"Зима в стране "Ласкового мая"" - читать интересную книгу автора (Разин Андрей)

Король оренбургской дискотеки

А как же он появился в моей жизни во главе самых немыслимых хит-парадов вроде стенгазеты «За яйценосность!», которую нам как-то с гордостью предъявили комсомольцы одного птицеколхоза на Дону? Здесь надо сделать маленький экскурс в тот период моей буржуазной жизни, по счастливому стечению обстоятельств совпавший с перестройкой, устроенной моим славным земляком Михаилом Сергеевичем Горбачевым. В 1988 году знаменитый московский менеджер, руководитель фирмы «Рекорд», талантливый композитор и аранжировщик, заслуженный артист РСФСР Юрий Чернавский вызвал меня к себе.

Я явился, как всегда готовый выполнить любое приказание. Мы в «Рекорде» работали как рабы на фазенде. «Рекорд» раскручивал молодые дарования, а я занимался их отловом, приведением в божеский вид, вытряхиванием из неокрепших голов «комплексов неполноценности», с дальнейшим выпусканием перспективных карасиков в мутные, кишащие щуками эстрадные волны. Правда, у ребят, взращенных «Рекордом», быстро прорезались зубки, и скоро они сами начинали гонять щук, да и нас, своих крестных пап, могли укусить. Еще бы! Думаете, Ваня Фокин, вытащенный мной из зачуханного ресторана, где он прозябал в роли провинциального Майкла Джексона, — это подарок? Боже упаси! Но через полгода муштры и всесоюзных успехов Ваня не ставил в грош даже профессора Иосифа Давыдовича Кобзона. Не говоря уже об остальных. А Саша Хлопков? Его я нашел в электричке, в которой будущая звезда эстрады ехала в Москву, имея в виду устроиться лимитчиком. Творческие вливания со стороны Чернавского, моя беготня по кабинетам музыкальных редакторов быстренько сделали несостоявшегося труженика ЗИЛа мастером эстрадных подмостков. И через полгода — небрежный взгляд, руки в карманах, и все разговоры вокруг контрактов и крутых маршрутов. Короче говоря, на исходе восьмидесятых годов мы в «Рекорде» запустили поточную линию по изготовлению вокальных талантов и по демпинговым ценам выбросили их на рынок.

Работа спорилась. Но, честно говоря, несмотря на доходы и все такое, на душе у меня было муторно. Хоть у меня и комбинаторная натура, но душе хотелось праздника, хотелось, чтобы среди скороспелок появился хоть один настоящий, а не придуманный «Рекордом» талант. Тем более, что меня не грели баллады знаменитого ленинградца Б.Г., где философии не больше, чем кофеина в одесском растворимом кофе, и публичные стриптизы кудесника слова и чувства Вити Шевчука и его «дуста». О мужестве творца выдающегося шлягера «Яблоки на снегу» товарища Муромова я уже и не заикаюсь. Большой физической культуры человек. Короче говоря, хотелось заполучить в «Рекорд» что-нибудь по-настоящему интересное и неординарное. Юрий Чернавский был, против обыкновения, зол и хмур:

— Андрей, поиск звезд отменяется. Скоро они вообще не понадобятся. Кончилась пленка.

Надобно сказать, что проблема магнитной пленки была бичом божьим. Шосткинское объединение «Свема», выпускающее самую паршивую в мире пленку, вообще повело себя кое-как и почти прекратило выпуск этой позарез нужной «Рекорду» продукции. Наши звезды оказались без фонограмм, именующихся в простонаречьи «фанерой», и рисковали остаться без куска хлеба, поскольку в большинстве своем от рождения были безголосыми, как циклопы. Это грозило «Рекорду» крахом, потому что молчащие звезды были хороши для немого кино, но никак не для стадионной тусовки. Я моментально забыл о своих переживаниях по поводу популярности «Яблок на снегу» и отсутствии таланта в «Рекорде» и пошел выбивать командировку в Шостку.

Когда за окном вагона замелькали пшеничные поля Сумщины, мой сосед по купе, молодой летчик гражданской авиации, уснувший еще в Москве, вдруг встрепенулся, грохнул по столику бутылкой демократического портвейна и представился:

— Саша. Из Оренбурга.

Я тогда и не подумал, что Саша — это Судьба. Мы вылакали портвейн, побеседовали о мощи гражданской авиации, ругнули Лигачева, сотворившего закон о борьбе с алкоголизмом, выразили уверенность, что закону осталось недолго жить. А потом Саша сказал:

— Ни хрена ты, Андрюха, не найдешь. Откуда у нас возьмутся самопальные таланты? Это ж не Ливерпуль.… Вот битлы — это да!

Меня стало скучно. Насчет битлов я был полностью согласен с пилотом… Саша еще раз оттянулся стаканчиком «розового» и вдруг сказал:

— Слышь, Андрей, ты что-нибудь знаешь про дискотеку «Глобус»?

— Во Флориде?

— Не, в нашем Оренбурге. Крутая дискотека. Я туда раньше ходил.

— Ну и что?

— Ничего. Помню, однажды привели туда пацана детдомовского. Весь оборванный, с фингалом. И жокей объявляет, что парнишка желает пропеть изысканной публике несколько песен. С ним парень постарше, клавишник. Почтенная публика не роптала, все уже забалдели и чего-то ждали. И вот пацаненок запел. Короче, Андрюша, меня не купишь. Я и флойдов знаю, и роллингов, по металлу ботаю. Но тут я заторчал. Классно пел парнишка.

— Да, у вас в Оренбурге все класс, — рассеянно подтвердил я.

— Слушай, — вдруг хлопнул себя Саша по обтянутой форменными штанами ляжке, — у меня ж есть кассета того парня. Я у диск-жокея за червонец прикупил. Хочешь, врублю?

Я уже видел, что Саша взял с собой в путь-дорогу, кроме портвейна, допотопный кассетник «Весна-2», и приготовился к худшему. Портвейн приходилось оплачивать заинтересованным слушанием. Саша достал заштурханную кассету, долго гонял ее в разные стороны, наконец, сказал:

— Кажется, вот здесь….

И я вздрогнул. Из самого убогого в мире кассетника вдруг раздалась песня. Я был тертым калачом и сразу усек, что все было самопальным. И запись, и аппаратура, и весь иной антураж. Кроме голоса. Голос был божественный. А песня была под стать. Песня была «Белые розы».

— Саша, — сказал я зажмурившемуся от удовольствия пилоту, — раскрой глаза. Продай мне эту пленку. На, четвертной.

— Да ты че? — с истинно уральским добродушием сказал пилот. — Дарю! Может пригодиться.

С тех пор я сто раз хотел найти Сашу, но его след затерялся в глубинах воздушного океана. Спасибо тебе, веселый уралец, от меня лично и от миллионов фанатов «Ласкового мая»!

Ледовое побоище

Он только и успел дойти до слов: «Лед с витрин голубых…», как, перекрывая шлягер Сереги Кузнецова «Белые розы», над стадионом пронесся хруст. Толстенные барьеры для стипл-чеза, которые еще утром являли крепость и мощь, разлетелись в щепы. Полутысячная толпа пацанов и обезумевших фанаток со спринтерской скоростью бросились к центру поля. Не часто увидишь такую резвую толпу. Казалось, она подобно урагану все сметет на своем пути. Я сразу же понял — их не остановить. К сожалению, подобный опыт имелся… Хваленые омоновцы в своей черной форме лишь провожали взглядом бегущих — а что, спрашивается, делать с четырнадцатилетней девчонкой? Не дубинкой же объяснять, что безумство на стадионе не входит в стоимость билета?

Я понимал — остаются считанные секунды перед непосредственным контактом с возлюбленной публикой, и, как Наполеон, бросил в бой старую гвардию — наших охранников, стыдливо закамуфлированных в разных отчетах под гордым именем «машинистов сцены».

Старая гвардия, как и под Ватерлоо, доказала, что она готова умереть за императора, но не более того… Натиск толпы оказался слишком могучим… Через мгновение бригадир охранников, обладатель какого-то там дана каратэ, Витя лежал на изумрудном газоне под кроссовками весело щебечущих фанаток.

Все бы ничего… Но накануне над городом прошел дождик, и кто-то из любительниц «Белых роз» мог наступить на провода высокого напряжения. Вот тогда будет не до веселья. Короче, я понял, что нужно спешно эвакуироваться под самую лучшую защиту — в автобус, который мы предусмотрительно подогнали к центральному кругу. Вездесущий администратор Аркадий Кудряшов, оказывается, уже успел непостижимым образом отрубить напряжение, и нам оставалось только с достоинством удалиться. А ураган, бушующий криком «Юро-о-о-очка!», налетал стремительно и неотвратимо, как истинное возмездие за хороший концерт. Я тронул Юру за плечо. Он так и стоял с микрофоном, глядя на толпу.

— Юра, уходим!

Шатунов стоял как вкопанный.

— Ну, что с тобой! Сейчас затопчут!

— Ноги, опять ноги, — обреченно произнес он, — не могу… В «Ласковом мае» об этом не знал никто, разве что Юркин закадычный дружок Серега Серков, с которым Шатунов воспитывался еще в оренбургском детском доме. А я знал, что при стрессе у юры иногда отказывали ноги… Как-то вечером мы ехали на машине моего друга детства. Дорога была пустынной…

— Можно, я проеду? — сказал вдруг Юра.

Иногда он садился за руль…

— Давай, — согласился друг.

И Юра вцепился в руль. Машину вдруг повело в сторону. Юра изо всех сил пытался вывернуть… Никто толком не понял, что случилось. Через несколько секунд мы с трудом выбирались из перевернутой машины. Шатунов был бледен и неподвижен…

Мы переглянулись.

— Что с тобой, Юра? — стараясь быть как можно спокойнее, сказал я. — Ведь все обошлось… Примяли чуть крышу — не беда, починим.

— Ноги… — сказал он.

Я подошел к Серкову.

— Надо смеяться! — сказал я.

Серков глянул на меня как на сумасшедшего (он сам был бледен и растерян), потом все понял. И мы начали хохотать. Сначала Юра как-то странно посматривал на нас, потом тоже улыбнулся, рассмеялся и подошел к нам… Все обошлось, его ноги заработали…

Мы обращались к врачам, они говорили, что Юра перерастет, все будет нормально, а причина в трагедии, которая случилась в детском возрасте. Юрку выписали из реанимации сиротой и прямиком направили в детский дом, который, надо сказать, пользовался в Оренбурге дурной славой. Здесь был настоящий конвейер, готовящий кадры для колоний. Над воспитанниками издевались и педагоги, и старшие, в полной мере подражающие своим воспитателям…

Там у Юры проявились симптомы странной болезни.

И вот сейчас на стадионе опять…

Но хохотать, как тогда на дороге, не было возможности, надо было поискать другой выход. Мы просто внесли его в автобус, который в ту же секунду был окружен ликующей толпой. Окошки стали напоминать кадры из мультиков о трех поросятах. Расплющенные носики и сияющие глазки украинских пацанок с четырех сторон уставились на нас, бедных узников советской эстрады. Но нас теперь это не волновало. К тому же, краем глаза я увидел, что Юрка сам дошел до своего любимого места на «корме» автобуса, где любил вздремнуть при переездах. Обошлось. Мы знали, что помощь придет, и блокаду снимут, — судя по мельканию черных рубашек. ОМОН пришел в себя и вспомнил, что поставлен для порядка. Может быть (если не перебили усилители и колонки), мы даже допоем «белые розы». Такой вот неожиданный антракт. И все из-за грандиозной популярности синеглазого мальчика с улыбкой Элвиса Пресли. Я все чаще ловил себя на мысли, что Юрка, происходящий из забытого Богом Оренбурга, имеет како-то планетарный генетический код, содержащий в себе нечто от римского соловья Лоретти и покойного короля рок-н-ролла из Штатов. Хоть убейте, но не припомню, чтобы у нас в «совке» кто-нибудь из певцов пользовался такой бешеной популярностью. Изабелла Юрьева, моя учительница, хлебнувшая много кайфов в годы «папы Сталина», однажды сбежала в деревню прямо в «шпильках» и эстрадном платье — не успела переодеться, потому что к парадному театра уже подъехала черная эмка с операми из МГБ. Так вот, роскошная бабушка Изабелла, учившая меня сценодвижению в ходе моего творческого альянса с Читинским институтом культуры, ударилась в благодушные воспоминания и с ужасом рассказала, как поклонницы визгом под окном не давали спать Ивану Козловскому.

— Вы знаете, Андрей, — размышляла эстрадная звезда былинных времен, — среди любителей эстрады есть очень экспансивные люди. Очень! Да уж, понятно, Иван Семенович подтвердил бы слова Изабеллы Даниловны, если бы увидел, как на нашем концерте в Лужниках полторы сотни фанаток, в едином, как говорится, порыве вдруг расстегнули лифчики и, как гипсовый дискоболки из пыльных сквериков моего детства, зашвырнули их на сцену. Для полноты картины скажу, что шокированные уборщицы насчитали в куче этого хлама не меньше полсотни трусиков. Представляю, как объясняли фанатки своим мамам бреши в своем туалете. А «переход Суворова через Альпы»? Так с присущим ему мрачным юмором Аркадий Кудряшов охарактеризовал выход на сцену в «Олимпийском» двух отчаянных любительниц, раздевшихся и махавших джинсами, как флагами капитуляции, над головой. До сих пор вижу эту сцену, будто бы выхваченную из видика «про ужасы»: как служащие дворца с каннибальскими глазами уносили голых фанаток в темноту служебных помещений. Думаю, впрочем, что смелых девчонок в пищу не употребили…