"Снежная сказка" - читать интересную книгу автора (Дедюхова Ирина Анатольевна)

Ирина Дедюхова Снежная сказка

Работали, значит, на одной кафедре старший преподаватель Пысюк Нелли Владимировна и лаборант Жарикова. Хотя… Сложно было в отношении Жариковой употребить какой-то глагол, в особенности — «работать». Эта Жарикова вечно спала на ходу. С полураскрытым ртом. Такая романтическая бледная немочь неопределенного возраста. Возраст у таких, знаете ли, сходу не определяется. Смотришь — вроде ей двадцать восемь, а потом думаешь, а вдруг ей уже тридцать восемь?.. Может, кто дал бы Жариковой и сорок восемь, — как говорится, не жалко. Но, поскольку Жарикова была, так сказать, свободной женщиной, то есть ни разу замужем не побывала, а все какими-то надеждами бредила, то уж ей старались сорок восемь не давать все-таки. Была такая молчаливая договоренность на кафедре. Народ там больше культурный работал, не звери все же. Поэтому так и решили: не давать Жариковой сорок восемь! Решили раз и навсегда давать Жариковой где-то в интервале от двадцати восьми до тридцати восьми. Интервал, в принципе, подходящий был, каждый мог выбрать цифру под настроение.

Жарикова заполняла кафедральные табели, выдавала методички студентам, через пень-колоду печатала одним пальцем распоряжения заведующего, иногда после обеда она уходила на полдня «уточнить расписание» в первый корпус, но обычно сидела на кафедре и отвечала на звонки замороженным боязливым шепотом: «Алё? Кто это?»

Цветы поливать и чайник ставить входило в обязанности все той же Жариковой. Свои полторы тыщи она, между нами, оправдывала. Еще она постоянно что-то читала, не поднимая головы. Поэтому ни в каких склоках или брожении никогда не участвовала. За это ее, в сущности, и ценили.

Непонятно что и как их сдружило с Пысюк. На кафедре все только угорали, как Жарикова оживлялась при виде Пысюк и тащилась на максимуме для таких — ставить чайник. Что-то даже пыталась за чаем поведать Пысюк из прочитанного. Впрочем, сами понимаете, кто, собственно, может выдавать методички за полторы штуки в месяц.


Ну, а Нелька Пысюк была напротив женщиной независимой и самостоятельной. По поводу вычитанных Жариковой историй она всегда могла выдать какое-то глубокомысленное резюме, над которым Жарикова в прострации размышляла до вечера. В молодости ее все звали с душевной простотой — «Нелька». Да, так и звали: Нелька, да Нелька. А как ей за тридцатник перевалило, так стали звать Пысюк, да Пысюк. Как бы некоторое уважение в коллективе Нелька к тому времени завоевала.

Закончила она когда-то что-то такое заочное в области юриспруденции. На жизнь подрабатывала у нотариуса, с которым, по слухам, их тесно связывали не только производственные отношения. И со стародавних времен вела незначительное количество часов приписанных почему-то к этой кафедре дисциплин по трудовому законодательству. Потом стародавние времена поменяли вначале на «новые», а уже позднее — на «наше тяжелое время», но, странное дело, часов у этой Пысюк вовсе даже не убавлялось, хотя, в общем и целом, само по себе трудовое законодательство стало терять первоначальный смысл. В «новых» временах работать стало можно по любому, можно стало говорить все, что вздумается. В «наши тяжелые времена» на лекции вообще стало можно ходить с голым пупом, пирсингом, тату и фиолетовым ежиком на голове. Только вот платили за педагогические изыскания все скупее. Если вообще платили. Странно даже было говорить о каком-то трудовом законодательстве, если денег за труд по любому платили с длительными перебоями.

Кроме всех этих странностей, много еще новых дисциплин на кафедре стало появляться с прогрессивными веяниями из ректората. Преподаватели только за голову хватались, получая через флегматичную Жарикову расчасовку, в которой предлагалось за 14 лекционных часов дать студентам «основы менеджмента и маркетинга» в отдельно взятой отрасли в стране и во всем мире. Но этой кафедре повезло-таки с Нелькой Пысюк, которой было совершенно без разницы, что преподавать, она никогда не унывала! Каких только «колбасных обрезков» ей не набрасывали щедрые коллеги на закуску к ее криминальному лекционному чтиву, на судьбу она не роптала. Впрочем, все и так знали, что любую тему Пысюк незаметно для окружающих могла свести к так называемойвиктимности (что-то такое вроде бы из ст.61 УК РФ), т. е. особо актуальному современному направлению криминалистики и психологии, по которому получалось, что на самом деле все жертвы и потерпевшие различных преступных актов и правонарушений — сами во всем виноваты. Поэтому менеджмент в толковании Пысюк состоял в рациональной организации следственных мероприятий на производстве таким образом, чтобы как можно скорей выявить провоцирующее поведение наёмного персонала и прочих терпил-заказчиков. Маркетинг по Пысюк соответственно заключался в разъяснительной работе среди населения путем рекламы и наглядной агитации на счет поведения в обществе и в быту по месту жительства. Как говорится, не провоцируй — не провоцируемым будешь.

Получалось так у Нельки потому, что когда она еще была студенткой-заочницей, то жестоко и бесповоротно влюбилась в преподавателя криминалистики. Молодая потому что была, совсем зеленая. А, может, он там что-то другое у них преподавал? Неважно. Короче, с той вешней поры Нелька почему-то на любой лекции скатывалась к той давней криминалистической тематике, когда она слушала своего бородача в миленькой синенькой кофточке в обтяжечку… А в груди у нее просыпались дремавшие жизненные силы, обладающие, как известно, самой непредсказуемой виктимностью… Глубокое впечатление на всю жизнь у Нельки тогда получилось. Хотя с тем преподавателем у нее так ничего и не вышло… Как и со многими после него.


Еще со стародавних времен на кафедре все привыкли, что деньги на различные торжества, юбилеи и похороны собирает с них Пысюк. Все ей доверяли потому что. Знали, что уж чему-чему, а ихней виктимности последних лохов, с которой они скидывались, чем могли, Пысюк ни за что не поддастся. Поскольку, раз обжегшись на молоке, потом ведь и на воду дуешь, так-то.

А тут, значит, приходит эта Пысюк из профкома и сообщает, что денег нынче на Деда Мороза и Снегурку нет, поскольку Фонд социальной защиты населения не выделил денег на новогодние подарки детям. Поэтому все средства, собранные представителями разных кафедр, все профсоюзные отчисления пойдут на оплату уже заказанных на местную кондитерскую фабрику подарков.

Народонаселение кафедры тогда подумало, что пришли уже какие-то вообще небывалые времена, когда дети и к контингенту населения не относятся. А эта Пысюк сказала, что руководство Фонда социальной защиты населения проявляет особо изощренную виктимность. Так что, если их там всех придушат к чертовой матери перед самым Новым годом, то ни один уважающий себя криминалист не станет сомневаться в том, что они сами злодеев провоцировали-провоцировали и допровоцировались до ручки. До такой крепкой ручонки пролетарского возмездия.

* * *

Погоревав, за чаепитием решили однако обойтись своими силами и не заводиться от демонстративной виктимности социальных Фондов. Тем более что Виктор Дорогин у них подрабатывал этим самым Дедом Морозом в одной частной фирме, организовывавшей разные нерядовые мероприятия. У него, кстати, дома вообще лежало два комплекта костюмов: традиционного Деда Мороза и Санта Клауса для более продвинутой публики. Кстати, Снегурка у него тоже на примете была. Нормальная веселая девушка, не то, что «занудные кафедральные бабы», как он выразился. Девушка эта съездить с Витькой за труд вообще не считала. Он попросил только об этом жене не сообщать, просто заехать за девушкой в стриптиз-бар «Молодежный», где она кем-то работала.


Скрепя сердце, решили скинуться Витьке «на посошок», родители пообещали добавить от себя на дому и Снегурке, чтобы своей виктимностью ни Виктора, ни Снегурку, ни собственных деток лишний раз не раздражать.

Машину, конечно, стали опять у Пысюк цыганить. Забыла сказать, что у Пысюк была личная тачка — белая шестерка. Но выводила она ее только тогда, когда ее уже провокативно для кафедральных нужд на коленях упрашивали. У тачки был за четыре года не пройденный техосмотр потому что. Да и страховать свою водительскую ответственность Пысюк виктимно не пожелала. Что-то в этом государственном движении в пользу страховых агентов она для себя недостойное усмотрела. Вообще Пысюк всегда была очень ответственной ячейкой общества. По ее личному убеждению, конечно. Поэтому она была глубоко оскорблена решением правительства — застраховать ее ответственность на всякий пожарный случай. С другой стороны, с кем чего не бывает, верно? Но никаких разумных доводов в пользу такого страхования Пысюк слушать не желала, а на всех чаепитиях требовала, чтобы все правительство и депутаты вначале свою гражданскую ответственность, а главное, неподкупность застраховали. А такого ведь не бывает, правда? Вот из-за такой мелочи теперь вся кафедра пользовалась тачкой Пысюк украдкой, чувствуя себя правонарушителями какими-то. Но с ней вообще бесполезно было на эту тему говорить. Как об стенку горох.

Да, главное, рулила Пысюк с такой зверской виктимной рожей, что ни один инспектор ГИБДД ее вообще никогда не останавливал. Видно было по ней, что лучше ее не провоцировать, что она вполне готова ответить преступным деянием на любую ничтожную виктимность.


Ну, так вот. Собрали, значит, на кафедре все подарки в мешок, прицепили к мешку снежинки, вырезанные из прошлогодних курсовых. Потом малохольную Жарикову приставили к мешку на морозе дожидаться, пока Пысюк на своей тачке подворотнями к корпусу вывернет.

С самого начала, конечно, было у коллектива подозрение, что Жарикова тут же увяжется с Пысюк, чтобы посмотреть на Витькину Снегурку. С утра на мордочке лаборантки такая настойчивая мысль была нарисована. Так и получилось. Только Жарикова увидела тачку Пысюк, как тут же, на максимальной для таких скорости подхватила мешок и полезла вместе с ним в машину. Еще, главное, рукой из окна всем помахала! Мол, не ждите к обеду чайник ставить! И ведь уволить никак такое чудо было никак нельзя. Невозможно даже было представить, какая еще падаль на такую ставку может приползти.

Догадывалась об том же и Пысюк, поэтому не стала выталкивать Жарикову, а только лично проверила, как та закрыла дверцу машины. Тут, знаете ли, всякого можно было ожидать. Честно говоря, Жарикова уже один раз вываливалась из машины Пысюк с мешком канцтоваров на каком-то крутом повороте, когда они пост ГАИ пытались дворами объехать. Кроме того, Пысюк еще раньше подумала, что лучше будет, если и Жарикова с ними поедет. Для всех. Все-таки подозрений меньше. Жена у Виктора Дорогина была весьма ревнивой особой, однажды она даже приходила в профком с жалобами на какой-то коллективный поход в сауну. И потом все равно кто-то должен был караулить машину, пока сама Пысюк за Витькой ходить будет.


Дверь Витькиной квартиры открыла его жена. Она два раза была у них на кафедре — то ли на похоронах, то ли на юбилее. Поэтому Пысюк ее на личность знала и даже помнила, что жену у Витьки, вроде, Зиной зовут.

Но на этот раз Витькина Зина была чем-то очень расстроена, а в руках она держала объемистый бюстгальтер, расшитый сиреневыми блестками. Из-за ее широкой спины о чем-то сигналил сам Витька с хорошими сливами под заплывшими щелками глаз.

— От кого уж, дорогая, но от тебя я такой подлянки не ожидала! — заорала Витькина жена вместо приветствия. — Нашла вот этот твой лифон, еще трусы-стринги… Извини, но твои трусы я порвала в мелкие клочья. Я вообще и ваш профком к чертовой матери на клочки разнесу!

Пысюк ничего не нашлась ответить на многозначительное обещание лучшей Витькиной половины. Сам Витька показывал что-то у себя на шее. Мол, если Пысюк не признает лифчик своей собственностью, то он немедленно повесится. Вроде того. Дурацкая какая-то ситуация вырисовывалась…

— Слушай, Зин, — нерешительно промямлила Пысюк. — За лифчик и трусы ты меня, падлу, извини, конечно, сама не понимаю, как до такой виктимности опустилась, короче… м-да… Но ведь подарки же развозить надо! И к вам надо ведь, то есть к вашим детям надо заехать через час… Ты же мать все-таки!.. Должна же, как мать…

— Твою мать! — завизжала Зинаида. — Твою мать, Пысюк! И этот подлец тоже меня целый день детьми и Новым годом шантажирует! Но ты-то! Ты-то! Как ты, действительно, могла докатиться до такой виктимности! Ведь всю дорогу по эту виктимность бухтела! Пра-альна! Я так и знала, что на деле вся эта виктимность обычным бытовым блядством обернется! На! Забирай! Не жалко!

С этими словами Витькина жена выбросила на лестничную площадку, прямо под ноги окончательно ошалевшей Пысюк кафтан Деда Мороза, его шапку, его же посох и валенки, белобрысую косичку с блестками, беленькую девичью шапочку и белый, расшитый такими же, как на бюстгальтере, блестками, балахончик.

— А этот говнюк всю дорогу до самого православного Рождества дома будет сидеть! Будет картошку чистить и пеленки стирать! Так всем блядям и передай! — рявкнула Зинаида, швырнула ей прямо в лицо злополучный бюстгальтер и хлопнула дверью.

Пысюк еще некоторое время потопталась перед дверью Витькиной квартиры, но звонить все же не решилась. Собрав шмотки вместе с лифчиком, повисшим у нее на плече, она постаралась незаметно шмыгнуть к машине, поскольку чувствовала, что все население Витькиного дома прильнуло к квартирным глазкам и окнам, выходившим во двор.

— Я прямо вся в растерянности нынче, — огорченно сказала Пысюк Жариковой, вкратце описав встречу с семейством сослуживца. Потом она помолчала и одарила Жарикову очередным философским резюме: «Понятно, что в нашем паскудном городе невозможно в такой момент найти нормального мужика. Вот Витька и идет вразнос. Нарасхват он нынче. Повезло гаду! А ведь на роль Деда Мороза нужен не обычный мужик, здесь солидняк требуется, с подтекстом! Здесь мощнейшая аура и харизма личности необходимы! Витька, правду сказать, совершенно для этой цели не подходил. На безрыбье, для пьяных корпоративных вечеринок — он еще туда-сюда… У нас даже президент для такой роли не годится. Хлипкий какой-то и ненадежный. Обыкновенный, одним словом. Только на лыжах с горок кататься умеет. А в наше тяжелое время — это, согласись, неактуально. Так, блин, и ждешь от него очередного подарочка… Да-а… Если бы у меня среди этих плюгашей был подходящий мужик на примете — я бы каждый день Новогоднюю ночь отмечала! Собирала бы я тогда деньги на венки и подарки, как же! Кукиш вам всем с маслицем! Я бы тогда даже разорилась в дупель и купила бы себе… пеньюар!»

Подруги еще немного помолчали, думая об одном и том же. Потом они вздохнули и, смирившись с непостижимым устройством бытия, принялись напяливать на себя выброшенное Зинаидой барахло.


…В самую последнюю очередь Пысюк надела клочковатую бороду с усами и очки, обнаруженные в кармане кафтана. Не оборачиваясь, она строго сказала Жариковой: «Ксения, прекрати это свинство немедленно!», поскольку зеркало заднего вида показало ей вполне прогнозируемую картину: Жарикова пыталась надеть огромный чужой бюстгальтер поверх беленького балахона Снегурки.

— Это все равно не твой размер, — утешила она Жарикову, у которой от ее окрика немедленно задрожали губы и выступили слезы.


А между тем накатывали ранние зимние сумерки. Включив ближний свет, Пысюк, наконец, начала выворачивать с злополучного Витькиного двора. Вдруг при полном штиле с серого неба посыпались крупные, мохнатые снежинки, покрывая слякотную дорогу, грязные дворы и голые, ободранные деревья.

— Вот это я понимаю! Новый год! — с удовлетворением крякнула Пысюк в бороду. — Так и надо! «Все белым-бело вокруг!» — процитировала она неожиданно и, вспомнив что-то, даже притормозила. — Ксюха! Я же ни одного стишка не знаю, ни одной загадки! Помню только похабное… Зима, крестьянин, торжествуя, надел пимы на кончик… этого самого, короче. Как мы детей-то поздравлять будем?

— А я помню! — утешила ее Жарикова, ставшая почти хорошенькой в белой шапочке и шубке Снегурки. С нескрываемым сожалением перебирая блестки на бесполезном теперь бюстгальтере, она звонким, радостным голосом произнесла: «Белая береза под моим окном принакрылась снегом, словно серебром!»

— Что же, для начала хорошо! — похвалила ее Пысюк. — Постарайся вспомнить теперь про елочку, про хоровод, про то, как огоньки зажигать на елке. Что-то вроде «как у нашей елки — зеленые иголки». Нейтральное, аполитичное… Будешь мне там все подсказывать тихонько. Давай, к Терехиной первой заедем. Если что будет не так, она нас поправит и смеяться потом не будет. Она, в отличие от этой Зинки, баба не вредная.


С Комсомольского проспекта они свернули на Большевистскую улицу и спокойно проехали два квартала в направлении дома Ларисы Терехиной. На углу безлюдного Коммунистического переулка громко плакала совсем молоденькая девушка в беленькой богатой шубке. Девушка была вылитая Снегурка — именно такой, какими их представляла себе Пысюк еще с ясельного периода. Невозможно было даже подумать, что такая прозрачная льдинка могла бы еще и в стриптиз-баре подрабатывать… Но возле нее валялся в полной отключке солидный импозантный мужчина, и в свете припорошенных снегом фонарей рядом с его головой зловеще поблескивала «розочка» — отбитое горло большой бутылки из-под шампанского, орудие преступного нападения…

Криминалистическим чутьем оценив виктимность происходящего, Пысюк резко тормознула возле потерпевших и, немного опустив стекло, строго спросила: «Что за дела, подруга?»

— Как здорово, что это вы приехали! — доверчиво сказала девушка сквозь слезы. — Мы с дедом возвращались с выезда, последние несколько адресов оставалось посетить… самых сложных и ответственных… Ой, не могу! Он мне посох свой дал в руки, у него мешок тяжелый был… А я на сапожки в бутике на Красноармейской загляделась… Такие сапожки на шпильке со шнуровкой и ремешками-и-и… Думала, быстро дедушку догоню… Тут слышу крик! Какие-то развязные молодые люди к деду прицепились… мешок стали у него вырывать… Потом дедушку по голове ударили и шубу сняли… Я подбежать с посохом не успела-а-а…

— Не реви, дед-то, вроде, живой, — успокоила ее Пысюк. — Какой мужик роскошный! Ксюха, ты только посмотри, а? Он него харизмой до улицы Героев Хасана шибает! А какая мощная аура! Устоять невозможно, как про чипсы врут… И на такого мужика, конечно, разные плюгаши из подворотен лезут. Завидно им! Мерзавцы! Мужик еще весь в соку, как бравый перец, а уже внучка взрослая… Слышь, подруга, а твой дед — женат? Спрашиваю из чистого любопытства. Не обижайся только, лады?

— Нет… Дедушка у меня вдовый… Что же делать-то?

— Вы из какой-то фирмы, что ли? — догадалась Пысюк. Девушка в ответ только мотнула как-то неопределенно головой.

— Может, сообщишь кому, чтобы приехали? — начала подсказывать растерявшейся внучке разумный ход действий Нелька. — Потом объяснишь там все, пускай вас заменят. Нехорошо такому замечательному, раритетному образцу на снегу с пробитым кумполом валяться! Ох, какой он у тебя потрясающий! Вот бы с таким хоть разок Новый год встретить!

— Мы же все по секторам разбиты… — в растерянности начала «сливать информацию» Снегурка. — У всех свой важный участок работы… Никто к нам сюда не приедет… Откуда? Все обходятся собственными силами… У нас же у всех посохи…

— Так-так, — прервала ее Пысюк, доставая из бордачка мобильный. — Стал быть, рассчитывать тебе, милая, не на кого. Понятно. А мужику-то все равно скорую надо вызывать… Давай, эту брешь заткнем для начала. Я звоню в неотложку!

— Не надо, тетенька! — сказала девушка слабеющим голоском. — Нам с дедой все равно таять отсюда пора… на сегодня. Нам сейчас другую брешь заткнуть надо! Может… Может вы съездите по нашим адресам, а? Может, хоть у вас получится? Ведь будто нарочно какие-то злобные силы второй день не дают этот сектор обработать!

— Всех нас нынче злобные силы тяжко гнетут, — посочувствовала ей Пысюк. — Да и сектор вам попался, по правде говоря, довольно хреновый. Ну, давай, что ли, твои адреса! Только ведь подарков у нас лишних нет… Извини, но все подарки подписаны. Можно было бы, конечно, в супермаркет на Большевистской заехать… Только нам деньги послезавтра выдадут, перед самым Новым годом… Чтоб зачеты до кафедральной пьянки принять успели. Ладно! У меня тут заначка есть, да из Ксюшки что-нибудь все равно вытрясу… Выкрутимся! Но, дорогая, давай своего деда скорее отсюда эвакуируй!

— Вы, тетенька, не переживайте из-за подарков! Это же просто вещи — значит, не проблема, — рассудительно сказала Снегурка, убирая со щек застывшие льдинки слез. — Это все можно мигом устроить… Правда, нынче многим такие подарки требуются, которых в супермаркетах не продают. А для выполнения наших заданий особый талант нужен. Можно сказать, дедуктивный метод, криминалистическое чутье! Далеко не всякому удается даже при общем новогоднем настроении, как говорится, кое для кого сказку оживить. Цинизм и равнодушие превалируют нынче в обществе… это так печально! Ой, я прямо не могу! Сейчас растаю от огорчения!

— Не переживай, дорогая! Мы с Ксюхой, для кого хочешь, сказку сделаем былью! Цинизм с равнодушием нам не помеха, а на счет дедукции и криминалистики — тебе как раз сегодня на редкость подвезло! В самую точку ты здесь угодила, — успокоила ее Пысюк, чтобы не волновать лишний раз потерпевшую. Чувствовала Нелька, что хватило беленькой внучке на этот вечер виктимности под завязку. Поэтому она вышла к Снегурке из машины и ободрительно похлопала ее по плечу, удивившись, что с хлопками из шубки полетели в разные стороны пушистые снежинки, да и руку в сатиновой бутафорской варежке крепенько прихватило ледяным холодом.

— Начхать нам с Ксюшкой на всяких сволочей, которые на таких прекрасных собою Дедов Морозов при исполнении нападают, — бодрым тоном заявила она продрогшей девушке. — Давай-ка, с дедом вали отсюда, дорогая, а то, чувствую, ты совсем заледенела. Не беспокойся, по твоим мы адресам не с посохом пройдемся, а с монтировочкой! Так что если еще кто до сих пор в Дедушку Мороза не поверил, мы ему мозги на место вправим, мы из него эту предновогоднюю виктимность с кровавой юшкой выбьем! Они у нас круглый год хороводы водить станут!.. По кругу, с небом в клеточку! С ручонками за спиной! Монтировкой такого эффекта добиваться куда сподручнее, поверь!

— Я, тетенька, совершенно в вас уверена! — с глубокой благодарностью произнесла Снегурочка в ответ на оптимистические речи Пысюк. — Вижу, что, в отличие от других, вы почти не изменились с того времени, как еще в ясельках под елочкой хороводы водили… Ах, о чем это я? Мне же надо спешить!..

Тут из машины, вслед за Пысюк, вылезла и Жарикова, чтобы пошарить в карманах завалявшиеся наличные на подарки, вместо украденных у потерпевших. Расслышала она, что, вроде, Неля опять деньги собирает. У всех на кафедре за долгие годы общения с Нелькой выработался условный рефлекс: увидел Пысюк — проверь наличность! Но как только беленькая девушка про ясельки намекнула, так Жарикова будто что-то вспомнила. Принялась она дергать Пысюк за рукав красного кафтана, в красный бок пихать и что-то промычать тихонько даже попыталась. Известно ведь, что такие, как Жарикова, к красненькому окрасу стойкую склонность имеют. Пысюк только мягко отмахнулась от подруги. Хотела ей шепотом как-то ситуацию разъяснить… Но тут Снегурка прикоснулась по очереди к ним своим посохом и громко, торжественно произнесла: «Тетеньки Жарикова и Пысюк! Вы назначаетесь исполняющими обязанности Деда Мороза и Снегурочки в секторе Зет-прим-7869 в силу чрезвычайных и непредвиденных обстоятельств! Вручение подарков, наград и отличий впредь будет вами производиться исключительно по списку и в очередности, предусмотренными утвержденной в установленном порядке инструкцией Бис-45-16! После выполнения особо важного задания, будут исполнены все ваши желания с 15 декабря сего года! Исполнение желаний проверить, об исполнении — доложить! Приказ обсуждению не подлежит! Чао-какао!»

Неожиданно сильный порыв ветра сыпанул в лицо Жариковой и Пысюк горсть колючих холодных снежинок так, что они на какое-то мгновение прижмурились. Как только они открыли глаза, ни Снегурки, ни ее избитого дедушки на тротуаре не было…

* * *

На следующий день вся кафедра собралась к первой паре без единого опоздания, что само по себе было достойно удивления. Пришли даже те, у кого в расписании значились совсем другие пары. Преподаватели сосредоточенно рылись у себя в столах, лаборанты и инженеры тоже изображали крайнюю погруженность в трудовую деятельность. Изредка они бросали друг на друга косые взгляды, но тут же отводили глаза, так и не решаясь заговорить.


Не явились только Жарикова и Пысюк. Их отсутствию, вроде даже никто не удивился, поскольку заведующий кафедрой профессор Ярыжников Федор Алексеевич обнаружил у себя на столе странный приказ:

«В силу форс-мажорных обстоятельств старший преподаватель Пысюк Нелли Владимировна и лаборант кафедры Жарикова Ксения Львовна назначаются исполняющими обязанности Деда Мороза и Снегурочки в секторе Зет-прим-7869.

В период их отсутствия на зачетной неделе ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Всем студентам выставить зачеты по преподаваемым Пысюк Н.В. дисциплинам автоматически с целью создания новогоднего настроения, в торжественной, максимально приближенной к праздничной атмосфере обстановке;

2. Все обязанности лаборанта Жариковой К.Л. распределить на время ее отсутствия среди технического персонала кафедры, кроме орошения почвы растений и кипячения жидкости для чаепитий. Полив цветов возложить непосредственно на заведующего кафедрой проф. Ярыжникова Ф.А. Воду в период зачетных мероприятий не кипятить, а заменить шампанским за счет премиального фонда кафедры;

3. Согласно пожелания ст. пред. Пысюк Н.В. за номером 869 от 25 декабря текущего года, сбор денежных средств отныне и навечно возлагается также на заведующего кафедрой проф. Ярыжникова Ф.А.

Приказ обсуждению не подлежит! Чао-какао!»


Под приказом стояла чья-то неразборчивая подпись. Профессор Ярыжников обсуждать приказ ни с кем не собирался, ему под завязку хватило вчерашнего явления Пысюк и Жариковой в качестве Деда Мороза и Снегурочки. Почесав вспотевшую лысину, он смахнул приказ в верхний выдвижной ящик и, взяв с подоконника лейку Жариковой, молча приступил к исполнению. Проследив его действия, преподаватели, лаборанты и инженеры так же молча полезли на антресоли, где с прошлого года пылились елочные игрушки и гирлянды… От разложенных на столах игрушек в глазах искрились веселые глянцевые зайчики. Но лица у всех были какими-то задумчивыми, будто никто из них никак не мог поверить, что все случившееся вчера произошло с ними на самом деле…


А в десять утра раздались первые звонки, отвечать на которые бросались преподаватели и лаборанты по негласно установившейся очереди. Вернее, почему-то вначале бросались, а с запаздыванием на несколько секунд раздавался телефонный звонок. Вот так у них происходило. И почему-то каждый спрашивал трубку боязливым шепотом: «Але? Кто это?»

Звонили из ректората с сообщением, что лабораторию испытаний материалов, временно расположенную в бывшем мужском туалете, что в наши тяжелые времена создавало некоторые дополнительные трудности и приводило к общей неуверенности в возможности какого-либо облегчения в дальнейшем, срочно переводят назад, в специально оборудованное помещение, арендованное риэлторской фирмой «Созидание». Телефонограмму принял лаборант Фильченко Д.К. Он же, радостно потирая руки, приступил к исполнению немедленно, не обсуждая приказов.

Потом позвонили из регистратуры вузовской поликлиники. Обиженным тоном заведующая сказала, что средства Фонда обязательного медицинского страхования, выделенные на этот год, неожиданно распространились и на сотрудников всех кафедр, во изменение распоряжения самой заведующей. Так что пускай сотрудники тоже ходят в солярий, кайфуют в инфракрасной сауне, дышат хвоей и грототерапией, пьют кислородный коктейль стаканами вместе с администрацией вуза — им теперь не жалко. На это сообщение в большой перерыв положительно отреагировали почти все преподаватели, у которых было окно третьей парой. В солярий из-за большого наплыва они не попали, но хвоей и солью какой-то надышаться успели, да и кислородный коктейль тоже урвать удалось.


Из разных мест в тот день звонили. Доценту Поляковой Н. Г. позвонили из ЖРП N14 «Комфорт» и сообщили, что очень они ошиблись в тот раз, когда она пять часов в очереди простояла, а они ей в компенсации на оплату жилья отказали. Пускай, дескать, она приходит за своей компенсацией в 186 руб. 70 коп., помноженных на 11 месяцев, и получит немедленно. Немедленно! Удивительно, но, предварительно зайдя за документами домой, доцент Полякова Н.Г. застала в подъезде работников ЖРП «Комфорт» в полном составе, споро красивших обшарпанные перила, подметавших подъезд, вворачивавших лампочки на площадках, развешивавших на облезлых стенах праздничные гирлянды… После вчерашнего явления Жариковой и Пысюк с новогодними поздравлениями, это было уже слишком… Схватившись за сердце, доцент Полякова Н.Г. опустилась на подметенную от семечковой шелухи лесенку возле своей двери и тут обнаружила, что дверное полотно, на котором какая-то сволочь после весенней сессии написала несмываемым фломастером «Доцентка Поляшка — вонькая какашка!», тщательно зашпаклевана и выкрашена в радостный бирюзовый цвет. Когда доцент Полякова Н.Г. увидела, что чуть ниже номера ее квартиры на дверях висит новогодний венок из еловых веточек с золотыми шишечками, она потеряла сознание…


Даже ассистентке Наташке Кораблевой по межгороду позвонил в тот день хмырь, с которым она встретилась на свою беду семь лет назад на факультете повышения квалификации в Воронеже. Мишка у нее после того повышения квалификации уже в школу нынче пошел, а от хмыря этого за все семь лет не было ни одной весточки. Так вот, представьте себе, этот хмырь умолял «драгоценную Наташеньку» принять в счет алиментов за семь лет норковую шубу, какой-то навороченный велик для Мишки и тыщу баксов на первое время… Пока Наташку оттирали нашатырем, позаимствованным в аптечке, позвонила ее мать из дома. Тихим, умирающим голосом она пролепетала, что шубу и велосипед доставили экспресс-почтой, а деньги принесла прямо на дом начальница отдела денежных переводов американского банка «Вест-Юнион»…

Обычно мамаша орала по телефону на Наташку так, что даже в лаборантской было слышно: «Немедленно вали домой! Знаю я, где ты шляешься! Знаю я, как ты квалификацию повышаешь! Я не собираюсь нянчиться с твоим отродьем!» Сейчас было только слышно, как орал, прыгая на диване, Наташкин Мишка: «Дед Мороз бывает! Тетенька Пысюк — настоящая! Как я у нее после стихов под елкой попросил, так она все и исполнила! У меня теперь тоже папка есть! И велик, как у Павлика!..»

* * *

К четырем часам, чтобы не нарушать традицию, вся кафедра сползлась чайку глотнуть. Некоторое время все молча смотрели, как всплывают и лопаются, обдавая нос крошечными капельками, пузырьки искристого шампанского в их чашках. Потрясений за весь день набралось достаточно. Обычно они за чаем трудности переходного периода обсуждали. А тут так получалось, что и говорить между собой не о чем становилось. Отопление в лекционных аудиториях вдруг ни с того, ни с сего пришли и отремонтировали сантехники, вместо того, чтобы забивать козла в коптерке. Почти вровень с ними явились и электрики, заменившие все перегоревшие еще два года назад плафоны.

Заведующий кафедрой смекнул, что дело плохо. За чаепитием он высказал напрашивавшееся само собой предположение. С негласной проверкой к ним идет высокая комиссия, о которой его, конечно, никто не удосужился предупредить. Ничего хорошего такое запирательство со стороны ректората не предвещало. Присев за стол доцента Якимчука, где стоял телефон, заведующий позвонил в ректорат, чтобы прямо в лоб, при встревоженных коллегах, обступивших его с чашками шампанского, спросить: когда им ждать инспекции и когда вообще прекратится это безобразие? Он вообще был таким прямым человеком по натуре.

Ответил сам ректор, профессор Жемчужников В.П. Вначале профессор Ярыжников и не понял, что с самим ректором разговаривает, он думал, что это опять из канцелярии подцепились по параллельному. Поэтому он заорал: «Положи трубку, подонок! Я в ректорат звоню! Мне референта нашего, то есть секретаря ректора надо! Валентину Владимировну позови, сволочь!»

— Валентина Владимировна вышли в парикмахерскую, — дрожащим голосом ректора ответила трубка. Ярыжников опять принялся вытирать лысину. Он вспомнил, что крайнее раздражение у него вызвал тихий вопрос трубки в самом начале на манер ихней Жариковой: «Алё? Кто это?»

— Ой, простите, Виталий Павлович! С наступающим вас! — извиняющимся тоном забасил Ярыжников. — Хотел поинтересоваться у вас, что, собственно, такое делается, а? Когда комиссию ждать и откуда, а? Хоть бы намекнули! Хоть бы ориентиры там, установки какие-то дали!

— Это мне бы и у тебя хотелось самому спросить, Федя, — устало прошамкала трубка. — Ведь это ты на своей кафедре таких новогодних орлов воспитал… Ладно, не бери в голову… Я все понимаю… «Вишня, вишня! Зимняя вишня! Никто ни в чем не винова-ат…» — пропел он неожиданно громко, со слезой и кабацким надрывом. — Поскольку виноватых сейчас не сыщешь, я, Федя, коньячку приму, не обессудь… Ох! Тепло! Ух-ха!.. Федор, ты просто, честно и откровенно скажи, что территориально относится к сектору Зет-прим-7869? Если я на дачу в Кузяевку сейчас свалю, они до меня там доберутся, как ты думаешь?..

Федор Алексеевич тихо положил трубку и осевшим голосом сообщил коллективу: «Комиссии не будет. Это Пысюк с Жариковой… того… поздравляют короче…» Про себя он с большим беспокойством подумал, что мысль свалить всем семейством на Новый год к теще на улицу Молодежную, чтобы вырваться из зловещего сектора Зет-прим-7869, вовсе не такая уж удачная, как казалось ему еще совсем недавно…


Крутились блестящие стеклянные елочные игрушки, подвешенные к плафонам и гардинам на окне… Как-то особенно, по-новогоднему торжественно смотрели на коллег с пыльных портретов их великие предшественники: Галилей, Винклер, Журавский… Все так же лопались пузырьки шампанского в чашках. Собравшиеся молчали, погруженные в глубокие предновогодние размышления. Каждому с детства хотелось хлебнуть полной дозой, как шампанского из большой кружки, новогодних чудес! И вот они! Пей — не хочу! Но страх перед тем неизведанным, что маячило за всеми этими странностями и чудесами, вызывал лишь одно тяжелое предчувствие: все перемены нынче происходят только к худшему. Такие уж нынче времена. Может, для кого-то что-то лучшее светит, а с ними ничего хорошего все равно случиться не может.

— Ну, Пысюк, ну и устроила всем в натуре! — высказал вслух общую мысль Виктор Дорогин, допивая вторую кружку шампанского.

— Молчал бы уж, — одернула его Зина Дорогина, явившаяся за ним в аккурат к чаепитию. — Не знаю, какой там из тебя Дед Мороз, но дети от Пысюк — просто в восторге нынче были! Прямо неудобно теперь перед Нелькой. Сразу бы сказал, что стринги и лифчик мне решил подарить…

Сотрапезники было заинтересовались новогодними подарками супругов Дорогиных, но вдруг старший преподаватель Терехина тихо сказала: «А у меня еще такого Нового года ни разу в жизни не было!» Все ждали от нее какого-то продолжения. Но Лариса Викторовна сидела молча, глядя перед собой в одну точку. Поэтому коллеги так же молча допили шампанское и разошлись…


…По дороге домой Лариса Викторовна Терехина вспоминала, как накануне, поздним вечером стояла она на кухне в тяжелых размышлениях. В глубине души она уже и не ожидала, что к ней кто-то приедет с поздравлениями. Весь вечер она проклинала Пысюк и Жарикову последними словами. Что же ей сказать расстроенным детям, в нетерпении ждавшим Деда Мороза со Снегурочкой?.. Как объяснить, что у взрослых тетенек совершенно совести не бывает?

А тут еще до кучи из радиоприемника полилась совершенно немодная, знакомая с детства песня про маму и оренбургский пуховый платок, который надо накинуть на плечи… Да, и хорошо, что эту песню редко теперь передавали. У Ларисы сразу перехватило горло, защипало глаза, она совершенно некстати вспомнила покойную маму… У мамы тоже был такой платок. А потом тетя Рая, которая осталась в квартире вымыть полы по обычаю, пока они со старшей сестрой возили маму отпевать, а после повезли хоронить на дальнее кладбище, все самое ценное собрала и уехала к себе в Нылгу. На поминки даже не осталась. В том числе тетя Рая прихватила и этот мамин платок. Лариса в него любила кутаться с детства. Ничего ей не было нужно, из того, что тогда увезла тетя Рая, но мысль о платке сразу же вышибал из нее непрошеную слезу.

Так она стояла и ревела у окна. Все ее достали разом. На подарки детям Лариса отдала последние деньги, а Дед Мороз не приехал, да еще и про платок мамин напомнили, когда никого об этом не просила…

Вдруг под окном раздался визг тормозов. Лариса выглянула из окна и увидела, что в арку завернула вроде как машина Пысюк. За ней по улице Зои Космодемьянской одна за другой пронеслись две милицейские машины с включенными сиренами. Лариса сразу забыла про платок, она поняла, что Пысюк, пока менты назад не повернули, надо быстро парковаться среди припорошенных снегом машин во дворе и скрываться в подъезде. Кое-как маневрируя в тесном темном дворе, Пысюк припарковалась у мусорных баков. Лариса, накинув дубленку, уже спускалась во двор, чтобы тихонько свистнуть кафедральным ряженным, как вдруг врубился какой-то мощный фонарь, осветив весь двор, и страшный металлический голос произнес в мегафон: «Ни с места, Дед Мороз!»

Лариса совершенно растерялась, спрятавшись за створкой допотопного домофона перед подъездом. В машине Пысюк никого не было видно. Наверно, все пассажиры спрятались на сиденьях. К милиционеру с фонарем подошел его напарник из машины. Слышно было, как с сиреной к арке возвращается и вторая машина. Это были точно настоящие милиционеры, не какие-нибудь гаишники. «Боже мой! Что же они такое натворили?» — подумала Лариса. Теперь она уже грызла себя за ту злость, которую испытывала весь вечер к Пысюк из-за того, что та не приехала к ней пораньше, зная, что детей надо давно укладывать спать.

— Митрофанов! Просвети фонариком в каждую машину! Не исключено, что эти мерзавцы в машине на сиденьях прячутся! — будто прочитав ее мысли, сказал подошедший второй милиционер.

Они начали обход с крайних машин, постепенно продвигаясь все ближе к тачке Пысюк. К ним на помощь из подъехавшей машины вышли еще двое. В принципе, выезд из арки был свободным, милиционеры оставили свои машины немного в стороне, у тротуара. Пысюк могла бы рвануть от мусорки с полоборота, но, возможно, она ничего не видела, прячась на сидении. И опять, будто прочитав мысли Ларисы, самый главный у милиционеров негромко сказал: «Плетнев, продвинь-ка свою ласточку к арке! Надо заблокировать выезд на всякий случай! Этих гадов приказано живыми брать, во что бы то ни стало! И по рации другим номерам наши координаты передай. Скажи Лекомцеву, пускай поможет Митрофанову со своим фонарем, видишь, сколько здесь белых шестерок? А номера никто не удосужился зафиксировать! Бардак!»

Лариса тихонько переметнулась за мусорные баки и шепотом позвала: «Пысюк! Нелька! Вы там?»

— Лариса! Мы здесь! Как бы выползти незаметно, а? — сдавленно ответила ей из машины Пысюк.

Лариса, выглянув из-за баков, посмотрела на милиционеров. Проход к всем подъездам их дома был полностью у них под контролем. Они стояли у джипа нового русского Арбазумяна и о чем-то тихо совещались. Лариса нашарила валявшуюся возле мусорки консервную банку и, выпрямившись на долю секунды в полный рост, ловко метнула банку в джип Арбазумяна. Джип взорвался воем, клекотом, перешедшим в оглушительную сирену. Под этот вой из машины на четвереньках быстро уползли за мусорные баки Пысюк и Жарикова в новогодних костюмах, волоча за собой мешок с подарками. А из подъезда уже с диким матом выскакивал Толик Арбазумян в одной майке, на ходу застегивая джинсы… И пока Толик героически сражался за свою собственность с четырьмя растерявшимися представителями власти, Лариса с гостями успели заскочить в подъезд и закрыть его на кодовый замок.


— Вы откуда такие? — отдышавшись, спросила Лариса, на цыпочках проводя ряженных на кухню, чтобы сделать сюрприз плачущим возле елки детям.

— От верблюда! — ответила ей Пысюк, утоляя жажду прямо из плоского носика электрочайника. — Из городской Администрации мы…

Тут Лариса разглядела угрожающе торчащую из кармана ее кафтана монтировку. «Вы там никого?..» — сказала она и, в ужасе, умолкла.

— Все живы остались, успокойся! — осадила ее Пысюк. — Пришлось доверительно побеседовать с мальчиком Вовой, который стал нынче нашим мэром. Кое-что напомнить из детства золотого ему пришлось… Тяжелый разговор получился… Чего эти к нам привязались — не понимаю!

— Значит, Неля, надо еще в милицию заехать потом с поздравлениями, — тонким голоском пропищала Жарикова. — Милиция тоже в нашем секторе.

— Само собой, Ксюха, — без прений согласилась Пысюк. — Вот ты видишь, какая петрушка получается? Ведь вначале было всего три адреса левых! Всего три! Дом престарелых дал сразу девятнадцать дополнительных адресов, детский дом — тридцать восемь, а сколько детский онкологический центр адресов дал — подумать страшно! Но ничего! Как-нибудь справимся! Время до Нового года у нас еще имеется! Извини, что к тебе, Лариса, запоздали маленько…

От традиционно предложенной хозяйкой рюмки чая подруги досадливо отмахнулись.

— Отстань ты с этой водкой, Лариса! — сказала Пысюк. — Нам ведь еще рулить и рулить! Да и к детям все же в пьяном кураже вылезать неловко. Извини, в другой раз! Давай-ка, детишкам Новый год устроим!

С этими словами они прошли в гостиную, где опасливо жались к елке заплаканные дети Терехиной: мальчик и девочка, восьми и шести лет соответственно. Пысюк достала небольшую губную гармошку, а Жарикова — бубен, с каким у них когда-то ходила воспитательница еще в яслях. Лариса Викторовна сама себе удивилась, что еще помнит про себя такие древние подробности.

Жарикова ударила в бубен, но раздался не надоевший с раннего детства треск металлических бляшек, с которым они когда-то маршировали по группе, а серебряный перезвон колокольчиков… Пысюк дунула в гармошку, та запела сама по себе, с потолка посыпались какие-то яркие искорки, и у елки захлопали в ладоши Игорек и Леночка… В дверь тут же надсадно застучали. Лариса опасливо выглянула в глазок, но вместо вполне ожидаемой милиции на площадке и прилегающих лестничных маршах стояла плотная толпа детей разного возраста со всего их дома…

— Тетя Лариса! К вам Дед Мороз со Снегурочкой настоящие приехали! Мы в окошко видели! Их дяденька Арбазумян от милиции спас! Пустите нас тоже! Пустите! Мы и Люсю Арбазумян с собой привели! — вопили дети, отталкивая оторопевшую Терехину.

Когда она, закрыв входную дверь, вернулась в гостиную, елка уже стояла не возле шкафа с посудой, а посреди комнаты на табуретке, а вокруг нее, с громкой песней про елочку, вышагивали дети всего их двора. Крошечная гостиная показалась ей неожиданно просторной, с потолка на головы гостей сыпались мыльные радужные пузыри и разноцветные искры, звенели колокольчики, сияли сосульки на елке, по-настоящему искрился иней, сделанный Ларисой из папье-маше… В руку Терехиной тут же вцепилась чья-то маленькая теплая ладошка, и она, неожиданно для самой себя, громко подтянула общему хору: «… и много-много радости детишкам принесла!»

Хотя гирлянда перегорела еще с утра, но на мощный троекратный крик детворы «Елочка зажгись!» все лампочки загорелись, как ни в чем не бывало. Потом Жарикова выставила с кухни еще один табурет, на него вставали самые маленькие, среди которых были едва научившиеся лепетать карапузы: «С Новым годом, Дед Молоз! Доставай-ка, сто плинёс!»

Лариса уже не удивлялась, что для каждого маленького гостя в мешке Пысюк находился какой-то подарок. Встав в огромную очередь, протянувшуюся через весь коридор, она, волнуясь и переживая, судорожно вспоминала стихи про зиму.


Однажды, в студеную зимнюю пору

Я из лесу вышел. Был сильный мороз…


Она вспомнила это стихотворение, которое она рассказывала еще в детском саду! Сама вспомнила! Только два раза она запнулась, но, слушавшая ее с огромным вниманием Снегурка, тут же напомнила ей строчки.

— Молодец, Ларисочка! — ободряюще сказал ей Дед Мороз, и Лариса вся залилась краской от смущения. — Похлопаем, дети, Ларисе! Какой замечательный, поучительный стишок она нам рассказала! Это про то, как надо папе и маме помогать! Кто завтра будет помогать папе и маме?

Последние слова Деда Мороза потонули в счастливом крике: «Я! Я! Я тоже буду помогать!» Всех, добровольно изъявивших желание помочь родителям, Снегурка одаривала по кругу большими шоколадными медалями в блестящих обертках. Лариса подумала, что ей за такой большой стишок достанется всего одна шоколадка, как всем. Она чуть было не расстроилась, но Дед Мороз тут же сказал: «Вот тебе, Ларочка, подарок за стишок! Порадовала Дедушку Мороза! Потом посмотришь, дорогая!»

— А сейчас, дети, становимся в прощальный хоровод! — закричала Снегурочка, стуча в бубен. — Нам еще столько адресов надо посетить в нашем секторе Зет-прим-7869, тяжелый у нас нынче сектор, нечего сказать! А до Нового года надо непременно управиться! Всем вам веселых каникул! Больше гуляйте! Не болейте! Горку вам завтра починят, каток зальют, фонари зажгут! А если всего этого не сделают, то Дедушка Мороз придет к ним в Новый год и всех заморозит!

Дед Мороз угрожающе потряс над головой монтировкой. Дети покатились со смеху, представив, как всех взрослых дяденек и тетенек, которые ничем подобным никогда не занимались, заморозят под Новый год. Дурачась, они стали со Снегуркой изображать ледяные фигуры, в которые должны были превратиться все работники ближайшего ЖРП N14 «Комфорт». Потом все дружно встали в хоровод, каждый под мышкой зажимал по небольшому пакету с подарком. Лариса тогда еще подумала, как хорошо это придумал Дед Мороз, что подарок надо будет раскрыть после того, как сам он уже растает. Наверно, она тогда будет радоваться вместе со всеми подарку, поэтому она даже плакать не будет, что Дед Мороз покинет их на целый год…

Действительно, когда Жарикова и Пысюк как-то незаметно исчезли из хоровода, почти никто не плакал, кроме самых маленьких. Но и они почти сразу умолкли, заворожено глядя на подаренные Дедом Морозом сверкающие вертушки, выплевывавшие со звоном цветные конфетки, если они нажимали на правильные клавиши, угадывая буквы и цифры… Шестиклассница Вера из 18-й квартиры обнаружила в пакете ноутбук, о котором даже боялась мечтать… К ней тут же подсели дети постарше играть в захватывающие сказочные приключения деда Мороза в Администрации их города и Комитете по управлению государственным имуществом — с погонями, стрельбой и битвой гоблинов с рыцарями. Причем рыцари были вполне в духе современности, — все, как один, они были одеты не в латы, а в джинсы и майки, и внешне чем-то отдаленно напоминали дядю Толика Арбацумяна…

А Лариса все боялась развернуть свой пакет. Потом она увидела, что ее Игорек никак не может справиться с красивой оберточной бумагой своего подарка. Он отворачивал лист, пакет тут же набухал, веревка, которую Игорек не догадался развязать сразу, натягивалась, мешая подарку развернуться. Возле Игоря уже стояли улыбающиеся мальчики и девочки со своими подарками в руках. Лариса помогла Игорю развязать веревку, и уши резанул многоголосый детский крик: «У Игорьки теперь ролики! Настоящие! Игорька, а нам покататься дашь?» Дети трясли коньками, роликами, велосипедами… какими-то управляемыми санками… Тут Лариса вместе с малышами кинулась с восторженным визгом к елке, на которой вдруг вместо игрушек повисли в ярких обертках огромные шоколадные зайцы, запевшие в общем веселье развязным хором: «Я шоколадный заяц! Я ласковый мерзавец! О-о-о-о!..»

И, перекрывая общий шум и гвалт, возникшие при срывании зайцев на добрую память, с верхушки елки сочным мужским баритоном со странным акцентом неожиданно заголосила двоившаяся в глазах звезда с крупным миндалем в карамельной глазури: «Двэ звэзды-ы… двэ сладких по-овэсти!..»


Лариса уже не помнила, как потом все разошлись по домам глубокой ночью. За многими приходили родители и тащили упиравшихся, цеплявшихся за косяки дверей отпрысков…

Утром она проснулась бодрая, полная сил, под надрывно гудевший бульдозер, раскидывавший снег для катка. На столике возле зеркала лежал так и невскрытый подарок. «Дед Мороз бывает!» — колокольчиком звенела в Ларисе одна счастливая мысль, потому что она знала, что в пакете аккуратно упакована та самая, огромная, невероятно уютная шаль оренбургского пуха…


Ты накинь, дорогая, на плечи

Оренбургский пуховый платок!..

* * *

Город укутывал мягкий пушистый снежок. До Нового года оставалось дожить еще пять дней. И ночей тоже. Поэтому повсюду, не покладая рук, работали дворники, пыхтели снегоуборочные машины, всюду заливали катки, подновляли горки, расставляли елочки, развешивали гирлянды. Не забывались самые захудалые дворы и богом забытые улочки, поскольку никто толком не мог знать, что территориально относится к зловещему сектору Зет-прим-7869, где по слухам орудовала неуловимая банда Деда Мороза и Снегурочки. Все работали в едином трудовом порыве, с одной надеждой, что их усилия будут отмечены взбесившимся Дедушкой Морозом все же не монтировкой…


Пожалуй, хуже всех пришлось прорабу Бортникову, руководившему строительством показательного ледового городка на Центральной площади города. Все предыдущие годы, как и весь уходящий год, этот жирный заказ являлся наградой за верную службу и ледяное молчание прораба Бортникова, головой отвечавшего за масштабное строительство закрытого элитного поселка Кузяевка, в котором он возводил коттеджи для чиновников Администрации города. Естественно, за счет средств городского бюджета — иначе, смысл-то какой?

Никакого смысла не имелось строить дворец на свои кровные. Как на самом деле никто не видел смысла и в строительстве ледяного городка просто так, «для радости ребят». Поэтому производство одного ледяного кубика обходилось бюджету в шесть раз дороже такого же кубика бетона на цементе высшего качества. Проверить объемы, уточнить сметы не представлялось возможным, поскольку после зимних детских каникул городок сносился раз и навсегда. «Как сквозь пальцы талая вода-а!..» Таким образом, прорабом Бортниковым и всеми, кто подписывал ему процентовки, на полную катушку для замечательного подарка под свои собственные елочки использовались все три фазовых состояния воды: твердое, жидкое и парообразное.

Каждый год ледяной городок приобретал новую архитектурную выразительность. Ради прикола прораб Бортников возводил в общем ледовом ансамбле и уменьшенные копии дворцов, которые тайком от всяких прощелыг-общественников строились им далеко за городом в Кузяевке. Все полагали, будто помпезные ледовые постройки взяты из заграничных журналов, радовались даже такому вниманию к детям со стороны городской Администрации. А это шутка такая была для посвященных. Как говорится, для тех, кто в курсах. По этому поводу первые лица города могли на торжественном открытии городка незлобиво пошутить в адрес друг друга, приколоться, перенять передовой опыт, так сказать.

По специальной технологии ледяные постройки раскрашивались и тонировались под натуральный камень или другой материал гуашью, а затем обрабатывались утюгом. Казалось, будто маленький дворец облит прозрачной ключевой водицей. Или вообще подо льдом стоит. Красотища получалась неимоверная. Даже туристы из разных городов и близ лежащих поселков приезжали, детишкам такое чудо показать. Народу возле городка до самого сноса толпилось видимо-невидимо. Понятно, что на палаточную торговлю продуктами питания и сувенирами сюда пускали только наиболее близких, продвинутых, как говорится, в «белом безмолвии» лиц. Тех, кто умел давать, молча, не стрекоча в коридорах, сколько стоит у ледяного городка с пирожками в праздники постоять.

Если погодка была подходящей, на торжественном открытии городка приемочная комиссия и высокие гости непременно приглашались к импровизированному фуршету в центре ледового лабиринта для самых маленьких. Там все по-дружески выпивали и закусывали за открытие, за Новый год, за Старый год… Потом для телевизионщиков все городские руководители раскованно и демократично скатывались с горок, кидались друг в дружку снежками, шутили, короче. Эти сюжеты в телевизионных репортажах давали, конечно, под музыку. Поэтому телезрителям было не слышно, что первый заместитель Главы Администрации весело кричал Федеральному представителю на местах: «Ну, ты, Сычугин, козел в натуре! Такие хоромы отгрохал, и молчит, главное! Молодец Бортников! Вывел этого тихушника на чистую воду! Когда на новоселье позовешь, вор в законе?..»


Первый удар нанесло прорабу Федеральное казначейство. Точнёхонько в шесть раз оно срезало смету на практически готовый ледяной городок. Когда прораб решил возмущаться, тут же на объект вышли два понурых инспектора с контрольными обмерами и срезали смету еще в три раза. Бортников просто даже не нашелся, что сказать. Но за этим городком вообще много разных шуточек и новогодних розыгрышей стояло, поэтому Бортников понял, что пришла его очередь народ смешить.

На сдаче городка никаких телевизионщиков не было, не говоря уж о фуршете. Хотя погодка была — словно на заказ! Необыкновенно голубое бездонное небо, яркое весеннее солнце и морозец минус семь. Однако все были сумрачные и сердитые, на вопросы прораба не отвечали. А когда расселись по машинам, Бортникова подозвал к себе заместитель Главы Администрации по коммунальному хозяйству и архитектуре. Бекая и мекая он шепотом сообщил, что в Кузяевке Бортникову пока лучше не появляться. Там возникли непонятки какие-то. Не стоит портить новогоднего настроения, если честно. Все это временные трудности, конечно. Переходного периода, так сказать. Но в Кузяевке Бортникову пока лучше не светиться.

Это вообще в планы Бортникова никак не входило. Трудности трудностями, но у него в том поселке был складирован свой личный керамогранит, около десяти квадратов шлифованной мраморной плитки, натуральный дубовый паркет, пробковая отделочная лента, не считая чего по мелочи. Все это рачительно подкапливалось с каждого дворца, поскольку за лесным массивом в Кузяевке нарезались дополнительные участки.


Подумав и хорошенько прикинув разные варианты, Бортников решил сходить со всеми накопившимися вопросами к начальнице контрольно-ревизионного отдела Луизе Васильевне Печориной. На третьей улице в Кузяевке он выстроил ей замечательный домишко на двенадцать спаленок с канадской сауной, бассейном и зимним садом. Причем, Бортников в полтора раза превысил тогда смету на отделке каминного зала за счет коттеджа начальника межрайонной ИМНС. Раньше Луиза это все-таки помнила и ценила, поэтому приглашала его на выходные, как вполне своего человека. Вот Бортников и подумал, что надо бы к Луизе заскочить.

Ну, как зашел, так и вышел. Не ожидал он, короче такого: секретарь Печориной, вся никакая из себя, записала его на прием в порядке дикой очереди, выдала ему на руки бумажку с временем приема и мертвым голосом предупредила: «Вас примут ровно на пятнадцать минут, приготовьтесь, товарищ!»

Бортников даже не нашелся, что этой Ленке сказать, это уже выходило за все границы шуток юмора, конечно. Смотрит он на нее, значит, пристально. Неужели можно забыть те душевные вечера, которые они проводили в сауне и бассейне ее начальницы Печориной? Вот так — не делай никому добра, тогда и не услышишь в ответ: «Приготовьтесь, товарищ!» Повернулся он, как говорится, к выходу передом, к Ленке задом и пошел ждать приема в буфет. Не торчать же в духоте приемной вместе с принарядившимися в орденские планки пенсионерами, сидевшими с торжественными мордами и заявлениями на разные организации, с требованием немедленно проверить в этих учреждениях целевое расходование бюджетных средств.

Луиза приняла его аж через три с половиной часа, как на бумажке было написано. Бортников был уже тогда до ручки нервами доведен. Решил, что раз такие пироги — он сейчас этой Луизе все, как надо выскажет. Кто же знал, что ему еще самому придется утешать расплакавшуюся при его виде Печорину…

— Паша! Пашка, родной! — стонала Луиза сквозь слезы, повиснув у него на шее. — Ты видишь, что творится? Нет, ты видишь?.. Здравствуй, жопа, Новый год! Я не могу так больше, Паша! Я сойду с ума! Посмотри, у меня пачки этих заявлений! Все с паспортными данными и адресами — я не имею права не дать им ход! И на всех стоит резолюция: «Принять к исполнению немедленно! Чао-какао! И.о. Деда Мороза по сектору Зет-прим-7869.» Подпись неразборчивая: пысик какой-то…

Бортникову еще пришлось наливать ей воды из графина и капельки успокаивающие туда капать. Нанимался он, как говорится. С некоторым раздражением прораб честно сказал боевой подруге, что по таким заявлениям надо элементарно санитаров вызывать и культурно перемещать этих бдительных ветеранов на бесплатное лечение за счет средств Территориального Фонда обязательного медицинского страхования. Реакция Печориной на его вполне вменяемые советы была такой, что Бортников задумался: а не надо ли самой Печориной вставать на диспансерный учет с хорошим таким, крепким сдвигом по фазе?

Печорина начала неукротимо хохотать, тыча в него пальцем. Плакала, главное, и хохотала… Одновременно. Потом она стала просто реветь и икать. Кое-как успокоившись, Луиза тихо сказала ему: «Эх, Пашка! Совсем ты видно не в курсах о том, что нынче в городе происходит… Конечно, тебя ведь никто не трогал, раз ты будто бы для деток этот ледовый городок строишь. Значит, мне тебя придется ввести в курс происходящего. Ты для начала капель прими и сядь поудобнее, дорогой!»

Чтобы Павел воспринимал услышанное адекватно и реалистично, Печорина вывалила перед ним на стол пачку фотографий. Бортников на минуту зажмурился. Потом он открыл глаза, а потом — выпил успокаивающие капли прямо из пузырька. На снимках, будто с птичьего полета, были засняты в разных ракурсах три улицы закрытого элитного поселка Кузяевка. Уменьшенные копии дворцов, выстроившись, словно для зимних развлечений детворы, переливались, искрились в солнечном свете. Снимки были сказочно хороши, будто глянцевые рекламные фото какого-то заграничного курортного местечка. Наметанным глазом Бортников оценил, что на строительство этого ледяного городка производилось профессионалами высочайшего уровня.

— Где это такое, Луиза? Кто это построил-то? Неужели нефтянники из тех, что в Думу рвутся? Скандал большой будет, да? Как бы макет Кузяевки для общественного мнения, да? Ты соображаешь, во сколько лимонов эта потемкинская деревня обошлась?.. А на самих этих гадов-пиарщиков компромат нашли?.. Но до выборов-то ведь это не всплывет? — посыпались из прораба вопросы.

— Да ты глаза протри, Паша! — в отчаянии прошептала ему Луиза, опасливо косясь на дверь. — Я позавчера сама была в Кузяевке! Я сама это личной цифровой камерой сняла! Я на своем принтере, слышишь, идиот, это распечатала! Ты думаешь, я бы такое в магазин, в будку «Кодак» отдала? Чтобы завтра весь город над нами ржал? Ты понимаешь этот новогодний прикол от Дедушки Мороза? Все коту под хвост! Все!

Луиза приняла какую-то маленькую розовую таблетку. Посмотрев на Павла, тупо перебирающего фотки, она зло сказала: «Ты хоть на природу бы внимание обратил, Паша! На ландшафт, ё-моё! Ты посмотри! Уменьшены в полтора раза только постройки и заборчики! Даже участки в прежних объемах остались… И все изо льда, Паша! Все!»

Бортников поднял на Луизу глаза и тихо сказал: «Была у зайца избушка лубяная, а стала — ледяная!» По его щеке крупной горошиной сползала скупая мужская слеза…

— Возьми себя в руки, Павел, я сама едва держусь! — урезонила его Луиза. — Да… уж. Была у зайчика избушка лубяная, а у лисоньки — ледяная… И они так любили друг друга, что зайчик умудрялся переправлять малявы с Лубянки лисоньке на Чукотку… Господи, что мне только сделать пришлось, что подписать, что вытерпеть — все ради того, чтобы попасть в списки на Кузяевку! Ты даже не представляешь, что будет, если хоть верхушка этого айсберга всплывет! Ведь эта Кузяевка обошлась мне в два пожизненных строгача даже при нынешнем УК РФ! И, поверь, не для себя ведь старалась! Для детей!.. Думала, хоть они смогут прожить чистую, светлую жизнь… Начнут с белого листа, не станут мараться во всей этой грязи… Будут золотой молодежью нашего города! Нормальной, просвещенной элитой, не затраханной этими нашими бытовыми подробностями… Ты понимаешь меня, Паша? Скажи тогда, за что мне такое? За что?..

Это были, пожалуй, самые гадкие пятнадцать с небольшим хвостиком минут в жизни прораба Бортникова. Но, рано или поздно, все заканчивается. Закончилось и время приема у Луизы, о чем ей по селектору безжизненным голосом сказала секретарь. Вот теперь Бортников Ленку понял вполне.

В дверях Луиза шепотом окончательно добила его новостями. Оказывается, и с ихним мэром, то бишь Главой Администрации, встречаться по этому новогоднему поводу совершенно бесполезно. В свое время Бортников крепко выпил с ним на сдаче коттеджа, ставшего нынче ледяным макетом добротного четырехэтажного дворца. Он тогда хорошо запомнил слова Хозяина: «Ты, Паша, в случае чего — напрямую ко мне обращайся! Нечего через третьи руки передавать, всяких козявок перекармливать…» Такие у них после сдачи доверительные отношения на сдаче возникли, и у Павла осталось ощущение, что в целом у них мэр — нормальный мужик. А теперь, по словам Луизы, получалось, что Глава городской Администрации изолирован от общества в своем кабинете, поскольку каким-то Дедом Морозом ему дано задание до двенадцатого удара часов в Новогоднюю ночь сожрать пять тонн гнилых яблок. Ладно, что ролик с Новогодним приветствием мэра на телевидении записали еще в ноябре, успели все-таки.

— В мэрии, кроме центрального отопления, еще стоит тепловой корейский модуль «Кетурами», там температура — двадцать восемь градусов тепла в самые трескучие морозы! Яблоки гниют! А он, несчастный, их ест! Давится и ест! — давилась слезами Луиза. — Ты же знаешь, что зять у Вовы от своей фирмы поставляет фрукты через защищенные статьи бюджета — детским садам, больницам и интернатам, находящимся на балансе города. Конечно, все фрукты принимают высшим сортом, хотя иногда не получается высший сорт привезти… Никогда, короче. Но ведь никто не знал, что в этот сектор и детский онкологический центр входит! Этот Дед Мороз, увидев в детской онкологии гнилые яблоки, сразу накладные потребовал… Все не съеденные яблоки вернули прямо Вове в кабинет какие-то ужасные гномы… Теперь он их жрет! А ты удивляешься, что я всех этих нищебродов радостно принимаю и никому еще психушку не вызвала! Даже пробовать не хочу, Паша!

Луиза легонько подтолкнула его в безвольно опущенные плечи ладошкой и закричала в приемную: «Следующий! Пройдите, пожалуйста!»

* * *

— Это же какое-то вопиющее нарушение прав человека! Дикий националистический шовинизм! — возмутился адвокат Анатолия Варгезовича Арбацумяна, услышав от судьи сумму залога.

— Не хотите, как хотите! — устало отрезала судья Пилипчук, листая пухлое дело. — Пускай ваш подзащитный головорез празднички в КПЗ проведет, там ему все пояснят на счет шовинизма и прочего. Совсем уже обнаглели эти черножопые! На голову садятся! Одному милиционеру сломал ключицу, всему наряду выбил шесть зубов в общей сложности… трещина в челюсти… ребро… переносица… Нет, как хотите, а за меньшую сумму наш самый гуманный в мире суд не может отпустить этого подонка, мерзавца и извращенца на празднование Нового года под подписку о невыезде. Страшно подумать, что он в эти самые праздники учинит. Описываемые преступные деяния он ведь тоже совершил непосредственно во дворе своего дома, причем с особым цинизмом! И хотя для глухих обедню дважды не служат, специально для вас зачитываю по протоколу: «… а потом ногами, обутыми в ботинки со стальными набойками…»

— Нет у моего подзащитного никаких ботинок со стальными набойками! Это провокация! — завопил адвокат. — Он выскочил в домашних тапочках! На суде защита это докажет!

— В тапочках, так в тапочках, — поправилась судья. — Но со стальными набойками! Итак, «… нанес более десяти ударов по печени и почкам потерпевших. Собравшаяся вокруг толпа детей, на которых, как выяснилось, обвиняемый Арбацумян имеет преступное влияние, кричала: «Пните их сильнее, дядя Толик! Они нашего Дедушку Мороза обидели!»

Судья внимательно посмотрела поверх очков на смущенного адвоката и тихо спросила его: «Это какой, я вас спрашиваю, пример для молодежи?..»

— Ну-у… Это, безусловно, не очень хороший пример… Не самый лучший, то есть… Но мой подзащитный положительно характеризуется с работы! — выкрутился адвокат.

— Где работает директором торговой фирмы «Пиво-воды», — съязвила судья. — Вот что, Вадик, за три целковых твоего орла я все равно отпустить не имею права, не надо выкомыривать над дамой, которая тебя немножко взрослее. Я вообще твое дело и тех двух, что в очереди в коридоре ждут, рассматриваю исключительно по причине вот этой паршивой закорючки «Чао какао!» на заявлениях. А вообще-то я вполне могу сегодня по ОРЗ уволиться и рассматривать вас всех 8-го января. Тебя это устраивает? Нет? Я так и думала! Поэтому давай без акций протеста перед Новым годом обойдемся, лады? Что ты вредничаешь все время? Из-за почасовой таксы, что ли?..


Пока адвокат проверял по списку изъятые при задержании у подзащитного вещи, хмурый охранник привел в дежурку самого Арбацумяна, закованного в наручники.

— Та-ак! — привычно возмутился адвокат. — Это что за национализм какой-то?..

— Знаешь что, — буркнул дежурный, снимая с Арбацумяна наручники. — Забирай этого… подзащитного и кантуй его подальше отсюда… до суда. Когда ему вкатят срок и заключат под стражу в зале суда, лично я возьму парочку дежурств сверхурочно, понял? Телик свой не забудьте и магнитолу! Плевако!


На улице подзащитный Арбацумян и адвокат Гарфункель сразу зажмурились от яркого, почти весеннего солнца. Сев в машину, Арбацумян приказал шоферу ехать в офис.

— Ты, Вадим, со мной пойдешь, надо сводки затаривания проверить и еще кое-что с собой прихватить, — негромко сказал Анатолий Варгезович. — Ты достал, что я просил?

— Толя, я все достал, но поезжай лучше домой! Не надо больше ничего устраивать, поверь! — с излишней горячностью сказал ему адвокат. — Ты же видишь, как все вокруг негативно настроены против тебя, так ведь и мечтают, на чем бы еще подловить до Нового года! До суда, то есть. Хоть раз прислушайся к моему мнению, Толя!..

— Вадик! — обняв адвоката за плечи, с чувством ответил ему Арбацумян. — Ты поможешь мне совершить до Нового года несколько преступных деяний с особым цинизмом?..

* * *

Капитан милиции Серегин, играя желваками, рассматривал странную карту, испещренную красными и зелеными флажками. Время от времени раздавался телефонный звонок, капитан выслушивал чью-то скорбную повесть, вздыхал и менял зеленый флажок на красный. Чувствовалось, что какой-то странный круг, вокруг чего-то еще более странного, сужался на глазах.


Встанем, дети в хоровод!

Встретим, дети, Новый год!..


В углу кабинета, на черной ламинированной подставке с тонированным стеклом, надрывался включенный телевизор. На экране возле елки кружились девочки, одетые в белые платьица снежинок, и поджавшие руки к груди мальчики — в пидерках с ушами. Мальчики изображали зайцев, как догадался капитан. Передача для идиотов закончилась, начались ожидаемые капитаном новости местного канала «Дежурная часть». Прошли отрецензированные капитаном лично сюжеты о вреде пьянства в праздничные дни, с трогательными рассказами о случаях семейной поножовщины. За ними проехали заранее смонтированные ролики о пьяном вождении за рулем в зимнее время.

Завершая выпуск, диктор, младший лейтенант Тарасова, твердо и внятно зачитала обращение районного отделения милиции о содействии населения в поимке разыскиваемых милицией особо опасных преступников.

— … Таким образом злоумышленниками похищена дорогостоящая импортная аппаратура, изделия из меха и кожи, деньги, ювелирные изделия… Учитывая вышесказанное, товарищи, районное отделение Министерства внутренних дел призывает вас не открывать двери визитерам, именующим себя Дедом Морозом и Снегурочкой, если вы, конечно, не вызывали аналогичных праздничных персонажей из коммерческих служб организации досуга, о чем у вас должны иметься на руках оплаченные в установленном порядке квитанция и кассовый чек. Не принимайте подарков от незнакомцев — у вас могут быть неприятности по соответствующим статьям УК РФ за хранение и укрывание краденого имущества. О всех несанкционированных попытках проникновения в жилище, на территорию государственных учреждений, частных предприятий якобы с новогодними поздравлениями — убедительно просим сообщать по телефонам, которые вы видите на экране! С Новым годом, дорогие товарищи!


Еще шли заключительные титры, в которых фамилии Серегина, конечно, не значилось, когда дверь кабинета распахнулась, и в помещение ворвался, удерживаемый сержантом Васильченко, растрепанный мужчина в заснеженной дубленке на бобровом меху. Васильченко попытался вежливо вытолкать посетителя в коридор, уговаривая при каждом пинке: «Говорят же вам, нельзя сейчас к капитану, капитан думают! Ну-ка, пшел отсюда, господин…э-э…хороший!»

— Перестаньте пихаться! — отбивался от сержанта мужчина. — Капитан, прикажите ему! Я — Наумов!

«Наумов! Сам Наумов!» — молнией сверкнуло в голове Серегина. Почти машинально он выпер из кабинета любопытного сержанта и закрыл дверь на ключ.

Наумов был казначеем города. Мэр, депутаты Думы, большой и малый чиновный люд, безусловно, кое-что значили на своем месте. Но все стекалось в единый центр этого сложного механизма — к казначею Наумову. Любая копейка, слабо шевельнувшаяся в городе, тут же, сама по себе, без напоминаний и внушений отстегивала на счета, контролируемые господином Наумовым, положенный процент с оборота. На вид Наумову было лет пятьдесят. А может, восемьдесят. Он был вечным, непотопляемым казначеем.

Появление такого лица райотделе милиции без пышной свиты, без предварительных звонков и согласований… Да само по себе появление, а не вызов на ковер к какому-то менее значительному лицу — означало либо Конец Света, либо равнозначное ему событие.


Наумов прошел к столу, смахнул карту с флажками на пол, упал головой на стол и тихо проговорил в пространство: «Вы что же это, суки, делаете? Вы что это творите, гаденыши?»

Выпив предложенной капитаном воды, посетитель сообщил следующее. Буквально несколько часов назад в известный всем в городе банк явилась странная группа лиц. В составе этой группы было два высших чина городского ОБЭП, начальница КРО госпожа Печорина и какой-то ветеран, весь обвешанный, как новогодняя елка, боевыми медалями и орденами. За собой ветеран вел хороводом двух понятых старух-общественниц. Все упомянутые лица направились прямиком в зал, где располагались клиентские сейфы.

— Расскажите-ка нам, — заявил ветеран-поводырь собравшимся, — Чей это сейф сбоку не привинченным стоит? Интересно нам, знаете ли. А то все сейфы привинчены, а этот стоит себе побоку.

Ну, ему, естественно ответили, что не знают — что это за сейф, почему он тут стоит… Как, мол, заехал банк в это помещение, так этот сейф уже стоял здесь. Трогать его не стали. Зачем? Есть-пить ведь сейфы не просят. Так что решили — пускай он тут и стоит.

На такое объяснение ветеран разорался с патриотическим подъемом в том смысле, что, в связи с развернувшейся в стране борьбой с международным терроризмом, не может общественность города, как и официальные лица, само собой, смириться с тем, что в банковских залах стоят неопознанные сейфы. Поэтому они его сейчас заберут и уж в ОБЭП вскроют — вдруг там взрывчатка? И старухи-понятые тут же влезли с моралями: «Вы в автобусах объявления читаете, что обо всех странных предметах, неизвестно кем в помещениях оставленных, надо в милицию сообщать?» Издевательство, просто. Хотя, еще парочка таких набегов — и ведь точно только и останется, что на работу в банк на автобусах ездить.

Мадам Печорину пытались в уголок от всей компании оттащить, объясниться на счет сейфа все-таки. А она смерзлась со всей компанией и отвечает на тычки ледяным голосом: «Оформляем акт изъятия, товарищи!»

В райотделе ОБЭП при всей честной компании, при банковских клерках вскрыли сейф. Еще и взрывников из спецназа позвали для массовости. В сейфе, естественно, находилось 1,2 миллиона евро, 220 тысяч долларов и около двух миллионов рублей. Спецназовцы тут же первыми в атаку кинулись! «Мы, — орут, — кровь проливаем! Мы с террористами боремся в этих говнячих командировках! Нам потом по три года командировочные не платят! А тут сейфы с таким баблом неопознанные парятся! Подорвем сейчас всех к чертовой матери!» Кошмар, короче.

Директор банка тихонько ОБЭПникам намекает, что хорошо бы эти деньги, пока хозяин не объявится, сдать им обратно. Банк бы накрутил там чего, пока следствие длится. В смысле, на развитие районного ОБЭП. А эти иудушки смотрят только глазами-льдинками и, знай себе, номера купюр переписывают! Полный писец, полный!


— Ты понимаешь, Серегин, что это те самые деньги были, которые за год накрутились со всех задержанных платежей бюджета города? С каждой задержки заработной платы бюджетникам, со всех просроченных на две-три недели оплаты счетов и прочего! Ведь для этого сложнейшие расчеты требовалось произвести! Многоходовые операции надо было разработать. Это тебе не жуликов на вокзале ловить. И все летит верх тормашками по какой-то сраной бумажке с «чао-какао!» Год работы — псу под хвост! А ведь именно этим сейфом и управляется наш с тобой город. Ведь ты, Серегин, должен понимать, что не на милиции, а на этом сейфе правопорядок в городе держится! — тихо, с расстановкой говорил Наумов капитану.

— Я искуплю свою вину кровью! — проговорил капитан Серегин, решительно передергивая затвор табельного оружия.

— Что ты за придурок, Серегин? — в отчаянии прошептал казначей. — Что же ты за идиот? Думаешь, так вот запросто пулю в лоб — и искупление получишь? Не переживай, мы тебя и на том свете достанем! Думаешь, с какой это радости мы второй храм на бюджетные средства сооружаем? Нигде ты теперь от нас не скроешься!

— Я убью его голыми руками! — в накатывающем бешенстве захрипел капитан, обрывая в удушье пуговицы на форменной рубашке. — Я буду его душить, душить, душить, топтать ногами!… И радостно хохотать при этом! Я убью тебя, проклятый Дед Мороз! Как жабу раздавлю! Я…

— Прими валерьяны или седуксену, — отмахнулся от него Наумов. — Не знаю, что в таких случаях в милиции принимают. Успокой садистские наклонности, короче. Близкий контакт, думаю, здесь не нужен… Не полезен, как говорят финансисты. Надо бы эту сволочь по обычному сценарию заказухи — снайпером прикончить. Немедленно избавь город от этой напасти! Слышишь меня? Немедленно!..


Первые звонки от населения начались спустя десять минут после передачи. Прочитав сводки, поданные операторами после того, как Наумов вышел, капитан, тяжело вздохнув, поднял с пола помятую карту и убрал еще несколько зеленых флажков, заменив их на красные. Впрочем, были и совершенно бесполезные звонки. Какие-то несовершеннолетние граждане издевательски сообщали операторам с уличных таксофонов: «Дед Молос бывает!»

* * *

У офиса Арбацумян сказал шоферу: «Ты, Леня, домой сейчас иди! С наступающим тебя и все такое. Я сам потом за руль сяду, не беспокойся! Восьмого утром позвонишь мне на мобильный. Наверно, до КПЗ я сам доеду, а ты потом у ментов ключи заберешь и на стоянку машину поставишь.»

— Анатолий Варгезович, — взмолился шофер. — Вам сейчас никак нельзя самому водить! Вам сейчас даже перед ГИБДД светиться никак нельзя! Я уже семью предупредил, чтобы они меня на праздники не ждали, они все понимают…

— Не будь дураком, Леня, — задумчиво, с расстановкой ответил ему Арбацумян. — Не будь таким же идиотом, как я. Не повторяй моих ошибок! Ничего подобного ни в одной семье не понимают. А семья, Леонид, как выясняется, единственное, что вообще-то есть… Больше ни хрена, Леня, не бывает… Знать бы раньше, да? Давай ключи и вали домой! Пошли, Вадик!


В офисе Арбацумян мельком просмотрел сводки затаривания точек на праздники, аккуратно разложенные на столе. В дверях стояли встревоженные женщины: секретарша и два товароведа. Анатолий Варгезович тепло поздравил их с Новым годом и приказал распустить персонал до восьмого января.

— Так ведь могут дополнительные поставки потребоваться! — нерешительно возразила секретарша. — Что-то мы никогда в праздники не отдыхали… У нас же свой график…

— Все в порядке, Люба, — успокоил ее Арбацумян. — Производственные запасы созданы, точки затоварены, а пить много вредно. Всем вредно! И праздники на работе проводить — очень вредно для семьи! Так что, дамы, с наступающим вас! Единственное, что попрошу вас сделать перед уходом, Любовь Матвеевна… Распечатайте список всех сотрудников из программы по кадрам… Только имена и адреса… Да! Паспортные данные и послужной список — не нужно! Перед уходом оставьте списки у себя на столе. Вахтера тоже отпустите, я сдам помещение под охрану, сигнализацию сам включу. Все!

Расстроенные женщины вышли из кабинета, но товаровед Романова, потоптавшись в приемной, осторожно заглянула в офис, ногтем постучав в распахнутую филенчатую дверь.

— Анатолий Варгезович, — спросила она у Арбацумяна, рывшегося в столе. — Нас после праздников сократят, что ли? Вы лучше честно скажите, нельзя же так с людьми…

— Не нагнетай обстановку, Наталья! — прохрипел Арбацумян, согнувшись у нижнего выдвижного ящика. — Все в порядке, сводки по точкам ты ведь сама составляла. Просто я решил хоть один раз быть человеком. После Нового года все будет по-прежнему. Будете работать до восьми вечера без выходных. Так что все будет хорошо!

— Так бы и сказали, — улыбкой расцвела женщина. — А то пугаете только…

— Давай, Наталья, дуй домой — елку наряжать! Дверь только закрой за собой, нам надо с Вадиком посоветоваться! — поощрительно улыбнулся ей в ответ начальник.


Офис быстро опустел. Адвокат Вадим Михайлович Гарфункель стоял у окна и с завистью смотрел, как радостные сослуживцы бегут к припаркованным возле здания фирмы машинам, к ближайшей остановке общественного транспорта. Все спешили домой, к детям, к елке… Со стеснительным смешком Вадик вспомнил, как в прошлый Новый год он пригласил одну девушку. Она жарила курицу, они вместе накрывали на стол. Было скучно и неловко до невозможности. Девушка непрерывно что-то говорила, смеялась, а Вадику хотелось лечь и уснуть. И, если бы вопрос на счет сна кто-то поставил бы ребром, то уснуть навсегда. Потом они смотрели телевизор, танцевали… Танцевать Вадик не любил и не умел. Но вопрос с танцами стоял ребром: либо танцевать, либо целоваться и строить планы совместной жизни…

В четыре утра к ним приехали из клуба злой Арбацумян с пьяной, разгулявшейся Евгенией… Они звали в сауну, но, как всегда, поссорились, так что с сауной вопрос закрыли. Ну, еще где-то в час приезжали бывшие сокурсники Вадика с поздравлениями и бутылкой водки, под которую сожрали все, что приготовила гостья… Вадик так измучился за ночь, что отчего-то после праздников подумал, что в праздники вообще лучше одному… С выключенным телефоном…


Адвокат повернулся к Арбацумяну и решительно сказал: «Ладно, Толик! Хотя я плохо представляю, как мы потом из этого выпутаемся, но я тебя не брошу, конечно. Все равно до восьмого января я, как Пятачок, совершенно свободен… Но ведь у тебя-то, Толя, семья, дети!..»

— Да, Вадик, у меня дети, — грустно сказал Арбацумян, тоже глядя со своего места, как подъехавший автобус подбирает последних его подчиненных. — И этот факт я только в КПЗ начал осознавать. Оказывается, мне давно надо было немного посидеть в тюрьме. А на счет Нового года — все уже известно заранее. Мы поедим все вместе, потом дети убегут в гости, мы будем смотреть телевизор, сразу после Нового года я усну… Если Женька опять в какой-нибудь клуб не потащит или скандал не закатит.

Он мотнул головой, чтобы отогнать невеселые мысли, и снова погрузился в разбор завалов в ящиках стола. На столе уже валялись какие-то записки, деньги, газовый баллончик, отмычки, литой кистень, несколько цветных шариков, пачка презервативов и два «Сникерса»…

— Помнишь, мы раньше думали, что налаженная, раскрученная фирма — это самое главное? А вот теперь выясняется, что есть еще и Новый год, — с философским подтекстом пробурчал он из-под стола. — Ага! Вот он, родимый!

Толик почти с умилением развернул тряпочку, в которой лежал здоровенный револьвер.

— Толя, что ты еще такое придумал? — тоскливо спросил адвокат.

— Ну, не знаю пока еще, — задумчиво протянул Арбацумян. — Но, думаю, нам это пригодится. — Ты не бойся, я из него даже не стрелял ни разу, только показывал. Достанешь, покажешь — и стрелять уже не надо. Сам помнишь, какие времена бывали… Н-да, давненько, знаешь ли, мы не брали в руки шашки… Хотел даже выбросить. Думал, уже и не понадобится. Ладно, давай в темпе! Доставай свои тряпки, надо обсудить диспозицию!


Но диспозицию они обсудить не успели, поскольку в дверях стояла с язвительной улыбкой Женька. То есть Евгения Алексеевна Арбацумян.

— Какая же ты скотина, Толя! — ласково поприветствовала она мужа, в растерянности наставившего на нее револьвер.

— Жень, надо же как-то предупреждать, а то входишь без стука… А вдруг бы я стрельнул? — попытался разрядить обстановку Анатолий Варгезович.

— Я тебе сейчас стрельну, говно! — пообещала Евгения.

— Женя, а где дети? — искоса глянув на смущенного адвоката, строго спросил Арбацумян.

— Значит, о детях вспомнил, тюремщик?.. — взвилась Женька. — Я тебе сейчас таких детей покажу! Тебе сказано в КПЗ — сидеть тихо в Новый год? Сказано? На работу он приперся! Пистолетиком он трясет! Крутой весь из себя! Какое же ты все-таки говно, Арбацумян! Сейчас, значит, ни в гости не сходишь, ни в ресторан, ни клуб не поедешь! Сейчас я буду сидеть все праздники под елкой, как старикова дочка, и на этого армяшку черножопого пялиться! «Тепло ль тебе, девица? Тепло ль тебе, красная?» Мне от таких праздничков, какие ты мне нынче устроил, дорогой, ни тепло, ни холодно! Мне даже не щекотно!

— Ты вообще-то, Евгения, выбирай выражения, да? — начал понемногу вскипать Толик.

— Сейчас я подберу специально для тебя парочку подходящих выражений! — заорала Евгения Алексеевна. — Ты, падла, когда кулаками на ментов махался, ты о нас подумал? Нет! А сейчас ты со спокойной совестью притащишься Новый год отмечать? «Женя, а дети где?» В Караганде! Да хрен бы с тобой — сиди ты в этом своем КПЗ до суда! Я вообще не знаю, зачем тебя оттуда вытащили! Такие деньги отдали! Как мне на твою рожу сейчас смотреть, если сердце кровью обливается, как только впомню, во что эта твоя физия кавказкой национальности мне обошлась? За такие деньги можно на Багамах Новый год встретить! И этого твоего суслика с собой прихватить!

Евгения Алексеевна зло ткнула кулаком в сторону адвоката, и Вадим Михайлович с трудом сдержался, чтобы не спрятаться от нее за тяжелые офисные гардины.

— На! На! Все забирай! — почти спокойно стал кидать пачки денег в банковских упаковках на ближайший к жене угол стола Арбацумян. — На Багамы езжай, ори там на всех, зеркала бей, как в прошлый раз в «Рошале»! Не переживай, я тебя не побеспокою…

— Да и ты не переживай, любимый! — саркастически отвечала ему лучшая половина, сгребая деньги в ридикюль. — Без комплексов заберу! А не собираешься беспокоить, так и не беспокой! Мне беспокойства меньше! Хоть одни праздники без твоего гундежа проведу! Ведь все праздники гундит и гундит: «Поедем домой, Женя!» Щас! Думала, хоть на один Новый год повезло! Хоть один Новый год он в КПЗ посидит! Идиот!

— Птичка по зернышку, а Женя по сотенке! — глумливо пропел Арбацумян, глядя, как жена аккуратно прибирает в сумочку и одинокие купюры из общей кучи вываленного им на стол барахла.

— А это что? Это что у тебя тут за «зернышки», петух бесхвостый? — потрясла перед ним пачкой презервативов Евгения Алексеевна.

— Не твое дело! — отрезал Арбацумян.

— Ах, не мое дело? — снова расстроилась, почти успокоившаяся Евгения. — Ну, как знаешь, дорогой! Учти, я тебе эти дела твои наизнанку выверну! Я про тебя на суде такое расскажу, что тебе пожизненное дадут! И только потому, что сейчас таких мерзавцев, как ты, расстреливать стесняются! Полосатенький пиджачок тебе очень подойдет, рецидивист! С Новым годом тебя, родной! Встретимся в суде!


Евгения Алексеевна вышла, оглушительно хлопнув дверью. Некоторое время Вадику было боязно смотреть на Анатолия, который молча сидел за столом, обхватив голову руками. Поэтому он так и продолжал стоять у окна, опустив глаза и цепляясь за гардину.

— Извини, Вадик, — тихо сказал Анатолий. — Вот ты видишь, какой у меня Новый год? У меня папа и мама из Волгограда, сюда приехали по комсомольской путевке… С Женькой мы в одном классе учились. Я же по-армянски только «баравзец» знаю… Никогда раньше ее моя национальность не занимала. А теперь требует Люсю на ее фамилию записать. Все у нее требования какие-то. Нездоровый антагонизм у нас, если честно. Компании у нее сейчас в клубе какие-то престижные…

— Не бери в голову, Толя! — как можно спокойнее ответил Вадик.

— Да что ты понимаешь? — затравленно посмотрел на него Анатолий. — У нее нынче, видите ли, политические амбиции! Они там при мэрии какое-то женское политическое движение организуют в поддержку преобразований в обществе и в защиту женщин…

— От кого? — недоумевая, спросил Вадим.

— От мужчин, естественно, — ответил Толик. — А я только после этого случая с ментовкой понял, что ни хрена о своих собственных детях не знаю. Стыдно сказать, я им раньше деньги на дни рождения дарил. Ну, не смотри ты на меня так! Некогда мне было! Ты же знаешь! А тут от Ларисы Терехиной они такие счастливые мне в КПЗ по мобиле звонили! Пашке там гитару подарили, он, оказывается, два года о ней мечтал, попросить стеснялся… А Люсе — куклу, которая поет армянскую колыбельную про светлячка. Мама и папа плакали, когда Люська им про этого светлячка спела… А Женька не понимает, что этим сукам при мэрии совершенно плевать на общество и его преобразования. Она же им взятки не носила, не видела их в разных видах. Работать она не хочет, на детей ей наплевать, на меня — тем более… Так я и поверил, что они об обществе там заботятся. Страшно подумать, во что все бабы превратятся, когда моя Женька их защищать станет.

Слушая эти горькие слова друга и подзащитного, Вадим Михайлович молча вынул из пухлого портфеля аккуратно упакованный сверток. В нем оказался полный комплект костюмов Деда Мороза и Снегурочки.

— Толик, давай оставим эту тяжелую тему, — сказал адвокат. — Ты только поясни, зачем тебе понадобились эти тряпки. И, если можно, давай все-таки постараемся все дела обстряпать без оружия.

— Боюсь, Вадик, без оружия ничего не получится, — задумчиво ответил Анатолий. — По мобиле ничего тебе объяснить не мог, конечно. Но ты сядь, выслушай, что я тебе расскажу, потом, может, и посоветуешь чего… Ты ведь многие нынче вещи лучше меня понимаешь.

— Ну, что ты такое говоришь, Толя! — застеснялся польщенный адвокат.

— Я правду говорю, Вадик, один на один, не выеживаясь перед посторонними, — отрезал Анатолий.


Вадим сел напротив Анатолия Варгезовича. Как раз перед ним оказалось в фото в настольной рамке, где его шеф обнимал за плечи худенького подростка и девочку с пышными хвостиками. Дети были мрачными, не в пример показательно широко улыбавшемуся отцу. Теперь Толик был таким же грустным, как и его Пашка на фото…


Итак, в КПЗ Толик сидел в камере, битком набитой узбеками. Эти узбеки поделились с Толиком разными восточными сладостями, ледяным, но очень вкусным шашлыком, вялеными фруктами и чаем, который они готовили из странных коричневых плиток, разламываемых ими с огромным восторгом.

Весь этот пир, по их словам, устроил им добрый Дедушка Мороз со Снегурочкой. У них на родине тоже есть такой персонаж народных легенд и сказаний, но живьем они его никогда не видели. Впрочем, один у них артист этого героя изображал по праздникам. А тут к ним в Кузяевку приехал самый настоящий деятель, олицетворявший местный Навруз, праздник Нового года и новых надежд. Причем, как и полагается, деятель этот явился с женой Снегуркой, которая шла за ним след в след на два шага позади. Каждого замурзанного узбека он одарил именно тем, что тому больше всего хотелось покушать. Даже на счет кизилового варенья и плиток чая угадал! Эти узкоглазые провожали его шлагбаума, махали вслед руками, незанятыми подарками…

А когда шлагбаум резко сбросили с высоты на ограничитель — он разбился вдребезги! Стал почему-то ледяным! Они оборачиваются к поселку, и видят, что чем-то прогневали русского Навруза! Все стало из этого противного холодного льда, который они заколебались с крылечек и отмостки дорожек чистить… А жили они все в подвале недостроенного коттеджа спикера городской Думы, господина Мокрушина. Приходят туда, а там — все изо льда! У них была лапша, на которую кипяток надо наливать — все пакетики прозрачные, ледяные… Чайник тоже ледяной! И подвал стал меньше, будто игрушечный. Их трехъярусные нары, газеты, которыми они накрывались, обогреватель электрический — все изо льда! Тогда они господину Мокрушину по ледяному телефону позвонили… Не они, а ихний бригадир — Теймураз-ога. Так господин Мокрушин ихнего огу облаял последними словами, приехал с ментовским нарядом… Всех узбеков в ментовку привезли. А те и рады! В КПЗ условия оказались гораздо лучше, чем в подвале у спикера. Чайник им другой выдали… А за то, что они всю дежурку вымыли и туалеты в отделении отдраили, им чай в любое время разрешили кипятить. Теймураз-ога при Арбазумяне через вертухай договаривался с капитаном, чтобы он разрешил узбекам в КПЗ пожить до весны. За это они обязались все отделение отремонтировать по высшему классу. Но всякие у них проблемы с пропиской, конечно. Посылали они ходока в Елец со всеми паспортами за визами, да только как их ходок теперь найдет — неизвестно. Вряд ли догадается, что они теперь не в Кузяевке, а в КПЗ живут. Но, речь, как говорится, не про узбеков все-таки.


Наслушавшись этих узбеков, Толик стал иначе относиться ко всем случайным разговорам в дежурке. В принципе, в камере можно было услышать, что там менты меж собой кумекают по этому поводу через жестяную кружку, позаимствованную у узбеков. А на перекрестных допросах ему долго пришлось убеждать следователей, что он никак не связан с этим экстрасенсом, который себя за Деда Мороза выдает. До разного у них там на допросах доходило. Капитан Серегин поставил задачу получить от него какие-нибудь сведения. А хрен знает, где этот Дед Мороз живет? Скажешь, что в Лапландии — получишь в рыло! Вот такие там допросы были…

Понятно, что сам Арбацумян не узбек какой-то, в Дедушке Морозе он еще в шесть лет разочаровался… Но в целом то, что он услышал о об этом фокуснике в КПЗ, ему здорово импонировало. Пусть даже с Кузяевкой — это предновогодний оптический обман, установка какая-то психологическая, как у Чумака там или Кашпировского.

А еще в ментовке рассказывали, что все маленькие пациенты детской онкологии вместе с родителями неожиданно исчезли. У главврача от них осталась только записка с какой-то «чао-какао», в которой сообщалось, что весь контингент отправлен на встречу Нового года на Багамы, по путевкам, закупленным за счет областного бюджета для выездной конференции партии власти. Дескать, перед тяжелыми химиотерапевтическими процедурами детям надо встряхнуться. Но пускай их не теряют, не расстраиваются, а, пока есть время, произведут ремонт за счет средств Территориального Фонда обязательного медицинского страхования…

И действительно! Тут же являются заляпанные шпаклевкой ремонтники из департамента здравоохранения, в ударном темпе отделывавшие перед Новым годом кабинеты медицинскому начальству. Эти ремонтники перетаскивают с прежнего места работы все дорогостоящие импортные материалы, сантехнику, светильники богемского стекла — и отделывают онкологию по высшему классу! Там даже все нянечки были в шоке! Ходят теперь по отделению, как по музею, и боятся пыль стирать.

Заведующий онкологией, писавший три года во все инстанции бесполезные жалостные письма об аварийном состоянии палат и операционной, совершенно обнаглел! Он тут же потребовал у департамента здравоохранения поставить в отремонтированные помещения новое современное оборудование и подписался — «Чао-какао!». Что характерно, требование выполнили в отведенный им шестичасовой срок.


Ну, и много еще чего узнал Толик в ментовке странного и удивительного об этих экстрасенсах, которых обитатели Дома престарелых, например, уже объявили святыми и с палками наперевес потребовали у заехавшего к ним попика немедленной их канонизации. Но не в этом дело! Толик подслушал, что менты решили этих самых Деда Мороза и Снегурку пришить! Это ему доподлинно известно!


Где-то около пяти утра ненадолго привели в дежурку нескольких хулиганов, срывавших шапки возле автобусной остановки в Митяевке. На одном из этих отморозков была красная шапка с заячьей оторочкой. Ну, никто же не носит теперь таких! А на другом — обрезанный для удобства тулуп — тоже крытый красной сафьяновой кожей! Их, собственно, из-за этих ярких предметов зимнего туалета и задержал патруль на остановке, поскольку все милиционеры были сыты красненьким под завязку.

На допросе хулиганы рассказали, что на углу Коммунистического переулка они недавно треснули розочкой по башке старикану, одетому как раз в эти вещички. Изъятый у старика мешок на проверку оказался совершенно пустым, хотя они его с трудом тащили, когда какая-то баба, вся в белом, за ними погналась… Ну, а шапку и шубу поделили между собой, как водится…

И менты этих хулиганов сердечно поблагодарили за сообщение! Поскольку мест в КПЗ из-за узбеков все равно не было, а о красной шапке и сафьяновой шубе никто не заявлял — их даже отпустили, намекнув, что если они еще раз этого старика встретят, то неплохо бы его того… Совсем того!

Толик видел у капитана Серегина карту города на столе, где он в условном секторе Зет-прим-7869 отмечает явления народу зимних чудес. А еще он слышал, как этот капитан Серегин сказал кому-то по телефону: «Они — обычные физические лица, товарищ генерал! Это установлено свидетельскими показаниями. Свидетель ударил розочкой этого «святого» по голове, и этот якобы «святой» при контакте с розочкой потерял сознание. Так что вполне можно снайперов использовать, вряд ли близкий бой даст желаемый результат. Да сам господин Наумов тоже снайперов использовать посоветовал… Слушаюсь!»

На карте капитана торчали на иголках красные и зеленые флажки. Красными, как догадался Анатолий, капитан отмечает места, где Дед Мороз уже появился, а зелеными — где, по его предположениям, Дед Мороз может появиться в самое ближайшее время…


— А как ты снайпера из револьвера снимешь? — спросил ошарашенный Вадик. — Снайперы же неизвестно где сидят. Они от всех прячутся, Толик, я сам в кино видел!

— Вадик, я не хочу снимать снайпера, — пояснил Анатолий. — Может и хочу, но сам отлично понимаю, что все равно не смогу. Чего хотеть несбыточного, верно? Я хочу вызвать огонь на себя. Как в кино. Ну, я вообще-то могу себе представить, приблизительно, как нас в этих местах будет снимать снайпер. Я же сам снайпером служил, правда, в ракетном взводе, однако общее представление имею. А Дед Мороз вряд ли и в стройбате-то служил. Хотя, кто его знает? Так вот, собственно… Не согласишься ли ты, друг любезный, составить мне компанию?

— Ты, Толя, живцом хочешь выступить, что ли? — догадался Вадик. — Тебя же убьют, Толик… И ты хочешь… Впрочем, все равно. Ладно, я согласен!

— Спасибо, Вадик! Вот этого я тебе никогда не забуду! — бросился к адвокату из-за стола Арбацумян.

— Да за что «спасибо», Толя? У меня перед Новым годом какая-то дикая депрессия… Вернее, весь год в нее съезжал. Ты меня немного растормошил этой своей хулиганской выходкой из-за джипа. А сейчас, после этой сцены с Евгенией твоей — такая на душе апатия возникла! Честно говоря, суицидальные мысли меня частенько посещают в последнее время. Правда, я предполагал что-то менее обременительное… К примеру, неплохо было бы просто снотворного наглотаться… Пуля в лоб от снайпера — это нечто слишком напыщенное. Что-то неестественное, согласись.

— Да сойдет для нас и пуля снайпера! — радостно потирая руки, сказал Толик. — И потом ведь ты, Вадик, оденешься Снегуркой, поэтому ничего напыщенного не будет, если тебя при этом снайпер пристрелит.

— То есть как это — Снегуркой? — опешил Вадим.

— Ну, не я же буду Снегуркой, Вадик! Зачем же из образа выбиваться? — заржал Анатолий. — Мне же мое лицо кавказкой национальности надо в бороду и очки маскировать! Сам бы мог сообразить. Тем более что я — под следствием. А ты же у нас — артист! Как ты про шовинизм и национализм всем клизмы вставляешь, — я просто млею! Мамой клянусь!

* * *

— Анатолий Варгезович! Спасибо большое! Я вам так благодарна! Дети-то, дети как рады! — шептала им в дверях товаровед. — И от Вадима Михайловича я такого совершенно не ожидала! Только умоляю вас, осторожнее! Третий раз по телевизору про каких-то Деда Мороза со Снегурочкой передают… Ну, чтобы все в милицию звонили, где их видели. Вы поберегитесь, пожалуйста!

— Слушай, Наташ, — остановился в дверях Арбазумян. — Ты ведь баба умная… Ты ведь даже сейчас знаешь, что я спросить хочу… Как ты думаешь, где?..

— Я понимаю, Толя, — серьезно ответила Наталия, перестав улыбаться. — Думаю, это будет в вашем клубе «Рошаль»!

— Почему ты так уверена, Наталья? — поинтересовался Арбазумян, закидывая мешок за спину.

— Я думаю, настоящие Дед Мороз со Снегурочкой именно туда поедут! Причем, именно там их и снайперу удобнее всего снять будет. Да-да! Я полагаю, их там уже со снайпером ждут! Сам посуди! Время нынче наступает явно не детское. Все дети, которым от родителей не откололось — поздравлены. Причем, по слухам, поздравлены даже дети, так сказать, нашей элиты. Им там странные подарочки выданы, родители весь год на ушах стоять будут, так что клиентов у нас прибавится. Учреждения сейчас уже не работают, с корпоративных вечеринок все либо домой, либо в рестораны переехали. А в «Рошале»? Там же такой гадюшник собирается! Туда на совет-любовь нынче все сползутся! И где же появиться с последним аккордом Деду Морозу и Снегурочке? Только там, Толя!

— Ну, значит, и нам туда дорога! Раз ты так считаешь, значит, именно там и мочилово будет… Как говорится, время и место встречи изменить нельзя! — с отчаянием выговорил Анатолий, поправляя бороду, а топтавшаяся рядом с ним Снегурка только обречено вздохнула в косичку.

— Ни пуха ни пера, ребята! — озабоченно пожелала им вслед Наталия.

Закрывая за ними дверь, она с горечью проговорила мужу: «Хорошие они ребята! Только невезучие какие-то… Гарфункель всю дорогу с разными отвратительными мымрами хороводится… А у Толика еще со школы на шее такая кила повисла, что не приведи Господи! Дети, главное, хорошие… Жалко этих коммерсантов — до слез! Все, что ни заработают, таким клячам достается — ты даже представить себе не можешь! А нынче их точно укокошат… Даже сомневаться нечего. До слез обидно! Слушай, Славка, давай детей баиньки уложим и поможем им хоть чем-то, а? Может, по крышам пройдемся, если получится, конечно… Снайперы ведь всегда на крышах сидят! Я сама в кино видела!»

Ее муж, рассиропившийся хлястик в очках, с огорчением протянул: «Ну-у… Наташка! Я же тебе не Карлсон, не Слава КПСС, которые на крышах живут… Не пустит нас никто на крыши. Ну, ты даешь! Ладно, что-нибудь сообразим, не реви!»

* * *

Крупные роскошные снежинки аккуратно и беззвучно падали на подогреваемые тротуары возле элитного клуба «Рошаль». Все на этой улочке было каким-то роскошным, аккуратным, удивительно сочетающимся в совокупности. Даже снежинки здесь казались особенными, высшего сорта — здесь явно кружилась в воздухе вовсе не та мелкая пересортица, валившаяся на головы на соседних улочках.

От ярко освещенного, празднично украшенного входа в клуб к джипу Арбазумяна направился подтянутый молодой человек. Арбазумян сидел в обычном костюме, рядом с ним сидела дама в пушистой кокетливой шубке Снегурочки.

— Здравствуйте, Анатолий Варгезович! — поприветствовал гостя секьюрити. — А дама с вами? Добро пожаловать! Машину я поставлю на обычное место.

Анатолий и Вадик, так и оставшийся в костюме Снегурочки, вышли на теплую брусчатку перед клубом. Гарфункель смущенно шептал Анатолию, что чувствует себя совершенно дико в этом наряде, что вот сейчас всплывет давно известный факт, что никакого Деда Мороза не бывает — и ему тогда уже вообще жить незачем.

— Вадик, ты же сам сдуру штаны в офисе оставил! «Поедем за подарками! Накупим всем подарков!» Вот и изображай теперь даму в образе… А потом, ты же все равно хотел отравиться, Вадик! — оборвал его причитания Анатолий. — Какая тебе разница, кто тебя и в чем увидит? Если Наташка не ошибается, нам вообще скоро нагишом валяться на студенческих лабораторных медицинской академии — с трупными пятнами и пулевыми отверстиями. Так хоть в суд с моей Жекой не идти! Отрываемся напоследок! Улыбочку, миль пардон! Лучше сообрази, душа протокольная, как нам в зал вип-персон проникнуть?..

Так они и вошли, одаривая присутствующих улыбками, в мраморный вестибюль, где стояла, безусловно, самая роскошная и аккуратная ель, из всех, что росли в области и поблизости. Естественно, сама ель была украшена точными копиями яиц Фаберже. По вестибюлю пробегали хорошенькие Снегурочки в таких же балахончиках, что был на Вадике. Почувствовав, что он здесь такой не один, Вадик заметно расслабился, принялся с интересом приглядываться к составу гостей, просматривать пути отхода, на всякий пожарный. К нему тут же подскочил метрдотель и, аккуратно прихватив за локоток пальцами с роскошным маникюром, оттащил в сторону.

— Что же ты меня подводишь, милая? — с едва скрываемой злобой зашипел на Вадика метрдотель. — В зале вип-персон сегодня наплыв, с самим персоналом — напряженка, грог из ведерка разливать некому, а она тут…

— Да что вы, что вы! — оторопел Вадик. — Меня Анатолий Варгезович с собой пригласили! Я вообще не знаю, где тут зал вип-персон…

— А я тебе покажу! — продолжал тянуть за собой Вадика метрдотель. — Шагом марш за мной! И перед макакой этим черножопым извинись, мол, носик попудрить побежала!


Увлекаемый куда-то за шитые серебром бархатные гардины, Вадик успел только прошептать Анатолию, что через час они встречаются у мужского туалета на первом этаже… Анатолий остался один. Но ненадолго. Вначале к нему подскочила другая Снегурочка с подносиком, на котором стоял запотевший фужер с шампанским. Почти сразу за Снегуркой подошла и Машка Круглова в фиолетовом длинном платье с нескромными вырезами с обоих фасов.

— Здравствуй, Толя! — ехидно сказала Машка. — Шампанское, значит, пьешь? Ты на побывку из тюрьмы или насовсем?

— На побывку, — честно сказал Толик, зная, что правду от этой гниды все равно не скроешь.

— Понятно… — задумчиво протянула Круглова. — А я тебя еще в шестом классе предупреждала на счет Женьки! Знаешь, честно говоря, мне обидно! Я вкалывала, как негр на плантации, всего добивалась в жизни сама, а Женечка твоя даже педтехникум закончить не смогла. А сейчас она тебя посадит года на три, развод оформит, и будет жить припеваючи! Зла просто не хватает!

— Машка, кончала бы ты это, а? — тоскливо протянул Анатолий.

— Я по приказу не кончаю! — отрезала Круглова. — Когда я у тебя деньги просила на партию феминисток, ты мне комбинацию из трех пальцев выкрутил, да? А сейчас все тобою заработанное на Женькину партию пойдет! Сейчас она будет нашими районными Розой Люксембург и Кларой Цеткин в одном флаконе. Они уже в зале вип-персон твои бабки пропивают. Меня, конечно, не позвали! Ха-ха! Зачем? Их движению вообще не нужна отработанная идеология! Поэтому я для них — бельмо на глазу. Но запомни, Анатолий, это уже не феминизм, не гендерная политкорректность и равенство полов — это пьяный бабский разгул! У них там еще и мужской стриптиз в программе — можешь не беспокоиться! Вы еще увидите небо в алмазах, дяденьки Ванечки! И сделал это ты, Арбазумян, своей бесхребетностью!.. Слушай, а ты сам-то чего сюда приперся? — спросила вдруг Машка на тон ниже.

— Маш, а что ты думаешь по поводу этого Деда Мороза? — ответил вопросом на вопрос Анатолий.

— По поводу этого Деда Мороза я думаю, что такие методы в политической борьбе — крайняя безответственность! — категорически заявила Мария. — Это, Анатолий, политический экстремизм! С такими проявлениями общество должно бороться! И тут я целиком поддерживаю распоряжение владельцев «Рошаля» — взять с поличным этих политических спекулянтов на склонности общественности к новогодним мистериям прямо на входе. А если не удастся, то вообще того…

— Ты, Маша, это точно знаешь? — уточнил Толик.

— Толя, я сама слышала разговор администратора с капитаном Серегиным, когда меня начальник охраны к нему отвел документы проверить. Членский билет у меня, видите ли, просроченным оказался! Видите ли, взносы я полгода не платила! Я так и не была здесь полгода! Что это за свинство — отравлять женщине праздник какими-то мерзкими денежными подсчетами? Я им так в лицо и сказала! Я заявила, что если они меня сегодня не пустят, то завтра весь город будет обклеен листовками!

— Маша, я заплачу, успокойся! Лучше скажи, что они там говорили у администратора? — взмолился Арбазумян.

— Короче! Администратор доложил капитану, что у них будет вовсе не Дед Мороз, а Санта-Клаус, а в Снегурочек они нарочно оденут весь свой политически инертный женский персонал. У зала вип-персон будет выставлена дополнительная охрана… Слушай! Администратор сказал в трубку, понизив голос, чтобы я не услышала: «Точка оборудована на здании нефтяной компании «ТНК-инкорпоретед» у парапета над шестым окном у западного угла!» Точно! Я, Толя, сама все слышала!

— Маша, ты когда в Деда Мороза верить перестала? — поставил ее в тупик неожиданным вопросом Анатолий.

— Последний раз я видела настоящего Деда Мороза в яслях, — задумчиво сказала Мария. — А ты что, веришь, что это все… по-настоящему?

— Не знаю, Маша, — честно ответил Анатолий. — То верю, то сомневаюсь… Не знаю! Но мне хочется их спасти, понимаешь?

— Понимаю, — тяжело вздохнула Мария.


Они подкрепились в баре нижнего ресторанного зала для храбрости, заключив под коньяк с лимоном временное политическое соглашение о совместной борьбе. Анатолий направился к мужскому туалету, а Мария — разведать ситуацию в мраморный вестибюль клуба.

Ну, и первым, с кем она в вестибюле столкнулась, был поэт местного разлива Сержио Борхес, по паспорту — Виктор Ефремович Кургузкин.

— О! Манюня! С наступающим, пламенная и несгибаемая ты наша… э-э… электоратка! — разлапил он перед нею пьяные объятья.

— Отстань, Витька! Не до тебя! — отмахнулась от него Мария, высматривая главного секьюрити с говорилкой возле уха.

— А если не до меня, тогда до кого?.. — не унимался поэт. — Признавайся, ты Арбазумяна на колонку в газете раскрутила, да? Маня, не всем же повезло с этим армяшкой в одном классе учиться. Надо все же и о других думать все же… Маня, я хочу писать тебе в колонку обличительные стихи! Я требую свободы слова! Когда музы говорят, тогда молчат… эти… ну, такие… страшные… и ужасные…

— Отвянь, идиот! Если ты сейчас же не замолчишь, не прекратишь меня дезавуировать, я тебе это место, которым ты стишки придумываешь, кувалдой отобью, понял? — не на шутку разозлилась Мария.

— Так бы и сказала… Вообще-то, ведь не чужие люди, чтобы вот так… при всех… в вестибюле… — обиделся поэт.

А надо сказать, что Борхес ее у входа в бархатный холл стреножил, то есть напротив центрального входа в вестибюль и, соответственно, у главного входа в клуб. Из-за плеча поэта Мария, как в дурном сне, видит, что к этому входу, неторопливо маневрируя, подъезжает белая шестерка, из которой, ничего не подозревая, неторопливо выгружаются Дед Мороз со Снегурочкой, ставят преспокойно шестерку на сигнализацию, а потом еще и шины пинают на предмет — не надо ли подкачать?

Мария логическим путем догадалась, что это именно те, кого все ждут, поскольку в буфете с Арбазумяном она все же не до такой степени упилась, чтобы Санта Клауса от родного в доску Деда Мороза не отличить. И тут Круглова остатками стеснительности, изрядно подрастраченными в политической борьбе, почувствовала, все в «Рошале» вылупились на них с Борхесом, так влияло их непринужденное поведение на окружающих. Даже повар-китаец высунулся полюбоваться на них из кухни. На минуту Мария пожалела, что она уже взрослая, что уже не учится в шестом классе, не ходит в строгой форме и сатиновом передничке…Никто не обращал на Деда Мороза и Снегурочку. Все ждали от журналистки Кругловой и поэта Борхеса очередного публичного представления. Суки. Впрочем, возможно, зная о снайпере, все решили нарочно в ту сторону не глядеть и перед праздником себя не расстраивать. Однако времени на колебания и запоздалые размышления у Марии уже не оставалось, — приехавшие, с любопытством озираясь по сторонам, направлялись непосредственно в вестибюль… «Их же сейчас, как бобиков пришьют!» — поняла Круглова. Она чувствовала кожей, что и они с Борхесом, и вновь прибывшие будто на ладони хорошо просматриваются в объектив прицела, а красный кафтан Деда Мороза станет отличной мишенью, как только тот отойдет от машины еще на пару шагов.

Но тут что-то рвануло на улице! Все сразу стало красным — вообще все! А потом побагровело и обсыпалось зелеными звездами! Выглянув из-за плеча своего пиита, Маша увидела, что какой-то затрапезный мужичок кучно шмаляет ракетами и петардами по крышам всех многоэтажных зданий возле клуба. У мужика чувствовалась за плечами крепкая военная выучка, подготовился он к артобстрелу основательно: вся шипящая и светящаяся пиротехника взлетала у него с геодезической треноги на вращающемся штативе. Как только с крыши компании «ТНК-инкорпорейтед» раздался мат и крик: «Ты что же это, сука, делаешь?», мужичок крутанул штатив, и снаряды стали взрываться точно над парапетом у шестого окна. При этом баба, подносившая ему снаряды с детских санок, мстительно шипела, как просроченная ракета: «Жги их, Славка! Вдарь им, родной!»


По опыту ясельного периода и по рассказам очевидцев Мария знала, что ей надо продержаться только до того момента, когда Дед Мороз достанет гармошку, а Снегурка ударит в бубен. Она сделала глубокий вздох и с криком: «А ты не помнишь, как занял у меня последние 18 рублей и исчез на полгода?», неожиданно нанесла Борхесу меткий удар дамской сумкой на цепочке. Поэт побледнел, пошатнулся, и, закачавшись вокруг оси собственного тела, сделал несколько неверных шагов от главного входа, пытаясь закрыть голову руками…

Боковым зрением Мария уловила начавшееся продвижение всех секьюрити из вестибюля, холла и от прохода к вип-залу — в их сторону. Тогда она стеганула любимого еще раз, окончательно загоняя его в тупик у гардеробной, подальше от входа, где за вошедшими ряженными уже закрывались тонированные стекла. Поэт жалобно выл с надрывом на весь вестибюль при каждом ударе: «Маша! Машенька! За все меня прости!», инстинктивно отползая от выхода, но, главным образом, от Маши.

— Прекратите безобразие, прошу вас! Убедительно прошу вас в последний раз! — пытаясь перехватить сумку, надрывался возле Машки главный секьюрити, не слушая, что ему панически верещала в ухо говорилка. Но все-таки оперативная связь несколько отвлекала его, мешала сосредоточиться, поэтому он пропустил парочку точных ударов сумкой по переносице. Как только он безжизненно повис на стойке гардеробной, прекратить дебош стало делом чести всего персонала клуба «Рошаль». Визжащую, воющую, царапавшуюся Марию, отбивавшуюся ногами и измочаленной сумкой, захотели взять живой буквально все, включая повара-китайца!

А Дед Мороз со Снегурочкой будто забыли о губной гармошке и бубне! Они с любопытством рассматривали елку, зачарованные ее аккуратной роскошью, поэтому не могли видеть крадущийся прямо к ним за портьерами милицейский наряд во главе с капитаном Серегиным…

Не видела этого и Мария Круглова. Но только потому, что на нее опять накатило. В такие моменты наката ей уже было ни капельки не жалко ни себя, ни Борхеса. В такие моменты ей хотелось только отстреливаться от всех из автомата короткими очередями и, задыхаясь на ходу, как можно громче исполнять старинный русский романс «Он говорил мне: «Будь ты моею!», как в давнишнем фильме, который они смотрели в культпоходе в шестом классе…

* * *

Прождав лишние десять минут, Анатолий матюкнулся и пошел в кабинку переодеваться. Еще в баре, выпивая с Машкой, он почувствовал нехороший ледок под ложечкой. Такое чувство всегда возникало у него, когда его друг и адвокат Вадик Гарфункель вляпывался в очередной сюжет по уши.

Из кабинки он вышел уже облаченный в костюм Дедушки Мороза. Поймав пробегавшую мимо Снегурку, он торжественно приказал ей: «Отведи-ка меня в зал вип-персон, внученька!»

— Хорошо-хорошо, дедушка! — кокетливо согласилась Снегурка. — Мне ведь не трудно. Главное, чтобы вы сами не пожалели… потом.

Скрытой угрозе, прозвучавшей в ее словах, Анатолий не придал никакого значения. И напрасно. Вообще его в этот момент тревожила только одна мысль: сподличает Женька в отношении безобидного Вадика или нет? В голове проносились светлые периоды их совместного существования, и Толик начинал верить, что Женька не такая уж сука, да и от Вадика она никогда не слышала дурного слова. Потом он вспоминал все ее последние выходки и обливался холодным потом в страхе за беззащитного адвоката, который, к тому же, еще и нарядился с его подачи в такую же дурацкую, легкую шубку, какая болталась на сопровождавшей его Снегурке.

Снегурка раздвинула сверкавшие льдинками в затейливой подсветке нити стекляруса и крикнула: «Встречайте Дедушку Мороза!» Перед тем, как на Толика навалилось штук пять огромных амбалов, он увидел избитого Вадика в порванной шубке, залитой кровью… Вадик был привязан к высокому стулу, но разбитыми губами он попытался улыбнуться другу, прошептав: «Я тебя не выдавал, Толя!»

Толик рычал, кусался, пытался вырваться, пихался головой, ногами… Но веревки все туже стягивали грудь и от каждого движения гулкими взрывами колотила в висках кровь. «Не хочу жить с этой сукой!» — билась в нем даже не мысль, а последнее в затухающем сознании светлое, новогоднее желание…


Когда Анатолий пришел в себя, он почувствовал, что плотно прибинтован к чему-то теплому, надежному и, как ему показалось, даже родному. Но повернуть голову ему не удавалось. Зато он ему удалось хорошо рассмотреть, что Вадик привязан к побитой девушке Снегурке, правда, совсем не той, которая подставила его засаде.

— Итак, что мы имеем? — тихо сказал выступивший из темноты человек, перед которым все почтительно расступились. — Имеем, наконец-то, вполне профессиональные действия нашей муниципальной милиции во главе с капитаном Серегиным! Похлопаем, господа!

Раздались дружные аплодисменты. Топтавшийся в толпе капитан, на которого все стали смотреть с признательными улыбками, хлопать по плечу и пожимать руки, смутился и покраснел.

— А еще мы имеем очередной провал нашего районного отделения ФСБ! — многозначительно сказал человек, который, конечно, был ни кем иным, как самим господином Наумовым. — Очевидно, нашему генералу захотелось лично проинспектировать наиболее горячие точки локальных региональных конфликтов. Я к вам обращаюсь, генерал!

Мужчина во фраке с бокалом шампанского хотел было зарыться поглубже в окружающую общественность, но все тут же отошли от него, как от чумного.

— Со снайперами вышел полный провал! Лично я буду настаивать перед центром, чтобы за федеральную безопасность в нашем районе впредь отвечал человек, которому я могу доверять. Ладно, проехали.

Наумов подошел к арестованным, пнул ногой в теплый бок, пригревшийся за спиной у Толика. Бок застонал, и от этого стона на Толика стало неумолимо накатывать бешенство, которого даже он в себе боялся.

— А здесь мы имеем наш дорогой совок, нашу похеренную дружбу народов и прочий пролетарий всех стран. Посмотрите, как символично подобраны фигуранты! Во-первых, они у нас нынче просто монументы великого скульптора Мухиной! Как нарочно на рабочих с колхозницами разбились! И вот такая гниль мешала жить и дышать нашей стране 70 лет! Такие вот отморозки нам светлый праздник решили испортить! А во-вторых, взгляните, это же целый интернационал! Хохлушка, армянин, а эта, вроде бы, русская, — сказал Наумов, брезгливо рассматривая испуганное личико Жариковой с синяком под левым глазом. — Ну, и этот туда же… гм… условно русский. Н-да… Просто какой-то анекдот получился про русского, украинца, армянина и еврея… Нехороший, шовинистический анекдот!

— Что с ними делать прикажете? — по-военному четко потребовал прямого приказа капитан Серегин, у которого, чувствуется, больше всех зудели кулаки.

— Да ничего ты пока с ними не делай, Серегин, — шутливо ответил Наумов. — Новый год, елка, шампанское… И два комплекта Дедов Морозов и Снегурочек!

Все засмеялись, зашушукались, повторяя остроту: «Два комплекта! Два комплекта!» Наумов и сам понял, что удачно пошутил, поэтому он решил усилить юмористическое звучание своего спича: «Один комплект у нас будет основным, а другой про запас! Когда первый кончится, мы второй начнем!» Эти его слова потонули в общем хохоте! Смеялись все, включая повара-китайца, который ни слова не понимал по-русски.

Избитый, исцарапанный секьюрити подал Наумову сломанный бубен и губную гармошку: «Вот этими предметами, они шаманили, господин Наумов!»

Наумов взял старинную губную гармошку в руки, внимательно рассматривал гравировку, нутрянку из темного вишневого дерева… Толику страстно хотелось, чтобы Наумов сдуру в нее дунул. Он почувствовал, что и привязанный к нему теплый бок изо всех сил желает того же. Но Наумов резким движением вдруг ударил гармошку о коленку, гармошка жалобно крякнула, меха распались и… все! Все вокруг потемнело, налетела колючая вьюга, наметая по бамбуковому паркету горы сугробов…


Из заиндевевшей на холоде елки вышел третий комплект Деда Мороза со Снегурочкой… У третьего Деда Мороза, как у партизана Железняка, была перевязана голова. А харизма у этого третьего Деда Мороза была такая, что у всех заледеневших присутствующих пропало чувство холода, голода… И прозрачными тонкими льдинками, над всем тягучим болотом прожитых лет в них вдруг стала выкристаллизовываться наивная детская вера и такая… страшная и ужасная… совесть!

— Здравствуйте, мальчики и девочки! — пророкотал густым басом Дед Мороз. — Как вы себя вели в старом году? Много ли украли? Многих ли обидели? Снегурка! Подай-ка мне тетрадку на присутствующих!

Взяв у давешней беленькой внучки увесистую тетрадку, Дед Мороз дунул на нее, и тетрадка вмиг сама перелисталась в его руках.

— Ай-я-яй! Срам-то какой! — погрозил Дед Мороз высшему обществу кулаком в сафьяновой варежке. — Врачам и педагогам зарплаты не поднимаете, а себе на 300 процентов навинтили из того, что и в бюджете не предусмотрено! Разве можно так плохо себя вести, ребята?

Сами того не ожидая, все вдруг зарыдали, заплакали, понимая, какими гадами и отморозками выглядят в глазах Дедушки Мороза… А им, оказывается, так хотелось, чтобы Дед Мороз их похвалил!

— Так-так! — сказал Дед Мороз, подходя к связанным комплектам. Веревки вдруг под его взглядом рассыпались, и оба комплекта неуверенно встали на ноги. — Давайте-ка, мы с вами разберемся! Благодарю за службу!

Дед Мороз пожал руки Толику и Вадику, а Нельке и Жариковой церемонно чмокнул в запястье. Это было такое счастье! И все вокруг умирали от зависти, что не им поцеловал руку Дед Мороз! Поэтому, когда Дед Мороз спросил, чем же их отблагодарить за помощь, все четверо не сразу въехали в суть вопроса. Больше ничего ведь не бывает, правда? В смысле, что еще лучше-то может быть? А все было так здорово, что принимать за это благодарность даже совестно…

— Ну, раз вы растерялись, награжу я вас по-свойски, по-дедморозки! — пробасил сквозь смешок Дед Мороз… Все закружилось перед глазами хороводом белых снежинок… Вьюга подхватила их мягкой рукой и понесла куда-то к далекому горизонту, где под крики «Алоха!» красное солнце купалось в бирюзовом море…

* * *

…Анатолия Варгезовича Арбазумяна осудили на полгода года условно. С учетом его примерного поведения в праздничные дни и положительной характеристики с места работы, засвидетельствовать которую явились все сотрудники торговой фирмы «Пиво-воды» с детьми и знакомыми. Те, кому не хватило места в зале суда Ленинского района, весь период заседания ходили перед зданием по кругу с плакатами «Свободу Анатолию Арбазумяну — жертве произвола властей и националистического шовинизма!» и собирали подписи у прохожих в поддержку обвиняемого. Узнав, что обвиняемый один изметелил четырех милиционеров, прохожие с удовольствием подписывали петицию.

Освобождение из-под стражи отметили теплой компанией в клубе «Рошаль». От избытка теплых чувств и общей виктимности ситуации в конце праздничного вечера Анатолий Варгезович плюнул на условности и пригласил Нелли Владимировну на совместный танец — зажигательную бразильскую самбу. Или мамбу. А, может, и румбу. Неважно.

Прижимаясь своей щекой кавказкой национальности к щеке национальности Нелли Владимировны, Анатолий Варгезович что-то настойчиво шептал ей на ушко. Расслышать, что он там шептал, никому не удалось — Нелли Владимировна при этом громко смеялась, на редкость виктимно и располагающе.


Мария Круглова, наблюдавшая эту чувственную сцену сквозь плоский бокал французского коньяка, дала ей следующую политическую оценку: «Влип наш Толик по уши! И эта Пысюк на проверку оказалась политически неустойчивым элементом!»

В связи с напряженными личными обстоятельствами, денег ей на борьбу с шовинизмом Анатолий выделил немного, поэтому Марии пришлось несколько уменьшить свои политические амбиции. Нынче она защищает бездомных животных от всего общества, причем ее политический вес на новом поприще вырос настолько, что она сейчас ведет постоянную рубрику «Озверение» в газете «Губернские ведомости» и возглавляет специальную комиссию при Администрации города.


Вадик решился позвонить Жариковой только на 23 февраля. На свиданку Жарикову собирали всей кафедрой, а Вадика — всей торговой фирмой «Пиво-воды». Совместное празднование Дня Российских Вооруженных Сил настолько запало в души обоим, что, не дожидаясь 8 марта, Дня Весны и политической солидарности с женщинами всех стран, они стали отмечать все пятницы, потом субботы, а потом Жарикова переехала к Вадику от мамы с двумя чемоданами книг. Они их теперь заново перечитывают вместе, перезваниваясь на темы прочитанного с Пысюк. За ужином они долго размышляют над выводами Пысюк, которые, сводятся, к тому, что в основе всех книжек закладывается интрига, построенная на общей виктимности бытия… Ужинают при свечах, конечно, под камерные произведения Антонио Вивальди для струнного оркестра.


Все, вобщем-то, вернулось на круги своя, в чем, собственно, и сомневаться было бы нелепо. Правда, с тех пор каждую ночь, как ни борются коммунальные службы с этим негативным явлением, в разных концах города какая-то сволочь рисует баллончиками на стенах домов и заборах огромными буквами: «ДЕД МОРОЗ БЫВАЕТ!»