не хватит.

И все равно уже стало ясно — за библиотеку обе примемся с энтузиазмом.

Затем мы заверили нотариуса, что дядюшка Войтек не намерен биться за графский титул, и на этом наша беседа закончилась. Мы торопились отбыть в замок Нуармон. Полагаю, нотариусу мы ещё больше понравились, вон какие немногословные и энергичные молодые дамы, сразу берутся за дело.

А я хотела ещё засветло успеть добраться до Нуармона. Впрочем, найти замок оказалось нетрудно. Везде понаставили дорожные указатели, да и сам замок виднелся уже издалека.

Мы с Кристиной были в замке четверть века назад, и в ту пору он вроде бы был побольше. Но и теперь, хотя замок и не казался столь огромным, впечатление производил внушительное, особенно когда, вот как сейчас, его освещали косые лучи заходящего солнца. Я остановила машину, не доезжая, и мы молча сидели, любуясь старинными стенами. А затем въехали во внутренний двор через настежь распахнутые ворота. На парадном крыльце нас встретили лакей и горничная.

Письмо прабабушки мы без труда обнаружили в ящике потрясающего бюро XV века. Письмо оказалось весьма оригинальным.

«Дорогие девочки! — писала прабабушка. — Он есть. Он должен быть. Не потерялся и не пропал…» «Дорогие девочки! Я и сама поверила в тяготеющее над нашим родом проклятие, а вы можете, вы должны его преодолеть…» «Дорогие девочки! Именно с той поры все и стало приходить в упадок, ибо не было исполнено обещание, данное моей прабабке…» «Дорогие и так далее. Вы должны просмотреть каждую книгу, а то, что удалось найти мне, тоже обнаружите в библиотеке. Все переписала в большую толстую тетрадь, положила её в ящик стола. Очень умные вещи там найдёте. Мир становится грязнее, человек его отравляет…» — Ты не находишь, что прабабушка малость того?… — спросила Кристина по прочтении очередного фрагмента оригинального послания.

— Скорее у меня вызывает сомнение, то ли это письмо, — неуверенно ответила я. — Очень уж смахивает на черновик.

— В ящике больше ничего нет. Вернее ничего, что можно было бы назвать письмом. Да и на конверте чётко написано: «Моим правнучкам».

Я тяжело вздохнула:

— Ну ладно, давай читать дальше.

«Дорогие и так далее. Все говорит о том, что его кто-то ищет. Его фамилию я помню. Вот и получается — он не пропал и находится где-то у нас. Где-то должен быть. Последняя надежда нашего рода, очень большая ценность. Возможно, потом, когда перестанет действовать проклятие, вам удастся его найти…» «Дорогие мои правнучки! Вы близнецы и поэтому, мне кажется…» «Дорогие и так далее. Я уже очень старая женщина. Оставляю вам все, но вы должны привести в порядок библиотеку. Ищите записи, сделанные от руки на полях и на страницах старых книг. И вообще везде. Травы. Вроде бы моя прабабка могла лечить травами от всех болезней. Нужно все рецепты собрать вместе и дать какому-нибудь врачу…» «Дорогие девочки! Мне удалось разыскать и переписать очень немного, но даже и из этой малости понятно, как важно уметь лечиться травами. Я сама пыталась разыскать врача, который бы заинтересовался этим, но без толку, теперь в медицину идут одни кретины…» — Вот хорошо было бы познакомить Анджея с прабабушкой, — заметила я. — Уж они бы сразу нашли общий язык.

— Не сомневаюсь! — на полном серьёзе ответила сестра. — Выходит, бабушка не ошиблась, речь и в самом деле идёт о травах. И даже о проклятии тоже говорится.

Я заглянула на последнюю страничку прабабушкиного письма.

— Езус-Мария, целых восемь страниц, и все такими вот кусочками! Сплошные зачины — и сразу письмо обрывается. Начала — и оборвала, начала — и не закончила.

— Причём везде в принципе одно и то же, — скривилась Кристина. — Но ничего не поделаешь, мы должны дочитать до конца. Хотя бы из чувства долга. Что там дальше?

«Дорогие мои девочки…» — начала было я, но сестра перебила:

— Прабабушку не упрекнёшь в излишнем разнообразии обращений.

— «…Я должна описать всю историю, чтобы вы знали, — продолжила я. — Так, как мне её рассказывала моя мать, а она слышала её от своей бабки. И я бы тоже сочла, что все пропало, если бы не последние события. Его пытаются разыскать именно здесь, здесь, где его наверняка нет…» «Дорогие девочки! Как войдёшь — первый угол слева, с него мы начали. И шли от этого угла вправо. Искали моя мать и я. Мне удалось просмотреть целый сегмент полок и 34 второго, а потом я слетела со стремянки. Больше всего нашла в нижней части второго сегмента и именно это переписала в тетрадь, отняло массу времени…» «Над библиотекой тяготеет проклятие. Как только какая-нибудь представительница нашего рода начнёт поиски, так сразу же случается какое-нибудь несчастье или неприятности…» — Хорошенькая перспектива, — прокомментировала Кристина.

«Дорогие девочки! У меня предчувствие, а старики иногда перед смертью обретают дар ясновидения, что, если вам удастся привести в порядок библиотеку, вы найдёте и его. Ведь вас двое…» — Да что же мы, в конце концов, найдём?! — не выдержала Кристина. — Скелет, который следует захоронить в освящённом церковью месте?

Я выдвинула свои предположения:

— Женьшень. Или корень мандрагоры. Тогда не придётся Анджею тащиться за этой пакостью на край света.

— Твоими бы устами…

— Вот только одно тревожит: то таинственный «он» здесь наверняка отыщется, а то, напротив, его здесь наверняка нет.

— Не трави душу, давай читай дальше.

«Дорогие правнучки! Завещаю вам просмотреть всю библиотеку и отыскать в ней то, что удалось сделать моей прабабке и её предкам по женской линии. Вернее, не её эти предки, она не из Нуармонов, ну да все равно. Отыскать старые рецепты и описание свойств лекарственных трав…» «Дорогие девочки! Надо же когда-то наконец все это упорядочить, и помните — состояние было огромное…» «Не так, не так. Не знаю. Травы. Моя бабка клялась, что все насчёт трав сделает. А теперь должны сделать вы, иначе не будет ей покоя на том свете…» И на этом у Кристины лопнуло терпение.

— Слушай, может, остальное ты дочитаешь одна, а я пойду в эту проклятую библиотеку и приступлю к поискам? Если я правильно поняла, наши прабабки оставили необработанным кусок от дверей до угла. Так я начну прямо от дверей. А чтение продолжу, когда уработаюсъ так, что уже руками не смогу пошевелить.

Я только плечами пожала. Наверняка будет вкалывать до утра, уж очень силён допинг в лице Анджея.

По приезде нас накормили ужином. Прабабушкина кухарка сочла своим святым долгом кормить нас на славу и ужин приготовила королевский. Я изрядно устала, поскольку всю дорогу вела машину. Крыська дорвалась до рейнских вин, так что я не хотела рисковать. Я бы предпочла приступить к работе с утра, необязательно же трудиться в ночную смену. Впрочем, раз ей хочется — дело хозяйское.

Кристина отправилась в библиотеку, я же дочитала до конца странное прабабушкино письмо. Стиль был выдержан тот же — сплошные кусочки без продолжения. Я пыталась представить себе, как прабабушка писала письмо. Сидела небось вот за этим старинным бюро, начинала письмо, перечитывала начало, не нравилось, она бросала и начинала снова. Потом опять прерывалась и задумывалась, неподвижно сидя над чистым листом и глядя в окно куда-то вдаль. А тут наступала ночь и прабабушка отправлялась спать. На следующий день все повторялось, и опять с тем же результатом.

Собранные воедино фрагменты прабабушкиных начал сводились к следующему: следовало привести в порядок библиотеку и выписать все сведения о лечебных воздействиях и свойствах трав. Подумать только, такая Ниагара на мельницу Кристины! Дальше. Поскольку мы близнецы, нам с такой работой легче справиться, считала прабабушка. Ясное дело, как-никак четыре руки. Дальше. В ходе библиотечной каторжной работы нам мог попасться какой-то таинственный «он», который одновременно и есть, и его нет, и который при этом мог нас сказочно обогатить. Я ничего не имела против большого богатства, чем бы «он» ни был, пусть даже историческим скелетом или памятником старины.

А все дело в том, что и я была такой же идиоткой, как моя сестра. И я влюбилась без памяти, с той только разницей, что предмет моих чувств был страшно, нечеловечески богат. Так что, возможно, я была ещё большей идиоткой…

Закончив читать прабабушкино письмо, я аккуратно сложила его, сунула обратно в конверт и отправилась в библиотеку.

Размерами библиотека не уступала небольшому концертному залу. Двадцать метров на восемь, а высота не меньше пяти. И все стены уставлены книгами. Крыська с ходу взяла неплохой темп. Войдя, я споткнулась о нагромождённые на полу толстенные фолианты, а моя сестра, сидя среди них, задумчиво чесала в затылке.

— Хорошо, что ты пришла! — обрадовалась она. — Тут такие сложности, не знаю, что и делать. Все свалено в кучу: Гомер в оригинале, Лафонтен в оригинале, «Алиса в стране чудес» по-английски, какой-то немецкий путеводитель, труды какого-то алхимика семнадцатого века, в жизни о нем не слышала, маркиз де Сад, научный трактат о паровых двигателях…

— По-каковски? — невольно поинтересовалась я.

— Что? Не помню, дай-ка погляжу. А, на французском. И вот только что наткнулась на речи Цезаря в оригинале. Как все это систематизировать?

— А внутрь ты заглядывала?

— Зачем внутрь? Я читала титульные листы…

— Хороша! Ведь сама знаешь — надо просматривать все страницы. Забыла? Пролистать книгу всю, с начала до конца, на полях любой страницы может оказаться интересная запись касательно твоих дурацких травок.

— Чтоб тебе лопнуть! — от души пожелала Крыська, поднимаясь с пола. — Ну ладно, черт с ними, пошли спать. С утра, на свежую голову, подумаем, как это все упорядочить…

Вечером следующего дня, тяжело отдуваясь, Кристина призналась:

— Честно говоря, меня удивляло, почему наши бабки и прабабки за все эти годы и столетия так и не провернули библиотечные работы. Хотела высказать недоумение, а теперь уже не хочу. И в самом деле каторга!

За весь день мы расчистили всего лишь половину того самого кусочка между дверью и углом комнаты, причём так ещё и не решили, какого же принципа придерживаться в систематизации, расставляя книги по полкам. Крыська сожалела, что нет под рукой компьютера, который наверняка принял бы за нас верное решение. Хотя, насколько мне известно, для этого требуется снабдить машину информацией. Ну, автор, название произведения, год издания, язык, содержание… И к тому же уверена — сам по себе компьютер не стал бы просматривать записи на полях, так что в нашем случае польза от электроники невелика. Пока же мы своими хилыми мозгами сообразили лишь то, что набросанные на полу книги надо разложить с каким-то смыслом, ну хотя бы отделить маркиза де Сада от паровых машин.

— Знаешь, я тоже удивляюсь, — ответила я, со стоном разгибаясь. — Ведь у наших бабок и прабабок было множество прислуги, какой-нибудь паж или, скажем, лакей мог бы таскать книги, снимать с полок и опять расставлять, а бабки сидели бы себе, как барыни, в кресле и только распоряжались. Или, в крайнем случае, записывали в тетрадь, что надо.

— Ты что! Да разве с такой работой лакей справится? А тем более паж. Я уже не говорю о пояснице или люмбаго, они бы просто один за другим выходили из строя.

— Да, пожалуй. Тем более что по мере обеднения рода с прислугой возникли проблемы. Погляди хотя бы на теперешних, всего три штуки в пенсионном возрасте. И все. Так что у последних прабабок наверняка тоже было худо с рабочей силой.

— А мы ещё не проверили мебель в кабинете и спальнях, — напомнила Кристина, слезая со стремянки и отирая пот со лба. — Ведь, кажется, именно там собраны все сведения о травах, которые нашим бабкам удалось отыскать на протяжении веков.

И она уселась на нижней ступеньке стремянки.

Я тоже решила передохнуть и плюхнулась на стопку книг большого формата в твёрдых переплётах.

— А их мы с тобой оставим на десерт. Одно удовольствие будет порыться там после этой каторги.

Привычка оставлять на десерт самое вкусное также была присуща обеим. Обе мы предпочитали начать с плохого, с тем чтобы закончить хорошим. Начать с горького, оставляя на десерт сладкое. Когда ещё были девчонками, случалось, одна у другой вырывала сладкий кусочек, прибережённый к концу.

Разумеется, сестра подумала о том же.

— Заметила, какими мы стали благородными? — спросила она. — Уж и не припомню, когда последний раз вырывали друг у дружки сладкий кусочек.

И принялась просматривать какую-то книжку.

— Смотри-ка! — вскрикнула Кристина. — Вот и награда за наше благородство. Наконец-то что-то стоящее. Печёночницы обыкновенной корень выкопай целиком в погожий день весенний, до того как ему цвесть, ибо в ту пору исполнен он наибольшей благостью… Езус-Мария, да тут целая лекция на полях записана!

— А что за книга?

— Минуточку… Монтень[5], «Апология Раймунда Себона». Не знаю никакого Себона. Переписать, что ли, сразу? Перепишу, пожалуй, немного передохну после гимнастики.

Кристина работала, я же сидела в бездействии под предлогом размышлений о наших дальнейших действиях. Наломалась сегодня так, что болели все косточки. Эх, отвыкла я от физической работы. Антикварную мебель у нас обычно таскали мужчины. Советы давать, однако, ещё могла.

— Заодно впиши и данные о книге. Наверняка нам ещё попадутся и «Опыты» Монтеня, надо бы обе книги поставить рядом.

Крыська пошарила на полке и удивилась.

— Представь, стоит! Поразительно, рядышком две книги одного автора!

Сестра переместилась к столу, прихватив обе книги Монтеня. Отметив печёночницу пока закладкой, она начала с «Опытов».

— Гляди-ка, по-латыни! — делилась она впечатлениями. — И с картинками, чтоб мне лопнуть! Да встань же, погляди, какие смешные! Крокодила запекают прямо в шкуре!

Я со стоном встала и, держась за поясницу, подошла к столу. Латынь для меня не представляла трудностей.

— Темнота! Это же бесценные миниатюры, наглядное пособие. А крокодила не запекают, его коптят.

Сестра раскритиковала наглядное пособие XV века.

— Я бы лично предпочла копчёного зайца, причём предварительно выпотрошила его. И шкуру содрала. А тут крокодил! Ну, может, аллигатор, никакой разницы, ведь у обоих крокодилова шкура! Надеюсь, даже в шестнадцатом веке никто не пользовался этими наглядными пособиями?

Мне же в голову пришла вдруг потрясающая идея.

— Крыська! Ты внимательно прочла завещание прабабушки? — спросила я. — Не было ли там чего о запрете продавать?

— Ты о чем? — не поняла Кристина. — Не помню. Если хочешь, давай посмотрим, у нас ведь есть копия завещания.

— Ну как ты не понимаешь? Ведь вот здесь, на полках, громадное состояние! Такие раритеты, что волосы встают дыбом! Оригиналы, начиная с Гутенберга! Первые печатные книги! Ты представляешь, сколько дадут за них библиофилы?! А вот в том углу, правда, туда мы доберёмся лет через десять, не раньше, я просто глянула одним глазком, — так вот, в том углу стоят инкунабулы[6]! И рукописные книги! Если их выставить на аукционе — огребем бешеные деньги. Да нет, это просто музейная ценность!

Кристина по достоинству оценила идею.

— Лично я бы такого копчёного крокодила покупать не стала, но на вкус и цвет… И все-таки, знаешь…

Поскольку сестра не договорила, пришлось её потянуть за язык, хотя я уже и без того знала, что скажет. И она сказала:

— Лично у меня создалось впечатление, что прабабушке просто в голову не пришло такое. То есть о продаже она не думала, поэтому и не оговорила в завещании… Так что запрета там нет, но и продавать… Сама знаешь, как мне нужны деньги, какая я стала алчная, но в данном случае все во мне так и протестует…

Тяжело вздохнув, я вернулась на своё место. Ведь и я так считала — прабабушка завещала нам позаботиться об этом книжном хламе не для того, чтобы разбазаривать его. Книги должны оставаться в библиотеке замка до тех пор, наверное, пока сам замок не превратится в руины. А может, и дольше. Когда замок начнёт разваливаться, библиотеку придётся перенести в другое, более подходящее место.

И я печально подвела итоги нашего разговора:

— Холера!

Кристина увлечённо занялась печёночницей обыкновенной, о которой много чего оказалось понаписано на разных страницах Монтеня. Иногда обращалась за помощью ко мне, потому что я была сильнее в старинной орфографии. Зато сестра гораздо лучше меня знала названия всевозможных травок, причём на всех языках, например, знала, как зовётся по-древнегречески зверобой продырявленный, хотя древнегреческий изучала я, а не она. Должно быть, и в самом деле втюрилась в своего Анджея по самые уши.

Пришлось и мне взяться за работу.

Неделя с гаком понадобилась нам для того, чтобы покончить с одной стеной и приняться за вторую. Ту самую, отдельные фрагменты которой были просмотрены нашими прабабками. После них здесь явно похозяйничали мыши. Целые две полки оказались засыпаны жалкими клочками того, что когда-то было книгами. Разобрать пометки на обрывках страниц было почти невозможно, хотя мы и пытались сделать это с помощью лупы. Просто пренебречь ошмётками былых книг нам не позволяла совесть. Крыське попалось какое-то гималайское зелье, и она себя не помнила от счастья. Похоже, мания Анджея — заразная штука…

Ясное дело, ни на что другое у нас не оставалось ни времени, ни сил. Пришлось, стиснув зубы, на время позабыть о собственной слабости к старинной мебели. Пока мы не заглядывали ни в секретеры, ни в туалетные столики наших прабабок.

Несколько облегчили работу составленные прабабушкой Каролиной списки просмотренной и упорядоченной части библиотечного фонда, обнаруженные нами на обработанных ею полках. Ими можно было не заниматься. Я говорю о полках, списки же мы собирались просмотреть позже и вписать в наши тетради.

Грязными мы были как черти, ведь даже в запертых застеклённых шкафах библиотеки все оказалось покрыто вековым слоем пыли. Хорошо ещё, сантехника в замке действовала отлично, мыться можно было ежедневно, даже по несколько раз в день.

Зато библиотека очень помогла в любовных делах. Сестра доложила о находках своему любимому маньяку, и тот, похоже, уже не так упорствовал в стремлении немедленно выехать на Тибет. Нет, совсем не отказался, с Тибетом Анджея связывали большие надежды как в растительном, так и финансовом плане, но и наша библиотека оказалась весьма, весьма заманчива… Вот гомеопат-фанатик и решил подождать, поехать со второй сменой экспедиции. К счастью, ему и в голову не пришло дурацкое подозрение насчёт того, что ведь Крыська и соврать может. Крыська не врала, хотя позволила себе несколько приукрасить наши находки, пообещав совсем уж сказочные, просто ослепительные успехи в области дикорастущей флоры, лекарственных растений разных стран и народов, а также старинных рецептов целебного зелья.

Что касается моих взаимоотношений с предметом чувств, то здесь дело обстояло сложнее. Правда, я тоже позвонила своему предмету, но меня по-прежнему терзали сомнения, хотя по мере продвижения в библиотечном деле вроде бы тоже замаячила надежда…

Как вспомню про наши ранние, бездумные браки… Бросились обе неоглядно головой в омут. Сколько это принесло обеим горя, разочарования в жизни… Годы прожили замкнувшись, боясь ответить на встречные чувства — а вдруг опять попадётся такой же? И вечная тоска по желанному, своему мужчине. Теперь вроде бы мне попался такой, во всех отношениях подходящий, тот самый, о котором мечтала бессонными ночами. Но теперь между нами стояло… нет, не жизнь, скорее, мой характер.

Прабабушкино наследство явилось проблеском надежды. Пока только проблеском…

На Брантома[7] Кристина наткнулась случайно. Я сидела за столом, приводя в порядок карточки каталога, — чтобы немного передохнуть. К делу мы подошли со всей серьёзностью и, не считаясь со временем, каталог делали двойной — общий и дополнительный, на отдельных карточках, которые предполагалось разложить по шкафам и полкам. Все это мы собирались переписать, и Кристина настаивала на том, чтобы купить если уж не компьютер, то хотя бы приличную электрическую машинку. Я с ней соглашалась.

Передо мной на столе уже лежало немало книг, содержащих поистине бесценную информацию о целебных растениях. Кристина сияла от счастья, утверждая, что для Анджея это просто клад, но перестала записывать, не желая делать двойную работу. Решила потом сразу на машинке переписать, пока же отмечала соответствующие страницы закладками. Я пыталась представить себе, на какой стадии оказалась бы какая-нибудь из наших прабабок, вздумай она сразу же набело делать записи. Думаю, в самой начальной. Неудивительно, что до этого места ни одна из них не дошла.

Зато дошла Кристина.

— Иоаська, гляди! — раздался её радостный голос у меня за спиной. — Лопнуть мне на месте, если это не средневековая порнография! Была порнография в средние века? Ну точь-в-точь как современная, вот только вместо фотографий рисуночки. Спятить можно!

Я обернулась, и как раз в этот момент из порнографии вылетела какая-то исписанная бумажка, которую я поймала на лету. Крыська с книгой подошла к столу.

Мне хватило одного взгляда.

— Это не средние века, а Ренессанс. А, «Фривольная жизнь дам в иллюстрациях». Покажи-ка… И в самом деле, талантливо сделано.

— Кажется, отсюда что-то вылетело, — рассеянно заметила Кристина, с интересом разглядывая легкомысленное произведение. — А, ты подняла… Да, и в самом деле, беззаботная была эпоха. Запиши книгу, раз уж ты там сидишь. Тем более что она на итальянском. А на бумажке что?

— Корреспонденция наших предков, — пробормотала я, погружаясь в чтение.

Через минуту мы уже обе читали старое письмо, оказавшееся намного интереснее ренессансной порнографии.

«Дорогой друг! — писал кто-то старинным почерком. — Я приложил все старания, чтобы наилучшим образом выполнить твою просьбу. Вот какие подробности удалось разузнать об интересующей тебя истории.

Разумеется, виконт де Нуармон поступил легкомысленно, однако справедливости ради должен с прискорбием заметить, что госпожа де Бливе тоже не безгрешна. Не вызывает сомнения сам факт обмена вышеупомянутой дамы на самый большой алмаз в мире, так называемый Великий Алмаз. Виконт де Нуармон просто-напросто уступил радже Бихара госпожу де Бливе в обмен на этот алмаз. По имеющимся у меня сведениям госпожа де Бливе чувствовала себя оскорблённой такой сделкой, а сведениями о том, что было с этой дамой потом, я не располагаю. А виконт лишился алмаза. Владел он им законно, коль скоро раджа отдал его добровольно. При штурме виконт был тяжело ранен, его вынесли с поля битвы, но уже без алмаза. Видимо, его кто-то украл.

Мне довелось стать случайным свидетелем сцены, полагаю, весьма знаменательной. Мы перевозили раненых на побережье, когда неожиданно один из местных принялся разыскивать среди них виконта, а найдя, передал ему от имени раджи сообщение, которое и довелось мне услышать. Не почитаю постыдным для моей чести такое обстоятельство, ибо я не прислушивался специально, просто совершенно случайно услышал. Видимо, виконт и этот индус были хорошими знакомыми и доверяли друг другу, ибо индус сказал следующие: „Твою вещь я спрятал вместе с моей в храме Шивы. Вот что повелел сообщить тебе мой господин“. Раненый виконт был явно взволнован таким сообщением, но он и рта раскрыть не успел. Посланец раджи исчез молниеносно.

Сдаётся мне, дорогой друг, что речь шла об алмазе, а виконту был известен тот самый храм Шивы. Возможно, он ещё отыщет свой алмаз, что лично я сочту величайшей несправедливостью, ведь как-никак госпожа де Бливе не являлась собственностью виконта.

Завоёванные нами земли заняли англичане. Некий капитан Блэкхилл…» На этом письмо обрывалось. Мы с Кристиной уставились друг на дружку.

— Неужели? — полувопросительно, полуутвердительно проговорила Кристина.

— Ты думаешь? — неуверенно отозвалась я.

Сев со мной рядом, сестра сама принялась перечитывать обрывок письма, напряжённо нахмурившись.

— Сдаётся мне, некий капитан Блэкхилл входил в число наших предков, — веско заявила Кристина. — По крайней мере прабабка Каролина в девичестве звалась Блэкхилл, я запомнила, в завещании говорилось…

Молча встав, я отправилась наверх и вернулась с ксерокопией прабабушкиного завещания.

«Я, Каролина де Нуармон, урождённая Блэкхилл…» Так начиналось завещание.

— Выходит, один прадедушка свистнул алмаз у другого прадедушки? — не поверила я.

Кристина сделала неудачную попытку задумчиво покачаться в кресле. Ничего не получилось, старинное кресло оказалось слишком тяжёлым.

— Интересно, интересно… Он есть. Он должен быть. Не потерялся и не пропал. Может, вы найдёте его. Я не цитирую прабабушку, я просто конспективно излагаю содержание её письма. Не кажется ли тебе, что прабабушка, говоря так, имела в виду именно алмаз, вдвойне фамильную реликвию? И какая нам разница, кто именно из предков в своё время сумел им завладеть?

— Учитывая раджу Бихара, действие происходило в Индии, — так же задумчиво произнесла я, размышляя вслух. — Кто знает, кто знает…

И мы опять уставились друг на дружку. Больше не требовалось слов. Послание неизвестного друга столь же неизвестному адресату сулило большие надежды и открывало перед нами широкие горизонты.

Долго просидели мы в молчании и неподвижности. Трудно было так сразу переварить столь грандиозную фамильную тайну. Не столь уж мало прожили мы на свете, но до сих пор никто из наших родичей даже не намекал на фамильный алмаз, никто о нем не знал, во всяком случае мы ни словечка не слышали.

Информация, содержавшаяся в обрывке старого письма, была для нас полной неожиданностью, и, если бы не известные фамилии, мы бы на письмо и внимания не обратили. А так оно сразу как-то очень удачно дополнило хаотичное посмертное письмо прабабушки, адресованное нам, правнучкам. Считай, получили уже два посмертных письма.

Из второго следует, что виконт де Нуармон, несомненно, наш предок, отколол номер с какой-то дамочкой сомнительного поведения, избавившись от неё с большой выгодой для себя. Эквивалент за даму не сгинул, не пропал, хотя долгое время так думали. Благородный раджа спрятал его в надёжном месте. А что дальше? Вот бы узнать…

Прабабка Каролина была уверена на все сто — алмаз существует. Правда, эти её все сто изложены в сотне бессвязных фрагментов посмертного письма, но она не сомневалась в своём утверждении. Да ещё и нас озадачила, завещая его найти во что бы то ни стало. Первым шагом на пути к алмазу прабабушка сочла приведение в порядок библиотеки. При чем тут библиотека? Где Рим, а где Крым… А может, алмаз вернулся к прадедушке и укрыт где-то в библиотеке? Нет, ведь прабабушка чуть ли не в каждой строке своего письма утверждала, что его здесь нет. О боже, где же логика?! И все-таки, не исключено, упоминая таинственного его, прабабушка Каролина могла иметь в виду именно тот самый Великий Алмаз, который обязан вернуться к представителям нашего рода. К нам с сестрой!

Я почувствовала, что меня бросило в жар, а по телу забегали мурашки. Как он там написал? Самый большой алмаз в мире…

Вот интересно, какой он, самый большой алмаз в мире?

— Вроде бы «Куллиан» весил более трех килограммов[8], — пробормотала Кристина. — Его разрубили на куски.

Я рассеянно взглянула на неё. Ну конечно, опять мы одновременно подумали об одном и том же. Итак, примем, что нечто подобное существует, и попытаемся отыскать? Мысль очень завлекательная, но глупая. Обнаружить в наши дни потрясающий алмаз, завалявшийся в каком-то тайнике? Наверняка, если даже и был когда-то, давно затерялся во мраке истории. Но все-таки подумать следует… А Кристина, помолчав, с раздражением проговорила:

— Интересно, кто писал это письмо и кому? О прадедушке де Нуармоне в нем говорится как о третьем лице. И откуда оно взялось тут, в библиотеке?

На меня снизошло вдруг нечто вроде дара ясновидения.

— Адресатом мог быть поклонник госпожи де Бливе! — вдохновенно вымолвила я. — Явился к нашему прадедушке и швырнул ему в лицо это письмо, требуя сатисфакции. Насчёт поединка ничего не скажу. А вот уверена — в тот момент прадедушка читал как раз Брантома, чтобы немного развлечься, он ещё не оправился от ран, полученных в экзотических битвах. Письмо сунул в книгу в качестве закладки. И привет. Осталось на века.

— Возможно, так оно и было, возражать не стану. А вот прабабушка не даёт мне покоя…

— В каком смысле?

— Мне кажется, она знала больше, чем написала нам. Откуда, интересно? Ведь не из этого же…

И Крыська помахала страничкой старого письма. Я уже открыла рот, собираясь задать глупый вопрос, но не задала. Догадалась, о чем думала сестра. До Брантома прабабушка не добралась, так что письма предка не читала. Ведь не оставила бы в книге столь важного свидетельства, подтверждающего права нашего рода на алмаз.

И я ограничилась замечанием:

— Очень благородно со стороны прадедушки, что он не похитил драгоценность в пылу боя, прикончив раджу.

— Заметила, у наших предков была нехорошая привычка делать закладки в книгах из того, что в данный момент оказывалось под рукой, в том числе и из такой важной корреспонденции. Помнишь, нам ещё попалось приглашение на пикник…

— Точнее, половина приглашения.

— В Мольере, если не ошибаюсь.

— И целая открытка поздравительных глупостей…

И в самом деле, когда мы с сестрой занялись ещё не обследованной прабабушками частью библиотеки, обнаружили в книгах в качестве закладок хранившиеся веками обрывки писем и записок. А в той части, что была до нас обследована, ничего подобного не сохранилось. Правда, это ещё не было прямым доказательством, но давало основания задуматься.

— Вообще-то, многовековой переписки должно бы тут больше сохраниться… — начала было я излагать пришедшее в голову предположение, но сестра не дала закончить.

— Лично меня заинтересовал алмаз, — решительно заявила она. — Как-то лишь сейчас дошли наконец намёки прабабушки. Кто знает, может, он и в самом деле существует и нам удастся его разыскать. Лично я попыталась бы. А ты?

— Сама же перебила меня! — недовольно проворчала я, усаживаясь за стол напротив сестры. — А я только что собиралось сказать — в каждом нормальном доме, даже в наши дни, обязательно найдётся порядочно старых писем. Или их просто не выбросили, позабыли, так и валяются, или сохраняют по разным соображениям. Хотя бы из-за марок…

— Езус-Мария! — страшным голосом вскричала Кристина, срываясь с кресла.

Точнее, хотела сорваться и даже вскочила. Однако кресла в библиотеке, как я уже говорила, были старинные, очень тяжёлые. И вместо того чтобы отъехать назад, как это сделало бы другое обычное кресло, это подрезало Крыське ноги под коленями, так что она со всего маху плюхнулась обратно и ей удалось-таки наконец опрокинуться назад вместе с антиквариатом. Я непроизвольно сорвалась с места, и со мной произошло то же самое. К счастью, мы обе были молодые и достаточно ловкие, так что не рухнули на пол, как колоды, и не разбились насмерть, а на лету перевернулись, самортизировав падение. В результате я сбила локоть, а Кристина сильно ударилась бедром. На ноги мы поднялись самостоятельно, подкрепляя себя соответствующими выражениями.

Стеная и охая, я подняла своё кресло, поставила на место, уселась и вежливо поинтересовалась:

— Можешь сказать, что случилось, идиотка ты этакая?

— Целиком и полностью с тобой согласна. Идиотка, кретинка и вообще ослица! Глупее и не найдёшь.

— Полностью разделяю твоё мнение, но ближе к делу!

Немного успокоившись, Кристина наконец села и принялась массировать ушибленное бедро, предложив:

— Если хочешь, можешь дать мне в морду.

— В настоящее время нет охоты, к тому же локоть болит. Так в чем дело?

— В марках. Когда я их собирала…

В те времена, когда мы с сестрой желали во что бы то ни стало хоть чем-то отличаться одна от другой, я усиленно вышивала крестом, а она с головой погрузилась в филателистику. Было нам в ту пору по тринадцати. Моё увлечение быстро прошло, а её осталось надолго. В глубине души я завидовала Крыське, мне самой бешено хотелось собирать марки, но не могла я подражать сестре! Втайне же продолжала интересоваться марками.

А Крыська в те годы развернула бешеную деятельность. Собирала марки везде, где могла, отбирала конверты с марками у всех родных и знакомых, копалась в старых бумагах. Помню, как-то раскопали филателистические сокровища в Пежанове, где в доме с большим участком, садом и хозяйственными постройками, на которые у нас вроде были какие-то непонятные права, жили наши знакомые. Именно там мы с сестрой обычно проводили летние каникулы. Впрочем, не только мы, прочие родичи тоже, в том числе и бабушка. А хозяин пежановской усадьбы, старый Кацперский, которого все упорно называли Ендрусем, невзирая на его почтённый возраст, даже заявил: если паненки пожелают спалить дом со всей усадьбой, он и слова не скажет против, ибо, если бы не какая-то из наших бабок, его, Ендруся, и на свете бы не было. Наслушалась я тогда разных преданий о давно минувших временах, в которых фигурировали наши предки. Кристина преданиями совершенно не интересовалась. Я со своей склонностью к истории уделяла им больше внимания, но все равно толком не запомнила.

А сейчас дрожащим от волнения голосом Кристина заявила:

— На чердаке у Кацперских. Тогда там стоял сундук, полный старых писем в конвертах. С марками! Понятия не имею, откуда он там взялся, вряд ли в безграмотные времена мужики вели оживлённую переписку…

Теперь я перебила сестру:

— Я знаю. И тебе об этом неоднократно рассказывала, да только ты никогда не слушала. Это не мужицкое, а наше, фамильное. Пшилесским принадлежит.

— А ты откуда знаешь?

— От Ендруся. Когда проводили сельскохозяйственную реформу и у нас отобрали Пшилесье вместе с дворцом… Надеюсь, ты знаешь хотя бы о том, что Пшилесье принадлежало нашим предкам?

— Об этом знаю.

— Ну так вот, отец Ендруся, некий Флорек… Вернее, никакой не отец, скорее дядя, а может, и двоюродный дедушка, точно не скажу, я уже совсем запуталась во всех этих поколениях и родственных связях, во всяком случае, Флорек усыновил Ендруся и стал ему отцом родным. И вот этот самый Флорек перед обобществлением успел забрать из дворца Пшилесских кое-что из вещей. Картины там, портреты, серебро, фарфор, ещё кое-какие предметы меблировки, а главное, бумаги. Все бумаги! Не разбирался, важные или макулатура, просто вывалил все в кучу, набил сундук и перевёз к себе, в свой дом в Пежанове. На чердаке спрятал. Именно его ты и обнаружила. А теперь рассказывай дальше.

Крыська энергично кивнула головой, для убедительности несколько раз.

— Погоди, немного приду в себя. И задница болит. Надеюсь, кость не треснула. Слушай, если позвонить, Петронелла принесёт нам вина?

— А что, требуется что-то отметить? — сразу догадалась я.

— А это ты сама сейчас решишь. Ну так что, звоним?

— Рискнём, пожалуй.

На звонок явилась не Петронелла, как мы обозвали Пьяретту, французскую горничную. Вино из наших собственных погребов принёс сам Гастон. Шаркая ногами, старый лакей торжественно водрузил на стол бутылку, подчеркнув, что это с фамильных виноградников.

Вино оказалось очень недурным. Привыкшие к самостоятельности, мы так редко обращались за помощью к престарелой прислуге замка, что не очень утруждали её. С тем большей готовностью выполнялось каждое наше пожелание. А может, они просто жутко скучали без работы?

Подняв бокал, Кристина провозгласила тост:

— За здоровье Флорека!

— Выпьем! — согласилась я. — А потом, кажется, все-таки дам тебе разок в морду, потому как терпение у меня кончилось. Скажешь наконец, в чем же дело?

— Сейчас скажу. Боюсь вот только, как бы тебя кондрашка не хватил. Видела, что со мной сделалось? Так вот, слушай. Там было одно письмо… А может, два? Но одно я помню хорошо. В нем писалось что-то об алмазе. Я прочла, потому как очень было интересно, ну прямо настоящий детектив. Если бы я тогда знала, что это каким-то боком и ко мне относится, постаралась бы запомнить. А так. честно говоря, по-настоящему меня заинтересовала лишь марка на конверте. Знаешь, какая это была марка? Первая Польша, обрезная, беззубцовая!

Вот это я как раз могла понять! После тайного увлечения марками прекрасно понимала, каким филателистическим сокровищем была Первая Польша, когда марки печатались на одном большом листе и потом разрезались вручную.

А Кристина, все так же волнуясь, продолжала:

— Вот почему я не стала сдирать её с конверта, оставила конверт целиком. Вместе с письмом. Из уважения к марке! И хоть убей, об алмазе ничего не запомнила! Только и помнится — в письме говорилось о каком-то алмазе. Так вот, если в том письме говорилось об этом самом алмазе, тогда, если сопоставить оба письма, может, что и поймём?

— Убивать таких надо! — процедила я сквозь зубы. — И не помнишь хотя бы, кто писал и кому?

— Ясное дело, не помню.

— Господи, господи, и это моя сестра! А где конверт? Это ты хотя бы помнишь?

— Ещё бы! Ведь из своей коллекции я ничего не продала. И не собиралась, вот только в последнее время стала подумывать… Да, к счастью, не успела.

По привычке подперевшись локтем, я чуть не завопила от боли, допила вино и осторожно встала, с усилием оттолкнув проклятое кресло.

— Ну что же, за дело. Звоним, заказываем билет, я отвезу тебя в аэропорт, слетаешь и немедленно возвращаешься. С двумя письмами, если их все-таки два!

— А почему я? — привычно взъерепенилась Кристина.

— А кто? Дух Святой? Он хоть и голубок, но не почтовый.

— А ты? Все я да я!

— Вроде бы ты ударилась задницей, а не головой. Я стану рыться в твоих вещах!

Кристина опомнилась. Как она могла отдать свои сокровища мне на растерзание? В самом деле, совсем ума лишилась. И хотя по лицу было видно — очень хотелось со мной поспорить, сказала другое:

— А денег нам ещё хватит? Эти вояжи обходятся в копеечку.

Я возразила:

— В крайнем случае одолжим у нотариуса, в счёт будущего наследства. Он лучше нас знает, сколько там нам следует. Если хочет, может проверить, что мы уже провернули четвёртую часть завещанной работы.

Кристина все-таки поворчала, потом поканючила из-за ушибленного бедра, потом ещё к чему-то придралась, но обернулась в два дня. Надо же, какие времена наступили! А ведь я очень хорошо помню, когда ещё совсем недавно пришлось бы заводить новый загранпаспорт, а на это уходило как минимум недель шесть…

А я воспользовалась отсутствием сестры, чтобы передохнуть. Да и локоть болел. По этой причине с чистой совестью отложила на время перетаскивание тяжестей в библиотеке и занялась разборкой бумаг в прабабушкином секретере. Секретер оказался забит счетами, квитанциями, всевозможными хозяйственными записями. Из них я узнала, к примеру, что семьдесят второй год был на редкость благоприятным для производства вина, которое потом продавали по весьма выгодной цене. Из Гастона удалось выдавить информацию, что в погребах осталось немного божественного напитка. И вот наконец попался блокнотик с записями личного характера. Такими, например: «Доказательство нашего права на владение». Затем через несколько страничек: «Информация, которую сообщил Флорек». «Для памяти — от прабабушки Клементины». «Все вместе в соколах».

Сначала я попыталась сосчитать на пальцах, кем мне приходится бабушка Клементина. Прабабушка нашей прабабушки. Этих «пра» получилось кошмарно много, ну прямо как нулей в теперешних деньгах. Прапрапрапрабабка. Вспомнила, дочерью упомянутой Клементины была наша прапрапрабабка Доминика Пшилесская, та самая, которую обобществили после её смерти. Она же в свою очередь была прабабушкой нашей бабушки Людвики, о которой последняя вспоминала всегда с чувством глубочайшей признательности. Это она, обойдя дочь и внучку, оставила драгоценности правнучке, благодаря чему та смогла безбедно жить в войну, да и после войны ещё осталось. Минуточку, а кто же был дочерью Доминики? А, вспомнила, Юстина, мать нашей прабабушки Каролины, урождённой Блэкхилл. Выходит, именно Юстина и была женой капитана Блэкхилла?… Ох, не так, не мог же капитан жить более сотни лет. Значит, была женой одного из его потомков.

Кое-как справившись с хронологией, я спохватилась: одни бабушки, а где же дедушки? Пришлось опять погрузиться в историю. Начала с мужа прабабушки Каролины, прадедушки Филиппа, последнего графа де Нуармона. Выходит, он одновременно был сыном брата её бабушки, то есть её двоюродным дядюшкой. Вычислив такую степень родства, я сама себе не поверила, стала проверять, записав на бумажке, — нет, все правильно. Брак с близким родственником… И как ещё их потомство не выродилось, ведь могло и на нас с сестрой отразиться. Уродились бы какие-нибудь золотушные или и вовсе недоразвитые…

Потом я принялась раздумывать над тем, что бабушка имела в виду, написав о соколах? «Все вместе в соколах». Каких соколах? Знаю, в прежние времена дворяне развлекались соколиной охотой. В поместьях и, наверное, в замках, соколы разводились специально, их обучали в… Наверное, в соколярнях, как ещё назвать? По аналогии с псарней. Вот интересно, была ли такая соколярня при нашем замке? Тогда, возможно, в её развалинах и спрятано нечто важное.

Призвала Гастона и попыталась выведать у него. Выведала, а как же! Оказывается, ещё его дед был камердинером при графах де Нуармон в этом замке. Однако о соколярне ему, Гастону, слышать не приходилось. Да, когда-то и в самом деле графья охотились с соколами, даже во времена его дедушки, хотя соколиная охота уже тогда пришла в упадок, но совсем из моды не вышла. Однако в замке соколов вроде бы никогда не разводили. Вот собак разводили. Лошадей тоже, можно сказать, до самого последнего времени, а соколов — нет, никогда. А если меня так интересует домашняя птица, пожалуйста, и до сих пор при замке имеется и курятник, и гусятник.

Пришлось оставить соколов в покое. Возможно, прабабушка прибегла к метафоре, написав о соколах.

И я опять погрузилась в историю, которую всегда любила, а тут история, можно сказать, касалась меня лично. Постаралась припомнить все, что с раннего детства приходилось слышать о наших предках, а теперь вот эти устные слухи и предания подтвердить документально, письменными источниками.

Для восстановления последовательной хронологии очень не хватало точных дат. Как историка, это очень меня мучило. До тех пор пока я не наткнулась на шкатулку размером с небольшой сундук, битком набитую официальными документами. Здесь хранились свидетельства о рождении и смерти, крестинах и свадьбах и т.п., охватывающие период почти в четыреста лет. Выяснилось, что муж прабабушки, тот самый её двоюродный дядюшка, был старше её всего на десять лет. А я уже переживала, что молодую девушку выдали за старца из династических соображений. Ещё раз подтвердилось правило — никогда не следует огорчаться раньше времени! И в данном случае оказалось, что прабабушка вышла замуж за молодого человека в самом расцвете сил. А пра— и так далее бабка Клементина родилась, оказывается, в Польше, была дочерью графа Дембского. Вот интересно, больше в документации мне ни разу Дембские не попались, вымерли, должно быть. Ничего удивительного, январское восстание, эмиграция, Сибирь и тому подобное…

А вот диплом о присвоении виконту де Нуармону звания капитана какого-то полка в Индии. Не тот ли это случайно виконт, что обменял пресловутую мадам де Бливе на алмаз? Дата вроде бы подходит. А вот свидетельство о смерти некоего Раймунда де Нуармона. Скончался 24 августа 1572 года в возрасте 26 лет. Езус-Мария, ведь это же ночь святого Варфоломея! Варфоломеевская ночь!

Какая все-таки замечательная наука — история, как интересно прослеживать судьбы представителей одного рода на протяжении столетий. Может, напрасно дядюшка Войтек не пожелал ни за какие сокровища стать очередным графом де Нуармоном? Хотя бы теоретически… Ведь историю надо уважать!

Я все ещё копалась в шкатулке-сундуке, когда вернулась Кристина с письмами.

— Неужели ты считаешь меня способной отдать жемчужины моей коллекции, — вызывающе спросила Кристина. — Ещё чего! На всякий случай я все переписала с конвертов, содержимое же их — вот, в целости и сохранности. Я уже не меньше десяти раз прочла письма, теперь читай ты.

Я накинулась на письма, как гиена на падаль, а Кристина обиженно бормотала, перечисляя свои беды.

— Глаз не сомкнула за все это время! Паршивый самолёт, конечно же, опоздал в обе стороны, пришлось торчать в аэропортах. А потом ещё к бабушке смотаться, у неё многое осталось из моей коллекции, полдома перевернула, потому что на вилле наводили порядок и все попереставляли. Я думала, может, ещё какое нужное письмо попадётся, но ничего не попалось, а если бы не Первая Польша, я бы и об этих письмах понятия не имела. Правда, подвернулась королева Виктория за полтора пенса, я как гарпия вцепилась в неё тогда, но письмо прочла только сейчас. И кое-какие выводы напрашиваются, только не скажу какие, интересно, придёшь ли ты к ним самостоятельно…

— Заткнись, пожалуйста! — вежливо попросила я. — Помолчи, дай прочесть, не мешай. Я тем временем восстановила историю. А пока пошла к черту!

Кристина послушно отправилась в свою комнату и завалилась спать. Теперь можно было читать спокойно.

Итак, сестра привезла только письма, ведь конверты с драгоценными марками и почтовыми штемпелями были таким сокровищем, которое никак невозможно передать в чужие руки. К счастью, у неё хватило совести аккуратно переписать весь текст с конвертов на отдельные листы бумаги, так что я по крайней мере могла узнать, кто писал письмо и кому.

Приступила к чтению и сразу же принялась удивляться. Письмо из Польши в Англию, написанное по-французски Людовиком Нуармоном, оказалось в Польше же, в Пежанове. Вернее, сначала в Пшилесье, но все равно у нас. Как оно могло там оказаться? До Англии письмо дошло, а раз уж сохранилось, там должно было и остаться. Минуточку, кому оно адресовано?… Ага, адресат — граф Вацлав Дембский. Какое дело было к нему у графа де Нуармона? Какое он имел к нему отношение? Ага, оказывается, тесть. Вот, ясно написано: «Дорогой отец моей жены!» Так обращался к графу Дембскому тот самый Людовик. Письмо выдержано в шутливых тонах, хотя содержание его весьма серьёзно. Должно быть, тесть и зять были в неплохих отношениях. А вот почему граф Нуармон оказался в Польше? И кем был его тесть, граф Дембский?

Архив в шкатулке оказался настоящим сокровищем. Ведь о такой помощи в исторически-фамильных изысканиях можно только мечтать, а я на неё наткнулась совершенно случайно. Порылась немного в бумагах и выяснила: Людовик де Нуармон оказался мужем той самой пра-Клементины, а его тесть, граф Вацлав Дембский, поляк… сейчас, сравним даты… так… торчал в Англии, видимо, потому, что вынужден был эмигрировать после восстания. А каким ветром Людовика занесло в Польшу? Ага, все понятно, франко-прусская война, Париж в осаде, наверное, сбежали в Польшу, где под крылышком родни решили переждать военное лихолетье.

пра— и так далее дедушка Дембский получил, выходит, в Англии письмо и сохранил его. Как же оно оказалось в Польше? Может, привёз? Вряд ли участнику январского восстания въезд в Польшу был заказан навечно. Видимо, скончался в Англии, а после смерти графа Дембского все вещи отослали его родичам в Польшу. В те времена люди с почтением относились к письмам: собирали аккуратно, перевязывали ленточками, на пачке писали от кого и кому, а частные нотариусы и прочие душеприказчики всегда выполняли волю почившего.

Итак, граф Дембский отсиживался в Англии, замужняя дочь его жила во Франции… А, все равно, главное — содержание письма.

Перестав ломать голову над причинами вояжей предков, я приступила к чтению. О, тут было от чего взволноваться! Прапрапрапрадед Людовик информировал пра— и так далее деда Дембского об удивительной истории, случившейся в Лондоне много лет назад. Связана была история с огромным алмазом, а он, Людовик де Нуармон, узнал о ней от варшавского ювелира, некоего Крепеля. Собственно, это был грандиозный скандал, в результате которого полковник Джордж Блэкхилл покончил с собой, ибо его подозревали в ограблении или краже или ещё в чем-то нехорошем. Алмаз вроде бы похищен был в Индии. Ему, Людовику де Нуармону, очень бы хотелось знать подробности этой истории, вот он и просит дорогого тестя разузнать все, что можно, и сообщить ему. По словам ювелира Крепеля, главную скрипку играл некий сэр Генри Мидоуз, тоже ювелир, это указание может послужить отправной точкой в поисках графа Дембского.

Я схватилась за второе письмо. В отличие от первого оно было в очень плохом состоянии. Ну словно два пса грызлись из-за него, сплошные помятые обрывки без конца и без начала. Интересно, кто над ним так издевался, неужто Кристина? Ну, если, не дай бог, она — выгоню из замка пинками, отправлю негодницу разыскивать отсутствующие страницы! Есть все основания полагать, что это был ответ графа Дембского, потому что, судя по надписи на конверте, письмо пришло из Лондона в Пшилесье примерно через месяц после того, как отправил письмо Людовик де Нуармон. Похоже, месяц понадобился дедуле Дембскому на сбор информации и сплетён.

«…большой, размером с кулак, и к тому же двойной, как два сросшихся яйца, совершенно одинаковых, так о нем говорят, и прежде всего сэр Мидоуз. Понять не могу, откуда такие подробности, ибо никто его в глаза не видел за исключением покойного Джорджа Блэкхилла. Тот, говорят, подробно его описал. А поскольку покойник был педантом, его слова сомнению не подлежат. На покойного пало подозрение в том, что он только представлялся честным, как раз для того, чтобы безнаказанно похитить алмаз из храма, который ему, полковнику Блэкхиллу, известному своей честностью и храбростью, и поручили охранять. Ходят сплетни, что упомянутый алмаз принадлежал какому-то французу. Тот, раненый, потерял его во время битвы.

Вдова покойного Блэкхилла вышла замуж за его племянника, которого звали точно так же, как и покончившего с собой мужа. В своё время такой брак шокировал великосветское общество, но это было уже давно, и сейчас все успокоились. От этого брака у Блэкхиллов родился сын, никакой дискриминации по отношению к нему не проявляется.

Алмаза в доме покончившего с собой полковника Блэкхилла никто, ясное дело, не стал искать, какой смысл, раз человек предпочёл смерть позору. Ходили смутные слухи, что в доме полковника ещё кто-то умер, вроде бы кто-то из слуг. Расследованием, удалось выяснить, занимался лично инспектор полиции Томпсон из Лондона, он ещё жив.

Больше всего об интересующем тебя деле я узнал от сэра Мидоуза на том самом рауте, о котором упомянул в начале письма. А леди Арабеллу Блэкхилл имел честь видеть собственными глазами и должен сознаться, что, хотя и не молоденькая, даст сто очков любой молодой девушке, такую красавицу мне ещё не доводилось встречать…» На этом письмо обрывалось. Нельзя сказать, что пра— и так далее дед проявил особые способности в розыске, хотя, возможно, на отсутствующих страницах было больше конкретных фактов. Однако и этих было достаточно.

Алмаз стал приобретать зримые очертания.

Раз скандал из-за него разразился в Лондоне, значит, алмаз покинул Индию и переместился в Англию? Или хотя бы в Европу?

А главное — алмаз был! Он — не миф и не легенда. Вряд ли полковник Блэкхилл покончил жизнь самоубийством ради фантома. А раз был, следовательно, его поиски относятся не к области фантазии, а опираются на твёрдую, реальную почву.

Кристина привезла с собой не одно письмо и не два. Наверняка ей пришлось как следует покопаться в своей коллекции, ничего удивительного, что она утомилась и теперь отсыпалась за эти дни и ночи. Надо будет сказать пару добрых слов за то, что бережно сохранила свои филателистические сокровища, а главное, не выбросила писем из старых конвертов и конверты тоже сберегла.

А вот старинная изящная открытка, в которой сэр Мидоуз просил графа Дембского перенести назначенное время встречи, ибо ему, Мидоузу, совершенно необходимо срочно уехать по важному делу. Так что, по всей вероятности, позже будет отправлено ещё одно письмо на интересующую нас алмазную тему.

А вот письмо от лондонского нотариуса пани Доминике Пшилесской, извещающее о падении курса ценных бумаг, повлекшее за собой большие убытки для клиентки нотариуса. Выходит, пра— и так далее бабка Доминика обеднела. Это — во-вторых, а во-первых, оказывается, у неё были в Англии ценные бумаги, что и может объяснить пребывание в Англии прадеда Дембского. Видимо, он вёл там фамильные финансовые дела. Доминика обеднела позже. Вот интересно, откуда у неё в таком случае ещё нашлось богатое наследство для бабки Людвики? То самое, на которое Людвика и её близкие безбедно прожили в Польше вторую мировую. Да ещё хватило и на квартиры для нас с Кристиной, и на обеспеченную жизнь самой бабушки Людвики. Как же были богаты наши дальние предки!

Оставила предков в покое и прочла очередное послание. Оно оказалось крайне лаконичным, зато сохранилось в целости. Очередная прабабка Юстина извещала мать о том, что обручилась с лордом Блэкхиллом, которого, впрочем, её матушка хорошо знала, поскольку они встречались в Ницце, и, похоже, не возражала против лорда. Юстинина бабушка брак одобряла. И в этой коротенькой эпистоле Юстина мимоходом информировала мать о жутких переживаниях, что выпали на её долю во Франции и заставили нежданно-негаданно махнуть в Англию, а именно: её чрезвычайно расстроила отрава в соколах, но потом все разъяснилось, о подробностях расскажет при личной встрече.

Вот, пожалуйста, опять какие-то соколы!

Минутку, а кто её бабушка, одобрившая брак? Ага, та самая, супруга Людовика, Клементина, дочь графа Дембского. Спятить можно от всех этих матримониальных сложностей и смен поколений наших предков!

В принципе же Кристина была права: все сходится как в банке. Существовал некогда Великий Алмаз, затем исчез при невыясненных обстоятельствах. И вот прабабка Каролина в своих странных письмах, адресованных нам с Кристиной, всячески пытается убедить нас в том, что ничего подобного: и вовсе он не исчез, а есть! С ума сойти! Теперь во всяком случае известно — затерялся он поначалу в Англии, там и следует докапываться до корней алмазной истории.

Не из-за алмаза ли прабабка навязала нам библиотеку? Ведь именно там, среди книг, мы наткнулись на первую, бесценную информацию о таинственном алмазе. А лечебные травки могли быть только камуфляжем.

От возбуждения меня трясло, но хватило терпения дождаться, пока Кристина проснётся самостоятельно. Все равно от насильственно разбуженной мало проку.

— Ну и что? — поинтересовалась она, усаживаясь вместе со мной за ужин.

Обслуживали нас Гастон с Пьяреттой и делали это с величайшим удовольствием. Дорвались наконец! Без обслуживания господ им, похоже, жизнь не в жизнь.

— Так сколько у тебя получилось выводов? — ответила я вопросом на вопрос. — Потому как у меня два.

— Надо же, у меня тоже вышло два. Причём один простой, а вторым я очень горжусь, и именно он главный. Ну? К чему ты пришла?

— По очереди… Во-первых… дай сюда лимон, привыкла от меня прятать самое вкусное, тут лимоны не редкость… Так вот, во-первых, я пыталась догадаться, откуда взялось в Польше письмо, отправленное в Англию. Они, наши предки, никаких писем не выбрасывали, все сохраняли. Наверное, прадед помер, неважно где, главное, не в замке Нуармон…

— А почему?

— Потому что тогда бы оно осталось здесь, в замке. Итак, он умер в другом месте, а все его бумаги отослали в Пшилесье, фамильное гнездо, возможно, его внучке. Наверное, куда бы он ни переезжал, все имущество возил с собой, в том числе и письма. А может, никуда не ездил, торчал в Англии, был у него там небось какой-то дом… В Польшу он не вернулся, отсюда вывод — переслали всю корреспонденцию в Пшилесье после его смерти, наверняка согласно его завещанию.

— Вот именно! — торжествующе вскричала Кристина, взмахнув вилкой, с которой сорвался кусочек кролика в укропном соусе и шлёпнулся, к счастью, не на скатерть, а в салатницу с салатом. — Вот именно! Я тоже до этого додумалась, хотя и считаю, что Пшилесье нам досталось не от этого предка. Но он был в родстве с прямыми нашими предками. И именно этим выводом я страшно горжусь. Ведь история — не моя область, тут мне не помогали исторические познания, сама по себе догадалась. Только я так думала: он все-таки сюда вернулся и лично привёз свой архив. Почему считаешь, что не вернулся?

— Потому что был участником январского восстания. Когда вернёмся, покопаюсь у Кацперских, может, что ещё найдём. Хотелось бы знать, каким чудом участнику восстания, эмигрировавшему из Польши, удалось сохранить состояние. Ведь его дочь, эта самая… погоди, опять придётся считать, сколько тут пра… в общем, пра— и так далее Клементина получила неплохое приданое, выходя за де Нуармона.

— А ты откуда знаешь?

— Из её брачного контракта. Тут, без тебя, я наткнулась на фамильный архив, можешь почитать, интереснейшее чтение. Папочка Клементины безбедно проживал в Лондоне, наверняка не заметал улиц, и даже после первой мировой ещё оставалось порядочно от прежнего состояния. Впрочем, после второй мировой тоже. А участники восстания, знаю наверняка, были лишены всего имущества, у них все конфисковали. Прадед был политическим эмигрантом, вернуться на родину не мог, разве что за взятку устроил себе амнистию, а раз в Англии жил, значит, не устроил. Вернись же он нелегально — его уже ждала бы кибитка и Сибирь. Бумаги прислали в Польшу лишь после его смерти, тут не может быть двух мнений.

— Ну ладно, дошло. Хочешь вина?

— Ясное дело. Как оно тебе?

— Отличное! Откуда?

— Наше собственное, урожая семьдесят второго года. Оказывается этот год был самым благоприятным для винограда. Я выклянчила у Гастона бутылочку, чтобы отметить наши достижения.

С должным вниманием рассматривая бутылку драгоценного вина, Кристина похвалила и его, и меня:

— Много полезного извлекла ты из семейного архива. Знаешь, я, пожалуй, тоже его почитаю, раз так интересно. Ну, продолжай. Каков твой второй вывод?

— Похоже, никуда не денешься, придётся ехать в Англию.

— Вот именно! Сам напрашивается. Я уже перевела на кредитную карточку оставшиеся у нас деньги, была уверена, ты тоже так решишь. А ещё что-нибудь нашла?

— Нашла, а как же! — ядовито заметила я. — Опять соколов!

Крыська поперхнулась вином и чуть не вылила его на скатерть.

— Ну, знаешь! — крикнула она. — Снова соколы! Ведь я хорошо запомнила — какая-то из наших прабабок обнаружила в соколах яд. Что бы это значило?

Пожав плечами, я пододвинула к себе маринованные оливки.

— А мне откуда знать? Даже прислугу расспрашивала, да все без толку.

Кристина потребовала подробностей. Я доложила обо всех своих изысканиях, в том числе и по части соколов. Да, с соколами не складывалось, мы выдвигали все новые гипотезы, одна глупее другой, но так ни к чему и не пришли.

Выйдя из-за стола, удалились в кабинет, прихватив бутылку с остатками вина. Постарались как-то систематизировать накопленную информацию о фамильном алмазе.

— Наконец-то я поняла прабабушку, — рассуждала вслух Кристина. — Алмаз двойной, и нас тоже две штуки. К тому же мы близнецы. Предзнаменование! Указание свыше! И клянусь тебе — если нам удастся разыскать этот алмаз, я уже никогда в жизни не скажу плохого слова о близнецах. И даже сама готова родить такую гадость.

— Я тоже могу, если хочешь, — благородно вызвалась я. — Погоди, давай теперь все запишем в хронологическом порядке…

— И на всякий случай отдельно выпишем все фамилии. Дай листок бумаги. Диктуй, я буду писать.

И мы возжаждали алмаза. Не имело значения, насколько реальны наши надежды, желание отыскать алмаз возобладало над разумом. Алмаз решал все наши финансовые проблемы. Правда, мы с сестрой получили ещё наследство прабабушки, но пока точно не знали, сколько же нам обломилось. Нуармон зарабатывал на собственное содержание коровами, птицей и вином, других доходов не было. А нам с Кристиной требовалось по самым приблизительным подсчётам в два раза больше.

Проблемы же, ясное дело, и у неё, и у меня возникли из-за мужчин. Кристинин Анджей — нормальный маньяк, которому какая-то лаборатория для научных работ была жизненно необходима, а заработков на неё не хватало. У Кристины тоже не было таких средств. Маньяк же утверждал — в природе существует средство от рака и у него, Анджея, есть все шансы открыть его. В этом он видит своё жизненное призвание, так что намерен все силы положить на поиски и лабораторные исследования. Кристина ему не мешала, более того, он благородно согласился принимать её помощь. Распределение ролей было следующим: она заботится об изыскании денежных средств, он же берет на себя всю работу. При этом, возможно, не спит ночами, ибо у него как раз что-то забулькало в пробирочке. И пока не улетучились эфирные масла, улавливает их. За хвост, наверное.

Кристина, при её познаниях в компьютерах, могла запросто переключиться на компьютерные анализы для любимого, но вынуждена была вкалывать на прежней работе, ведь надо зарабатывать.

Обильные финансовые вливания разрешили бы эту проблему.

Я же своего пока скрывала, не хотелось сознаваться в собственной глупости. У меня ситуация сложилась прямо противоположная. Мой Павлик был чудовищно богат, в их семье это было уже третье поколение богатеньких. Причём они никогда не поднимали шума по поводу своего богатства, были «тихими» миллионерами. Основу благосостояния семьи заложил ещё дед Павлика, и было это в очень неблагоприятные для сколачивания состояний времена. Сколачивал он его на международной почве, а это в ту пору было небезопасно, так что дедушке пришлось скрывать нажитое. Привлёк к своему бизнесу единственного сына, тот пошёл по стопам отца и тоже успешно, правда, ему уже было легче. Однако действовать в открытую смог лишь Павел: времена изменились, в стране наступил период экономического расцвета, если, конечно, можно назвать расцветом повсеместные махинации, инспирированные высшими эшелонами власти. Павлу не было необходимости прибегать к махинациям, у него оказались и средства, и исключительный талант бизнесмена. Причём его состояние намного превышало мои познания в области математики. Мне так и не удалось запомнить слово, означающее цифру с огромным количеством нулей. Последнее в этой шеренге известное мне числительное — миллиард — для Павла было суммой на мелкие расходы.

Ещё дедушка — основоположник состояния — был твёрдо убеждён в том, что баб привлекают лишь деньги. Дедушку трудно было назвать красавцем, его сынок был уже намного красивее, а Павел… лучше и не говорить! При его появлении мои руки сами собой, непроизвольно тянулись к нему. И не только мои. Все дело, разумеется, в мамашах, привлечённых сказочными капиталами. Красота женщин положительно сказалась на внешности наследников громадного состояния.

И тем не менее в Павле, со времён дедушки, на генном уровне укоренилось твёрдое убеждение, что женщин привлекает лишь его богатство, что его внешние и внутренние достоинства ровно ничего не значат, что он может быть сущей обезьяной, а женщины все равно будут липнуть со страшной силой. Вот и пришлось мне скрывать свои чувства не только от себя, но и от него, притворяясь, что мне на него наплевать. А в глубине души мечтать о том, как бы самой разбогатеть. Причём в такой степени, чтобы ездить лишь на «ягуарах» и «роллс-ройсах»; жить на роскошной вилле с электронной кухней, которой я наверняка боялась бы смертельно, пользоваться ванными комнатами, выложенными изразцами штучной работы, обставить дом исключительно антикварной мебелью. Хотя нет, на «людовиках» сидеть неудобно, пусть антикварными будут лишь комодики и секретеры… Мечтала о том, чтобы все карнавалы проводить в Рио за свои кровные и даже располагать паршивой яхтой, черт с ней, нужна она мне как рыбке зонтик. Но может быть, тогда Павел изменил бы своё мнение?

Амбиции меня одурманили, факт, но здравого смысла пока хватало. Павел не был бабником, хотя от баб отбою не было… Не шёл по линии наименьшего сопротивления, производил тщательный отбор. И похоже, отобрал меня. И все-таки в его отношении ко мне ощущалась этакая снисходительность. Бедная сиротинка, голая и босая, которую принц подберёт на пыльной дороге, возвысит до себя, посадит на трон и икрой накормит. У меня в глазах темнело от ярости, как только я доходила до этой икры, и я начинала завидовать сестре, полюбившей неимущего. Не было у меня ни времени, ни способностей убеждать своего набоба в том, что начхать мне на его богатство. Наверняка бы не поверил, то есть не думаю, что счёл бы меня коварной и лживой обольстительницей, но наверняка в глубине души его осталась бы незаживающая… царапина сомнения.

А я не хотела этого! И очень хорошо представляла, какая бы жизнь нас ожидала. Например, новогодний подарочек в виде шиншилловой шубки стал бы для меня ударом кинжала в самое сердце. Я уже не говорю о машинах… Возможно, и сейчас я бы могла купить себе пресловутый «роллс-ройс», но тогда у меня не останется денег даже на мыло и филе хека. И что, попросить: «Павлик, дай немножко денежек?» Да я скорее удавлюсь, чем такое скажу!

Ну уж нет, не для меня роль девки на содержании у миллионера. Разве что девка станет помыкать миллионером… Хотя тоже не подходит. Во-первых, Павел не из тех, кто позволит помыкать собой. Во-вторых, мне самой не нужен такой, который позволит собой помыкать.

А вот если бы в ответ на шиншиллы я могла подарить ему половину самого большого алмаза в мире!… Совсем другое дело, одним махом развязывается гордиев узел. А ведь без алмаза, того и гляди, придётся отказаться от Павла и до конца дней своих угрызаться из-за несостоявшейся жизни! И все думать, думать, а не глупо ли я поступила, а не лучше было бы наплевать на свои амбиции, примириться с его мнением о женщинах и хотя бы недолго попользоваться женским счастьем? Недолго, вот в этом я ни капельки не сомневалась, долго бы я не выдержала.

Ужасно! Вот времена настали! Раньше не женщины, а мужчины ломали головы, женщины же сидели на заднице и ждали, что у тех получится. Хотела бы я, чтобы и сейчас было так? Ну уж нет! Баба, вцепившаяся в мужика бульдожьей хваткой, — мерзость, а не человек. Пусть уж лучше будет так, как есть.

Возможно, глупые рассуждения. Ну тогда что?…

С большими сомнениями и явной неохотой нотариус пообещал нам выдать в случае необходимости аванс в счёт будущего наследства, поэтому мы поселились в двух разных гостиницах Лондона: «Гроусвенор» и «Иден Плаза». Первая была более высокого класса и в три раза дороже второй, так что мы с самого начала договорились — будем меняться. Возможно, разумнее было бы поселиться у английских родственников, но мы вычислили степень родства с современным лордом Блэкхиллом и получилось, что он был племянником прабабки Каролины, то есть двоюродным братом нашей бабушки Людвики, то есть нашим двоюродным дедушкой. Далековатая родня, к тому же лорд. Правда, мы тоже графини по женской линии, но все равно.

— Не нравится мне роль бедной родственницы! — упёрлась Кристина. — Лучше уж, тоже будучи аристократкой, отправлюсь с визитом, но жить стану в другом месте, это произведёт более благоприятное впечатление. Ты ведь знаешь этих англичан, они всех иностранцев презирают.

Да, я англичан знала и тоже выбрала независимость в гостинице. Однако нанести визит было необходимо, ведь фамильные архивные документы двухсотлетней давности логично искать в недрах фамильного архива. У нас были документы, доказывающие наше родство с Блэкхиллами, так что с этим трудностей не предвиделось.

— Об алмазе ни слова! — предупредила я. Кристина энергичным кивком выразила полное со мной согласие.

— Правильно, не дай бог, опять скандал разразится, как тот, двести лет назад.

— И с визитом отправится одна из нас. Я!

— Почему ты? — машинально возразила Крыська.

— Ну разве непонятно? Потому что я историк, неважно, что историк-искусствовед. И вот я, будучи историком, решила написать историю рода Нуармонов со всеми их родственными ответвлениями. А род Нуармонов пересёкся с родом Блэкхиллов, это мне стало известно из наших фамильных преданий и благодаря некоторым, чудом сохранившимся архивным документам, в основном письмам. Из них я узнала, что во времена нашей пра— и так далее бабки, красавицы Арабеллы, произошла какая-то непонятная история, хотелось бы понять, что к чему, так что пусть разрешат ознакомиться с бумагами, которые сохранились у них…

Кристина возмутилась:

— Зачем мне по сотому разу рассказывать одну и ту же историю, да ещё во всех подробностях? Я прекрасно все помню.

— На всякий случай. И не во всех подробностях, наоборот, вкратце. А ты слушай да запоминай, не исключено, тебе придётся меня подменить. Итак, решено. С визитом к Блэкхиллам отправляюсь я одна.

— Надо обдумать заранее, как мы станем различаться. Парик, макияж, очки…

— Все равно будем похожи.

— Будучи сёстрами, имеем право. Так и быть, пожертвую собой, буду носить брюки и туфли без каблуков. Могу кроссовки купить…

Я по достоинству оценила самопожертвование сестры. Мы обе любили туфли на высоких каблуках, обуви без каблуков у нас вообще не было. И насторожилась:

— Так ты тоже собираешься с визитом к дальним родственникам?

— Разумеется. Иначе быть не может! — отрезала Кристина. — Почему ты так против этого?

— Чтобы времени даром не терять. Думала — я отправлюсь к дедуле, а ты в библиотеку. Ознакомишься с прессой интересующего нас времени.

— Не горит! Успею и потом познакомиться. Звони дедуле.

— Лучше бы письмом предупредить…

— Спятила! Кто сейчас предупреждает о визите в письменной форме, пусть даже в Англии? Телефон для того и изобрели, чтобы им пользоваться.

Вечером, напялив парик и тёмные очки, я пришла к сестре в гостиницу. Кристина названивала по телефону. В особняке лорда Блэкхилла к телефону подошла не то горничная, не то домоправительница. Кристина представилась дальней родственницей лорда, у которой к нему дело. Оказалось, его светлость пребывает в своей загородной резиденции. Да, у него есть сын, Блэкхилл-младший, живёт отдельно. Нет, ни его телефона, ни телефона загородной резиденции лорда она сообщить не имеет права и просит её извинить.

— Нет так нет! — проворчала Кристина и опять набрала номер справочной. Я сидела и терпеливо ждала.

Домработница Блэкхилла-юниора была не столь сдержанна. Сообщила, что хозяин на работе, вернётся вечером, часиков в восемь, а может, и позже. Кристина опять информировала, что она дальняя родственница, но называть себя не стала. Все равно фамилия им ни о чем не скажет, вряд ли лондонская родня слышала о Нуармонах, а тем более о каких-то Езерских. Ну ладно, айда в библиотеку…

Алмазный скандал разразился в 1858 году, это мы знали. Значит, нужны газеты этого года. И очень скоро выяснилось, что можно было ограничиться газетами только за один месяц, к сожалению, последний. Газеты за одиннадцать месяцев мы просмотрели без толку. И лишь в декабре появилась первая заметка — о похищении драгоценностей в Индии. Написана она была каким-то врагом Восточно-Индийской Компании, ибо автор в завуалированной форме, между строк, охаивал сотрудников этой компании. И у читателя создавалось твёрдое убеждение в том, что сотрудники компании — сплошь воры и мошенники, от которых ничего хорошего и ждать не приходится. Заинтересованные, мы ожидали продолжения, но, к сожалению, было уже поздно и библиотека закрывалась. Мы не унывали, ведь у нас ещё были шансы этим же вечером заловить кузена Блэкхилла.

— Кем он, собственно, нам приходится? — спросила Крыська, выходя на улицу. — Сын двоюродного дедушки…

— В том-то и дело, что он не приходится нам двоюродным дедушкой, — несколько смущённо заявила я. — Двоюродным дедушкой он мог быть только в том случае, если бы был братом нашего дедушки по прямой линии, а он, этот дедушка Блэкхилл, является… минутку, соображу… двоюродным братом бабушки Людвики. Так что нам он приходится троюродным дедушкой. А его сын… Ну до чего же трудно разобраться в этих родственных связях! Сын троюродного дедушки по женской линии…

— И ты намерена это растолковать ему по-английски? — усомнилась Кристина. — Да англичанину в жизни такого не понять!

— Так ведь он не чистокровный англичанин! — защищалась я. — Наполовину англичанин, наполовину француз, да ещё с примесью польской крови. Такой, может, и поймёт.

— Ага, значит, дворняга, — сообразила Кристина. — Что ж, дворняги умнее чистокровных собак, может, и поймёт. Слушай, поехали прямо сейчас! Плевать на все эти условности. А если он ещё не вернулся с работы, подождём, погуляем. Эх, жалко, что ты не на колёсах.

Я возмутилась:

— Ещё чего! С этим их левосторонним движением… Слушай, все-таки неудобно как-то заявляться вот так, не предупредив.

— Ещё чего! — как эхо отозвалась Кристина. — Ведь мы же не собираемся за него замуж. Впрочем, он может оказаться и женатым. А что без предупреждения — нет худа без добра. Увидев таких невоспитанных иностранок, захочет поскорее от них избавиться и сразу скажет все, что нас интересует.

— Да интересует-то нас всего лишь телефон загородного дома его папаши. Ну да ладно, поехали, а позвонить можем и из ближайшего автомата, чтобы соблюсти приличия. А пока давай ищи сортир!

— Это ещё зачем?

— Нужно же нам переодеться. Ведь я должна быть самой собой. И ты, заменяя меня, тоже будешь выглядеть нормально.

Объяснение убедило Кристину, и в удобном туалете мы немного изменили внешность. Я отдала сестре волосы, очки, стёрла с губ яркую помаду. Кристина сделала пошире брови. И все равно мы были кошмарно похожи, хотя уже кое-какая разница просматривалась.

Дом кузена оказался очень большой, роскошной виллой недалеко от Хэмптона. На станции мы взяли такси. По дороге решили — звонить не станем, а то ещё велит нам приезжать послезавтра или даже через неделю, а нас уже время поджимало. Так что лучше использовать эффект внезапности, пусть уж считает нас деревней, если ему захочется.

Нам повезло. В тот момент, когда я расплачивалась с таксистом, а Кристина была занята поисками звонка на калитке сада, подъехал «мерседес», перед которым распахнулись въездные ворота. Не дожидаясь сдачи — таксист копался в куче пенсов — мы с Крыськой поспешили вслед за «мерседесом». Нет, не бросились бежать подпрыгивая, а проследовали с достоинством, но медлить не стали. Что ж, деревня так деревня.

«Мерседес» тоже вёл себя спокойно, не протестовал, а подъехал к гаражу и остановился. Сидящий внутри мужчина заставил с помощью дистанционного управления подняться ворота гаража, но въезжать в гараж не стал. Должно быть, мы явились уж слишком диссонирующим элементом. Хлопнула дверца, водитель вышел из машины. Ещё раз хлопнула дверца, с другой стороны из машины вышла особа женского пола.

Вот интересно, как родственник начнёт разговор с нами. Известно, что на протяжении веков англичане испытывали трудности в общении с людьми, которых им не представили. Наш кузен, хотя и жил уже не во дворце, явно душою оставался в высших сферах. Так какими же будут его первые слова, обращённые к нам?

И мы их услышали, просто прелестные слова!

— Прошу покинуть частные владения!

— А мы бы не стали тебя вышвыривать, появись ты у нашего дома! — с места ответила Кристина, наголову побивая его оксфордский акцент. — У нас принято гостеприимно относиться к родственникам.

— Даже если они появляются внезапно, предварительно не предупредив! — с достоинством добавила я.

Кузен остолбенел и, похоже, лишился дара речи. Дама, явно супруга, дара не лишилась.

— Родственники?!…

Пришлось взять в свои руки общение с вновь обретённой роднёй, как бы ни было малообещающим начало.

— Ведь вы мистер Блэкхилл, не правда ли? Мы разыскиваем нашего кузена, Уильяма Блэкхилла. Извините, что явились без разрешения. Степень родства будем тут выяснять или все-таки пригласите нас в дом? Хотя газон у вас прекрасный, ничего не скажу…

Из двери выглянуло нечто похожее на лакея. Возможно, ощутив за спиной подкрепление, хозяин осмелел и решился пригласить нас в дом. В случае чего сила на их стороне…

Документы нашей пра— и так далее бабки Юстины я приготовила для того, чтобы предъявить их двоюродному дедушке сэру Блэкхиллу, он для нас был ключевой фигурой. Однако вот пригодились. Выглядели документы солидно, а держала я их в специально купленном для этой цели элегантном бумажнике. Ясное дело, копии, не оригиналы. Для того чтобы возить с собой оригиналы, наклеенные на твёрдый картон, мне бы понадобился чемодан.

Уильям Блэкхилл слышал о своём прадедушке Джеке Блэкхилле, доводилось ему слышать и о том, что данный Джек женился на иностранке. Правильно, у них сначала родилась дочь, а потом сын, об этом свидетельствуют документы из фамильного архива. Причём дочь, кажется, покинула Англию, вернулась в родную по материнской линии Францию, где, разумеется, имела право завести потомство…

Для того чтобы все это восстановить в памяти, Уильяму потребовалось немало усилий. Ничего, восстановил с нашей помощью и был вынужден согласиться с нами — мы и в самом деле родня. Поэтому в изысканных выражениях извинился за неласковый приём и, похоже, всерьёз задумался над тем, не пригласить ли нас к ужину. Сомнения и колебания явственно отражались на лице кузена. Я сняла тяжесть с его души, разъяснив причину нашего визита. Слезла наконец с генеалогического древа и поведала о том, что, будучи историком, в настоящее время работаю над эпохальным трудом о самых известных родах Европы, прослеживаю их историю на протяжении веков, в связи с этим роюсь в архивах и т.д. По глазам жены, напряжённо следившей за нашим разговором, я поняла — напряжение спало, а милый кузен Уильям так прямо расцвёл в улыбках. Ну разумеется, такой архив у них хранится, но у отца, не у него. Отец наверняка с пониманием отнесётся к нашей просьбе, такое внимание к истории рода обрадует старика, все правильно, всего лишь лет сто назад титул перешёл к боковой ветви. Вроде бы сын третьего брата скончался, не оставив потомков…

Тут кузен запнулся, и я прекрасно понимала почему. Потому что добрался до той самой, сверхчеловечески прекрасной Арабеллы и вспомнил об алмазном скандале.

— Разумеется, — заикался кузен, — полагаю… надеюсь… некоторые малозначительные детали истории нашего рода… и так далее… Всегда, знаете ли, возможны ошибочные трактовки, так что… надеюсь, не обо всем следует знать широкой общественности. О да, вот правильная формулировка — ошибочная интерпретация, а ваша работа, ваш труд, уважаемая, как раз очень удобная возможность расставить все по своим местам!

Я охотно согласилась с его мнением, хотя и не была уверена, что наши точки зрения совпадут. Наши интерпретации, если воспользоваться его удачной формулировкой. Мне намного важнее в данный момент было получить номер телефона загородной резиденции двоюродного дедушки, я уточнила — да, да, звонить можно без церемоний, впрочем, он сам тоже позвонит отцу, предупредит в нашем звонке (о, вы так любезны!) и стала прощаться. Больше нам нечего было здесь делать.

Кристина вела себя смирно, в наш разговор старалась не вмешиваться, лишь изредка обменивалась парой слов с супругой кузена. Хозяева не стали нас задерживать, хотя, признаю, прощание было несколько теплее встречи. Лакей, а вероятнее, слуга широкого профиля, отвёз нас на станцию в машине Блэкхиллов.

— Есть хочется страшно! — раздражённо произнесла Кристина, на всякий случай уже после того, как мы вылезли из машины. — Ты можешь себе представить, чтобы у нас в подобном случае даже чаем не напоили?

Я нашла оправдание негостеприимству хозяев:

— Наверное, сами были жутко голодны, вот и поспешили избавиться от нас. Что же касается гостеприимства, не уверена… Заявись кто ко мне нежданно-негаданно, чем бы я стала его угощать? Ведь у меня лишь сыр да яйца в холодильнике…

— И вино, я видела. А кроме того, сама сунула в твой холодильник упаковку ветчины в целлофане. И вроде бы завалялись заплесневелые сухие хлебцы. К тому же у нас нет прислуги, и вообще я имею в виду дом бабушки!

— Ну, у бабушки им был бы обеспечен великолепный ужин. А сейчас едем к тебе, в моем отёле нет ресторана. Прекрасный отель для тех, кто сидит на диете.

— Переоденемся?

— А зачем? Пусть меня принимают за тебя, ведь наверняка не помнят, как ты была одета. А уйду уже будучи сама собой, твоя гостья. Как её зовут?

— Ты о ком?

— Да о нашей тётушке или как её называть? Ну, жене кузена Уильяма. Может, случайно знаешь?

— Разумеется, знаю, и вовсе не случайно, с самого начала спросила, как её зовут. Шейла. Не ради красоты на ней женился, это понятно. Вылитая лошадь, ты не находишь?

— А это из-за зубов. Слушай, как думаешь, почему они так себя вели? Как-то насторожённо… Не по отношению к нам, ведь потом раскрахмалились, значит, такое отношение вызвано не нами. Как будто что-то стерегли…

Уставившись в окно вагона на проплывающий мимо пейзаж, Кристина задумалась. Я тоже. Помолчали, ещё раз прокручивая в памяти детали недавней встречи.

— Знаешь, ты права. На фамильную тему кузен говорил без опасений, свободно, ну, за исключением той самой алмазной истории, оно и понятно, щекотливая тема. А обо всем остальном — уж так сдержанно, уж так осторожно, словно боялись, как бы о чем не проговориться. Как бы ничего лишнего не брякнуть. И кажется мне, оба боялись, как бы ненароком не пригласить нас… все равно на что. На ужин ли, на ночлег…

— Может, так оно и было?

— Точно так, теперь я не сомневаюсь! О, вспомнила. Видимо, тогда, в разговоре, испытала такое же чувство, и что-то мне шепнуло сказать им, что мы остановились в гостинице. Да, да, именно тогда и расслабились. Попроще сделались и даже предложили доставить на своей машине на станцию.

Позже, когда мы побольше узнали об английских родичах, выяснилось, что наша догадка оказалась правильной. Кузен Уильям с супругой Шейлой составляли на редкость дружную пару скупердяев. Вот уж подобрались… Охотнее всего они поселились бы в собачьей будке и питались сухим хлебом и наверняка очень страдали из-за необходимости жить в большом доме и содержать прислугу из двух человек. Их положение в обществе делало невозможным отказ от такого расточительства. И очень может быть, прежде чем предложить нам машину, подсчитали, что бензин обойдётся дешевле, чем заказ такси по телефону. Отцу же кузен наверняка позвонил с работы. Узнали мы об этом от дедушки, презиравшего сыночка и его благоверную.

Троюродный дедуля встретил нас совсем по-другому, с ходу предложив поселиться у него и жить, сколько сами пожелаем. Это ещё тогда, когда мы позвонили ему, с тревогой ожидая, как он примет нас.

— Я тоже еду! — заявила Кристина, обнадёженная ласковым приёмом. — Не волнуйся, для отличия могу прилепить на нос пластырь, но не допущу, чтобы ты одна шлялась по историческим апартаментам и купалась в роскоши!

— А библиотека? — пыталась возразить я.

— А мы управимся с ней за день. Пойдём вместе, уже знаем, где искать. К дедуле же поедем на следующий день.

— Ну ладно, как знаешь. Но сегодня я живу в твоей гостинице! Хватит с меня, намучилась в своей. К роскоши надо привыкать!

Троюродный дедушка прекрасно сохранился: высокий, худощавый седовласый джентльмен. Принял он нас в библиотеке, глянул на Кристину и заявил:

— Не нужны мне никакие удостоверяющие личность документы. У меня есть глаза, и я пока прекрасно вижу без очков. Пошли, девочки, покажу вам одну вещь.

И, не давая вставить слова, потащил нас в салон. Был ясный полдень, большую гостиную заливал солнечный свет. Дедуля остановился перед одним из множества портретов, украшавших стены.

— Ну, что скажете? — взволнованно воскликнул он, чрезвычайно довольный собой. — Вглядитесь хорошенько, это одна из наших общих прабабок. Арабелла Блэкхилл. А зеркало за вашими спинами.

Взглянула я на Арабеллу и, потрясённая, повернулась к Кристине. Господи боже мой!

На сей раз переоделась Кристина. На голове у неё был рыжий парик, цвета молодых каштанов, освещённых солнцем. На изгибах локонов, рассыпавшихся по плечам сестры, вспыхивали красные огоньки. Кристина надела зеленую блузку со стоячим воротничком и декольте спереди, в ушах покачивались зеленые же клипсы. Пластырь на нос сестра не стала прилеплять, но немного изменила форму бровей. И выглядела теперь точь-в-точь как Арабелла на портрете! Да что я говорю, это был портрет Кристины, вот только неизвестно, когда и кто успел его написать?!

А дедушка потирал руки от удовольствия, словно такое сходство было именно его рук делом, и только знай приговаривал:

— И вы хотите, чтобы я требовал от вас документы? Сынок мой никак ослеп, ведь он же знает этот портрет.

— Ах, как она прекрасна! — вырвалось у Кристины.

— А разве ты не прекрасна, дитя моё? — подхватил дедушка. — Обе вы прекрасны. — И повернувшись ко мне, милостиво добавил:

— И ты тоже похожа на Арабеллу, хотя и не в такой степени, как твоя сестра. Но очень, очень! Ах, как я рад вас видеть! Ведь прабабка Арабелла была выдающейся личностью, хоть и англичанка, и мне приятно видеть её живой.

Вот, пожалуйста, какую все-таки большую роль в нашей жизни играет его величество случай! За сходство с Арабеллой дедуля с первого взгляда полюбил нас, и родственно-дружеские отношения были установлены в одно мгновение. И мы его полюбили, да и как было не полюбить? Возможно, все-таки в нас и в самом деле сохранились какие-то гены Арабеллы? Вот только теперь придётся постоянно ходить в рыжем парике, тут уж никуда не денешься. Ну да ничего, будем меняться.

Документы я все же предъявила. После ужина, к сожалению, типично английского, то есть средней пакости. Приходится удивляться, что среди англичан попадаются и толстяки. Как от такого можно растолстеть?

Дедуля все же ознакомился с бумагами, хотя было видно — делает это лишь из любопытства. Старичку очень хотелось узнать, как же сложилась судьба потомков Яцека, извините, Джека и Юстины, основоположников теперешней фамильной ветви. Моё желание создать исторический шедевр дедуле чрезвычайно понравилось, он обещал завтра же предоставить в наше полное распоряжение все фамильные архивы вплоть до средних веков. При этом дедуля недвусмысленно изъявил надежду на то, что я стану усердно работать с архивом, он же сможет вволю наслаждаться обществом Кристины-Арабеллы.

Естественно, поселились мы в резиденции.

Перед сном Крыська пришла в мою комнату.

— Нет, я спячу! — гневно заявила она. — Дедуля мне нравится, иначе и быть не может, но сколько времени придётся ходить в парике? От него, проклятого, голова преет!

— Так ведь ты сама этого хотела! — ехидно заметила я. — Ну вспомни, я ещё возражала против таких волос. Сейчас признаю — напрасно. А теперь ничего не поделаешь. Уж пострадай за общее дело. И утешься тем, что ты так же прекрасна, как и прославившаяся своей красотой Арабелла Блэкхилл.

— Пользы мне от этого! Наследницей все равно не стану, тут уж Уильямчик колодой путь преградил. Слушай, не валяй дурака, придумай, чем бы я могла заняться в архиве. В конце концов, читать я умею. И даже писать. А что надо искать — и без тебя знаю. Дай мне хоть один денёк отдыха!

Вообще-то она права. В конце концов, мы составляем одно целое, занимаемся общим делом, нечестно сваливать на одну из нас такую нелёгкую роль. Даже если Крыська по темноте своей что-то в архиве и не заметит, можно задержаться у дедули подольше, чтобы я смогла наверстать упущенное. Это на худой конец. Ведь пребывание в резиденции нам ничего не стоило, так что можно позволить себе пожить и подольше.

— Хорошо, послезавтра, — решилась я. — Надеюсь, завтрашнего дня мне хватит, чтобы разобраться в макулатуре. А один день уж как-нибудь выдержишь. Только прошу тебя, тоже не бездельничай. Хотя бы постарайся запомнить, о чем вы с дедулей говорили, чтобы мне потом не выглядеть склеротичкой, когда поменяемся ролями. Да и тебе тоже, так что хотя бы для себя постарайся.

— Ну хватит, заладила! Постараюсь…

Проведя в лондонской библиотеке целый день, мы весьма пополнили наши познания в нужной области. Просидели до закрытия, но улов был стоящий! Я принялась уговаривать Крыську остаться в Лондоне ещё на день, чтобы покопаться в полицейских архивах. Ведь некий инспектор Томпсон расследовал дело о самоубийстве полковника Блэкхилла, а в некоторых газетных публикациях упоминалось ещё о скоропостижной смерти экономки полковника. Газетчики со свойственной им склонностью к сенсациям всячески намекали на проклятие, тяготеющее над домом Блэкхиллов. Чрезвычайно, чрезвычайно интересно.

Что же касается алмазной истории, то пресса преподносила её аж в четырех версиях, причём автор каждой из них клялся и божился, что только он сообщает почтеннейшей публике правду и только правду. Бесценный алмаз то пропадал в Индии, то плыл на корабле в Англию, несчастный полковник то его коварно похищал, то, напротив, благородно охранял. Один из журналистов утверждал, что некий ювелир видел его собственными глазами, только из публикации было неясно, где видел: в Англии, во Франции или в Голландии. Связующим элементом во всех этих противоречивых сообщениях был инспектор Томпсон. Если бы он был жив, стал бы для нас бесценным источником информации. К сожалению, полицейский инспектор Томпсон давно скончался, полицейские инспекторы тоже смертны. Но я напирала на то, что у инспектора тоже могли быть потомки, которые тоже могли относиться с уважением к старым бумагам, тем более касающимся такой нашумевшей истории. Наверняка они где-то есть, надо только найти их.

Злая как сто тысяч чертей, Кристина огрызнулась:

— Мне ничего не стоило бы найти их, будь они закодированы в памяти компьютера. Это ты у нас специалист разыскивать старьё по подвалам, чердакам и сейфам. Я для этого слишком современна. Так что поищи себе сама!

— Нам сама! — поправила я. — Чтоб тебе лопнуть, такой современной!

И ничего с ней не поделаешь, хотя читать она в самом деле умела. Я даже удивлялась, как легко мы справлялись с английским. Обе в равной степени обладали способностями к языкам. Овладев греческим, я потом как-то незаметно усвоила и датский, Кристина занималась одновременно венгерским и финским, утверждая, что они очень похожи и просто сами просятся, чтобы их изучать одновременно.

Освободившись на следующий день от сестры и дедули, дрожа от предвкушаемого наслаждения, я расположилась в библиотеке дедулиной резиденции и с головой погрузилась в фамильные архивы. Любила я копаться в старинных бумагах. Нет, это слабо сказано. Обожала! Мне доставляло глубочайшее наслаждение проникать в прошлое, выковыривая из него вроде бы незначительные детали, но именно они воскрешали давно минувшие годы, делали их живыми и яркими, позволяли зримо представить отшумевшую жизнь во всех её красках и звуках.

Я раскопала интересные вещи. Брачный контракт и свидетельство о браке Арабеллы с полковником. Выяснилось — приданого у неё не было, полковник взял её, можно сказать, в одной рубашке. Что ж, теперь, когда я видела портрет Арабеллы, я не удивлялась. Вот письма Арабеллы к сестре, посланные из Индии. Непонятно, почему эта корреспонденция оказалась у Блэкхиллов, в их фамильном архиве. Возможно, передали их туда уже после смерти полковника, ведь откровения в письмах супруги явно не предназначались для мужа.

Да, становилось ясно — мужа Арабелла терпеть не могла и всячески старалась ему навредить. А вот письмо, адресованное Арабелле, дорогой тётушке. Написано племянником полковника, совершенно ошалевшим от любви к этой тётушке. Головой ручаюсь — это письмо оказалось в архиве тоже уже после смерти полковника. И второе свидетельство о браке прекрасной Арабеллы с этим племянником. Разумеется, сохранились и свидетельства о смерти полковника, и его предсмертное письмо, объясняющее причины, заставившие покончить самоубийством.

С величайшим вниманием читала я и перечитывала это потрясающее письмо.

Нет, этот человек не крал алмаз. Напротив, делом чести почитал охрану бесценной реликвии. И охранял её долгое время. Тихо, без шума, втайне от всех. Поселился недалеко от храма, где хранился алмаз, и делал все, чтобы никто не узнал о его местонахождении. Когда на полковника пали подозрения в столь гнусном преступлении, он нашёл единственный выход для честного человека — смерть.

Тогда кто же свистнул драгоценность?

Я сразу же подумала об Арабелле. Раз полковник проживал рядом с тем самым храмом, значит, она тоже. И происходи дело не в девятнадцатом веке, в его первой половине, а в наши дни, я непременно заподозрила бы её. Ведь юная Арабелла всей душой хотела сделать гадость супругу. А как? Лучше всего — ударить по самому больному месту полковника, кичившемуся своей честью и незапятнанной военной карьерой. Ударить исподтишка по этому самому месту — прекрасная идея! Но вот могла ли Арабелла её осуществить? Черт их знает, какие там, в Индии, создались обстоятельства, может, и могла.

Хотя, с другой стороны, похитить алмаз мог и другой человек, солдат, скажем, или какой-нибудь слуга полковника. Хотя вряд ли, прислуга у него была из местных, не стали бы грабить храм. И вряд ли алмазный скандал разразился бы в Англии, если бы алмаз похитил кто-то из индусов. Наверняка у сэра Мэтью были основания бросить тень на полковника.

Да, прабабка Арабелла заинтриговала меня по-страшному. С такой красотой ей ничего не стоило соблазнить, скажем, жреца храма, не говоря уж о подкупе. И что, завладела алмазом, а дальше? Дальше-то куда он девался? Завладей им Арабелла, алмаз непременно со временем всплыл бы в семействе Блэкхиллов, даже если они передавали его втайне из поколения в поколение. Пусть через сто лет, но выскочил бы. За давностью лет можно было бы уже воспользоваться сокровищем, рискуя разве что… Чем рискуя? Судебное преследование давно прекращено, вот разве только Нуармоны выразили бы протест, ведь камень принадлежал одному из них в качестве возмещения за пресловутую госпожу де Бливе…

Ну никак не могла я отвязаться от Арабеллы Блэкхилл, хотя и трудно было представить, как в начале девятнадцатого века высокопоставленная английская леди крадёт драгоценный камень из индийского храма. Не могла снять с неё подозрения. Ладно, предположим, преступление совершила она, что нам стоит…

Испытав на мгновение радость при мысли, что завтра станет над этим ломать голову Кристина, я опять взялась за архивные документы. Вот копия письма к наследнику неизвестной мне Эммы Дэвис, скончавшейся скоропостижно. Наследник, кажется племянник, получил совершённый пустяк. Впрочем, в те времена сумма, оставшаяся после Эммы Дэвис, не была таким уж пустяком. Надо бы выяснить, чем занималась упомянутая мисс Дэвис в доме наших предков.

Пришлось основательно покопаться в архиве. Хорошо, предки ничего не выбрасывали. Обнаружилось множество счётов, расписок, записей. Вот, скажем, составленный мисс Дэвис перечень отданного в стирку белья. Ага, значит, безвременно почившая Эмма Дэвис была кем-то вроде домоправительницы или экономки в доме полковника Блэкхилла. Точнее, в замке. Постой-ка, вроде бы я уже встречала эту фамилию. Где?

Села, подумала, поднапрягла память и вспомнила — ну как же, ведь как раз об этом неприятном случае упомянул полицейский инспектор Томпсон, очень ему не понравилось тогда, что к смерти полковника примешалось ещё дело о внезапной кончине экономки. Что-то больно быстро экономка последовала за хозяином.

Пришлось заняться изучением хозяйственных документов. Вот целая кипа аккуратно сложенных и даже перевязанных ленточкой тетрадей крупного формата. Надо же — в хронологическом порядке! Чего там только не было! Кроме счётов и квитанций, всевозможных реестров и описи господского имущества обнаружились «расчётные ведомости», в отдельных графах которых фигурировали фамилии слуг, должность, размер жалованья, вычеты за нанесённый ущерб и прочее. Поскольку хронологически первые тетради из этой стопки совпадали с возвращением полковника из Индии, я занялась ими с должным вниманием. Были, правда, и более ранние хозяйственные записи, разрозненные, которые я пока отложила, займусь ими потом, если понадобится. Оставила, так сказать, на десерт, ведь они мне не пригодятся в моем историческом расследовании, изучу для приятности, а не из чувства долга. Сейчас же надлежало разыскать следы фамильного алмаза. Все хозяйственные записи в толстых тетрадях, все ведомости заполнялись одной рукой — несомненно, мисс Дэвис… Изменения совпали со днём её смерти. Записи стала делать её преемница, а из списка прислуги имя Эммы Дэвис вычеркнули. Преемницей стала старшая горничная, не такая образованная, как мисс Дэвис, в сделанных ею записях то и дело встречались орфографические ошибки, но, по-видимому, лицо, достойное доверия господ.

Господа, похоже, не любили менять прислугу, за десять лет беспорочной службы мисс Дэвис не произошло никаких изменений. Нет, минуточку… Произошли-таки: появилась личная горничная прабабки Арабеллы, судя по имени и фамилии, — француженка. Из списка прислуги её вычеркнули через три месяца после скоропостижной смерти Эммы Дэвис. Неясно, уволили или сама ушла, хотя вряд ли сама, ведь согласно записям, она зарабатывала большие деньги, почти столько же, сколько и камердинер полковника…

Горничная-француженка привлекла моё внимание, хотя никаких особых поводов для этого не было. Я снова принялась изучать расчётные ведомости, теперь уже выискивая относящиеся к француженке Мариэтте, и убедилась в том, что девушка покинула семейство Блэкхиллов по собственной воле. Вот запись о том, что при расставании с Англией она получила вознаграждение от господ в размере двадцати фунтов. Полтора века назад это были огромные деньги. Следовательно, с Блэкхиллами и Англией рассталась добровольно, интересно почему… Доходы в хозяйственных книгах записывал лично полковник, секретаря у него не было, это я установила. Почти целый год после смерти хозяина в книге царил беспорядок: видимо, вдова попыталась записывать доходы и расходы по дому, но делала это уже не так скрупулёзно, как ранее супруг. Из чистого любопытства я пролистала страницы, сверилась с датами. Так, дальше записи снова приобрели божеский вид. Нет, секретаря по-прежнему не было. Выходит, Джордж Блэкхилл номер два лично продолжил начатое дядюшкой. И ничего особенного в доходах не проявилось, семейство не разбогатело. То есть все время было довольно богатым, но никаких финансовых скачков, расходы и доходы принципиально не менялись. Если у них алмаз и был, они не воспользовались им, не продали.

А вот был ли?

Оставив хозяйственные книги, я переключилась на корреспонденцию. За интересующий меня период сохранилось всего несколько писем: от сестёр Арабеллы, соболезнования в связи со смертью её супруга от разных лиц, через год — два-три поздравления с новым браком и намного больше — с рождением сына. Весьма интересным оказался черновик письма Арабеллы одной из сестёр. Дело в том, что в этом письме говорилось о причинах ухода французской горничной Мариэтты. Правда, в основном Арабелла жаловалась на трудности с подбором новой горничной, но мимоходом упомянула, что Мариэтта покинула её ради своего жениха, отыскавшегося через много-много лет. И вот девушка возвращалась во Францию, чтобы выйти замуж. Черновик читать было трудно, написано небрежно, многое перечёркнуто, намучилась я порядочно, расшифровывая сокращения, но, во всяком случае, одну загадку я разгадала.

На пачку перевязанных розовой ленточкой нежных писем жениха, будущего супруга номер два, я лишь бросила взгляд. Не стала просматривать и документацию, относившуюся к процедуре получения вторым супругом лордовского титула после смерти его старшего обладателя. Зато прямо-таки набросилась на большой конверт с надписью «От инспектора Томпсона».

До самого вечера, не помня себя от волнения, читала я и перечитывала потрясающий детектив. Даже побежала смотреться в зеркало — правда ли, что горят щеки. И в самом деле пылали. Я отказалась от ленча и обеда. Оторвал меня от захватывающего чтения лишь приход дедули с Кристиной.

Сестре хватило одного взгляда на меня.

— Ну? — жадно спросила она.

— Пока ничего тебе не скажу. Кое-какие соображения появились, почитай сама, интересно, появятся ли у тебя такие же. Не исключено — я оптимистка и выводы мои слишком уж далеко идущие.

— Я тоже оптимистка, — возразила Крыська. — Ладно, подожду. Завтра я сажусь за архив, а ты станешь Арабеллой. Скажи спасибо, я оказала тебе услугу.

— Какую? — насторожённо поинтересовалась я.

— Пообещала завтра дедуле описать в подробностях замок Нуармонов, его мебель и библиотеку. Разумеется, имея в виду тебя. Ведь антики по твоей части. Ещё тебе предстоит конная прогулка, но ведь ты тоже умеешь ездить верхом.

Что же, это и в самом деле была большая услуга. Я не осталась в долгу и проинструктировала сестру, на что следует обратить внимание, а что из фамильного архива можно и проигнорировать. Особый упор сделала на то, чтобы инспектора Томпсона оставить на закуску. Мне представлялось целесообразным, чтобы мы обе шли одним и тем же путём.

— А откуда он там вообще взялся, этот Томпсон? — спросила Кристина, спускаясь вслед за мной в столовую. — Вроде бы в число наших предков не входит.

— А вот это я тебе, пожалуй, объясню, чтобы ты не тратила время понапрасну. Инспектор Томпсон умер в глубокой старости. Наследовал его имущество внук. Из благодарности к деду оставшиеся после того бумаги разослал заинтересованным лицам.

— А мог бы начать писать детективы…

— Может, не было у него способностей к писательскому ремеслу. Судя по письмам, для него две толковые фразы написать — труд был адский. Не придирайся, спасибо, что поступил именно так. Разбирая бумаги усопшего дедушки, увидел, что целый портфель относится к делу о самоубийстве полковника Блэкхилла, и отослал эти бумаги родственникам полковника, пусть делают, что сочтут нужным. А они ничего не стали делать, все сохранили в целости. Так что ты почитай повнимательнее, а потом как-нибудь улизнём от дедули и пообщаемся.

— Улизнёшь от него, как же! — вздохнула Крыська. — Сама убедишься.

— На худой конец, пообщаемся ночью.

Так оно и получилось…

Ездить верхом мы научились ещё в детстве. И я с большим удовольствием отправилась с дедулей на экскурсию. Попутно выполнила обещание, данное ему Кристиной. Честно сказать, я ей была очень благодарна. О мебели в нуармонском замке я бы могла написать докторскую диссертацию, дедулю же эта тема явно интересовала. Так что мы с ним провели замечательно весь день, потом уже втроём — замечательный вечер. Выяснилось, что завтра опять втроём проведём замечательное утро, а что касается завтрашнего дня, то дедуля, ясное дело, желал его провести с той из нас, кто так похожа на Арабеллу… Правда, мы уже немного запутались и не сразу припомнили, кто же из нас главная Арабелла.

Нельзя сказать, что нам уж так неприятно было общество деда. Симпатия, зародившаяся с первой же встречи, ещё возросла из-за его отношения к собакам. Собаки заполняли громадный дом и чувствовали себя хозяевами. Не всегда позволяли они согнать себя с дивана или кресла, и нам часто приходилось усаживаться на недогрызенной кости, а утром выяснялось, что одна из собак затесалась незаметно в спальню и будила чуть свет свою жертву, нежно вылизывая ей лицо. Нам это не очень мешало, собак мы любили.

Итак, для себя у нас оставалась лишь ночь.

— Начинай! — приказала я в первую же ночь, после того как Кристина тоже ознакомилась с фамильным архивом Блэкхиллов. — Надо обсудить все, пока мы ещё живём здесь. Вдруг ещё придётся покопаться в бумагах.

— Французская горничная! — не задумываясь выпалила Кристина. — Подтверждаю свою первоначальную концепцию: алмаз спёрла Арабелла. А горничная Мариэтта — единственный человек, уехавший отсюда. Как-то ей удалось обнаружить его у прабабки и свистнуть. А перед отъездом прикончила экономку.

Я энергичными кивками подтверждала каждое слово сестры.

— Все так, ну а теперь давай поподробнее, может, именно из подробностей извлечём какую дополнительную пользу.

— А если в подробностях, то история с ключом говорит сама за себя. Кто-то пробрался в комнату экономки, крепко спавшей по принятии опиума. Знаешь, у этого инспектора определённый писательский талант, так описал происшедшее, что я словно воочию все увидела. Наверняка несчастная домоправительница или что-то знала, или о чем-то догадывалась, во всяком случае была для француженки опасна. Может, заметила, как та алмаз крала.

— А ты не считаешь, что экономку прикончила собственноручно прекрасная Арабелла? Вдруг та узнала про алмаз.

— Это ты уже напридумывала. Ведь видела же счета Арабеллы, наша прародительница была не из предусмотрительных. После смерти полковника… Слушай, он тоже был нашим предком?

— К счастью, нет. Остался в стороне.

— Очень хорошо, значит, могу из-за него не переживать, а то он мне очень несимпатичен. Судя по всему, в том числе и по его письмам, закоснелый служака, начисто лишённый эмоций. После его смерти Арабелла наверняка себя не помнила от счастья, перед нею открывалась новая жизнь, стала бы она впутываться в преступление? Раз уж, наплевав на общественное мнение, сочеталась новым браком в рекордно короткий срок, значит, скандалом её не испугать. А чем ей ещё могла быть опасна домоправительница? Если и шантажировала, так только угрозой вызвать скандал. Нет уж, не придумывай дополнительных версий.

— Да я просто лишний раз проверяю свою, вот и пытаюсь её подвергнуть сомнению. Целиком и полностью согласна с тобой. Слишком уж просто все получается. Вот мы додумались, почему же, например, сэр Мидоуз не мог догадаться? Арабелла ему и в голову не приходила.

— А все потому, что в те благословенные времена дама из общества была вне подозрений. К тому же такая красавица. Как знать, может, он тайно был в неё влюблён? — заметила Кристина, открывая банку живецкого пива. — Как хорошо, что мы наткнулись на магазин с нашим пивом! Ихнее просто помои. Остальное я затолкала в кухонный холодильник. Прокралась в кухню, надеюсь, никто не заметил.

— А если даже и заметили, какая разница. Все равно у них уже сложилось мнение об иностранцах.

— Так на чем мы остановились?

— На том, что Арабеллу Мидоуз не подозревал. И все равно заставил инспектора Томпсона с особым вниманием провести расследование. Ни с того ни с сего вдруг умирает здоровая, ещё не старая женщина. И тут я согласна с тобой — это дело рук горничной.

— Сообразительная девушка! — похвалила Кристина француженку, поставив на стол опорожнённую банку из-под пива и загладывая в записи инспектора. — Видишь, она давала показания первой. Вот, все записано. Мариэтта Гурвиль очень умело преподнесла полиции депрессию мисс Дэвис. Настолько убедительно, что остальные слуги знай повторяли версию француженки. И об опии она упомянула. Направила следствие, так сказать, в нужное русло.

— И не сразу сбежала! — подхватила я. — Переждала сколько надо и уехала открыто, к тому же получив от хозяйки дополнительное вознаграждение. Из чего следует — возвращаемся во Францию. Поищем Мариэтту Гурвиль. Вот только как? По кладбищам походим?

— Ослепла ты, что ли? — возмутилась сестра. — Этот славный английский сыщик записал её адрес. Правда, всего один раз, и не исключено, что эта ловкачка просто голову ему морочила, но все же зацепка. Вот, гляди. Франция, какая-то деревушка…

— Две мировые войны и одна франко-прусская…

— И все равно, с чего-то начинать ведь надо?

Я задумалась. А подумав, стала рассуждать вслух:

— Прабабка Клементина изо всех сил старалась убедить нас в том, что алмаз существует. Не пропал, «он есть!». Мы с тобой пришли к выводу, что сам собой из Индии до Европы не добрался, его выкрала из храма и привезла в Европу Арабелла… О храме все упоминают… об Арабелле никто. Её мы сами вычислили. Она на нашей совести.

— Потому что самая подходящая кандидатура.

Я кивнула и потянулась за пивом, очень оно помогало думать. Увы! Придётся сходить за новой банкой, надеюсь, в доме все уже спят.

— Сейчас спущусь за пивом, — пообещала я. — А из материалов расследования инспектора Томпсона делаю вывод — произошло убийство.

— Я тоже, — подтвердила Кристина.

— Странно, что сам инспектор не сделал такого вывода.

— Так он же не знал об алмазе. Мотива у него не было.

— Пожалуй, ты права. А я-то голову ломаю! Ну конечно же, не видел он никаких причин для убийства мисс Дэвис. Никто потом не сбежал, никто не сорил деньгами. Ничего не было украдено, а опий в ту эпоху входил в моду. Были у инспектора кое-какие сомнения, он пытался их как-то объяснить и отступился. Ну ладно, с инспектором все ясно. Пошли дальше. Итак, считаем, Мариэтта вернулась во Францию с алмазом, ведь как-то он должен был оказаться во Франции. Разумеется, и прабабка Каролина, и мы можем ошибаться по всем линиям, ведь она алмаза никогда не видела, а только располагала о нем некоторыми сведениями. Но ведь мисс Дэвис погибла насильственной смертью, а это о чем-то говорит…

— Послушай, вот чего я не понимаю, — перебила Кристина. — Почему Арабелла не подняла шума? Если обнаружила пропажу алмаза?

— Могла обнаруживать сколько влезет, но кричать бы не стала. Да ты вспомни, какой совсем недавно разразился алмазный скандал, стала бы она себя разоблачать? А может, со свойственной ей беспечностью и не стала переживать, обнаружив кражу алмаза. Нет, пусть наша Арабелла беспечна и легкомысленна, но ведь была женщиной умной, зачем ей вить верёвку на собственную шею? Женщина, которая довела до самоубийства мужа, этого благородного, честного служаку… Да, такого бы ей общественное мнение не простило! А тут ещё наклёвывался второй брак, с любимым человеком. Как знать, вдруг этот второй Джордж Блэкхилл проявил бы моральную щепетильность и отказался брать в жены такое чудовище? А если пропажу алмаза обнаружила не сразу, а позднее, тем более не стала поднимать шум. У неё был уже сын, следовало подумать о добром имени ребёнка, наследнике славного титула.

Кристина согласилась со мной:

— К тому же Арабелла не жила в бедности, так что и настоятельной необходимости, в деньгах не было. Иоаська, ты куда-то гнёшь. Ну, выкладывай.

— И в самом деле, мучит меня одна вещь, — призналась я. — Погоди минутку, слетаю все же за пивом, очень хорошо под него думается.

Спускаясь и поднимаясь по лестнице, я успела сформулировать пока не очень и для меня самой убедительное соображение.

— Полагаю, Мариэтта не могла пропасть с концами, — начала я, прихлёбывая пиво. — Нет, не затерялась вместе с алмазом, иначе бабка Каролина не знала бы о нем ничего и нам не стала бы морочить голову. И не в деревушку нам надо ехать, а в свою собственную библиотеку. Заброшенную нами самым бессовестным образом. Мы с тобой прервали работу на половине…

— На какой половине? И четверти не сделали!

— Ну, скажем, одну треть расчистили, чтобы ни вашим ни нашим. Надо привести её в порядок. Уверена, именно там что-то обнаружим.

Оказывается, во время моего похода за пивом Кристина тоже не бездельничала. Тоже думала и теперь решительно заявила:

— И следует внимательнее знакомиться с документами. Правда, в замке Нуармон архив не в таком образцовом состоянии, как здесь, никто там не вёл хозяйственных записей на протяжении веков, но кое-какие заметки остались. А вдруг мы наткнёмся на Мариэтту? Могла же она фигурировать в составе прислуги.

— Это само собой, — не возражала я. — Но главный архив Нуармонов сосредоточен в библиотеке. Во всяком случае, только там и сохранилась переписка наших французских предков. Не было у них других закладок для книг, как только письма.

У Кристины имелось ещё одно соображение.

— И не только. Необходимо порыться во французской прессе соответствующих периодов. Поищем какие-то сообщения в парижских газетах, скажем, той поры, когда Мариэтта возвратилась из Англии.

Я принялась перелистывать большой и толстый блокнот, приобретённый ещё в Париже специально для записей о великой алмазной афёре. Вот, нашла: изучение французской прессы следовало начинать с газет 1861 года, точнее, с 10 октября, даты отъезда Мариэтты Гурвиль. Искать в печати публикации, где упоминается её фамилия.

— А теперь давай подумаем, что эта юная отравительница могла сделать с нашим алмазом, — предложила Кристина. — Я, например, уверена, к родным в провинцию она не поехала.

— Ясно, обосновалась в Париже, — кивнула я. — Ведь уехала по доброй воле, никто её ни в чем нехорошем не подозревал. Не было у Мариэтты необходимости скрываться. А деньги у неё были…

Кристина воспользовалась случаем придраться. Уж слишком долго мы во всем соглашались друг с другом. Самое время немного поцапаться.

— Откуда знаешь, что были?

Я не осталась в долгу.

— Это же дураку ясно! Арабелла платила ей хорошее жалованье, горничная практически все откладывала, ничего на себя не тратя. А под занавес ещё получила от хозяйки дополнительно двадцать фунтов. Двадцати фунтов ей с лихвой хватило бы на целый год скромной жизни, скажем, в Булони.

— Скромная жизнь! — фыркнула Крыська. — С таким алмазом в кармане!

— А вот с алмазом она как раз и не рассталась, — возразила я. — Да и не утверждаю, что вела скромную жизнь, я сказала — хватило бы на скромную жизнь. Нет, сбережения у неё были, иначе не оставила бы такое выгодное место.

Кристина выдвинула свою гипотезу.

— Оставила, потому что нервы не выдержали.

— Ну ты даёшь! Нервная девица не стала бы убивать, а потом ещё хладнокровно выжидать целых три месяца.

Кристине вожжа под хвост попала.

— Вот, опять! Да откуда ты знаешь, что выжидала хладнокровно? Может, вся на нервах! Ну ладно, ладно, успокойся. Погоди, если предположить, что Мариэтта застряла в Париже и не реализовала алмаз, может, пустилась во все тяжкие? Скажем, красть начала…

— Слишком уж многого хочешь ты от судьбы. Нам и так везёт, а если бы начала красть, сразу бы в газетах пропечатали. Ты же сама назвала её сообразительной девушкой. Не отколола бы она такой глупости, не стала рисковать. Скорее всего, опять пошла в услужение, благо опыт работы уже приобретён. А вдруг в замок Нуармон?!

Кристина не осталась в долгу:

— Ну, теперь ты хочешь от судьбы слишком многого…

Как мы ни старались, поссориться по-настоящему так и не удавалось. Да и какие могут быть ссоры, ведь единогласно решили — теперь едем во Францию. Бросили жребий, кому завтра быть Арабеллой. Выпало мне. Поворчала, а что делать? К тому же дедуля был таким симпатичным и так огорчился из-за того, что мы уезжаем!

Целый день я развлекала его, став своей собственной прабабкой, Кристина же рылась в бумагах. Договорились, что сестра оставит для меня самую старую часть архива, старина была мне наиболее интересной. Отъезд наметили на послезавтра. Не ломали голову над тем, как поедем. Ясное дело, паромом до Дувра, ведь в Кале я оставила на платной стоянке свою машину.

Когда сестра спустилась к обеду, мне оказалось достаточным одного взгляда. Что-то обнаружила!

Чего стоило нам сдержать себя и спокойно провести вечер в обществе дедули! Дедуля все сомневался, хватит ли ей, то есть мне, этих считанных дней для того, чтобы набрать нужный материал для работы над историей рода. Похоже, дедуля отчаянно скучал в своём загородном доме, в нашем лице небеса послали ему просто небывалое в Англии развлечение, и он не намерен был ни одного дня упускать, вот и вцепился в нас когтями и зубами. Пришлось в мягкой форме пояснить, что дальнейшее пребывание в его гостеприимном доме для нас невозможно по целому ряду веских причин. Я пообещала, что снова непременно приеду к нему и проживу подольше. Дедуля оживился и потребовал, чтобы непременно приезжали обе, скажем, на все лето, он повозит нас по другим владениям Блэкхиллов, потому как вот этот загородный дом вовсе не является фамильным гнездом, лишь во времена Арабеллы он отошёл к Блэкхиллам, гнездом же являются развалины где-то на севере Англии. Должны же мы осмотреть резиденцию наших средневековых предков, пусть даже от неё остались одни руины?

Лично я руины всегда любила. Кристина тоже любила древность, но, чтобы отличаться от меня, всегда делала вид, что не переносит старья. Эх, похоже, идиотское стремление хоть чем-то отличаться друг от друга здорово отравило нам жизнь. А уж этот вечер особенно. Мы из кожи вон лезли, играя роль другой, и только где-то ближе к концу сообразили, что стать самими собой можем хоть сейчас, для этого не обязательно ждать, когда останемся одни.

— Ну, говори, что нашла? — торопила я Крыську, с остервенением смывая в ванной брови.

— Письмо прабабки Юстины к жениху! — ответила та, напротив, рисуя брови. Парик уже красовался на её голове, слава богу! — Нет, ты не представляешь! И с соколами все стало ясно, вот только, похоже, у нас ещё прибавится работы…

Больше ни о чем не удалось поговорить, надо возвращаться к дедуле. Нет, он вовсе не был старым занудой. Общество его всегда было приятным, но вот проклятый алмаз тоже требовал времени, хоть разорвись.

И дураком наш дедуля не был. Когда мы вернулись в гостиную, он с весёлым блеском в умных глазах произнёс:

— Не бойтесь, я не выживший из ума старый хрыч, эгоист и болван. Обещаю, когда вы приедете ко мне на более длительное время, предоставить вам больше свободы. Сейчас же вы так недолго пробыли у меня, что я просто был не в силах отказаться ни от одного дня общения с вами. Я в таком восторге от вас, что просто ничего не могу с собой поделать! Уж извините, использую каждую минуту…

— Не понимаю, чем тут восхищаться! — возразила Крыська. — Не такие уж мы замечательные, и уверяю вас, дедушка, длительное общение с нами редко кто выдержит. Несколько дней — ещё туда-сюда, а вот больше…

Живчик дедуля перебил внучку:

— Ведь вы здесь что-то ищете, так? То, что могло сохраниться в фамильных документах. А теперь нашли и потому уезжаете. Нет, нет, я вовсе не хочу знать, что именно, только ответьте, я угадал?

Поскольку в данный момент Арабеллой была опять Крыська, я могла ответить за себя, ту, что приехала работать над исторической сагой.

— Да, — подтвердила я. — Мы и в самом деле ищем конкретный, решающий момент, связывающий наши семейства, я ведь и в самом деле историк. В Нуармоне в фамильной документации жуткий бардак, а у вас, а здесь! Благообразие и порядок! Все записано, вся хронология как на ладони! И даже если бы вы, дедушка, меня сами не пригласили, я бы напросилась приехать снова и хорошенько порыться в архивах. Ну где ещё я бы смогла узнать, сколько стоили нитяные пуговицы к наволочкам сто двадцать лет назад?!

Крыська прямо-таки с восхищением уставилась на меня, а чем тут восхищаться? Я не притворялась, меня и в самом деле всегда приводили в восторг вот такие, казалось бы, незначительные детали. Наряду с пуговицами я обнаружила ещё и расписку столяра-краснодеревщика за сделанную работу. Делал же он недостающую ножку от старинного кресла, резную, полированную, из чистого дерева, без всякой фанеровки.

Дедуля тоже был в восторге. И в самом деле, если бы не мы, кто ещё мог бы рассказать ему такие удивительные подробности из жизни предков?

— Нитяные пуговицы к наволочкам? — хихикнул он. — Знаете, мои дорогие, меня просто поражает ваше знание английского. Откуда оно?

Кристина тяжело вздохнула.

— В конце концов, хоть к чему-то должны у нас быть способности. А французский мы знаем ещё лучше. О польском я уже не говорю…

— Ах, какая жалость, что я не очень богат! — вздохнул дедушка. — Смог бы тогда разделить наследство.

— Хорошо, что Уильямчик не слышал этих слов, — веселилась Кристина, поднимаясь вслед за мной в библиотеку, где нас ожидало письмо прабабки Юстины.

«Дорогой мой! — писала пра— и так далее бабка, наверное, жениху, Джеку Блэкхиллу. — Надеюсь, ты помнишь, почему я приехала в Англию, я тебе говорила. А если все же не помнишь, напоминаю: чтобы найти сбежавшего туда помощника ювелира. Я нашла тебя, но это уже другая тема. Так вот, выяснилось, что помощник ювелира и не уезжал из Франции, море их трепало, он вернулся в Париж и уже потом сбежал в Америку. Выяснилось также, что его невеста сказала правду — он и в самом деле не убивал моего кузена Гастона. Что же касается яда в соколах, то, кажется, его там нет, но точно этого никто не знает. И вообще это длинная история, я расскажу тебе её в подробностях при встрече…» — Ну вот, опять соколы! — взорвалась Кристина. — Кажется, я начну кусаться при одном упоминании о птичках!

— Не только ты! — мрачно отозвалась я. — Вместе будем кусаться!

«…Сейчас я еду в Польшу к родителям. Отец мой уже выздоровел. Бабка пытается занять меня работой в библиотеке, но дело не очень срочное. Дорогой, я как-то уже упоминала о нашем фамильном сокровище, впрочем, об этом тоже лучше поговорить при встрече, я очень надеюсь, скорой. А сейчас пишу в спешке, кони ждут. Подробное письмо напишу тебе уже из дому. Или, может быть, ты приедешь сюда? Люблю, люблю тебя!

Твоя, уже вскоре, жена

Юстина».

Мы с сестрой переглянулись.

— Ненормальная! — сердито произнесла я. — Когда оно написано?

— Никакого уважения к бабушке! — осудила меня Кристина. — Есть же дата. Вот, эта закорючка вроде бы шестёрка? Значит, 6 мая 1906 года.

— А-а, начало века! Ещё совсем недавно девице её круга ни в жизнь не написать таких… простых слов. Ну, что думаешь?

— Мне кажется… если не упоминать о соколах, от которых меня уже мутит, речь в письме идёт о нашем алмазе. Видишь, сорок с лишним лет понадобилось, чтобы о нем появилось хоть какое-то упоминание. Значит, что-то о нем стало известно.

— А потом вдруг перестало быть известно… Что за тип подозревался в убийстве её, а значит, и нашего родственника Гастона? Тебе что-нибудь об этом попадалось?

— Нет, ничего такого не видела. Зато опять вижу проклятую библиотеку. Скоро она начнёт сниться мне по ночам. Надо прикончить её наконец. Ну ладно, завтра опять охмуряю дедулю, а послезавтра уезжаем…

Прошла неделя.

— Я уже могу претендовать на золото в тяжёлой атлетике! — Кристина отёрла пот со лба. — Слушай, не поискать ли нам отдохновения где-нибудь в другом месте?

Мы уже приближались к концу третьей, самой длинной стены. Оставались только четвёртая, самая короткая из-за оконных проёмов, и пятая, от угла до дверей. Похоже, мы приблизились к самой старой части книгохранилища. То и дело попадались огромные, неподъёмные фолианты в дорогих переплётах, а на горизонте замаячило нечто поистине угрожающее — средневековые сокровища. Такие должны лежать на особых подставках, прикованные цепями к стенам. При одном взгляде на них становилось плохо.

Я попыталась придать бодрости нам обеим.

— Зато прикинь их стоимость! Ведь в завещании ни слова о том, что их запрещается продавать. Известно ли тебе, что в средние века за один такой шедевр, написанный от руки и украшенный многоцветными миниатюрами, можно было купить две деревни, а со временем эти рукописные книги и инкунабулы лишь возросли в цене? И если мы не найдём этого паршивца…

— Так ты называешь наше фамильное сокровище?

— Именно. Что-то постепенно исчезает всякая симпатия к нему. Так вот, если не найдём, устроим с тобой грандиозный аукцион и тоже разбогатеем. Такие раритеты, такие белые вороны тут стоят, пальчики оближешь!

— Оставь в покое орнитологию! Слышать не могу!

Напрасно она так психовала, в конце концов в библиотеке мы раскопали целые залежи рецептов в области траволечения. При своём Анджее Кристина немного подучилась, так что смогла по достоинству оценить обнаруженные сокровища. Взять хотя бы два чудовищных размеров гербария в отличном состоянии. Поскольку этим травкам, листочкам и цветочкам было не меньше двухсот лет, мы на всякий случай перефотографировали каждую страницу. Крыська настаивала, утверждая, что воздух вреден престарелым экспонатам. Я не возражала, даже профану ясно, какая это огромная ценность. Не менее недели ушло у нас на эти гербарии, а я все думала — кто же собирал растения? Какая-то из наших прабабок? Ключница? Местная знахарка? Во всяком случае человек, у которого хватило терпения и знаний одно и то же растение сорвать в разные периоды его жизни и подметить разницу. Сорванное в солнечный день после заката, оно выглядит вот так, на рассвете же или в пасмурный день — совсем по-другому. А вот оно в цвету. Цветочки целебные, а семена, оказывается, вредные. Корень летом и тот же корень поздней осенью. Теперь он уже без надобности, потому что немного повреждён, из-за этого улетучилось из него все хорошее. А этот целёхонек и потому бесценный. И прочие тонкости, наверняка неизвестные современным лекарям. Наряду с описанием целебных свойств растений приводятся целые страницы описаний болезней, от которых данные растения помогают, и конкретные советы по лечению. Интересно, даже упоминаются люди, излеченные с помощью травок. Особенно заинтересовал один случай запущенной гангрены ноги. Мне лично казалось, ампутация неизбежна. Оказывается, ничего подобного! Нога гноится? А для чего существует подорожник узколистный? И подробные указания, как пользоваться этим подорожником, в зависимости от того, свежий он или сушёный, лучше, конечно, свежий, и как заваривать сушёный при отсутствии свежего. Как сохранить эфирные масла, которые и до сих пор ещё не укрощены… Потрясающе! Как жаль, что такие знания позабыты.

— Ну в точности как с янтарём! — заметила я. — В семнадцатом веке его умели склеивать, а потом напрочь позабыли, пока уже в наше время не изобрели эпоксидную смолу.

На проклятых соколов наткнулась Кристина. Стащила с полки тяжеленный томище, уселась рядом с ним на полу, обеими руками перевернула первую страницу и заорала диким голосом:

— А-а-а! Вот они, проклятые!

Я, свалив на пол «Жизнеописания святых», споткнулась о толстенный фолиант и с налёту рухнула прямо на Кристину. Хотя я больно стукнула сестру, она не стала выражаться, только охнула, почесалась, и мы приступили к делу.

На титульном листе фигурировало, как и положено, название шедевра, длинное и сложное, из которого следовало, что в томе говорится об охоте, а также обучении хищных птиц охотничьим приёмам. Ниже красовалось весьма реалистическое, мастерское изображение двух соколов. Ну прямо как фотография.

Нетерпеливо, в величайшем волнении, сталкиваясь головами, мы перевернули заглавный лист и принялись листать следующие. И сразу почувствовали — страницы книги какие-то чрезвычайно ломкие, их края крошились от малейшего прикосновения, так что мы изо всех сил постарались сдержать нетерпение.

Некоторые страницы оказались вроде бы склеенными, легко перелистывались лишь те, между которыми были вложены листки бумаги. А вот и совсем уже страницу невозможно перелистнуть.

Мы замерли. Переглянулись. Охрипшим от волнения голосом Кристина неуверенно произнесла:

— Что-то говорилось о яде. Книга историческая, древняя. Может, лучше перчатки надеть? Ты что знаешь об исторических ядах в книгах?

— Помнится, Екатерина Медичи пыталась отравить Генриха Четвёртого, подсунув ему книгу об охоте с соколами. Правда, об этом написано в литературном произведении, выдумка писателя, но он основывался на каких-то действительных фактах. Во всяком случае, в те годы много об этом ходило слухов. Историки полагают — выдумка, чтобы отравиться, королю пришлось бы в процессе чтения лизать пальцы, переворачивая страницы. Я так полагаю — чепуха все это, от лизания не отравишься, ведь мы вот переворачивали страницы голыми руками и что? Сама видишь.

— Может, помогало, когда клей был ещё свежий…

— Да ты что, говорю же — исторические сплетни!

— В каждой сплетне есть доля правды, нет дыма без огня и так далее. Не знаю, не знаю, но пальцы лизать не советую.

— Да я и не лижу! — возмутилась я и подняла листок бумаги, вылетевший из соколов при нашем столкновении. — И вообще возьми себя в руки. Вспомни, что писала прабабка — все в соколах! Так что давай спокойно, методично все просмотрим. О Езус-Мария, а это что??

— Покажи, покажи! Она, Клементина!

«Хочу предупредить моих потомков, — такими ужасными словами начиналось послание прабабки с того света. — Данная книга могла принадлежать Екатерине Медичи. Её страницы склеил мой муж, Луи де Нуармон, а потом и я сама. Клеили обыкновенным клеем, без яда, но никто не поручится, что некогда эти страницы не были смазаны отравой. Поэтому советую глубокоуважаемым потомкам не касаться пальцев языком, а страницы переворачивать с помощью ножа. Возможно, эта предосторожность напрасна, но бережёного бог бережёт. Клементина де Нуармон».

— Ну уж нет! — решительно произнесла сестра, вставая с пола. — Я на многое готова пойти ради нашего алмаза, но помирать нет желания. Пойду вымою руки, а ты как знаешь. И нож захвачу.

— Тогда уж лучше стилет, — посоветовала я, тоже вставая. — Такой тонкий, заострённый, как кинжал, видела, на стене висит?

Вскоре Кристина вернулась со стилетом. Я тем временем позажигала в библиотеке все лампы, а на стол поставила бутылку салицилового спирта и коробку с бактерицидным пластырем. Больше ничего подходящего под руку не попало.

— Очень удивлюсь, если наши предки по женской линий своими фанабериями не загонят нас в гроб! — ворчала Кристина. — Давай это свинство все же положим на стол, удобнее будет работать.

Совместными усилиями водрузили мы на стол средневековый шедевр о соколах и, чувствуя, как замирает сердце, а также печёнка и селезёнка, приступили к методичной работе.

Вылетевшая из-под переплёта бумажка с предостережением пока была единственной. Дальше следовали страницы без всяких вложений и без записей на полях. А потом вдруг сразу перевернулись склеенные вместе страницы и нам предстала середина книги.

Там была огромная дыра, вырезанная в склеенных страницах каким-то острым орудием, не очень ровно. Дыру заполняли клочки бумаги, сложенные мелкими квадратиками. Мы с сестрой переглянулись.

— Не сомневаюсь — вот она, колыбель нашего алмаза. Увы, вместо него вот это.

— По микроследам можно установить точно, у себя я проверила бы за пять минут. Эх!

— Ладно, начинаем!

Принялись один за другим разворачивать бумаги, заполнявшие дыру. Первым оказалось письмо какой-то неизвестной особы, мы сразу почему-то решили — женщины, адресованное её брату. Особа упрекала брата за то, что обменял госпожу де Бливе на алмаз. О госпоже де Бливе мы уже знали.

— Вот, подтверждается наше право на алмаз. Наша собственность! — с торжеством вскричала я. — Не зря писала об этом пра— и так далее бабка Клементина.

— А я и не сомневалась в правдивости слов прабабки Клементины! — ехидно заметила Кристина. — Но только это уже второе подтверждение её слов. Первым было то письмо, которое швырнули в лицо нашему предку. Во всяком случае, ты так считаешь, что швырнули.

Да, на память Кристина не могла пожаловаться. Я сочла излишним говорить сестре комплименты по этому поводу, обойдётся и без комплиментов. У меня тоже память что надо. Поэтому я ограничилась лишь кивком и потянулась за следующим квадратиком. На сей раз — не письмо, вроде бы бумага газетная. Расправила мелко сложенный листок. Это и в самом деле оказалась вырезка из газеты.

— Вот она — награда за наш адский труд! — восторженно заорала я. — Награда за то, что послушно исполняем волю старших. Кажется, не придётся больше рыться в библиотеке. Итак, газетная заметка…

— Три газетные заметки, — перебила Кристина, выковыривая из дырки ещё два кусочка. — Что у нас здесь? О боже, «В доме, где проживала жертва катастрофы, ещё одна смерть»…

— «Отравлены две женщины», — почти одновременно прочла я на развёрнутой мною газетной вырезке. — Слушай, слушай! «Через два дня после трагической гибели мадемуазель Мариэтты Гурвиль»… Не сойти мне с этого места!!!

— Чего желаю тебе от всего сердца. Погоди, в том ли порядке мы читаем? Раз Мариэтта, значит, вот здесь начало. Ну конечно же, вот и даты кем-то написаны, а мы, как слепые куры, ничего не видим.

Взяли себя в руки, постарались успокоиться, разложили все газетные вырезки рядышком в хронологическом порядке. Особенно потрясла нас первая. В ней описывалась автокатастрофа… Нет, что я, какая авто? Несчастный случай на улице. Мадемуазель Мариэтта Гурвиль неосторожно шагнула с тротуара прямо под колёса мчавшейся во всю прыть кареты испанского посла и погибла на месте. В объятиях виконта Луи де Нуармона! Благодаря чему не вызывает сомнения личность погибшей. Виконт знал несчастную с детства и вызвался сообщить её семье о гибели девушки. Мадемуазель Гурвиль проживала на улице де ла Оратуар в доме, номер 2, снимая там квартирку. В карете же испанского посла ехал секретарь посольства месье М., которому наверняка придётся подумать о том, чтобы сменить место работы…

— Ну вот, и пересеклась наконец Мариэтта с Нуармонами! — торжествовала я. — Правда, посмертно…

— Ничего себе посмертно! Ты что, читать не умеешь? Чёрным по белому написано: «…знал несчастную с детства». Иначе с чего это вдруг хватать ему в объятия незнакомую девицу из низших сфер?

— Так ты считаешь, он ещё при жизни Мариэтты свистнул у неё алмаз? А схватить в объятия его заставили угрызения совести?

Кристина не на шутку разозлилась.

— Не иначе как на тебя затмение нашло. Читай дальше. Видишь? «Несчастный случай имел место на улице Ришелье, прямо напротив ювелирного магазина, откуда виконт вышел за секунду до случившегося». Тебе это ни о чем не говорит?

Я с трудом удержалась от желания огрызнуться. Сестра права. Итак, налицо ювелир, Мариэтта и наш предок. Четвёртым непременно должен быть алмаз, о котором в заметке не было ни слова. Сам собой напрашивается вывод: именно в этот трагический момент драгоценный камень и перешёл в руки законного владельца. А может…

— А может, и немного раньше, — предположила я. — Не стал бы виконт рыться в карманах несчастной под колёсами кареты на виду всей улицы! Логичнее предположить, что к ювелиру он пришёл уже с алмазом в кармане. Вот только не знаю… — Я задумалась над внезапно мелькнувшей мыслью.

— Чего не знаешь? — не выдержала Крыська.

— Знакомы они были с давних пор, — медленно начала я. — Не исключено, что он сам же отправил её в Англию к Блэкхиллам, поручив найти и похитить алмаз. Мариэтта задание выполнила. Правда, возникли осложнения. Вряд ли она предвидела необходимость ликвидации этой… как её… мисс Дэвис.

Кристине понравилась моя версия.

— Что ж, очень может быть… В конце концов, читать он умел.

— Писать тоже, — вдруг вспомнила я. — Ведь это тот самый Людовик Нуармон, который писал тестю. Ну помнишь, то письмо с просьбой сообщить подробности алмазного скандала в Англии? Выходит…

— …он знал о нем понаслышке, в общих чертах! — подхватила Крыська. — Интересно, что именно. И на каком этапе застрял. Наверное, прочёл имеющуюся здесь корреспонденцию, расстроился, что алмаз, некогда принадлежавший его предку, неважно, папочке, деду или прадеду, остался в Индии, мечтал о том, чтобы заполучить его…

— …а тем временем владел им вполне легально, папочке или там дедушке не надо было для этого перебить жрецов храма.

— Легально-то легально, но уже не владел, в том-то и дело! Мог прослышать о полковнике Блэкхилле, поскольку в Англии разразился алмазный скандал.

— Заткнись и слушай, что я тебе говорю! — разозлилась я. — Нечего выдвигать всякие беспочвенные версии. Сразу видно — ты не историк. Нужно взять и сравнить даты отдельных событий. Сейчас принесу блокнот, они у меня все записаны, настоящие учёные не полагаются на память.

И, не реагируя на насмешливое фырканье сестры, я встала и вышла из комнаты, ворча про себя:

— Господи, только и знаешь бегать туда-сюда. Мог бы этот замок быть и немного поменьше!

За время моего отсутствия Кристина успела ознакомиться с парочкой документов из поразительного орнитологического труда и приветствовала меня возгласом:

— Слушай, да это настоящий детектив! И ты права, надо действовать хронологически. Что тебе говорят даты?

А я чуть не свалилась с лестницы, пока поднималась в библиотеку, ибо, горя нетерпением, принялась листать блокнот ещё по дороге. Так что на вопрос могла ответить с ходу:

— В ту пору, когда разразился алмазный скандал, Мариэтта уже почти два года проработала горничной у прабабки Арабеллы. Выходит, начала раньше. Выходит, прадед Людовик раскопал переписку предков, каким-то образом узнал, кто там стерёг сокровище, в конце концов, это не так уж трудно, в конце концов, ещё прошло совсем немного времени после единоборства в Индии англичан и французов, вот он и выслал девицу к нужному человеку!

— Преступная шайка! — обрадовалась Кристина. — Ты правильно считаешь, алмаз у него был уже в кармане, когда он выходил из ювелирного магазина. А она поджидала его. Сообщница! Честно передала ему добычу, ведь сама не смогла ею воспользоваться, как пить дать, обвинили бы в краже. Весь ювелирный мир наверняка был наслышан об алмазе! Значит, присвоить себе просто не могла, но меры предосторожности приняла, чтобы высокопоставленный сообщник не оставил её на бобах, а то и похлеще!

— Это ты о чем? — не поняла я.

— А вот гляди!!!

И сестра сунула мне под нос ещё две газетные вырезки. Из одной я узнала, что в доме номер два по улице Оратуар скоропостижно скончалась хозяйка, владелица недвижимости. Какой-то рок тяготеет над этим домом. Ведь всего два дня назад снимавшая в этом доме квартиру жилица погибла в уличной катастрофе. Попала под карету…

Вторая заметка оказалась пространнее. Вот это сенсация! В том же злополучном доме на следующий день после смерти хозяйки померла служанка, причём симптомы внезапного заболевания, одинаковые у той и другой, наводили на мысль об отравлении. Служанка успела перед смертью сообщить, что они с хозяйкой, приводя в порядок комнату покойной мадемуазель Гурвиль, подкреплялись винцом из графинчика вышеупомянутой мадемуазель. Полиция взяла на анализ остатки вина, ведётся расследование, делом лично занялся комиссар Мишон.

И в заключение репортёр повторил слова о проклятии, тяготеющем над домом, в котором одна за другой скончались три женщины.

Дочитав до конца, я в полном обалдении подняла голову и не успела ещё ни слова произнести, как Кристина обрушила на меня поток умозаключений.

— Возможно, у меня скверный характер, — произнесла она с триумфом, который как-то не вязался с покаянными словами, — но сдаётся мне, предусмотрительная мадемуазель не хотела рисковать и приняла меры. На всякий случай приготовила для сообщника напиток, способный самым радикальным образом решить возможные недоразумения. Ты права, очень много значат именно детали! Исторические! Я просто зримо представляю себе: вот они вернулись после посещения ювелира, она понимает, что её надули, с улыбочкой преподносит виконту бокал вина — и дело в шляпе! Но не судьба, несчастная погибла под колёсами, а заготовленным напитком подкрепились бабы, приводящие в порядок комнату покойной.

Я похвалила сестру:

— Воображение у тебя что надо. В принципе логично, Мариэтта начала с мисс Дэвис, потом взялась за виконта. Бабы же сами виноваты — нечего пить что ни попадя. А служанка — ещё и дура, никаких выводов из смерти хозяйки не сделала.

— А может, она отхлебнула ещё до хозяйки, только меньше выпила, да и организм мог оказаться покрепче. Ну так что, поищем комиссара Мишона?

— Вот уж не уверена, что он нам нужен. Я бы лучше занялась прессой. Возможно, в газетах было ещё что-нибудь интересное. Все-таки сенсация!

Легкомысленная сестра поделилась со мной ещё одним умозаключением:

— Знаешь, теперь я уже прочно верю в алмаз. Раз столько трупов… Вот если бы обошлось без жертв — ни за что бы не поверила. Большие алмазы жаждут крови!

— Не каркай. Что там у тебя ещё?

— Ещё вырезка из английской газеты со сплетнями об алмазе, но мы уже её читали в Лондоне. А ещё расписка. Дана неким маркизом де Русильоном в том, что он одалживает книгу о соколах и обязуется вернуть её по первому требованию. Понимаешь, какое это имеет значение?

Я ответила вопросом на вопрос:

— А не нашла ли там случайно свидетельства о смерти этого маркиза?

— Пока не нашла, но, может, ты и без свидетельства соизволишь подумать? Одолжил вот этот фолиант, и что? Ну, думай же! Одолжил вместе с алмазом?

До меня наконец дошло и аж в жар бросило.

— Холера, возможно, это как раз исторический момент исчезновения алмаза? Что мы знаем о маркизе?

— Ровным счётом ничего. Однако советую обратить внимание на тот факт, что сокола вернулись на место. Вот они, перед нами, можешь пощупать. Лучше в перчатках. И как ты себе представляешь, маркиз берет почитать книжку с алмазом, а возвращает без? И прабабушка это спокойно восприняла? Ведь ни слова не написала. Кстати, какая из прабабок? Проверь по своему блокноту, на расписке есть дата.

Я проверила. Это оказалась Клементина, супруга того самого Луи-Людовика, который завёл шашни с Мариэттой. И что, родной жене ни словечка не проронил об алмазе?

Мы призадумались. Потом я заглянула в дыру. Там ещё что-то торчало.

— Гляди, ещё одна газетная вырезка.

— Не успела прочитать, — оправдывалась Кристина. — Уж больно скоро ты прискакала со своим блокнотом. И не одна вырезка, там ещё что-то белеется. Дыра большая. И если наш алмазик был такого размера…

— Мидоуз уверяет — по словам полковника, размером с кулак. Соблазнить мог любого, в том числе и маркиза. Но пока об этом преждевременно говорить. Покажи!

Очередная газетная вырезка, набранная петитом, извещала о том, что 25 марта 1906 года имущество покойного маркиза де Русильона за долги идёт с молотка. Через две недели после того, как маркиз взял почитать книжонку о соколах!

Мы с сестрой опять переглянулись, на сей раз в ужасе. И замолчали надолго.

— Все понятно, — упавшим голосом наконец произнесла Кристина. — Алмаз пошёл с молотка. И тот, кто приобрёл старинную книгу, был приятно удивлён…

— …увидев алмаз или дыру в середине? — разозлилась я. — Хоть немного пошевели мозгами! Неужели тебе ни о чем не говорит наличие соколов именно здесь?

— Говорит, а как же, — начала было Кристина заносчиво, но не выдержала и, отбросив притворство, жалобно поинтересовалась:

— А о чем говорит?

— Или о том, что на аукционе обнаружили дыру и не выставили соколов на продажу, или же их приобрёл кто-то из наших предков, знающий, в чем дело. Может, прабабка лично.

— Да нет же! — воскликнула воспрянувшая духом Кристина. — Ведь у неё под рукой была шустрая внучка Юстина! Так? Я не ошибаюсь? Вот она и послала внучку. Погоди-ка, а там, в твоей хронологии, нет ли кого, кто бы умер как раз в ту пору?

Я заглянула в блокнот.

— Как не быть! Есть, кузен Гастон! Как звали маркиза?

— Филипп.

— Нет, не он…

— В таком случае соколов купил Гастон, и кто-то его убил! Где твоя макулатура? Слушай, мы должны её постоянно держать под рукой, никогда не известно, что понадобится из старых писем, видишь, вечно всплывают отдельные детали…

— Так что, мне опять бежать?

— А ты считаешь, сами придут?

Побежала, ничего не поделаешь. Можно было, конечно, заставить Крыську проветриться, но она опять бы что-нибудь напутала. Все-таки историк — я.

Я притащила целую охапку исторической документации, всю нашу добычу. Чтобы больше не бегать. Вдвоём мы разложили на столе нужные письма во главе с письмом прабабки Юстины.

Внимательно ознакомившись с документами, Крыська изрекла:

— Выходит, помощник ювелира не убивал нашего кузена Гастона. Зато сбежал в Америку, Но кто-то же должен был убить Гастона, а, учитывая характер минерала, без убийства тут не обошлось.

— А вот нам не обойтись без глоточка доброго вина. Так что давай-ка пошевеливайся, я уже ног под собой не чую. Очень уж в этом замке неудобные лестницы! Ключи от погребов в нашем распоряжении, а прислугу будить в полночь не стоит.

Вопреки ожиданиям, Кристина охотно подчинилась.

— И бокалы прихвачу, а ты пока почитай вот это.

И подсунула мне два документа, извлечённых из все той же бездонной дыры в соколах.

Первым оказалась квитанция, из которой стало ясно — соколов приобрёл на аукционе антиквар, который вскоре после этого скончался, оставив полное сомнений и страхов письмо. Копию данного письма, судя по почерку, сняла собственноручно прабабка Юстина. Наконец-то стала понятной её навязчивая идея насчёт яда в соколах. Антиквар тоже предостерегал насчёт яда, а тот факт, что он вскоре умер, говорит о многом.

А из очередной газетной вырезки мне наконец стала понятна причина смерти кузена Гастона. Виконт Гастон де Пусак погиб в гостиной собственного дома в результате трагического стечения обстоятельств: ему на голову свалились мраморные Тезей с Минотавром. Правда, поначалу подозревали умышленное убийство, но в результате тщательного расследования всех обстоятельств была установлена истина. Следствием руководил комиссар полиции месье Симон.

— Боюсь, у нас нет никаких шансов рассчитывать на месье Симона, — сказала я Кристине, возвратившейся с бутылкой, бокалами и штопором. — Нас отделяют от него две мировые войны, а Франция — это тебе не Англия. Сомневаюсь, чтобы нам второй раз улыбнулось счастье.

— Что стоит попробовать! — отозвалась моя легкомысленная сестра, осторожно расставляя принесённое между драгоценными бумагами. — Как думаешь, справимся мы с этим штопором? Ну, и что ты теперь скажешь?

— Жаль, пока не обнаружили никакого письма от прабабки Клементины наподобие того, что нам оставила Каролина. И ничего от Флорека. А судя по намёкам прабабки Клементины, они должны быть. Меж тем дыра опустела.

— Зато под дырой что-то есть постороннее, видишь, как топорщатся страницы. Загляни, только осторожнее, кто там знает, вдруг и в самом деле сохранился какой средневековый яд?

Осторожно, с помощью ножа я перевернула слепленные страницы вместе с опустошённой дырой. Под ней оказалось, можно сказать, недостающее продолжение. Прабабка Клементина оставила потомкам настоящее послание, по пунктам, хотя в нем нигде не упоминалось слово «алмаз». Предполагалось, что адресовано оно людям, знавшим, в чем дело.

В числе прочих в послании разъяснялось происхождение и смысл отрывка письма, адресованного какой-то неизвестной бабе. Оказалось — маркграфине де Эльбекю, урождённой Людвике де Нуармон. Овдовев, упомянутая Людвика вернулась в родительский замок, но не имела никакого желания платить долги брата. Как раз в это время её брат, тогдашний граф де Нуармон, тяжело раненный, вернулся из Индии. Сведения на интересующую тему уже давно раздобыл Флорек. От старой ключницы, которая ещё девочкой состояла при будущей маркграфине.

Маркграфиню чрезвычайно разгневало легкомысленное отношение брата к материальным ценностям.

— Баба из себя выходила, потому как братишка вернулся без алмаза, — прокомментировала я в этом месте. — Самым глупейшим образом потерял фамильное сокровище.

Смакуя каждый глоток великолепного вина, Кристина одновременно со мной знакомилась с посланием прабабки.

— А кто такой Флорек? — задумалась она. — Где-то нам уже встречалось это имя.

Это уж слишком!

— Ну, знаешь, твоя нелюбовь к истории уже переходит границы! Ведь это же старший из Кацперских, приёмный отец Ендруся. Сейчас бы ему было… минуточку… кажется, около ста двадцати лет.

— В таком случае разреши мне усомниться в его отцовстве…

— Я же сказала — приёмный!

— …а во-вторых, как это старший? Наверняка у него был и папа, и дед, не сорока же его из-под хвоста выронила, были среди Кацперских и старше его!

Поскольку я располагала гораздо большими познаниями в области нашей родословной — с детства любила слушать семейные предания, предпочитая их самым завлекательным сказкам, — то могла легко вывести сестру из заблуждения. И не преминула ещё раз её упрекнуть — надо было в своё время тоже слушать, а она как огня избегала всех этих преданий семейной саги нашего рода.

— Во-первых, — сказала я, — Ендрусю сейчас около шестидесяти и ему ни за что столько не дашь…

— Факт! — согласилась Крыська. — Очень хорошо сохранился…

— Так что Флориан Кацперский имел право породить его, будучи в таком же возрасте, и нечего на человека наговаривать. Однако не породил. Адаптировал. Ну усыновил, ясно? Ендрусь был сыном его младшей сестры… или племянницы, уже не помню. Было там что-то внебрачное. Возможно, как раз этот Ендрусь. И Флорек, уже после войны, усыновил его, чтобы было кому оставить имущество. И благодаря этому они не потеряли Пежанова.

— А что, черт возьми, этот самый Флорек из Пежанова делал в замке Нуармон? — взвилась Крыська.

— Ну, ты даёшь! Не представляю, как можно быть до такой степени тупой! Неужели и в самом деле не помнишь, о чем нам все уши прожужжали в детстве?

— А откуда мне было знать, что все это понадобится? Знаешь, так объясни. Не то вина ни глоточка не получишь, сама все выпью!

— Все равно уже на донышке, алкоголичка… Ладно, слушай, ослица! Этот самый Флорек всю свою жизнь был самым доверенным слугой нашей прабабки Клементины. И проживал именно здесь, в замке Нуармон! Если не ошибаюсь, в этой крестьянской семье наших польских подданных все неплохо знали французский, наши предки Пшилесские их обучили. Поскольку он и ключница состояли в одном и том же обслуживающем персонале графов де Нуармон, легко общались, а ключница наверняка радовалась, что есть с кем поболтать на родном польском. Все свидетельствует о том, что она была чуть ли не очевидцем исторического момента появления в нашем роду проклятого алмаза. Гнев маркграфини на брата говорит о многом.

— Хорошо, дошло. Читай дальше.

А дальше прабабка Клементина сообщала, совершив большой прыжок во времени, что, по её мнению, помощник ювелира Шарль Трепон, разумеется, идиот, но Гастона не убивал. Она, Клементина, беседовала с ним лично, с Трепоном, а она уже старая и в людях умеет разбираться. Нет, Шарль Трепон не врал. И вроде бы не врал относительного того, при каких обстоятельствах потерял… это самое, но тут уже возникают сомнения…

— Ну вот, теперь опять какой-то Трепон, — раздражённо перебила меня сестра. — Не было такого до сих пор. Кто это?

— Наверное, тот самый, про кого писала прабабка Юстина. Кузена Гастона он не убивал… Помощник ювелира, не кажется тебе подозрительным это обстоятельство?

— Кажется. Да ещё потерял это самое. Холера, предки только и знали что теряли фамильный алмаз!

Я обратила внимание сестры, что как раз относительно этого пункта у прабабки Клементины возникают сомнения.

— Хотя и непонятно почему. Так, минутку. Вот, она пишет: «…в бушующем море потерял все, что имел». И заметь, бабка не поставила крест на потерянном имуществе, были, должно быть, у неё какие-то основания. И она не усматривает никакого стыда в том, чтобы признать утраченный алмаз нашим фамильным достоянием. Может, потому, что уже одной ногой стоит в могиле? В общем, прабабка права, в данном случае стыдно должно быть госпоже Бливе, а не нашему предку.

Внимательно изучив послание прабабки, мы поняли по отдельным намёкам и кое-каким деталям, что Клементина не имела понятия, каким образом алмаз вначале покинул Индию, а потом Англию и переехал во Францию. Её это даже и не очень интересовало, а супруг прабабки, граф Нуармон, тот самый Луи-Людовик, наверняка не признался жене в близких связях с Мариэттой. А если прабабка Клементина и сделала кое-какие выводы из газетных публикаций о несчастном случае и тяготеющем над неким парижским домом проклятии, то сохранила их для себя.

— Ну вот, можно сказать, и умчались в синюю даль наши надежды бодрой рысцой, — с грустью произнесла Кристина. — Это все или там ещё о чем-то написано?

Я постаралась сохранить остатки оптимизма.

— Прабабка Клементина — это огонёк в непроницаемой темноте истории, — веско заметила я. — И нечего хныкать, лучше внимательнее вникай в её послание.

А дальше в послании упоминалось о телеграмме из Кале дочери Клементины, Юстины. А вот и письмо, отправленное Юстиной из Лондона. Его хаотичность просто выводила из себя.

— Да, в наличии писательского таланта эту прабабку не обвинишь, — ворчала Кристина, изучая сумбурное послание. — Вроде бы человеческим языком написано, даже без грамматических ошибок, а уж наворочено — без поллитра не разберёшь.

— Допей своё винишко и постарайся разобраться, — посоветовала я, задумавшись внезапно над посторонним, казалось бы, вопросом: а на каких языках написана изучаемая нами историческая корреспонденция? Польский, французский и английский мы знали в равной степени, так что нам было без разницы, на каком написано. А ведь это имеет значение. Вот, скажем, Юстина писала матери наполовину по-французски, наполовину по-польски, время от времени вставляя английские слова. Не исключено, именно от неё к нам перешли способности к языкам.

В письме из Лондона сообщалось нечто очень важное. Хотя и сумбурно, но в деталях описывалась сцена смерти кузена Гастона. Подробности Юстина узнала от мадемуазель Антуанетты Бертье, дочери корабельного плотника. Её, Антуанетты, женихом был тот самый помощник ювелира. Сразу после случившегося он прибежал к невесте, а явившаяся туда же Юстина его там застукала. Правда, поговорить ей не удалось, ибо помощник ювелира сбежал, увидев Юстину, но та обо всем узнала у Антуанетты, которой жених успел рассказать о несчастном случае. Да, кузен Гастон перелистывал книгу, и оно вылетело, а пришедший с браслетом для кузена Гастона помощник ювелира из вежливости кинулся поднимать. Толкнул колонку и столик опрокинул, причём сам чуть тоже не опрокинулся, подпёрся рукой, в руке оно и оказалось. Сбежал в панике, а думать начал уже потом. Что-то насчёт Америки говорил, потому как ему все равно не поверят. Но поскольку Англия была ближе, а он знал некоторых рыбаков, то поэтому Юстина и отправилась в Англию. Пусть бабушка не беспокоится, о ней позаботится их поверенный в Лондоне. Все в порядке.

— Упокой господи душу нашей прабабки, но все-таки она ненормальная, — недовольно сказала Кристина. — Мне кажется — как раз порядка-то и не было!

Для меня в письме важным было другое:

— Видишь, вот ещё одно подтверждение того, что убийства никакого не было. Но вот о чем я подумала… Антуанетта, Антуанетта, Антося… Приходит на ум та самая Антося у Кацперских. Неужели это она? Каким образом?

Кристина перестала злиться и задумалась. Подумав, заявила:

— Слушай, никак мы обе перестали соображать. Вернее, это ты перестала. Парень был у кузена Гастона в момент его смерти, свистнул наш алмаз и потерял его во время шторма на море, когда попытался сбежать в Англию. На кой ляд тебе какая-то Антося у Кацперских? Скорее всего, девка из соседней деревни. Где Рим, а где Крым… А прабабка Каролина к старости могла стать склеротичкой, мало ли что ей в голову втемяшилось? Все, с меня достаточно! Давай кончать с библиотекой, ты займись оценкой старинной мебели и прочего имущества, продадим наследство, продадим все и станем богатенькими. Что же касается алмаза, то нам остаётся лишь выражать претензии к предкам, прошляпившим его, и ничего более.

Логично разум велел мне соглашаться с сестрой, но душа протестовала.

— Это от нас никуда не уйдёт, — возразила я. — И все-таки давай-ка все упорядочим. В хронологическом порядке рассмотрим… А в подвале, думаю, ещё найдётся бутылочка?

Кристина с готовностью вскочила.

— Я сбегаю!

Вино освежающе действовало на серые клеточки. Мы быстренько установили — и даже совсем не ссорясь, — что внезапно всплывший из небытия Шарль Трепон — тот самый помощник ювелира, жених мадемуазель Антуанетты, который не убивал нашего кузена, но алмаз похитил, потом сбежал при виде Юстины. Прабабушка Клементина была о нем невысокого мнения — идиот. А если идиот, как можно полагаться на его слова? Может, и не захватил с собой алмаза, и не потерял его в бушующих волнах, а просто забыл или нарочно оставил у невесты? Чтобы не подвергать превратностям опасного путешествия…

Разглядывая на свет вино в бокале, Кристина заметила:

— В таком случае мадемуазель Антуанетта Бертье становится для нас весьма интересной фигурой. Знаешь, что касается меня, так из всего французского наследства самым ценным считаю вот это винцо. И учти, я ни бутылки не продам, так что сразу выбей из своей дурьей башки! Ты как знаешь, а я свою половину сразу же забираю в Варшаву…

— Я тоже, так что не пытайся со мной поссориться. Даже если мы с тобой найдём двадцать алмазов! Нет, знать бы заранее! Ведь мы только что были в этом самом Кале. Придётся теперь опять туда съездить, может, и удастся разузнать что-нибудь об этом, как его… корабельном плотнике?… Сколько лет прошло? Погоди, подсчитаю… Ого, девяносто, если не сто! Узнаем, где жил, в центре города или на окраине, и если в центре, то и соваться нечего. Центр в Кале очень современный, просто до омерзения!

— Кале? Что ж, я согласна. А по дороге свернём в Париж и пообщаемся с фараонами. Комиссар… как его? Симон, кажется? Найдётся в полиции архив, как думаешь? Вот и покопаешься в нем, ведь тебя хлебом не корми, вином не пои, дай покопаться в старых бумагах. Учти, я на тебя надеюсь!

С важностью произнеся последние слова, Крыська снова отхлебнула из бокала…

На следующее утро мы ещё сидели за завтраком, когда престарелый камердинер доложил, что с нами желает видеться неизвестный посетитель. Впрочем, он, камердинер, не уверен — с нами обеими или только с одной, тот сказал — с наследницей госпожи графини.

— Вместе или отдельно? — по-деловому поинтересовалась Кристина. Разумеется, по-польски.

— Для начала я бы посоветовала отдельно, — тоже по-польски ответила я. — Ты или я?

— Ты, конечно. Для меня тут слишком много истории.

— Тогда попытайся хотя бы подслушать.

Посетитель дожидался, по словам камердинера, в нижней гостиной.

В нижнюю гостиную я постаралась вплыть как можно солиднее, хотя сердце сжималось от нехороших предчувствий — а не сборщик ли это налогов или какая другая зараза? Ведь прабабка могла, скажем, судиться с окрестными крестьянами из-за клочка земли, и вот теперь нам придётся расплачиваться. Или посетитель предъявит какую-нибудь давно просроченную расписку…

Тип в гостиной выглядел нестрашно и даже довольно симпатично: большой, блондинистый и добродушный. Лет сорока. В общем, мечта уставших от жизни женщин. С хорошими манерами и не слишком робкий.

Увидев меня, посетитель вскочил и вроде бы чем-то подавился, во всяком случае такое произвёл впечатление. Я не удивилась, привыкла, что именно так мужчины на меня и реагировали. Ничего удивительного, красивая женщина. Ведь раз Кристина красавица, и Арабелла тоже, значит, и я выгляжу неплохо?

— Слушаю вас, — милостиво произнесла я.

Тип с трудом взял себя в руки и ограничился восхищённым взглядом. Говорить он начал по-французски, причём акцент не вызывал никаких сомнений. Поэтому я сразу же перебила его:

— Можем говорить на английском. Для меня без разницы, даже если на американском английском.

Посетитель явно обрадовался и сразу же приступил к делу.

— Вы правы, я и в самом деле приехал из Штатов. Мой босс мечтает о приобретении старинного французского замка, не обязательно большого, может быть и таким, как Нуармон. Несколько лет назад он предлагал графине де Нуармон продать ему замок, но госпожа графиня не пожелала. Босс подумал, что наследница госпожи графини может быть другого мнения. Цену он предлагает хорошую, впрочем, этот вопрос можно обсудить. Но одно условие: замок он желает приобрести со всем содержимым. То есть купив все, что в данный момент имеется в замке.

На меня вдруг снизошло озарение. Не дослушав посетителя до конца, я перебила его:

— Полагаю, ваш босс или не отдаёт себе отчёта в ценности того, что имеется в замке, или считает меня идиоткой. Уверяю вас, если последнее, то он ошибается. К тому же так уж получилось, что я по образованию и опыту работы искусствовед, историк и знаю цену антиквариату. Хотите убедиться? Пошли!

Не дав посетителю опомниться, я схватила его за руку и потащила за собой.

— Вот, глядите. Да не туда, на стену! Это Ренуар, подлинник. Джотто. Да не этот, вон картина, над зеркалом. Кстати, зеркало тоже немалая ценность, стекло — шестнадцатый век, рама же ещё старше, начало Возрождения, все подлинное. А вот это дубовое карло… Ну куда вы уставились? Я говорю вам об этом низеньком кресле с изогнутыми перекрещёнными ножками. Раннее средневековье. И не поручусь, что на нем не сидел собственной… гм… персоной Карл Великий. Оба подсвечника на камине — Ренессанс, гданьский комод чёрного дуба — начало семнадцатого века. Теперь возьмём фарфор. Не стесняйтесь, загляните внутрь, пожалуйста. Вот этот — мейсенский, первой эпохи, а есть и немного китайского, причём даже не Минг, а Сунг! В идеальном состоянии! Да что вы жмётесь, смотрите, смотрите во все глаза! Так сколько же мне ваш босс собирается отстегнуть от щедрот своих? Да захоти я это продать — устроила бы аукцион для знатоков и коллекционеров. Известно ли вам, что маньяка никакая цена не испугает, а мне, возможно, повезёт и подвернётся парочка маньяков-коллекционеров.

Посланец американского босса малость офонарел от моего натиска, но, надо отдать ему справедливость, оклемался довольно скоро. Остановившись перед напольными нюрнбергскими часами XV века, бодро тикавшими, в роскошном барочном футляре, он поинтересовался:

— А могли бы вы для примера назвать цену хотя бы вот этих часов?

Случайно я помнила, что похожие часы, правда, немного помоложе, на последнем аукционе пошли за сорок тысяч долларов. Естественно, я зловредно немного завысила цену.

— Эти часы будут стоить пятьдесят тысяч.

— Франков?

— Нет, долларов.

Парень неплохо соображал и быстро принимал решения.

— Тогда, скажем, за все про все — два миллиона за содержимое.

— Это вместе с фарфором эпохи Сунг? — поинтересовалась я как можно ехиднее.

— Я уже сказал — о цене можно поговорить особо. Мой босс не намерен торговаться.

С трудом сдержавшись, чтобы не высказать ему все, что думаю о его боссе — или спятил, или знает о наличии в замке совсем уж потрясающих ценностей, — я произнесла почти равнодушно:

— Что же, я подумаю. До завтра.

— Благодарю вас, в таком случае завтра я позволю себе ещё раз побеспокоить мисс.

За посетителем ещё не успела закрыться дверь, как Кристина уже появилась в комнате.

— Двумя миллионами он может подтереться, — заявила она. — Миллион на нос — для меня это слишком мало. Но зато ясно — он рассчитывает на алмаз, откуда-то узнал о нем. И я так полагаю, раз уверен, что алмаз в замке, — пусть платит нам шесть миллионов, а потом ищет себе до посинения. Денежки мы получим, и не наша забота, что алмаза он не найдёт. По-моему, великолепная идея. Ты как считаешь?

— Я пока не считаю, я пока думаю. С одной стороны, не исключено, что на аукционе мы можем получить не меньше, а то и больше, но, с другой стороны, кто у нас купит эту развалюху? Даже если найдётся какой американец, такой цены уже не даст. А с третьей, честно говоря, жаль мне этого барахла и не хотелось бы все продавать. Кое-что я бы себе взяла.

— Знаю, знаю, наверняка вот этот гданьский комодик. Прекрасная вещь, ни в одну варшавскую квартиру не поместится. Ну, если даже и поместится, то через дверь не пройдёт. Станешь дом разбирать?

— У бабушки поместится! — обиделась я за комодик.

— А, я не поняла, что ты собираешься осчастливить бабушку, а не себя.

— Ну чего привязалась к комодику? Ты его назвала, не я. Тут найдётся кое-что не столь габаритное.

— Слушай, неужели и в самом деле такое барахло, как эти завалящие часы, может стоить аж пятьдесят кусков? — недоверчиво поинтересовалась Кристина.

Я махнула рукой.

— Да нет, думаю, до двадцати бы дошли, и конец. Они не в наилучшем состоянии, да ещё намучаешься с ними, надо постоянно следить, содержать в порядке. Просто я хотела задурить ему голову.

— А задурила мне, и ещё как! Иоаська, с меня достаточно. Никуда больше не поедем, пока ты здесь не определишься. Ну, чего глаза вытаращила? Пока здесь всего не осмотришь и не подобьёшь бабки. Мне надо знать, на что рассчитывать. А потом примемся, не покладая рук, разыскивать этого паршивца. Если уж мужик из Штатов сюда заявился, алмаз, как пить дать, находится в замке! Они там, в Штатах, лучше знают, где надо искать. То есть того… я хотела сказать, раз американскому боссу приспичило приобретать нашу фамильную развалину, значит, об алмазе ему больше нас известно. Честно признаюсь — только вот сегодня я так, по-настоящему, поверила в алмаз и теперь понимаю прабабку Каролину.

— Что-то в этом есть, — признала я. — «Со всем содержимым»… Неужели он и в самом деле спрятан где-то в замке? Купит шеф у нас замок и разложит его на элементарные частицы…

— Не пугай меня. В любом случае мы должны покончить с библиотекой, поскольку без этого не получим права на наследство. Выходит, нечего раньше времени думать о распродаже. Так что я — в библиотеку, а ты берись за антиквариат.

— Интересно! По-твоему, в библиотеке не антиквариат? Так что в библиотеку пошли вместе…

Трудоёмкий фолиант о соколах мы уже обработали. Однако следующий толстенный том — английское издание легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого стола (XV век) оказался не менее трудоёмким, до того он был напичкан сведениями в области траволечения. Кристина провела над ним полдня. Я радовалась — трава по её части. Непонятно, почему какой-то из наших прабабок понадобилось именно в Артуре записывать столь ценную информацию. Возможно, сочла короля наиболее подходящим для этого из-за иностранного языка, надеясь, что том не будут трогать. А может, её привлекли удобные, широкие поля на страницах этого шедевра.

Я же наткнулась на очередное письмо. Нас это уже не удивляло, мы привыкли к тому, что предки рассовали свою корреспонденцию по книжкам. Правда, данное письмо не продвинуло вперёд наши алмазные поиски, ибо сплошь состояло из великосветских сплетён.

Надолго застряла я над изумительной рукописной книгой эпохи средневековья, воспевающей подвиги христианских рыцарей в первом крестовом походе. Это было просто чудо! И язык, и почерк писца не представляли для меня трудности, я легко справилась с ними. Нет, с такой жемчужиной не расстанусь ни за какие коврижки! Заберу с собой, прочту от начала до конца, наслаждаясь каждой строчкой, любуясь превосходными миниатюрами. Кристине она ни к чему, все равно не осилит. Могу ей в крайнем случае рассказать потом содержание своими словами. Если захочет, даже перевод сделаю в письменном виде. А с книгой не расстанусь!

Таким образом, каждая из нас застряла на интересующем её экспонате, в результате чего к вечеру мы едва расчистили небольшой сегмент библиотечных полок. Перед нами были ещё нетронутые целые две стены. Утешались тем, что теперь стали попадаться особо ценные экземпляры.

За ужином я сказала сестре:

— Нет, ни за что не соглашусь продать оптом весь замок этому американскому идиоту. Среди книг попадаются просто бесценные экземпляры. Заявляю, что с крестовым походом, например, ни за что на свете не расстанусь!

— У меня другая проблема, — отозвалась Кристина. — Я уже не говорю о вине, с которым тоже ни за что на свете не расстанусь, а вылакать его мы с тобой не сумеем, как бы ни старались. Видишь ли, я чувствую, если мы продадим замок со всем содержимым, я всю оставшуюся жизнь буду думать: а не продали мы американскому идиоту наш фамильный алмаз? Ведь у нас не было времени как следует пошарить в помещениях замка, а все равно случайно наткнулись на веер какой-то из прабабок, помнишь? Это же такая прелесть! Пусть и не алмаз найдём, а что-нибудь в этом роде, все равно неимоверные сокровища. Вот и буду думать всю оставшуюся жизнь — а что там ещё было? Нет, я не согласна! Ты даже представить не можешь, что там может ещё оказаться.

— Я-то как раз могу представить, поэтому и не хочется расставатьсяс замком.

— А если попробовать договориться с идиотом насчёт того, что мы кое-что из содержимого отберём для себя, а остальное ему, так и быть, продадим вместе с замком? Деньги-то нужны.

— Не согласится. Подумает, мы отбираем самые перспективные в алмазном отношении предметы, чтобы самим найти сокровище.

— Ну тогда я не знаю… Пусть просмотрит отобранные нами экземпляры обстановки и книги. Как думаешь, на такое пойдёт?

Представитель американского босса не заставил себя долго ждать, заявился на следующий день с самого утра, когда мы ещё завтракали. Ранняя птичка!

Я сообщила ему своё решение. Согласна продать замок, но не со всем содержимым. Намерена оставить за собой предметы, составляющие фамильные ценности, с которыми я не желаю расставаться, и точка! А кроме того, два миллиона — смешная цифра, стоит вспомнить хотя бы только одни старинные книги из библиотеки.

Представитель тоже успел подумать, а может, посоветоваться и проконсультироваться с боссом, если таковой вообще существует.

— Пять миллионов за все про все! — решительно произнёс он. — Насчёт фамильных ценностей согласен, но оставляю за собой право предварительно их осмотреть. Договор должен быть подписан немедленно, желательно ещё сегодня. А завтра же сюда вместо вас вселяется мой босс.

— Исключено! — возразила я. — Я сама ещё официально не оформила права наследования.

— Неважно, главное — действительный факт, а не формальности. Оформление прав наследования — долгое дело, пусть идёт своим путём. А упомянутая вами только что библиотека тоже уже больше вам не принадлежит.

— Дудки! Пока не приведу в порядок библиотеку, не видать мне наследства как своих ушей. Таково условие завещания прабабки.

Похоже, условие явилось для американского посланца полной неожиданностью.

— Как вы сказали? — не поверил он своим ушам.

— То, что слышали. Условие завещания! Только после приведения в порядок библиотеки и составления каталога!

— Но почему же?

— Пожалуйста, это я имею право вам сообщить. Моя прабабка была помешана на траволечении, неплохо разбиралась в этом, а получилось так, что множество сведений из этой области народной медицины разбросано по книгам фамильной библиотеки Нуармонов. Не только отдельные труды по траволечению, но и просто записи на полях в самых разных книжках. Наследство мне достанется лишь после того, как я выполню это каторжное условие завещания.

Все-таки условие действительно оказалось для него совершенно непредвиденным препятствием, американец явно не был к этому подготовлен и теперь с трудом собирал мысли, не зная, как реагировать. Придумал наконец.

— Это сделает мой босс! — заявил он. — А я ему помогу.

Тяжело вздохнув, я невинно заметила:

— И я бы не отказалась от вашей помощи. Вы не представляете, какие тяжёлые эти книги, особенно старинные, у меня уже сил нет. Пригодилась бы помощь крепкого мужчины, что и говорить. Но видите ли, по условиям завещания сделать это должна я лично, а нотариус следит за мной, как цепной пёс!

— Он может и не знать о нашем соглашении! А деньги вы, разумеется, получите сразу же.

— Очень заманчивое предложение! И все-таки мне придётся отказаться от него. Библиотеку я должна закончить, тут ничего не сделаешь. На это потребуется ещё около недели…

Он перебил меня:

— Ну ладно, согласен! Могу начать прямо сейчас!

— Что начать? — не поняла я.

— Помогать вам в библиотеке. Я готов! Где это? Пошли!

— Да бог с вами!… — начала было я, но и на сей раз мне не дали докончить фразы.

— Соглашайся! — послышалось вдруг громкое шипение на польском языке, доносящееся откуда-то из-за стены. Кристина! Подслушала и взалкала миллионов!

Американский посланец вздрогнул и непонимающе огляделся по сторонам. Я сочла нужным объяснить ему, в чем дело. Не хотелось, чтобы поползли слухи о привидениях в нашем замке.

— Это моя сестра. Мы наследуем замок вместе с нею, поэтому вместе вкалываем в библиотеке. Похоже, она согласна принять вашу помощь.

Американец похвалил Кристину:

— Благоразумная особа. Ну так что?

Теперь я в свою очередь была немного сбита с толку. Но раз Крыська пожелала… И я ответила:

— Хотя бы завтрак дадите мне закончить? Уже немного осталось. Может, и вы пожелаете?…

Гость отказался:

— Благодарю вас, я уже позавтракал. Вот разве что чашечку кофе.

При появлении Кристины гость оторопел. Он лишь молча переводил взгляд с неё на меня и обратно. Ради американца мы не стали усложнять себе жизнь и переодеваться, поэтому выглядели нормально, то есть идентично.

— А вы здорово похожи! — наконец пробормотал американец, неизвестно почему явно смущённый нашим сходством.

— Взгляды у нас тоже одинаковые, — заверила его Кристина, разливая кофе. — И хотела бы вас предупредить, даже не спрашивая согласия сестры, что ваша помощь в библиотеке ещё ничего не решает. Продадим ли мы замок со всем содержимым — пока неясно. Знаете, я тут случайно наткнулась на веер прабабки, так это же просто чудо! И ещё альбом с фотографиями. Сразу предупреждаю — их я никому не уступлю! И я уверена, где-то здесь наверняка найдётся и прабабушкин корсет, я очень на него рассчитываю, а вот вашему боссу он, согласитесь, совсем ни к чему. Вообще, мне не очень нравится сама постановка вопроса — продавать замок со всем содержимым.

— А пять миллионов вам тоже не нравятся? — с неожиданным ехидством поинтересовался американский посланец.

Кристину не так-то просто было смутить.

— Так себе, средняя цена, — небрежно отмахнулась сестра. — И вообще к финансовым вопросам мы с Иоанной относимся довольно легкомысленно.

Похоже, ей таки удалось сбить с него спесь, американец так и застыл с раскрытым ртом.

Вспомнив, в каком виде мы бросили библиотеку, я поднялась из-за стола.

— Пожалуйста, допивайте спокойно свой кофе, сейчас поведём вас на каторжные работы.

Если бы он подозрительно поинтересовался, куда это я иду, оставив их за столом, не моргнув глазом ответила бы: «В туалет». К счастью, у него хватило такта не задавать глупых вопросов. Крыська продержит его за столом сколько потребуется, в этом я не сомневалась.

А мне надо было привести в порядок наше рабочее место. Я быстренько сгребла с библиотечного стола пожелтевшие бумаги, а соколиный шедевр сунула на полку в уже просмотренной части библиотеки. Теперь все будто бы в порядке. Интересно, к чему приведёт помощь американца? Наверняка, настаивая на ней, Кристина что-то имела в виду, было у неё какое-то соображение.

Этим соображением она поделилась со мной уже поздним вечером, когда мы остались одни. На всякий случай мы не стали говорить по-польски. Мало ли что, а вдруг этот посланец далёкой Америки владеет нашим родным языком? Ведь не исключено, что его матушка проживала в хатке-развалюшке где-нибудь под Новым Таргом. Чем черт не шутит!

В качестве носильщика посланец вполне себя оправдал. В соответствии с нашими указаниями снимал с полок, клал на стол и расставлял обратно тяжеленные тома. И даже не вспотел! Работали мы на редкость продуктивно, в весьма приятной обстановке, лекарственных заметок было немного, корреспонденции вовсе не встречалось, так что к вечеру мы добрались до последнего куска стены.

Боясь сбить трудовой ритм, мы не стали обедать, а вот к ужину помощника пригласили. Тут я не преминула заострить внимание на нужном аспекте.

— Ну вот, сами убедились, какие в библиотеке ценности. Своими руками такие раритеты таскали, за которые в своё время можно было купить три деревни. Ну как можно такое продавать гуртом? Разве что нужда заставит, но мы пока нужды не испытываем.

— Вы правы, — согласился гость. — Свяжусь с боссом; возможно, он от кое-чего откажется.

Крыська не преминула вставить свои три гроша:

— И обратите внимание на вино, которое пьёте. Уверяю вас, такого больше нигде на свете не найдёте. А оно наше, тутошнее. С наших виноградников, понятно? — И безжалостно добавила:

— Пейте, пейте, пользуйтесь случаем, больше не получите, потому как нам его жалко, сами намерены выпить. И я категорически против его продажи!

Посланец лишь покосился на неё и промолчал. Как-то его, разумеется, звали, этого посланца, он ведь представился, да я не запомнила. По мнению Крыськи, имя его было Хьюстон, но, думаю, она что-то путает, ведь это то ли название улицы, то ли отеля, то ли газеты, то ли ещё что, но только не имя.

Сомнительный Хьюстон пообещал пересмотреть вопрос с покупкой замка и ушёл. Наконец мы могли поговорить свободно.

— Сколько же, интересно, стоит этот проклятый алмаз, если американец платит такие деньги? — вслух размышляла Крыська. — Ведь не может же стоить десятки миллионов? А вдруг миллиарды?

— Не забывай, он уникальный, самый большой в мире! Что же касается цены — понятия не имею. Надо будет при случае поинтересоваться в Париже, почём там крупные алмазы. Теперь говори, зачем тебе понадобилась его помощь в библиотеке?

— А что, скажешь, плохая мысль? Паренёк работящий, вон как с ним легко пошло дело. А мне хотелось приглядеться к нему, понаблюдать, как станет себя вести. Начнёт разнюхивать, совать нос куда не следует…

— Ну и…

— Ну и в самом деле совал нос, хотя и умеренно. Книги просматривал внимательно, заглядывал под переплёты, полки прощупывал и тому подобное. Так что я считаю — дело нечистое, надо держать ухо востро.

Я кивнула, полностью разделяя её точку зрения. Разговор мы вели на застеклённой веранде, которая являлась как бы продолжением столовой. С веранды можно было спуститься прямо в парк. Газон у веранды освещали фонари, а окружавшие лужайку кусты росли на порядочном расстоянии, так что подслушать нас было невозможно. Разве что мы стали бы специально громко кричать.

Кричать мы не собирались, беседовали вполголоса.

— Видишь, он не оставил визитной карточки, — заметила Кристина. — А если он и в самом деле представляет здесь своего босса, ни разу этого босса не назвал, только «босс».

— Полагаю, купчую на замок он оформил бы по всем правилам, — высказала я своё мнение. — Только вот расплатился бы фальшивыми банкнотами. Или поддельным банковским чеком.

Кристина возразила:

— Чеком платить опасно, мы ещё до подписания купчей могли бы проверить.

— А банкноты? Но раз мы такие легкомысленные в финансовых вопросах, мог понадеяться, что не проверим. И все равно я настаиваю на фальшивой наличности, чек для него опасен, банк стал бы его разыскивать.

Кристина не сразу возразила. Помолчала, подумала. Потом высказала предположение:

— Наверняка он что-нибудь бы придумал. Замок наш ему нужен как рыбке зонтик. Для него главное — возможность поискать алмаз. И пусть потом мы и банк вывели бы его на чистую воду, он успел бы за это время обыскать замок и смыться с найденным алмазом. А там ищи ветра в поле.

— По-твоему, замок возвращается к нам, да ещё он теряет пять миллионов долларов наличными? Не слишком ли дорогая цена за алмаз?

— Да что теряет? Ну, ты даёшь! Фальшивые доллары?

— А, ну да, я забыла…

Опять помолчали. Кристина задумчиво произнесла:

— Сдаётся мне, он хотел бы разыскать в замке именно то, что мы с тобой уже обнаружили: дневник прабабки, переписку предков, другие бумаги, которые помогут напасть на след алмаза. Хотя не исключаю, что в отличие от нас уверен — алмаз спрятан где-то в замке. Признаюсь, это меня как раз и тревожит. Мы с тобой мотаемся по всей Европе, а должны бы как следует поискать в замке, не исключено, он и в самом деле здесь.

— Тогда прабабка Каролина написала бы об этом прямо.

— Она же намекала на это, не так ли?

— Вот именно, одни намёки. А в таком случае указала бы на место, где искать алмаз. Нет, думаю, она и сама не знала, где он.

— Тем более!

— Что «тем более»?

— Может быть где угодно! Ведь Юстина могла его найти, а прабабка Клементина запрятать куда подальше… Или сама Юстина запрятала без участия Клементины, уже после её смерти.

— И родной внучке ни словом не обмолвилась?

— Судя по тому, что говорила бабушка Людвика, её матушка Каролина была малость того… ну как бы поточнее выразиться… в общем, от Каролины можно было всего ожидать. Нет, я уверена — или алмаз где-то в замке, или точные сведения о нем!

— И значит, одно из двух и намерен обнаружить в замке наш трудяга Хьюстон?

Вот так! И получается, что независимо от того, найдём ли мы алмаз или не найдём, удастся ли нам потом продать замок или не удастся и придётся платить французские налоги, все равно замка мы продать сейчас не имеем права! Потом до конца наших дней станем мучиться, упрекая себя, не сделали ли грандиозной глупости.

И я решилась наконец поделиться с сестрой соображением, которое уже долгое время не давало мне покоя.

— Вот смотри, Крыська, как получается. Обрати внимание на такой факт: в нашем роду из поколения в поколение бабы только и делают, что откалывают одну глупость за другой. А из-за чего? Из-за мужиков. Заметила? Просто какое-то проклятие над нами тяготеет. Или из-за мужчин, или ради них. Начиная с Арабеллы. Ведь она стибрила из храма Великий Алмаз главным образом для того, чтобы подложить свинью своему супругу. И возможно, ради того мужчины, которого любила. Пошли дальше. Клементина. Хотя насчёт Клементины мы не располагаем конкретными уликами, поэтому давай сразу перейдём к её наследнице Юстине. Ведь она только делала вид, будто ищет алмаз, а на самом деле в Англию поехала лишь ради прадеда нашего, Джека. Ведь об этом в её письме между строк яснее ясного читается. И наконец, мы с тобой…

Крыська даже подпрыгнула в своём кресле.

— А что, ты тоже? Ведь ничего не говорила. У тебя кто-то есть? Кто он?

Я вздохнула.

— Нечем хвастаться. Не тем же, что спятила! Ну ладно, ладно, успокойся, так и быть, скажу. Ты его знаешь. Павел Дарский.

— Езус-Мария! Так тебя тоже денежки привлекают?!

— Ну и дура! Ведь говорю же — спятила! Именно потому!

Ошарашенная Кристина немного подумала и сообразила, что к чему. Сама, ей не надо было разъяснять. Все-таки мы были одинаковы, наверное, не только внешне.

— Ну что ж, тебя можно понять, — признала она. — И если это серьёзно… А он что?

— Вроде бы тоже… Что-то насчёт свадьбы говорил. И даже о детях, но я ему рот заткнула.

— Как думаешь, не раздумает, пока мы тут торчим?

Встревоженно глянула я на сестру, но одного взгляда оказалось достаточно, чтобы успокоиться. Если я выгляжу так же — не раздумает. Нет, от такой прекрасной женщины ни один мужик не откажется, разве что она выкинет что-то из ряда вон выходящее. Я же до сих пор демонстрировала своему Павлику сплошные достоинства и никаких недостатков. Нет, он просто обязан сейчас тосковать по мне безгранично!

Кристина меж тем совсем пришла в себя и принялась рассуждать о моем будущем. Вернее, о нашем, они были взаимосвязаны.

— Ты права, я бы на твоём месте тоже чувствовала себя неуютно, имея дело с таким денежным мешком. В этом случае просто необходимо и самой иметь кое-что за душой. Так что другого выхода у нас нет — ищем алмаз! Большие надежды вселил в меня этот Хьюстон. Если и в самом деле наш алмаз такая потрясающая ценность, он даже твоего Павла проймёт. В сравнении с тобой он будет просто мусорщик! Хотя в наше время мусорщики — люди состоятельные… Ну тогда — безработный на пособии! И сразу бы сообразил, девушка любит его самого, а не его денежки. Впрочем, он ведь вроде парень неглупый, почему без алмаза этого не поймёт?

— Наверное, у него просто нет времени подумать как следует.

— А, ну разумеется, для этого ему понадобился бы отпуск на год. На два года! Ну да ладно, согласна, выбрала ты парня что надо, только не в моем вкусе. Я предпочитаю Анджея.

— Неужели ты, балда этакая, до сих пор не сообразила — какое счастье, что у нас разные вкусы по отношению к мужикам? — гневно обрушилась я на сестру. — Ты только на минуточку представь, что было бы, влюбись мы в одного и того же!!!

— Езус-Мария! — представила Крыська. — При одной мысли плохо делается. Вспомнила, как однажды твой бывшенький схватил меня в объятия, приняв за тебя. Ну, помнишь, я зашла к вам? И мне так противно стало, так противно… Извини, пожалуйста!

— Пожалуйста! — отмахнулась я. — Меня твой тоже раз облапил, точно такое же ощущение. Хотя теперь я думаю, что напрасно мы тогда не воспользовались нашим сходством. Я не о постели, совсем наоборот.

— Не поняла! — заинтересовалась Крыська. — Поясни.

— Я имею в виду всевозможные супружеские сцены, конфликты, претензии. Вот послушай. Я давно собиралась тебе рассказать, да все как-то случая не представлялось. Одна моя подруга, возможно, ты даже её знаешь, но это неважно, очень хотела высказать своему супругу все, что думает о нем. В спокойной обстановке, аргументированно, беспристрастно. Но не могла. При одном взгляде на паршивца все аргументы улетучивались из головы, так она его любила, и спокойно выложить претензии эта идиотка ну просто не могла. Если даже такие аргументы и приходили в голову, начинала заикаться, а потом плакать, так что нормального делового разговора просто не получалось. А вот будь у неё сестра-близняшка — другое дело. Лишённая эмоций, сестра выложила бы супругу как на блюдечке все претензии его благоверной, глядишь, совместно и нашли бы разрешение конфликта.

Кристина не согласилась со мной.

— Предположим, сестре удастся его убедить, — возразила она, — при условии, разумеется, что до него вообще доходят логические аргументы. А потом? Ты что, не знаешь, чем заканчиваются примирения любящих супругов?

— Прекрасно знаю, — огрызнулась я. — Подумаешь, в постель бы легла законная супруга, ожидающая в полной боевой готовности где-нибудь поблизости. Ведь для замены и секунды хватит.

— Ну, тогда согласна. Ты права, если любишь кого-то или, наоборот, ненавидишь, непременно проявятся эмоции, здравомыслие исключено, обязательно выкинешь какую-нибудь глупость. В таких случаях и впрямь пригодится замена. Хорошо, что ты сказала об этом. Не исключено, придётся воспользоваться.

— И мне тоже.

Вот к такому неожиданному соглашению пришли мы в тот памятный вечер, сидя на веранде нашего замка и попивая наше великолепное винцо. Время от времени поглядывали на освещённую лужайку, на непроницаемую черноту парка за ней, наслаждаясь ночной свежестью.

— А чем закончилось дело с твоей знакомой? — поинтересовалась сестра.

— В том-то и дело, плохо закончилось. Они разошлись, — грустно ответила я.

Кристина вдруг спохватилась.

— Какого черта мы занимаемся отвлечёнными проблемами, когда на повестке дня столько конкретных? Чем займёмся завтра? Как станем себя вести, если Хьюстон опять заявится? Откровенно скажем ему о принятом решении — дескать, распростись с надеждой купить замок, или станем водить его за нос?

Я и сама не знала, как поступить.

— Лучше бы по-честному, — не очень уверенно высказалась я. — Хотя, с другой стороны, может, ему доставляет удовольствие незаметно шарить по углам, когда мы копаемся в библиотеке? Пусть шарит, бог с ним.

— Тогда так, — решила Кристина. — Поставим вопрос ребром, честно и откровенно: продавать не будем, а помогать может, если пожелает. А я готова не знаю на что поспорить — пожелает! Превратиться мне в паука на этом месте!

Оглядев сестру с ног до головы, я заметила:

— Поскольку никаких признаков превращения пока не наблюдается…

Загадочный Хьюстон (фамилии его мы так и не узнали) разозлился как сто тысяч чертей. Он сделал все возможное, чтобы нас переубедить, выложил какие мог аргументы, кажется, алчно оценивал наши шеи — сможет ли каждую из нас задушить одной рукой, но Кристины в паука не превратил. И выразил желание помогать.

Ни словами сказать, ни пером описать того, сколько сил понадобилось мне для сокрытия от него листка бумаги, обнаруженного в старинном труде по астрономии. Хорошо ещё, бумажка не вылетела сама по себе, просто лежала тихо-мирно между страниц упомянутого труда. К тому же написана оказалась по-польски. И все равно, ни к чему пробуждать в Хьюстоне лишние подозрения.

Благодаря тому, что нам уже не приходилось тратить столько физических сил на работу в библиотеке, мы сразу продвинулись далеко, остались лишь два последних шкафа у самых дверей. Окончание мучений уже чётко просматривалось на горизонте. Теперь даже без помощи сильного мужчины мы смогли бы за один день покончить с просмотром книг и приступить к составлению каталога, при помощи которого без труда можно было бы найти любую книгу на любой полке любого шкафа. Это и означало упорядочение библиотеки. Теперь каждый дурак мог с закрытыми глазами найти то, что требовалось. А если учесть, что Кристинины ботанические записи по объёму составляли три толстенных тома, полагаю, завет прабабушки мы выполнили полностью.

Вечером американский посланец сделал весьма знаменательное заявление:

— Прошу вас, уважаемая леди, как следует подумать. Завтра я улетаю в Штаты, меня здесь не будет, но советую ещё раз хорошенько обдумать. Лучшего предложения вы никогда не получите, и делаю его вам последний раз. Послезавтра я вернусь.

Похоже, наше проклятое сходство довело его до белого каления, потому как он обращался куда-то в пространство между нами и пользовался грамматической формой единственного числа. Не по силам ему, видно, справиться с одной особой в двух лицах. Мы с Крыськой заверили его, что непременно как следует подумаем, и опять остались одни.

— Ну? — нетерпеливо подгоняла меня Крыська. — Что ты там нашла? Показывай!

Нашла я, разумеется, очередное письмо предков. Обрывок письма, но на сей раз сохранилось начало, так что по крайней мере можно было понять, кому письмо адресовалось.

«Дорогой братец Мартинек! — писал некто. — Во первых строках сообщаю, что мы все здоровы, чего и тебе желаем, так что с этим покончим, и перейду сразу к делу. Сдаётся мне, влип ты, братец, здорово. Из твоего письма делаю вывод — и не только я, — что панна Антуанетта здорово тебя задела за сердце и песенка твоя спета. Поэзия у меня получилась случайно. Матушка наша целый день молчала, а потом сказала — так и быть, в случае чего даст вам своё родительское благословение. Так что препятствий тебе не будет, поступай, как сочтёшь нужным. А у матушки не иначе как предчувствие, потому что она почему-то стала называть молодую даму Антосей. Видишь, переводить с французского все мы умеем. Было бы хорошо, если бы Флорек…» На этом письмо обрывалось, так как закончился листок, а следующего за ним не оказалось.

— Могла бы писать не такими огромными буквами, — недовольно раскритиковала автора письма Кристина, решив неизвестно почему, что писала женщина. — Вижу тут уже знакомого мне Флорека. А кто такой Мартинек? Ты небось знаешь?

— Конечно, знаю и тебе говорила, да у тебя совсем нет памяти! Мартинек — это младший брат Флорека, тоже Кацперский, потом стал поверенным нашего семейства. Или юрисконсультом, точно не знаю. Во всяком случае, вёл все дела. Погиб во время войны. А жил в том же доме, что и дедушка Збышек, поэтому бабушка и вышла за дедушку.

— Поразительно! — ехидно восхитилась Кристина. — Вышла из-за того, что Мартинек погиб в войну или потому, что жила с ним в одном доме?

— Из-за того, что в одном доме. Когда их дом разбомбили, они переехали к нам. Бабушка влюбилась в него с первого взгляда, так мне кажется, хотя она и уверяет, что позже, после того как тот проявил необычайный героизм в войну.

Кристина поняла.

— Ага, и из-за него осталась в Польше. Ни за какие сокровища не соглашалась уехать во Францию. Припоминаю, действительно, я об этом что-то слышала в детстве. И ещё мне запомнился такой случай: перед Рождеством бабуля велела нам купить селёдку, я встала в очередь. Хвост был громадный, стоять пришлось не один час. Правда, потом ты меня сменила, но я все равно успела подумать, что, вот, стою в очереди из-за глупости бабули, уехала бы она в своё время во Францию, какую прекрасную жизнь бы мы там вели, не торчали бы в очередях. Нам тогда по пятнадцати лет было.

— Ещё не стукнуло пятнадцати, около. Как же, помню такой случай. Нас тогда ещё спросили, что мы выбираем: селёдку или работу в кухне. Мы предпочли селёдку. Ну и времена были!

— Ладно, вернёмся к нашим баранам. Наверняка это письмо Мартинеку писала одна из его сестёр. Он был здесь, выходит?

— Да, несколько лет провёл здесь. Вместе с братцем Флореком служили нашим предкам. Если быть точной — прабабке Клементине.

— И именно тогда он каким-то образом столкнулся с мадемуазель Антуанеттой из Кале. Знаешь, эта Антося начинает меня все больше интересовать. Ты не помнишь, Мартин женился-таки на ней?

— Точно не скажу, но, кажется, женился. Узнаем в Пежанове, они там все старые письма хранят. И давай наконец покончим с проклятой библиотекой, составим каталог, а потом уже, на свободе, сможем и все остальное осмотреть. Авось ещё что-нибудь интересное найдём.

Пришёл день, когда и с каталогами покончили. Каталогов было целых три штуки. Первый, общий, алфавитный, насколько это оказалось возможным. Второй — тоже общий, в нем книги шли в том порядке, в котором стояли на полках в шкафах. И третий — состоящий из отдельных частей, в котором каждая соответствовала отдельному шкафу и конкретной полке. Кроме того, на каждой полке мы приклеили перечень книг, стоящих на ней, а на корешках всех книг — соответствующие каталожным номера на особой клейкой бумаге, безвредной для книжных переплётов. И оказалось, всего в библиотеке замка Нуармон — двадцать восемь тысяч триста одиннадцать книг.

Работу мы провернули гигантскую и были чрезвычайно горды собой.

Хьюстон не появлялся, но мы и не жалели, потому что не было уже нужды в помощнике-чернорабочем, а для умственной работы нам помощник не требовался. Видимо, охоту общаться с нами отбил отказ продать его боссу замок со всем содержимым. А раз не увлёкся очаровательной женщиной в двух экземплярах, значит, сердце у него — камень.

Вечером по своему обыкновению мы отмечали завершение рабочего дня стаканчиком превосходного вина.

— Значит, завтра прибывает нотариус, если не ошибаюсь, во второй половине дня? — рассуждала Кристина. — Надеюсь, к обеду успеем протрезветь. Ибо я сегодня твёрдо намерена упиться вдрызг вот этим, лучшим из вин!

Вздохнув, я меланхолично отозвалась:

— С удовольствием последовала бы твоему примеру, только не даёт мне покоя одна вещь. Мы с тобой взяли такой темп, что не было возможности обсудить её. Теперь же, когда библиотеку скинули с плеч, можно и поговорить. Естественно, пока ты не напилась как свинья.

— Тогда поторопись, видишь же, я делаю все, что в моих силах.

— Вижу, вот и беспокоюсь — не успею. Может, немного притормозишь? Так вот, вчера вошла я в кабинет…

— На кой черт? — удивилась Кристина.

— Смутно помнила, вроде бы там ещё завалялись какие-то книги, штуки две-три, вот и захотела проверить. Оказалось, это не книги. Одна была инвентарной описью так называемого живого инвентаря замка, а точнее лошадей. Все о лошадях, которые разводились и содержались в замковых конюшнях. Большая толстая тетрадь в твёрдых книжных корочках. Вторая же содержала вырезки из газет и записи о всех гонках и скачках начиная ещё с тех времён, когда какой-то из прадедов содержал тут конезавод. Но не в этом дело. Видишь ли, рядом с длинным шкафчиком, ну, тем самым, с множеством ящичков, я заметила немного сигаретного пепла. Совсем немного, кот наплакал, но пепел был. Знаешь, не такой, когда нарочно стряхивают пепел с сигареты, а такой, словно стряхивали его в пепельницу, которую держат в руке, но нечаянно попало мимо. Напрягись, вспомни, не заходила ли ты туда? В кабинете мы обе с неделю как не были. А когда были, ты курила? Потому что я нет.

Кристина честно попыталась поднапрячься и вспомнить. Она даже не отпила из бокала, так и замерла, поднеся его к губам. Даже сморщилась от напряжения, так интенсивно думала.

— Курила ли я в кабинете? Нет, ни разу туда с сигаретой не заходила. Ты там копалась без меня, я же лишь курсировала на трассе спальня-библиотека-столовая и обратно. Ну, ещё ванная. Нет, не курила я там! Интересно…

— Вот именно! Странно, что я заметила такую мелочь, но солнце светило ярко, и пепел просто бросился в глаза. Никто из прислуги не курит. И сама не рада, что заметила пепел, вот теперь не знаю, что и думать.

Сестра поставила бокал, напряжённо раздумывая, потом опять подняла и опорожнила одним духом.

— А чего там думать, дорогая, яснее ясного — кто-то посещает нас. Визиты наносит, никаких сомнений. Вот только не знаю, каким образом, ведь дом запирается. Наверняка это делает господин Хьюстон. Или оставил своего заместителя. Ну встань сама на его место. Ты пожелала приобрести замок, две кретинки не соглашаются его продать, а сами копаются. Он же не дурак, видит. Что бы ты сделала на его месте? Поскольку они заняты работой в библиотеке и вкалывают по-страшному, он сам видел, ночью точно спят как убитые… Прислугу подкупить не удаётся, все трое заботятся о замке больше нас с тобой. Вот и получается, выход у него один. Иоаська, давай завтра над этим подумаем, сегодня я устраиваю себе отдых, ладно?

Тут уж возразила я:

— И думать нечего, ежу понятно. Он это, Хьюстон. Ничего не крадёт, а алмаз пусть ищет до посинения. Правда, может наткнуться на письма… В кабинете их больше нет, я проверила. Ладно, отложим до завтра. Покончим с нотариусом и займёмся остальным…

Отдых мы себе устроили что надо. Проснуться удалось лишь к полудню. Осоловелые со сна, ни о чем не думая, сели мы за стол. Горничная принесла поздний завтрак и робко поинтересовалась:

— Прошу меня извинить, но вот у меня… есть вопрос. Можно спросить?

— Разумеется. Пожалуйста.

— Не отправляли барышни Гастона куда-нибудь с поручением? Его с самого утра не видно, а он обычно предупреждает, если куда отправляется.

Мы переглянулись, потом тупо уставились на горничную. Пока ещё не осознали всей важности услышанного.

— Нет, — ответила я, а Кристина просто молча покачала головой. Поскольку вино было и в самом деле чудесное, никаких последствий с похмелья не чувствовалось, головой можно было качать безболезненно.

— Большое спасибо, — ответила огорчённая горничная, присела в старинном полупоклоне и удалилась.

Поглядев ей вслед, Кристина вскочила и тоже отвесила мне церемонный поклон, заявив:

— Ради одного того, чтобы насладиться таким книксеном пятидесятилетней бабы, уже стоило провернуть эту каторжную работу в библиотеке. Ну, как у меня получилось? Смутно вспоминаю, вроде бы бабуля пыталась нас в детстве научить этой штуке. Гляди, гляди, вот я приседаю…

— И очень складно у тебя получается, — похвалила я сестру. Впрочем, тут же поправилась:

— Бабуля, должно быть, в своё время постаралась, научила-таки. Можешь наниматься в горничные.

Окрылённая успехом, Кристина ещё два раза присела в полупоклоне, потом заняла своё место за столом и спросила:

— Как думаешь, что случилось с Гастоном?

Мне стало завидно, вскочив, я тоже присела в церемонном реверансе. Полагаю, у меня получилось не хуже, чем у Кристины.

— Ну как? — поинтересовалась я, не отвечая на её вопрос.

— Ничего! — снисходительно одобрила сестра. — Одно из двух: или бабуля обладала несомненным педагогическим талантом, или приседания у нас заложены в генах. Ведь в прежние времена все девчонки обучались реверансам, теперь редко кого научат. А жаль, ведь это очень красиво.

Покончив с поклонами, я тоже уселась на место и смогла уделить внимание исчезновению Гастона.

— Будь этот Гастон лет на сорок моложе, решила бы, что загулял с девицами. Но в его возрасте!…

— А не мог последовать нашему примеру, причём пил прямо в подвале и теперь где-нибудь там и отсыпается?

— Сомневаюсь, но вот немного оклемаюсь и пойду поищу. Малый хорошо сохранился, но ведь годы берут своё, может, почувствовал себя плохо и где-нибудь свалился?

— И ещё имеет смысл отправить эту нашу Петронеллу в деревню, пусть порасспрашивает, может, кто видел Гастона. Но тоже немного погодя, ведь и я малость сонная. Ага, вот ещё о чем подумала — мы заказали обед для господина нотариуса?

— Не знаю. Вроде бы я не заказывала. А ты?

— Я тоже не заказывала. Холера! Надо поскорее это сделать.

Я позвонила горничной. Такие уж тут порядки. Можно, разумеется, сбегать и сказать ей про обед, но не принято. Да и неизвестно, где в данный момент её искать. А носиться по замку с пронзительными криками «Пьяретта! Пьяретта!» — значит показать свою полную невоспитанность и незнание хороших манер.

Пьяретта тут же появилась и с надеждой посмотрела на нас. Должно быть, полагала, мы вспомнили, куда услали Гастона с поручением. Пришлось разрушить её надежды. Я сообщила горничной, что к обеду мы ждём господина нотариуса, которого следует хорошенько накормить, так что пусть кухарка из кожи вылезет, но приготовит хороший обед, не считаясь с расходами. Господин нотариус должен прибыть часа через два.

Господин Терпильон появился в точно назначенное им самим время, выпил чашечку кофе и направился в библиотеку. Мы, ясное дело, попёрлись следом. Очень интересно знать, каким образом он станет проверять результаты наших каторжных трудов.

Обернувшись к нам, нотариус сухо, но решительно приказал:

— Прошу мне ни в чем не помогать, ничего не разъяснять.

Нет так нет, как угодно, пусть сам мучается. Мы встали в сторонке и молча наблюдали за ним.

— Я желаю найти книгу некоего Мэрдока. Трактат об охотничьем оружии, английское издание, конец прошлого века! — заявил нотариус куда-то в пространство, вроде бы сообщая самому себе о своём желании. — Ага, вот каталог, чудесно. Попробуем с его помощью.

По-прежнему игнорируя нас, нотариус раскрыл страницу каталога на букве «М». Сделал это без особого труда. Надо сказать, что вышеупомянутый алфавитный каталог мы решились сделать из скоросшивателей, в каждый из которых вставлялись каталожные карточки с аккуратно напечатанными на машинке данными о книге. Не посчитавшись с расходами, приобрели мы скоросшиватели, карточки и даже дырокол. Главным образом потому, что заполнять карточки на машинке было намного легче и быстрее, чем от руки. Правда, получился каталог грандиозных размеров, из двух толстенных пачек. С «М» как раз начиналась вторая.

— Мэрдок, Мэрдок… — бормотал себе под нос нотариус, переворачивая один за другим скоросшиватели. — Ага, вот он! «Краткий трактат о видах, свойствах, особенностях, уходе и содержании…» Одиннадцать тысяч сто двадцать восемь. Сегмент пятьдесят два… Сегмент? Молчать! (Это нам, хотя мы и без того молчали.) Оглядевшись по сторонам, господин Терпильон продолжал бормотать под нос, игнорируя нас.

— Не такой уж я склеротик! — информировал он себя. — Ага, понятно. Шкафы разные. И открытые полки. Так, так… Вот теперь понятно, что за сегмент. Какой он там? Ага, пятьдесят два.

На каждой из открытых полок, от пола до потолка покрывающих отдельные стены или их участки, мы огромными буквами написали соответствующий номер сегмента. Учитывая, что библиотекой могут пользоваться и близорукие.

Разыскиваемый нотариусом Мэрдок оказался на самой высокой полке, под потолком. Мы стояли в сторонке, на полу, разумеется, причём Кристина небрежно опиралась о стремянку. Перестала опираться, но ни на шаг не отодвинулась. Хотел все сделать сам — пожалуйста.

Нотариус опять огляделся, увидел стремянку (нас, разумеется, не видел), схватил, приволок к нужному сегменту полок, влез на самый верх, не слетел, проехался пальцами по переплётам книжек и инвентарным номерам и извлёк желаемый трактат. С трактатом в одной руке осторожно (но без ущерба для здоровья) спустился со стремянки и положил на стол легко и просто обнаруженную книгу.

И опять принялся бормотать себе под нос:

— Предания о лисе… Скажем, автор неизвестен… Скажем, я не помню автора… Скажем, авторов может быть несколько…

Тематический каталог лежал рядом с алфавитным, сделали мы его таким же, двухтомным, на карточках. На нем чётко было написано: «Тематический каталог», а господин Терпильон читать умел, мы уже убедились.

— Предания или басни? — спросил нотариус самого себя. — Что может быть о лисе? Повести, рассказы, прибаутки, предания, басни… Или песни? Или поэмы? Нет, поэзия отпадает, значит, проза. Начнём с басен.

Мы спокойно слушали рассуждения старого нотариуса, поскольку все, что только было написано о лисе, мы поместили в первом томе в статье «Лис». Господин Терпильон быстро вышел на лиса. На сей раз стремянки не потребовалось. Вот он извлёк том.

Интересно, что теперь придумает? Придумал, оказывается, такой уж он был въедливый, этот нотариус.

— Предположим, я хочу взять почитать эту книгу, — произнёс он в пространство и замер.

Я подошла к нему, откинула первую страницу переплёта избранной им книги, вытащила длинную узкую бумажку, сверху которой фигурировали автор и название книги, и жестом велела ему вписаться. Молча, раз он запретил нам говорить. Просто ткнула пальцем в нужную графу.

— Что ж, очень хорошо, — сказал нотариус и поставил книгу на место.

Очень скуп был на похвалы этот нотариус. Вроде бы уже убедился — поработали мы на совесть, но все никак не мог успокоиться, ходил по библиотеке, читал надписи на полках, рассматривал номера и кивал головой. Кажется, с одобрением.

— Говорить уже можно? — вежливо поинтересовалась Кристина.

— Разумеется! — ответил чрезвычайно удивлённый вопросом нотариус, словно не он строжайше запретил нам что-либо разъяснять и несколько раз невежливо крикнул: «Молчать!» — Только мне бы хотелось ещё взглянуть на то, каким образом вот из этого, — тут он широким жестом обвёл все библиотечные шкафы и полки, — вы извлекли сведения о лечебных растениях и в какой форме их суммировали.

Тяжело вздохнув, Кристина подошла к отдельному столику у окна, на котором лежал толстенный том с записями по названной теме. Очень внушительно выглядел этот фолиант, не хуже средневековых гигантов, только что не в переплёте из телячьей кожи.

— Следовательно, пожелания завещательницы выполнены, — констатировал нотариус. — Осталась последняя формальность. Прошу следовать за мной. Замок я знаю.

Мы непонимающе переглянулись. Что ещё за формальность и при чем тут знакомство с расположением помещений в замке? Станет проверять, не украли ли мы чего?

Нотариус же решительно двинулся вперёд, не ожидая нашего согласия и не делая тайны из последней формальности.

— Просто я обязан проверить, все ли книги, имеющиеся в замке, включены в составленные вами каталоги, — разъяснил он на ходу. — Ведь вы могли чего-то не заметить, а обитатели замка Нуармон всегда были большими любителями чтения. Могли бросить книгу в любой комнате… Вот, скажем, в этой столовой… Или в этой гостиной… Или в кабинете…

Я сочла нужным сделать замечание:

— Вы правы, и сразу предупреждаю — в наших спальнях обнаружите две книги, читаем с сестрой перед сном. Тоже любим читать. Но они уже записаны в каталог.

— Эх, надо было вписать на карточке, что взяты из библиотеки тогда-то и тем-то. И подписаться, — заметила Кристина в пространство.

Я ответила громко, возможно, демонстративно громко:

— И вовсе нет. Записывают лишь те книги, которые выносят из замка. Наши книги замка не покидали, так что незачем было их записывать. Впрочем, если хочешь, сбегай запиши.

Кристина развернулась на сто восемьдесят градусов и молча бросилась вниз по лестнице.

Господин Терпильон не отреагировал на наш разговор. Он методично раскрывал одну дверь за другой и окидывал взглядом одну комнату за другой. Особое внимание уделял столам, столикам, этажеркам и тёмным углам. Вот мы уже проследовали через анфиладу жилых помещений, вот осмотрели помещения, предназначенные для гостей, где мебель стояла в чехлах, вот прошлись по вспомогательным комнатам — буфетным и гардеробным. Потом пробормотал, что следует осмотреть спальню прабабки, куда никто никогда не совался. На этом этапе нашего следования нас догнала запыхавшаяся Кристина.

— Холера, забыла, какую книгу ты читаешь, пришлось искать промежутки между книгами на полках! — пожаловалась она шёпотом. — Не волнуйся, нашла и тоже вписала. Хорошо, когда книги стоят вплотную друг к дружке.

Тем временем господин Терпильон немного опередил меня и в прабабкину спальню вошёл один. Тут же послышался его недовольный голос:

— Безобразие, такой беспорядок! Что это значит?

Мы с Кристиной подхватились и бросились к нему, с налёту слегка подтолкнули в спину, пытаясь разглядеть, что же его так возмутило. При этом ни у Кристины, ни у меня не было абсолютно никаких злых предчувствий.

Езус-Мария!!!

На полу прабабкиной спальни у камина лежал наш престарелый камердинер, лежал неподвижно, лицо его покрывала смертельная бледность, а на полу у виска расплылась и уже успела застыть узкая полоска тёмной жидкости…

Нам повезло, что преступление оказалось совершённым в то время, когда в замке был нотариус. Он прекрасно знал, как следует поступать в подобных случаях, и немедля запустил в ход следственно-медицинскую машину. Первым в спальню, куда принесли камердинера, был допущен срочно вызванный врач. И тут выяснилось — преступник совершил промах, старый Гастон только выглядел покойником, а на самом деле был жив.

Упомянутое выше обстоятельство чрезвычайно взбодрило полицейских, они страшно засуетились, проявили невероятную расторопность, мы и глазом не успели моргнуть, как Гастона отправили в больницу на завывающей машине «скорой помощи». Нам сообщили — с переломом основания черепа, вернее, с подозрением на перелом, так предположил врач, осмотревший пострадавшего. А чего тут подозревать, причина перелома этого самого основания бросалась в глаза. Поскольку голова несчастного камердинера оказалась на каменном обрамлении камина, вывод напрашивался сам собой: падая назад, стукнулся о камень затылком — и привет! Вроде бы все указывало на несчастный случай: старик поскользнулся на скользком от мастики полу или за что-то зацепился и грохнулся навзничь. Странным казалось лишь то, что у камина были обнаружены сразу две кочерги. Одна торчала там, где ей и положено находиться, — в декоративно оформленном комплекте вместе с другими причиндалами к камину, а другая валялась на полу у правой руки несчастного. И ещё, естественно, возникал вопрос: что, черт возьми, делал старик в ночной пижаме в спальне графини?

Мы с Кристиной заранее решили говорить правду, и только правду.

— Уж я этому паршивцу задам! — мстительно заявила Кристина. — А ты — как знаешь. И если это не Хьюстон отколол, то считай, я — английский король. Наверняка, скотина, опять к нам пробрался, а Гастон его и застукал.

— Согласна с тобой и присоединяюсь к намерению вывести скотину на чистую воду, только давай хорошенько продумаем свою версию. Что могла эта скотина тут искать?

— А у меня уже готов детектив! — похвасталась сестра. — Нет ничего проще: преступник искал в спальне прабабки её драгоценности. Он ведь, бедняга, не мог знать, что хранятся они в банковских сейфах. Фарфор его не интересовал, его он не трогал, ведь ты сама демонстрировала его американцу, сообразил, паскуда, что в случае чего подумают сразу на него. Знал — мы все время торчим в библиотеке, заняты лишь книгами, о драгоценностях не думали, ничего для их безопасности не сделали, впрочем, можем даже не знать, есть ли они где в замке. Вот и искал…

В принципе версию сестры я одобрила, хотя не преминула подкинуть и свои соображения:

— Тем более что сама лично информировала его о непременном требовании завещательницы: пока не закончим упорядочение библиотеки, не имеем права ни к чему в замке прикасаться. А поскольку мы девушки честные, не суём носа, куда запрещено. А ты не думаешь, что в замок он заявился не ради кражи, а ради… одной из нас? Влюбился, и все тут?

— Спятила! — скривилась Кристина. — Влюбился и ночами шастает по замку, вместо того чтобы хотя бы полюбоваться на свой предмет? Хотя бы повздыхать, я уж и не говорю о другом. Такой робкий влюблённый?

— Так кто же знал, что он будет каждую ночь пробираться в замок? — отстаивала я свою концепцию.

Кристине хватило одной секунды на взвешивание моей версии.

— Нет, — решительно возразила она. — Не согласна я на преступление по любовным мотивам. Они тут к таким относятся снисходительно, отнесутся с пониманием к чувствам влюблённого… Нет, не согласна я! Отделается ещё условным наказанием, а я крови жажду!

— Да и не поверят, — согласилась я, отметая собственную версию. — Зачем, спросят, залез в прабабкину спальню, а не в наши? Заблудился, сиротинка? Впрочем, заблудиться нетрудно, замок большой, помещений достаточно…

Тут из больницы позвонили с сообщением о состоянии здоровья бедного камердинера. Жив он; череп, конечно, разбитый, но никаких переломов, а сознание потерял от сильного удара. Уже понемногу начинает приходить в себя, так что вскоре сможет рассказать о том, что же приключилось.

С больницей говорил месье Терпильон. Засевшая в нашем замке полиция тут же подхватилась и помчалась в больницу в надежде на общение с жертвой преступления. Пьяретта перестала плакать, а кухарка, приободрившись, приступила наконец к своим профессиональным обязанностям. Благодаря последнему нам удалось пообедать вовремя и очень вкусно.

Месье Терпильон проявил бездну такта и доброй воли. Сначала терпеливо и покорно пережил первые минуты расследования, без возражения согласился с первой полицейской версией о несчастном случае, затем столь же безропотно воспринял наличие сомнений у полиции. Внимательно и терпеливо выслушал и наши с Кристиной подозрения, о которых мы сообщили нотариусу с глазу на глаз, не посвящая пока в них полицейских. Ещё успеем донести ей на Хьюстона…

За обедом нотариус сам затронул животрепещущую тему.

— А что касается приобретения недвижимости, — внезапно заявил он безо всяких вступлений, — то госпожа графиня под конец жизни получила множество предложений, весьма схожих с теми, что сделали вам. Дословно: замок со всем содержимым. Ещё шутила — дескать, содержимое — она сама. И как-то упомянула, что кто-то без её ведома проникал в замок и что-то в нем искал. Именно по этой причине она и переместила в банковский сейф остатки фамильных драгоценностей, которые до этого легкомысленно держала в ящике столика, что стоял в изголовье кровати. Нет, я не осуждаю клиентку, боже избави, и тогда ни слова осуждения не сказал, позволил себе лишь слегка удивиться, не более того.

Договорив до этого места, нотариус замолк и внимательно поглядел на нас, желая убедиться, что мы отнеслись с надлежащим вниманием к его сообщению. Мог не беспокоиться, мы поняли, насколько важным было это сообщение. Если уж старый, опытный нотариус удивился — значит, дело нешуточное, значит, из ряда вон выходящее. Поэтому мы обе уставились на старика с таким захватывающим, с таким непритворным интересом, который удовлетворил бы самые завышенные требования.

Нотариус явно удовлетворился и продолжил рассказ.

— Само предложение купить недвижимость, пусть даже и по завышенной цене, ещё не преследуется законом. Американцы располагают средствами, и им часто приходят в голову… гм… неординарные идеи. Мне представляется логичным предположение, что данный американец, когда вы ему отказали, решил проникнуть в замок ночью и обыскать. Ведь известно, что в старинных замках, которые многие поколения находились в руках одного дворянского рода, которые не ремонтировались веками, не перестраивались и из которых ничего не вывозилось, — в таких замках могут оказаться старинные предметы, ценности которых даже хозяева не знают. Хозяева, как правило, не являются специалистами в области антиквариата, а молодой человек мог им оказаться. К тому же общая сумма, в которую по завещанию оценён замок, названа весьма приблизительно, лишь для того чтобы можно было вычислить процент налога с наследства. Если уважаемые дамы пожелают иметь осложнения с полицией, их право сообщить ей о своих подозрениях…

Нет, нет, уважаемые дамы отнюдь не желали никаких осложнений, ни в коем случае. О чем мы и не преминули заверить уважаемого нотариуса. Тот по-прежнему внимательно наблюдал за нашей реакцией, и она его, похоже, вполне удовлетворила.

— Так я и полагал, — заметил он бесцветным голосом. — Следовательно, оставил бы при себе ваши подозрения. И весьма этому рад. Должен признаться — госпожу графиню я обожал и почитал с детства, более очаровательной дамы мне не довелось встретить за всю мою жизнь, и я уверен — она не пожелала бы, чтобы к фамильным ценностям прикоснулись чужие руки…

Если нотариусу захотелось нас огорошить, ему это удалось. Признаться в огромной любви, пронесённой через всю жизнь, столь бесцветным, деревянным голосом — нет, такое в голове просто не укладывалось. К тому же он наверняка знал или хотя бы догадывался о существовании алмаза и деликатно дал понять, что лишний шум ни к чему. Хьюстона следовало оставить в покое.

Я нерешительно произнесла:

— Наверняка вы правы…

Нотариус не дал мне докончить фразы.

— Послушаем, что скажет камердинер. Полагаю, ждать придётся недолго. А потом и примем решение.

Кристина встревожилась:

— Надеюсь, вы до тех пор останетесь у нас? Распоряжусь, чтобы для вас приготовили комнату.

— Если можно, две комнаты, — сухим скрипучим голосом поправил её нотариус. — Я приехал на взятой напрокат машине с водителем. Считаю своим святым долгом довести до конца дело, порученное мне покойной графиней, обстоятельства же принимают весьма серьёзный оборот.

— Должно быть, по уши влюбился в прабабку, света белого за ней не видел, — заметила Кристина, когда мы остались одни, а месье Терпильон обустраивался в отведённой ему комнате для гостей. — Так сказать, верность до гробовой доски!

— Скорей бы уж Гастон пришёл в себя! — вздохнула я. — И жутко хочется заняться поисками, аж руки чешутся. Хочется знать, чем же мы, в конце концов, владеем! Увидеть своими глазами…

— …например, бальные платья! — вскричала Кристина. — Представляешь все эти роскошные туалеты наших прабабок! Должны же они где-то здесь висеть! А? Ты как думаешь?

— Думаю, должны. Мне тоже хочется их примерить.

Камердинер окончательно пришёл в себя поздним вечером и дал показания. К сожалению, полиция не спешила нас осчастливить, о показаниях старика-камердинера мы узнали лишь утром. Возможно, французские менты просто сочли неудобным беспокоить нас после полуночи.

Итак, Гастон внезапно проснулся среди ночи. Что-то его разбудило. Старик не мог уточнить, что именно, просто, по его словам, он испытал такое ощущение, будто в замок пробрался посторонний. Нет, и раньше тишину ночного замка нарушали непривычные звуки, ну, скажем, когда обе уважаемые мадемуазели работали в библиотеке, ведь они то и дело спускались в подвал, бегом бежали, каблучки постукивали, он, Гастон, уже привык. Но на сей раз его разбудили другие, непривычные звуки, а какие — сказать не может. И почувствовал…

Это место показаний старого камердинера немного сконфуженная Кристина прокомментировала так:

— Голову даю на отсечение — старый зануда подсчитал все бутылки, что мы с тобой выдули.

— Ну и что? — беззаботно отмахнулась я. — Уважаемые мадемуазели имеют право распоряжаться своим вином.

…И что-то ему говорило — дело нечисто. Долг заставил старого слугу встать с постели. Прихватив на всякий случай кочергу от камина, камердинер вышел в коридор и прислушался. А на слух он никогда не жаловался. Шум вроде бы доносился из спальни покойной графини. Нет, сначала он не мог точно локализовать место необычного шума, но понял — доносится сверху. И уже поднявшись наверх и послушав у замочных скважин покоев прежних владельцев замка, камердинер определил — встревожившие его звуки доносились из спальни графини. Старик открыл дверь и вошёл в комнату. И тут на него набросился какой-то незнакомый человек. Про взломщика камердинер мог сказать лишь одно — мужчина крепкого телосложения. Когда он, камердинер, вошёл в спальню графини, незнакомец стоял у туалетного столика покойной графини, спиной к двери, и копался в ящиках туалетного столика. Ну, того самого, с тройным зеркалом, в нем множество ящичков. Лица грабителя слуга не видел, обратил внимание лишь на его руки, совсем чёрные. Он, камердинер, из ума ещё не выжил, понял, что тот был в перчатках. А как же, замахнулся на него своей кочергой, но злоумышленник его опередил. Ещё не поворачиваясь, ногой пнул, ну словно жеребец копытом, так что слуга повалился навзничь, обо что-то больно стукнулся головой и больше ничего не помнит. Божий свет вновь увидел лишь в больнице, где его привели в сознание. И ещё увидел очаровательную девушку, сестричку, такую прелестную, что даже подумал — не умер ли он и не ангел ли небесный перед ним.

— Вот интересно, — заметила я, — в любой больнице обязательно найдётся красавица-сестрица, я давно это заметила. Наверное, в больнице хоть одну подбирают, специально для поднятия духа больных пациентов. А слух у него что надо. Послушай, у кого самый острый слух? Самый лучший на свете?

Кристина резонно предположила:

— Наверное, у такого зверя, у которого очень плохо со зрением. Не помню, кажется, у змей. Но в данном случае скорее всего Гастон действовал инстинктивно. Замок он знает как свой карман, так что без труда определил, откуда именно могут доноситься посторонние звуки. Да наверняка и не посторонние тоже расслышит и сразу поймёт, где скребётся мышь, а где пируют жучки-древоточцы.

— И ещё. Гастон мог страдать бессонницей. Такое часто случается со старыми людьми. Впрочем, неважно. Читай дальше.

Заключительная часть полицейского протокола состояла из вопросов и ответов, связанных с внешним видом злоумышленника. Впрочем, ничего нового: крупный мужчина, наверняка молодой, волосы скрыты под капюшоном или чем-то вроде того. Одет в чёрную широкую куртку, скрывающую фигуру, брюки тоже такие… вроде как на вырост. Так что даже со спины ему, камердинеру, ни за что не опознать незнакомца.

Что ж, все говорит о намеренном проникновении в дом, какая уж тут случайность. Кристина наверняка поделилась бы с полицией своими соображениями о Хьюстоне, не предупреди нас нотариус о необходимости держать язык за зубами. Пришлось дружно заявить, мы ни о чем не знаем, никого не подозреваем, взломщик появился в замке впервые, и, похоже, ничего не украдено. Камердинер спугнул негодяя, тот сбежал, опасаясь, что шум привлечёт остальных обитателей замка. Полиция была того же мнения, хотя и удивлялась, как это никто больше никакого шума не слышал. Пришлось ей разъяснить причину. Комнаты горничной и кухарки расположены ещё дальше, чем комната камердинера, а мы обе после утомительного рабочего дня спали каменным сном. Разумеется, ни словечка не проронили о вине, которое скрасило нам вечер.

Полиция решила прекратить расследование, учитывая тот факт, что пострадавший был застрахован и к тому же мы с Кристиной, воспользовавшись присутствием нотариуса, лица официального, в один голос пообещали щедро вознаградить верного слугу, пострадавшего на посту. Покидая нас, полиция посоветовала все-таки установить сигнализацию и вообще позаботиться о безопасности замка.

— Лучше всего завести хорошую злую собаку, приученную есть лишь из рук хозяина, — решительно заявила Кристина. — Все прочие сигнальные установки можно отключить, а собаку нельзя.

— Зато в неё можно выстрелить усыпляющей пулей, — печально возразила я. — С глушителем, мы ничего и не услышим.

Разумеется, Кристина нашла что возразить.

— Ну, во-первых, пёс может сидеть в укрытии, не лезть на глаза громиле. А во-вторых, можно завести двух собак, тогда вторая подключится и сделает своё дело.

— Интересно, как она его сделает? Лай поднимет? — вскинулась я, да опомнилась. — О глупостях говорим, ещё не хватает из-за мифических псов ссориться, когда тут столько дела.

И в самом деле, скрыв от полиции Хьюстона, мы сами очень встревожились. Только теперь должным образом оценили тот самый сигаретный пепел, которому в своё время не придали значения. К тому же месье Терпильон поведал нам, что и во времена прабабки кто-то пробирался в замок, так что было от чего забеспокоиться. Кто такой этот Хьюстон? Судя по акценту, наверняка американец, ну и что из этого? А прабабка тоже не сообщала в полицию…

Что именно Хьюстон разыскивал в замке? Не алмаз же. Надо быть полным идиотом, чтобы надеяться найти столь маленький предмет в столь большом замке методом кратких ночных визитов. Разве что об алмазе он знал что-то конкретное, знал больше нас…

— Будь у нас побольше денег, наняли бы мы с тобой частного сыщика, чтобы подстерёг и застукал на месте негодяя, — мрачно рассуждала Кристина. — Нервирует он меня! Но что об этом мечтать, денег у нас кот наплакал, да и жалко расходовать их на подонка.

Я попыталась успокоить сестру и себя:

— Может, у нас появится немного времени, когда тут все успокоится. И сами что-нибудь… или разыщем, или узнаем. Ведь время — те же деньги.

Крыська сердито фыркнула, однако вынуждена была согласиться со мной. Конечно, интересно знать, что именно известно подлецу Хьюстону.

После отъезда полицейских месье Терпильон поспешил закончить с нами все дела. Дел оставалось немного, к тому же старик не стал тянуть бюрократическую волынку.

Попытавшись придать торжественность своему сухому, скрипучему голосу, нотариус объявил:

— Отныне вы становитесь полноправными владелицами наследия графини де Нуармон. Налог на наследство будет уплачен мною из специально предназначенной для этой цели суммы, выделенной мне завещательницей. Желаю счастья.

После чего позавтракал, так же сухо откланялся и уехал. Мы остались одни.

Ни у меня, ни у Крыськи не хватило духу немедленно отправляться в Кале с остановкой в Париже, для того чтобы до конца расследовать дело об алмазе и мадемуазель Антуанетте. Наследие прабабок притягивало нас со страшной силой. В конце концов, алмаз не заяц, не сбежит от нас, нет такой уж необходимости гнаться за ним во всю прыть, а в замок, брошенный на произвол судьбы, опять может вломиться Хьюстон или какая другая гангрена. Теперь он, замок, стал нашей собственностью и мы могли легально присвоить себе все, что пожелаем. Разве что поссоримся, а то и подерёмся из-за чего-нибудь. Наученные горьким опытом, заранее договорились с сестрой — в случае чего станем бросать жребий.

Поиски решили вести согласно намеченному плану — начать с самых старинных спален. Прапрапрапрабабка Клементина имела спальню, общую с мужем, разумеется, до тех пор, пока последний был жив, после чего спала в ней уже одна. Однако их совместные апартаменты остались в неприкосновенности и в таком состоянии простояли целые века. Никто их не трогал, никто не перестраивал. И похоже, пыль тоже не вытирал.

Торжественно, дрожа от волнения, сняли мы вместе с сестрой выцветшие от времени пыльные чехлы с мебели в апартаменте предков. Глянула я на эту мебель, и у меня дух захватило.

— Крыська, вот, гляди, что значит, когда в семье заведётся баба скупая и алчная. Права оказалась бабка Людвика. Ещё до войны это было огромным состоянием. Скупость — та же глупость. Правильно мы сделали, что прогнали Хьюстона.

— А что? — заинтересовалась Кристина. — Эта мебель и в самом деле такая ценная?

— Несомненно подлинный Людовик Пятнадцатый, и даже остатки Четырнадцатого. Обивка немного потёрлась, но погляди на эти розочки! Ручная вышивка. Дерево же в прекрасном состоянии. Крыська, да это просто музейные экспонаты!!!

Крыська не была бы Крыськой, если бы не нашла что возразить:

— Однако до войны она была моложе на полвека. Холера! Собралась присесть на диванчик, а теперь засомневалась. Неловко как-то…

— Точно, это было бы кощунством, — согласилась я. — Да ладно уж, присядь, но осторожненько, как мотылёк… К тому же ты в столовой и так сидишь на Генрихе Четвёртом, так что какая разница?

Копаться в наследии предков оказалось просто неземным наслаждением. Перебирали всякую муру: какие-то шкатулочки, коробочки, флакончики, шали и пелеринки, обшитые лебяжьим пухом. Правда, лебяжий пух пообтрепался за века, но издали и в слабом освещении все это выглядело весьма, весьма эффектно. Нас привели в восторг домашние туфельки на изящных каблучках и неисчислимое количество слежавшихся, но все равно прелестных перчаток из тончайшей кожи, отделанной ручной вышивкой, или же атласных, расшитых мелким жемчугом. Лучше всего испытания временем выдержали кружева.

С уважением разглядывали мы ночной колпак прадеда, по очереди примеряя его и удивляясь:

— Как они могли в этом спать? Неудобно. И голове жарко. Я бы не могла. А ты?

— Ещё чего! И всегда удивляюсь, как люди в прежние века непременно надевали нечто подобное на головы. Привыкли, должно быть. Гляди, а вот это жабо ещё старше, наверняка дореволюционное.

— До Великой французской революции? — с почтением удивлялась Кристина.

Сколько радости доставили нам находки! Мы пытались втиснуться в корсет какой-то из прабабок. Упорства нам не занимать. Крыська заявила — с места не сдвинется, а зашнурует-таки меня! С трудом удалось вырваться от неё в последнюю минуту, когда мне уже грозило удушение. Сестра меня раскритиковала:

— Верх и низ у тебя ещё так-сяк, а вот талия ни к черту не годится. Позор!

— Значит, и у тебя то же самое, — огрызнулась я.

— Боюсь, ты права.

— Слушай, наконец я поняла, почему они не могли сами одеваться, всегда нуждались в услугах горничных. Все крючки сзади!

— А вот мне помнится, у куртизанок петельки и крючки были спереди. Выходит, умнее были аристократок. Жутко неудобная эпоха.

Время летело незаметно, мы с неохотой оторвались от увлекательнейшего занятия, когда пришло время спускаться на обед. Проглотили его в спешке, даже не разобрали, что ели, и поспешили опять в прабабушкины апартаменты. Мы уже добрались до её роскошных вееров, и тут мне в голову пришла наконец умная мысль.

— Я молода, — проинформировала я сестру. — Не знаю, как ты.

— Вроде бы я аккурат в твоём возрасте, — отозвалась та и подозрительно глянула на меня. — К чему ты ведёшь?

— Будучи особой молодой, я способна предаваться развлечениям всю ночь. Проверено не раз. Причём мне это не доставляло никаких трудов, совсем наоборот. Не поспать одну, вторую, третью… без проблем!

Сестра поняла меня с полуслова.

— Для меня тоже нет проблем. Предлагаешь не терять время на дурацкий сон и просидеть тут до утра?

— А поспать потом днём. Тем самым лишим взломщиков всяких шансов, и отпадает необходимость в сигнальных установках. И заявляю официально: я не перенесу, если что-то из этого украдут! Не переживу, и все тут! Отдам концы. Понимаю, ценности все это старьё не имеет, разве что музейную, но какая прелесть!

Крыську не надо было агитировать. Мы запаслись горячим кофе в термосе и вином, а от ужина отказались. Духовная пища всецело заменяла нам телесную.

Уже стало светать, когда мы наконец обратили внимание на небольшой секретер прабабки Клементины. До сих пор мы обходили его стороной, всецело поглощённые гардеробом. О, перед прабабулиными туалетами любая мебель отходила на второй план. Теперь же, несколько удовлетворив свою страсть к дамской одежде минувших веков и аксессуарам, даже немного пресытившись всеми этими шелками, атласами и бархатами, мы решили для передышки вплотную заняться изящным секретером.

Секретер оказался битком набитым всевозможными бумагами и бумажонками, и даже в одном из ящичков, под бумагами, мы обнаружили серёжку — большой изумруд в окружении бриллиантиков, вполне исправную, но без пары.

— Интересно, где же вторая? — вырвалось у Кристины. — Наверное, прабабушка потеряла.

— Это случилось позже, ведь на портрете она изображена с двумя серёжками.

— На каком портрете?

— Да на том, что в малой гостиной. В полдень на него падает солнечный луч, серёжки так и сверкают, потому и обратила внимание. Жаль, нет второй. Большая ценность. Памятник старины, полагаю — конец барокко, к рококо приближается.

Махнув рукой на барокко и рококо, Кристина принялась просматривать бумаги в ящичках секретера. В основном это были какие-то счета, хозяйственные записи, например, перечень изысканных блюд к торжественному обеду. А вот куча визитных карточек и приглашений. И множество записей, относившихся к лошадям: перечень призов, описание скачек, информация о самочувствии Розалины и отличной форме Торренто, целые генеалогические древа наиболее выдающихся кобыл и производителей, переписка с владельцами ипподромов, характеристики жокеев и конюхов. Ну и, разумеется, связка рецептов лекарственных травяных сборов по лечению всевозможных лошадиных болезней.

— Похоже, прадедушка держал неплохую конюшню, — уважительно прокомментировала я. — То-то мне показалось странным, что в библиотеке мы с тобой не так уж много обнаружили литературы и записей о лошадях. Только в кабинете прадеда реестры, помнишь?

— Потому как предпочли собрать все в одном месте, вот здесь, — ответила Кристина. — А прабабушке не откажешь в последовательности, видишь, лошадей тоже лечила травами. О, гляди, вот интересная запись, даже ветеринар был поражён и признал её правоту. Знаешь, я все больше люблю эту бабульку. И если Анджей не станет на коленях благодарить меня…

— Не станет! Времени у него не будет. Схватит эти записи, ознакомится и если не падёт трупом на месте, то сразу помчится в свою лабораторию.

— Ты права, опасно так его огорошивать. Буду давать по частям…

Тайник обнаружила, разумеется, я, недаром столько лет занималась старинной мебелью. Большой плоский ящичек оказался отлично замаскированным, но я нюхом почуяла его в самом неожиданном месте и сумела отпереть. Он был битком набит газетами, точнее, вырезками, а также отдельными страницами каких-то официальных документов.

Дрожащим от волнения голосом я подозвала сестру.

— Гляди! — сказала я, трясущимися руками выгребая из ящичка кучу бумаг. — Похоже, нет теперь необходимости ехать в Кале с остановкой в Париже. Наша прабабушка — просто жемчужина неоценимая! Думаю, именно вот это и хотел найти паршивый Хьюстон.

Кристина вмиг позабыла о драгоценных лошадиных рецептах.

— Что у тебя? О Езус-Мария! Та самая пресса, которую мы собирались искать в Кале и Париже? Потрясающе!

— И не только! — с торжеством произнесла я. — Сдаётся мне, вот это копии полицейских протоколов. Каким чудом удалось прабабке заполучить их?

Кристина вырвала у меня из рук кипу макулатуры.

— Должно быть, наша бабуля обладала поразительной силой убеждения. Гляди, одна тысяча девятьсот шестой год. Ну, молодой она уже не была, но, должно быть, все ещё отличалась потрясающей красотой.

— Графиней она была, причём с характером, — возразила я. — И наверняка все ещё ослепительной красавицей. И полицейский комиссар, какой-никакой, а все равно мужчина, наверняка не устоял перед ней. Погоди, не рви из рук! Надо все это разложить в хронологическом порядке.

Мы ещё и полкомнаты не застлали газетными вырезками и полицейскими протоколами, когда я извлекла копии бесценных записей полицейского комиссара: его личные комментарии к показаниям свидетелей.

Вот что нам удалось установить в результате внимательного изучения всех этих бумажек.

Прабабке Клементине нанёс визит господин комиссар Симон собственной персоной. Об этом свидетельствовало коротенькое письмо, заботливо сохранённое прабабкой (булавкой прикрепила его к одной из газетных вырезок той поры). В письме полицейский комиссар просил позволения посетить уважаемую мадам графиню в удобное для неё время. Наверняка уважаемая графиня охотно выразила позволение. Итак, комиссар посетил графиню Клементину в замке, а последующие документы явились плодом этого визита.

Сидя на полу, устланном бумагами, с горящими от возбуждения глазами и пылающими щеками читали мы с Кристиной эти драгоценные свидетельства прошлого в хронологическом порядке. Извещённый по телефону о позволении навестить графиню, полицейский комиссар без промедления явился в замок Нуармон и поведал уважаемой графине о ходе расследования, а также поделился своими личными соображениями. Графиня наверняка почувствовала к умному, наблюдательному комиссару симпатию и доверие, ибо в свою очередь поделилась своими.

Вот, оказывается, как все происходило.

Получив сообщение о скоропостижной смерти виконта де Пусака, полицейский комиссар Симон примчался в его особняк со всей возможной скоростью. На месте предполагаемого преступления он обнаружил труп виконта и кошмарный беспорядок в комнате, где труп лежал. Тут же был назван подозреваемый в убийстве, некий Шарль Трепон, помощник ювелира, который незадолго до смерти виконта явился к нему и вдруг таинственно исчез. Месье Симон тщательнейшим образом проверил эту версию. Доказательством пребывания в кабинете молодого помощника ювелира был браслет. Валялся на полу, его как-то никто до комиссара не заметил. Позже ювелир Брумстер заявил, что послал к виконту помощника именно с этим браслетом, на котором он, ювелир, выгравировал надпись по заказу господина виконта. Вот помощник ювелира и явился к заказчику, чтобы вручить тому браслет. По мнению лакея, злополучный браслет помощник ювелира мог принести в небольшом саквояже жёлтого цвета. Он, лакей, помнил, как, подходя к дверям кабинета, этот молодой человек сунул руку в саквояжик, словно что-то вынимая оттуда. А все остальное произошло в кабинете, где виконт оказался с этим молодым человеком один на один, и было покрыто тайной. Но не для комиссара Симона.

По мнению комиссара, дальнейшие события в кабинете развивались следующим образом.

Виконт сидел у окна за маленьким столиком и рассматривал купленную накануне старинную, очень ценную книгу, огромный и тяжёлый фолиант. Раскрыв его, виконт с ужасом обнаружил, что эта несомненно чрезвычайно ценная вещь оказалась внутри совершенно испорченной.

Данное обстоятельство настолько потрясло виконта, что тот не удержался от громкого возгласа, засвидетельствованного находившимся в соседней комнате лакеем.

И тут существенную роль сыграло, казалось бы, второстепенное обстоятельство, а именно тот факт, что виконт пользовался искусственной челюстью. Будучи ещё довольно молодым человеком, виконт старательно скрывал это обстоятельство, и тем не менее все о нем знали. Видимо, в тот момент, когда виконт в волнении издал громкий возглас, челюсть вылетела у него изо рта, и как раз тут в комнату вошёл помощник ювелира. По всей вероятности, виконт не взглянул даже на вошедшего, достаточно было того, что вообще кто-то вошёл в кабинет, вот несчастный виконт и бросился стремительно на пол, желая как можно скорее спрятать компрометирующий его предмет. При этом он нечаянно толкнул неустойчивую подставку со стоящей на ней мраморной скульптурной группой, и та, падая, со всей силой ударила его по голове. И одновременно опрокинулся столик с лежащей на нем злополучной книгой. Она тоже полетела на пол, вернее, на ковёр, застилающий пол в кабинете.

По мнению месье Симона, молодой помощник ювелира при виде всех этих падений инстинктивно бросился на помощь к виконту, выронив браслет, который уже держал в руке. И браслет, и мягкая бумага, в которую тот был завернут, тоже были обнаружены на полу.

— А почему, черт возьми, помощник ювелира принёс драгоценность в бумажке, а не в каком-нибудь футляре? — вдруг возмутилась Кристина. — И почему это ни у кого не вызвало подозрения и вообще не привлекло внимания?

— Понятия не имею, — нервно ответила я. — Но уверена, дотошный комиссар Симон выяснил и это обстоятельство.

И точно. Выяснил. Правда, до этого наблюдательный комиссар отметил ещё тот факт, что столик, на котором лежал фолиант, был восьмигранным, с острыми краями и, падая, в свою очередь нанёс виконту удар острым углом прямо в висок.

— Все шишки на бедного Макара! — меланхолично констатировала Крыська.

А помощник ювелира при виде всех этих ужасов до того перепугался, что не рассуждая подхватился и был таков. Так полагал комиссар Симон.

Далее следовали показания ювелира, тоже в пересказе комиссара. Тот пояснил, что браслет виконт непременно хотел получить завёрнутым лишь в мягкую бумагу, не в футляре, ибо нежная надпись на нем должна явиться сюрпризом для некой дамы, у которой виконт незаметно его похитил и столь же незаметно намеревался подбросить на место. Данное обстоятельство комиссар проверять не стал, не хотелось рыться на туалетном столике уважаемой дамы в поисках наверняка имеющегося там футляра от браслета. Опять же, учитывая упоминание в надписи упоительных мгновений, вряд ли было по-джентльменски компрометировать даму. Тем более что по смерти виконта ни одна дама не обратилась в полицию с требованием вернуть ей браслет. По всей вероятности, дама была замужем.

Я не упустила случая поддеть сестру.

— Ну вот тебе и объяснение.

— Да ладно, отстань. Шут с ней, с этой дамой. А дальше что там?

А дальше комиссар описал нашей прабабке наверняка очень интересующий её старинный фолиант. Фолиант лежал на ковре в раскрытом виде, причём в глаза комиссару бросилась огромная дыра в самой середине книги, проверченная чуть ли не через всю толщу страниц. Впрочем, разглядывать книгу не было времени, а потом её поднял с полу лакей и, захлопнув, положил на столик, в чем комиссар не успел ему помешать. Ведь тут появился вызванный ещё раньше врач, которого следовало допустить к телу виконта, толпой ввалились друзья покойного, до сих пор безмятежно попивающие вино в одной из гостиных. А потом старинный фолиант исчез. Много трудов заняло у комиссара установление факта, что старинная книга принадлежала графине, вот он и позволил себе просить её уделить ему внимание, за что чрезвычайно благодарен, и прояснить дальнейшую судьбу злополучной книги. Ведь там, в особняке виконта, в момент несчастья оказалась графинина внучка, мадемуазель Юстина…

— Так вот почему ему так хотелось нанести визит мадам графине, — поняла Кристина.

— А прабабушка, голову даю на отсечение, горячо поддержала его версию насчёт искусственной челюсти! — подхватила я. — Только она одна и вылетела. Клементина даже могла показать ему соколов, почему не показать?

— А сама небось жутко разнервничалась, — продолжила наши рассуждения сестра. — Ведь поняла же — не челюсть вылетела, а наш алмаз из книги!

— Челюсть тоже…

— Одно другому не мешает, вылететь могло все на свете, места на полу много. Но помощник ювелира небось не за челюстью кинулся, на фиг ему чужая челюсть…

— Передохнем и подытожим, — предложила я. — В принципе обо всем этом мы уже или знали, или догадывались, теперь вот узнали в подробностях. Осложнения начинаются в Кале. Оставил ли этот Шарль алмаз у своей невесты или тот потонул в морских пучинах? Стоп, не торопись. Что у него было при себе в критический момент?

— Так тут же написано — жёлтый небольшой саквояжик.

— Чем нам этот саквояжик может помочь?

И мы уставились друг на дружку, напряжённо размышляя. Ни к какому выводу не пришли. Кристина поднялась с пола, налила вина в два бокала и вернулась на место.

— И все-таки этим алмазом занимались многие поколения наших предков, — задумчиво произнесла она, потягивая испытанное средство. — Видишь, сколько сведений старательно собрано и сохранилось в неприкосновенности до наших дней. А все наши предки, дай бог им… то есть упокой господи их души.

— Не все предки, только прабабки, — поправила я сестру. — Исключение составляет прапрадед Людовик, тот, что с Мариэттой связался. А так алмазом занимались одни женщины, наши предки по женской линии.

— А сейчас наоборот. Во всяком случае, Хьюстон вроде бы мужчина, во всяком случае, таким кажется.

Мы опять помолчали, опять подумали. Ничего умного в головы не приходило. Вздохнув, Кристина предложила почитать газеты, раз уж они у нас под рукой.

Журналисты всегда были журналистами. И в те давние времена тоже сделали все от них зависящее для повышения тиража своих газет. Наряду с информацией, уже известной нам из первоисточника, можно сказать, от комиссара Симона, они расписали смерть виконта во всех подробностях, не скупясь на детали — или вымышленные, или совсем лишние в расследовании. Вроде того, что, вот, картина в кабинете виконта висела косо, друзья покойного обсуждали как раз в самый трагический момент что-то смешное и громко, на весь дом, хохотали, хотя некоторые из них потом клялись — у них были нехорошие предчувствия. Один писал о том, что внезапно в особняке виконта появилась неизвестная молодая дама и, воспользовавшись царившей там паникой, спрятала что-то за корсет и была такова. В репортажах этих писак фигурировали, разумеется, неизбежные брызги крови на стенах и даже на двери кабинета и приводились высказывания дурака лакея и его подробная биография. И т.д., и т.п. Когда уже совсем не о чем стало писать, вспомнили ювелирную фирму мистера Брумстера, а также несчастливое детство его молодого помощника Шарля Трепона. Последнее нас заинтересовало, и прежде всего потому, что в нем описывался внешний вид молодого человека во всех подробностях.

«Шарль Трепон был высоким, ладно скроенным парнем крепкого телосложения», — писал один репортёр. «Шарль Трепон был верзилой, обладающим силой быка», — писал другой. Неудивительно, что хозяин посылал его одного, без охраны, с большими ценностями к клиентам, тем более что помощник пользовался неограниченным доверием ювелира. И доверие он оправдывал, а грабители не отваживались напасть на молодого силача. За честность помощника ювелир головой ручался и, судя по всему, симпатизировал молодому человеку. Одевался Шарль обычно скромно, чтобы не искушать потенциальных злоумышленников, носил просторный сюртук со множеством карманов и всегда имел при себе небольшой саквояж из жёлтой кожи, сумку на длинном ремешке, чтобы вешать на плечо. Даже если злоумышленники и знали, что вот этот здоровяк — помощник ювелира и, возможно, несёт ценности клиентам, они не могли догадаться, где же эти ценности он спрятал — в карманах или в сумке. А при его силе, пока тот жив, прощупывание исключалось.

Кристина решилась сделать предположение:

— Учитывая показания лакея виконта о том, что, входя в кабинет, Трепон сунул руку в саквояж, делаю ставку на последний. Сюртук с карманами мне кажется сомнительным, журналисты мастера приврать, Шарль мог быть в узком пиджачке или пальто с пелериной. Хотя и не знаю, какая нам польза от этого.

Я задумчиво возразила:

— И все-таки прабабушка по каким-то соображениям сохранила весь этот бумажный хлам, да ещё хорошенько его припрятала. Ведь не просто на память?

— Облегчила нам работу, факт.

— А может, мы с тобой не обратили внимания на что-то важное? Ну, скажем, на то, что во всей этой газетной шумихе, поднятой вокруг скоропостижной смерти виконта, при всех подробных описаниях ювелира и его помощника ни слова нет о невесте помощника. А ведь газетчики такие сентиментальности просто обожают. И уж кто-нибудь наверняка бы разнюхал о покинутой невесте и расписал её трагедию. Кстати, о бегстве Шарля — ни слова правды, одни глупости.

Естественно, Кристина нашла что возразить:

— А не кажется ли тебе, что, после того как с Шарля сняли подозрение в убийстве, пресса просто потеряла к нему интерес? Ведь и комиссар Симон, если не ошибаюсь, о невесте парня тоже не упоминал. Ни разу не назвал Антуанетту! Выходит, прабабка о ней самостоятельно дозналась, от дочери.

— И собрала воедино всю эту макулатуру. Для чего? Ладно, давай пока оставим загадки в покое, голова кругом идёт.

— Но сначала изучим до конца этот предмет меблировки, а вдруг в нем ещё какой тайник?

Никаких потайных ящичков в секретере мы больше не обнаружили, зато нашли письмо, отправленное ясновельможной пани графине Мартином Кацперским из Кале. В письме Мартин намекал на необходимость подождать возвращения из Англии ясновельможной паненки Юстины. Неизвестно, что там, в Англии, происходит, поэтому, по мнению Мартина, имеет смысл ещё подождать в Кале, поблизости от английских берегов, и в случае чего быстренько смотаться в Англию. А кроме того, не исключено, что сюда, в Кале, может вернуться известный пани графине тип. Так что он, Мартин, пока останется бдить в Кале. Я удовлетворённо произнесла:

— Ну вот, теперь понятно, какая связь между мадемуазель Антуанеттой Гиббон из маленького французского города Кале и семейством Кацперских из польской глубинки. И сдаётся мне, что этот самый Мартин женился на Антуанетте, что-то такое смутно вспоминается, какие-то намёки в разных письменных источниках. Не она ли та самая Антося? И бабуля что-то такое рассказывала…

— Раз уж ты слушала болтовню бабули, могла бы и запомнить кое-что! — рассердилась Кристина. — И слушать надо было внимательно!

— Да я слушала очень даже внимательно, а вот бабулины воспоминания были какие-то… туманные. Кажется, все происходило ещё до её рождения, так что, собственно, вспоминать она не могла, уже потом слышала от старших. Обрывки воспоминаний. К тому же мне показалось — ей неприятно было говорить об этих вещах. Так при чем я здесь?

— Может, ещё какое письмо попадётся…

Писем больше не попадалось, а вот ночное бдение доставляло нам массу удовольствия и приятных эмоций. Начать с того, что своим новым образом жизни мы шокировали прислугу и полностью дезорганизовали распорядок в замке. Где это видано, чтобы благородные девушки всю ночь не спали, зато потом дрыхли целый день, завтракали где-то ближе к вечеру, а с обедом и вовсе непонятно, что делать? Всю ночь в окнах покоев горел свет, и что бы сказала покойная графиня? Правда, выразить недовольство открыто никто из слуг не решился. Господам виднее, как поступать…

Сжалившись над верными слугами графини и убедившись, что старик-камердинер поразительно быстро оправился от травм, мы собрали прислугу в огромном холле и честно выложили ей мотивы нашего странного поведения. Ведь все равно необходимо привести в порядок доставшееся нам наследство предков и ознакомиться с предметами, из которых оно состоит, а если мы делаем это по ночам, зажигая свет то в одном окне, то в другом, где попало, без всякой системы, ни один злоумышленник не рискнёт лезть в замок ночью. Так что жертвуем собой ради общего блага. Понятно? А днём уж они постерегут. Днём нам надо отоспаться, иначе не выдержим, понятно? Что же касается обеда — пожалуйста, раз уж так им хочется, могут приготовить, скажем, к одиннадцати ночи. Хотя проще было бы оставить нам холодный ужин, а самим отправляться спать. Ужин съедим во втором часу ночи, ну и что? Так что сами должны понять — лучшего способа охранять имущество покойной госпожи графини просто не придумать.

Недовольство прислуги как рукой сняло, в мгновение ока оно сменилось уважительным одобрением. Оказывается, эти вертихвостки не такие уж безмозглые, какими кажутся, не такие безалаберные. Наш способ охраны замка был признан замечательным, а верные слуги графини решили нам всячески помогать, поделив между собой обязанности. Гастон взялся опекать нас вечером, кухарка же с горничной — с раннего утра. У взломщиков не осталось никаких шансов.

Мы с Кристиной порешили составить перечень наиболее ценных предметов в замке, что замедлило темпы ознакомления с ними, так что до гардероба прабабки Каролины мы добрались лишь через десять дней.

— Слушай! — вдруг в полночь радостно вскричала Крыська. — То есть я хотела сказать — гляди! Это и в самом деле шляпные картонки?

Я поглядела. И в самом деле. Целый шкаф в гардеробной прабабки был заполнен шляпными картонками, они же горой громоздились на шкафу. Первый раз наткнулись мы на такое богатство головных уборов, до сих пор нам попадались лишь ночные чепцы и колпаки, да ещё изящные бальные украшения на голову, настоящих же шляп пока мы не встречали. Как-то не было времени подумать над таким феноменом: с чего это вдруг прочие предметы дамского туалета изливались на нас прямо-таки Ниагарой, скажем, туфельки заняли целую ночь, надо ведь было все перемерить, а вот шляп — ни одной не попалось?

Кристина себя не помнила от восторга.

— Шляпки! Наконец-то! Своими глазами увижу прославленные в романах шляпки прошлых веков! И пойму наконец, как их носили, почему ветер не сдувал их с голов модниц. Как думаешь, и в самом деле среди них окажутся и птичьи гнёзда, и цветники, и блюда с фруктами, и мельничные колёса? Желаю хронологически! Исторически! Чтобы знать, к каким эпохам относятся.

Крыська с лёгкостью вскочила на стул и замерла в готовности по моему знаку подавать картонки со шляпками с самой верхней полки.

Раз пожелала научного подхода, пожалуйста, будет ей и хронологически, и исторически. И я продержала её на стуле в боевой готовности, сделав маленькую вступительную лекцию. Итак: в данный момент мы находимся во второй, основной гардеробной прабабки, находящейся на задах первой, подручной. То есть первой прабабка пользовалась сама, а вот в этой, основной, сложены головные уборы всех наших нисходящих предков по женской линии.

Выслушав вступление, сестра так взволновалась, что чуть со стула не слетела. Еле успела подхватить её с первой шляпной коробкой.

Дрожа от волнения, принялись мы одну за другой открывать картонки, извлекая на свет божий настоящие сокровища.

Боже, чего только эти бабы не носили на головах! Ведь вроде бы мы с Крыськой были девушками начитанными, знали, чего можно было ожидать, но одно дело — знать понаслышке, и совсем другое — увидеть собственными глазами. Ни одно произведение шляпного искусства минувших эпох нас не разочаровало, каждое было в своём роде шедевром. Пожалуй, наиболее сильное впечатление произвела шляпа, украшенная целой стаей маленьких птичек, из которой (стаи) вырастали чудовищной длины и поразительной красоты страусовые перья. Это нельзя представить, это надо видеть! По сравнению с ней бледными и невыразительными показались даже целая виноградная плантация с крупными гроздьями винограда и грандиозная соломенная крыша. Шляпы украшались кружевами, попугайчиками-неразлучниками, самыми разнообразными перьями, цветами и ветвями, фруктами известными и экзотическими, птицами наших широт и райскими. Я уже не говорю о бантиках и лентах, которые, если их развязать, опоясали бы весь земной шар по экватору. А вуальки! Ну просто оргия форм, красок, материалов!

Ясное дело, мы примеряли, пока хватало сил. Зеркал в гардеробной было предостаточно. В эту ночь в замок могли ворваться сорок разбойников и порубить топорами антикварную мебель — мы бы ничего не услышали. О хронологии мы быстренько забыли. До неё ли, когда это красочное богатство ошеломляло, выбило из головы все мысли, кроме одной — ах, какая же это прелесть! И очень к лицу, как ни странно! Мы просто не в состоянии были отвести глаз от своих отражений в зеркалах.

Опомнились лишь тогда, когда рук уже не могли поднять, и присели на минутку передохнуть. Крыська первой восстановила утраченные силы, встала и вытащила из шкафа (уже третьего по счёту) последние картонки, завалявшиеся на самом дне. Я сняла крышку с самой большой из них и увидела множество чёрных перьев, отливающих зелёным и фиолетовым при ярком свете электрических ламп.

— Траурная, должно быть, — решила я. — Интересно, какой птицы эти перья? И никаких других финтифлюшек, одни перья.

И я осторожно извлекла шляпу из картонки, а Кристина в этот момент с любопытством заглянула на её дно.

— Гляди-ка, а это что? — воскликнула она.

Быстренько насадив шляпу на голову — её широкие поля мешали разглядеть что-либо под нею, — я увидела кожаную сумку, а поскольку руки у меня освободились, схватила находку, однако Кристина успела уже вцепиться в неё, и какое-то время мы безуспешно пытались вырвать сумку друг у дружки. Слишком долго мы пребывали в мире и согласии, самое время поцапаться. Не знаю, кто из нас одержал бы победу в этом поединке, не взгляни Кристина со злобой на меня.

Глянула — и замерла. А потом, бросив предмет раздора, со сдавленным криком «Езус-Мария!» сорвала с моей головы траурную шляпу.

Удивлённая, я в свою очередь посмотрела на сестру. Та уже была у зеркала и трясущимися руками натягивала на лоб чёрный шедевр. У меня перехватило дыхание: я никогда не видела свою сестру такой прекрасной!

Мерцающие чёрные перья не только покрывали поля шляпы и тулью целиком, но, кажется, украшали и нижнюю сторону полей, ибо отбрасывали на лицо какую-то таинственную тень, нечто слегка лиловатое, что придавало коже свежесть, а глазам — особый блеск. Думаю, даже уродина выглядела бы в этой шляпе красавицей, а что уж говорить о красивой женщине.

— Ну и ну! — только и произнесла я, обретя дар слова. — Неужели я тоже так выгляжу?

Крыська не удостоила меня ответом. Любуясь собой, не отрывая глаз от своего отражения в зеркале, она твёрдо заявила:

— Это — самый ценный предмет, обнаруженный нами в замке. Как думаешь, где мы сможем это носить? Да не бойся, будем надевать по очереди, я не жадина. И не стану тебя убивать, чтобы самой пользоваться шляпой.

— На ипподроме в Аскоте! — ни минуты не задумываясь, ответила я. — Туда каждый является в чем захочет.

— Ну уж нет! — покачала головой Кристина, не сводя с себя глаз. — На скачках публика ничего, кроме лошадей, не видит. Жаль на них шляпу тратить.

— Женщины увидят. Ведь большинство из них приходит именно из-за шляп.

— Мне этого мало, — возразила сестра. — Надо использовать её на всю катушку. Слушай! — оживилась она вдруг. — Как бы сделать так, чтобы Анджей неожиданно увидел меня в этой шляпе? Ну да ладно, что-нибудь придумаю. Меняю на шляпу свою долю алмаза, идёт?

Вспыхнув, протест сразу овладел всем моим существом, как пожар охватывает сухой лес.

— Ну, знаешь! Ищи дураков. И выбей из головы! Я тоже иногда хочу так же выглядеть.

Горестно вздохнув, Кристина сняла прекрасную шляпу.

— Жарко в ней. Печёт голову. Вот интересно, ты заметила: непременно всегда обнаруживается какая-нибудь одна шляпа, от которой все с ума сходят? Помнишь, и у Скарлетт О'Хара тоже была потрясающая шляпа, что ей привёз Кларк Гейбл…

— Ретт Батлер, дура!

— Все равно. Ладно, подумаю, где и по какому случаю появлюсь в этой шляпе, должно быть нечто из ряда вон выходящее. Так что там было под шляпой?

Только теперь вспомнила я о предмете, который судорожно зажала в руке. Выцветшая от времени небольшая сумка на длинном ремне была чем-то набита. Кристина аккуратно вложила в пустую картонку чудесную шляпу и присела рядом со мной на пол.

— Покажи. Слушай, тебе не кажется, что она некогда была жёлтого цвета?

Я тряхнула головой, пытаясь окончательно выбросить из неё шляпу, и внимательно оглядела находку. Осторожно отвернув клапан, прикрывающий замок, убедилась — и в самом деле, некогда кожа была жёлтого цвета.

А Кристина нагнетала:

— Если мне не изменяет память, помощник ювелира запустил руку в жёлтый саквояжик, входя в кабинет виконта?

— Носил сюртук с карманами и жёлтый саквояжик, — подхватила я. — На длинном ремне, иногда вешал сумку на плечо.

— Ох, не выдохнись я на шляпе, сейчас наверняка бы задохнулась от волнения…

— И я…

Недолго думая, я щёлкнула застёжкой и, перевернув саквояжик вверх ногами, вытряхнула на пол его содержимое. Совать руку терпения не хватило.

Молча накинулись мы с сестрой на вывалившиеся из сумки предметы. Первой стукнулась об пол и немного откатилась в сторону стеклянная баночка с остатками то ли пасты, то ли помады. Вслед за ней появились: небольшой серебряный портсигар с превратившимися в труху папиросами, миниатюрный замочек с ключиком и узелок из носового платка. Они не откатывались в сторону, так кучкой и лежали на полу. Я жадно схватила завязанный узлом носовой платок, но надежда, вспыхнувшая было, тут же погасла: узелок оказался лёгким.

Все так же, не произнося ни слова, рассматривали мы, развязав узелок, его странное содержимое: какие-то ветхие обрывки красного бархата и малюсенькие морские раковинки. Продырявленные. И ещё среди этих «сокровищ» попадались небольшие кусочки губки с налипшими клочками конского волоса. Обрывки бархата не выцвели от времени, так и горели живым пламенем, и ракушки поблёскивали, совсем не потускнели.

Оторвавшись от находки, мы с сестрой переглянулись, и наконец Кристина заговорила:

— Тебя не удивляет, что такой большой крепкий парень, ювелир по профессии, носил с собой такие вот вещи?

— Откровенно говоря, не знаю, что и думать, — честно призналась я. — Как-то ничего умного не приходит в голову.

Кристина уселась поудобнее на полу: опёрлась спиной о шкаф, локти на коленях, подбородок уткнулся в кисти рук. Так лучше думать, особенно если устремить взор в пространство. В данном случае взор сестры был устремлён на декоративный замок старинного сундука у противоположной стены комнаты. И все равно ничего она не придумала, с досадой проговорив:

— Что-то такое шепчет мне душа, но так тихо, что и не услышишь. Давай хорошенько подумаем, должны же понять…

Я решительно поднялась.

— Душа тоже нуждается в подкреплении. Осталось у нас ещё здесь вино?

— Погляди за шкафом.

Бесценное вино явно помогло, сразу же обрели способность рассуждать. Начала Кристина, отхлёбывая из второго бокала:

— Не сомневаюсь, это тот самый пресловутый жёлтый саквояжик. Ты ведь тоже не сомневаешься? Только вот каким образом он оказался в гардеробной прабабки — ума не приложу… Откуда он взялся?

Тут и я подключилась.

— Не иначе как от его невесты. Шарль оставил его у своей Антуанетты, а там ведь был потом Мартин Кацперский, ну и привёз его своей госпоже. Только вот какого черта — тоже ума не приложу. И тоже сомневаюсь, чтобы помощник ювелира таскал в подручной сумке такие бабьи принадлежности. И сочла бы содержимое узелка просто мусором, не храни его прабабка под красивейшей шляпой своей коллекции.

— Ты права. Мемориальному мусору самое место на чердаке.

— А вот и нет. На чердак складываются просто отжившие свой век старые вещи, а такие вот мемориальные ценности прячут куда подальше. Бабуля выбрала место что надо! Нет, неспроста это припрятано. Я бы ещё подумала…

Поставив на пол пустой бокал, Кристина принялась по новой со вниманием рассматривать предметы из саквояжика. Я последовала её примеру. Даже не поленилась встать и сходить за откатившейся стеклянной баночкой. Да и размяться хотелось, очень уж неудобно сидеть на полу, все члены одеревенели.

— Независимо от того, что здесь хранилось, — начала я, открывая баночку, — крем для лица или сапожный… Нет, чтоб мне лопнуть, это помада для волос. На, нюхни! Вот, написано: «Лучшая помада для волос прославленной лионской фирмы…» Кристина вырвала помаду у меня из рук. Легкомысленно вели мы себя, позабыли про отраву в соколах, а ведь и содержимое банки могло быть опасным. Да пусть и не отрава, пусть обычная помада. За прошедшие годы могла провоняться, тоже приятного мало.

— Я осторожно, — возразила сестра. — Да, факт, мужская помада для волос и не очень даже воняет. Помада — логично. Парень заботился о своей внешности, можно понять. Портсигар тоже не удивляет. Но вот это… Ну, думай, от какого изделия сохранились вот эти остатки?

И, указав пальцем на ракушечно-бархатный мусор в расстеленном на полу носовом платке, Крыська осмотрелась по сторонам.

— Шляпа? Да нет, ничего такого красного не попадалось, иначе наверняка бы запомнилось. Что-нибудь из одежды? Платье? Накидка?

— К тому же обшитая ракушечками, ведь они проколоты, явно иглой. Может, какой-нибудь кошелёк или старинная косметичка?

— Косметичка?! Тоже мне историк! — была шокирована Крыська.

— Да шучу, шучу, я просто так назвала, чтобы понятнее было. Ну кошелёк, сумочка к нарядному платью, мало ли что ещё…

— На кой черт губка и конский волос для изготовления сумочки?

— Понятия не имею. А тут ещё все осложняется остальными предметами, чисто мужскими. И портсигар, и помада принадлежали мужику…

— …но тут встретилась баба, эта его невеста. И по собственному почину могла подложить ему в саквояж от себя на память. И тогда считай, саквояж не чисто мужской, а двуполый. И все было бы ясно, если бы не это!

Кристина потрясла замочком с ключиком. Естественно, я тут же вырвала его из рук сестры. Удивительное дело, устройство действовало, ключик свободно проворачивался в замке, дужка легко проходила в петли саквояжа и запирала его.

— Меня тоже заинтриговал этот предмет, — призналась я. — Только вот никак не понять почему. Обычно вот такие ключики являются преддверием к какой-то загадке, какой-то тайне. Попадётся такой ключик — значит, следует искать то, что он запирает. А тут другой случай.

— Найди мы просто ключик, и в самом деле бросилась бы искать что-нибудь маленькое и запертое, не лежи тут рядышком замочек. Что бы это значило?

Я поднапряглась. Вот замочек, вот ключик, вот петли под этот замок. Ну и что дальше? Ещё раз внимательно оглядела замочек.

— Гляди, вроде бы он поновее петель. Выглядит совсем новеньким, недавно купленным!

— У новенького, недавно купленного замка было бы как минимум два ключа, а тут только один, — возразила Кристина.

— Ну, тогда не знаю, что ещё придумать. Но уверена — были веские причины так старательно сохранить этот саквояжик с его странным содержимым.

— Хорошо бы знать ещё, у кого именно были столь веские причины, — недовольно заявила сестра. — Не надо было нам так это все лапать. На предметах могли сохраниться отпечатки пальцев, и если собрать их, то есть отпечатки, со всех этих коробок, мебели, бумаг и так далее… Электроника делает чудеса! Наверняка мы смогли бы выделить пальчики прабабки, невесты и этого паршивца, помощника ювелира. А ты сразу хвать за портсигар и ну его ощупывать! А вот на нем отпечатки пальцев наверняка сохранились. Теперь все пропало. Эх!

Я разозлилась:

— Ну что ты несёшь! За сто лет наверняка эти вещи не раз трогали, с мебели стирали пыль и так далее. Какие уж тут отпечатки?

— Ладно, давай условимся: в дальнейших поисках непременно обращать внимание на все предметы, сделанные из вот такого красного бархата. Ну, ту самую гипотетическую косметичку-сумочку. Полагаю, её трудно проглядеть, бархат такой яркий.

— Э, сколько лет прошло. Эти куски лежали спрятанные, потому и не выцвели, а косметичка могла пообноситься, пообтереться, из ярко-красной могла стать серовато-розовой. И вообще, это может быть вовсе и не косметичка, а что-нибудь другое. Так что я скорее настроилась бы уж на ракушки, тем время нипочём.

Ракушки нас примирили, решили в дальнейших поисках ориентироваться именно на них. Я аккуратно сложила в платок наши находки — обрывки красного бархата, ракушечки, кусочки губки с налипшим конским волосом, завязала все в узелок, как было раньше, и сложила в саквояжик все бывшие в нем предметы. Поднимая с пола узелок, обнаружила под ним сложенную вчетверо бумажку. Как-то мы её не заметили, когда она выпала вместе со всем барахлом.

И опять мы с Кристиной со вспыхнувшей вновь надеждой схватили бумажку. Это оказалась расписка. «Я, виконт де Пусак, подтверждаю настоящей получение своего браслета с выгравированной надписью…» А вот и не получил, подписи виконта на расписке не было, видно, ювелир, посылая к заказчику своего помощника, расписку заготовил заранее.

— Что ж, вот ещё одно доказательство того, что эта сумка — тот самый, упоминаемый многими свидетелями, жёлтый саквояжик Шарля Трепона. Никаких сомнений!

Усталые, мы наконец встали с пола. Саквояжик я забрала к себе в спальню. Так уж повелось, мне вменялось в обязанность заботиться о всех старинных предметах, имеющих историческую ценность, а саквояжик и его содержимое несомненно были очень ценным историческим памятником.

Ближе к вечеру, когда мы с сестрой пили кофе на застеклённой веранде, в широко распахнутую дверь постучался старик-камердинер. Он был уже в своём нормальном виде, без белого тюрбана на седой голове. Освоившийся с тем, что нас двое, камердинер уже не обращался в пространство между нами, как в первые дни нашего пребывания в замке, а нормально смотрел то на Кристину, то на меня. Высокопарно извинившись, старик попросил у высокородных мадемуазелей разрешения сообщить нечто важное.

Разумеется, высокородные мадемуазели тут же разрешили, причём Кристина добавила:

— Только вы, Гастон, сначала сядьте. Нечего стоять перед нами, тем более что вы ещё не окрепли после травмы.

— Ни в коем случае! — с силой возразил камердинер. — Не пристало мне…

— Ещё как пристало! — оборвала его Крыська. — Иначе и разговаривать с вами не будем. Я, например, все равно бы ничего не поняла, думая лишь о том, что вам стоять вредно.

И поскольку Гастон все ещё колебался, Крыська рявкнула:

— Прошу немедленно сесть!

Должно быть, в этот момент Кристина показалась камердинеру вылитой старой графиней, распоряжения которой он привык выполнять не рассуждая. Вот и теперь Гастон сразу перестал возражать и немедленно сел. Правда, не к столу присел, избави бог, а в сторонке, на краешке стоящего у стены кресла.

Желая поощрить старика, мы произнесли: «Слушаю». Получилось в один голос.

Гастон откашлялся и приступил к делу.

— Так вот, милостивые мадемуазели, я этого бандита опознал. А не признался полиции потому, что не её это дело, а ваше, фамильное. Когда негодяй бросился на меня, я успел рассмотреть его лицо, да и ещё раньше, до этого, как только вошёл в комнату, а он стоял к двери спиной и рылся в туалетном столике графини, так я его со спины признал, потому как очень он приметный вот тут, в плечах.

Желая показать, где именно мерзавец приметный, старый камердинер выразительно повёл плечами, как это делают испанские танцовщицы. И замолк, ожидая нашей реакции.

Не пристало старика разочаровывать, и реакцию мы выдали самую бурную, словно бы не догадывались раньше ни о чем.

— Так кто же это был? — опять дуэтом вскричали мы.

— Да тот самый американец, который сюда приходил, в замок, — ответил очень довольный камердинер. — Милостивые мадемуазели его ещё на целый день в библиотеку запустили. На два дня! А он и раньше бывал в замке, ещё когда госпожа графиня была жива.

— Ну вот, видишь! — почему-то торжествующе крикнула мне сестра, а камердинер удовлетворённо кивнул, словно чего-то такого и ждал от нас.

— А дальше что было? — спросила я.

— Госпожа графиня велела мне быть особенно внимательным и сразу же доложить ей, если тот снова появится, но его больше не было. Несколько лет не появлялся.

Старик замолк, подсчитывая что-то про себя, и продолжал:

— Да, лет шесть как не появлялся. А вот теперь опять приехал. Не очень изменился. Можно сказать, совсем не изменился.

— А вас не узнал? — удивилась я. — При встрече с вами, когда легально пришёл в замок?

Старик вроде бы смешался, но превозмог себя. По нему было видно, решил говорить правду, и только правду.

— Не признал. И по двум причинам. Во-первых, в те времена в замке было много прислуги и он больше имел дело с лакеем. Да и я… Так и быть, признаюсь. И я в те годы выглядел иначе. Боялся, как бы госпожа графиня не сочла меня слишком старым и не отправила на покой, вот и старался выглядеть помоложе. Волосы у меня тогда были чёрные, да и одевался, и держался соответственно. Так что он запросто мог спутать меня с лакеем, Бернардом, тот тоже был брюнетом. Лакея давно уволили. Но это ещё не все.

— А что ещё? — пришла на помощь старику Кристина, видя, что тот не знает, как лучше приступить к рассказу.

Обе мы слушали камердинера с нескрываемым интересом; старик, заметив это, разошёлся, от первоначальной скованности и следа не осталось. Теперь он рассказывал живо, с огоньком.

— Вот, значит, какое дело. Милостивые мадемуазели наверняка знают — прислуге всегда все известно, больше, чем ей положено, да только она помалкивает. Я же… Ведь я здесь, в замке, и родился, ещё в первую войну, мать моя здесь ключницей работала. Она хорошо помнила высокородную графиню Клементину. Матери моей и двадцати лет не было, когда здесь, в замке, разыгрались важные события. В ту пору скоропостижно скончались их милость, виконт де Пусак, Гастоном, как и меня, звали, пусть ему земля будет пухом. Трагической смертью помер! У госпожи графини тогда в замке проживала её внучка, леди Юстина Блэкхилл, тогда ещё молодая девушка и фамилии этой ещё не носила. Так она с превеликой поспешностью туда-сюда ездила, а госпожа графиня с полицией общалась. Какой-то важный полицейский комиссар приезжал к ней в замок. Обо всем этом матушка не раз мне рассказывала, особенно в старости, ей все её молодые годы вспоминались. Вот я и запомнил. Да только не в этом дело.

Кристина сорвалась с места.

— Ну нет! Такие прекрасные истории нельзя слушать всухомятку! Сейчас принесу вино!

И она умчалась прежде, чем несчастный камердинер осознал, что произошла чудовищная вещь, просто скандал в благородном семействе: высокородная дама обслуживает его, слугу! Побагровев, бедняга вскочил с места, что-то бормоча, и собирался броситься вслед за Кристиной на своих старых, разбитых ногах. Пришлось чуть ли не силой усадить старика на место.

— Ну уж нет, господин Гастон, не для того мы с сестрой разведали самое лучшее винцо в этом замке, чтобы теперь оставлять его здесь на произвол судьбы. Ещё неизвестно, кому оно может достаться, так что мы решили его сами прикончить. И вы нам немного поможете. А ваши воспоминания, безусловно, достойны самого прекрасного вина!

Не знаю, насколько мои уговоры убедили бы верного слугу, да Кристина, к счастью, обернулась быстро, и Гастону ничего не оставалось, как принять участие в торжестве, причиной которого стал он сам, и выпить бокал чудесного вина. Впрочем, спокойно выпить ему не дали.

— Ну! — торопила старика Кристина. — Остановились вы на том, что обо всем этом рассказывала вам ваша матушка и не в этом дело. Так в чем же?

Старик послушно отставил благородный напиток и продолжил рассказ:

— Так получилось, что моя покойная матушка была в приятельских отношениях с горничной мадемуазель Юстины, Лизелоттой, вот, даже имя запомнилось. Так вот, как раз в ту пору, что с господином виконтом несчастье приключилось, эта самая Лизелотта замуж собралась и аккурат за женихом охотилась. А её госпожа все планы Лизелотты порушила. В голову ей втемяшилось мчаться за тридевять земель и, ясное дело, горничную с собой прихватить. А тут жених ждёт, еле его уломала. Так эта самая Лизелотта себя не помнила от злости. К тому же госпожа бросила её на произвол судьбы в Кале, а сама в Англию махнула. А ещё Лизелотта никак понять не могла, из-за чего весь сыр-бор, с чего вдруг мадемуазель Юстина в Кале помчалась, а потом аж в Англию, ради чего она, Лизелотта, торчит в этом паршивом Кале, когда решается судьба её? И это совсем её из себя выводило. В замок Нуармон Лизелотта явилась зарёванная и злая как сто тысяч чертей и моей матушке плакалась, как это водится между подружками.

Мы с сестрой даже о вине позабыли, настолько сенсационные новости узнали от старого слуги. У того, похоже, пересохло в горле. Заметив, что бокалы пустые, я осторожно, стараясь не пролить ни капли драгоценной жидкости, наполнила всем бокалы. Камердинер, уже не стесняясь, отхлебнул, откашлялся и продолжил повествование:

— Больше всего, ясное дело, эта Лизелотта жаловалась на пренебрежительное отношение со стороны барышни. И только после того как все узнали о трагической смерти виконта де Пусака, как газеты расписали обо всем в подробностях, и об убийце, который оказался не убийцей вовсе, но все равно сбежал, Лизелотта перестала твердить о своей обиде и кое-что припомнила. И матушке моей рассказала. Сидела она, Лизелотта, в фиакре, как ей барышня приказала, и ждала барышню. Ждала, ждала, глаз не сводила с переулка, куда барышня побежала, как вдруг из этого переулка какой-то тип выскочил. Молодой парень, высокий, плечистый, в распахнутом сюртуке и такой перепуганный, что ничего перед собой не видел. На лошадей чуть не наскочил, те даже шарахнулись. И парень шарахнулся вбок, руками взмахнул, чтобы не упасть, и куда-то сбежал. Лизелотта, естественно, тоже перепугалась. Сидит, бедняга, одна-одинёшенька, с кучером, в фиакре, ждёт госпожу, а той все нет. Наконец мадемуазель Юстина явилась — тоже бегом прибежала, что-то там все бегали как полоумные. Лизелотту на почту с телеграммой отправила, а сама тем временем в Англию уехала, вот так! Не предупредив её, Лизелотту! Хорошо ещё, по словам Лизелотты, какая-то девушка-француженка о ней позаботилась, барышня её попросила, вся заплаканная и печальная, нет, не барышня, а та девушка, но хоть и чем-то огорчённая, о Лизелотте позаботилась, к поезду её отвела, помогла билет купить. Но и она ничего горничной не рассказала, вообще почти не говорила, на расспросы горничной не реагировала. Правда, кое-какие слова у печальной девушки вырвались сами по себе, горничная их запомнила. «Не видать мне его больше!» — вот какие слова вырвались у печальной французской девушки, причём, как говорила Лизелотта, такое горе в них звучало, словно печальная девушка сейчас побежит в море топиться, благо море под боком. Из чего горничная сделала вывод, что тот перепуганный плечистый сбежал вот от этой печальной девушки.

Больше никому в замке, кроме моей матушки, Лизелотта ни словечка не рассказала, назло так поступила, потому что из-за сумасбродных поездок барышни от неё, Лизелотты, жених тоже сбежал. Ну не так чтобы далеко сбежал, но свадьба сорвалась. Вот она и обозлилась. И вскоре потом уволилась от нас, и двух месяцев не прошло, барышня из Англии не успела возвратиться. А пока не уволилась, без конца жаловалась и плакалась моей матушке на свою несчастную долю да на безалаберную барышню, что жизнь её порушила. Но все равно дело не в этом…

— Езус-Мария! — чуть ли не с ужасом произнесла Кристина. — Пожалуй, схожу ещё за бутылкой…

Я обоих остановила, ибо, услышав о таком намерении, камердинер тоже сорвался с места.

— Спокойно, у нас ещё много времени. Гастон, пожалуйста, продолжайте и не торопитесь, вы чудесно рассказываете.

Тут, как назло, прилетела какая-то певчая птичка, уселась на веточке под самым окном и принялась отчаянно щебетать. Так расщебеталась, что я даже не расслышала, что ответил Гастон.

— Брысь! — заорала на птичку Кристина, а та — ноль внимания, знай поёт в своё удовольствие на всю округу. Сестра крикнула громче и даже рукой устрашающе махнула. Певунья замолкла на мгновение, наклонила головку, поглядела на Крыську изумлённым глазом-бусинкой — как это кому-то может не нравиться такое прекрасное пение? И опять принялась самозабвенно распевать, даже и не думая улетать.

Я вдруг почувствовала, что просто не выношу живой природы. Сорвавшись с кресла, бросилась к распахнутому окну и энергично махнула на птичку тем, что оказалось в руке, — бокалом с остатками вина. Подействовало, птичка вспорхнула и улетела, явно обиженная.

И одновременно что-то зашуршало под окном. Еше одна энтузиастка-певунья или какой зверёк в сухой траве? Я высунулась из окна и увидела прижавшегося к стене дома какого-то парня. Он понял, что я его заметила, смутился, но не очень испугался. Без особой спешки, словно раздумывая, он поднялся и вдруг как-то мгновенно исчез за углом террасы.

И все-таки старик Гастон успел. Я и не заметила, когда он оказался рядом со мной, когда перегнулся через перила и увидел парня.

— Вот это самое! — торжественно заявил он.

Кристина молча сорвалась с места и успела вернуться ещё до того, как я усадила почтённого камердинера. На сей раз за стол. Сил не было смотреть, сколько усилий он тратил на то, чтобы взять со стола свой бокал, как изгибался кряхтя. И опять же в наших интересах, чтобы он тратил силы на умственную работу, а не на физические упражнения.

Ясное дело, Кристина принесла новую бутылку и решительно заявила:

— Мы непременно должны выпить за то, в чем же дело, независимо от того, в чем оно заключается.

— Вот именно, — согласился камердинер. — Дело как раз в этом. В Леоне Берттуалетте, сыне нашего трактирщика. Мадемуазели в трактире мало бывают, так что могут и не знать. Подслушивал, паршивец.

Услышав такое, мы с Кристиной как-то не сумели сформулировать вопрос, который бы выразил наше глубочайшее изумление. Так и молчали, уставившись на старика во все глаза. Для него этого оказалось вполне достаточным.

— Если уважаемые барышни разрешат, я расскажу все по порядку.

— По порядку! — дуэтом попросили уважаемые барышни.

— Ну, значит, в те давние времена, а было мне всего лет двадцать, незадолго до второй войны померла наконец графиня Мария-Луиза…

Сообразив, что допустил бестактность, камердинер сконфуженно замолчал, да слово не воробей. Сказанного не воротишь, и старик, махнув рукой, обескураженно побрёл дальше:

— Скончалась, значит, тогдашняя графиня Мария-Луиза, и хозяйкой стала в замке милостивая мадам Каролина, светлая ей память. А в замке в те времена такой бардак… извините, такой беспорядок царил, что и сказать нельзя. Ведь графиня Мария-Луиза была скупа до умопомрачения, чего уж скрывать. Моя матушка, бедняга, царство ей небесное, уж так из-за этого переживала, так переживала, что и на тот свет раньше времени отправилась. А графиня Мария-Луиза каждое полешко считала, топить не разрешала печей и каминов, хотя леса у неё было предостаточно. В спальнях у господ мороз трещал, что уж говорить о помещениях для прислуги. Раз зимой даже вода в трубах замёрзла, тогда только графиня Мария-Луиза вроде как немного опомнилась, пусть земля ей пухом будет…

Графиня Каролина, значит, принялась наводить в замке порядок, моя матушка, тогда ещё живая, помогала ей, насколько сил хватало, и вот однажды милостивая графиня и говорит матушке: «Если ты, Клотильда, где наткнёшься на старинный жёлтый саквояжик — не прикасайся к нему, а сразу позови меня. Где-то здесь он должен быть, а мне дорог как память». И все. И больше об этом никакого разговору не было. А то, что госпожа графиня искала, так я точно знаю, много раз своими глазами видел, как рылась в шкафах и ящиках комодов…

Кристина подняла бокал с вином и торжественно произнесла:

— Ваше здоровье, Гастон! Будьте здоровы и счастливы ещё сто лет!

Как пристало галантному французу, камердинер, привстав, в свою очередь поднял бокал с вином:

— А я пью за ваше здоровье, дорогие барышни! Итак, вернёмся к делу. Читать мы все умели и из газет знали, что парень, первоначально подозреваемый полицией, носил с собой жёлтый саквояжик на длинном ремне. Ну тот, которого сначала подозревали в убийстве виконта де Пусака. И он пропал, я о саквояжике говорю, да, наверное, не совсем, потому как госпожа графиня его всюду искала. И рассказы матушки хорошо помню. Ведь та Лизелотта ей сколько раз повторяла: мчался тот парень, себя не помня от страха, и руками размахивал. А коли размахивал, выходит, в руках у него ничего не было. Спрашивается, где саквояжик?

Похоже, старик немного устал. Чтобы передохнуть, отпил из бокала и посмотрел на нас чрезвычайно довольный собой. А мы могли сказать, где в данный момент находится саквояжик, бывший в те давние времена жёлтым, да не стали. Старик явно не закончил, чувствовалось, он к чему-то ведёт, ещё не все сенсации выложил. Передохнув, камердинер продолжил рассказ:

— Ну и потом все началось! Несколько лет назад, ещё при жизни графини Каролины, приехали сюда двое. Тот самый американец и ещё один с ним. С графиней разговаривал в основном тот, другой, он постарше был этого американца. Хотел купить замок вместе со всей меблировкой. А молодой американец, который к вам приезжал, тогда больше занимался тем, что вынюхивал. Старую прислугу разыскивал, в деревне расспрашивал, вино ставил кому ни попадя. Ну и раз обжёгся. Простите, уважаемые барышни, а не жалко вам такого вина для старика-камердинера?

— Никто больше вас не заслуживает такого вина, Гастон! — торжественно заверила старика Кристина, подливая ему в бокал.

— Продолжайте же, Гастон! — умильно попросила я. — В жизни не слышала ничего интереснее!

Привстав и отвесив нам элегантный полупоклон, камердинер вернулся к прерванному рассказу.

— Есть тут у нас в деревне один парень, некий Фавье, в трактире прислуживает, так он ни разу в жизни не напивался пьяным, зато умеет прекрасно пьяного изображать. Отец этого Фавье в давние времена у нас в замке служил. Золотые руки были у мужика, чинить умел все, деревянное ли, железное ли, и даже электрическое: замки, краны, аппараты разные. Работы у него было невпроворот, потому как после госпожи графини все у нас тут рушилось. Помер ещё до приезда американцев, ну так младший из них теперь к Фавье прицепился. Пьер Фавье — не такой мастер, как отец, куда ему, но вот пьяным никогда не напивался. А тот американец решил: раз отец в замке многие годы работал, сын наверняка от него мог слышать кое-что интересное. Ну и прицепился к сыну, а для начала решил его подпоить. А в результате сам упился вдрызг, а Пьер Фавье — ни в одном глазу, только притворялся пьяным. Вот и получилось, не американец от него, а он от американца кое-что услышал. Очень важные вещи услышал, сказал он мне, барышням тоже непременно следует о них знать. Мне этот Фавье ничего говорить не захотел, только и проронил одно словечко — о какой-то страшно драгоценной вещи речь идёт. И вообще неизвестно, скажет ли он кому или ещё подумает. Американец, очухавшись, денег ему дал, чтобы молчал.

Камердинер и сам вдруг замолчал, решил, видимо, что все сказал. Мы тоже долго молчали. Вспомнились мне прабабкины записи.

— Езус-Мария, почему же вы, Гастон, не рассказали обо всем графине Каролине? — упрекнула я камердинера.

Тот спокойно возразил:

— Так я же, уважаемая мадемуазель, лишь вчера сам все это узнал. Ну, о пьянстве. Пьер Фавье никогда мне не признавался. Только вот вчера ни с того ни с сего заявился в замок и сказал, что раз уж я получил по башке, то по крайней мере имею право знать почему. И рассказал, как американец пытался его подпоить, а вместо этого сам упился и все выболтал. А я позволил себе сразу проинформировать вас, уважаемые барышни. На всякий случай.

Первой нужные слова нашла Кристина.

— Гастон, — проникновенно сказала она, — вашей информации просто цены нет. Кое о чем мы уже слышали, но очень мало и очень непонятно. Просто не знаю, как мы сумеем вас отблагодарить.

Оказалось, на сей счёт у камердинера уже было мнение.

— Если бы и в самом деле оказалось, что речь идёт о каком-то необыкновенном сокровище, — деликатно промолвил он, — и если бы барышням при моем скромном участии удалось это сокровище разыскать, мне бы очень хотелось взглянуть на него перед смертью. Вот и все.

— Это мы вам твёрдо обещаем. Уж на нас можно положиться, как на швейцарский банк…

Перебив восторженные излияния сестры, я задала деловой вопрос:

— Минуточку, а при чем здесь тощий парень? Ведь это при виде его вы, Гастон, произнесли загадочную фразу: «Вот это самое».

Камердинер, совсем раздувшийся от гордости, услышав торжественное обещание Крыськи и её похвалы, вроде бы немного опомнился и спустился на грешную землю.

— Ах да! Пьер Фавье и об этом мне сказал. Перед отъездом американец завербовал себе помощников. Леону Бертуалетту тоже заплатил. Тот должен был подслушивать и подглядывать за вами, мадемуазели, глаз с вас не спускать. Премию обещал, если что необычное увидит или услышит. А Леон паренёк шустрый, всюду пролезет. Я и то удивлялся, что это он мне на каждом шагу попадается, да не хотелось раньше времени милостивых барышень тревожить. Но со вчерашнего дня я понял — придётся поставить вас в известность.

Кристина тоже охолонула и снова могла рассуждать здраво.

— Скажите, Гастон, где мы могли бы найти молодого Фавье? Полагаю, нам следует с ним пообщаться.

— Да где же, как не в трактире? А там не застанете — тогда дома он. Вот сейчас, вечерком, пожалуй, уже дома. А живёт он сразу за крестом на большой дороге. Там у дома ещё огромный каштан растёт.

— Вы полагаете, Гастон, он захочет нам что-нибудь сообщить?

— Не уверен, но попробовать надо. Кто знает?

Не откладывая дела в долгий ящик, мы с сестрой сорвались с места и сбежали по ступенькам террасы в сад, оставив старого камердинера допивать чудесное винцо.

Работа в замке отнимала у нас все силы, так что мы перестали думать о своей внешности. Как-то позабыли многолетнее стремление непременно хоть чем-то отличаться друг от дружки. Издавна мы охотнее всего одевались в зеленое, ибо зелёный был нам больше всего к лицу. Вот и сейчас на нас оказались почти идентичные зеленые платья. Не совсем одинаковые: Крыськино было зелёным в белую полоску, а моё белое в зеленую полоску. Вместе они составляли на редкость элегантный ансамбль. На поиски молодого Фавье мы бросились, даже не подумав о том, чтобы переодеться и немного изменить внешность.

Крест у дороги мы давно приметили и теперь мчались прямиком к нему. И большой каштан уже издали бросался в глаза, так что на дом Пьера Фавье мы вышли, как по нитке. По соседству расположилась и старая корчма, трактир, который, ясное дело, теперь был превращён в аккуратную маленькую гостиницу.

Молодой Фавье, на вид мужчина лет сорока пяти, сидел в палисаднике своего домика за столиком и потягивал сидр из оплетённой бутыли. По всей видимости, содержимое бутыли доставляло ему величайшее удовольствие. От наслаждения он закрыл глаза, по лицу блуждала довольная улыбка, откровенно говоря, не очень умная. А может, он задремал и видел теперь приятные сны? Как бы там ни было, мы не намерены были ждать, когда он проснётся, и довольно бесцеремонно заорали над его головой:

— Добрый вечер, месье Фавье!

Молодой Фавье, а точнее Фавье не первой молодости, вздрогнул, широко раскрыл глаза, глянул на нас и тут же снова закрыл. Даже крепко зажмурился. Потом осторожненько приоткрыл один глаз, и на его лице отразился такой ужас, какого наверняка не испытывал ни один мужчина при виде молодых женщин, если они, конечно, не держали в руках какого-либо орудия убийства.

— О святой Пётр! — простонал Пьер Фавье. — Что же это такое? Да и выпил ведь всего ничего… Надо же, первый раз в жизни!

Он закрыл приоткрывшийся глаз и приоткрыл второй. Затем повторил операцию, поочерёдно открывая то правый, то левый глаз, но смотрел почему-то только одним. Слегка ошеломлённые, мы терпеливо стояли над ним, слишком занятые своими проблемами, чтобы пытаться понять причину столь странного подмигивания. И только после того как, собравшись с духом, месье Фавье открыл оба глаза, приподнялся со стула и ткнул пальцем Кристину в живот, до нас дошло.

— Вот эта настоящая! — пробормотал он. — А та привиделась…

И он махнул в мою сторону рукой, видимо, желая прогнать призрак. Итак, Пьер Фавье решил, что первый раз в жизни напился допьяна и теперь у него двоится в глазах. Разумеется, мы могли легко вывести его из заблуждения, но не торопились. Прихватив по стулу, мы подсели к нему с двух сторон.

— Мы из замка, месье Фавье, — объявила Кристина. — Ведь вы нас знаете, не так ли?

Пьер Фавье не ответил. Изо всех сил напрягая зрение, он сначала уставился на слегка покосившийся забор, потом перевёл взгляд на могучий каштан, затем вытаращился на бутыль и стакан на столе. И только после того, как все рассмотренное предстало перед ним в единственном числе, он осмелился взглянуть на то, что двоилось. На одну бабу в двух лицах.

— Ваши милости, — пробормотал он, с ужасом переводя взгляд с Кристины на меня и обратно. — Ваша милость…

Тут нервы бедняги не выдержали и, позабыв о правилах приличия, желая убедиться, что глаза его не обманывают, он попытался одновременно ткнуть в нас обеих, но пошатнулся, чуть не слетел со стула и, желая сохранить равновесие, ухватился одной рукой за мою коленку, а другой — за Крысъкину. Собственная бестактность его совсем доконала, и он жалобно возопил:

— Ваши милости, вы одна или две? Трезвый я или как свинья пьяный?

— Вы трезвый, а нас действительно две. Вы никогда не напиваетесь допьяна, на что и попался тот американский придурок.

— Просто мы очень похожи, — пояснила Кристина, желая приободрить Пьера Фавье, который все ещё не мог обрести душевное равновесие. — Понимаете? Мы близнецы. Не переживайте из-за этого, а лучше расскажите все, что узнали от американца.

Облегчение, испытанное беднягой, оправдавшим свою славу никогда не пьянеющего, было столь велико, что на радостях он позабыл о прежнем решении соблюдать сдержанность. Как сорвавшийся с тормозов локомотив мчится под уклон, не в силах остановиться, так и Пьер Фавье принялся безостановочно выбалтывать нам все услышанное от американца.

Оказывается, этот американский задавака уже на пятой бутылке раскололся, а туда же, собрался споить его, Пьера Фавье, известного на всю округу тем, что, сколько бы ни выпил, никогда пьяным не бывал! Ну и все ему выболтал. Оказывается, прадед этого американца в Америку прибыл из Франции ещё задолго до первой мировой. Был он ювелиром и в Америке тоже занялся ювелирством, оставил своим потомкам хорошую ювелирную фирму. И все никак не мог пережить одной вещи, все никак не мог позабыть о том, что здесь, во Франции, оставил сокровище неимоверной ценности, из рук, можно сказать, упустил, какую-то баснословной стоимости драгоценность, потому как должен был в спешке бежать из Франции, обвинённый в убийстве человека. Об этом он рассказывал своему сыну, значит, отцу того самого американца. Драгоценность эту оставил скорее всего у своей невесты, больше негде было, потому как сначала эта драгоценность у него была, а потом уже не было. Выходит, попала эта драгоценность в руки графьев де Нуармонов, так что владеют они ею незаконно. Вот он, значит, тот самый американец, и приехал для того, чтобы восстановить справедливость и разыскать принадлежащее ему имущество. А находится эта драгоценность наверняка где-то в замке Нуармонов, больше негде ей быть, и очень может быть, что до сих пор лежит в том самом жёлтом саквояжике, в который молодой ювелир, убегая за границу, его положил. Такая жёлтая кожаная сумочка на длинном ремешке, он всегда с ней ходил. А саквояжик молодой помощник ювелира, убегая, оставил в доме своей невесты. Впоследствии он и его семейство провело целое расследование, и вышло, что та самая невеста из Кале переехала в замок Нуармонов, потому как вышла замуж за какого-то прохиндея отсюда. Вот почему они и ищут своё сокровище в замке. И это ихнее имущество, а не графское. Ведь в том самом саквояжике, кроме того самого драгоценного ювелирного изделия, были ещё личные вещи сбежавшего ювелира: принадлежавшие ему деньги, приличная сумма в бумажнике или портмоне, золотой портсигар и ещё что-то. Так что они имеют право разыскивать свою собственность, а владельцы замка им всячески препятствуют…

Дойдя до этого места, Пьер Фавье вдруг неожиданно смолк. Похоже, шок прошёл и он удивился, с чего вдруг так разболтался перед незнакомками. Задарма. И опять отбросив добрые манеры (настолько поразила его собственная болтливость), машинально налил себе стаканчик и залпом его опорожнил, позабыв предложить дамам. Дамы, однако, не обиделись, напротив, казались вполне довольными. Во всяком случае, они, видимо, получили, что хотели, потому как быстренько распрощались и отправились в обратный путь.

— Если бы этот паршивец рассказал все прабабке, возможно, проклятый алмаз уже давно лежал бы в сейфе, — рассуждала по дороге Кристина. — Прабабушка наверняка знала больше, чем записала, так что могла и догадаться, где именно следует его искать.

Я возразила:

— Ничего он бы ей не сказал, ни в чем не признался! Прабабушка была одна, нам же признался лишь потому, что нас двое. Обалдел малость, вот и разболтался. И сразу же заткнулся, как только пришёл в себя. Твёрдый орешек!

— Должно быть, этот самый Хьюстон здорово его напугал.

Ожидая нашего возвращения, Гастон весь извёлся от любопытства, хотя и пытался его скрыть под маской обычной сдержанности. Однако столик на террасе уже украшала непочатая бутылка полюбившегося нам вина и два бокала. Разумеется, мы велели немедленно принести третий, что было охотно и быстро исполнено.

И за стол с нами камердинер сел почти без сопротивления. Многолетняя дрессировка капитулировала перед желанием услышать новенькое об исторической фамильной загадке.

Мы не стали темнить и тянуть. Кристина без колебаний выдала новые сведения верному слуге графов де Нуармон:

— Молодой Фавье рассказал все, что слышал от американца. Наконец стало ясно, в чем дело. Он и в самом деле пытался отыскать затерявшуюся драгоценность. Прадед этого американского паршивца считал, что имеет на неё право. Убегая от правосудия в Америку, он оставил её где-то здесь, во Франции, хоть и не знал точно, где именно…

— Но мы должны вас разочаровать, Гастон, — со вздохом призналась я. — За что и приносим свои извинения. Видите ли, вначале мы искали здесь вовсе не драгоценный предмет, а старинные рецепты по лечению травами, которые были записаны в разных книгах здешней библиотеки. Не по собственному желанию искали…

И я рассказала камердинеру об условиях завещания графини Каролины. Затем, предварительно выглянув в окно и убедившись, что никто больше нас не подслушивает, я поведала о тех открытиях, что мы сделали в библиотеке. Наш род, объяснила я старику, владел каким-то очень ценным предметом. К сожалению, предмет был утерян. Однако в соответствии с обнаруженными старинными свидетельствами можно со всей уверенностью утверждать — на данную драгоценность мы имеем законные права и более никто таких прав не имеет, даже если бы произошло чудо и драгоценность удалось все-таки найти.

Омрачившееся было чело верного слуги снова прояснилось. И он заверил нас, для пущей торжественности встав со стула:

— В таком случае я ни минуты не сомневаюсь в том, что мне доведётся увидеть эту вещь. Принести ещё вина?

— Разумеется, — не менее торжественно ответствовала Кристина. — Очень просим вас — принесите!

Известие о том, что Иза приехала в Варшаву, поразило меня как гром с ясного неба.

Иза была моей самой нелюбимой подругой и отличалась тем, что ещё в школьные годы с маниакальным упорством пыталась отбить у меня мальчиков. Другие её не интересовали, только те, что ухлёстывали за мной. Кристининых ухажёров она не замечала, охотилась только за моими. Правда, возможно, сама она не разбирала, у которой из нас отбивает поклонника, но всегда получалось так, что у меня. Разумеется, всякий раз победу одерживала я, особым успехом у сильного пола Иза никогда не пользовалась, но и нервов мне стоила немалых. Несколько лет назад Иза уехала в США, и я получила возможность передохнуть, следовало лишь бдительно следить за ней во время её нечастых приездов на родину. Потом она выскочила в Штатах за какого-то миллионера и начала процветать, подробности меня не интересовали, и я почти забыла о ней.

Ужасную новость сообщила Кристина, которая через день звонила в Варшаву. Приходилось присматривать за Анджеем, как бы он случайно не махнул все-таки на свой дурацкий Тибет. На сей раз к телефону подошла Агнешка, младшая сестра Анджея, и буквально засыпала её целым ворохом варшавских сплетён. Агнешка прекрасно знала и меня, и, что очень важно, также и Павла.

Оторвав меня от коллекции старинных камей, которые я пыталась отчистить от многовековых наслоений пыли и грязи, Кристина нервно сообщила:

— Слушай, Агнешка сказала, эта гарпия успела овдоветь, а теперь приехала и ухлёстывает за Павлом. Правда, пока без особого успеха, потому как Павел только что откуда-то вернулся, так что та ещё не преуспела, но бережёного… и так далее. А он не заподозрит её в алчности, потому как она и без того в золоте купается.

Очередная камея вывалилась у меня из рук и с тихим стуком ударилась о мраморную поверхность столика. Подхватив её, Кристина принялась расхаживать по комнате, продолжая свой рассказ.

— Что касается меня, то я возвращаюсь. То есть не скажу, что сюда уже не вернусь, но сейчас я еду в Варшаву! Два месяца Анджей выдержал, а сейчас уже ногами сучит. Отвезу ему прабабкины рецепты, иначе конец. Возможно, он меня и любит, но ещё больше любит гималайские травки, холера бы их взяла! Просила его приехать сюда, а он заявляет — тянуть с отъездом на Тибет больше нельзя, последние, можно сказать, денёчки — и накроется осенний сбор трав, чтоб он лопнул, так что выхода нет, поеду вместе с ним, пару злотых ты мне из нашего наследства выделишь?

И замерла на месте, прижимая камею к груди и с трепетом ожидая моего ответа.

Ошарашенная собственным несчастьем, я с трудом смогла ей ответить:

— В данный момент ты прижимаешь к груди не менее двух тысяч долларов. Знаешь, и я поеду! Продажа этих побрякушек может затянуться, Изюня же, насколько я её знаю, времени терять не станет. Наверняка приехала на «роллс-ройсе», отделанном чистым золотом… Да и жаль мне…

Кристина бросила рассеянный взгляд на камею и положила её на каминную полку.

— Мы так и не осмотрели драгоценности предков, что хранятся в банковском сейфе, — напомнила она.

— Уверяю тебя, драгоценностей тоже было бы жаль.

— А вдруг среди них найдётся что-нибудь жутко ценное? Да нет, глупости говорю. Для продажи драгоценностей тоже нужно время.

В замке у меня оставалось ещё много дел. Я намеревалась основательно изучить весь антиквариат, сделать попытку хотя бы примерно оценить его, предпринять конкретные шаги по продаже. Но Павел важнее всего. Богатая и свободная Иза была смертельно опасна. Впервые на жизненном пути Павла встала сказочно богатая женщина. Иза сделает все, чтобы соблазнить богатого беднягу, а меня там нет, он не устоит… О нет, не оставлю я любимого в опасную минуту! Еду, немедленно еду, только надо хорошенько подготовиться… И я решительно заявила:

— Шляпу берём с собой. Едем через Париж, надо оформить перевод денег на наши счета. Немного возьмём наличными…

Кристина перебила меня:

— Много наличными, пока там они переведут…

— …и бросим взгляд на фамильные драгоценности, — закончила я. — А вдруг среди них найдётся какой эффектный перстенёк или ещё что…

— Но никаких ночёвок! И осмотров прабабкиной недвижимости, в другой раз познакомимся с её парижскими домами. А сейчас едем одним духом и немедленно!

— В таком случае давай упаковывай свой лекарственный хлам. Ох, уже первый час, а ведь нам надо бы как следует выспаться перед дорогой.

До обеда мы провернули множество дел. Оформили и перевод денег на наши варшавские счета, а с собой наличными взяли суммы, намного превышающие дозволенное таможенными правилами.

Впрочем, мы обе сразу же забыли о всяких нарушениях, ибо фамильные драгоценности превзошли самые смелые наши ожидания. Выбрав из них несколько экземпляров поскромнее, остальные мы опять спрятали в банковском сейфе.

— И это называется обнищанием, — бормотала Кристина, перебирая пальцами сверкающие бриллианты облюбованного ею колье. — Каждый камешек не меньше четырех каратов, где я в этом покажусь? И вообще, на кой это мне? Вот тебе надо понавесить на себя как можно больше, будешь сверкать не хуже новогодней ёлки. Надеюсь, границу проскочим, вот разве на нашей придерутся…

— Скажем, они искусственные. Уж скорее к шляпе могут придраться. И перестань наконец каркать, кому какое дело до таких мелочей? Вот если бы мы с тобой ехали в железнодорожном вагоне, тогда обратили бы внимание.

— Ты права, железнодорожный вагон на шоссе не может не привлечь внимания…

На этот раз мы вели машину поочерёдно и благодаря этому сумели добраться до Варшавы в рекордное время, делая лишь небольшие перерывы на еду. Хотя обе мы были взвинченные и все на нервах, нам как-то удалось не поссориться — наверное, потому, что не было времени на разговоры. Ведь всю дорогу одна из нас вела машину, а вторая отсыпалась на заднем сиденье.

Кристинина машина стояла на охраняемой стоянке у её дома.

— Пожалуй, не стоит тащить это в квартиру, — зевая во весь рот, заявила сестра, извлекая из багажника моей машины сумку чудовищных размеров. — Все равно завтра с самого утра доставлю это Анджею.

— Глупая! — тут же возразила я. — Пусть он приедет к тебе, сразу поставишь его на место. И вообще, насколько я знаю жизнь, тогда твою машину непременно этой ночью уведут.

Уже открыв рот, чтобы резко возразить, Кристина все же передумала. Хватило ума!

— Возможно, ты и права… Погоди, помнится мне, до отъезда я не смогла на машине поехать куда-то, что-то в ней неисправно, а что — вылетело из головы. Ну ладно, помоги доволочь торбу хоть до лифта.

Избавившись от Кристины, я получила наконец возможность заняться собой и Павлом.

До утра, ясное дело, ждать я не могла и, войдя в квартиру, тут же кинулась звонить Павлу. По телефону он не мог видеть, как я выгляжу после утомительной дороги и бессонных ночей, так что могла себе такое позволить, иначе не показалась бы любимому мужчине ни за какие сокровища мира. По Кристине видела, как отразились на моей внешности двое суток непрерывной езды: свободно можно было дать нам все наши тридцать лет. Да и будь мне всего восемнадцать, растрёпанная и помятая, я бы не рискнула лезть на глаза человеку, в отношении которого ко мне была чрезвычайно заинтересована. Так что телефон как раз то, что надо.

— Павлик? — нежно проворковала я, услышав в трубке его голос.

— Девушки, да оставьте же меня хоть на минутку в покое! — простонал в ответ Павел.

Трубку я положила почти спокойно, аппарат не пострадал. А вот сердце стиснуло так, что казалось, я утратила способность перевести дух. Такое ощущение — вот-вот задохнусь. Сидела неподвижно, не в силах пошевелиться, не в силах думать, не в силах дышать.

Зазвонил телефон. Голос Павла.

— Иоанна? Так ты вернулась? Слушай, только что не ты звонила? Я не ожидал тебя услышать и не узнал твой голос. Только после того как ты швырнула трубку, меня как что ударило. Еду к тебе!

— Нет.

— Нет, еду!

— А я тебя на порог не пущу! — проорала я, но он уже не слышал, бросив трубку.

Ко мне разом вернулись все способности — дышать, двигаться, соображать. Какое там не пущу, у него же ключи от моей квартиры, точно так же, как и у меня от его. Не стану же я запираться на цепочку!

Я метнулась в ванную, по дороге срывая с себя запылённую одежду. Немедленно, немедленно под душ, лучше купальный халат и тюрбан на голове, чем эта дорожная серость и помятость. Пять минут воды и мыла — и я уже не буду такой кикиморой. Три часа дня, можно сказать, на улицах час пик; чтобы доехать до меня, ему понадобится не меньше пятнадцати минут, почему, интересно, он в такое время оказался дома и чем, интересно, занимался?! Как правило, мой Павлик выходил из дому ранним утром и возвращался лишь к ночи. Весь день вкалывал — работал в офисе своей фирмы, ездил на встречи с нужными людьми, обедал в ресторане и тоже с деловыми партнёрами, в общем, вёл подвижный образ жизни. Прекрасно зная это, я позвонила так, на всякий случай, и получила обухом по глупой башке, идиотка! С себя надо было начинать…

Горячая вода и взрыв эмоций, вместе взятые, сделали своё дело. Через пятнадцать минут Павел сначала позвонил, а потом заскрежетал ключом в замочной скважине. На мне и в самом деле был купальный халат, а на голове тюрбан из полотенца, но лицо почти обрело нормальный вид, и можно было выставлять его на обозрение. Когда Павел входил в комнату, я как раз вытряхивала на стол содержимое своей сумки в поисках пилочки для ногтей, единственной пригодной для этой цели. Возила её с собой, потому как не могла найти второй подходящей, хотя закупала эти пилочки по всей Европе. Попадались все время дрянь, так что в моем распоряжении была одна-единственная, а я сейчас в спешке сломала ноготь, а пилочка затерялась в барахле, которым забита сумка, а Павел уже в дверях…

— По дороге я успел подумать, — заявил Павел после продолжительной паузы, выпуская меня из рук. — Везде пробки, пришлось ехать целую вечность, было время подумать. Так вот, извиняться не буду, откуда мне было знать, что это ты? Ведь из Франции ты звонила обычно по вечерам. А теперь по чистой случайности получила доказательство того, как я отношусь ко всем остальным женщинам.

— Собиралась звонить бабушке, твой номер как-то сам собой набрался. Почему ты днём оказался дома?

— Нечаянно пролил кофе на брюки, пришлось заскочить переодеться. Зол был как сто тысяч чертей, а услышал твой голос — и сразу прошло. Ты вернулась ненадолго или насовсем? Боже, как же я по тебе соскучился!

Отстранив его на расстояние вытянутой руки, я внимательно всмотрелась в любимое лицо. Нормально выглядел, глаза мне улыбались, рот до ушей растянулся. Любит! Похоже, Изюня ещё не успела поработать. От сердца отлегло, но так сразу прощать я не собиралась. Взяв найденную наконец пилочку, я принялась неторопливо обрабатывать повреждённый ноготь.

— Ну, хорошо, а с чего это ты так ополчился на девушек? Пользоваться успехом приятно. Доконали тебя?

— Точно, доконали! Такой в последнее время успех, что жизни не рад. Хотя, возможно, не все девушки виноваты, одна привязалась, проходу не даёт. Вроде бы даже ты её знаешь, кажется, вы ещё в школу вместе ходили, некая Иза. Вернулась из Штатов и в поисках тебя как-то на меня вышла. Сама так сказала. Ты её помнишь?

Сказать, что у меня отлегло от сердца, — значит ничего не сказать. Я испытала неимоверное облегчение. Сам заговорил об Изе, а я всю дорогу думала, как бы поделикатнее его о ней расспросить, как бы не навредить, не проговориться, что мне известно о её возвращении в Польшу. Непохоже, что Павел от неё в восторге, хотя, судя по всему, Изюня вовсю охотится на него. А Павел продолжал изливать душу:

— Откровенно говоря, я думал — это она звонит. Поэтому и решил в такой безличной форме выразить неудовольствие, высказаться подипломатичнее, как-то неудобно женщине прямо говорить, что надоела до чёртиков. И ведь интересная женщина, а вот меня словно что-то от неё отталкивает. Интересно, что?

— Характер! — не выдержав, пояснила я. — Такой у неё характер, что на внешности не сказывается, а вроде как излучается из неё. Очень рада, что ты это почувствовал. Ты торопишься или можно угостить тебя чем-нибудь вкусненьким?

— Уже не тороплюсь, а вкусненькое я вижу перед собой и не намерен дольше ждать. Ведь говорю же — страшно соскучился по тебе!

Потом я опять закрутила голову полотенцем и накинула купальный халатик. Сквозь охватившую все моё существо радость с трудом пробивалась трезвая мысль — на кой черт я, идиотка законченная, сама придумываю какие-то неприятности, ведь видно же — любит! А для меня в нем — весь смысл жизни, так зачем я нагромождаю на пути к счастью вымышленные трудности? Выйти за него, жить вместе, спать в одной постели, готовить салат из креветок, рожать ему детей… А я вместо этого гоняюсь за каким-то алмазом!

И тут Павел произнёс с нежностью и вроде бы с восхищением:

— Ты — единственная женщина в мире, которая даёт мне все, ничего не требуя взамен. Кажется, это меня начинает мало-помалу терзать, но я эти муки вынесу с наслаждением.

Вот тебе и на! Только мужчины могут быть такими глупыми.

— Говоря о чем-то вкусненьком, я имела в виду другой вид разврата. Из Франции привезла вино предков, такого ты точно не пил, потому как другого такого на свете нет. Попробуешь? Правда, на закуску у меня лишь плавленый сырок и солёный миндаль.

— Через желудок ты мне угодила прямо в сердце! О боже, а это что такое?!

Только теперь Павел обратил внимание на барахло, вываленное мною из сумки. Из-под кучки документов, денежных купюр, сигарет, зажигалок, счётов и квитанций поблёскивали бриллианты алмазного колье, которое Кристина бросила мне в сумочку. А серьги и кольца, хоть и слегка припудренные, поскольку путешествовали в коробочке из-под пуховки, тоже неплохо сверкали.

— Наверняка это из наследства, за которым ты поехала? — с явным интересом спросил Павел, внимательно рассмотрев драгоценности. — Очень, очень недурные, я-то в этом немного разбираюсь. А таких изумрудов теперь ни за какие деньги не достанешь, старинная огранка…

Буду ковать железо, пока горячо! Вот он, так давно ожидаемый случай! Я вынула из дорожной сумки бутылку несравненного вина, отдала Павлу, отобрала у него серьги и приказала:

— Откупорь, и побыстрее. Штопор на кухне, в буфете. Надо отметить нашу встречу.

Пока Павел разыскивал штопор, я успела вдеть в уши изумрудные серёжки. Полотенце на голове было зеленое, так что они вполне подходили… Посмотрела в зеркало. Мелькнуло в голове — драгоценности усиливают красоту женщины, я с трудом отвела глаза от своего отражения.

Павел глянул — и пропал…

Прошло не меньше часа, прежде чем он принялся откупоривать бутылку. Я достала из сумки сырок и миндаль. Хорошо, купила по дороге, зная, что дома — шаром покати. Ладно, обойдётся, не в ресторан пришёл, а все говорило, убедительно говорило о том, что он и в самом деле соскучился по мне.

Прогнать Павла удалось лишь поздно вечером. Мне просто необходимо было заняться собой и отдохнуть. И опять я пожалела о том, что мы живём не вместе, Павел по этому поводу даже что-то говорил, да я невнимательно слушала.

Оставшись одна, я расчесала и уложила волосы, сколько можно ходить в тюрбане? Больше ничего не успела сделать, позвонила Кристина.

— Ты оказалась права, — начала она, и даже что-то похожее на признательность прозвучало в её голосе. — И в самом деле, имело смысл вызвать Анджея сюда.

— Могла бы и сама догадаться.

— Просто мне ужасно хотелось спать, плохо соображала. Дай бог здоровья нашей прабабке. Я сразу догадалась и обрадовалась.

— Так он не едет на Тибет?

— Не едет. По крайней мере пока. Совсем спятил при виде наших травок. Не беспокойся, знаю, что скажешь. Нет, у меня хватило ума сначала использовать его для себя, а только потом показать добычу. А у тебя как?

— Павел приезжал, недавно только удалось его выставить. Похоже, Изюня допустила промашку. Хотя и сидит на миллионах, не удалось ей скрыть природной алчности, а он это сразу почуял. И слава богу!

— А алмаз мне все равно нужен, просто необходим как воздух, — гнула своё Крыська. — Лаборатория, понимаешь? Анджей любит меня на лоне природы. Боюсь, однако, что если возникнет необходимость выбирать, выберет природу, хотя сердце его и будет разбито. Мужчины как дети, нельзя отбирать у них любимые игрушки.

— Ты сказала ему о наших больших надеждах?!

— Спятила?! Чтобы сглазить? Ничего не говорила. И готова биться об заклад — ты тоже.

— Ясное дело. Давай-ка подумаем…

— Думать? Сейчас? Уверена, ты тоже не в состоянии. Предлагаю начать думать завтра с утра. Поскольку пойду на работу, часов в пять могу приехать к тебе.

Я внесла поправку:

— К бабушке. Или лучше сделаем так: приди ко мне в четыре, я до той поры управлюсь, и вместе поедем к бабуле, иначе обидится. А тебе ещё надо успеть отдать машину в мастерскую.

— Ещё чего! Стану я заниматься этим старьём. Продам как есть и куплю «тойоту», такую же, как у тебя. Хотя завтра, наверное, не успею. Ну да ладно, к бабуле поедем на твоей…

Бабушка Людвика не очень охотно припомнила:

— Слышала я краем уха, будто Мартин Кацперский женился на француженке. Но она умерла ещё до моего рождения. Да, да, ребёнком я слышала что-то такое, но мне это было неинтересно, вот и не придавала значения.

Кристина печально вопросила:

— Ну и почему ты, бабуля, такая нетипичная? Все нормальные старушки в твоём возрасте обожают семейные предания, а уж в таком роду, как наш, где полно исторических событий, наверняка помнили бы каждый эпизод. А ты что?

— Дорогая Иоася, в детстве я была в другом возрасте, — резонно возразила бабуля. — Так что имела право не интересоваться семейными преданиями.

Бабушка Людвика, как правило, путала нас. Редко-редко когда попадала. Сейчас мы не поправляли её, чтобы не нервировать и не сбивать с темы. По рассказам старшего поколения, бабушкины комплексы из-за того, что мать её бросила в Польше и она одна вынесла тут все ужасы минувшей войны, усилились в послевоенный период. Бабулю не устраивал государственный строй послевоенной Польши и в результате странной трансформации в её сознании выразился в смертельной обиде на родичей, о которых она и знать ничего не желала. Полагаю, бабушку Людвику можно вполне назвать жертвой коммунистического режима, хотя она при нем не бедствовала, совсем наоборот. Я поддержала сестру:

— Ничегошеньки бабуля не сохранила — ни писем, ни документов, ничего. И даже не желает порыться в памяти! Боже, боже! Несчастные мы сиротки, никто не хочет нам помочь.

— Нечего прибедняться, Крыся! — оборвала меня суровая бабушка. — Наследство моей матери вы получили? Получили. Так что радуйтесь и не морочьте мне голову. Я же не выражаю по этому поводу никаких претензий, так ведь? Потому как сама жила благодаря наследству своей прабабки.

— Зато мы изо всех сил собираем все, что осталось от предков, крохи информации, сохранившиеся в письмах, заметках, каких-то разрозненных записях, а ты, бабуля…

— А я не желаю! — упорствовала бабка. — Что же касается сведений о предках и оставшихся от них вещей, так все сохранившееся от прабабушки Доминики спас Флорек, и мне не было необходимости надрываться!

Мы с сестрой переглянулись. Ну конечно, теперь одной из нас придётся ехать в Пежанов. Наверняка мне, ведь Кристина решила пока не увольняться с работы. Но уж я заставлю и её приехать, пусть хотя бы в выходной или другой какой свободный день, не одной же мне вкалывать. Своего Анджея она надолго усадила в Варшаве, по уши закопался в привезённых ею травах, так что спокойно может оставлять его какое-то время без присмотра, пока тот блаженно роется в старинных рецептах. Честно говоря, я бы и сама справилась, но предпочитала работать вдвоём с Кристиной, мы прекрасно дополняли друг друга.

По дороге домой Кристина с тревогой поинтересовалась:

— Ты как думаешь, найдём мы этот проклятый алмаз или нет? Моя жизнь зависит от него!

— Моя тоже. А найдётся ли — один дьявол знает. Сколько лет прошло, сохранился ли он вообще? Крыська, а ты не удивляешься, почему это мы с тобой так страшно молчим о нем? Ведь стараемся никому ни словечка об алмазе, заметила? Из-за чего? Что нам мешает о нем рассказать?

— Разум, идиотка. Скажешь хоть словечко одному — и сразу узнает общественность. Широкая. И все примутся искать…

— …а найдёт какой-нибудь случайный кретин. Ты права. Так что, едем?

— Едем, конечно. Из бабули больше ничего не выдоишь. Предлагаю ехать в пятницу, проведём уик-энд в трудах. Идёт?

Уик-энд я собиралась провести с Павлом. Ну да ладно, может, и к лучшему, что меня не будет. Я как-то излишне эмоционально отнеслась к нему при встрече, самое время теперь отступить на заранее намеченные позиции. То есть последовательно придерживаться избранной линии: не очень-то он мне нужен со своими деньгами, я не какой-нибудь плющ, чтобы прицепиться к нему всеми присосками. Вот когда наше материальное положение более-менее сравняется, тогда я позволю себе идти ва-банк, пока же продолжаю соблюдать похвальную сдержанность.

Кристина развивала планы:

— Ехать будем по отдельности, я уже избавилась от металлолома, завтра получу новую «тойоту», точно такую, как у тебя, и, к сожалению, такого же цвета. Других не было, увы! Условимся о встрече уже на месте, к шести я успею.

Я кивнула, а сама все думала о Павле. А может, имеет смысл отказаться от всех своих принципов, ни о чем не думая выйти за Павла, жить вместе, в его доме… Не ждать, пока возрастёт моё благосостояние, неизвестно ведь, сколько придётся ждать. Да не поступлю я так, холера! Мне все будет казаться — нет у меня дома, и даже сотня детей ничего не изменит. Права Крыська, ненормальная я какая-то…

— Я с тобой говорю! — рявкнула на меня Кристина. — Слушай, когда говорят. Оглохла, что ли?

— Вот сейчас точно оглохла, на правое ухо. Разве можно так орать? Ну, задумалась я немножко. Ты о чем говорила?

— Спрашивала, где у тебя вся алмазная документация.

— Зачем тебе?

— А на случай, если бы мы все-таки нашли паршивца и собрались его продавать, ведь надо будет доказать — он не краденый, мы вправе им распоряжаться. А в противном случае иначе как на аукционе не удастся продать, тогда уж в тайне никак не сохранишь. Ты ведь забрала из замка все бумаги?

— Забрала, конечно. Лежат в той огромной сумке, что мы с трудом затолкали в багажник.

— До сих пор она в багажнике?

— Ну да. Забыла вынуть оттуда.

— В каком смысле забыла?

— Хотела оставить её у бабули, у неё всегда кто-то сидит дома, так что никакой Хьюстон не заберётся. И забыла. А теперь мне не хочется возвращаться.

— Ну и ладно. У тебя ведь стоянка платная, сторож присматривает.

Я отвезла сестру к Анджею и занялась своими проблемами.

В Пежанов я отправилась немного позднее, чем собиралась. Из-за Изюни. Заявилась без предупреждения, не позвонила, гангрена этакая. Она, видите ли, оказалась в моем районе и не могла упустить случая, а вдруг я как раз дома? К сожалению, я и была дома. Пришлось делать хорошую мину при плохой игре. Не могла я сказать ей, что спешу, что уезжаю на два дня, что оставляю Павла без присмотра. А эта язва расспрашивала меня о Павле, а как же. Пыталась делать это дипломатично, словно ненароком, да только дипломатия у неё получалась, как у осла соловьиные трели. Нет уж, не могла я оставить ей свободный доступ к Павлу. Напротив, дала этой змее понять, что договорилась о свидании с ним. Пришлось терпеливо дожидаться, пока эта кикимора, выпытав все, что хотела, не удалится.

А ещё под самым Ловичем меня перехватили гаишники. Ну ладно, превысила я скорость, но ведь сумела же притормозить аккурат рядышком с ними. Опустила окошко, подошёл сержант, молодой и красивый, уже открыл рот, чтобы накричать на нарушителя, но глянул на меня да так и застыл с открытым ртом, словно на месте окаменел.

— Ну? — нетерпеливо поинтересовалась я. — Вам, наверное, документы подать?

И я принялась рыться в сумочке. Сержант наконец захлопнул рот, сделал шаг назад, оглядел мою машину и опять уставился на меня. Заговорил, слава богу, дар речи к нему вернулся.

— Десять минут назад вы ехали в ту же сторону, на этой самой машине и с такой же скоростью. Сто сорок два. Как пани удалось за столь короткое время вернуться на это шоссе? Каким путём пани ехала?

Ага, значит, десять минут назад он заловил Кристину. Я могла бы порезвиться, уверяя, что проехала просёлками специально ради них, так они мне понравились, да не стала. Время поджимало. Вместо этого как можно суше заявила:

— Не волнуйтесь, в глазах у вас пока не двоится. Это была не я, а моя сестра. Полагаю, её вам вполне хватило, так что я уже не нужна. Могу ехать?

— Да, — слабым голосом ответил сержант, так его ошарашило моё идиотское заявление. — Действительно, одной вполне достаточно.

— Ну так большое спасибо и всего доброго, — обрадовалась я, не стала дожидаться, пока он придёт в себя, и умчалась.

В зеркальце заднего обзора я видела, как дорожный патруль в составе трех человек замер на обочине, глядя мне вслед и не обращая внимания на пролетавшие мимо машины. Вот и опять меня выручило сходство с Крыськой. Интересно, как она одета?

Я почти её догнала. Когда тормозила у ворот усадьбы Ендруся, Кристина за оградой вытаскивала из машины дорожную сумку. Ну конечно, не сговариваясь, мы оделись почти одинаково. Правда, наши жакеты цвета беж немного отличались кроем, но на первый взгляд разницы не заметишь А вот зеленые косыночки на шее очень бросались в глаза, даже на первый взгляд. Я не удивилась, уже привыкла к тому, что если мы предварительно не обсудили, кто во что будет одет, то оденемся одинаково. Должно быть, под воздействием некой высшей силы… А впрочем, вернее всего, одевались одинаково потому, что обеим к лицу были одинаковые тряпки. И мы с детства испытывали пристрастие к одному и тому же цвету.

Первой нас встретила дочка Ендруся, Марта.

— Как хорошо, что ты дома! — обрадовалась Кристина. — А я уж боялась, придётся тебя по всей округе искать.

— Привет, рада вас видеть, — в свою очередь обрадовалась Марта. — О боже, опять вы выглядите одинаково. Кто из вас кто?

— Я Крыська. А ты все ещё работаешь в пшилесском дворце?

— Да, почитай, уже и не работаю, — заморгала Марта. — А что?

— Потому что у нас там важное дело… О, Ендрусь, здравствуй!

Тут приветствовать нас высыпало все Ендрусево семейство. Все искренне радовались, ибо, неизвестно почему, нас по-прежнему уважали, почитали и обожали в Пежанове, а уж посещение Пежанова бабулей Людвикой можно было приравнивать если не к явлению Божьей Матери народу, то к монаршему визиту королевы Ядвиги. Вообще-то мы с детства слышали передаваемое из поколения в поколение предание о том, как наша прабабка Клементина спасла какого-то из предков Кацперских во время январского восстания и вообще Кацперские только благодаря ей и живут ещё на этом свете. Из поколения в поколение передавалась и легенда о том, что Флорек сначала спас тонувшую в здешнем пруду какую-то из барышень Пшилесских, а потом на смертном одре велел своим потомкам прклясться вечно любить и почитать нас, ибо род Кацперских выбился из нужды только благодаря ясновельможным господам Пшилесским. И так на протяжении веков процветала и крепла симпатия между Пшилесскими и Кацперскими на пользу обоим родам. Мы тоже изо всех сил старались быть милыми и симпатичными, общаясь с представителями славного рода Кацперских, и тем не менее проявляемое ими чуть ли не набожное почитание казалось нам сильно преувеличенным. К счастью, проводя всю жизнь каникулы и отпуска в Пежанове, мы несколько привыкли к такой трактовке.

Ендрусю никто бы не дал его шестидесяти двух лет. Выглядел он просто здорово! Должно быть, так смотрелся старик Борына, собираясь взять в жены молоденькую Ягусю: высокий, крепкий, полный сил мужик, воплощение здоровья и оптимизма. Не хуже выглядела и его жена Эльжуня, на три года моложе мужа. С их детьми Юреком, Геной и Мартой мы дружили с детских лет, играла во все детские игры, соревновались в плавании, верховой езде, прыжках с верхней балки высокой риги, дойке коровы, лазании по деревьям и прочим деревенским видам спорта. В настоящее время Юрек хозяйничал в усадьбе с помощью отца и как раз собирался жениться. Марта вышла замуж несколько лет назад за автослесаря, который вскоре стал владельцем процветающей автомастерской, и работала в библиотеке дворца в Пшилесье. Младшенький Гена только что получил диплом врача и стал практиковать в родной деревне.

Так получилось, что все они как раз были в родительском доме и радостно выскочили нас приветствовать.

Понятно, больше всех в данный момент нас интересовала Марта.

— Так что с твоей работой? — спросила я за ужином.

Ужин, разумеется, был организован со всей возможной пышностью. А как же, приехали ненаглядные ясновельможные паненки! Похоже, приготовить в рекордно короткое время торжественный приём Эльжуне не составило ни малейшего труда. Она всегда славилась потрясающими кулинарными способностями, а поскольку ещё совсем недавно с продуктами было трудно, Эльжуня научилась обходиться своими. Чего только у неё не было! Консервированная свинина, отличные колбасы и прочие копчёности, всевозможные заготовки из овощей, фруктов и даже рыбы, грибочки в разных видах и многое другое. В любой момент она могла накрыть потрясающий стол, причём все блюда были неимоверно вкусными. Тому, кто придерживался диеты, смотреть на такой стол было вредно для здоровья. Просто удивительно, что никто из Кацперских не растолстел.

— Открываю частное предприятие, — объявила Марта. — Не знаю, известно ли вам, что Пшилесье купил один из тех, что разбогатели в последнее время, ведь пани Людвика отказалась от всех прав на имение, поэтому гмина (местное самоуправление) и продала. А библиотеку купила я. Дёшево, да ещё в рассрочку, и теперь открываю свою библиотеку с читальней. Сейчас в вашем бывшем доме осталась лишь моя библиотека, ну ещё кафе сделали, потому как пух и перо уже повыбрасывали, а что там новый владелец сделает — не знаю.

Информация о новом владельце нас чрезвычайно взволновала и встревожила.

— А ты уверена, что он уже купил? И права оформил? И кто он? Ну, этот новый владелец. Фамилию знаешь?

— Точно не знаю, но ходили слухи, что какой-то американец польского происхождения. И фамилию называли, да я не запомнила.

— Хьюстон, провалиться мне на этом месте! — в ужасе вскричала Кристина.

— Может, и Хьюстон, не знаю. А что?

— Хьюстон — мошенник, и прав у него никаких нет! — категорически заявила я, злая как сто тысяч чертей, что этот подлец и сюда добрался. — Случайно или не случайно — это ещё доказать требуется, а кузена нашего пристукнул, статую на него опрокинул. Ну что вы так на меня смотрите? Сто лет назад. Правда, не этот Хьюстон, а его предок, какая разница. Все равно не согласна, чтобы теперь потомкам негодяя досталось наше сокровище…

— Какое сокровище? — подозрительно поинтересовался Ендрусь.

— В пшилесском дворце запрятано какое-то сокровище? — одновременно прозвучал вопрос Гены.

— Ничего не понимаю! — растерянно простонала Эльжуня.

Недоумение собравшихся за столом заставило меня прервать гневную филиппику. Пришлось подключиться Кристине.

— Это длинная и запутанная история, мы все вам расскажем. Но сначала вы скажите, что там, во дворце, происходит на чердаке? Этот прохиндей уже там шарил? По всей видимости, нам требуется именно чердак…

— …и ещё, возможно, библиотека, — ехидно дополнила я.

Кристина так и подпрыгнула.

— Убила бы эту ехидну! — с ненавистью глядя на меня, вскричала она.

— Каким именно образом? — заинтересовался Гена. — Мне пригодится опыт в области судебной медицины и психиатрии, ведь здесь, в деревне, я поневоле омнибус — врач по всем специальностям.

— За что Крысенька собирается убить Иоасеньку? — приставала ко всем Эльжуня.

Ещё когда мы садились за стол, она приколола к волосам сестры цветок — не для красоты, а чтобы различать нас. И теперь не ошиблась.

Тяжело вздохнув, я решила наконец рассказать Кацперским обо всем, никуда не денешься.

— Видите ли, прабабка Каролина оставила нам наследство….

— Знаем, пани Людвика писала об этом.

— Ну и в завещании было поставлено условие: во владение наследством вступим лишь тогда, когда приведём в порядок библиотеку замка Нуармон. Вот мы и привели… Два месяца как ишаки вкалывали. И боюсь, теперь на всю оставшуюся жизнь с нас хватит библиотек. Ещё хорошо, что языки знаем, иначе не справились бы.

— А за все время только два дня нам помогали поднимать тяжести. Кстати, носильщик был чрезвычайно подозрительным типом. Наработались, словно конь на пахоте, — подтвердила сестра.

— Мы трактором пашем, — неизвестно почему брякнул Юрек.

— Теперь и на нас можно пахать, опыт большой.

Лишь Марта проявила сочувствие.

— И правда, книги страшно тяжёлые. Мне ли не знать! А в вашей фамильной библиотеке могли попадаться и старинные фолианты в кожаных переплётах…

— Не только. Были и в серебре, драгоценными камнями украшенные. Я уже не говорю о переплётах из дерева.

— В нашей библиотеке деревянных и серебряных переплётов не встретится, — успокоила нас Марта. — Так что вам будет легче.

— Все равно не желаю! — продолжала бушевать Кристина.

— От твоего желания тут ничего не зависит, — приструнила я сестру. — Не зарекайся, может, придётся.

— А почему носильщика книг вы назвали подозрительным типом? — хотел знать Юрек. — В каком смысле подозрительный? Раз уж такие сенсации нам сообщаете, выкладывайте все!

Ничего не поделаешь, придётся выкладывать. Не вдаваясь в подробности и конспиративно называя алмаз «семейной драгоценной реликвией», мы галопом прошлись по его истории, затем надолго задержались на прабабкиных рецептах по траволечению, а вдруг в Пшилесье тоже обнаружится что-либо из этой области?

Внимательно выслушав нас, Марта задумчиво произнесла:

— Книги из пшилесской библиотеки я хорошо знаю, каждую если не читала, то перелистывала. Никаких вложений в них нет, бумажки я бы заметила. А вот относительно записей на полях… Нет, не стану ручаться…

Я поспешила её заверить, что пока полями мы заниматься не станем, пока предпочли бы старые письма.

Крыська вернулась к своему вопросу:

— Так что там на чердаке? Домом все эти годы пользовались, а чердак? Им кто-нибудь занимался?

Марта заверила нас, что чердаком никто никогда не занимался, ничего там не трогали. И вдруг осеклась.

— Ох, вспомнила! Вот как раз недавно… с месяц назад в дом кто-то забрался. Со стороны сада. Но в доме ничего не украл, даже вроде бы не шастал особо, а сразу полез на чердак. А уж там порезвился: следы оставил, всю паутину порвал. Мы ещё думали, должно быть, не один раз туда забирался, уж очень там все оказалось перевёрнуто. Но похоже, и оттуда ничего не забрал. Хламьё как стояло, так и осталось на местах. Мы даже в полицию не сообщили, что там украдёшь? А теперь вот можно предположить…

— Да что предполагать-то? — перебил дочку Ендрусь. — Чтобы предполагать, знать надо, а на чердаке лет сто никто порядок не наводил. Хотя вспоминается мне, как сразу после войны, когда обобществление происходило, дядя кое-какие ценности из дворца к нам сюда принёс. Не все, конечно, что под руку попало, в спешке надо было спасать. Ну, картины кое-какие, ваше фамильное серебро, так мы их потом пани Людвике передали. Оно-то сохранилось?

— Сохранилось, — успокоила его Кристина. — И картины тоже. Вся её квартира прадедами и прабабками завешана, а я лично позавчера ела солёный миндаль с серебряной тарелочки.

— Ну и хорошо. Но никто из нас не знает, не осталось ли там ещё чего ценного.

Марта обеспокоенно заметила:

— А он намерен дом капитально отремонтировать, американец этот. И начать собирается с чердака. Меня предупредил, чтобы я с библиотекой поспешила, а ещё не меньше трети книг осталось…

— Погодите! — вдруг перебила нас Кристина. — Вот мне пришло в голову… Когда он купил дом?

— Месяца три назад, покупку оформил очень быстро, ведь никаких препятствий не было.

— А в дом злоумышленник проник месяц назад? Ничего не понимаю. На кой черт было Хьюстону тайком пробираться на чердак и шарить по ночам, если он уже приобрёл дом в собственность! Легально. Теперь может не торопясь рыться сколько душе угодно, каждую дощечку осматривать, причём при дневном свете. И вообще мог нанять сторожа…

— Так он и нанял! — сообщила Марта. — И в доме поселил. А то ведь раскрадут все, хотя теперь вроде бы стройматериалы продаются свободно. Да ведь народ у нас такой, сами знаете. Непременно норовит украсть, попользоваться на дармовщинку. Отсталый народ, что и говорить. Никакого прогресса…

— Ну не скажи, прогресс намечается, хотя и медленно, — поправил сестру Юрек.

Я попросила:

— Хватит о политике, ладно? Мне тоже непонятно, зачем понадобилось проникать в дом тайком. Марта, ты полагаешь, злоумышленник все ещё копается на чердаке?

— А кто его знает, может, и копается. Чердак охранять никому и в голову не приходит. Так что, если вы намерены именно там искать свои драгоценные реликвии, советую поторопиться. Пока у меня есть ещё ключи от дома. А как перенесу к себе всю библиотеку, ключи придётся отдать. И они тут же начнут ремонт. Выходит, у вас есть конкуренты?

— А точно ли Хьюстон купил Пшилесье? — вслух раздумывала я.

Поскольку случившееся в Пшилесье очень напоминало проникновение Хьюстона в замок Нуармон, логично было предположить, что и здесь действовал тоже он. Ну а кто же ещё?

Кристина попросила Марту разузнать поточнее, кто же все-таки приобрёл Пшилесье: фамилия, имя, как выглядит. Наверняка кто-нибудь из местных его видел. Потрясённая наличием какой-то драгоценной фамильной реликвии, Марта пообещала обо всем разузнать. Здесь все ей знакомы, а чуть ли не половина гминной администрации одноклассники. И совсем ей не обязательно для этого отправляться в магистрат, может забежать домой к старым друзьям.

Я перестала слушать разговор за столом, унесясь мыслями в далёкое прошлое. Причудливо переплелось виденное и прочитанное. В воображении предстал вдруг Хьюстон с жёлтым саквояжиком. Вот в Кале он мчится, перепуганный до потери сознания, вспугнув лошадей, запряжённых в фиакр, где горничная ожидала возвращения своей барышни Юстины. Мчался, размахивая руками, значит, уже без саквояжа. И на плече наверняка не было, горничная непременно отметила бы это обстоятельство. А может, все-таки висел? Ведь так и вижу его с жёлтым саквояжиком. А вот зарёванная Антуанетта…

— А ну помолчите! — прикрикнула я на присутствующих. — Мешаете думать, я так страшно думаю…

— Гляди не свихнись, — посочувствовала Кристина.

— Кажется, уже начинаю. Надо бы одну историческую проблему разрешить. Припоминается мне довольно смутно, вроде бабуля говорила как-то о том, что один из вас, Кацперских, женился на француженке. И в бумагах, обнаруженных нами в библиотеке, тоже об этом упоминалось. Ендрусь, вы не помните случайно такого?

— Помнить я никак не могу, а слышать приходилось, — с крестьянской обстоятельностью ответил Ендрусь. — Была в нашем роду француженка, но ещё до войны померла. А может, в самом начале войны. Жена дяди Мартина. Хотя, по правде говоря, какой он там мне дядя. Ни он, ни Флорек не приходились мне дядьями, я уже потом вычислил — двоюродные дедушки. От Флорека слышал и о том, что его брат Мартин привёз себе жену из Франции… А кто такой Флорек, вы знаете? Он ещё вашу прабабку из пруда вытащил, когда тут у нас тонула девчонкой. Так вот панна Юстина как раз первой познакомилась с француженкой, на которой потом женился Мартин. А вот как и почему познакомились — не знаю. Что-то там такое было, у нас в семье часто об этом говорили, но я, глупый мальчонка, не слушал. Но что-то было, это точно. А её портрет у нас висит. И Иоася, и Крыся сто раз видели его.

Нас с Крыськой словно ветром из-за стола выдуло. Может, сто раз и смотрели, да не знали на кого. Теперь же торопились со знанием дела взглянуть на таинственную Антуанетту, ту самую несчастную невесту помощника ювелира, который, спасаясь от правосудия, бросил её на произвол судьбы.

Антуанетта висела в самом тёмном углу большой парадной комнаты. Пришлось Юреку принести ещё настольную лампу и, сняв с неё абажур, направить на портрет яркий луч света.

Даму мы оглядели чрезвычайно внимательно. Красивая женщина. Даже больше чем красивая. Антуанетта обладала особым шармом, каким-то неуловимым очарованием. Прелестное лицо, красивые глаза, грация во всем существе. Неизвестно, кто писал портрет, но, кажется, художнику удалось передать характер женщины. Она наверняка знала, чего хочет, а в душе её бушевали страсти. На стройной шее — очень нетипичное украшение по тем временам: бусы из морских ракушек. Художник тщательно воспроизвёл каждую ракушечку, добросовестно поработал. Вырывая друг у дружки лупу, мы внимательно изучили странное ожерелье.

— Интересно! — пробормотала Кристина.

Да, это и в самом деле было интересно. В саквояжике, забытом женихом Антуанетты, мы обнаружили ракушки, очень похожие на эти. Совпадение или нечто большее? Девушка проживала в Кале, приморском городе, возможно, или сама собирала ракушки, или ей привозили в подарок моряки, возвращаясь из плавания по далёким экзотическим морям. И вот, позируя художнику, Антуанетта надела бусы из ракушек… Ведь наверняка были у неё настоящие украшения, она же предпочла простые раковинки. В память о прошлой любви? Или желая на что-то намекнуть, что-то подсказать тем, кто потом, возможно через много-много лет, взглянет на её портрет?

Кристина думала о том же.

— Были же у неё колье и ожерелья, Мартин Кацперский не бедствовал. Эх, жаль, саквояжик оставили в замке, сейчас бы ракушечки сравнили…

Вернувшись в столовую, принялись обсуждать с Кацперскими планы на завтрашний день. Постановили: за чердак в Пшилесье приниматься немедленно, провернуть всю операцию в диком темпе, но по возможности втихую.

Это был потрясающий чердак. Ни одной целой вещи, сплошные куски и обломки, абсолютно ни на что не годные. Казалось, обитатели дворца, поколение за поколением, не знали, что такое свалка, и за неимением оной все ненужное тащили на чердак, так что к настоящему времени количество рухляди превосходило всякое понятие.

Следы, оставленные взломщиком, виднелись отчётливо: переставленные с места на место жалкие остатки мебели, стёртый слой вековой пыли, множество пауков, трудолюбиво восстанавливающих порванную паутину. Во всем этом явственно чувствовалась рука человека. И похоже, ничего эта рука тут не обнаружила.

Не менее двух часов каторжной работы понадобилось нам для того, чтобы понять — мы сами не знаем, что ищем.

— Сдаётся мне, у нас совсем мозги набекрень, — раздражённо проговорила Кристина. — Может, все-таки подумаем, что, собственно, мы здесь ищем? Вот ты можешь сформулировать?

— Могу! — не очень уверенно заявила я, присаживаясь на что-то твёрдое. Твёрдое оказалось совсем ветхим и с треском развалилось подо мной. — Холера, и посидеть-то здесь не на чем!

— Не на чем. И не пытайся.

— А вот и не правда! — возразила я, ибо узрела древнюю колченогую кушетку, из которой вылезали пружины и конский волос. — Вот, вполне хватит на две персоны. Только проверим, не придавим ли каких маленьких перепуганных мышек…

— Плевать мне на мышек! — проворчала Кристина, но все-таки убедилась, что ни мышек и никаких других зверюшек в кушетке не завелось. Обе мы любили животных. — Ну, выкладывай! — потребовала, усаживаясь, сестра.

— Значит, того! — устраиваясь поудобнее, начала я, надеясь, что хоть что-нибудь придёт в голову. — Значит, мы с тобой пошли по следу… того…

— По следу Антоси! — нетерпеливо подсказала Крыська.

— По следу Антоси, это во-первых, а во-вторых, вообще предков. Ведь если подумать, получается, все, о чем нам стало известно, мы узнали из сохранившихся писем и прочих бумаг, оставленных предками, и у нас есть основания полагать…

— Говори только за себя! — перебила сестра.

— Как хочешь. И у меня есть основания полагать, вернее, надеяться найти ещё письма. И в-третьих, Хьюстон тоже о чем-то знает и тоже здесь копается, наверняка не без причины. И не только письма. А вдруг где-то в этом бардаке спрятан наш алмаз?

— И какие же основания у тебя так думать?

— Ну как же! Признайся, ведь подспудно мы надеемся, что алмаз достался Антосе от бывшего жениха… Может, привезла его сюда, выйдя замуж за Мартина Кацперского. Минутку, кто тогда… А, Клементина! Предположим, она её боялась. Сюда Антуанетта прибыла уже после смерти прабабки Клементины и алмаз передала прабабке Доминике. Судя по всему, Доминика была особой добродушной и безалаберной. Возможно, собиралась…

И тут вдруг погас свет. Кацперские предупредили нас — порой электростанция надолго отключает электроэнергию, причём, как правило, делает это, когда уже темно. Сейчас было за полночь, теоретически люди должны спать, так что электростанция вроде бы поступила гуманно.

Замолчав, посидели в темноте. Потом я услышала Крыськин голос:

— Нет ли тут где свечей?

Я пожала плечами, хотя в темноте этого не было видно. Даже если и есть, где их искать?

Опять посидели, помолчали. И опять первой заговорила сестра.

— Я лично отсюда не сдвинусь! Даже если придётся до самого утра спать на мышках. Тут и при свете-то можно свободно ноги переломать.

— Вообще-то у нас с собой зажигалки, — без особой уверенности заметила я. — Так что до двери добраться можно, а там ощупью по лестнице… Зато уже ни о каких поисках не может быть и речи.

— Думаю, о поисках вообще уже и говорить не стоит. И Хьюстон такой же идиот, как и мы. Разве тут что найдёшь? Так ты говоришь, Антося… А она бывала в этом доме?

— Сто раз! — уверенно заявила я. — Ну, может, и не сто, но часто. Наши предки и предки Кацперских постоянно общались. Но лично мне Хьюстон кажется перспективнее. Сама подумай. Он действительно может знать больше нашего. Кто поручится, что после бегства он не переписывался с бывшей невестой? Не сам Хьюстон, конечно, его предок, помощник ювелира. И она написала ему то, что для нас недоступно, а Хьюстон прочитал.

— Чтоб тебе лопнуть! — от всего сердца пожелала мне сестричка. — Обязательно гадость скажешь. Я было уже придумала — надо искать там, где эта Антося прожила жизнь, а ты опять меня сбила с панталыку…

Я догадалась, что Кристина раздражённо стёрла пот со лба. Я сама только что сделала то же самое. Легко представить, как мы сейчас выглядим. Марта снабдила нас двумя рабочими халатами, одним старым и одним новым. Через полчаса они уже не отличались друг от друга. А теперь ещё и морды в грязных подтёках…

Опять помолчали, потом одновременно принялись хлопать по карманам в поисках зажигалок.

— Пошли, пожалуй! — раздражённо буркнула я. — Это затемнение может и до утра длиться. Ночь ведь, а инкубаторы и доильные аппараты включают только с рассветом. Поспать бы!

Зажигалки нашлись одновременно, и одновременно же мы встали с развалин кушетки. И в наступившей тишине, когда мы ощупью выискивали место, куда бы шагнуть, вдруг услышали донёсшийся снаружи какой-то звук. Обе замерли, моментально погасив зажигалки.

— Хьюстон! — шепнула мне в ухо Крыська.

— Вот обрадуется! — хихикая, прошептала я ответ.

Замерев, в полной темноте мы принялись ждать. Интересно, кого же увидим, знакомого или нет? Вот в щелях двери появился слабый свет. Кто-поднимался по лестнице, наверное, со свечой. Вот дверь заскрипела и стала медленно открываться…

Крыська жарко зашептала мне в ухо:

— Нападение — лучшая защита. Зажигаем одновременно. Раз, два, три, ну!

В распахнутой двери уже появилась тёмная фигура, в поднятой руке человек и в самом деле держал свечу. Одновременно щёлкнув зажигалками, мы разом шагнули вперёд, предварительно найдя место, где поставить ноги. Фигура в дверях вроде бы, ойкнув, замерла, а потом, уронив свечу, с грохотом ринулась вниз по лестнице.

Не обращая внимания, на что наступаю, я бросилась к двери.

— Ещё дом сожжёт, скотина!

Крыська не отставала от меня, топоча следом.

Чердак был битком набит легко воспламеняемыми материалами, но они не сразу загорелись, помешала уже упомянутая многовековая пыль. И нас тоже судьба хранила, я, например, отделалась единственной шишкой. Подбежав к двери, подняла с пола горящую свечу, одновременно затоптав какое-то занявшееся огнём тряпьё. Рядом Кристина тушила тлевшие бумаги. А снизу донёсся грохот — таинственная фигура свалилась с последних ступенек.

— Так ему и надо! — мстительно прокомментировала я.

Кристина сделала попытку проявить справедливость:

— Зато оставил нам свечу. Очень мило со стороны взломщика. Ты смогла его разглядеть? Хьюстон?

— Кажется, нет. Вроде бы кто-то малость поплюгавее…

— Пошли спасать бедолагу? Может, подыхает там, внизу? Или пусть уж подохнет?

Прислушались. Снизу не доносилось ни звука.

— Должно быть, не убился насмерть. Может, что и повредил, но сбежал. Нет, с меня на сегодня хватит. Я лично намерена вернуться к Кацперским и хорошенько выспаться. А ты поступай как знаешь.

На следующее утро, войдя в мою комнату, Кристина энергично заявила:

— С меня довольно твоих идиотских выводов, не желаю их больше слушать. И наша идиотская работа вот где у меня сидит. Так это был не Хьюстон?

К счастью, я успела уже проснуться, поэтому смогла вразумительно ответить:

— Не он. А что?

— Как что? Если это не он собственной персоной, тогда кто же? Кому он мог довериться до такой степени, чтобы рассказать об алмазе, самом большом алмазе в мире, и позволил его поискать?! Сыну? Нет, он слишком молод, взрослого сына у него быть не может. Какому-нибудь родственнику в Польше? Какие у него могут быть в Польше родственники, ведь это был французский ювелир!

Наверное, я все-таки ещё не совсем проснулась, потому что пялилась на сестру, не находя что ответить. Придумала наконец.

— Он мог в Америке жениться на какой-нибудь эмигрантке из Польши, а у той здесь родня…

— Чушь! Такую тайну можно доверить лишь родному брату, а не какой-то родне. Нет уж, — уверена, об алмазе он своему агенту и словечка не проронил. Тогда что же здесь искал его посланец?

Правильный ответ пришёл в голову в тот же момент, как Крыська не выдержала и выдала своё соображение:

— Саквояжик он искал, идиотка! Головой ручаюсь! Прадед Хьюстону рассказал о саквояжике, в Нуармонском замке тот его не нашёл, вот и приехал искать сюда. Или прислал своего уполномоченного. Надеется, что драгоценный камень по-прежнему в саквояже. Верил в чувства Антуанетты.

— Такой дурак? — с сомнением произнесла я.

— Дорогуша, мы обе знаем — глупость мужчин не имеет предела! — И, подумав, честно призналась:

— Впрочем, глупость женщин тоже.

— Вот-вот! — подхватила я. — Сама только что уверяла, что никакому посланцу не доверит тайну алмаза, и тут же утверждаешь — послал его на поиски саквояжика, в котором, надеется, завалялся алмаз. Где логика?

Крыська не удостоила меня ответом и покинула мою комнату столь же стремительно, как ворвалась, оставив мне информацию к размышлению.

Прошло не так уж много времени, и жизнь подтвердила правильность предположений моей сестры. Точнее, произошло это в тот же день, за обедом.

Все собрались за столом, и тут Кацперские сообщили нам сенсационную новость. Сразу трое — Марта, Ендрусь и Гена — услышали эту новость, каждый сам по себе, и спешили поделиться с остальными. Так вот, Антось Бартчак собственными глазами видел во дворце Пшилесских привидение. Собственными глазами! А самое главное — привидение было двойное. Будь оно нормальное, в одном лице, парень мог бы принять его за обычное человеческое существо и ничуть бы не испугался, но ведь оно было двойное, значит, привидение. А в дом Антось отправился трезвым как стёклышко, так что не с пьяных глаз привиделось. И шло это привидение прямиком на него, Антося!

Парень был так потрясён, что болтал о привидении направо и налево. Два часа болтал, потому как пребывал в стрессе. Принял пол-литра, и стресс как рукой сняло, но по Пежанову уже поползли слухи. Больше всего наслушался Гена от пациентов, те даже о болезнях своих позабыли, наперебой выкладывали пану доктору сенсацию. Марта узнала новость от мужа, которому в свою очередь в подробностях пересказал её кореш Антося, собственными ушами слышавший от потрясённого друга. Ендрусь же, которого в Пежанове почитали и стар и млад, не поленился отправиться к пострадавшему и лично прижать его к стене. И вот что выболтал прижатый.

Оказывается, побывал здесь, в Пежанове, один тип. Какой американец, наш, собака! И нанял Антося за большие денежки. Обещал ещё больше заплатить, если найдёт. Ясно что, найдёт на чердаке старого дворца… да нет, какое сокровище, барахло старое, сумку небольшую на манер саквояжа, только на ремне. Старую, ясное дело. Когда-то она была жёлтая, теперь, сказал, небось выцвела, но кожаная. Из настоящей кожи, тогда заменителей не было! И запретил открывать. Нет, почему же, очень хорошо объяснил, почему не открывать. В сумке должна сохраниться какая-то жуткая средневековая отрава. Такая, стерва, жуткая, что понюхаешь — и с копыт долой. И даже нюхать особенно не надо, достаточно лишь сумку открыть, и считай — ты покойник. Если не на месте окочуришься, то уж через недельку — железно. Так что, пожалуйста, кому жизнь не дорога, может открыть, не жалко, но заказчик сразу узнает, потому как исполнитель подохнет. И не только не получит обещанного вознаграждения, но и заказчик от сумки откажется. Да потому, что если её открыть, эта зараза средневековая тут же улетучится, такая там хитрая субстанция, а заказчику именно она и нужна.

Антосю было плевать на все яды, в том числе и средневековые. Соблазнился он хорошей оплатой и предполагаемыми наградными. И хотя открывать сумку не собирался, работать на всякий случай решил в перчатках, даже приобрёл пару в местной аптеке. Несколько раз шарил на чердаке, но искомого предмета не нашёл и наверняка больше искать не станет. Парень он крепкий, чем попало его не проймёшь, но двойного привидения и для него достаточно. А привидения очень даже хорошо сочетаются с ядами.

— Вот, пожалуйста, саквояжик! — торжествовала Кристина. — А что я говорила? Видишь, какая я умная? Тебе такое и в голову не приходило!

— Неужели он так уверен, что сокровище именно в саквояжике? — недоумевала я. — Полагаешь, у него есть основания так думать?

— Не знаю. Может, просто надеется, что в саквояжик невеста сбежавшего помощника ювелира могла сунуть записочку. Памятную. Ну, знаешь, всякие там «три шага на север, вынуть седьмой кирпич в третьем снизу ряду»…

— Подавись ты этими кирпичами… Ладно, относительно Антоси ты меня убедила. Здесь следует искать, ведь здесь Антося прожила всю жизнь. Но сдаётся, на чердаке Пшилесских мы ничего не найдём, он так выглядит, что отпала всякая охота там копаться. Думаю, самое нужное Флорек в своё время перенёс к себе в дом. А в этом доме Антося жила, здесь она и умерла. Вот интересно, знает ли об этом Хьюстон?

Подумав, Кристина пришла к выводу:

— Хьюстон, скорее всего, не имеет ни малейшего понятия о Кацперских. До Пшилесских как-то добрался, но дальше не продвинулся. Из чего следует заключить, что жених с Антосей не переписывался, а о саквояжике Хьюстон наслушался непосредственно от дедули. И черт с ним, пусть хоть до посинения слушал, это нам ничем не грозит. Эх, напрасно мы с тобой в привидения пошли. Так что давай-ка опять примемся за чердак, только другой.

Наше решение не только встретило понимание у Кацперских, они прямо-таки в восторг пришли. Расчувствовались даже. Пожалуйста, ройтесь на чердаке сколько заблагорассудится, они просто счастливы, что мы задержимся у них в гостях, лишь бы согласились регулярно питаться. Для Эльжуни нет большего наслаждения, как кого-нибудь кормить.

Пежановский чердак состоял из двух частей, большой и поменьше. Нас интересовала большая. Она оказалась запертой. Ендрусь отыскал ключ от дверцы и торжественно распахнул её настежь. Марта из любопытства пошла с нами. Заглянув в дверь и увидев завалы старья, сплошь Эвересты и Монбланы, она была потрясена.

— Как вы со всем этим справитесь? А пылищи-то, пылищи… Когда сюда заходили последний раз? А дом, интересно, когда строили? Лет сто назад? Не помните?

Я могла удовлетворить её любопытство:

— В одна тысяча девятьсот восьмом году! В ноябре вбили колышки, а к Новому году получили из Франции в подарок три экземпляра роскошных старинных часов и трюмо.

— А ты откуда знаешь?

— Попались прабабкины счета. Если уж она что записывала, то делала это обстоятельно. А запись такая: «Часы, три штуки. Одни напольные, в резном футляре из тёмного дерева. Вторые декоративные, каминные, работы Булле, инкрустированные перламутром. Третьи настенные, изготовленные по новейшей моде. Отправлены в Пежанов в качестве новогоднего подарка для нового дома Кацперских». И трюмо тоже описано во всех подробностях. А вдобавок к этим подаркам на обмывание нового дома послан ещё и бочонок устриц. Что с ними делали Кацперские — неизвестно, может, и съели. Во всяком случае, не осталось никаких записей в анналах насчёт того, что кто-то из Кацперских расхворался после обмывания нового дома.

Кристина была потрясена.

— Фантастика! Знаешь, я понемногу начинаю проникаться уважением к истории.

Марту тоже впечатлило историческое документальное свидетельство.

— Надо же! Выходит, я почти угадала, пыль и в самом деле столетняя. Почти столетняя. Как вы тут с нею управитесь? Я бы помогла, да надо на работу. Раз Пшилесье вам не понадобится, поскорее перенесу книги из библиотеки и отдам ключи от дома.

Мы с Кристиной остались на чердаке одни.

— С чего начнём? — спросила Крыська, с отвращением обозревая покрытые толстым слоем пыли нагромождения старого хлама. Пока это напоминало неровную груду развалин, аккуратно прикрытую толстым мягким покрывалом серого цвета. Даже не угадаешь, что под ним кроется, что стоит или валяется. Хотя вот это вроде бы некогда было кроватью. Посмотрим в своё время.

И все же чердак дома Кацперских уже с первого взгляда отличался от чердака помещичьего дома в Пшилесье. Это не была беспорядочная свалка ненужного барахла, тут скапливались вещи, которые просто устарели, но ещё могли послужить. Почти все предметы меблировки стояли на собственных ножках, на всех четырех, у многих сохранились в целости даже дверцы. Решительно пежановский чердак сулил большие надежды.

— Надо было с самого начала прийти сюда, — печально констатировала я. — А так мы с тобой попусту растранжирили часть пятницы и почти пол-субботы…

— Ладно, давай теперь не станем терять времени.

Одетые в рабочие халаты Марты и обутые в какие-то старые башмаки, мы начали с рекогносцировки. Прошлись по чердаку, хотя это оказалось очень непросто.

— Знаешь, мне уже фамильный алмаз боком выходит! — пожаловалась Кристина. — Наработались из-за него как лошади, а теперь вот ещё здесь предстоит копаться. Лучше бы уж с самого начала наняться на алмазные прииски. Ты отдаёшь себе отчёт, сколько придётся здесь вкалывать, да ещё в таких антисанитарных условиях?

— Очень даже отдаю. И все равно считаю — лучше здесь ишачить, чем в алмазных копях. Ведь там ещё пришлось бы красть алмаз, да и сомнительно, что попался бы тот самый.

— А тут не сомневаешься?

— Сомневаюсь, конечно. Зато никаких сомнений в том, что, если вот так будем одними разговорами заниматься, ничего не попадётся. Это уж точно. Ну, берись за щётку. Да ты что! Осторожно надо, иначе задохнёмся, ишь пылищу подняла.

Вскоре выяснилось, что орудий труда нам явно не хватает. Через пять минут выяснилось. Начать следовало с радикальной очистки чердака от пыли. Пылесос тут бы не помог. Выбрасывать ошметья пыли в чердачное окошко было неудобно и непроизводительно. Пригодились бы какое-нибудь ведро, мешок или, ещё лучше, большое полотнище. Рекогносцировка показала, что толстый мягкий слой пыли лежал по всему чердаку ровно, нигде не нарушен. Так что и в самом деле на чердак никто в последние десятилетия не заглядывал, никто здесь не наводил чистоту, никто ненужных бебехов не подбрасывал. Просто удивительно, как такой чердак мог оказаться в доме Кацперских, в котором царила просто стерильная чистота.

Через час к нам поднялся Ендрусь и, осматриваясь сквозь тучи пыли, дал пояснения:

— Никто никогда сюда не приходил. Даже дети не играли на чердаке, хотя очень им хотелось. И я вам скажу, почему. Умирая, дядя Флориан собрал всю родню и уже заплетающимся языком, но в великом волнении заявил нам: этот чердак не наш, этот чердак господ Пшилесских и даже Нуармонов, может, пани Каролина приедет, может, пани Людвика, и все на чердаке пусть лежит в неприкосновенности, ждёт их. Хорошо помню его слова. Ещё прибавил: «На всякий случай». Мы не очень-то поняли, но услышали, что он, дядя Флорек, в сорок шестом снёс на чердак какие-то вещи господ Пшилесских, чтобы с ними ничего при коммунизме не приключилось. Пусть все лежит здесь в целости и сохранности, вот детям и не разрешалось играть на чердаке, ещё, не приведи господь, чего поломают или разобьют, и что потом господам скажем? Заставил нас поклясться, что сделаем, как он завещает. Мы, ясное дело, поклялись, что его волю исполним, и так оно и было.

— А в той части чердака что? — поинтересовались мы, радуясь передышке.

— Там помещение поменьше, и туда тоже стоит вам заглянуть. Той частью чердака мы пользовались, Эльжбета там зимой бельё сушит, так что там почище. А как вы сказали, что на чердаке могут быть и наши вещи, Кацперских то есть, то для вас это тоже свой интерес имеет, раз наши, то и ваши. А у дяди Мартина детей не было…

Помолчав и оглядевшись, Ендрусь добавил уже другим, деловым тоном:

— Придётся вам помочь. Принесу сейчас побольше бумажных мешков, у нас этого добра навалом, а вы их не сносите вниз, только на лестницу вытащите, а уж мы с Юреком потом сами выбросим.

Мы с благодарностью восприняли совет Ендруся. Даже одного часа каторжного труда хватило, чтобы понять, насколько нужна помощь. Вскоре стали заметны результаты наших трудов. Вот в одном углу обозначились очертания двух плетёных дорожных сундучков, облезлого кресла, старого комодика и ещё чего-то, напоминавшего деревенский ткацкий станок прошлого века. Видела я когда-то такой на старинной гравюре. Проявилась также грандиозная кипа старых газет, наполнив нас смутными надеждами. Все-таки печатное слово.

Мы с Крыськой здорово закалились в нуармонской библиотеке, но до утра все равно не выдержали. В два часа отправились спать, успев к этому времени очистить от пыли едва четвёртую часть чердака.

— А все от чистого деревенского воздуха. Спать хочется по-страшному, — говорила сестра, откашливая вековую пыль. — Сдаётся мне, отпадает проблема с уик-эндами на ближайшие полгода.

— Если бы эта паршивая Изюня уехала, я взялась бы тут поработать и в будние дни, — с тяжёлым вздохом вторила я сестре. — Сама бы всю пыль вытащила.

— Оптимистка! Не уедет она, пока Павла не захомутает.

— Шиш ей! Против моего алмаза её миллионы — ноль без палочки. За Павла выйду я!

— Ты уже пообещала ему приданое?

— Не издевайся, ничего не пообещаю, но и ничего не потребую. Ох, у меня дурные предчувствия, — вздохнула я, спускаясь вслед за ней по лестнице.

Дурные предчувствия оправдались в воскресенье к вечеру. Очистив к тому времени от пыли больше половины чердака, мы не чувствовали ни рук ни ног и, совсем обессиленные, повалились на какое-то обшарпанное фамильное ложе.

На помощь Кацперских рассчитывать не приходилось. Выносить пыль они ещё могли, рыться же с нами на чердаке решительно отказывались. А всему виной был Ендрусь. Всем сердцем сочувствуя нам, он тем не менее твёрдо стоял на своём.

— Лично я клятву, данную умирающему, сдержу. И собственных детей прокляну, если её нарушат. Ведь ясно же дядя Флорек говорил: только вы, потомки Нуармонов и Пшилесских, имеете право тут рыться, а мы и пальцем не смеем ничего тронуть. И избави бог нас даже подглядывать. Так и сказал — не смейте им на руки глядеть! А почему — не пояснил. Может, в нашем роду какое преступление состоялось или другая какая деликатная фамильная тайна, может, сокровища какие ваши тут запрятаны, это нас не касаемо. Ведь недаром же дядя Флориан так и не женился и меня признал своим приёмным сыном.

— А какая тут связь? — возразил Гена. — То есть того, я вовсе не собираюсь совать свой нос куда не надо, и незачем вам, папаша, проклинать меня страшной клятвой, неприятное и трудоёмкое это занятие, но какая связь может существовать между фамильной тайной Пшилесских и холостяцкой жизнью прадедушки?

— Двоюродного прадедушки к тому же, — дополнила Марта.

— Может, даже троюродного, от этого не легче.

— Наверняка в их роду было что-то внебрачное! — предположил обычно молчаливый Юрек, которому явно доставляло удовольствие копаться в далёком прошлом, но тоже не горевший желанием копаться в чердачной пыли. — Вдруг окажется, что Пшилесские — это мы, а они, наоборот, Кацперские? Вдруг никто не имеет ни на что права, и вот это как раз и надо скрывать?

— Уж такие ты, сынок, мелешь глупости, что аж слушать противно, — одёрнула сына Эльжуня.

Вышеприведённый обмен мнениями происходил, разумеется, за столом, во время торжественного воскресного ужина, который на прощание соорудила нам Эльжуня. Мы с Кристиной собирались возвращаться в Варшаву, и, разумеется, натощак бы нас не выпустили.

Услышав оригинальное предположение, я невольно принялась перебирать в памяти все подробности истории наших двух родов, нет ли в семейной хронике каких намёков. Изо всех сил напряглась, но ничего не обнаружила.

— Нет, — заявила я сотрапезникам, замершим в ожидании результата моих раздумий. — Я в Нуармоне смогла ознакомиться с семейным архивом и скажу вам, просто на редкость оказалось порядочное семейство. Два семейства. Женились и выходили замуж по любви, сохраняли друг другу верность, никаких измен, никаких скоков вбок…

— И в самом деле, — ехидно перебила меня Крысыса. — Особенной добродетелью отличалась некая госпожа де Бливе, светоч нашей фамилии. И тот, кто её продал… или поменял на что-то там. Тоже идеал… Не говоря уже об Арабелле, которая обвела вокруг пальца своего мужа-полковника. А Мариэтта? Прикончила двух ни в чем не повинных людей. И хотя я не историк, но на память не жалуюсь.

— Все в одну кучу свалила! Названные тобой особы не принадлежали к нашему роду. Вот разве что Арабелла, от неё могли перейти не те гены. Но если и перешли, то лишь на нас, Кацперские ни при чем, зачем же их хаять? Мариэтта совсем посторонняя особа, а предки наши в полном порядке. И порочить их память не позволю! К тому же предположение, высказанное Юреком, лишено всяких оснований. Я же ясно сказала — речь идёт о фамильном сокровище, только, ради бога, никому об этом ни слова!

— Никому не скажем! — хором заверили нас Кацперские, но при этом с таким напряжённым любопытством уставились на меня, что пришлось немного расколоться.

— Потерялась эта пакость уже давно. Я — о сокровище. И все говорит о том, что шансы найти его имеются лишь у нас с Кристиной. Драгоценность эта вроде как бы двойная, из двух идентичных половинок состоит. И нас тоже две, и тоже идентичные. Это прабабка Каролина пришла к такому выводу. А сокровище ищут и потомки того типа, что в Америку сбежал…

Тут Марта аж подскочила на стуле.

— О боже! — взволнованно воскликнула она. — Совсем забыла! Ведь я же узнала, кто купил Пшилесье. Гурма он, тот американец, Стэнли Гурма. Никакой не ювелир, наоборот, состояние сколотил на автомобильных покрышках, а теперь надумал вернуться в Польшу. Вроде бы ещё ребёнком уехал отсюда, вернее, сразу после войны его увезли в Америку папочка с мамочкой. А перед смертью завещали ему вернуться на землю предков. Вот что я узнала о нем. Ага, ещё у него есть жена и дети.

Какое-то время мы молча переваривали услышанное, тупо уставившись на Марту. Если этот Стэнли только после войны покинул Польшу… Хьюстон мог вообще ничего о нем не знать. Опять парню не повезло? Какой-то незнакомец из-под носа увёл Пшилесье… Пришлось бедолаге опять прибегнуть к взлому…

— Да черт с ним! — разозлилась вдруг Кристина. — Стоит ли из-за них головы ломать? Пусть шарят сколько влезет, с меня довольно! Только сюда его не впускайте, а мы через недельку вернёмся…

Неделька выдалась на редкость драматичной.

Уже во вторник стало ясно — проклятая Изюня решила заполучить Павла во что бы то ни стало. И поскольку Павел её избегал, сообразила вцепиться в меня, из-за чего мы с Павлом не могли встретиться наедине, везде оказывалась третья лишняя. Я просто сатанела и не знала, чем бы дело кончилось, если бы эта зараза, выходя из кабака, не вывихнула ножку. Я не успела обрадоваться, напротив, меня чуть кондрашка не хватил, ибо провожать эту гангрену до дома не мог никто другой, только Павел. И домой довёз, и компрессик на больную ножку сделал, и спатиньки положил, холера ясна!!! Ну конечно, как всякого нормального мужчину, не могли его не разжалобить слёзки в прекрасных подслеповатых глазках и трогательная беспомощность. Странно, что от скрежета зубовного у меня ни один зуб не сломался. Ну да и я не промах, мне удалось этим и ограничить его медицинские заботы о ней. Просто я перестала поднимать трубку телефона. Иза могла звонить до посинения, а приезжать ко мне, не убедившись предварительно, что я (а значит, и Павел) дома — не решалась. Вот в моем доме и разразился скандал.

Я уже было решилась последовать совету сестры относительно ребёнка, но Павел, вместо того чтобы предпринять необходимые для этого действия, устроил мне форменный скандал. Совершенно неожиданно он вдруг раздражённо заявил, что хотел бы наконец остепениться, жениться и завести детей и не намерен ждать до бесконечности. А дети у него должны быть непременно, и менее двух штук! Больше всего, продолжал он так же раздражённо, он бы хотел жениться на мне, но начинает понемногу уставать от бесконечных препятствий, которые я выдумываю на каждом шагу, и преодолевать дурацкие преграды, которых могло бы не быть. Он, Павел, не понимает, зачем я вынуждаю его терять время, тратить силы, портить нервы и вообще. Он, Павел, думал, я тоже к нему всей душой, как и он ко мне, и тоже веду себя честно, а я что? Мало того, что вечно выкаблучиваюсь, так ещё хитрю и виляю, и какого черта тогда покупала с ним вместе новую кухню, если не собираюсь в ней хозяйничать? Для другой бабы? А другой бабе мой выбор не понравится, и тогда что?

Кухней он меня совсем оглушил. Ведь и в самом деле современную электронную кухню я выбирала для себя…

Так вот, он, Павел, дошёл до ручки, и пусть я решусь наконец, ибо больше он не выдержит! И он желает, чтобы я честно и откровенно сказала ему, в чем дело. И женимся мы, холера, в конце концов, или он окончательно разуверится в моих к нему чувствах, потому как о любви вообще смешно говорить. Как выглядит любовь, он-то уж знает, есть женщины, которые сумели доказать ему свою любовь, а он, кретин, все чего-то ждал от меня!…

И я не выдержала. Ничего в жизни я так не желала, как выйти за Павла замуж. А остальные женщины — это, конечно же, Изюня. Уж она-то сумеет продемонстрировать любовь в дистиллированном виде, без всяких выкрутасов и излишних рефлексий. Да и какие могут быть сомнения и размышления у этой самовлюблённой коровы? И её притягивало к нему то, что меня как раз останавливало, — его баснословное богатство. Вот если бы он хоть немного обеднел, не обнищал, нет, но перестал быть таким богатым. Ведь я нутром чуяла укоренившуюся в нем уверенность, что бабы любят лишь его деньги.

И все-таки в тот вечер… да, меня ещё никогда не тащили к алтарю с такой силой, как в тот вечер. А если уж он не может разориться, так хотя бы мне разбогатеть! А тут ещё Изюня с её миллионами и больной ножкой…

— Хорошо, дорогой! — с ангельской улыбкой произнесла я, перебивая на полуслове разбушевавшегося любимого.

А тот не услышал. Вошёл в раж и решил выложить мне все, раз и навсегда. Идиота я из него делаю, то поманю, то отталкиваю, дьявол, что ли, вселился в меня, он ни о чем думать не может, дела забросил, никогда с ним такого не было, я отравляю ему жизнь, а могла бы украсить…

О, Изюня поработала на славу.

— Хорошо, дорогой! — заорала я страшным голосом.

Павел на полуслове замолчал, все ещё пыхтя и сыпля искры, как разогнавшийся локомотив.

— Что?

— Хорошо, говорю. Согласная я. Можем пожениться.

— Ты серьёзно?

— На самом полном серьёзе. Хочу я тебя в мужья, хочу быть тебе доброй женой и даже, представь, я умею готовить!

— А это зачем? Ты что, спятила?

— И вовсе нет. Я знаю жизнь. Если мужчину плохо кормить, он охладеет очень быстро к своей женщине, даже если только что обожал её до потери сознания. Можем пожениться через два месяца.

— И одного хватит. Хотя я бы предпочёл через неделю.

— А я бы предпочла через два. Павлик, послушай… так и быть, скажу. До сих пор скрывала от тебя, но, видишь ли, мне улыбается очень неплохое приданое, а ведь ты ни за что не поверишь, что я люблю тебя бескорыстно, если я не переплюну Онассиса. Деньги отрицательно влияют на умственные способности.

— До сих пор я считал, что отрицательно влияет их отсутствие. И кончай молоть чепуху. Какое имеет значение, как ты меня любишь? Хватит того, что я тебя люблю, а ты даже и притвориться можешь, если это у тебя хорошо получится. Ну ладно, скажем, к примеру, Изе не приходится притворяться…

Тут меня всю просто передёрнуло. А Павел ничего не замечая, докончил:

— …но я предпочитаю тебя. Ладно, месяц. Иначе, богом клянусь, перестану тебе верить, потому как понимать тебя отказываюсь. Хорошо, и я тебе признаюсь. Своим дурацким поведением ты меня до того довела, что я стал тебя подозревать и нанял людей, чтобы наконец убедиться…

Уж и не знаю, как я не померла на месте. Вся обмерла, слова не могла вымолвить. В чем же он меня подозревал?!

— …потому как совсем в тебе разуверился. И лишь случай спас. Я уж совсем было поверил в то, что ты встречаешься с каким-то типом, мне сто раз об этом доносили, да только в тот раз ты как раз была у меня, ну я и догадался, с тем типом не ты, а твоя сестра. А у тебя никаких типов нет, не обижайся, ну что ты обмерла, просто люблю я тебя как не знаю кто, а в таком состоянии и ума можно лишиться, вот я и хотел подлинно знать, как оно на самом деле, почему ты отказываешься выйти за меня?

Все правильно, все логично. Чудовищно богатый молодой человек, красивый и симпатичный, до такой степени облепленный со всех сторон девками, что их приходится то и дело стряхивать, желает знать, почему нормальная, явно влюблённая в него женщина отказывается выйти за него замуж?! Я бы на его месте тоже удивлялась и желала знать. И, откровенно говоря, тоже захотела бы выяснить…

А Павел никак не мог успокоиться. Вместо того чтобы заняться делом, метался по комнате, высказывая предположения одно глупее другого. Что мне оставалось делать?

— Ладно, пусть будет месяц, — покорно согласилась я.

На этом скандал и закончился.

Как только Павел вышел от меня, я принялась звонить Кристине. Занято. Подождав немного, опять позвонила. Опять занято. Тогда я начал звонить бесперебойно, и занято тоже было бесперебойно. Терпения хватило на четверть часа. Через пятнадцать минут я вышла из себя, набросила плащ на домашний халат и в тапочках помчалась к ней.

Распахнув передо мной дверь, сестра подозрительно уставилась на меня.

— Если ты носишься по городу, тогда кто, черт возьми, повис на твоём телефоне? — Увидев халат и тапочки, сестрица поняла. — А, вот оно что!

— Ну разумеется! — сердито говорила я, скидывая плащ. — Как всегда, одновременно принялись названивать друг дружке. Я не выдержала, в машину — и к тебе.

— Я тоже не выдержала, — сказала Кристина. — Анджей такой скандал мне закатил! Оказывается, я завела богатенького хахаля, вот откуда денежки для него, Анджея, а он, Анджей, не альфонс какой-нибудь, и с него достаточно. Разумеется, меня понесло, я плюнула ему в лицо и так далее. Что вы, Езус-Мария, отчебучили с Павлом, что Анджей принялся меня альфонсами попрекать? Павел вырядился в горностаи и золотую корону?

— О, холера! — смутилась я. — Нет, это я вырядилась. Как раз мы с ним электронную кухню покупали; наверное, Анджей видел, как он расплачивался. Неужели ты не сказала, что это была я?

— И ты, кретинка этакая, напялила чёрную шляпу?!

Пришлось сокрушённо признаться — да, напялила.

— Тогда все понятно, — опечалилась Кристина. — Ведь накануне он видел в ней меня. А таких шляпок не может быть две штуки. Она единственная в мире! Нас может быть две штуки, шляпа же — уникальная. Одно утешение: он переживал жутко. Теперь нет другого выхода, они с Павлом должны встретиться, хватит играть в прятки.

— Так я из-за этого и принялась тебе названивать, а ты висишь на телефоне, пришлось мчаться к тебе в таком виде. Павел прижал меня к стенке, через месяц наша свадьба, открутиться не удалось, ни на какие проволочки не согласен, и что, выходить за него без приданого?

— Так все же прекрасно, что ты кипятишься? Ведь сама этого желала!

— Но по-другому, идиотка! Итак, едем в Пежанов на неделю, а понадобится — и две проторчим! Хоть из кожи вылезай, другого выхода нет. Антося наша последняя надежда, последний шанс. Или я еду одна, выбора у меня нет!

— Дудки! Я тоже еду. Придётся рискнуть, может, какую справку раздобуду. Могу же я заболеть, в конце концов? Слушай, два раза уже нас выручило наше сходство. Ну, соображай! Только благодаря тому что мы существуем в двух экземплярах, раскололась та пьяная морда во Франции — раз! И Антось здесь — два. Может, и в самом деле на третий раз… ох, боюсь сглазить. Решено, едем вдвоём и пороемся до победного!

Приятный сюрприз: пежановский чердак оказался полностью очищенным от пыли.

Ендруся одолела жалость к нам, он уже не мог смотреть, как мы надрываемся (а может, мы ему надоели и он хотел поскорее избавиться от нас?). Вот и убрал вековой слой пыли с помощью жены и дочери. Только верхний слой и снял, в других местах пыль сохранилась, ибо, оставаясь верным клятве, больше на чердаке ни к чему не прикасался, оставил это нам. Поиски фамильных сокровищ — это наше фамильное дело.

Уже на второй день поисков мы раскопали большой сундук, битком набитый бумагами. Главным образом переписка, но попадались альбомы, документы, дагерротипы и даже фотографии.

— Ага, вот они! — радостно воскликнула Кристина, но осеклась. — Хотела сказать — вот они, те самые письма, с которых я срезала марки лет пятнадцать назад, но ничего подобного. Не они! Этих я никогда не видела, хотя старая семейная переписка меня интересовала. Точно, этих я не видела, а ведь лично рылась в сундуке… Погоди, это же не тот сундук! Тот был поменьше. Куда же тот подевался?

— Ясно, не тот, за каких-то пятнадцать лет столько пыли не накопится. А ты копалась на этом чердаке?

Кристина тупо глянула на меня, подумала и наконец сообразила.

— Да нет же! На чердаке, но не на этом! На этом я никогда в жизни не была. Он всегда оставался запертым. Постой… сдаётся мне, копалась я в той, другой части чердака, где Кацперские устроили зимнюю сушку для белья.

Со стоном поднявшись с карачек и растирая задеревеневшую поясницу, я решительно направилась к выходу. Какое нужно терпение, чтобы общаться с такой дурындой, как моя сестра!

— Неужели ещё за тебя думать? Совсем из головы вылетели твои паршивые марки, а ведь ещё в Нуармоне твёрдо решила — начинать нужно с переписки предков. Ну, вспоминай, откуда ты брала те самые письма с марками?

— Говорю же тебе — из сундука! — оправдывалась сестра, топая следом. — Но он был поменьше. Не вырос же за пятнадцать лет? Холера, где он может быть?

Сундук поменьше как бык стоял в углу второго, обжитого, чердака, где Кацперские сушили бельё в непогоду и в зимнее время. В тот раз, когда нам демонстрировали эту часть чердака, мы не заметили сундук, ибо все помещение было завещано выстиранным бельём. Эльжуня обожала стирку, у неё вечно что-нибудь сохло.

— О, вот он! — обрадовалась Кристина, бросаясь к старому знакомцу. — Тогда он тоже стоял в этом углу. Видишь, и старая этажерка рядом. Помню, зачитывалась журналами, что на ней лежали. И лежат. В те времена все было на виду, никакое бельё их не заслоняло, а ты придираешься!

— Ведь мы же тогда приехали в Пежанов летом, на каникулы, забыла? Бельё Эльжуня развешивала для просушки в саду.

— Да, да, всегда в саду что-нибудь висело…

— Хватит о бельё, берись с той стороны, отнесём его в комнату, там работать сподручнее.

Сундучок был тяжёлый, но мы справились. Отдыхая по дороге, перетащили его вдвоём в мою комнату, и я, не теряя драгоценного времени, немедленно принялась разбирать письма. Наверное, Кристину все-таки замучили угрызения совести, потому что она по собственной инициативе принялась сносить в мою комнату бумаги, обнаруженные в первом, большом сундуке. Носила частями. Должно быть, ей доставляло удовольствие постепенно превращать мою комнату в склад макулатуры.

Вот наконец дорвались мы до полного собрания переписки наших предков, которые, похоже, никогда ни одного письма не выбросили, все сохранили в полном объёме. И перед нами предстала история двух семейств, Дембских и Пшилесских, а также бескрайнее окружение их родных и знакомых. Читая, я забыла, для чего изучаю эти документы, такими увлекательными оказались перипетии биографий, извилистые жизненные пути и тропки, а главное, детали, подробности, живые чёрточки давно минувшего.

Скандал в благородном семействе — мезальянс новоиспечённого графа Дембского, деда (пра— и так далее, эти бесчисленные «пра» буду опускать, иначе запутаешься) прабабки Каролины, с дочерью гданьского купца и английской леди, дочери лорда, мультимиллионерки. Одного этого скандала хватило, чтобы заполнить чуть ли не полсундука. А как интересно было читать, ну и повеселились же мы с Крыськой! Благодарственное послание Кацперского — участника восстания, адресованное бабке — купецкой дочери, в котором красочно описывалась его, повстанца, клиническая смерть и воскрешение благодаря сверхчеловеческим усилиям ясновельможной паненки Клементины. Ага, вот они, истоки опять же сверхчеловеческой любви к нам рода Кацперских.

Письма Клементины бабке сначала извещали об ухаживании за ней виконта де Нуармона, а затем о сделанном ей предложении, обручении и, наконец, свадьбе. Ироничное и остроумное письмо отца Клементины давало представление о характере виконта, в котором отмечалось немало достоинств, и в то же время в этом письме поднимались вопросы финансового порядка, подтверждающие поступление средств из Лондона.

— Гляди-ка, прадедушка был настоящим денди! — обратила я внимание сестры. — Жилет ценою в две гинеи, с ручной вышивкой. Вот интересно, жемчугом, что ли, эту жилетку вышивали, такие деньги! И в таком возрасте!

— Тоже мне возраст! — хмыкнула Кристина, которая в отличие от меня считала быстро. — Сорок восемь лет, совсем молодой человек. И вообще, не отвлекайся, у нас вон ещё сколько работы. А об алмазе никакого упоминания. Его к тому времени ещё не было?

— Был. Мариэтта попала под машину ещё до этого. То есть я хотела сказать — под фиакр. Или под карету? Да нет же, послушай, это просто прелесть. «На этом балу маркграфиня де Мерсье блистала в платье абрикосового атласа, украшенном оборками из алансонских кружев цвета слоновой кости». Интересное сочетание. И ко всему этому рубины в ушах, на шее и диадема в волосах. Наверное, очень эффектно баба выглядела!

— Говорю тебе, успокойся и давай делом займёмся, а исторические изыскания оставь до лучших времён. Поищи письма более близкой нам эпохи.

С трудом оторвалась я от потрясающего письма, в котором описывался в подробностях бал по случаю именин какой-то из прабабок и на котором глупенькая Элеонора имела бестактность учинить афронт графине Потоцкой, а ей, прабабке, теперь расхлёбывать. А сделать это надо срочно, иначе вредная графиня нипочём не допустит до желанного брака. Так и не выяснила, о каком марьяже шла речь, а жаль, безумно интересно! Ладно, и в самом деле потом, в свободное время снова вернусь к этим письмам и почитаю без спешки, в своё удовольствие.

Пришлось отложить в сторону массу интереснейших сообщений. К примеру, о сломанной оси новой кареты и неслыханной компрометации молодой пани Имельской, которая всенародно продемонстрировала в катастрофе ногу по самое колено, и теперь бедняжке только в монастырь удалиться. О заливном поросёнке, который неосторожно был подан на стол «вроде как бы малость засмердевши», и опять была жуткая «компрометация», о водке, настоянной на золототысячнике, которая очень помогает «при звоне в ушах и лишаях по всему телу», о бесчисленных недомоганиях членов семьи и прислуги, всех этих вздутиях живота, колотьё в боку, болях в пояснице и пр. и пр. И о тысяче всяких других мелочей, благодаря которым словно воочию видишь минувшую жизнь с её красками и запахами. Обязательно вернусь к этим письмам.

Один из объёмистых пакетов я сунула Кристине, коротко заявив:

— Травки.

— Холера! — услышала в ответ.

Однако пакет Крыська аккуратно спрятала в свою сумку.

Наконец мы опорожнили сундучок. Ни одного словечка об алмазе! Крыська в полном отчаянии принялась рыться в кучах бумаг, принесённых ею из большого сундука.

— Гляди-ка, Иоаська! — оживилась она. — Наконец-то письма Кацперских. От и до… И наши тоже. О, как раз те годы, которые нужнее всего!

А я-то собралась передохнуть. С тяжким вздохом взялась за работу, но не успела ничего стоящего разыскать, как пришла Эльжуня.

— Я, конечно, молчу! — веско заявила эта энергичная женщина. — Сижу тихо, не мешаю, с обедом не навязываюсь. Но ужин-то вы у меня съедите как миленькие! И не здесь, не на полу же есть, так что извольте спуститься в столовую. О боже, сколько тут бумаг! И все надо прочесть?

— Надо! — печально подтвердила Кристина. — Эльжуня, вы как раз вовремя появились, не знаю, как Иоаська, а я как волк голодна. Пошли скорее!

Ужин, как всегда, затянулся, и к прерванной работе мы вернулись за полночь. А полезная переписка отыскалась и ещё позже. На неё наткнулась сестра, потому что я опять застряла на каком-то историческом описании, оторваться от которого было выше моих сил.

— Вот она! — шёпотом, чтобы не разбудить всех в доме, заорала Крыська. — Антуанетта! Наконец что-то о ней!

Я отмахнулась от сестры.

— Да погоди ты! Мне попались дневники Флориана Кацперского. Чудо! Это надо переписать. Вот, гляди, истории, рассказанные старой ключницей. О том, как молодой граф де Нуармон наделал долгов и отправился в Индию на войну, а его долги выплачивала сестра, маркиза д'Эльбекю, и какие возникли сложности…

Вырвав у меня из рук изящно переплетённую тетрадь, Крыська безо всякого почтения отшвырнула её в сторону и, размахивая у меня под носом листками бумаги, яростно зашипела:

— О маркграфине мы уже читали, не отвлекайся, идиотка! Вот письмо Мартина родителям, отправленное из Кале. Он помчался вслед за пани Юстиной, та махнула в Англию, а он бросил якорь у мадемуазель Антуанетты. Вон из той кучки письмо, может, там и ещё есть.

— Тогда зачем ты развалила кучку? Сама идиотка! Они наверняка были сложены по порядку, а ты все перепутала. И слезь с моей ноги! Убери ногу, кому говорю!

— А куда мне её деть? Вокруг шеи замотать? Тут ногу поставить некуда, все письмами завалено. Ну читай же скорее!

Нет, я не стала торопиться, читала внимательно, вдумчиво, ведь именно сведений о мадемуазель Антуанетте нам так не хватало. Очень кстати, что вот в этой кучке обнаружилась переписка как раз того периода, когда Антуанетта появилась на горизонте. Именно переписка, а не односторонняя корреспонденция.

— Как хорошо, что в этой семье испокон веков ценили написанное слово! — торжественно заявила Кристина. — Смотри, Мартин получал письма в Кале, Париже, Нуармоне и все их заботливо сохранил, не растерял, не выбросил, а привёз обратно в Польшу, в родительский дом. Ведь не сами же они сюда прибежали?

— Не сами, — подтвердила я. — Оба брата так поступали. Взять хотя бы вот этот дневник Флорека, который ты так непочтительно отшвырнула. Не сомневаюсь, мы непременно найдём и письма, которые ему слали отсюда… Ага, вот как раз письмо от сестры, ответ на одно из его писем.

— Езус-Мария, что за марки! — схватилась за голову Крыська. — И я только теперь это обнаружила?!

— И хорошо, что только теперь. Марками займёшься потом. Не отвлекайся!

Часа через два мы рассортировали драгоценные письма рода Кацперских и уложили в хронологическом порядке. Только потом принялись читать. Ах, какое это было увлекательное чтение! Не заметили, как минула ночь, как наступило утро.

От случайных и сухих упоминаний о мадемуазель Антуанетте Мартинек быстро перешёл к похвалам девушке и восторгам. Как и следовало ожидать, вскоре последовала просьба к родителям дать своё родительское благословение на брак с этим чудом природы. Письма Мартинека мы читали вперемежку с письмами его старшего брата Флориана. Тот поначалу отмалчивался, а потом принялся высказывать предположения, что его братишка не иначе как спятил. Проблему разрешила ясновельможная паненка Юстина, авторитетно подтвердив высокие моральные и прочие качества француженки и полностью одобрив предстоящий марьяж. Очень понравились нам письма сестёр Мартина и Флорека, девиц хоть и крестьянских, но образованных. В их письмах почти не встречались орфографические ошибки.

Итак, в одну сторону летели ироничные письма Кацперских дев, а им в ответ Мартинек всячески превозносил свою невесту, особенно напирая на её хозяйственность. Уж такая она мастерица, вон, даже смастерила потрясающую подушечку для иголок — глаз не оторвёшь. И с таким вкусом её отделала ракушечками, такой красивый бархат выбрала — просто нет слов!

Видимо, не так уж много изделий смастерила собственноручно прекрасная Антуанетта, потому как о подушечке для иголок Мартин писал неоднократно, что дало повод сёстрам деликатно поиздеваться над влюблённым братцем. «Теперь, любезный братец, — писали девы Кацперские, — отпадёт потребность в портном, жёнушка-искусница станет тебя обшивать. Это какая же экономия в хозяйстве!» А вот письмо Флорека, написанное уже позже, когда братец Мартин привёз молодую супругу в замок Нуармон: «…а на игольницу из красного бархата Антуанетта не надышится и трясётся над ней, словно та золотая…» — Чего это они так расписывают несчастную подушку для иголок? — недоумевала Кристина. — Прямо помешались на ней.

— Из-за того, наверное, что девушка она была бедная, приданого не имела, вот и подчёркивали всячески её хозяйственные способности.

— Возможно. Старики Кацперские небось по-крестьянски на какое-то приданое рассчитывали, но в письмах нигде не жалуются.

Тут я вспомнила о главном.

— Погоди, ведь по нашим предположениям алмаз в это время у Антуанетты уже мог быть. Интересно, куда она его дела? Оставила в Кале или привезла в Нуармон?

— Если обнаружила, то обязательно захватила с собой, — была уверена Кристина.

— А если не обнаружила? Он мог так и остаться в проклятом саквояже жениха, бывшего жениха. А брошенная невеста увлеклась новым поклонником, нашим Мартинеком, в саквояжик могла и не заглянуть. Не знала, что алмаз оказался в её распоряжении. Ведь недаром же Хьюстон так упорно разыскивает жёлтый саквояжик!

— Логично, — немного подумав, согласилась Кристина. — Могло получиться и так: заглянула в жёлтую сумку только перед самым отъездом в Польшу, обнаружила в ней сокровище, забрала с собой и спрятала уже где-то здесь. А перед кончиной не успела никому сказать.

— Перед кончиной, как ты выразилась, уж непременно бы хоть кому-нибудь призналась.

— Необязательно. Во-первых, может, не было у неё такого доверенного лица. А во-вторых, откуда человеку знать, что наступает эта самая кончина? Всегда ведь надеется, что ещё не время…

— В таком случае перед нами открывается роскошная перспектива: перекопать весь чердак, не ограничиваясь одной корреспонденцией.

— Будь я законченной свиньёй… — ехидно начала Крыська и многозначительно замолчала.

— Ну!

— Я предоставила бы моей сестре одной рыться на чердаке. Плевать мне на алмаз, марок вполне хватит на лабораторию для Анджея.

— Марки являются составной частью общей наследственной массы, — не менее ядовито заметила я. — Не говоря уже о тех, что наклеены на конвертах с перепиской Кацперских. Переписка принадлежит Кацперским, значит, ограбишь их. А на прочие я имею такие же права, так что придётся поделиться со мной.

— Холера! Придётся, видно, искать эту дрянь.

Итак, к утру мы смогли просмотреть всю обнаруженную корреспонденцию, хотя так хотелось прочитать её не торопясь, с чувством и толком. И все равно запомнилось, что панич Пясецкий упал в колодец, но угодил в ведро и его, панича, извлекли живым. А норовистая кобылка Розалинда вбежала по лестнице в парадную гостиную Млынарских, по дороге сбросив барона Лестке, — врубился, балбес, в притолоку и перебил севрский фарфор. А панну Ясиньскую по ошибке заперли в гардеробной вместе с паном Здиховским, и теперь неизвестно, что делать, ибо последний женат и ожидает потомка. А сколько пришлось напереживаться, когда в последний момент выяснилось, что из двух дюжин яиц половина — болтуны или тухлые, куры же по зимнему времени неслись плохо и очень важный приём оказался под угрозой срыва. Повар графьев Залесских по всему саду гонялся с кухонным ножом за паничем Ястшембским, потому как шаловливый панич шутки ради взял да и встряхнул суфле, что готовилось на званый вечер. Потрясающее чтение! Подумалось: даже если и не найдём алмаз, стоило покопаться в старьё уже ради одного удовольствия.

— Ну как, поспим немного? Глаза сами закрываются! — заявила сестра. — И честно предупреждаю: если меня с работы погонят, пойду в содержанки к твоему Павлу, неважно, под видом тебя или себя. А там пусть себе удивляется и не понимает сколько ему угодно.

— Да, придётся, видно, дать тебе отдых. А отпроситься с работы не удалось?

— Нет, пришлось брать справку, что больна.

— Чем? — с невольным интересом спросила я.

— Пищевое отравление. Пойди докажи, что нет! Если надо, могу хоть целый день просидеть в сортире. Запасусь интересным чтением и просижу.

— Ладно, поспим немного. Эльжуня все равно разбудит на завтрак.

На пятый день две трети чердака были приведены в образцовый порядок. Сжав зубы, мы с сестрой так налегли на работу, словно кто платил нам поденно золотыми долларами. И проделали её с величайшей тщательностью. Не обошли ни одного предмета, превышающего размерами спичечный коробок. Ничего не упустили. Отломанные мебельные ножки и ручки, а также прочие куски дерева рассматривали сквозь лупу, поскольку было логичным предположить, что если Антуанетта и нашла похищенный бывшим женихом алмаз, то укрыла его там, где прожила большую часть жизни. А если не так… ну что ж, все наши каторжные труды — псу под хвост. Крыська полетит вслед за Анджеем на Тибет, а я быстренько разведусь с Павлом, потому как моя душа не вынесет финансовой зависимости от него.

Итак, осталось нам обработать одну треть чердака. И тут я услышала исполненный надежды Крыськин возглас:

— О! Шляпная коробка! Может, ещё какой шедевр обнаружится?

Я бросилась к сестре, тоже преисполнившись надеждами. Ведь так долго нам не попадалось ничего интересного!

Старинная шляпная коробка была густо оплетена бечёвкой. Последняя оказалась вся в узелках, Крыська тщетно пыталась их развязать и, потеряв терпение, прибегла к помощи перочинного ножа. Вот, наконец, отброшена крышка. Затаив дыхание, я глядела из-за плеча сестры на содержимое картонки. В картонке оказались очень красивые вещи. Шёлковый веер, расписанный от руки, в прекрасном состоянии. Очень красивые бусы из морских раковинок, тоже хорошо сохранившиеся. Две пары длинных бальных перчаток, украшенный жемчужинами гребень и красная бархатная подушечка для иголок и булавок, отделанная по краям ракушечками. А шляпы никакой не было.

Кристина ухватилась за веер и принялась его раскладывать, я же взяла в одну руку игольник, во вторую — ракушечные бусы. Где-то я уже такие видела…

— Слушай, не в них ли Антуанетта изображена на портрете? — вдруг вспомнила я.

— Точно, в них, — подтвердила Крыська, помахав сначала веером на себя, а потом и на меня. — И сомневаться нечего! А вот и знаменитая подушечка, о которой столько раз упоминали Кацперские в письмах. Ничего себе подушечка для иголок. О, да она размером с думку! Спать на такой можно.

И тут ещё какое-то смутное воспоминание промелькнуло в голове. Ну конечно же!

Я ткнула подушечку сестре под нос.

— Внимательно гляди, ни о чем тебе она не напоминает?

— Ещё как напоминает! Ведь мы удивлялись, чего это о ней столько понаписано в корреспонденции Кацперских.

— И больше ни о чем она тебе не говорит? Вспомни, что мы обнаружили в злополучном саквояжике!

Веер замер в руке Кристины.

— О, лопнуть мне на этом месте, ты права!

Слава богу, склерозом мы пока не страдали и обе без труда припомнили обрывки вот такого же бархата и вот такие же ракушечки в выцветшем саквояжике помощника ювелира Шарля Трепона, незадачливого жениха мадемуазель Антуанетты. Значит, вот эту подушечку собственноручно изготовила француженка. А оставшиеся материалы неизвестно почему не выбросила, а заботливо собрала и сложила в сумку, принадлежавшую сбежавшему жениху, сумку же запрятала куда подальше. Зачем она так сделала? И имеет ли это обстоятельство вообще какое-то значение? Даже если девица действительно была чрезвычайно хозяйственной, как это всячески подчёркивал в письмах к родным её жених Мартинек Кацперский, то можно допустить, что из экономии приберегла лоскутки бархата (могут для заплаток пригодиться) и ракушки, в самом деле очень красивые и, возможно, привезённые из экзотических стран. Но на кой черт сохранять ошмётки губки и конского волоса? Даже если бы подушечку потребовалось отремонтировать, внутрь можно запихать что угодно. Остаются сентиментальные чувства к экс-жениху. Сохранила на память?

Бусы перестали занимать моё внимание, я их бросила в картонку. Кристина отложила веер в сторону, вырвала у меня из рук бархатную подушечку и принялась её вертеть.

— Символ хозяйственности француженки Антоси, — пробормотала она, со вниманием рассматривая пузатенькое рукоделие. — А что ты думаешь по этому поводу?

— Ничего. В четыре часа утра я вообще не могу думать. Почему они так с ней носились? Почему она сама так её ценила? А вдруг это единственное законченное ею произведение ручной работы? Или на редкость удачное, другие были похуже…

Кристина принялась выдвигать свои версии:

— А может, возлюбленный, отдыхая, клал на эту подушечку уставшую голову? Разумеется, предварительно повытащив из неё иголки и булавки. Размер вполне подходящий… А вдруг…

Выхватив у Кристины подушечку, я принялась вертеть её в руках.

— Если бы не остатки материалов, из которых подушка сшита, её вполне можно принять за фабричную. Поразительно аккуратно сделана! Можно подумать — куплена в магазине. Наверное, шила на машинке, швейные машинки изобретены в конце прошлого века.

— Небось были страшно дорогие, не по карману Антуанетте.

— Кто её знает. А вот ракушки пришивала иголкой. Да я вовсе не настаиваю на машинке, женщины в ту пору были искусными рукодельницами, шили просто изумительно. Куда там машинке!

— А может, это произведение её матушки! — оживилась Кристина, выдав свежую версию. — И она так бережно хранила её в память о покойной маман.

Что ж, версия неплохая, тогда понятны и забота о подушечке, и желание сохранить даже обрывки и остатки материалов, из которых матушка её мастерила. И прекрасное состояние самой подушки, её не использовали в домашнем хозяйстве, она сохранялась как память.

И в самом деле подушечка выглядела как новенькая. Отнимая её друг у дружки, мы с сестрой никак не могли на неё наглядеться, что-то заставляло нас снова и снова её рассматривать. Мягонькая и эластичная, но пополам не перегнёшь. Ракушечки по краям поблёскивали таинственно.

— И в самом деле ею не пользовались по назначению, — задумчиво произнесла Кристина. — Совсем не выцвела от времени, значит, хранилась где-то в шкафу. И никаких дырочек от иголок и булавок. Никаких следов!

— И все-таки Антося могла сшить игольницу сама, а поскольку получилось прекрасное изделие, считалось, что является частью приданого невесты. А потом, в замужестве, больше ничего не шила. Детей у них с Мартином не было, пеленочки и распашоночки отпадали… Нет, тогда зачем сохранять ошмётки? И почему именно в саквояжике бывшего жениха?

— Да, непонятно. И странно. Такие вещи обычно держат в рабочей шкатулке с нитками. Разве что подушечку смастерил сам бывший жених, этим и объясняется наличие ошмётков в его сумке.

— О, новая версия!

Я вновь принялась вертеть в руках изделие, которое правильнее было бы назвать подушкой, а никак не подушечкой. При необходимости на такой и переспать можно. Правда, мешали бы ракушки, острые, как пить дать, вопьются в ухо.

Я никак не могла ухватить мысли, промелькнувшей в мозгу и скрывшейся, прежде чем я успела сообразить, с какими ассоциациями она связана. Саквояжик и подушечка, подушечка и саквояжик… Ведь не будь ошмётков от подушечки в саквояжике, я бы давно отложила её в сторону, не стала бы напрягать мой бедный ум.

Кристина ни с того ни с сего вдруг сказала:

— Подушечка являлась предметом особой заботы Антоси… Над этой подушечкой Антося тряслась, словно над золотом… В саквояжик спрятала остатки материалов… Перед смертью ни в чем не призналась, но ведь, наверное, думала, раз так поступала?

И я решилась.

— Даже если это память о матушке или первой любви, делать нечего — распорем! Только как можно осторожнее…

— А почему осторожно?

— Ведь это же собственность Кацперских, не наша. Могла бы сообразить сама! И к тому же памятник старины, без малого сто лет, уважать надо, а не изничтожать семейные реликвии Кацперских. Распорем так, чтобы потом можно было незаметно зашить.

— Незаметно! — простонала Крыська. — Куда нам до их мастерства! Я тоже было подумала распотрошить, да как вспомнила, что потом придётся приводить в порядок, — сразу расхотелось.

— Спокойно! Завтра раздобудем красную нитку и аккуратненько зашьём. Скажем — так и было. Как бы это поаккуратнее…

— В таком случае — сбоку, — посоветовала Кристина. — Вот тут, где ракушки. Даже самый твой топорный шов прикроют, авось сойдёт.

— Почему именно мой? — взвилась я.

— Не я же буду зашивать, — отрезала Кристина. — Тогда никакие ракушки не спасут. Чем бы таким, острым?

На чердаке ничего острого не нашлось, пришлось спуститься в свою комнату за маникюрными ножничками. Вернулась на чердак и осторожно принялась разрезать красный бархат, стараясь не задеть ниток, которыми были пришиты ракушки. Поскольку подушечка была круглой, то я не успела проехаться и по трети окружности, как из неё полезли губка и конский волос. Крыська дышала мне в плечо и тыкалась носом в руки, мешая работать. Её тоже удивило то, что губка была затолкана в подушечку не целиком, а мелкими кусочками.

— Вот странно! — вслух удивилась сестра. — Ведь легче было бы обшить бархатом целый кусок губки.

И, не выдержав, бесцеремонно выхватила у меня недорезанный исторический экспонат, сунула в него пальцы и замерла.

— Господи Иисусе! — только и сумела прошептать она.

Оттолкнув сестру, я сама запустила пальцы внутрь подушечки. Нащупала что-то твёрдое и извлекла наружу. Что-то твёрдое оказалось завёрнутым в кусочек тончайшего шелка. Шёлк соскользнул и…

И у нас перехватило дыхание.

Чудовищных размеров алмаз сиял, искрился и переливался в свете слабой электрической лампочки, которая сразу ещё больше потускнела. Он был умопомрачительным! Два соединённых вместе, совершенно одинаковых куриных яйца идеальной формы, полыхающие в месте соединения живым огнём, сверкали так, что глазам было больно. Безупречная чистота, безукоризненная форма, ошеломляющий блеск.

Не скоро мы пришли в себя.

— Беру обратно все нехорошие слова, которыми я его обзывала! — охрипшим от волнения голосом торжественно произнесла Кристина. — Ни в жизнь бы не поверила, что такое может быть на свете!

Почувствовав, что ко мне возвратилась способность говорить, я высказала ту же мысль другими словами — значит, мы испытывали одинаковые чувства:

— Не будь он настоящим, непременно бы решила — поддельный!

Вздрогнув, Крыська бросила на меня всполошённый взгляд, схватила сверкающую глыбу и, осмотревшись, устремилась к старому шкафу, в дверце которого ещё сохранился кусок стекла. С силой проехалась по стеклу алмазом.

Глубокая царапина подтвердила — алмаз настоящий.

Сразу воспрянув духом, Крыська повернулась ко мне. Её глаза сияли не хуже алмаза.

— Сейчас я стану рассуждать логично, а ты не смей мне мешать! Пыль на данном чердаке ясно свидетельствует… нет, будем точны, свидетельствовала о том… нет, пыль — доказательство того, что камню не меньше пятидесяти. Нога человеческая за полвека не ступала на сей чердак, и рука человеческая не могла сюда ничего подбросить. Подбросила, а потом опять покрыла толстенным слоем пыли? Такие штучки отпадают. А пятьдесят лет назад не было материала твёрже алмаза и не умели его искусственно производить. Теперь, в эру космических путешествий, не стану столь же категорически утверждать, но сдаётся мне, алмаз по-прежнему побивает все рекорды…

Я предложила ещё один тест на подлинность алмаза:

— Можно бросить его в огонь, посмотрим, превратится ли в уголь.

— Сейчас же сплюнь через левое плечо, не хватает ещё, чтобы тут вспыхнул пожар! Не забывай — мы на чердаке. Не сбивай меня, я продолжаю рассуждать. Значит, он настоящий, раз режет стекло. Кстати, стекло тоже настоящее, полвека назад ещё не было плексигласа.

— Ладно, ты меня успокоила. Пошли к себе, там побольше света…

— …и в случае пожара выскочить легче. Со второго этажа я уж рискну выпрыгнуть в окно.

— А кроме того, по пути сюда меня как что вдруг толкнуло, и я купила бутылочку Chateau Neuf du Pape. Красного.

Кристина явно растрогалась.

— О, кажется, первый раз в жизни совершенно искренне поверила, что ты не такая глупая, какой кажешься…

С чердака мы спустились спокойно. Не приплясывали, не испускали диких криков восторга, не лишились от счастья рассудка и не принялись будить весь дом. Думаю, лишь потому, что находка нас порядком-таки оглушила. Мы знали, что где-то когда-то существовал наш фамильный алмаз, даже питали слабую надежду его отыскать и, пожалуй, могли в конце концов предположить, что найдём. Но когда воочию узрели алмаз, он нас просто ошеломил. Да и любого бы потрясли размер и идеальная чистота этой сверкающей громадины. Даже в кинофильме «Сокровища царя Соломона» показывали алмаз поменьше нашего, даже «Кохинор» в подмётки не годился нашему, хотя огранён был получше.

Мы уселись в кресла с бокалами в руках. На столе стояла откупоренная бутылка благородного вина. И лежал, ослепительно сияя, Великий Алмаз. Мы забыли о вине, будучи не в силах отвести глаз от этого сияния.

— Кажется, то, что там, в серёдке, просто огнём горит, и есть изъян, — не очень уверенно предположила Кристина. — И если пилить на две части, то аккурат в этом месте.

— Ну, не знаю! — возразила я. — Разделим его на две части, и он сразу утратит половину своей привлекательности. И вообще, это варварство — такую красоту рушить!

— Точно, варварство! Наверняка варварство. Но ведь по-другому камень не поделишь.

— Ладно, поделим, и что дальше? Ты продашь свой кусок?

— Да ты что! Ведь обе половинки идентичны, и ценность его как раз в том и заключается, что состоит из двух совершенно одинаковых половинок. Уверена, второго такого на свете нет. И никогда не было! Нет, одна я бы продавать не стала.

— Значит, если бы решилась продать, то обязательно вместе? Чтобы покупатель офонарел, увидев две одинаковые уникальные глыбы?

— Вот именно. А для этого необязательно камень разделять на две части. Продавать — так целый. Наверняка это выгоднее всего.

Какое-то время я раздумывала над выгодой, а потом заявила честно и твёрдо.

— Нет. Мне жалко.

— Мне тоже жалко, — как эхо отозвалась сестра.

Мы все ещё были ошеломлены и не очень хорошо соображали, но до сознания уже смутно добиралась потрясающая правда: мы нашли Великий Алмаз, самый большой алмаз мира, который к тому же законно являлся нашей фамильной собственностью и теперь по наследству достался нам. Был наш! И мы могли это доказать с помощью официальных документов.

— Ущипни меня, — попросила Крыська, поставив на стол бокал с недопитым вином. — Уж не снится ли мне сон?

— Не люблю я щипаться. Не выношу и даже тебя не стану щипать. Хочешь, уколю?

— Ну так уколи.

Сделала это я с помощью штопора, благо оказался под рукой. Крыська дёрнулась.

— Почувствовала! А ты уж не могла поосторожнее, обрадовалась! Значит, я не сплю. И алмаз в самом деле есть?

— Есть. Можешь пощупать, — великодушно предложила я.

Крыська воспользовалась разрешением. Схватила алмаз, ощупала его, подбросила и поймала, потом даже полизала. Трудно поверить, что это правда. Отыскали фамильное сокровище, и это в наше-то время! И в собственном доме, можно сказать! И как раз тогда, когда оно нам было просто жизненно необходимо!

— А теперь ты! — попросила я сестру, отобрав у неё алмаз. — Уколи меня, мне тоже не верится.

— С превеликим удовольствием!

Крыська охотно оказала мне эту услугу. Боюсь, дырку в бедре провертела до кости, зато я сразу почувствовала — нет, не сплю. И в голове как-то вдруг прояснилось.

Положив алмаз на стол, где он опять неимоверно рассверкался, я задала деловой вопрос:

— Так что же будем делать?

— А ничего. Сиди и смотри. Наслаждайся. Такого больше нигде не увидишь. Гляди во все глаза, наслаждайся этим потрясающим зрелищем, чтобы на всю жизнь хватило. Знаешь, он с каждой секундой кажется мне все прекраснее, я даже стараюсь не мигнуть, чтобы не потерять ни мгновения…

Молча сидели мы за столом, попивая вино и не сводя глаз с чудесного алмаза. А он словно притягивал к себе, отвести глаза уже просто было невозможно. Время от времени одна из нас протягивала руку, чтобы прикоснуться к сокровищу, убедиться, что оно на самом деле существует.

Кристина, похоже, как и я, обрела способность мыслить, ибо вдруг спросила:

— Слушай, а как же ключик?

Я не поняла.

— Какой ключик?

— Ну, точнее, замочек и ключик. Те, что мы обнаружили в саквояжике, ещё собирались поискать, что бы такое было заперто, а мы смогли бы найти и спилить замок. Помнишь?

— Тебе так хочется ещё поработать? — удивилась я. — Так что же мешает? Тут полно старых бебехов, запертых и незапертых, найди подходящий и принимайся за работу. Я не возражаю.

— Балда! Ну как ты не понимаешь? Просто тут что-то не сходится. Не правильно получилось. Замочек с ключиком непременно должны были что-то запирать. Ну, скажем, какая-нибудь шкатулка, нет, старинный ларец, запертый на висячий замочек, а внутри — алмаз! На кой черт этот придурок носил в своём саквояжике замочек с ключиком и на кой черт Антося так старательно их сохранила?

Долго думала я, но ничего путного так и не пришло в голову.

— Боюсь, этого мы так никогда и не узнаем, Как видишь, с алмазом это не имело ничего общего. И очень хорошо, что я насмерть забыла о замочке с ключиком, иначе, как знать, и впрямь принялась бы спиливать подряд все замки. А могло случиться и так, что замочек и ключик были как раз от жёлтого саквояжика. Может, Шарль Трепон имел обыкновение постоянно его запирать, а перед тем как войти к злополучному виконту, отпер и сунул в сумку? Чтобы не потерять. По-моему, самое простое объяснение.

— И все-таки меня оно не удовлетворяет. Уж слишком просто. Никакой роли не сыграли…

— Господи, она ещё недовольна! Этого тебе недостаточно? — ткнула я в алмаз. — Ну ты прямо как старуха из сказки о золотой рыбке. Помнишь, чем там закончилось?

— Ну ладно. Может, ты и права.

И мы опять замолчали, не отрывая глаз от пылающего живым огнём камня, в который трудно было поверить…

Проснувшись около полудня, я сразу вспомнила об алмазе. Неужели мы и в самом деле нашли его? Езус-Мария, нашли наконец этот холерный алмаз! Да нет, такое могло только присниться. Выпила немного, вот и… Хотя нет, полбутылки вина, даже натощак, от этого пьяной не станешь. Значит, мы действительно нашли его, а потом сидели и до утра любовались этой сказочной красотой. И можем снова любоваться, хотя бы до вечера… Минутку, а где он?

Вряд ли оставили посередине стола, наверняка спрятали. Кто прятал, я или Кристина? И где? Места назывались разные, это я помню, а вот на чем же остановились?

Сев на кровати и спустив ноги на пол, я задумалась, подперев подбородок. Так куда же мы спрятали этого сверкающего паршивца? Помню, я предложила запереть в ящичек секретера, но не было ключа. Кристина придумала сунуть в цветочную вазочку, но он не проходил в горлышко. Под подушку? Её или мою?

Посмотрела под своей подушкой, даже как следует прощупала под ней простыню — а вдруг закатился. Нет, не было. И на остальной части постели тоже не было, впрочем, спать на алмазе я бы не смогла. Господи, неужели теперь придётся по новой начинать поиски?!

Тут дверь комнаты распахнулась и влетела Крыська.

— Слушай, где он?! Что мы с ним сделали?

— Видишь же — сижу и думаю! — недовольно отозвалась я. — Под моей подушкой его не оказалось…

— Под моей тоже. Мне помнится, ты упоминала о каких-то яслях в коровнике?

— Упоминала, но в коровник не ходила, это точно помню. И сдаётся мне, мы с тобой вообще никуда не выходили.

— Выходили, в туалет и ванную. А больше и в самом деле никуда. Разве что ты все-таки отправилась к яслям, когда я пошла спать?

— А что, разве он остался у меня?

— Ну конечно, ведь мы же бросали жребий! Ты что, забыла?

Ага, вспомнила! И в самом деле бросали жребий, у кого алмаз останется на ночь, и вышло — у меня. Но насчёт места мы обе решали, а вот насчёт коровника…

Вскочив с места, я набросила халат и спустилась вниз. Обнаружила в кухне Эльжуню и обрадовалась — значит, будет завтрак.

— Кто сегодня доил коров? — задала я вопрос в лоб.

— Я, как всегда, — удивилась Эльжуня. — А что?

— Когда вы доили коров, мы уже спали?

— Какое спали? И свет горел, и шаги слышались. А что?

— А вы, Эльжуня, в коровнике были все время? Без перерыва?

— Без перерыва, по-другому доить нельзя. А что?

— А я туда не приходила?

Эльжуня так удивилась, что чуть было не выронила из рук чайник. Хорошо, я подхватила вовремя.

— Это как же понимать? Разве вы, Иоася… или, минутку, вы Крыся?

— Иоанна я!

— Так вы что же, Иоася, сами не знаете, были в коровнике или нет? Могу, могу сказать, конечно, зачем сразу сердиться. Не приходили вы в коровник. Ни одна из вас не приходила, значит, Крыся тоже. А когда я с молоком вернулась, то вы уже обе спали. А что?

— Да ничего особенного, — со вздохом отвечала я. — Просто мы с Крыськой опять поссорились. Она уверяет, что я попёрлась в коровник, а мне кажется — не была я там.

— Правильно кажется, не была. А сейчас давайте завтракать. Сделаю вам на завтрак яичницу с сыром, так, как вы любите.

— Только немного, кажется, у нас нет аппетита.

Я поднялась к себе. На моей кровати сидела Крыська в точно такой позе, как я перед этим, и тоже напряжённо над чем-то раздумывала. Во всяком случае такое производила впечатление. И брови нахмурены.

— Все твои чемоданы перетрясла и проверила карманы во всех твоих одёжках, — сообщила она. — Нигде его нет. Что же, черт возьми, мы с ним сделали?

— Коровник отпадает, — в свою очередь информировала я. — Меня там не было. Из этого следует, пространство поисков сужается. Приступим?

— А как же иначе? Если вещи не найти сразу, она потеряется навсегда.

— Ладно, тогда давай действовать методически…

На этот раз мы по крайней мере знали точно размеры разыскиваемого предмета. Разделили комнату и в угрюмом молчании принялись исследовать все места, где могли поместиться два куриных яйца. Эльжуня внизу, в кухне, нервничала и торопила с завтраком, мы крикнули сверху, что просим немного подождать. Какой завтрак в этой ситуации? Да нам кусок в горло не полезет, так и погибнем голодной смертью.

— А перчатку ты тоже потеряла? — ехидно поинтересовалась Крыська, копаясь в моей сумочке, ибо она оказалась в её квадрате. — Здесь только одна. Где вторая?

Оторвавшись от прощупывания верха шкафа — шкаф пришёлся на мой квадрат, — я слезла со стула и тупо уставилась на Крыську с моей перчаткой в руке. И тут меня осенило. Хорошо, что со стула я успела слезть до того! Пав на колени перед шкафом, из-за его задней правой ножки я вытащила недостающую перчатку с засунутым в неё алмазом. Сама же его туда сунула всего несколько часов назад!

— Эльжуня! — тут же победно заорала Крыська громовым голосом. — Мы идём! И умоляем приготовить двойную порцию яичницы! Из ста яиц и килограмма сыра!!!

Немного успокоившись, я решительно заявила:

— Ну, знаешь, таких потрясений мне долго не выдержать. Не знаю, как ты, а я не согласна изо дня в день думать, куда прятать наше сокровище, а потом ломать голову над тем, куда спрятали. Так и свихнуться недолго. С этим паршивцем надо решить вопрос раз и навсегда.

— А согласись, он все-таки хорош! — ответила сестра, любуясь алмазом, из осторожности не вынимая его из перчатки, а заглядывая в неё. — Раз уж жребий пал на тебя, держи алмаз там, где держишь, например, загранпаспорт. Или чековую книжку. Их ты ещё ни разу не теряла.

— Или деньги, — предложила я. — Деньгами я пользуюсь чаще, чем загранпаспортом или чековой книжкой, и в принципе тоже не теряю.

Приняв такое решение, мы вложили сокровище в мою сумку, достаточно вместительную, туда вошла бы ещё дюжина таких алмазов, и спустились наконец на завтрак. Выходя, Кристина на всякий случай проверила, хорошо ли закрыто окно, чтобы кто снаружи не забрался.

Выведенная из равновесия нашим поведением и оглушительными криками сверху, Эльжуня всерьёз восприняла заказ на плотный завтрак. Кроме чудовищных размеров яичницы она на всякий случай поставила на стол ещё колбасы, домашнюю ветчину и феноменально вкусный паштет собственного приготовления. И ещё маринованные грибочки, и ещё аппетитные корнишончики, и ещё салат из помидоров. Я было открыла рот, чтобы попросить убрать все эти излишние яства, как вдруг почувствовала — и вовсе они не излишние, аппетит разыгрался прямо-таки волчий и я готова съесть все это одна без помощи Кристины. И вообще я какая-то пропасть бездонная, а не человек.

— Стрессы несомненно жизнь укорачивают, зато чрезвычайно возбуждают аппетит, — только и сумела я произнести до того, как принялась набивать рот.

Кристина отозвалась с уже набитым:

— Так оно и есть, а на хорошие манеры мне…

И дальше уже нечто совсем нечленораздельное.

С умилением и чуть ли не со слезами на глазах наблюдала Эльжуня за тем, как мы поглощаем все это богатство. Кристина попыталась что-то сказать, чуть не подавилась, закашлялась и все-таки героически довела начатое до конца, проговорив сквозь кашель:

— Наши родные… польские… отечественные поллитра… на ужин. Позавтракаем и поедем купим…

Удивлённая такими алкогольными наклонностями благородных паненок, Эльжуня тем не менее спокойно и с достоинством возразила:

— Зачем же за ними куда-то ехать? В холодильнике всегда найдётся парочка-другая бутылок. А что? Ведь вы же никогда такого не пьёте.

Я-то Кристину поняла с полуслова. Наученная её горьким опытом, предварительно проглотила то, что оказалось во рту, и пояснила:

— Надо обмыть событие. А для этого случая с нашей польской ничего не сравнится.

Добрая и заботливая Эльжуня была не только отличной хозяйкой. Она ещё и соображала.

— Так вы нашли сокровище? — обрадовалась она. — Какое оно? Где нашли? Как выглядит? Покажете всем?

— Нет, не всем! — отрезала Кристина, успев к этому времени откашляться. — Только особо доверенным лицам. Не так уж много того, на что смотреть, зато впечатляет.

— А пока, Эльжуня, никому ни слова! — добавила я. — За ужином расскажем и покажем, но только Кацперским.

— За ужином! — ещё больше обрадовалась гостеприимная хозяйка. — Ну так я приготовлю такой ужин, что не скоро забудете!

До торжественного ужина мы с Кристиной успели всесторонне обсудить проблему.

Баснословный фамильный алмаз нравился нам с каждой минутой все больше и больше. Просто смотреть на него — и то ни с чем не сравнимое наслаждение. А когда ещё при этом осознаешь, что такое уникальное сокровище твоё — ну, это, знаете ли, даже и описать невозможно. Разделить его на две части? Наверняка в таком случае стоимость его возрастёт, но тогда исчезнет живой огонь в середине камня, сверкание, от которого дух захватывает и сжимается сердце. Жалко…

Как-то сразу стало понятно, что алмазы можно любить. Тому в истории есть множество примеров. Поняли мы также и то, почему никто до сих пор не разделил наш алмаз на две части. В основном в нашем роду алмазом владели женщины, а у какой бы из них поднялась на него рука, какая решилась бы уничтожить такую красоту…

— Да никакая! — подтвердила вслух Кристина, нимало не сомневаясь, что мы думаем об одном и том же. — И знаешь, мне кажется…

— Правильно тебе кажется. Так что посмотри ещё раз свои марки.

— Ты ведь сама говорила, они не мои, а Кацперских.

— Не все. И откровенно говоря, Кацперским на них… скажем, наплевать. Не стану при алмазе выражаться. А тебе полагаются десять процентов за оценку и продажу. Деньги получишь неплохие.

— Жаль мне марок.

— Мало ли что. Мне, может, тоже жаль комодика маркизы де Помпадур, а я же ничего не говорю. Предков распродавать не станем, а вот те часы в холле…

— И если Кацперские не проболтаются, может, Хьюстон и купит наше родовое имение со всем содержимым?

— Сомневаюсь, не такой уж он дурак, догадается. И покупать не станет, а вот нас может поодиночке прикончить, чтобы похитить алмаз.

— Господи! Сколько сразу новых проблем! Слушай, давай все-таки решать: идём по стопам предков или придумываем что-то новенькое?

Я понимала Кристину. Она хотела знать, будем ли мы поступать, как все очередные владельцы алмаза, то есть прятать его куда подальше, возможно, вытаскивая время от времени и любуясь на него? Мы находились как раз в начале очередного этапа. Алмаз сменил владельца и ждал, что мы с ним сделаем. Продаём и получаем какие-то бешеные деньги или оставляем, чтобы изредка наслаждаться потрясающей красотой камня, отказавшись от первоначального стремления разбогатеть и устроить свои личные судьбы?

Настроение стремительно падало. Две идиотки, такое счастье привалило, а они чуть ли не в отчаяние пришли.

— Хорошо ещё, — мрачно заметила Кристина, — что над нашим алмазом никакое проклятие не тяготеет и мы располагаем свободой действий, не опасаясь, что нас ждёт лютая смерть. Хотя от этого не легче. И все равно. Поскольку с самого начала мы с тобой были настроены на изыскание больших денег, давай подумаем, не выдоим ли их из доставшегося нам наследства, оставив алмаз в покое.

— Ты собираешься жить в замке?

— Спятила?

— Вот и я говорю — на черта нам этот Нуармон?

— А если не найдётся на него покупателя?

— Тогда пусть себе стоит, не поджигать же его. На аукцион выставим.

— А о нем умолчим? — ткнула Крыська пальцем в сверкающее чудо.

— Полагаю, не станем умалчивать, хотя бы из-за рекламы. Представляешь, как она пригодится при продаже замка и его содержимого? Но не сразу признаемся, сначала придумаем для него надёжное убежище. Согласись, место под шкафом в доме Кацперских не самое подходящее.

— Правильно. Об алмазе в любом случае стоит сообщить. А вдруг все-таки когда-нибудь решимся продать. Ну ладно, пошли на ужин. Заодно посоветуемся с Кацперскими.

Поскольку стол для торжественного ужина пером не описать, я и пытаться не стану. Но вот хозяйка навела последний лоск, все уселись. Мы, старики Кацперские и трое их детей. Все глаза с любопытством устремлены на нас. Воцарилась напряжённая тишина.

— Вам как желательно — с самого начала или сразу конечный результат? — спросила Крыська.

Все пятеро ответили одновременно, причём у каждого было особое мнение. Верх одержала Марта. Наверное, благодаря пронзительному голосу, ну ещё и потому, что, нацепив на вилку кусок селёдки, угрожающе размахивала им под носом братьев.

— Сначала результат! — потребовала она. — А уж потом по порядку. Иначе помру от любопытства, так и не дождавшись результата. Да и не пойму ничего из рассказа, все буду думать — а чем закончилось?

— Ага, значит, результат. Проше бардзо, пожалуйста. Вот результат.

И, вынув из кармана алмаз, я положила его в центре стола, между салатом из помидоров и грибами в сметане. Как раз под лампой, спускавшейся с потолка. Явно довольный соседством, алмаз рассверкался так, словно посередине стола вспыхнул яркий огонь, затмивший свет лампы.

По столовой пронёсся звук, словно все присутствующие одновременно захлебнулись.

Через какое-то время последовала индивидуальная реакция.

— Святой Юзеф! — простонала Эльжуня. — Что же это такое?

— Так вот оно, ваше сокровище? — выкрикнула потрясённая Марта.

— Ага, значит, все-таки нашли! — почти спокойно констатировал Ендрусь.

— Так что это? — подозрительно поинтересовался Гена. — Не алмаз же, хотя и похож на него.

— И не хрусталь, хрусталь сокровищем не назовёшь, — добавил Юрек.

— Именно алмаз, — вздохнула Кристина. — Мы с самого начала знали — ищем алмаз, причём самый настоящий. Проверили, стекло режет. И теперь не знаем, что с ним делать.

— А можно его взять и рассмотреть? — с почтением попросила Марта.

— Можешь даже откусить кусочек, если захочешь. С ним ничего не случится, с тобой тоже. Разве что зуб сломаешь.

Поскольку за сокровищем потянулись сразу все руки, пришлось предварительно алмаз отмыть от налипшей горчицы, а также сметаны, майонеза и оливкового масла. Эльжуня сбегала в кухню и вернулась с миской тёплой воды и самым лучшим посудным полотенцем. После купания алмаз стал ещё краше.

После того как он перебывал поочерёдно в руках у всех Кацперских и получил достойную его порцию комплиментов и восторгов, его опять осторожненько поместили в центре стола, и Юрек потребовал:

— Ну, а теперь давайте обо всем с самого начала.

Столь продолжительного ужина в этом доме, пожалуй, ещё никогда не было. Во всяком случае, в одиннадцать ночи мы добрались лишь до половины нашей одиссеи. Теперь, когда перевалили за половину, подключился Ендрусь, принялся кивать, подтверждая наш рассказ, и кивал до самого конца. И потом торжественно заявил:

— Выходит, это было то самое. Дядя Флориан перед смертью упоминал, туманно упоминал, но очень настоятельно, что вот, мол, имеется одна вещь, что принадлежит вам, но неизвестно, где она и что это такое и вообще, есть ли оно или нет. Но очень может быть. И если что найдётся, так это собственность Нуармонов, и нам, то есть роду Кацперских, должно быть стыдно, если у нас обнаружится. Со дня смерти Антоси, брата жены, никто ничего не может знать, а если что не так, только из-за неё.

Туманно. Должно быть, это у Кацперских фамильное. Хотя молодое поколение уже было другим. Гена позволил себе лёгкий критицизм по отношению к отцу:

— Не уверен, что папаша изложил суть яснее, чем это сделал перед смертью дядя Флориан. Опять туманно…

— Так оно и было, — подтвердил неизвестно чем довольный Ендрусь. Кажется, он совсем не обиделся.

— Ничего, мы понимаем, — живо отозвалась Кристина. — Сами подумайте, что могла сделать несчастная Антуанетта, обнаружив такое сокровище после бегства своего жениха? И после того, как влюбилась в вашего Мартинека? А что влюбилась, так я головой ручаюсь! Мы с Иоаськой уже думали над этим. Ведь её бывшего жениха сначала обвиняли в убийстве виконта, а она зла ему, жениху, не желала и сначала могла спрятать алмаз, чтобы скрыть вещественное доказательство преступления. Шло полицейское расследование, девушка не знала его нюансов, мало ли что. А потом, когда невиновность Шарля Трепона оказалась доказанной, решила оставить алмаз себе. К этому времени уже влюбилась в Мартинека, уже решила стать его женой, уже решила уехать в Польшу. Многое для нас остаётся неясным, не все перипетии истории Нуармонов и Пшилесских отражены в сохранившейся корреспонденции, поэтому наверняка сказать трудно. Мы приняли первую версию. Из уважения к Антуанетте, Антосе, одной из представительниц вашего рода.

Я оседлала своего любимого конька и произнесла краткую речь в похвалу исторической переписке представителей двух наших родов, благодаря которой до нас дошли не только перипетии Великого Алмаза, но и донесена атмосфера ушедших в прошлое эпох, воссозданы приметы канувшего в Лету времени, живой жизнью наполнились сухие страницы истории. Попутно рассказала парочку анекдотов, вычитанных из переписки. Эльжуня сразу же заинтересовалась кулинарными рецептами, но её перебила дочь.

— Одна англичанка, две француженки, остальные сплошные польки, — принялась она перечислять по пальцам. — И глядите, все бабы одинаковы, независимо от национальности. Я сама… не поручусь, но и алмазик могла припрятать, и голову потерять ради какого-нибудь мужика… И вовсе Антосю не осуждаю, хотя она, похоже, дважды теряла голову ради двух мужиков, сначала французского, а потом нашего…

— Девушка чувствительная, — с пониманием вздохнула Эльжуня.

Мужчины во все времена были одинаковы. Вот и эти не очень прониклись сентиментальной подоплёкой алмаза, их интересовали сугубо деловые вопросы.

— Так что вы собираетесь с ним делать? — спросил Юрек.

— В том-то и дело, что не знаем. Прабабушка Каролина твёрдо знала, раз алмаз двойной, мы просто обязаны найти его, раз мы двойняшки. То есть он должен непременно достаться нам. И все! О том, что дальше с ним делать, прабабушка не оставила никаких указаний. Никаких инструкций, может, потому как сама не очень верила в такую удачу. И даже в то, что алмаз где-то сохранился. Мы на вас надеялись, может, что посоветуете. Ведь так уж исторически повелось — на протяжении ста пятидесяти лет семейство Кацперских было просто благодеянием для Пшилесских и Нуармонов.

— На протяжении ста тридцати трех, — поправила меня Крыська.

— Это ещё неизвестно, кто кому оказывал благодеяние, — сурово заметил Ендрусь. — Благодаря Нуармонам Кацперские из нужды да бедности выбились, в люди вышли. Остатки Флорекова золота до сих пор сохранились, а то, что вот они, — старик обвёл взглядом сыновей и дочь, — слава господу, не жадные и не глупые, так за то судьбу благодарим. И сдастся мне, будет только справедливо, если и у вас что-то останется. Можно, конечно, продать, но… Не знаю, не знаю…

Затем в качестве эксперта и советника выступил Павел.

Ещё до отъезда в Варшаву мы с Крыськой все как следует обсудили. Инициатором выступила сестра, ибо в отличие от меня способна была трезво оценить наших будущих мужей, не строя никаких иллюзий.

Уже одетая по-дорожному, она ворвалась ко мне, сердито упрекая нас обеих за опрометчивость.

— Дуры набитые, надо же такое придумать — ехать сюда на двух машинах! Теперь вот ехали бы вместе и по дороге все обсудили, вон сколько времени можно сэкономить! А тут как посоветуешься? Разве что ехать вплотную и орать в открытые окошки.

— Очень удобно, особенно сегодня, когда такой дождь, — согласилась я и опять села. — Ну что, у тебя очередная идея?

— Точно! Все надо свалить на мужика. Разумеется, подходящего. Мой Анджей отпадает, не деловой он, непрактичный. Твой Павел подходит больше. Вот я и предлагаю ещё сегодня вечером посоветоваться с ним.

— Так считаешь? Но Анджея непременно надо кооптировать, иначе обидится.

— Так считаешь?

— Уверена. Просто обязан обидеться! А заодно разрешишь проблему. Сама же жаловалась — Анджей подозревает, что ты завела богатого хахаля и доишь для его же, Анджея, блага. Да ведь мы и так собирались наконец встретиться вчетвером, вспомни, мы с тобой решили — это уже назрело.

— Хорошо. Где устроим встречу?

— Полагаю, у меня. У бабули слишком много народа в доме, к Павлу может заявиться эта злыдня Иза, а у тебя…

— А мне придётся потом мыть посуду. Нет уж, давай лучше у тебя. Значит, так, как только приедем, ты сразу его хватаешь и тащишь к себе, а я начинаю тебе названивать.

Со вздохом приняла я из рук сестры толстый шерстяной носок, призванный служить временным хранилищем для нашего алмаза. Опять мы бросали жребий, и опять мне выпало заботиться о нем. А я уж надеялась было немного отдохнуть от нервотрёпки, связанной с постоянной тревогой за наше сокровище, с выискиванием для него безопасного места. Хватит, не буду больше ничего выдумывать, все равно так и не нашла подходящего тайника в качестве временного хранилища, и просто затолкаю носок с алмазом в свою сумку.

А Кристина ещё и до Поддембиц не доехала, как на неё уже совершили нападение.

Выехали мы одновременно, но известно, что на шоссе не всегда удаётся придерживаться нужной дистанции. Кристина ехала первой, я старалась держаться за ней, а тут вдруг между нами вклинился грузовик, доверху нагруженный прессованными кубами сена. И эти геометрические тела в один прекрасный момент вдруг вывалились на дорогу, так что я едва успела притормозить. Я стояла и ждала, пока сено немного не приберут, и нападения на сестру не видела. Она мне потом сама рассказала.

Кристину остановил дорожный патруль в лице двух полицейских. Заставили её съехать с шоссе, свернуть на просёлок к роще и тут, перестав притворяться, вытащили пушки. А Крыська сразу вспомнила о носке, который вручила мне, и это так её развеселило, что она до самого конца операции не могла остановиться, так всю операцию и прохохотала. Настроения ей не испортил даже личный досмотр. А обыск мерзавцы провели по всем правилам. Тщательно обыскали машину, не сообщив её владелице, что ищут, потом в ярости столь же тщательно ощупали самое владелицу и в бешенстве исчезли, не нанеся, в сущности, ни Крыське, ни её машине никакого ущерба. Крыська считает — даже морального. Напротив, она испытала большое удовлетворение от того, что так провела этих прохвостов. Ну а я спокойно проследовала на своей машине по шоссе, не подозревая, что вот в этой рощице моя сестра подверглась нападению. Правда, потом Крыська жаловалась, что от смеха у неё разболелись ребра, так она заходилась во все время досмотра, ну да это не страшно.

Много позже, совершенно случайно мы узнали, как оно все происходило. Настоящий дорожный патруль в количестве трех человек стоял себе на посту совсем на другом участке шоссе. Вдруг все трое схватились за шеи, удивившись, откуда осы в эту пору года, нехорошо отозвались о насекомых, и тут же все трое отключились, погрузившись в глубокий сон. Очнулись спустя какое-то время в кустах, без мундиров, зато, к их величайшему изумлению, при оружии. Точнее, мундиров не было на двух членах патруля, третий пребывал в полном обмундировании. Поэтому вначале коллеги высказали по его адресу глупые подозрения, от которых сами тут же и отказались, логично предположив, что это надо быть совсем уж последним кретином, чтобы ограбить товарищей, а самому остаться при одежде. Машина их была вскоре обнаружена другим патрулём неподалёку. А медики заявили — полицейских усыпили с помощью усыпляющих пуль на крупного зверя.

Происшествие было странное, из ряда вон выходящее и весьма компрометирующее сотрудников дорожной полиции, поэтому о нем особо не распространялись и постарались быстренько замять дело. Тем более что никакого особого ущерба ведомство не понесло, а за похищенные мундиры было взыскано с беспечных сотрудников. А те хотя и пролежали раздетыми довольно долго, даже насморка не заработали, поскольку дождь к тому времени прекратился.

Зато вечером того же дня Крыське было что рассказывать. Собрались мы у меня вчетвером, потому что легко поймали по телефону и Анджея, и Павла. Наконец эти двое встретились. Сначала довольно недоверчиво присматривались друг к дружке, потом подозрение улетучилось, оба расслабились, повеселели и воцарилась тёплая, непринуждённая атмосфера, которой весьма способствовало ироничное и весёлое описание Крыськиных злоключений.

Я выставила на стол все, что было в доме, — вино, пиво, коньяк и отлично замороженное шампанское. После чего без лишних слов водрузила на стол алмаз.

Боже, слов нет, чтобы описать, как приятно было положить на стол то, что не имеет права существовать, чему нет равного на свете, от чего просто глаз не оторвёшь, что цены не имеет и сразу ставит тебя в разряд не только богатых, а просто неимоверно богатых людей! Положить такое на столе и небрежно позволить любоваться. И небрежно произнести: ах, это наше, фамильное. Наследство, доставшееся от предков…

И что бы мой обожаемый дурачок потом ни придумывал, заподозрить меня в том, что я вышла за него из-за денег, никак уже не сможет. Что бы ему ни нашёптывали злопыхатели, в том числе и эта паршивая Иза.

Вспомнила об Изе, и моё торжество достигло апогея. Её же кондрашка хватит, когда она узнает об алмазе! Вряд ли такое вообще переживёт. Только Изюни мне и не хватало для полного счастья. Крыське же его доставили грабители-неудачники, так что обе мы буквально плавились от счастья.

Крыська никак не могла успокоиться, вспоминала все новые подробности происшествия.

— На ихнюю пушку мне было наплевать, — захлёбываясь от смеха, рассказывала она. Никто её не перебивал, никто даже вопросов не задавал. Гости молчали, остолбенело уставившись на нашу фамильную драгоценность. — Держали меня, не пускали, а поскольку я от смеха совсем ослабла, для держания одного хватило. А я и не вырывалась даже. А будь алмаз у меня, они вот (кивок в сторону мужчин) никогда и не увидели бы такого. Впрочем, боюсь, переоценила я твоего Павла, на Анджее сразу поставила крест, чего от него требовать, на Павла же понадеялась, а, похоже, зря. Впрочем, не будем слишком требовательны…

Тут Павел пришёл в себя, должно быть, дошли до него Крыськины слова.

— Это алмаз! — открыл он Америку. Услышав наш весёлый смех, совсем не обиделся, а деловым голосом повторил:

— Это алмаз. Я немного разбираюсь в камнях. И имею представление об алмазных аукционах. Наши девушки…

Тут он неуверенно перевёл взгляд с Крыськи на меня. Мы с ней предусмотрительно оделись по-разному, ради такого случая. А кроме того, Крыська все ещё хихикала, никак не могла успокоиться. Думаю, именно по этому признаку Павел сразу же определил, кто из нас Кристина, а кто я. Установив наши личности, Павел душевно успокоился и смог все внимание уделить алмазу.

— Сам бы его купил, да где мне, — заявил он. — И вообще, откуда у вас такой?

Вот и настало время обо всем рассказать, и, как ни странно, для этого нам и часа хватило. Немного, если учесть, что по ходу повествования мы предъявляли вещественные исторические доказательства.

Оба слушали затаив дыхание. Даже Анджей. Хоть и фанатик, но не дурак, хватило ума должным образом оценить потрясающую историю, закончившуюся потрясающей находкой. Павел же, человек деловой, сразу взял быка за рога.

— У меня несколько соображений, — сказал он. — Желаете?

— Глупый вопрос, — тотчас же вежливо ответила Кристина.

— Итак, первое: жёлтую сумку, или, как вы её называете, саквояжик, в обязательном порядке и как можно скорее вернуть потомкам его владельца, тем самым выбить из их рук оружие — юридические обоснования судебного иска. Где он?

Я сразу сообразила — Павел спрашивает о саквояжике, а не о владельце.

— Остался в замке Нуармон, — смущённо призналась я. — Мы уезжали в жуткой спешке и напрочь забыли о нем. Остался в моей спальне, наверное, на полке в шкафу.

— Если до сих пор ещё там лежит… Так вот, потомкам владельца вручить его с шумом и треском, при свидетелях и под расписку. Второе: широко обнародовать историю камня, делать это документально обоснованно с привлечением экспертов. Журналистов привлекать не придётся — сами сбегутся, почуяв сенсацию. Третье: застраховать драгоценность, пока сам не знаю где. Четвёртое: положить его в банковский сейф…

— Не в наших же банках, — не выдержав, перебила Павла Кристина. — Из любого нашего банка он таинственным образом улетучится, а в сейфе останется лежать имитация. Будто не знаете!

— Согласен, поэтому полагаю — его следует увезти во Францию. Все началось с француза, так что логично. А если желаете его продать…

— Не желаем! — вырвалось у нас обеих лёгким вздохом.

— Я так и думал. Но притвориться можете, что хотите продать? Ручаюсь, несколько предложений сразу получите. А для вас удобный предлог демонстрировать алмаз направо и налево. Объедет мир, как, скажем, перуанское золото. И сам на себя заработает, ведь за показ можно большие деньги брать.

И опять не выдержала Кристина:

— А во время какого-нибудь показа его свистнут.

— Никто не станет его красть. Смысла нет, да и трудно будет это сделать. Ведь о безопасности алмаза позаботятся лучшие страховые компании мира, так что организация кражи обойдётся слишком дорого, а возможность продать — равна нулю. Если свистнут и на части разделят, продавать будут по частям, тогда не окупятся даже расходы на похищение. Разумеется, следует считаться и с тем, что похитители или украдут камень по заказу, или потребуют от вас выкупа, а ведь всем известно — у вас ни копейки.

В моей уютной гостиной вдруг повеяло холодом. Все сокрушённо молчали. Среди присутствующих лишь Павел располагал средствами.

И я сразу представила себе дальнейшее развитие событий: всю оплату охране, все требования вымогателей, все взятки защитникам правопорядка — все придётся оплачивать Павлу. В такой ситуации я бы на месте Павла ни за что на мне не женилась, ведь я становлюсь опасной для окружающих. Затем буйное воображение услужливо подсунуло другую картину: фанатик Анджей поднимается и совершенно мёртвым голосом объявляет, что не вправе рисковать святым делом — своей работой, не может подвергать её такому риску и опасностям. Станет держаться от Кристины на порядочном расстоянии, побоится прикоснуться к ней даже раскалённой кочергой. После чего неловко откланяется и покинет нас. Павел последует его примеру. Возможно, выходя, сообщит мне адрес какого-нибудь эксперта. И в ушах отчётливо раздался дьявольский хохот Изюни…

Достигла я своей цели, ничего не скажешь.

А вообще, сколько стоит мир, был ли хоть раз случай, чтобы алмаз принёс счастье своему владельцу?

И я увидела, замерев, как Анджей поднимается со своего стула.

— Вот уж никогда не предполагал, что влюблюсь в бомбу с часовым механизмом! — весело произнёс он. — По-моему, самое время открыть шампанское. Разрешите? А что касается моего мнения, дамы и господа, я заранее одобряю любое решение, какое вы примете.

Не успела я во всей полноте осознать сказанное им, как послышался голос Павла:

— В создавшейся ситуации придётся тебе, Иоаська, сразу же переселиться ко мне. У меня имеется сейф, и это решает дело. Никаких возражений и слышать не желаю! А завтра осторожно прощупаю алмазную биржу, шепну кому следует пару слов, пусть заинтересуются. Чем раньше, тем лучше. И посоветую хорошего парижского адвоката, уж он сумеет заняться вашим алмазом со знанием дела.

— Что вы сказали? — дрожащим голосом переспросила Крыська. И я поняла — в своём воображении она видела то же, что и я. — Выходит, вы все-таки собираетесь жениться на нас?

Анджей счёл нужным уточнить:

— Каждый на одной.

И он все внимание сосредоточил на бутылке с шампанским, осторожно двигая пробку. Бутылка долго лежала в ведёрке со льдом, теперь с неё капало на пол.

Занимаясь бутылкой, Анджей рассеянно добавил:

— Я, конечно, говорю за себя… Надо же, плотно сидит!

Кристина глупо упорствовала:

— Но ведь мы же стали опасными. Связываться с нами — рискованно.

— Немного риска делает жизнь лишь интереснее.

— Я тоже на одной, — быстро сказал Павел и ткнул пальцем в мою сторону. Надо же, не перепутал! — Вот на ней, если не ошибаюсь. Да ты что делаешь, зачем же над пепельницей, такое отличное шампанское!…

И он бросился на помощь Анджею.

С сердца свалилась свинцовая тяжесть, блаженство разлилось по всем членам. Я обратила растроганный взгляд на сверкающий среди бокалов алмаз. Ведь, в конце концов, только эта бесценная глыба заставила поверить, что Павел меня действительно любит. Как и Анджей Крыську.

И мы опять вернулись к животрепещущей теме — обсуждению судьбы алмаза. Когда упомянули Хьюстона, Кристина опять принялась хохотать — вспомнила про неудачное нападение на неё и уверяла, что он тоже участвовал в нем в качестве третьего злоумышленника, но скрывался в кустах, чтобы она его не опознала. Это он нанял двух других бандитов. И Антося Бартчака тоже нанял он, кто же ещё? А теперь надо этого мерзавца отловить, разоблачить и осчастливить саквояжиком. Фамилию Хьюстона мы можем узнать у нотариуса, с которым мерзавец пытался заключить сделку. Ну да, у нашего французского нотариуса.

После продолжительного обсуждения кое-какой план наметили. После чего Кристина с Анджеем нас покинули. А драгоценная глыба так и осталась сверкать на столе, я просто забыла о ней. Гипотетическим злоумышленникам представился отличный случай похитить алмаз. Они им не воспользовались, и я потеряла к ним всякое уважение.

А через три дня парижский адвокат представил нам свои соображения.

К своей собственной свадьбе я успела вернуться из Франции, после чего начался весьма необычный медовый месяц.

Целый месяц я разыскивала, отбирала, ксерокопировала и расшифровывала фамильные документы, письменные свидетельства. К ним приложила выдержки из исторической прессы, соответствующим образом их прокомментировав.

Целый месяц прошёл в поисках Хьюстона и установлении его личности. Настало время назвать Хьюстона его настоящей фамилией — Вэнворт. И тут я дала маху. Ведь ещё прабабка Каролина, оказывается, установила тот факт, что у сбежавшего в Америку помощника ювелира за океаном была семья. И теперь, устанавливая родословную Хьюстона, пардон, Вэнворта, выяснили — бабка его была наполовину француженкой, её девичья фамилия — Трепон. Дочь Шарля Трепона, ювелира, эмигранта из Франции…

И этот Вэнворт, честно говоря, кретин. Саквояжик искал, балбес. Надо было заняться картонными коробками, а он зациклился на саквояже! А теперь, когда разыскиваемый им предмет лежал в обычном шкафу, он и пальцем не пошевелил. Или и в самом деле ограниченный тип, или просто не суждено ему было найти.

Торжественный акт передачи Вэнворту фамильной реликвии совпал по времени со свадьбой Кристины, так что мы очень торопились. Едва успели, наряду с саквояжиком, всучить ему алмазную документацию и попросить, чтобы отвязался от нас. И кажется, он не был таким уж ограниченным, потому что, по всей вероятности, понял, что шансов у него не осталось.

И ещё. Обещание своё мы выполнили. Когда отправлялись в замок Нуармон за саквояжиком, забрали с собой Великий Алмаз. Согласна, очень опрометчиво поступили, но Гастон должен был его увидеть. Впрочем, поступок был не просто опрометчивым, а прямо-таки дурацким, никому из злоумышленников не пришло в голову, что мы на такое способны, и драгоценность мы провезли благополучно. А верный слуга заслужил честь узреть его. Восторг верного слуги превзошёл мои самые смелые ожидания, Гастон забыл обо всем на свете, не только о необходимости соблюдать сдержанность. Куда там! И только теперь, полагаю, наша фамильная драгоценность, получив нечто сродни благословению старейшего из причастных к Нуармонам, обрела подлинное благородство.

И ещё одно событие произошло за последний месяц, правда, из разряда курьёзных. Я говорю об Изюне. Так получилось, что в Польше она оказалась в одно время с Хьюстоном (я уж лучше буду называть его Хьюстоном, так привычнее). Два богатых американских гражданина в нашей стране вращались примерно в одном обществе, два богатых заокеанских иностранца не могли не заметить друг друга. Тут уж Изюня своего не упустила. Павлу удалось ускользнуть из её коготков, но Хьюстона она схватила мёртвой хваткой. В Польшу явилась с твёрдым намерением подцепить здесь богатого мальчика, ну и подцепила нашего конкурента. По возвращении к себе в Америку они тут же поженились. Говорят, свадьба прошла на самом высоком уровне. Что ж, так им и надо. Хотя, не исключено, каждый получил, что хотел.

Когда это приятное известие добралось до нас кружным путём, Кристина философски заметила:

— Смотри-ка, наш алмаз прямо какая-то брачная контора! Есть в нем что-то матримониапьное, ты не находишь? Причём не очень он деликатничает, бьёт наотмашь — каждый с каждым.

— И не только это, — возразила я. — Дело гораздо глубже. Вот смотри. Сколько всего было баб? Дай-ка подсчитаю. Ну, тех, кто владел алмазом легально. Начнём с начала. Арабелла…

Сестра перебила меня:

— Прабабку Арабеллу ты считаешь легальной?

Моя честная натура заставила усомниться в правоте собственных слов.

— Как сказать… Из храма она его выкрала, но тем самым вернула в семью, которой он принадлежал до этого. Ладно, скажем так — полулегальная.

— Ладно, и что дальше? Арабелла…

— Потом идёт Клементина. Мариэтты, ясное дело, не считаю, она не из нашего рода. После Клементины Доминика, затем Юстина, потом прабабка Каролина. А по пути к ним присоединяются пшилесские прабабки, ну и наша бабушка Людвика.

— И что они все? Что ты хочешь сказать?

— Неужели сама не понимаешь? Подумай хорошенько, пораскинь мозгами. Все они, как одна, были счастливы в браке! Всю жизнь! Никаких семейных трагедий, никаких измен, драматических переживаний, никаких фамильных несчастий…

— Ты позабыла об Антосе Кацперской. А уж она, как никто, оказалась причастной к алмазу.

— А вот она-то как раз нелегально им владела! Она же не из Нуармонов-Пшилесских.

Крыська глубоко задумалась. Долго сидела и думала, покачивая головой.

— Пожалуй, ты права. Знаешь, в таком случае лично я не продам его за все сокровища мира! И тебе не советую.

Уже давно отказались мы от глупой привычки говорить и действовать друг другу наперекор. Так сказать, из принципа, лишь бы поступить по-другому. А в данном случае факты говорили сами за себя. Факты исторические, подтверждённые документально. И из конкретных фактов рождалось какое-то суеверное чувство, особое, иррациональное, неизъяснимое отношение к нашему потрясающему алмазу. Вроде бы баснословная драгоценность, а богатства не приносит. Никто из прародительниц не сумел пустить его в оборот, никто даже не пытался превратить в деньги, да и нас с Крыськой прямо с души воротит, как только об этом подумаем. Ну как его можно использовать, какое практическое применение найдёшь нашему алмазу? Ни продать, ни на куски разрезать, ни на шею повесить. Да и выставлять на публичное обозрение… нет, тоже с души воротит.

Так пусть и лежит, черт с ним! На текущие расходы нам хватило остатков от наследства и на жизнь хватит, причём безбедную. А об алмазе пусть думают наши дети, пусть они поломают себе головы. А потом внуки. Как знать, может, в нашем роду выведутся ещё какие близнецы…

И разве не может так быть, что появился наконец на свете алмаз, который приносит счастье своим обладательницам?