Александр Дик: «Я не боюсь оказаться учеником»

Искусство

Александр Дик: «Я не боюсь оказаться учеником»

ПЕРСОНА

«ЛГ»-Досье

Народный артист России Александр Яковлевич Дик родился в Душанбе и свои первые роли сыграл ещё подростком на сцене Душанбинского русского драматического театра. По окончании Школы-студии МХАТ в 1970 году принят в труппу Московского Художественного театра. После разделения театра остался в МХАТе им. М. Горького под руководством Татьяны Дорониной. На экране дебютировал в 1972 году ролью Гордона Уайтхауза в картине «Опасный поворот». В 1994 году Александр Дик перешёл в Театр Российской армии, где трудится до сих пор. В своей творческой жизни сыграл множество ролей в спектаклях и кино по произведениям классической отечественной и мировой литературы. Преподаёт на кафедре актёрского мастерства Института современного искусства.

– На выбор профессии обычно влияют какие-то особо яркие впечатления детства и юности. Что определило ваш путь на сцену?

– Мои первые театральные университеты связаны с Душанбе, городом, где я родился, с Русским драматическим театром, который был основан выпускниками студии Алексея Дикого, выдающегося русского режиссёра. Их никто туда не направлял, приехали, так сказать, по велению сердца. На его сцене я играл мальчишек в пьесах Салынского и Розова…

– И окрылённый, отправились покорять Школу-студию МХАТ?

– Мне было 16, я был уверен, что поступлю, ни в какие другие институты даже не показывался. В Душанбе работал замечательный артист – Владимир Яковлевич Рейнбах, страстный поклонник Художественного театра. Вот он и внушил мне эту мысль, утверждая, что лучше этой школы ничего и быть не может. Я поступил на курс к Александру Михайловичу Кареву, моими педагогами были Пилявская, Грибов, Станицын. Разве такое проходит бесследно! На четвёртом курсе я уже выходил в болгарской пьесе «Царская милость» на одну сцену с Тарасовой и Массальским.

– Судьба с самого начала была к вам благосклонна. Повезло?

– Пожалуй. В 1970 году я поступил во МХАТ, и меня миновали все массовки, все эпизоды, играл большие роли: и Мортимера в «Марии Стюарт», и Тузенбаха в «Трёх сёстрах», и Глумова в «На всякого мудреца довольно простоты», и Барона в «На дне». У Олега Николаевича Ефремова была любимая присказка – когда кто-то заболевал, он говорил: «Вот Дику позвоните, он сыграет». Отношения у нас с Ефремовым вначале были очень хорошие. Он даже собирался ставить «Горе от ума» А. Грибоедова и предлагал мне роль Чацкого, то ли оттого, что тогда было мало молодёжи, то ли действительно так в меня верил. Потом отношения как-то у нас охладились, но, к его чести, надо сказать, Ефремов, ставя много советских пьес, таких как «Сталевары» и «Заседание парткома», в которых, очевидно, меня не видел, никогда не мешал тем, кто меня брал в свои спектакли, и всегда в этом смысле был открыт.

– «Три сестры», где вы играли Тузенбаха, ставил ещё Вл.И. Немирович-Данченко. Каково вводиться в спектакль, успевший стать легендой?

– Это было удивительно. Ты входил в эту атмосферу, в эти декорации… Здесь нельзя было громко говорить, в них надо было как-то по-особому жить. Уже давно не существовало ни режиссёра, ни первого актёрского состава, но спектакль был так вдохновенно сделан, что мы чувствовали себя частицей того замысла. Я много лет играл Тузенбаха, потом какое-то время Кулыгина, затем снова Тузенбаха. Как ни удивительно, но та магия, как ни хотели её разрушить, сохранялась.

– А потом был раздел театра…

– Состоялось собрание, на котором те артисты, которые хотели пойти к Ефремову, должны были встать и вместе с ним покинуть зал, а кто не встал – значит, выбрал себе другую судьбу. Вот я и выбрал себе другую судьбу, остался в театре, который возглавила Доронина. Вместе с ней я сделал много ролей: и во «Французском квартале» Т. Уильямса, и в «Зойкиной квартире» М. Булгакова, и в «Макбете» У. Шекспира.

– Как вам кажется, раздела можно было избежать?

– Думаю, можно. Там было очень, на мой взгляд, много несправедливого, неверного, но поскольку Ефремов был по натуре своей абсолютный экстремист и революционер, его это подогревало, ему казалось, что что-то изменится. Хотя через два года все те, с кем он ушёл в театр, который задумал, ушли, и ему пришлось начинать всё заново. В этом смысле судьба его, если можно так сказать, немножко наказала. Мне кажется, что делить театр не надо было. Жизнь показала, что не вышло. Не мне судить, почему так получилось…

– Но и доронинский МХАТ вы всё же покинули.

– Мне вдруг захотелось что-то в своей жизни изменить. У меня был выбор между Театром им. Моссовета и Театром Российской армии. Почему-то в то время я выбрал Театр Российской армии. Может быть, потому, что здесь тогда главным режиссёром был большой профессионал Леонид Ефимович Хейфец. Потом он ушёл, ну а я остался и не жалею. Я сыграл здесь много хороших ролей: Барни в «Последнем пылко влюблённом», Директора в «Деревья умирают стоя» А. Касоны, Генри Дарнлея в «Вашей сестре и пленнице…» Л. Разумовской, второй раз сыграл Барона в «На дне» М. Горького уже в режиссуре Бориса Афанасьевича Морозова, которому тоже очень благодарен. С ним всегда интересно, он – человек живой, творческий, яркий, какой-то очень самобытный, увлекающийся. У него я играю Дона Педро в «Много шума из ничего» У. Шекспира и Лыняева в «Волках и овцах» А. Островского.

– С кино у вас более драматические отношения.

– С кино не вышло. Фильмов десять у меня, наверное, есть, но гордиться особенно нечем, может быть, кроме «Опасного поворота» Дж. Б. Пристли, поставленного Владимиром Басовым. Всё остальное и по материалу было не очень интересно, и по режиссуре.

– Этот фильм до сих пор показывают по телевидению, многие его очень любят. А чем вам запомнилась эта работа?

– Пытался как-то соответствовать великолепному актёрскому ансамблю: Нифонтова, Яковлев, Шуранова, Титова, сам Владимир Павлович! Работали, разбирали, они со мной были добры, сердечны, терпеливы. Я вспоминаю это время с нежностью. Хотя я недавно посмотрел минут двадцать из фильма, и мне показалось, что очень затянуты ритмы и сегодня так нельзя существовать, нужно быстрее соображать, быть внутренне мобильнее. Но тогда это было внове, четырьмя камерами снималось, был интересен процесс. И потом, конечно, очень занятен был сам Басов. А Яковлев и Нифонтова мне тогда казались очень зрелыми людьми, но им всем было чуть за 40, я сейчас гораздо старше их. Мы изредка с Юрием Васильевичем Яковлевым встречаемся где-нибудь на радио и как-то с симпатией вспоминаем это время. Ничего просто так не бывает, для чего-то и это было нужно.

– Актёрская профессия, заставляющая проникать человека в чужие судьбы, заставляет и задумываться о смысле его существования на земле, согласны?

– Вопрос человеческого существования на земле – это вопрос веры. У Горького в «На дне» есть удивительная фраза: «Во что веришь, то и есть, а во что не веришь, значит, этого нет». Этот вопрос решает каждый сам для себя. Поскольку я считаю себя человеком всё-таки верующим, то для меня смысл – в самой жизни, в умении наполнить её чем-то серьёзным и значительным…

– Но получится ли роль значительной, никто никогда не знает наперёд. Не в этом ли главный риск для артиста?

– Я всё ждал, что настанет момент, когда я возьму роль и по истечении какого-то времени в репетиционном процессе буду знать, что с ней делать, мне вдруг будут открываться эти горизонты. К сожалению, так бывает очень редко. Всё равно, когда ты берёшь серьёзную новую роль, ты опять становишься учеником, всё начинается сначала, как будто не было прошлых ролей, прежней прожитой жизни, удач и неудач. У меня только один раз в жизни было, когда во МХАТе я взял роль, и мне вдруг показалось, что я всё в ней понимаю. Это была роль Райского в «Обрыве» И.А. Гончарова. Вот там для меня работа была лёгкой, увлекательной, она просто из меня выходила какими-то своими откровениями, которые моей природе были понятны, мне ничего не надо было придумывать, мне надо было только растормошить себя. Но это бывает редко. Я почему-то подумал, что после Райского я во всеоружии, мне теперь всегда будет легко. Нет, так не выходит.

– Чего вы ждёте от режиссёра, приступая к работе над спектаклем?

– Мне всегда хочется, чтобы режиссёр на два-три шага шёл впереди меня, чтобы он был умнее, оснащённее меня. Я никогда не боюсь оказаться в его руках учеником, если это хороший, грамотный, серьёзный, профессиональный, умный человек.

– Вам ближе характерные роли или герои?

– Все роли характерные. Героев нет. Глумов, Барон – абсолютно характерные роли. А Тузенбах разве не характерная роль? Нет нехарактерных ролей. А если такая получается, значит, что-то очень неверно в режиссуре или артист что-то не понимает, если он считает: «Я играю героя». А куда деть всю человеческую природу? Куда её направить? Как ею заразить людей, сидящих в зале, если нет характера, если нет многогранности?..

– Вы столько лет играете в Театре армии, охоты к перемене мест не возникает?

– Я люблю этот театр, я им дорожу. Я когда-то играл в Театре им. Леси Украинки с замечательной русской артисткой Анной Варпаховской спектакль «Семейный ужин» М. Камолетти, и на служебном входе театра висел плакат, я почему-то его запомнил: «Артист обязан любить театр, в котором он работает, даже если театр недостоин его любви». Сказал это выдающийся советский режиссёр Андрей Лобанов. Вот так.

Беседу вела Александра АВДЕЕВА

Статья опубликована :

№34 (6335) (2011-08-31) 5

Прокомментироватьgt;gt;gt;

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии: