Ирина Дедюхова Последний дюйм

Жили-были, значит, мать с дочкой. Вернее, дочка жила, а мать просто была. Потом у дочки с ее мужиком заминка какая-то вышла, разругалися они там чего-то. Вот дочка забрала свой лаптоп, да к матери свалила обратно. Хотя матери-то она наоборот обещала, что более уж не вернется, как бы с намеком, что теперь мамаша должна об устройстве своей жизни подумать, не все же бытием сознание определять. А тут — здрасте! Причем тот-то, ну, бойфренд, с которым эта дочка жила, и не звонит даже! Прощения не просит, в ногах не валяется, будто так и надо. Сволочь.

Такая тут тоска на дочку накатила! Зарыдала она белугою, упала на диван травинкой скошенной… Мать на кухни выбегает, сигарету потушить не успела даже. Подходит к дочке, а та — мычит только в дикой депрессии. Ну, дела! Мать, конечно, хотела как-то дочку утешить. Все-таки дочка, а не чухонь посторонняя. Стала ей поучительные истории сказывать о том, какие вообще дела-то в жизни бывают. Стоит ли, мол, так заранее убиваться? Дочка как понаслушалась этих дел, так сразу замолчала, повернулась носом к стенке и уставилась в велюровую обивку, не мигая. Мать тогда совсем испугалась! Хотя уж к своему-то сороковнику могла бы сообразить, что не все дела можно вот так, с размаху на молодежь зеленую вываливать. Какое-то уважение должно оставаться у молодежи к старшему поколению?.. Дела-а…

Таким вот образом отстрадали они с вечера до полуночи, а потом уснули от усталости. Ранним утром сама собою стукнула им в головы одна общая мысль: «Сглазили!» Все точнехонько сходилось — все! Они даже догадалися, кто приблизительно такое над ними мог сотворить. Там особую догадливость даже напрягать не стоило. Просто мать спросила дочку: «Ты догадываешься, кто бы это мог сделать?» А дочка сощурила глаза и только кивнула в ответ, мол: «Даже сомневаться не моги!»

Про ту стерву глазливую, о которой мать с дочкой разом подумали, рассказывать — только время даром переводить. Она даже в нашем подъезде мужчину одного сглазила. О ней, чем меньше говорить, тем меньше сглаза будет.

Однако заметить следует, что это семейство, о котором разворачивается наше эпическое повествование, отродясь каким-то несчастливым по всем параметрам оказывалось. Вот хоть взять такой незначительный параметр, как фамилия. Вроде, нет никакой разницы, к примеру, если у вас фамилия Редькин или Водкин. Просто в обществе дополнительное веселье сразу намечается: «Водкину больше не наливать! А Редькину — редьки не доложили!» И всем весело, вы чувствуете себя центром общества, душой компании.

Но если у вас фамилия Винкерштейн, а маму зовут Белла Юрьевна, да ежели папашу вашего звали не как-нибудь Вася-Миша, а Рудольфом, то тут сразу какой-то перенапряг получается. Все присматриваются к вам искоса, соображают, как лучше-то себя проявить. Отсюда всеобщая неловкость возникает, тягостные для всех паузы в разговоре. Согласитесь, что такая фамилия заранее предъявляет завышенные требования к окружающим. Как себя вести с Редькиными — все знают, а вот что может иметь за пазухой некто Винкерштейн — большой вопрос. Не любят еще угадывать такого рода загадки в нашем обществе, не научилися пока подобные ребусы ценить. И что обидно, вот за глаза — соловьем разливаются: «Сегодня, знаете, кого видел? Алку Винкерштейн! Она всем привет передавала!» А как заходишь куда-нибудь в помещение, где обычно народ ошивается, все сразу замолкают и только глядят так, будто у тебя шов на юбке сзади разошелся. Деревня форменная, сельпо! Будто никогда Винкерштейнов не видели.

Хотя мамаше-то, Белле Юрьевне, еще гаже в жизни с фамилиями пришлось, чем Алле Рудольфовне. Изначально ведь у нее вообще была фамилия Пупырышкина. Как скажут: «Белла Пупырышкина!», так ведь родную мать хочется голыми руками придушить. Конфликт поколений, называется. Вот Белла Юрьевна за Рудика Винкерштейна и зацепилась по молодости. Она-то думала, что с его фамилией ей щи гуще достанутся. Просчиталась, конечно. Сам Рудик привык с малолетства за свою фамилию по соплям получать, смирился с обстоятельствами, а потом и вообще спился на этой почве. А Белла Юрьевна даже в свои сорок с хвостиком все продолжала на что-то надеяться. Тем более, что Рудик, когда Алка в пятом классе училась, ушел к одной женщине по фамилии Бирабизян… Короче, ничего определенного о связи личного счастья с фамилией сказать нельзя. Ее можно только интуитивно нащупать.

Н-да… Так вот о сглазах, собственно, речь-то. Сглазы нормальные люди сами с себя не снимают и на себе самих чужие болячки и коросты не показывают. Сглаз — профессионального подхода требует.

Напротив Пригорошкинского исполкома, возле гастронома «Копеечка» располагался известный в городе салон гадальщицы по картам Таро мадам Виолетты. Мать еще раньше про эту Виолетту зачитывала дочке по телефону письма благодарных клиентов, которые постоянно в ихней газете печатали. Ведь раз люди через газету благодарят, значит, есть за что благодарить-то! Мать тогда еще хотела к этой Виолетте сходить, ну, когда дочка у своего хмыря жила.

На минутку только мать с дочкой этого мерзавца вспомнили, так прямо опять что-то на них накатило. Потом вспомнили его вопли, что они его без ножа режут, что ему сейчас должны из Сыктывкара звонить по срочному делу, так все в них закипело. Главное, как только Белла Юрьевна Алке звонить начинает, так это чмо с притопом и прихлопом про свой Сыктывкар неожиданно вспоминает. Ясно, что он звонка от бабы ждал! Мать как услышит, что он орет, не стесняясь, возле трубки, как срочно ему телефон нужен, так дочке-то и говорит: «Алла! Ты гляди, доча, в оба глаза! Ему точно сейчас какая-нибудь баба звонить станет. С какой стати он матери с дочерью пообщаться не дает? Ты все-таки соображай, Алка, какой он прохиндей! Давай нарочно еще часок поговорим, ладно? Я тебе сейчас такое письмо про Виолетту зачитаю! С копыт рухнешь!»

Каждая мать ведь о своей дочке беспокоится, кто, кроме матери, о дочке подумает, верно? Кто глаза ей раскроет, отчего это каждый раз этот бурбон звонка из Сыктывкара тут же ждет, трубку из рук вырывает! Надо же быть таким подлецом, правда?..

Внезапно доходит до обеих страшная мысль, что в тот момент, когда Алла предается меланхолии в родном гнезде, никто не мешает этой гниде из Сыктывкара звонить, сколько душеньке угодно! Поэтому к Виолетте отравились прямо с утра. Вызвали тачку и рванули!

Вот некоторые считают, что все гадалки и ведуньи нынче — поголовные финансовые мошенницы. Лишь бы денег на людских несчастьях стрясти побольше. А того народ не понимает, что ведь и компенсация какая-то требуется за то, что на себя их сглаз принимают. Кто же из гадалок виноват, что народ нынче стал до жути глазастый? Глазят друг дружку и глазят… Пока глаза не повылазят.

Виолетта, как увидала маму с дочкой, да ихнюю фамилию у секретарши прочла, так сразу же остудила их рвение побороть потусторонние явления нашей жизни: «Извините, дамы, но я с такими сильными сглазами не работаю! Я, простите меня, свое биополе сохраняю! Вам может помочь только основательница нашего Ордена — Кургузкина Клавдия Семеновна. Если хотите знать, у нее мама настоящей, форменной ведьмой была! Без всяких шуточек и регистрации в налоговой инспекции! А дочка от мамы, как известно, словно яблонька от вишенки — недалеко катится! Вот к ней и катитесь, если жизнь дорога!»

Ладно, что тачку, будто предчувствие сработало, не отпустили — тут же к дочке Кургузкиной покатилися. Ну, добрались до места, сидят, ждут, когда Кургузкина чакры перед сеансом прочистит и с предыдущей клиенткой рассчитается. А та клиентка чего-то жмется, вполголоса намекает… И, чтобы покончить с этим делом, Кургузкина ей громко за шторкой говорит: «Не сомневайся, дорогая! Сгинет сам по себе, никакой мокрухи здесь даже не потребуется! Уж чего-чего, а космические завихрения я устраивать умею. Иди себе спокойно и готовь законный мой процентик с движимого и недвижимого имущества».

Вышла из-за шторки такая вся замечательная дама. Чувствуется, что с серьезным сглазом она к ведунье обратилась. Тут же за ней джип подкатил с двумя холуями на запятках, вышла она, даже не взглянув на мать с дочерью. А те поняли, что раз такого сорта публика Кургузкину посещает со своими проблемами, которые без ведуний только мокрухой разрешить можно, то, значит, и им волноваться на счет своего сглаза нечего. Успокоились они, одним словом.

Вдруг мать дочку-то тычет в бок, мол, гляди, чего на подоконнике лежит! А там такая коробочка красивенькая без дела валяется, хотя видно, что старорежимная коробочка-то. И так лежит, что сама в глаза лезет. Причем сбоку у ней надпись химическим карандашом: «Последний дюйм». Дочка-то не в курсах была, конечно, а мать, когда еще сама дочкой была, кино такое по телику видела. И роль там исполнял удивительно симпатичный одинокий мужчина с мальчиком. Пацан, конечно, был так себе, чего-то все сопел, на самолетике летал… А мужчина был весь такой представительный и запоминающийся. Сколько раз потом эта мать хотела такого мужчину найти! Так ни с мальчиком, ни без мальчика, как назло, не встретила. Ясно дело, сглазили ее.

Тут и Кургукина вышла из-за шторки с пением псалмов в хитоне с фиолетовыми блестками, а мать все на коробочку эту таращится, головой вертит. Кургузкина это терпела-терпела, да нервы-то тоже не железные.

— Что же это за дела, дамочка? — несколько склочно обратилась она к Белле Юрьевне. — Куда вы, собственно пялиться изволите? Принимаю вас по личной просьбе мадам Виолетты, отменив сауну и солярий, так все же понимать надо! Сглаз на обоих страшенный, венец безбрачия и безденежья какой-то гадиной вполне профессионально наложен, столько обрядов надо проводить дорогостоящих, а она — во все дырки норовит заглянуть, ворона любопытная! Хоть бы дочки постеснялась! Возьмите себя в руки, женщина! Мало ли где какие коробки валяются, во все заглядывать — жизни не хватит. Нет, вы посмотрите на нее! Я надрываюсь, чтобы подключить ее к космическим импульсам, самой ей до климактерического синдрома — рукой подать, можно сказать, последний дюйм доползти остался, а ведь ведет себя, как девочка-припевочка. Срам какой-то!

Устыдилась тут своего недостойного поведения Белла Юрьевна, взяла себя в руки. Послушно все обряды прошла, через плечо поплевалась, щепотки комбикормов вместе с Аллой Рудольфовной по ветру развеяла… Сложные обряды были, если честно, сразу и не упомнить все, что они там до самого вечера проделывали. Так что влетела их общая невезучесть в копеечку. Но при этом у старшей Винкерштейнихи никак из головы та коробочка не выходит. Бывает так — западет в душу вещь, что прямо готов не столько купить, сколько украсть.

Уже расплачиваясь за обряды, не выдержала она все-таки и говорит тихонько ведунье Кургузкиной: «Я, Клавдия Семеновна, извиняюсь, конечно, но не могу ничего с собой поделать, как мне хочется эту коробочку у вас спереть! Какие-то у меня космические ассоциативные связи с нею наметились… Едва сдерживаюсь от некстати накатившей клептомании…»

На это ведунья ей и говорит: «Вообще-то такие позывы во время обрядов — судьбоносное дело, которому противиться никак нельзя. Если бы вы суть космических импульсов постигли и сперли бы коробочку без всяких причитаний, вам бы дешевле обошлось. Судьба, видно ваша такая — этой коробкой владеть. Ведь до вас сотни всяких уродов и лишенцев прошли, никто на коробку такого пристального внимания не обращал. Мне самой она даром не нужна, в ней какая-то ерунда лежит, дома рассмотрите все подробнее. Но раз уж вы спросили, так придется с вас дополнительно пятьсот шестьдесят рублей по прейскуранту взять, иначе эта штука для вас не сработает. Вы чувствуете энергетику этой коробки? Чувствуете? Вот! А никто, кроме вас, ее не ощущал. Так что даже не сомневайтесь. В тетрадочке частного предпринимателя для налоговой за все про все распишитесь, пожалуйста!»

В коробке лежала семечковая шелуха на атласной подушечке. Какая-то сволочь туда семушки щелкала. И ни фига там больше не было, рассматривать абсолютно нечего было, а уж тем более — энергетику ощущать. Пятьсот шестьдесят рублей было жалко до резкой боли в сердце. На внутренней поверхности крышечки золотом вились буковки: «Посадiть в теплый, увлажнънный грунтъ». Понятно было написано, но немного не по-нашему. Рядом на окошке стоял горшок с отростком пальмы. Пальму эту в горшке Белле Юрьевне один гад вместо подарка на день рождение всучил. Пока они вместе с дочкой от сглаза страдали, пальма засохла, естественно. Но, вполне возможно, ее тоже сглазили еще в магазине — кто знает? Короче, Белла Юрьевна в таком расстройстве в этот момент была, что высыпала эту шелуху под пальмочку, остатками утреннего кофе с гущей залила и в ванну пошла. Писец полнейший в душе у нее возник, вот она и решила немного расслабиться.

Из ванной на шум, который было слышно даже под душем, вылетела она в одном полотенце. Рядом с засохшей пальмой уже дочка спросонок таращилась. Из горшка под самый потолок с диким треском лез толстый изумрудный стебель. Там, видно, среди шелухи оставалось одно последнее зернышко, которое прорастало сейчас с неимоверной быстротой. Через минуту на стебле появились лопушистые фикусовые листья, потом возникла мясистая почка, разбухавшая прямо на глазах. Мать с дочкой стояли, полностью завороженные торжеством дикой природы на ихнем окне, от которого с тонким визгом вибрировали стекла. Почка раздулась размерами со средний арбуз, зеленая оболочка на ней пожухла и сползла к ножке, обнажив свернувшийся в бутон белый цветок. Лепестки цветка тут же начали загибаться сворачиваться в трубочку и вдруг разом, как-то судорожно крякнув, расцепились и развалились в разные стороны. Посреди цветка торчал толстый безобразный пестик, окруженный венчиком здоровенных тычинок с фиолетовыми рыльцами. Вокруг стоял свежий запах зеленой тыквы и только что нарезанных огурцов. И посреди этого диковинного цветка, крепко вцепившись в пестик волосатыми лапами, находился вполне созревший абсолютно голый мужик… Когда он пропищал: «Что это за хрень в томате?», мать с дочкой брякнулись в обморок.

Пока лежали в обмороке, матери даже на минуту показалось, что бытие ее вспять повернулось, в те золотые времена огневой непродажной любви, когда она еще Рудольфа своего не выперла. Поскольку он в нетрезвом состоянии так же, как тот голожопый мерзавец, жрать требовал. Матом. Но потом она вспомнила, что все-таки Рудольф был хоть и не косая сажень, но все-таки нормального роста, не пищал всякую хренотень с подоконника, уж лишнего-то на него тут нечего наговаривать.

Ну, когда свалится большое горе, всегда житейские мелочи, домашняя суета помогают как-то держать себя в руках. Вот и мать с трудом, но все-таки взяла себя в руки, собрала чего-то там пожрать новому члену семейства, обмотавшемуся ниже талии лепестком. Тут и дочка опамятовала, вспомнила, как в Барби с Кеном играла еще не так давно, притащила всю мебель, посуду, шмотки от Кена… Дурдом, короче. Кошмар! Расставили они на подоконнике диванчики, торшеры, ванную с зеркалом, унитаз даже поставили, заткнув его ваткой. Мужик этот, облачившись в смокинг, жадно поев у игрушечной барной стойки холодной вареной курицы, тоже успокоился маленько, орать перестал. Потом на диван улегся, повернулся к ним задницей и сделал вид, что заснул.

Дочка с матерью тоже на свой диван сели. Мать вкратце поведала, как такое получиться могло. Хотя в нашей жизни уже ничему удивляться не стоит. Посмотрели со страхом на растение — вдруг там еще чего народится? Но оно, вроде, совсем затихло, даже как будто скукожилось до вполне приемлемых размеров. Сидят они, значит, под этой зеленой бандурой, думу горькую думают.

Мать, конечно, за голову хватается! Вот повезло, так повезло! Все средства на эту Кургузкину ухнули, да еще и в тетрадочке расписались, чтобы такое на окошке наросло!

Потом подумали, что как-то надо назвать животное, негоже ему в смокинге без имени париться. Ростиком новый жилец был ровнехонько с гвоздь-дюймовку, поэтому решили его так и называть — Дюймовкой. Ох, да что там! Прямо глаза бы на такое не смотрели! Дочка мать утешает, конечно.

— Мама! — говорит. — Ты не волнуйся! Глянь, как он мало жрет! Как-нибудь прокормим!

А того эта доченька не вспоминает, как в детстве золотом она мамке котика со двора притащила, так он тоже поначалу мало жрал. Потом так разожрался! А после принялся скакать по ночам, дико орать и бабу просить!.. Пришлось его к бабке ихней в деревню срочно эвакуировать.

Матери опять плохо стало, как она это все вообразила. Да и где же Дюймовке бабу искать, если на коробке было написано, что он и так последний… Тоже, видать, сглазили, бедненького. И на кой же они его тогда проращивали-то?

Вот так и не знаешь, где влипнешь по уши… Вдруг раздается телефонный звонок! Мать испугалась, а дочка, стерва, наоборот обрадовалась, подскакивает к трубке, даже не выслушав, что ей мать сигналит с полотенцем в руках. Но, по всему видно, что проведенные ими у Кургузкиной обряды действовать начинают. До обрядов им ведь вообще никто не звонил, никому они и даром не нужны были.

Мать скачет возле дочки с трубкой телефонной, а та вдруг глаза от матери родной зажмурила, свободное ухо кулаком заткнула и присела возле аппарата на корточки. Поняла тогда мать, что все наставления доченьке родной обосралися в такой решающий душещипательный момент. Махнула рукой, да на кухню курить пошла… Даже не стала подслушивать, чего там ей этот гад лопочет. Все и так ей сразу ясно стало.

— …Алка! Алка! Я уже не могу быть гордым и независимым. Многое осознал, короче. Мотай назад, а? Распишемся, давай, как люди… Алка! На стенку прямо лезу от предчувствия, что тебе сейчас мамочка твоя мозги промывает на мой счет, по потолку хожу! Нет, чтобы ей жить на старости лет припеваючи отдельно от нас, так ей надо в нашу молодую жизнь каждый день влезать и по два часа телефон занимать. Как вспомню, так вздрогну! «Да ты чо? Ой, да чо же это!» Слушай, а давай типа в свадебное путешествие отъедем на байдарках на дикие реки Сибири и даже мобилы с собой не возьмем, а? Нарочно! Целый месяц ведь еще до начала занятий в универе… Алка… Я тебя… Алка… Ты у меня…

Тут этот мужик, конечно, начал дочке разные подлые слова в трубку шептать, при прослушивании которых Алла Рудольфовна почувствовала, что никак не может в данный момент на одной жилплощади с собственной мамой находиться. И что думаете? Схватила свой лаптоп, плейер, сменку белья, да и поперлась посреди ночи к этому подонку, который ее против матери настраивал! Бросила родную мать с этим хмыренышем на подоконнике — расхлебывай, мамаша!

Решила Белла Юрьевна с утра пойти и Кургузкиной морду набить. Даже немного успокоилась, представив, как самоуверенная ведунья будет кровавую юшку за такое надругательство по харе размазывать. Это уж вообще, конечно. Потом она, как водится в подобных ситуациях, стала свою нескладную жизнь вспоминать, вначале в бытие Пупырышкиной, а затем — Винкерштейн. Хоть вешайся, короче. Нет, если и были какие-то надежды до этой ночи у Беллы Юрьевны на снятие сглаза, на кой-чего по мелочи, то тут уж писец так писец! Ничего не скажешь! И без того можно было уверенно констатировать, что от всей ее бабьей жизни этот самый последний дюйм и остался, а тут — такое издевательство. Раньше тоже всякие мужики Белле Юрьевне попадались. Было в них что-то мелкое, было. Но не до такой же степени!..

Уснула она вся в слезах от несправедливости жизненного уклада… И под самое утро снится ей сон. Будто опять она вовсе не мама, а совсем еще дочка. Вышла она в таком беленьком платьице во двор поиграться. В классики прыгает, жизни радуется. Вдруг идет ее мама Пупырышкина откуда-то с сумками и говорит ей: «А я тебе, доченька, подарочек купила!» Обычно в снах всегда так нереалистично события происходят: мамы неожиданно появляются, подарочки ни с того, ни с сего суют. Вот и тут берет она, значит, подарочек без всякого внутреннего подвоха. Вернее, девочка-то лыбится радостно, мамаше «спасибо!» говорит, а умудренная жизненным опытом Белла Юрьевна, которая этот странный сон смотрит, заранее вся подсознанием напрягается. Это понятно, погодка во сне сразу портиться начинает, тучки одна за другой на небосклон набегают, ветерок дует как-то предостерегающе. А соплюшке море по колено! Радостно она раскрывает хорошенькую коробочку, а в ней — на палочке как бы цветочек металлический… Смутно вспоминает Белла Юрьевна, что действительно у нее была такая игрушка в детстве. Там нажимать надо было на палку, цветочек ненадолго раскрывался, а внутри стояла навытяжку маленькая толстая девочка, причем, в майке и трусах, это она помнила точно. Даже фильм мультипликационный она в детстве про эту девочку видела. Что-то про жабу.

И пока Белла Юрьевна боролась с накатившими воспоминаниями, ее внутреннее «я» в белом платьице тоже преспокойно нажимает на рычаг, цветочек раскрывается и перед орущей в ужасе девочкой оказывается голый мужик… Проснулась Белла Юрьевна как раз на злобном писке этого мужика: «Да сколько же тебя звать, мамаша? Хорош дрыхнуть! Ты меня решила голодом уморить, что ли? Куска хлеба пожалела, жлобина?..»

— Давайте расставим все точки над «i», гражданин! — строго сказала, окончательно просыпаясь, Белла Юрьевна. — Во-первых, никакая я вам не мамаша! Во-вторых, если бы вы за ночь сдохли — всем бы разом легче стало! Включая вас самого! Поэтому прошу вас вести себя корректно и вежливо с дамой! Тем более, раз решили подхарчеваться у меня на дармовщинку. Наглость какая-то!

— Ну, хорош-хорош, эксцессы устраивать, мамаша! — примирительно сказал мужик, садясь в розовое кресло-качалку. — Я же тоже не виноват, что все время жутко жрать хочу. До шести утра, как мог, терпел, зацени. Сидел и храп твой слушал, крики эти дикие: «Я не хочу эту коробочку, мама!» К тому же вчера мы так и не успели толком познакомиться. Я думаю, мы — одинаково пострадавшие стороны общей форс-мажорной ситуации, так что тащи, что там у тебя от курицы осталось. Пока жру, подумаю, чем тебе расходы компенсировать, болезная ты моя.

Ну, пожрали они там, что было у Беллы Юрьевны к возвращению дочки наготовлено, обменялись общими впечатлениями по текущему моменту. Из всех впечатлений прошедшего дня пришли они к общему заключению, что, безусловно, морда у Кургузкиной давно кирпича просит. Вполне научно они обосновали для себя картину реального наличия космических импульсов и действительных способностей идиотки Кургузкиной определять собственным извращенным сознанием какие-то жуткие искривления бытия. Почти синхронно вспомнили они ту детскую сказочку про жабу и девочку в майке… Тут Дюймовка даже зарыдал, понимая, что и в мифологии для него никакого выхода из ситуации не предусмотрено, кроме как по норам с кротами и мышками ползать, пока на нем кто не женится из таких же недомерков, тьфу, пока его кто замуж не возьмет. Или наоборот.

— Слушай, я никак не могу жениться до сентября — никак! Ни на мышке, ни на кошке! Я вообще до сентября женат, если меня еще с благоверной без суда разведут.

И выясняется тут страшная ужасная вещь, что буквально до вчерашнего вечера Дюймовка вовсе не был каким-то обсевком рода человеческого, а был вполне нормальным членом общества с паспортом и идентификационным номером. Более того, у него и фамилия была! Тут Дюймовка называет свою фамилию, и Белла Юрьевна просто назад себя падает! И это она еще вчера по бесконечной наивности полагала, что ее сглазили! Так, как сглазили гражданина России, которым еще вчера был Дюймовка — это же вообще бандитизм какой-то!

Долго они молчали, минут сорок… Слов найти подходящих не могли. А потом опять некстати вспомнили ту девочку в цветочке, которая тоже без крылышек появилась, то есть вовсе не принадлежала к роду-племени фей и эльфов изначально. Общими усилиями они доперли, что раз уж эта методика телепортации неугодных членов общества в ботанику и в сказочках отразилась, — она давненько существует и с успехом используется. А сказочки, скорее всего, и сочинялись-то в качестве самооправдательного, утешительного момента. Деток в лес свели с глаз долой — про Ганса с Гретель сказочку для отмазки накатали. Скормили деток людоедам — про Мальчика-с Пальчика набрехали! Все ясно! Ясно, что кому-то та девочка сильно мешала, раз ее в цветочек телепортировали с мышками дружить. И не почувствуй Белла Юрьевна космических импульсов, Дюймовка этот мог бы вообще лет триста в семечке просидеть.

Чтобы не причинять лишней душевной боли постояльцу, хозяйка не сообщила, что кто-то у Кургузкиной все семечки до него вообще того… кердык! Кошмар какой-то!

— Слышь, Белла Юрьевна, а ты кем вкалывала-то, пока по кривой дорожке не пошла? — спросил ее Дюймовка. Но Белла Юрьевна уже привыкла к его манере общения, видя в ней не развязность, а попытку некого покровительства комплексирующего на почве своих новых размеров мужчины. Поэтому она честно сказала, что работает вообще-то лаборанткой на факультете, куда Аллочку удалось на бюджетное отделение пристроить, сейчас она в отпуске. А на жизнь зарабатывает тем, что помогает подруге на телевидении камикадзе подыскивать.

— Кого? — удивился Дюймовка. — Я, правда, давно телик не смотрел, но если бы там такое показывали, мне бы шофер рассказал.

— Неправильно ты все понял, Дюйм! Моя задача была найти баб, готовых над собой разное на экране учудить: волосы в зеленый цвет покрасить и перышками профилировать, а то и вовсе под нуль обчекрыжиться, а после передачи — еще и наврать, что выданные на передаче вещи им насовсем в подарок оставили. В принципе, сидит эта кошелка перед камерой, о жизни своей рассказывает, глазки строит, ей в это время разные уроды на телевидение звонят и уговаривают совместно вечерок провести. Разве плохо? И хотя ей при этом что попало с головой делают, но она же женщина, то есть экспериментатор по натуре! Она восхищается и говорит, что никогда так хорошо себя не ощущала. Ее еще и кормят в рекламируемом кафе, потом вещи дают померять. Она их после передачи снимает, ей платят оговоренную сумму — она отваливает. Любая бы на такое согласилась! Но ведь не знаешь, которая из них вдруг в жлобство впадет и станет из-за чужих шмоток скандалы закатывать. А зачем вещи рекламировать, если потом их задаром в передачах раздавать, верно?

— А ты этих баб-то как находила? Они твои знакомые? — заинтересовался темой Дюймовка.

— Нет, но я их чувствую, всех. Я почему-то заранее знала, кто может нарочно кофточку порвать, кто соседкам трепанет, кто юбку украдет… Пару минут поговорю — и все уже знаю.

— Слушай, так ведь ты же, Белла, талант! Ты знаешь, кто ты? Ты — менеджер по кадрам! Впрочем, должность эта слишком блатная, никто туда тебя не возьмет. Но ведь ты… Ты… Где ты раньше была, Винкерштейн? Как ты думаешь, если бы я к тебе привел свою супругу перед свадьбой, то ты могла бы?..

— Могла бы, — тихо, но твердо сказала Белла Юрьевна. — Но, Паша, такие вещи про дам, какими стервами бы они не были, мужикам обычно не сообщают. У меня мало принципов, но уж от них не отступаю.

— А у меня, признаться, в последнее время вообще никаких принципов не стало. И ничего, живу лучше неко… — хотел похвастать перед Беллой Юрьевной Дюймовка, но резко осекся. — Кстати, сколько время, не подскажешь?

— Да девять скоро, — отозвалась Белла Юрьевна. А потом вспомнила, что Дюйм последний раз жрал в шесть утра и участливо спросила: «Ты кушать хочешь?»

— Я повеситься хочу, если честно, — ответил Дюймовка. — Но на пластмассовом торшере для Барби я вешаться не хочу. Открой мне форточку, я вниз головой кинусь! Ну, что тебе стоит?

Странно, еще три часа назад Белла Юрьевна с удовольствием открыла бы форточку. Или не открыла бы? Ох, она сама бы три часа назад с удовольствием повесилась бы. А сейчас ей было одновременно страшно и интересно, страшно интересно то есть. Перед ней на кукольном унитазе, обхватив кудлатую голову руками, сидел один из самых влиятельных мужчин в городе, член городской Думы, владелец пятизвездочного отеля, бензоколонок, нескольких супермаркетов…

— Давай! Сейчас открою фортку и сигай вниз — так и быть! — провокативно сказала она Дюймовке елейным голосом. — И в самом деле, с какой стати тебе использовать такую космическую везучесть, что тебя в тот же вечер прорастили? Учти, те, кто тебя в семечко телепортировал, только обрадуются!

— Заткнись! Немедленно! Я их загрызу всех! Знать бы только кого! Всех загрызу! — впал в неистовство Дюймовка, катаясь по подоконнику.

— Будешь так орать, я близко к тебе не подойду! — не на шутку испугалась его бешенства Белла Юрьевна.

— Прости… Сейчас два совещания будет… И я начинаю догадываться, что многим мешал, многим… Мне надо быть там! Если бы ты могла меня туда в окошко кинуть… Но как? Тебя же на сто метров к штаб-квартире не подпустят… Как? — скрипел зубками Дюймовка.

Белла Юрьевна поняла, что и мозгов у него стало значительно меньше, поэтому принялась думать сама, как проникнуть в его штаб-квартиру. Потом она решила уборщицей к нему в офис устроиться, она такое в одном сериале по телику видела. Известный был сериал, вполне возможно, что Дюймовке, его шофер тоже рассказывал, поскольку он тут же продиктовал ей телефон менеджера по кадрам. Но в офисе оказалась незанятой лишь должность прачки, да и то, только на два месяца с недельным испытательным сроком.

— Это я такое кидалово придумал, — смущенно признался Дюймовка. — Устроится дура на испытательную неделю, вкалывает, как бобик, а ей через неделю чужой лопатник в карман подсовывают — и под зад ногой без всякой оплаты!

— Ну, ты и сволочь! — откровенно сказала ему Белла Юрьевна, уже начиная жалеть о своем внезапном порыве.

— А то! — порывисто вздохнул Дюймовка.

Белла Юрьевна принялась рыться в гардеробе, отыскивая платье для устройства на работу в штаб-квартиру Дюймовки, преодолевая какое-то тяжелое предчувствие. Даже не предчувствие, а ощущение неприятное. Будто повторяется то, с чем она неоднократно сталкивалась в жизни…

Тут телефон зазвонил. Трубка сказала Алкиным шепотом: «Мама, ты только не волнуйся, я еду дикие реки Сибири осваивать! Мама, ты меня должна понять, он на мне жениться обещал! Я мобилу тайком прихватила, в туалет отпрошусь, опять перезвоню! Пока!»

Совсем тогда наша Белла Юрьевна раскисла. Поняла она, что Алка пошла по ее кривой дорожке. Вот дура-то! Это за месяц до занятий в университете, куда с такими трудами удалось пристроиться! Ну, какой, спрашивается, из этого ее хмыря — Ермак Тимофеич? Господи! Так и села Белла Юрьевна у распахнутого чрева гардероба, где висели такие тряпки, что только под прачку и можно было камуфлироваться…

Зря она и про тот сериал вспомнила, потому что вся эта дурацкая история на глазах превращалась в обычный показательный фарс, каких она по телику смотрела сотни. А что потом?.. Суп с котом! Белла Юрьевна покосилась на Дюйма, прыгающего на тоненьких ножках в мстительном предвкушении неминуемой расплаты с недругами, и подумала, что вряд ли он с ней когда-нибудь после догадается расплатиться. Как никто никогда не догадывался и до него. Вот и ее глупую Аллочку вряд ли этот байдарочник догадается поблагодарить за покорение Сибири.

А сама-то она тоже хороша! Последний дюйм отпуска она собралась в форменном фартуке вкалывать прачкой в офисе какого-то недомерка, раскрывая чьи-то тайны и коварные замыслы! Представив на минутку, как она будет шпионить для этого неврастеника, который еще и придушить кого-нибудь заставит, поджечь или взорвать всех к чертовой матери, Белла Юрьевна в очередной раз ужаснулась собственной простоте и наивности. Потом с непередаваемой моральной усталостью она подумала, что если ему удастся прежним стать, то первой он ее чисто и конкретно оприходует… Не оставит же он в живых ее, видевшую его в таких видах! Господи, какой же дурой надо быть!

Аллу жалко было до слез. При такой мамочке не с кого было брать пример бедной девочке. Другие дочки не позволяют собой помыкать подонкам, которым предложить нечего, кроме дикого брега Иртыша. А во всем мамочка ее виновата! Вот так же носилась с каждым, кто на дороге валялся! И сразу у нее не любовь начиналась, а решение чужих проблем, которых все больше становилось. Ах, у лилипутика ручки — тоньше лютика…! И все при ней себя вели, будто такие же лилипутики, как этот Дюймовка, который бабам даже за стирку подштанников не платил!

Потом она некстати вспомнила, сколько подштанников перестирала поганцу Рудику, потом Славику, потом Леониду Борисовичу… и поняла, что, если срочно не примет душ, то придушит или взорвет к чертовой матери этого гаденыша.

Выйдя из ванной, она спокойно легла на диван, подняв ноги на подлокотник.

— Так ты вообще помогать мне не собираешься, что ли? Ведь совещания уже начались! Ты чо разлеглась тут коровой-то? — в искреннем недоумении спросил ее Дюймовка. — Ты же сама захотела мне помочь, прачкой на неделю устроиться!

— Я передумала, — строго сказала Белла Юрьевна. — От моей жизни действительно остался последний дюйм, поэтому я стану наслаждаться им не в качестве прачки, а в качестве… мм…хотя бы вольной пташки. Поэтому давай договоримся, что впредь каждый будет решать свои проблемы самостоятельно.

Не обращая внимания на голимый мат, доносившийся с подоконника, она повернулась на диване и укрылась пледом с головой.

Как же она любила в детстве те сказки, которые и вспоминала-то нынче с неимоверными трудностями! Все вылетело из головы с этими ее Рудиками-Эдиками, прости Господи. Как все просто было в этих сказках! Помог ты — тебе тут же помогли, да еще и полюбили до гробовой доски… Потом не надо бегать по чужим квартирам на свиданки с чужими мужьями, не надо сглазы снимать и о дочке, сбежавшей от жизни такой, переживать… Все вранье, все! Боже, какое циничное вранье! Но, поглядев на нахохлившегося на подоконнике Дюйма, Белла Юрьевна опять ощутила острый приступ жалости. Она встала и пошла на кухню готовить второй завтрак себе и постояльцу.

За едой решили прийти к компромиссу. Решили в налаживающихся взаимоотношениях не скатываться к пошлятине отечественных сериалов. Не молоденькие уже. Решили, что прогуляться перед офисом с моционом будет полезно для решения общих проблем. А потом решили, что Дюймовка должен теперь всячески развлекать Беллу Юрьевну за кормежку. Поэтому на вечер наметили купание в его новой ванне с игрушечными шампунями и зеркалом с ящичками. За это Белла Юрьевна даже пообещала Дюйму совершенно бесплатно постирать подштанники.

Лучшей точки обзора бывших владений, кроме как в роскошном декольте Беллы Юрьевны и придумать нельзя было. Поэтому оба долго веселились, устраиваясь относительно друг друга удобнее.

К штаб-квартире Белла Юрьевна отправилась в приподнятом настроении, практически избавленная от сглазов и комплексов прошлого. За серебряную цепочку, чтобы не утонуть в лифе, осторожно придерживался лапками Дюймовка и рассказывал ей разные смешные случаи про мужей, которые некстати возвращались из командировок.

Белла Юрьевна остановилась напротив главного входа в помпезное здание, которое совсем недавно было детским садом «Белочка». Совещание закончилось, строгая публика, оживленно переговариваясь, чинно, по-хозяйски выходила из офиса, ожидая маневрирующий транспорт. Дюймовка даже неосторожно высунулся по пояс из декольте. Чувствовалось, что раньше он тоже любил такие моменты. Так же стоял он на первой ступеньке лестницы, любовно поглаживая перила из лакированного французского ореха, провожая радушным хозяином всех тех, кто, похоже, вовсе не грустил нынче, отправив его в мир сказок и преданий. Но… но теперь на первой ступеньке лестницы стоял Павел Миронович Сбруев — его правая рука, человек, который был обязан ему буквально тем, что вообще жил еще на свете. Сбруев не только провожал всех с точно таким же самодовольством, которым еще вчера лучился Дюймовка, но и явно кого-то высматривал.

Засовывая Дюйма поглубже, Белла Юрьевна отлично понимала все накатившие на него эмоции. Но с удовольствием человека, который привык наслаждаться роскошью все зависимости от того, кто за нее заплатил, она жадно рассматривала заграничные машины и строгие стильные костюмы мужчин. Вдруг она заметила в углу дворика, огражденного кованной чугунной решеткой, машину, возле которой стояла чем-то знакомая ей женщина.

— Это кто? — тихо спросила она Дюйма.

— Моя жена, — ответил он ей, глядя, как Сбруев радостно подбегает к его благоверной и целует ее в щеку, особо не скрываясь от холопствующего контингента.

— А знаешь, я ее вчера у Кургузихи видела! Точно! В этой самой машине! — подвела итоги расследования Белла.

Всю обратную дорогу Дюйм сидел, не высовываясь, полностью отдавшись эмоциям.

— Вот сука! И Сбруев — сука! Но Светка-то, Светка какая с-сука! — шипел он, сидя на косточках бюстгалтера, щекоча горячечным, воспаленным дыханием пышную грудь мадам Винкерштейн.

— Прекрати немедленно! Ты мне весь бюстгальтер слюнями забрызгал! — ежилась от щекотки Белла Юрьевна. Из глубины души у нее поднимался едва сдерживаемый смешок. Она старалась не вспоминать, как хозяин только что виденного ею великолепия появился в ее доме с пестиками и тычинками, как он опасливо пристраивался к розовому унитазу, а давеча грязно ругался в недрах ее нижнего белья.

По правде сказать, всех гостей бывшего Дюймовкиного кукольного домика она почему-то навязчиво представляла на территории своего подоконника, с их машинками, шоферами, их игрушечной любовью и страстями-недомерками… Она никак не могла понять, что же такого в них… ненастоящего? Точно! Детский сад «Белочка» слепо пробиваясь сквозь дополнительный этаж, лепнину, помпезные колонны и мансарду с тарелками мобильной связи, окрашивал деловитую суету бывшего скромного дворика устойчивыми ассоциациями с уютом давно забытых детских игр в дочки матери…

Как ни упоительны были бы все будущие вечера, посвященные омовениям маленькой живой игрушки, как ни соответствовали они, оказывается, всем внутренним ее стремлениям, но все же в глубине души Белла Юрьевна понимала, что с этим безобразием надо заканчивать.

— Знаешь, к кому бы я пошла в прачки, дорогой? — спросила Белла Юрьевна, осторожно натирая игрушечной мочалкой спинку разнежившегося Дюйма. — К Кургузкиной! Что-то там у нее нечисто! А сама она — склочная сварливая бабенка. Она все обряды без чувства, по бумажкам зачитывала, причем, с ошибками. Наверно, мама у нее действительно была какой-то важной фигурой в этих делах, а Кургузкина все механически воспроизводит. И если даже механическое воспроизведение такие последствия имеет, то я представляю, сколько всего можно устроить, постигнув суть космических импульсов!

— Я бы постиг, если бы ты бумажки у Кургузкиной сперла! — хвастливо заметил Дюйм, с удовольствием плещась в водичке.

— Ты? Не смеши меня! Ты на себя в зеркало посмотри! У себя-то под носом ничего не постиг! Для таких дел, знаешь, какая мощная интуиция требуется?..

И полностью отдавшись во власть своей интуиции, перебирая в уме обрывки устойчивых ассоциаций, Белла Юрьевна стала вслух рассуждать, что листочкам Кургузкиной должен быть какой-то мощный противовес, иначе ее мамаша давно бы всех со свету сжила. Перед глазами опять встал кукольный дворик Дюймовкиного офиса, и сами собой вдруг вспомнились вереницы сказочных историй… Интуиция тут же просигналила Белле Юрьевне, что раз в сказках описываются аналогичные ситуации, то где-то в них же и ответ должен незаметно проскочить, — как, собственно, к нормальному течению жизни из этой хрени возвращаться. Выход со скоропалительной женитьбой недомерков в окружении благодарных ласточек, эльфов и гномов Белла откинула сразу же, как тупиковый вариант. Это однозначно заявила ее интуиция, побывавшая вместе с самой Беллой замужем неоднократно. Тут Белла Юрьевна вдруг вспоминает про ящик на антресолях с детскими книжками Аллы! Причем, она вдруг догадывается, что надо искать только сказки, изложенные дамами-писательницами, уж они-то не станут врать бедным деткам про удачные замужества! Мать честная! Вот так читаешь сказочку про Липанюшку, а потом убеждаешься, что все изложенное там — чистая правда! Только вот доходит это почему-то тогда, когда уже поздно бывает…

Ладно, что она все же обернулась от горки книжек, внезапно вспомнив про Липанюшку, который, судя по правдивой безыскусной сказочке, помогал своему папику карманы проезжих лохов чистить… Голый по пояс Дюйм прыгал по клавиатуре старенького компьютера Аллы, мстительно пытаясь очистить счета жены Светланы и Сбруева посредством системы банковских электронных подписей и индивидуальных шифров…

— Что ты делаешь, гаденыш? — в истерике спросила его Белла, вырубая компьютер. — Ты понимаешь, что они ко мне придут? Ты — вне закона в таком виде! Ты это осознаешь? Удивляюсь я, как с такими птичьими мозгами люди лезут экономику страны захватывать, честное слово! Немедленно отправляйся спать!

Гуси-лебеди, стащившие у сестренки братца-лилипутика, были явно ни при чем, но, как подсказывала интуиция, где-то становилось все теплее и теплее… Точно! Все подробненько одна достойная дама описала, как некого малолетнего подонка за все, что он в детских садиках откалывал, тоже превратили посредством космических завихрений в такого же обсоса. Потом его, правда, гуси-лебеди унесли на край света, где ему, собственно, и было место. На фоне увлекательного повествования писательница достоверно выявила малопривлекательный моральный облик всех этих дюймов, их эгоизм и крайнюю жестокость. Однако описываемый ею мелкашка все же нашел в себе силы к духовному росту, потому она в самом конце дала подробные рекомендации по его возвращению в русло нормального бытия.

Белла Юрьевна внимательно посмотрела на Дюймовку, в бешенстве опрокидывавшего мебель на подоконнике и размазывавшего содержимое унитаза по оконному стеклу, и горько вздохнула. Перспективы на его моральное перевоспитание были самыми незначительными. Тут она опять вспомнила, какой идиоткой была раньше, полагая, что сможет когда-либо перевоспитать Рудиков-Эдиков… Потом она всплакнула об Аллочке, которую жрет мошкара где-то в Сибири… Нет! Одной ей никак не справиться, никак! Одна голова хорошо, а полторы — много лучше.

Не обращая внимания на предостерегающие вопли Дюймовки, Белла Юрьевна в отчаянии крикнула в телефонную трубку: «Короче, Милка! Если сейчас же не приедешь, я повешусь, а в записке напишу, что это ты во всем виновата!» и отключила телефон…

— Слушай, Белла, меняй ты срочно эту фамилию! — в отчаянии говорила Милка, та самая подруга с телевидения, которой Белла Юрьевна подыскивала камикадзе. У самой Милки фамилия была нормальная — Самохрина, поэтому она всегда знала, что если сама о себе не позаботится, то хрен кто о ней подумает.

— Когда ты раньше была Пупырышкиной, все смеялись, да! Это было прикольно! Помнишь, как Герман Кравченко орал: «У меня прямо пупырышки по всему телу от этой Пупырышкиной!»? Но я всегда знала, чего от тебя ожидать! А ведь такое — только с Винкерштейнихой может случиться, ты себе в этом отчет отдаешь? Прекратите хулиганить, молодой человек! Иначе я вам сейчас этот унитаз на голову надену! Я вам не Винкерштейн какая-нибудь! — заорала Милка, выведенная из равновесия новыми демонстрациями протеста разошедшегося Дюйма. — Я вас самого возле этой ванны со сломанным зеркалом всему городу продемонстрирую! Пускай все знают, какие уроды у нас в Думе сидят и законотворчеством занимаются!

Пролистав сказку про чудесные превращения в недомерков и обратно, Самохрина долго думала, молча приканчивая банку оливок. Белла Юрьевна давно знала эту слабость в подруге, поэтому всегда держала оливки, как неприкосновенный запас на случай неожиданного мозгового штурма.

— Не знаю, что он с нами сделает, если его прямо сейчас нормальный вид вернуть. Это же форменный отморозок по натуре! — сказала, наконец, прожевавшись, Милка. — Ты хоть понимаешь, что меня тоже здесь по полной программе подставила? Поэтому все потом делим пополам, договариваемся на берегу! Знаю я вас, Винкерштейнов! Хотя, чем в такой ситуации можно поживиться?..

Чтобы не подслушал некстати притихший Дюймовка, подруги шепотом договорились не торопить события, но, на всякий случай, предпринять все меры к его немедленной эвакуации в реальность, данную нам в ощущении.

— Понимаешь, у нас вчера уже на телевидении сняли два ролика, — рассказывала Милка. — Один — на берегу речки Карлутка, куда этот хмырь, якобы, отправился купаться без охраны в нетрезвом состоянии. Там на диком пляже выложили его шмотки, включая портмоне, мобильник и записную телефонную книжку. Ну, будто бы он утонул безвременно. Мне это по секрету оператор по фамилии Крюков рассказывал. А панорамой он дал берега Карлутки и ментовскую бригаду, которая баграми в реку тыкала. Потом они с ментами раков наловили, сварили их и сожрали под водку, которую им как раз Сбруев на время следственных мероприятий презентовал. Но почему-то ролик вечером не пошел. Хотя, вполне возможно, что так все водкой ужрались, что и забыли про этого терпилу. А вот куда вторая бригада ездила — не знаю! Они вообще до сих пор не вернулись! Мне жена оператора той бригады звонила и обещала патлы на кривой пробор вычесать. А я, как ты понимаешь, совершенно не в курсах! Да у нас с тем оператором если что и было — то давно уже все быльем поросло.

— Милка, ты же видишь, какая здесь тонкость, — шептала ей в ответ Белла. — Кто-то должен публично заявить, что готов поменяться с этим подонком местами. Вот тут гусенок по глупости брякнул коротышке Нильсу, что хочет быть на его месте, а тот сразу же воспользовался ситуацией! Я сейчас эти заклинания запомню и книжку спрячу на место. Я уверена, что Дюймовка книжек вообще не читал. Поэтому нельзя, чтобы она ему в руки теперь попалась. Иначе чего скажешь по неосторожности в сердцах, а он, уверена, тут же сподличает.

— Знаешь, Белла, такие слова обычно разные ораторы на панихидах говорят! Когда абсолютно уверены, что вот как раз с покойником никто местами уже не поменяет. «Это я должен быть на твоем месте! Такие люди должны жить вечно!» — отвечала ей свистящим шепотом Милка. — Мне кажется, вторая бригада отправилась тайные лежбища этого крошки Цахеса проверять, чтобы точно удостовериться. Но по такому общественному деятелю они все равно должны панихиду устроить. А раз там у всех будет рыло в пушку, то непременно кто-то из внутренней неловкости что-то подобное сказать должен. Наверно. Хотя еще сутки назад многие с ним хотели бы местами поменяться, что, собственно, и устроили с помощью магических записочек старухи Кургузкиной. Вряд ли они осознают, что на самом деле с ним произошло. Ты же сама понимаешь, что этого даже молодая Кургузкина не соображала, раз спокойно те семечки из коробка щелкала…

— Я даже думать про такое боюсь! — с жаром зашептала ей Белла. — Хотя она с меня за какой-то сглаз столько взяла, что думаю, никого из порядочных обычных людей она в семечки не перекидывала. Нас ведь сама знаешь кто — забесплатно глазит. А Кургузиха со Светкой еще ведь и о проценте с имущества договаривались…

И тут обе вспомнили про некоторые необъяснимые случаи пропаж видных общественных деятелей в их городе, когда, кроме одежды, даже обгоревших трупов в лесополосе не находили. Они, не сговариваясь, посмотрели на Дюймовку, свернувшегося калачиком на большой кукольной кроватке, и одновременно подумали, что, наверно, не совсем он пропащий тип, раз именно на нем остановилась эта кровавая карусель…

Утром, позавтракав, засунув отчаянно сопротивлявшегося Дюймовку в ридикюль Милки, отправились втроем прямиком на телевидение. Беллу пропустили без вопросов, поскольку она давно считалась почти штатным членом Милкиной съемочной группы. В эфире уже вовсю шел ролик, отснятый на берегу Карлутки.

Второй оператор, панибратски облапив Милку в темном коридоре, рассказал, что и метра пленки не отснял, хотя до утра вместе с самим Сбруевым они объездили все бани с интимным массажем, все загородные дома его начальника, все торговые точки, бензоколонки и промышленные предприятия. Даже в туалете городской Думы побывали. По следу их вел шофер, который проверил все маршруты своего начальника за последние три месяца. Сбруев пояснил их руководству, что как бы тайком готовит разоблачительный, сенсационный материал, в котором человек, похожий на депутата городской Думы, откалывает такие номера, что у всех шарики за ролики заедут. А тут штаны этого депутата у реки обнаружили… Короче, день и ночь у самого оператора прошли в таких разъездах, что родная жена теперь до самой смерти ему не поверит.

Милка многозначительно подмигнула Белле, которая и сама уже поняла, что Дюймовке, куда ни кинь, всюду клин получался. Если бы его не убрала Кургузкина, его бы все равно убрал Сбруев. Все уже решено было с ним заранее. Они зашли в туалет, открыли сумочку, чтобы Дюймик подышал немного свежим воздухом. Он сидел на Милкиной пудренице в соплях и слезах, бормоча, что даже не знает, где ему теперь лучше находиться: заснятым в бане с массажем, в ридикюле или в речке Карлутке.

Но рыдать дальше было некогда, Милка припудрилась и побежала охмурять начальника, чтобы на гражданскую панихиду по такому выдающемуся члену общества послали их с Беллой, а не подлую их конкурентку по фамилии Сорвиголовкина…

До панихиды оставалось еще немного времени, поэтому Милка завела Беллу в макетную мастерскую на минутку.

— Посмотри, Белла, тебе это понравится! Такое — только на телевидении увидеть можно! У нас мастер есть классный! Просто руки золотые! — тараторила она на ходу. — Комитет по Государственному имуществу заказал ему сделать макет центральной части города, ты просто с копыт рухнешь, когда увидишь! Только он сделал все по-старому, как раньше было, в генплане. Они посмотрели и отказались почему-то. Но это так здорово! Вот бы нам такой, ну, когда мы в садик еще ходили!

Перед ошеломленной Беллой на сравнительно небольшом пятачке располагалась уменьшенная копия их города. Не совсем маленькая, а с домиками в полтора метра высотой, по улицам можно даже было ходить на цыпочках… Это был город ее детства, она помнила здесь каждую улочку. Магазин школьных принадлежностей и старая булочная были на своих местах, там не менялись вечно вывески и хозяева. Вот старый гастроном, к которому никто еще не пристроил курятников торговых палаток и закусочных, вырубая деревья и уничтожая цветники. Вот старый цирк, который еще не снесли, еще не нагородили вместо него ужасный развлекательный комплекс, похожий на вавилонскую башню и соты диких пчел одновременно, чтобы отмыть бюджетные средства… Еще нет огромных уродливых зданий внебюджетных фондов, неприличного по роскоши дворца Главы Администрации… Как же хорошо, оказывается, было раньше в этом городе!

— Мы хотели выставить это в парке, чтобы хоть дети посмотрели, как мы тут раньше жили, но… сама понимаешь. Наша нынешняя публика пива нажрется и все обосыт, детей не стесняясь, — удрученно сказала за спиной Беллы Милка. — Так жалко Васютина, он столько своих средств в этот макет вложил! Но красота, правда? Все наши сотрудники потихоньку сюда детей водят смотреть. Посмотри, там даже в домах квартиры есть! Вот бы сюда таких маленьких Дюймов… того?

— Чего — «того»? — иступлено заорал из ее сумки Дюймовка. — Вот ведь две калоши старые! Им в обед — пятьдесят лет, а они все еще в куколок играть тянутся! Хорош трепаться! Идем, куда идти собирались!..

Белла с неохотой пошла вслед за сумрачной Милкой, помимо воли оглядываясь на чудесный городок. Увидев мощный рубильник на постаменте, она сообразила, что Васютин даже продумал энергоснабжение крошечного мегаполиса, и по вечерам во всем их городе зажигаются огоньки…

Перед панихидой еще пришлось долго упрашивать заведующую одного ритуального бутика, название которого пообещали дать в репортаже, чтобы она не жмотилась и дала на похорона им с Милкой пару траурных туалетов. Кое-как выпросили, короче. Поклялись, что про гостей соврут, будто вся собравшаяся чистая публика только в том бутике и наряжается по случаю. В городе как раз начинались разборки с двумя автозаправками, так что клиент должен был клюнуть. Без этого никак.

Ну, затесались, значит, в толпу провожающих. Дюймовка категорически воспротивился сидеть на собственных похоронах в ридикюле, поэтому Белла посадила его между двумя черными розочками на своей огромной шляпе с вуалью. Черный смокинг Кена сливался с прочей растительностью из черного атласа, так что, когда он ряху за лепестки засовывал, его и не видно было вовсе.

Милка, на всякий случай, еще и диктофон взяла, камеру запасную, Белла микрофон выставила, чтобы не пропустить невзначай неосторожного словечка. Однако удивительно, что панихида проходила как-то неуверенно, скомкано, народ чувствовал себя явно не в своей тарелке. Ладно, что на окнах висели темные шторы, света было мало. А в трепетном сиянии свеч никто не видел, как Дюймовка бегал по шляпе вокруг тульи, коршуном высматривая реакцию каждого своего бывшего сотрудника, всех высоких руководящих лиц, почтивших своим присутствием это странное мероприятие. Он жадно ловил шепоток сомневающихся в правомерности происходящего: «Говорят, тело ведь так и не нашли… Говорят, вовсе не там искали… Говорят не панихиду готовили, а разоблачение, самого только нигде найти не смогли… Вот явится он, даст им прикурить… Это точно! Сам всех похоронит!»

На первой скамье сидела Светлана почти в таком же туалете, как у них с Милкой, только без диких черных бутоньерок на шляпе. Да и сам туалет у нее выглядел значительно строже и элегантнее. Рядом с ней сидел, естественно, Сбруев. Вообще Дюймовку, прежде всего, интересовала реакция всех разместившихся на скамьях в центре, поэтому он даже тихонько подполз к самому краю шляпного поля. Но все они сидели прямо, молча, будто воды в рот набрали. Скорбели — и все! По ним было видно, что никто колоться перед присутствующими не собирается, не говоря уж о ожидаемых наивной Милой всплесках чувств. Насмотрелась, видать, с этими репортажами на эмоциональные похороны жертв бандитских разборок: «Братан! Братан! Спи спокойно! Вместо тебя должен быть я! Не зарывайте братана! Я сам щас с ним лягу! Держите меня, братаны! Такого орла загубили суки!»

— Пошли отсюда! — прошипела Милка. — Ни хрена никто с ним не желает участью меняться!

Белла и сама видела, что все собравшиеся всерьез нацелились жить вечно, поэтому, осторожно снимая Дюймовку со шляпы, принялась мысленно уговаривать себя как-то примириться, что последний дюйм своей жизни ей выпало несчастье провести с этим заморышем. Ну, что же… И похуже бывало.

Мила обещала позвонить с утра, ей надо было срочно вернуть шмотки и монтировать репортаж в вечерний выпуск новостей. Дюйм и Белла опять остались одни. Дюйм покорно взял кукольное ведерко с водой и тряпку, выставленные Беллой на подоконник, и принялся наводить порядок в отведенном ему помещении. Белла так устала стоять на этой дурацкой панихиде в проходе, в духоте, в тесном траурном платье, что даже в душ не пошла. Просто упала на диван и уснула…

…И опять снится ей сон. Будто опять она такая же хорошенькая девочка. Приходит она, значит, в садик, а там все дети радуются счастью, ну, прямо как она сама в прошлом сне, когда ее там мама подарочком наградила.

С некоторой опаской входит маленькая Белла Юрьевна в свою группу, а там… там такое, что даже взрослая Белла Юрьевна подсознанием приходит в неописуемый восторг! Там не просто кукольный трехэтажный домик Барби, который у нее Алка просила маленькой, а у нее ни разу на такой домик денег не было — там целый кукольный город! Потом она смотрит, что все мальчики и девочки из их группы постоят-постоят возле чуда небывалого, да и в сторонку отходят поскучневшие. Кто мишку с оторванной лапой возьмет и сам за него басом разговаривать начинает, кто с самосвалом без колес тоже самостоятельно гудит изо всех сил и бегает наперегонки с владельцем деревянной лошадки… Никто почему-то не играет в сказочный городок. Подходит Белла поближе сквозь редеющую стайку детишек, и совсем ей непонятно становится, как можно такое диво дивное пропустить! В городке ходят самые настоящие люди, только крошечные! В машинках ездят, перед работающими светофорами останавливаются, а машинки бибикают по-настоящему!

Приглядывается Белла к городку, а это же их город! И по его улицам даже можно ходить на цыпочках! Она оглядывается на детей, но все заняты уже своими делами и даже не собираются затевать какие-то игры с крошечными дюймами, снующими в городке.

Да, все дома знакомые! Только… Смотрит Белла Юрьевна, а во сне-то уже поправочка сделана на современность в соответствии с реестрами собственности на бывшее государственное имущество…

Вот здесь должен был стоять детский клуб, куда они всей группой еще вчера ходили на сказку про царя Салтана. Его уже, конечно, нет. Он снесен, а вместо него домик для элитных дюймов выстроен. Уже металлическим заборчиком все обнесено, охрана поставлена, уже и ток электрический по заборчику пущен. А вот их детский сад «Белочка», разукрашенный колоннами, мансардами и тарелками мобильной связи, будто пряничный домик. Но во дворе, на месте их бывшей площадки крошечные дюймы делят акции и сферы влияния. Никак с ними не поиграешь, — видно, что некогда им очень. А вот сюда они с мамой ходили, когда у нее ушки болели, здесь детская поликлиника была… Была, да сплыла. Среди магазинов, расположившихся в бывшей поликлинике, Белла увидела знакомый бутик «У последней черты», в котором они с Милкой брали на время траурные шмотки… Все дюймы постоянно смотрели на часы с таким озабоченным и сосредоточенным выражением лица, что было непонятно, как можно взять двумя пальчиками эту безукоризненно одетую куколку и оторвать от важных разговоров в Думе, в бюджетном комитете, на корпоративной вечеринке… Они вели замкнутую исключительно на себе жизнь, захватывая все новые улицы.

Потом Белла стала искать глазами хоть каких-то маленьких дюймиков или хотя бы не таких важных дюймов. Но их почему-то нигде не было. Но ведь должны же быть и они! Однако перед нею кипело подобие жизни, в которой не было места никому, кроме серьезных, полностью погруженных в собственные проблемы дюймов… И скука от этой непрошибаемой серьезности, наложив крошечную складку на переносице девочки, будто мячиком оттолкнула ее маленьких человечков, упорно не принимавших никого посторонних в свои отработанные до тонкостей игры. Белла помчалась к стеллажу с игрушками, на котором оставалась только плюшевая псинка без хвостика. И девочка радостно прижала ее к груди, потому что поняла, что так тревожило ее в страшном кукольном городе — там не было ни птичек, ни собачек, ни кошечек!… Заглядывая в пуговичные глазки, она легко представила, что собачка без хвостика — живая! И стала разговаривать с ней, отвечая за нее тоненьким писклявым голоском, до самого завтрака…

Проснулась Белла в испарине, надсадно звонил телефон. Мельком взглянув на подоконник, она с оторопью увидела, что Дюймовки там нет.

— Кто это? Але! Кто это? — закричала Белла в телефонную трубку. Но трубка молчала, и после всего увиденного во сне, Белле стало страшно. Она положила трубку на место и почувствовала, будто сама сползает по тулье траурной шляпы туда, где нет места играм, мышкам и смешным сказкам про маленьких человечков…

Ну, конечно… компьютер был включен, а входную дверь уже осторожно снимали с петель…

— Женщина, вам лучше все сразу все сказать, не дожидаясь, когда Светлана Олеговна приедут, — вежливо сказал ей молодой человек в строгом двубортном костюме, когда Беллу выгрузили из мешка. Ошеломленная, ничего не понимающая спросонок Белла таращилась на высокие мрачные стены помещения без окон.

— А что случилось-то? — осмелилась пропищать она и даже не узнала свой собственный голос. Можно было подумать, будто она еще в своем сне продолжает пищать за собачку без хвостика.

— А это мы у вас полюбопытствовать желаем, — все еще терпеливо ответил молодой человек. — Что, собственно, за непонятки вы решили устроить нам со своего компьютера? Вы полагаете, мы в заявление в милицию подадим? Будем долго ждать, пока на нас внимание обратят, да? В общей очереди?

Молодой человек подошел к столику, который Белла видела в фильмах про гестаповцев, приподнял салфеточку и принялся задумчиво изучать щипцы и клещи, лежавшие на столике. «Мне нужны такие вещи: молоток, тиски и клещи!» — совершенно некстати пронеслось в пустой голове Беллы обрывком давешнего сна про детство.

— Бобруйко! Светлана Олеговна звонят! Оне спрашивают, самого-то нашли? — раздался голос из коридора.

— Нет, Сивцов! Его там нигде не было! — прокричал молодой человек в зарешеченное дверное окошечко. — Слушай, подойти-то не судьба? Что же ты мне план допроса ломаешь? Эта Кошелка Ивановна и знать не должна была, что мы покойника нашего пока не обнаружили.

— Да некогда мне! А мобильный из подвала не ловит, вот я и ору. Тоже ведь не нанимался с площадки в подвал орать. Сколько раз просил самого наладить в подвале селекторную связь, так все руки у него не доходили… — под конец ворчание Сивцова стало вовсе неслышным, очевидно, он поднялся на этаж выше.

— Ну, вот видите, вы уже начинаете понимать, что, собственно, происходит. По глазам вижу, — миролюбиво обратился к Белле Бобруйко. — Да я вас сегодня видел! Вы были на панихиде! У меня память на лица профессиональная.

Он зажмурился, прокручивая мысленную изобразительную картинку панихиды назад, вдруг его лицо дернулось, он открыл глаза и сказал: «Вы были вместе с тележурналисткой Самохриной! Вот оно что! Что же, раз допрос у нас нынче не сложился, придется перенести его на более позднее время. Думаю, что на очной ставке со своей подружкой вы станете более сговорчивой.»

Услыхав про Милку, Белла и без очной ставки стала сговорчивой.

— Не надо Самохрину сюда приплетать, она совершенно не в курсе! А ведь в таком деле лишняя огласка и вам ни к чему! Поедемте ко мне домой, я покажу, где он скрывается. Я сама-то вообще ничего не знаю, я ни в чем не виновата!..

— Да-да, «у меня в кармане вата, я ни в чем не виновата!» Все так говорят. К вам съездить мы и без вас можем, зачем вам суетиться так до приезда Светланы Олеговны? — задумчиво произнес Бобруйко, испытующе глядя на Беллу.

— Вы сами его не найдете! — с отчаянием сказала Белла.

— А вы нам скажете, где его искать, мы его и найдем. Ноу проблемс! — рассудительно ответил ей Бобруйко.

— Я сама не уверена, мне поискать надо и… — прошептала Белла.

— И?.. — громко переспросил Бобруйко.

— Мне страшно у вас здесь оставаться, — с отчаянием сказала Белла. — Вам ведь не я, а он нужен.

— Он — нужен, безусловно. А вы — уж точно не нужны, — подтвердил ее слова Бобруйко, но с таким жестким подтекстом, что у Беллы Юрьевны подогнулись колени.

Белла понимала всю бессмысленность каких-то рассказов и пояснений этому рациональному подтянутому человеку о том, что бывший его хозяин стал гномиком, что он, сволочь, где-то прячется у нее в квартире, сделав им какую-то пакость на компьютере. Она лишь твердила, что ей надо самой удостовериться, ей надо самой, самой…

Посоветовавшись с кем-то наверху, Бобруйко вернулся и сообщил, что пара часов у них есть в запасе. Поэтому он решил пойти навстречу Белле Юрьевне, которую все же перед поездкой заковали в наручники. Они поднялись из подвала прямо во внутренний двор, и Белла узнала старый черный вход в бывший садик «Белочка», куда раньше на старой лошади подвозили фляги с молоком и мешки с крупами. А они тогда смотрели на лошадку вон из той группы… Белла подняла голову и увидела женский силуэт в освещенном пластиковом окне.

Дверь так же осторожно приподняли на петлях, расхлябанный замок жалобно крякнул. Первой в квартиру вошла Белла, машинально потянувшись рукой к выключателю. Свет пришлось зажигать двумя скованными руками. Вслед за нею вошли три мужчины. Один остался у дверей караульщиком, а Бобруйко с пожилым мужчиной с военной выправкой прошли за ней в гостиную. Белла окинула взглядом комнату и поняла, что Дюймовка до их прихода, пока она парилась в его казематах, очевидно, спокойно дрых на кукольной кроватке. Одеялко было скинуто, простыни смяты, и подрагивавшая дверца кукольного шифоньера свидетельствовала, что подонок скрылся именно там. Хорошо! Очень хорошо!

Белла, делая вид, что пытается в ходе розыскных мероприятий заглянуть в нишу между подлокотником дивана и стеной, сделала несколько шагов к точке, которую еще дорогой определила для себя наиболее безопасной, и вполголоса сказала слова заклинания, вычитанные утром в Алкиной книжке…

Все поплыло перед глазами, завертелось, но она знала, что терять сознание сейчас никак нельзя, выбравшись из-под платья и наручников, упавших за диван, она быстро пролезла под отошедшую обивку дивана в крохотную нишу, где когда-то еще Рудольф прятал от нее свои заначки. Только устроившись в пыльном душном сентипоне, она ужаснулась тому, что натворила.

— Слышь, Бобруйко, а куда хозяйка-то делась? — упавшим голосом спросил Сивцов, отодвигая диван и тыча огромной волосатой лапой в скомканное платье, развалившиеся туфли, приподнимая двумя страшными жирными пальцами бюстгальтер… Но Бобруйко ему ничего не ответил. Сивцов поглядел в ту сторону, куда, открыв рот, не мигая, смотрел Бобруйко, и тоже замолчал. На подоконнике сидел их бывший хозяин, панихиду вечной памяти которого они только сегодня прослушали с большим интересом. Он был абсолютно голым с розовой дверцей кукольного шифоньера на голове. Нервы у мужчин были, очевидно, закаленными, своего хозяина они раньше, чувствуется, и не в таких видах видали, поэтому почти не удивились его внезапному появлению. Некоторое время все трое молчали, пока от караульщика у дверей не раздался тихий окрик: «Бобруйко, Сивцов! Что там у вас?»

— У нас ничего особенного, отвянь! — скомандовал ему Бобруйко.

— Ну, Бобруйко, на кого ты теперь работаешь? — угрожающе рыкнул Дюймовка. Внимательно прислушивавшаяся к происходящему Белла, привыкнув раньше к писку гномика, впервые поняла, что тот может нагнать страху одним только голосом.

— Не давите на меня, Павел Сергеевич! — твердо ответил ему Бобруйко. — Я соображаю, возможно ли аннулировать акты о вашей смерти. Наверно, было бы гораздо удобнее, если вас через некоторое время ниже по течению в Карлутке нашли. Для вас удобнее. А сейчас я подумаю, как будет удобнее для нас, минутку!

Все терпеливо подождали минутку. И действительно, просчитав мысленно все варианты, Бобруйко открыл глаза и произнес: «Я теперь работаю на Светлану Олеговну! Она нас второй раз сюда послала, отдав вполне внятные указания по вашей ликвидации и зачистке жилплощади. А вам нынче, после того, как все руководство области сегодня присутствовало на вашей панихиде совместно с представителями Федерального правительства на местах, и оживать-то, извините как-то неприлично! Я думаю, вам теперь очень сложно оживать будет!»

— Понимаю, что сложно, но ведь ничего невозможного нет! — без всякой озабоченности разными сложностями хохотнул Дюймовка. — И что мне эти представители правительства? Можно подумать, я не знаю, сколько они стоят. Щас я грузиться начну, что какая-нибудь козявка областная о моей панихиде подумает! Ты мне лучше скажи, когда это ты успел со Светкой и Сбруевым скурлыкаться? Я тебя, шкура кагэбешная, на чистую воду выведу, сомневаться не моги!

— Что вы, собственно, из себя воображаете? — с некоторым раздражением ответил Бобруйко. — Я — серьезный человек, и работаю — на серьезных людей! Бани-сауны понять еще могу, певичек и гувернанток я тоже могу понять и простить по-человечески. Но когда серьезный человек от серьезных денег уходит среди ночи как Лев Толстой — на такое мои понятия с трудом натягиваются. Когда этот человек вдобавок серьезные деньги переводит псу под хвост, когда он оживает после собственной панихиды и сидит с голой жопой на чужом подоконнике, то я понимаю, что этому человеку пришла пора, как говорится…

— Угу. В обличительство, стал быть, ударился, — саркастически заметил Дюймовка. — Ну-ну… Некоторые очень быстро забывают, в каком жалком состоянии приползают со службы Отечеству. Ты ведь у нас, Бобруйко, всему в своей жизни целиком самому себе обязан, правда?

Бобруйко попытался возразить, но Дюймовка бросил ему отрывисто: «Заткнись!», а потом испытующе посмотрел на Сивцова, смущенно тискающего бюстгальтер Беллы, не зная куда девать огромные заскорузлые лапы.

— Кукушкин, а ты там чего обо всем думаешь? — громко спросил Дюймовка караульщика, не отводя взгляда от Сивцова.

— А Кукушкин всегда «ку-ку», хозяин! — радуясь своей фамилии, сказал Кукушкин, появляясь в дверях с калашом, направленным в сторону резко поникших плеч Бобруйко.

— Ну, давай, раздевайся, Бобруйко, мы с тобой одного размера, вроде, — деловито сказал Дюйм. — Сивцов! Наручники у тебя с собой? Давай, помогай клиенту! Кстати, куда хозяйку девали, сволочи?

Сивцов молча поднял наручники с платья Беллы, достал ключ и в полной отрешенности замкнул их на запястьях голого, такого же ошеломленного происходящим Бобруйко. Когда наручники издали характерный щелчок, они оба машинально посмотрели на радостного Кукушкина с автоматом. Это же надо было такую суку у груди пригреть и с полным магазином у дверей на караул поставить! Наверно, все дело было в фамилии, никогда ведь не знаешь сколь раз этот Кукушкин «ку-ку» сделает.

— Я только не понял, куда вы все-таки хозяйку затырили! — строго сказал Дюймовка. — Ну-ка, колите эту суку голую! Ведь понимать надо, что теперь мне без ее подписи и личного присутствия у нотариуса деньги не вернуть! Как это можно быть настолько безответственными?

Белла, давно вылезшая из сентипона, даже прижмурилась, прячась за ножку дивана, когда Сивцов и Кукушкин принялись методично колоть голого Бобруйко. В голове ее мощными кулаками Сивцова и ботинками Кукушкина стучала одна глупая мысль: «Путешествие Нильса с дикими, очень дикими гусями…»

— Ладно, некогда сейчас этим дерьмом заниматься! Бросаем их тут! Никуда они от нас не денутся! — сказал Дюймовка, повязывая галстук перед зеркалом. — Запираем тут все и отваливаем! Кукушкин, сколько вы автоматчиков на улице оставили? Кто на карауле в штаб-квартире сегодня высьавлен?

Рассеянно слушая доклад Кукушкина, Дюйм посмотрел на мрачного Сивцова долгим внимательным взглядом. Потом сказал ему вполголоса: «Вот что еще… Сивцов, дай-ка, одно ценное указание по мобильному, не раскрывая пока карт… Пускай несколько хлопцев едут немедленно к гадалке Кургузкиной и изымут там все листочки, включая квитанции на оплату жилищно-коммунальных услуг! Все до листика, слышишь?»

— Так… хозяин… Павел Сергеевич! Мы же еще вчера у Кургузкиной зачистку сделали… А саму ее… того! Строго предупредили! По указанию Светланы Петровны… Я все листочки ей отдал… Я ведь ничего не знал, ни об чем не догадывался… У меня это, когда на дежурство заступил, в журнале выездов было записано, и наряд мне был такой выдан…

— Ну, раз один раз зачистили, второй раз уж не надо зачищать, конечно, — задумчиво произнес Дюйм. — То, что предупредили — это нормально, давно надо было ее предупредить. А листочки сейчас на место положим. Все с этим, значит. Ну, и отлично! Поехали! Да… А ты, Бобруйко, подумай обо всем к моему приезду! Кукушкин, распорядись на счет охраны! Да не в подъезде, дурак, а возле дома! Ты хочешь всех жильцов на уши поставить? Упустите хозяйку, шкуру со всех лично спущу!

Они ушли, оставив свет в коридоре. Белла в изнеможении прислонилась к ножке дивана. Ей нестерпимо хотелось плакать, но она все равно страшно боялась голого Бобруйко. Избитый, скованный наручниками, он все же представлял для нее серьезную опасность. Но, судя по всему, бывшей кагэбешной шкуре было сейчас здорово не до нее. Опустившись на пол, он, обхватив голову руками, принялся вслух страдать о собственной шкуре.

— Боже мой! Все пропало! Все! — вслух рыдал Бобруйко, проявляя, казалось бы, совершенно несвойственную ему эмоциональность. — И зачем я этой дуре соврал, что она нам больше не нужна? Она-то во как нужна! Позарез! И ей даже отступного, поди-ка, дадут! И только я сейчас никому не нужен, дернуло меня сказать правду этой сволочи рогатой. Боже мой! Если бы я был сейчас на месте этой хозяйки, уж я бы!.. Уж тогда бы! Уж мне бы только на минуточку бы на ее место попасть!..

Наручники тихо звякнули о половицу, Белла потирала плечо, до крови поцарапанное диваном в момент резкого роста. Возле наручников, дико оглядываясь, стоял маленький Бобруйко. Белла, не обращая на него внимания, пошла на кухню покурить. За спиной что-то пискнуло: «Что это за хрень в томате!» и тихонько стукнуло. Измотанная до невозможности событиями этого вечера, Белла поняла, что новый Дюйм свалился в обморок…

Милка вошла в подъезд, не обращая внимания на двух крепких пацанов, дежуривших в машине перед домом. Белла открыла ей дверь и без слов показала на подоконник, где у барной стойки жрал новый постоялец.

— Блин, так нам вообще никогда от них не избавиться! — упавшим голосом сказала Милка.

— А я уже даже привыкла, — безмятежно сказала Белла, выливая остатки кофе в горшок с волшебным фикусом. — Пускай живет, он ведь жрет мало. И для всех было бы лучше, если бы все они…

Тут она осеклась, с ужасом глядя, как вполне цивильный до этой минуты фикус оживает прямо на глазах, раскидывая лопушистые листья, выплевывая почку за почкой…

Как и договаривались на берегу, решили все поделить с Милкой пополам. Побороться только за свое-то пришлось все-таки. Тут уж Милка во всей красе проявила свои боевые качества. Жилка матерой телевизионщицы все же сработала в ней. Она на панихиде тихонько сняла Дюймовку, ползающего по шляпе. Пленку размножила, спрятала в надежных местах, ну, все как полагается, короче. Шантажировала она этого Дюйма мастерски! Будто всю жизнь только шантажом и зарабатывала! Один раз только и дрогнула подруга, когда на подоконник из больших белых цветков посыпались крошечные дюймы.

— Спасайся, Белла, он сейчас и нас в цветок засунет! — завизжала она, вцепившись в рукав халата Беллы.

Но Белла Юрьевна спокойно обняла Милу и мягко ей попеняла: «Дорогая, мы с тобой за всю нашу жизнь на такую честь не наработали. В книжке той сказочницы четко сказано, что в уменьшенную копию телепортируют только законченных подонков. И ты знаешь, после всего случившегося, я ей верю безоговорочно!»

— Ой, Белла! — завыла в отчаянии Милка. — Ты-то, может, и спокойна, а ведь я с тем телеоператором, у которого баба скандальная… И с Васютиным, который макет делал… И с Германом Кравченко… И с Крюковым, который панораму Карлутки снимал…

Белла только удивилась, сколько разнообразных фамилий на свете бывает. Потом она пояснила Милке, что любить одновременно такое количество людей, столь разных по фамилии, может лишь человек, у которого душа не просто большая, а огромная! И в этом Белла никогда в Милке не сомневалась даже в те времена, когда у нее самой фамилия была Пупырышкина. А магическое превращение, как она поняла, заключается как раз в придании физическим масштабам полной идентичности размерам астрального тела. Если душа маленькая, короче, то и обсоса запросто сделать можно, а если душа огромная — то все заклятия с бумажек Кургузкиной будут, словно об стенку горох! А когда она сама в такие масштабы уложилась, так у нее вообще тогда душа в пятки ушла!

— Тогда как же с той сказкой, помнишь, про жабу с девочкой? — не унималась Милка.

— Девочка была точно такой же стервой, вот как эта! — безапелляционно ткнула пальцем Белла в маленькую Светлану Олеговну, орущую: «Что это за хрень в томате?»

Часть денег пришлось вернуть обобранным акционерам и обманутым Сбруевым и Светланой Олеговной вкладчикам. Там, после всех многочисленных панихид на фоне панорамы речки Карлутки, суды неожиданно начались. В принципе, возвращать деньги Милка с Беллой были не обязаны, но такой червоточины в душу они, по понятным причинам, допускать не хотели. Но денег еще осталось очень много. Поэтому они купили ангарный склад за городом, разместили там огромный макет Васюкова. Сами понимаете, для чего. Васюков, как увидел крошечных дюймов, снующих по улицам, обживающих дома, весь загорелся, стал вокруг им все обустраивать. Мила с Беллой его наняли сторожить склад и ухаживать за дюймами. А это вообще оказалось мечтой всей его жизни!

Очень только печалит Васюкова, что дюймы упорно все на свой лад в его городке перестраивают. Первым делом изуродовали детский сад «Белочка», превратив его в какую-то штаб-квартиру… У них в этом городке все теперь есть! Даже светофоры работают!

Иногда Милка с Беллой приходят посмотреть на них тайком. Но сосредоточенная на себе деловитость дюймов их просто пугает. Ни Беллу, ни Милку, ни Васюкова они вообще не замечают. Живут только для себя. Милка как-то сказала, что, наверно, они вообще не догадываются, что давно изолировались от общества. А Васюков, которого дюймы расстраивают все больше, сказал, что они еще раньше изолированными были. На днях Думу свою организовали, выборы тут же подтасовали, все дружненько избрались, законы теперь пишут какие-то ужасные… Недавно решили всех пенсионеров в городе льгот лишить. При этом никаких пенсионеров-то они же в глаза не видят! Но как-то догадываются об их объективном существовании… Короче, как Милка с Беллой на них посмотрят, так такая тоска на них накатывает, что они втроем запирают склад и едут вместе с Васюковым на берег Карлутки раков ловить.

Однако, как только немного тучи над их головами рассеялись, наняли они вертолет в военной части неподалеку, где у Милки один полковник из ее сердечного списка работал. Полетели они на том вертолете по тайному сигналу Алкиной мобилы в Сибирь. Успели вовремя. Сняли с дикого берега какой-то неизвестной реки окоченевшую Аллу, из последних сил удерживавшую на отвесной скале своего гадкого бойфренда. Когда сели на место, полковник по просьбе Милки сделал подобающее внушение этому подонку. Вообще посоветовал Белле договориться в университете, чтобы этому гаденышу биохимию не зачли, чтобы его к нему на два года не перевоспитание отправили. Но Белла такой грех забоялась на душу брать, это понятно.

После поездки в Сибирь они с Милкой шмотками, конечно, затоварились в тех салонах, где их раньше напрокат брали. Помогла им все-таки Милкина телепередача в нищенстве от жизни не отстать. Алке даже сапоги и плащ купили. Тут Алла расплакалась и призналась, что еще надо коляску покупать, ванночку, детскую кроватку… Но раз уж такое подруги пережили, то и прибавление в семействе после сибирских походов тоже решили с достоинством пережить. Этот хмырь, после внушения, да еще как увидал Аллу в новых сапогах, сам жениться напросился. И тогда Белла очень строго и решительно с ним поговорила.

— Вот что, Игорь Вячеславович! Прошу вас запомнить мой ультиматум в точности, повторять дважды я не стану! Хотя и фамилия у вас вполне с виду приемлемая — Телегин, а не какой-нибудь Франкенштейн, учтите, что проблемы у вас будут серьезные, если еще хоть раз, хоть разок Аллочка моя, по вашей вине, хотя бы слезинку уронит. Скажу лишь, что вполне могу вас представить в натуральную вашу величину, которая будет в точности соответствовать уровню вашей нравственности. Крепко задумайтесь, короче, прежде чем на Аллочку пасть разевать! Я понятно для будущего биолога и покорителя сибирских просторов выражаюсь? Хотите лезть в бутылку — так я посодействую! Вы потом там и жить сможете!

Тут зять Беллы Юрьевны на колени упал, конечно, и сказал такие слова: «Простите меня, Белла Юрьевна, мерзавец я и подлец! Единственной целью моей биографии с этого момента становится достижение абсолютного и полноценного счастья вашей дочери, Аллы Рудольфовны! Осознал я это под вашим руководством, спасибо вам огромное! Ведь если Алла будет счастлива, так, значит, и мне станет хорошо! Звоните нам, Белла Юрьевна, в любое время дня и ночи! Беседуйте, сколько влезет! Ведь ваше мудрое слово для нас с Аллочкой — просто бальзам на душу! И пропади он пропадом этот Сыктывкар вместе со всей Сибирью!»

Прямо так и сказал. Ну, может, не совсем так, тут уж я несколько преувеличила, признаться. Но так он тогда и подумал, это точно! Поскольку с тех самых пор Аллочка уже домой ни разу не прибегала, хорошо с тех пор стали молодые жить, врать не стану. А как только молодой супруг начинал лезть в бутылку, Аллочка только тихо осведомлялась, не помочь ли ему в этом? Может, маме позвонить, попросить, чтобы посодействовала зятю в бутылки пролезать?..

Но вообще Мила и Белла решили жиром не заплывать, не почивать на лаврах, а зарабатывать на жизнь самостоятельно. Поэтому Милка стала директором телевизионной компании, выкупив ее акции, естественно. А Белла открыла в центре города гадальный салон. Помогает будущим супругам, менеджерам по кадрам размеры души определять. У нее большие способности к этому тонкому ремеслу обнаружились.

На оставшиеся деньги они еще фонд специальный организовали. Представьте себе, специально для меня! А то вы думаете, я по какой причине-то разоряюсь? Да! Организовали Фонд «Сказочницы России». Милка так мне и сказала: «Ира, как напишешь сказку, сразу нам отмашку давай! Мы тебе премию как бы от Фонда отвалим, чтобы тебя налоговая не загребла, и сразу же поедем по бутикам, которые у нас в бывшей детской поликлинике нагородили! Там такие шмотки! С копыт рухнешь!»

Но хотя бы Милка должна понимать, что мне от бабской жизни, можно сказать, последний дюйм остался, а я сяду им сказочки писать! Делать мне больше нечего! Разве что потом… когда-нибудь… Неудобно ведь как-то отказывать людям.