"О человеках-анфибиях" - читать интересную книгу автора (Дедюхова Ирина Анатольевна)

сказ девятый О ТЯЖЕЛОЙ ВОИНСКОЙ СЛУЖБЕ, РАТНЫХ ПОДВИГАХ И ЗАСЛУЖЕННЫХ УВОЛЬНИТЕЛЬНЫХ

Понедельник — день тяжелый. По понедельникам под начало к Егору Марковичу иногда ставили стажеров. Будто бы мало ему было своих забот, недостаточно ему было мудотни с этим пополнением. Залезут, главное, либо на озеро под лед, либо на дне бассейна укроются от него — и в карты режутся! Он это точно знает! Пользуются, что ему в воду никак нельзя, заржавеет. Но ведь совесть-то должна быть! Будто он не видит, как потом пятьдесят второй всем шалбаны раздает и по шесть компотов за обедом трескает! И нарочно даже акваланги не надевают! Чтобы он им крантик не перекрыл. Анфибии сраные! Имфузории-туфельки!

С присягой опять-таки сколь переживал, сколь метался! Думал, как мамки эти выскочат из укрытия, как начнут своих сыночков тискать!.. Копец всей военной педагогике! Только со стальными нервами такое напряжение перенести можно.

А тут — сразу двоих прислали. Одного из Академии Генштаба — сопляка еще совсем, а второго — из гвардейской школы денщиков, в одном возрасте с первым. Ни до преж, ни после таких придурков Франкенштейну обучать не доводилось.

Егор Маркович, когда перед построением вещи ихние проверял, и так, и эдак с ними пытался контакт установить — ни чо! Стоят оба навытяжку, глазами круглыми хлопают и молчат. Причем возле узких безгубых ртов даже морщинок нет, будто они такие молчуны с самого младенчества. Ну, прикрикнул на них товарищ Франкенштейн, слегка обматерил даже — ни чо! Молчат на своем, суки!

Кросс хорошо отбегали, с полной выкладкой. Обед скушали, после на полигоне отстрелялись — опять хорошо! Егор Маркович даже проникаться к ним начал душевно. А тут училка немецкого, по фамилии Барамзян, прибегает вся в слезах. «Сколько, — говорит, — дураков и отморозков выучила «Ненде хох!» кричать, таких еще не видела! Молчат суки — и хоть тресни! Нихт ферштейн!»

Потом в бассейне шестнадцать кругов всем подразделением дали. Егор Маркович время засекал — снова хорошо! А как дошли до испанского и основ конспирации в латиноамериканских странах, так ведь опять довели преподавателя! Конечно, он — натуральный испанец с острова Свободы, горячий, вспыльчивый человек. Он орать на них долго не стал! Он достал мачете и попер на этих двух! Едва его Жеки с тридцать пятого по сорок восьмой номер разоружили. Два пальца сломали своему любимому преподавателю. Отломили, короче.

А этим двум — хоть бы хны! Хлопают только на всех круглыми глазенками, рты открывают и закрывают, как рыба сонная! И какое-то бесстрастное выражение написано на их лицах, будто не нормальная горячая кровь струится у них по жилам, как у всех орущих на испанца Женек, а холодная рыбья сукровица.

Вечером пришла спецмашина даже не за стажерами, а за двумя старослужащими Жеками. Но, в нарушение Устава, Егор Маркович этих двух назад сплавил. И, глядя вслед спецмашине, думал, почесывая молибденовый затылок, что херовую смену готовит нынче генштаб… Где-то ведь это еще аукнется!..

Отделение для алкашей городской психушки, как назло, располагалось в бывших кельях и трапезной старинного мужского монастыря. Ленка вначале всего прикола не поняла. Сидя в сводчатом коридорчике в ожидании лечащего врача с обхода, она в умилении пялилась на суровые глазастые лики святых, проступавшие из-под известковой побелки. Наконец, из отделения к Лене вышел испуганный мужчина средних лет в сером халате с опаленными бровями и ресницами. Гостеприимным жестом он пригласил ее в кабинет.

Убирая на край большого письменного стола обгоревшие папки, он с нервным смешком произнес фразу, окончательно поставившую Лену в тупик: «А-а… Стал быть, эти горячие, блин, старушки — ваши родственницы непосредственные? Учтите, если я с этим Змеем-Горынычем двухголовым не шизнусь, если эти суки старые со мной писец до выписки не сделают, то я на сестре-хозяйке Ларисе Андриановне сам, добровольно женюсь, а Петьку за сына признаю! Господь свидетель!»

И размашисто перекрестился на икону Николы-Чудотворца со следами недавних подпалин.

— Впрочем, должен предупредить строго, — сурово добавил врач, глядя Елене прямо в глаза. — Не знаю, конечно, как вам удалось двух мамаш на один паспорт записать, мне это, в сущности, по хрену, но не от Бога все это! Власть обманите, а Бога — фигушки! — поднес он к Лениному лицу запачканный копотью кукиш. — Только не вздумайте только при них имя Спасителя нашего поминать! Будет тогда вам — пламя гнева Всевышнего!..

Дальше врач для алкашей стал слегка заговариваться, лег головой на стол и заплакал, закрыв лысину руками.

— За что, Господи? За что? — натужно спрашивал он Ленку сквозь слезы.

— Дык, чо случилось-то? Мамаша-то моя при чем? — возмутилась Ленка.

— Подите все прочь от меня! — высокомерно ответил ей врач, отхлебывая осторожными аккуратными глотками медицинский спирт из небольшого пузырька, запивая его водой из графина. — Подите-подите! Повидайтеся с мамочками! Потом только претензии ко мне не предъявляйте! Катитесь, кому говорят? Санитар! Выведите посетительницу на свиданку к тем, которые… ну, мамы это ее… Срочно!

Макаровны сидели в больничном скверике на заметенной снегом скамейке, тесно прижавшись друг к другу. На авоську с яблоками, которую Ленка стала со слезами совать им в руки, реагировали слабо, как-то виновато улыбаясь.

— Да что же это, Го..? — спросила было их Ленка, но Макаровны испуганно замахали на нее руками.

— Тише, Лена, тише, мила дочь! Отвернулся Он от нас нынче! Прогневили мы Его! Выпишемся, по святым местам двинем! Вишь, чуть протезы зубные к едрене фене не спалили!..

Из корпуса к ним направился скорым шагом давешний врач в одном халате, без шапки.

— Знаете, что я подумал? Чего эту волынку-то тянуть? Тут дело не медицинское — зуб даю! Такое, понимаете ли, не лечится, бессильна здесь медицина, поверьте. Забирайте-ка, своих мамаш отсель на хрен! Все пациенты у меня нынче в монастыри заяву накатали. Еще в Минздраве надо будет объясняться, как убежденных алкоголиков довел до такой полной ручки за три дня. Валите, бабушки, валите! Пока я добрый! Вместо телогреек обгорелых халаты забирайте и валите!..

…И притихшая Лена повела домой двух Макаровн, плохо соображая сама, которая же из них ее мамка.

Женьку теперь почти каждый день ужина лишали. Да он приспособился после отбоя к тете Лене в пищеблок с заднего двора в стенку три раза стучать. Кормила она его, конечно, но переживала, что с учебой у него что-то не клеится. Товарищ Франкенштейн так просто ведь тоже не станет бойца бета-гаммы протеинов и микроэлементов лишать.

А какая теперь у Женьки учеба была в голове? Он теперь только думал, как ему в дырку в заборе шмыгнуть, во рвы с крокодилами плюхнуться, на караул возле черномазого матюкнуться и в окошко к своей Женьке биться начать… Распорядочек дня у него стал, как у какого-нибудь Финиста, ети его, Сокола.

Заколебались его отлучки всем подразделением покрывать. Женька похудел, осунулся. И не май все-таки месяц был для свиданок. Потом ему пятьдесят первый Жека выход подсказал. Взял по его наводке Женька у тети Лены пару разносов оцинкованных из пищеблока, в сопле дирижабля две борозды рашпилем пропилил, да и заклинил там эти разносы намертво. В сопле можно было разместиться вдвоем, только тесно прижавшись друг к другу. Обнявшись. Ну, и пока остывали сопла дирижабля прапорщиц, они там, внутри до самого отбоя разговоры свои разговаривали… Да какие там разговоры!..

— Женя!..

— Женечка!..

— Женька!

— Ой! Ты чего? Женя, не надо! Не на…

— Я серьезно, Жень! Я эта… женюсь… потом! Пусти, Женька!..

— Женя!..

— Женечка!..

— Женя-а-а… Не на…

Ну, сами знаете чего от разговоров в сопле дирижаблей случается. Не Женьки были первые, и дай Бо…, или еще кто там, не последние.

Приехал, короче с Атлантиды тот котик морской, про которого в такой горячке все уже и думать позабыли. И что, подлец, удумал, знаете? Что на задание теперь справки фельдшерицы недействительны, а пускай теперь прапорщицам военврач Пластюкова все справки подписывает! И через знакомого писаря быстренько такой приказ у генерала подмахнул! И давай опять нашу Женьку в Гренландию сманивать. Ну, есть у человека совесть? Женечка только со справкой в отдел по Гренландии сунулась, ее тут же с дежурным по штабу к Пластюковой отправили.

Женька ревет дорогой, едва ноги переставляет. Никого это не канает! А чо ревет-то? Знамо дело, видать, не впустую наши Жени всю зиму упорно по дирижаблям прятались. Э-эх!..

Как это ни странно, но систематическое обливание холодной водой, зарядка и здоровый рацион, способствующий правильному пищеварению, благотворно сказывались на служебных успехах Валентина Борисовича.

Но в целом время наступало неспокойное, переменчивое, поэтому сослуживцы дусика перестраивали свои ряды почти боевым порядком. День у них был расписан по минутам.

С утра все заезжали в разные закрытые комитеты охраны безопасности. Там, в закрытых безопасных помещениях с центральным отоплением они запасались справками, о которых еще полгода назад без дрожи подумать не могли. Ну, что дедушку у них, к примеру, раскулачили, что папу своего, как его на десять лет права переписки лишили, так и в глаза не видели, что… Много чего в тех справках они про себя написали нехорошего, подтверждая огромными страшными печатями у мрачного дежурного в окошечке.

Под влиянием налаженного Еленой Матвеевной семейного быта, дусик стал собранным и решительным. Он сообразил, что ведь и на Женьку, который жил под чужими документами в институте, надо бы пару справок подмахнуть. Ну, написал тоже, что папа покойный у Женечки был летчиком-испытателем, что сам Женя будто бы окончил школу милиции, что имеет, дескать, награды за перестрелки с бандитами. Даже звание майора ему самолично присвоил.

Потом, когда справки из окошечка получил вместе с офицерской книжкой на Женьку, то пожалел даже, что полковника сыну не подмахнул. Но делать нечего, у окошка уже следующий толкался, а второй раз в одну очередь вставать запрещали. И за порядком в тот день противный такой старшина наблюдал, сразу к выходу за локоток подталкивал.

После утренних походов за разными справками все собирались в огромном конференц-зале с портретами вождей, повернутыми, на всякий случай, к стенке лицом. Не надо было видеть вождям всего, что были вынуждены делать их верные соратники. В принципе, не для себя ведь старались. У каждого на кармане висели гроздьями родственники и близкие друзья. И не радостное это было занятие. Хотя и азартное. Но в целом, по печальному поводу они в конференц-зале собирались, чувствуя себя в полном смысле наследниками, ети его, Октября.

В узком партийном кругу они там устраивали честные товарищеские лотереи — кому и куда за год перед акционированием стропы тянуть.

И все не везло нашему дусику. Вот уж на родное сталелитейное производство скинули парашютистом знакомого инструктора, а дусик и сам бы с удовольствием поучаствовал в акционировании родного предприятия. Да, все мало-мальские совхозы пригородные и производственные участки были дружески разыграны, когда дусику неожиданно достались шесть ветхих рыночных павильонов.

Даже здорово позеленевшая Вилена Рэмовна над ним в зеркале санузла только весело рассмеялась. Мол, на тебе боже, что всем нам не гоже! Валентин Борисович только стиснул зубы и решил, что докажет еще всем этим подлецам, что не близость к орудиям, блин, производства определяет революционность сознания, а сам индивид! Он им еще выдаст мозговой штурм — бурю и натиск! Но маненько притормозил с бурей, а в особенности с натиском, вспомнив, что, начитавшись старых медицинских журналов, Фенька и Елена Матвеевна перешли исключительно на винегрет и морковную запеканку. На такой жрачке долго не поштурмуешь…

Да и Женечка обещался на побывку приехать. И этот момент Валентин Борисович совершенно упустил из виду, обдумывая по ночам, как раздобудет молоток, как… Мало ли что по ночам в голову придет? Надо же было что-то решать с этим филиалом бета-гаммы на дому!

Поэтому дусик рационально выделил для себя приоритет семейного вопроса из всех, что ставила перед ним жизнь, стремительно набиравшая свинцовые грозовые оттенки…