"Обожествлённое зло" - читать интересную книгу автора (Робертс Нора)

ГЛАВА 2

Кэмерон Рафферти ненавидел кладбища. И дело не в суеверии. Он был не из тех, кто обходит черных кошек или стучит по дереву. Причина была в том, что кладбищенская атмосфера противоречила его внутреннему состоянию, и он это ненавидел. Он знал, что не будет жить вечно – как полицейский он знал, что рискует жизнью больше остальных. Это его работа, также как жизнь-работа, а последующая пенсия – это смерть.

Но пусть он будет проклят, если ему нравится, когда надгробные камни и букеты увядших цветов напоминают ему об этом.

И, тем не менее, он пришел взглянуть на могилу, а большинство могил, как правило, собирают вокруг себя компанию и превращаются в кладбища. Это кладбище принадлежало католической церкви Нашей Девы Милосердной и располагалось на неровном холме в тени старой колокольни. Каменная церковь, небольшая, но крепкая, устояла перед непогодой и грехом сто двадцать три года. Участок земли, отведенный для почивших католиков, был огорожен ажурной железной решеткой. Большая часть острых наконечников покрылась ржавчиной, а многий и вовсе не было. Никто особенно не обращал на это внимания.

В те дни, большая часть горожан разделилась между церковью всех религий Храмом Господним на улице Мэйи и Первой Лютеранской церковью прямо за углом на Поплар. Немногие другие предпочитали Храм Братьев в Уэй-сайд в южной части города и католическую церковь. За братьями было большинство.

С тех пор, как в семидесятых количество прихожан стало сокращаться, службы в Нашей Милосердной Деве свелись к воскресной мессе. Священники из церкви Святой Анны из Хагерстауна неофициально сменяли друг друга во время служб, а один из них заезжал на уроки в воскресную школу и на последующую мессу в девять часов. А, помимо этого, у церкви Нашей Девы Милосердной особенных забот не было, кроме Пасхальных и Рождественских дней. И, конечно, свадеб и похорон. И независимо от того, как далеко забредали Её дети, они возвращались, чтобы лечь в землю около Нашей Девы.

От этой мысли Кэм, которого крестили в купели прямо напротив высокой, тихой статуи Святой Девы, не почувствовал себя уютнее.

Была приятная ночь, немного прохладная, немного ветренная, но небо было чистым, как бриллиант. Он предпочел бы сидеть у себя в лоджии с охлажденной бутылкой «Роллинг Рок», разглядывая звезды в телескоп. По правде говоря, он предпочел бы гнаться по темной аллее за убийцей-наркоманом. Когда преследуешь возможную смерть в пистолетом в руке, адреналин поступает быстро и не успеваешь осознать действительность. Но прогулка над разлагающимися телами, служила напоминанием о собственном конечном назначении.

Заухала сова, заставив помощника шерифа Бада Хыоитта, следовавшего за Кэмом, вздрогнуть. Помощник робко улыбнулся и прочистил горло.

– Жутковатое место, правда, шериф?

Кэм уклончиво улыбнулся. В свои тридцать лет он был всего лишь на три года старше Бада и вырос возле той же дороги Дог Ран. Он встречался с сестрой Бада, Сарой, на протяжении безумных и лихорадочных трех месяцев в последнем классе школы Эммитсборо и присутствовал при том, как Бада вырвало после его первой упаковки из шести банок пива. Но он знал, что Баду доставляет удовольствие называть его шерифом.

– Днем обычно об этом не думаешь, – продолжал Бад. У него было юное, простое розовое лицо. Волосы были в кудряшках цвета соломы и росли в непонятном направлении, независимо от того, как часто он мочил расческу и старался их пригладить. – Но ночью поневоле вспоминаешь все эти фильмы про вампиров.

– Они не нечистая сила, а просто мертвецы.

– Верно. – Но Баду хотелось, чтобы вместо обыкновенных патронов 38 калибра его револьвер был заряжен серебряной пулей.

– Вот здесь, шериф.

Двое подростков, выбравших кладбище для объятий, показывали ему дорогу. Они были ужасно испуганы, когда с воплями бежали по его улице и стучались к нему в дверь, но сейчас они бежали в паническом возбуждении. И им это нравилось.

– Вот здесь, – указал семнадцатилетний парень в хлопчатой куртке и стоптанных кроссовках «Эир Джордане». В левом ухе у него был маленький золотой гвоздик – в городе, вроде Эммитсборо, признак глупости или отваги. Стоявшая рядом с ним девушка, участница группы поддержки бейсбольной команды, с женственными карими глазами, немного вздрогнула. Они оба знали, что в понедельник окажутся среди звезд школы Эммитсборо.

Кэм осветил фонариком перевернутую надгробную доску. Могила принадлежала Джону Роберту Харди, 1881—1882, ребенку прожившему один короткий год и покоившемуся под землей больше столетия. Под упавшей доской могила зияла широкой пустой, темной дырой.

– Видите? Точно как мы вам и сказали. – Парень слышно сглотнул. Белки его глаз сверкали в притушенном свете. – Кто-то выкопал.

– Да, я вижу Джон. – Кэм наклонился, чтобы посветить фонарем в яму. Там ничего не было, кроме грязи и застарелого запаха смерти.

– Думаете это были грабители могил, шериф? – Голос Джона дрожал от возбуждения. Ему было стыдно за то, что он затрясся и припустил, как заяц, после того, как они с Салли просто грохнулись в пустующую могилу, когда валялись в траве. Он предпочитал вспоминать, что он руку держал у нее под рубашкой. Ему хотелось, чтобы она это тоже помнила, поэтому он говорил со значением. – Я читал о том, как выкапывают могилы в поисках драгоценностей и частей тела. Они продают части тела на эксперименты и так далее.

– Не думаю, что здесь им удалось что-нибудь обнаружить. – Кэм выпрямился. Хотя он и считал себя здравомыслящим человеком, но от вида открытой могилы у него по коже пробежали мурашки.

– Давай беги, отведи Салли домой. Мы этим займемся. Салли посмотрела на него громадными глазами. Она втайне была влюблена в шерифа Рафферти. Она слышала, как ее мама сплетничала о нем с соседкой, болтая о его бурной молодости в Эммитсборо, когда он носил кожаную куртку и ездил на мотоцикле, и разнес Таверну Клайда в драке из-за девчонки.

Он по-прежнему ездил на мотоцикле и ей казалось, что он может завестись, если захочет. Он был ростом шесть футов два дюйма и сложен крепко и жилисто. Он не носил глупой формы цвета хаки, как Бад Хьюитт, вместо этого на нем были поношенные джинсы и хлопчатая рубашка, подвернутая до локтей. Его черные как смоль волосы закрывали кудрями уши и воротник рубашки. У него было длинное и сухое лицо, и теперь лунный свет проявил удивительные тени под его скулами, заставив ее семнадцатилетнее сердце трепетать. С точки зрения Салли у него были самые сексуальные голубые глаза – темные и глубокие, и немного задумчивые.

– Вы собираетесь позвать ФБР? – поинтересовалась она.

– Мы с ними посоветуемся. – «Боже, снова семнадцать лет, – подумал он, затем тут же: ох-ох, нет, спасибо». – Следующий раз, когда решите уединиться, поищите другое место.

Она очаровательно вспыхнула. Ночной ветер набросил волосы на ее простодушное лицо. – Мы только разговаривали, шериф.

«Рассказывай сказки». – Как бы там ни было. Идите домой.

Он смотрел, как они удалялись среди надгробных камней и досок, по влажной, липкой грязи и пучкам травы. Прижавшись друг к другу, они шли, уже возбужденно перешептываясь. Салли взвизгнула и захихикала, и последний раз взглянула через плечо на Кэма. «Дети, – подумал он, дернув головой, когда ветер ударил по непрочной кровле на крыше старой церкви. – Ни черта не знают о том, что вокруг творится».

– Мне понадобятся снимки, Бад. Сегодня. И лучше мы огородим место веревкой и поставим пару табличек. Если мы вернемся утром, то уже все в городе будут знать об этом.

– Не могу понять, откуда грабители могил могут быть в Эммитсборо. – Бад прищурился, стараясь принять официальный вид. Кладбище было дерьмовым местом, но, с другой стороны, это было самое интересное происшествие с тех пор, как Билли Рирдон угнал пикап своего отца и уехал развлекаться за город с пышногрудой девушкой Глэдхилл и шестью банками пива «Миллер». – Больше похоже на вандалов. Группа ребят с плохим чувством юмора.

– Очень похоже, – пробормотал Кэм, но он снова присел у могилы, когда Бад отправился в патрульную машину за фотоаппаратом. Это не было похоже на вандалов. Где надписи краской, бессмысленные разрушения?

Могила была выкопана аккуратно. И лишь только одна эта маленькая могила была осквернена.

И куда, черт побери, делась земля? Вокруг ямы не было ни одной кучки. Значит ее увезли. Ради всего Святого, какой прок в двух тачках земли и старой могиле?

Сова снова прокричала, затем расправила крылья и стала парить над церковным двором. Кэм вздрогнул, когда тень коснулась его спины.

Поскольку на следующий день была суббота, Кэм поехал в город и припарковал машину возле закусочной «У Марты», места, куда издавна заходили пообедать и пообщаться жители Эммитсборо. С тех пор, как он вернулся в родной город шерифом, у него вошло в привычку проводить субботние утра там, за кофе и пирожками.

Работа редко мешала исполнению ритуала. Обычно, он мог в субботу скоротать время с восьми до десяти за двумя или тремя чашечками кофе. Он болтал с официантками и завсегдатаями, слушал Лорретту Линн или Рэнди Трэйвиса по скрипучему музыкальному аппарату в углу, просматривал заголовки «Херальд Мэйл» и внимательно вчитывался в спортивный раздел. Здесь витал приятный аромат жареных сосисок и бекона, звон посуды, ворчание стариков за стойкой, судачивших об экономике.

В Эммитсборо штат Мэриленд жизнь шла медленно и спокойно. Может быть поэтому он и вернулся.

Городу с населением две тысячи человек, включая отдаленные фермы и дома в горах, потребовалось еще пять лет, со времен юности Кэма, прежде чем удалось переделать отстойные ямы в очистные сооружения. Все это было важными событиями для Эммитсборо, где в парке, рядом с площадью на пересечении Мэйн и Поплар с восхода и до захода ежедневно развевался флаг.

Это был тихий, чистый городок, основанный в 1782 году Самюэлем Кью Эммитом. Расположившись в долине, он был окружен массивными горами и холмистыми фермерскими угодиями. С трех сторон его окружали поля кормовых трав, люцерны и кукурузы. С четвертой стороны были Допперские леса, названные так, потому, что они примыкали к ферме Допперов. Леса были дремучие, они занимали более двухсот акров. Морозным ноябрьским днем 1958 года старший сын Джерома Доппера, Доппер Младший, прогулял школу и направился в эти леса со своим ружьем 30 калибра через плечо, надеясь повстречать оленя с ветвистыми рогами.

Его нашли на следующее утро рядом со скользким берегом ручья. Большая часть его головы отсутствовала. Казалось, будто Доппер Младший пренебрег осторожностью и, поехав по скользкой поверхности, выстрелил и попал не в оленя, а в Вечное Царство.

С тех пор, детям доставляло удовольствие пугать друг друга у костра историями о безголовом и шатающемся из стороны в сторону призраке Младшего Доппера, вечно охотящегося в Допперских лесах.

Ручей Антиетам разрезал южное пастбище Допперов, прорубал себе дорогу сквозь леса, где последний раз поскользнулся Доппер Младший, и устремлялся в город. После хорошего дождя он шумно бурлил под каменным мостом на Гофер Хоул Лэйн.

В полумиле от города он расширялся, вырезая грубую окружность из скал и деревьев. Вода там двигалась спокойно и медленно, позволяя солнечному свету играть на ней сквозь летнюю листву. Рыбак мог найти себе удобный камень и забросить леску, и если он не был пьян и глуп, мог вернуться домой с форелью на ужин.

За рыболовной запрудой земля начинала неровно подниматься вверх. Там, на втором перевале, была известняковая каменоломня, где Кэм проработал два потных, надрывных лета. Жаркими ночами ребята приезжали туда, как правило обпившись пива или после косяка, и ныряли со скал в глубокую, неподвижную воду. В семьдесят восьмом, после того, как трое утонули, каменоломню обнесли забором и поставили пост. Ребята по-прежнему продолжали нырять в каменоломню жаркими ночами. Им лишь приходилось для начала перелезть через забор.

Эммитсборо находился довольно далеко от связывающего штаты шоссе, и поэтому там не было особенного движения, а поскольку от него до Вашингтона было два часа езды, то его никогда не расценивали как один из спальных районов столицы. Перемен было немного и случались они редко, что вполне устраивало жителей.

Город мог похвастаться магазином скобяных товаров, четырьмя церквями, постом американского Легиона и несколькими антикварными магазинами. Был там рынок, которым владела одна семья в четырех поколениях, и станция обслуживания, побывавшая в стольких руках, что Кэм не мог сосчитать. Отделение библиотеки графства располагалось на площади и работало два дня в неделю и по утрам в субботу. Был в городе свой шериф, двое его помощников, мэр и городской совет.

Летом на деревьях было много листвы и, если прогуливаться в тени, то скорее можно почувствовать запах свежескошенной травы, чем выхлопных газов. Люди гордились своими домами, и в крошечных двориках можно было обнаружить цветники и огородики.

С приходом осени окружающие горы взрывались красками и по улицам распространялся запах горящей древесины и мокрых листьев.

Зимой город напоминал открытку с картинкой «Жизнь прекрасна», когда снег облегал каменные стены, а Рождественские огоньки горели неделями.

С точки зрения полицейского, это была не жизнь, а малина. Редкое хулиганство – дети бьют и забираются в окна – нарушение правил дорожного движения, раз в неделю происходят стычки разбушевавшихся пьяных или семейные ссоры. За те годы, что он снова был в родном городе, Кэму пришлось иметь дело с одним нападением с нанесением увечий, мелким воровством, несколькими случаями намеренной порчи имущества, редкими драками в баре и многочисленными случаями управления машиной в нетрезвом состоянии.

Этого не хватило бы на одну ночь в Вашингтоне, где он был полицейским больше семи лет.

Когда он принял решение сложить полномочия в Вашингтоне и вернуться в Эммитсборо, его коллеги говорили ему, что через полгода он вернется, взвыв от скуки. Он слыл настоящим полицейским с– улицы, потому что мог сохранять ледяное спокойствие и не взрываться, привык, даже приспособился к встречам с наркоманами и торговцами наркотиков.

И ему это нравилось, нравилось ходить по острию ножа, патрулировать улицы, рыться в человеческих отбросах. Он стал детективом – стремление, тайно хранимое им с того дня, как он примкнул к полиции. И он оставался на улицах, потому что там чувствовал себя, как дома, потому что там ему было хорошо.

Но вот, однажды летним днем, они с напарником преследовали двадцатилетнего мелкого торговца наркотиков с его кричавшим заложником в полуразвалившемся здании на Юго-Востоке.

Все изменилось.

– Кэмэрон? – Рука на плече Кэма прервала его воспоминания. Он посмотрел на мэра Эммитсборо.

– Мистер Атертон.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? – Коротко улыбнувшись, Джэймс Атертон втиснул свое длинное, тонкое тело на виниловый стул рядом с Кэмом. Это был ангельский человек, с костлявым, немного меланхолическим лицом и бледно-голубыми глазами – Он напоминал подъемный кран – бледная, веснушчатая кожа, песочные волосы, длинная шея, длинные руки и ноги.

Из кармана его спортивной куртки торчала шариковая ручка и очки для чтения в тонкой оправе. Он всегда носил спортивные куртки и черные блестящие башмаки на шнуровке. Кэм не мог вспомнить Атертона в теннисных туфлях, джинсах или шортах. Ему было пятьдесят два, он преподавал в школе и служил обществу. Он был мэром Эммитсборо, эта работа едва ли могла занять все его время, когда Кэм был еще подростком. Такое положение вещей прекрасно подходило Атертону и городу.

– Кофе? – поинтересовался Кэм и автоматически позвал официантку, хотя она уже направлялась к ним с подносом в руках.

– Спасибо, Элис,—поблагодарил Атертон, когда она налила.

– Принести вам чего-нибудь на завтрак, мэр?

– Нет, я уже завтракал. – Но тут же взглянул на десертную тарелку около кассы. – Эти пончики –свежие?

– Сегодняшние.

Он слегка вздохнул, наливая сливки и насыпая в кофе две полные ложки сахара. – Едва ли у вас есть с яблочной начинкой – посыпанные корицей?

– Один есть, на нем ваше имя, – Элис подмигнула ему и отправилась за пончиком.

– Нет сил, – сказал Атертон, сделав первый глоточек кофе. – Между нами говоря, моя жена беспокоится, что я ем как лошадь и не толстею.

– Как поживает миссис Атертон?

– Мин в порядке. Сегодня устраивает ярмарку в средней школе. Чтобы собрать деньги на новую форму для оркестра. – После того, как Элис поставила перед ним пончик, Атертон взял вилку с ножом. Салфетка аккуратно лежала у него на коленях.

Кэм улыбнулся. Ни один кусок яблока не оставит пятна на мэре. Аккуратность Атертона была постоянна, как восход солнца.

– Я слышал у вас прошлой ночью было необычное происшествие?

– Отвратительное. – У Кэма до сих пор стояла перед глазами темная, зияющая могила. Он взял остывающий кофе. – Мы все вчера сфотографировали и оградили место веревкой. Я рано утром туда заехал. Земля твердая и сухая. Никаких следов. Там чисто, как в операционной.

– Может ребята слишком рано занялись проказами, – готовясь к Хэлоуину?

– Я сначала так и подумал, – отметил Кэм. – Но на них это не похоже. Ребята обычно не так аккуратны.

– Это не хорошо и не приятно. – Атертон ел пончик маленькими кусками, разжевывая и глотая перед тем, как говорить. – В таком городе, как наш, нам не нужна такая ерунда. Хорошо, конечно, что это была старая могила и поблизости нет родственников, кого это могло бы ранить. – Атертон положил вилку, вытер пальцы о салфетку, затем взял чашку. – Через несколько дней разговоры утихнут и люди забудут. Но мне бы не хотелось, чтобы подобное повторилось. – Он улыбнулся, так же, как он улыбался, когда отстающему студенту удавалось получить хорошую оценку. – Я знаю, что вы со всей ответственностью во всем разберетесь, Кэмэрон. Просто дайте мне знать, если я могу чем-нибудь помочь.

– Так и сделаю.

Вытащив бумажник, Атертон извлек две хрустящие, неизмятые бумажки по одному доллару, затем подсунул их уголками под пустую тарелку. – Я пошел. Надо показаться на ярмарке.

Кэм посмотрел, как он вышел на улицу, обменялся приветствиями с несколькими прохожими и пошел вниз по Мэйн.

Остаток дня Кэм провел за бумагами и обычным патрулированием. Но перед заходом он снова отправился на кладбище. Около получаса он там стоял, всматриваясь в пустую, маленькую могилу.

Карли Джеймисон было пятнадцать лет, и она ненавидела весь свет. Первым объектом ее отвращения были родители. Они не понимали, что значит быть молодым. Они были такие скучные, живя в дурацком доме в дурацком Харрисбурге, штат Пенсильвания. «Старички Мардж и Фред», – подумала она, фыркнув, поправляя рюкзак и шагая задом наперед, небрежно выставив руку с поднятым большим пальцем, вдоль обочины Южного Шоссе номер 15.

Почему ты не носишь красивые вещи, как сестра? Почему ты не учишься и не получаешь хорошие оценки, как сестра? Почему ты не убираешь в комнате, как сестра?

К черту! К черту! К черту!

Сестру она тоже ненавидела, идеальная Дженифер с ее святошеским отношением к жизни и детской одеждой. Дженифер была отличницей, уезжавшей в вонючий Гарвард на вонючую стипендию, учиться вонючей медицине.

Ее высокие кроссовки «Конверсн» хрустели по гравию, а она шла и представляла себе куклу со светлыми волосами, идеальными прядями, облегавшими идеальное сердцеобразное лицо. Детские голубые глаза смотрели моргая, и на пухлом, умильном ротике играла улыбка превосходства.

– Привет, меня зовут Дженифер, – скажет кукла, стоит дернуть ее за веревку. – Я идеал. Я делаю все, что мне говорят, и делаю это отлично.

Затем Карли представила, как она сбрасывает куклу с высокого здания и наблюдает за тем, как ее идеальное лицо разбивается вдребезги об асфальт.

Черт, ей не хотелось быть такой, как Дженифер. Порывшись в кармане облегающих джине, она извлекла смятую пачку «Мальборо». «Одна сигарета осталась», – с отвращением подумала она. Ну что же, у нее с собой сто пятьдесят долларов и где-нибудь по дороге должен быть магазин.

Она прикурила сигарету одноразовой красной зажигалкой «Бик» – она даже расписывалась красным цветом – запихнула зажигалку обратно в карман и беззаботно отбросила в сторону пустую пачку. Она провожала равнодушным взглядом проносившиеся мимо нее машины. Пока что ей везло с попутными машинами, а поскольку день был безоблачный и приятно свежий, то она была не прочь пройтись.

Она будет добираться на попутках до самой Флориды, до Форт Лодердэйл, куда ее вонючие родители запретили ей поехать на весенние каникулы. Она слишком маленькая. Она всегда, в зависимости от настроения родителей, для чего угодно, была или слишком маленькая или слишком взрослая.

«Бог ты мой, они ничего не знают», – подумала она, качая головой так, что ее растрепанные рыжие волосы упали на лицо. Три сережки в ее левом ухе яростно затряслись.

На ней была надета хлопчатая куртка, почти целиком покрытая значками и булавками и красная майка с изображением группы «Бон Джови» на всю грудь.

Ее облегающие джинсы были на свободный манер разрезаны на коленках. На одной руке плясал десяток тонких браслетов. На другой красовались две пары часов «Суотч».

Она была ростом пять футов четыре дюйма и весила сто десять фунтов. Карли гордилась своим телом, которое действительно стало расцветать год назад. Ей нравилось демонстрировать его в облегающей одежде, что заставляло негодовать и злиться ее родителей. Но ей это доставляло удовольствие. В особенности, поскольку Дженифер была худой и плоскогрудой, Карли расценивала как основную победу то, что ей удалось хоть чем-то обойти сестру, хотя бы в размере груди.

Они считали, что она живет активной сексуальной жизнью, именно с Джастином Марксом, и наблюдали за ней, как вурдалаки. Так и ожидая ее неожиданного появления со словами, вот, я и беременна. «Сексуально активная», подумала она и фыркнула. Именно так они любили выражаться, чтобы показать, что им все известно.

Ну, пока что она не позволяла Джастину это сделать – хоть он и хотел. Просто она еще не была готова к серьезному. Может быть, добравшись до Флориды, она передумает.

Повернувшись, чтобы какое-то время пройти нормально, она надела выписанные ей темные очки. Она ненавидела свою близорукость и до последнего времени соглашалась носить только очки с затемнением. С тех пор, как она потеряла две пары контактных линз, ее родители отвергли идею купить еще одни.

«Ну и что, она сама себе их купит», – подумала Карли. – Она найдет работу во Флориде и никогда в жизни больше не вернется в вонючую Пенсильванию. Она купит линзы фирмы «Дюрасофт», которые превратят ее дурацкие светло-карие глаза в небесно голубые. Интересно, начали они уже искать ее. Наверное нет. В любом случае, какая им разница?» У них была великая Дженифер. Глаза ее намокли, и она с яростью подавила слезы. Неважно. Черт с ними со всеми.

К черту. К черту. К черту.

Они подумают, что она в школе до опупения замучена историей Соединенных Штатов. Кому какое дело, что старые пердуны подписали Декларацию независимости? Сегодня она подписывала собственную. Ей больше не придется сидеть на уроках или слушать лекции о том, как надо убирать комнату, или делать тише музыку, или не носить много косметики.

– Что с тобой, Карли? – всегда спрашивала ее мама.

– Почему ты себя так ведешь? Я не понимаю тебя.

Естественно, не понимает. Никто не понимает.

Она развернулась снова, выставив большой палец. Но радости в ней поубавилось. Она была в пути четыре часа, и ее решительный протест быстро сменялся жалостью к себе. Когда мимо прожужжал трактор с прицепом, бросая ей в лицо комья грязи, она на мгновение решила пересечь асфальт и двинуться на север, обратно к дому.

«Нет уж, к черту», – подумала она, распрямив ссутулившиеся плечи. Назад она не вернется. Пусть они ее поищут. Ей так хотелось, чтобы они ее искали.

Слегка вздохнув, она сошла с гравия на травяной откос, где была тень, и села там. За забором из ржавой сетки лениво паслись коровы. В ее рюкзаке, вместе с бикини, бумажником «Левис», ярко-розовыми шортами и еще одной майкой, было два пирожных «Хоустесс». Она съела оба, слизывая шоколад и облизывая пальцы, разглядывая уставившихся на нее коров.

Она жалела, что не догадалась засунуть в рюкзак пару банок «Кока-Колы». Как только она доберется до какого-нибудь городишки, она купит ее и еще «Мальборо». Взглянув на часы, она обнаружила, что как раз наступил полдень. В школьном кафетерии сейчас будет людно и шумно. Ей было интересно, что подумают другие ребята, когда узнают, что она добралась на попутках до самой Флориды. Да, они позеленеют. Это, наверное самое клевое, что она когда-либо делала. Вот тогда они действительно станут обращать внимание на нее. Все обратят внимание.

Она ненадолго вздремнула и проснулась озябшей и усталой. Надев рюкзак, она снова выбралась на обочину дороги и выставила большой палец.

Боже, она умирала от жажды. Крошки от пирожных, казалось, превратились в хрустальную пыль в ее горле. И ей захотелось еще сигарету. Ее дух немного окреп, когда она миновала дорожный знак:

Эммитсборо 8 миль.

Похоже на Хиксборо, но если там продают «Кока-колу Клэссик» и «Мальборо», то ей все равно.

Она очень обрадовалась, когда меньше чем через десять минут замедлил ход и остановился пикап. Зазвенев браслетами и сережками она поспешила к пассажирской двери. Парень в машине напоминал фермера. У него были большие руки с толстыми пальцами, а на голове была бейсбольная кепка с рекламой магазина сельскохозяйственных товаров. Грузовичок приятно пах сеном и животными.

– Спасибо, мистер. – Она влезла в кабину грузовичка. – Куда ты едешь?

– На юг, – ответила она. – Во Флориду.

– Далекий путь. – Он вскользь посмотрел на ее рюкзачок перед тем как выехать на дорогу снова.

– Да. – Она пожала плечами. – Ну и что?

– Едешь к родственникам?

– Нет. Просто еду. – Она вызывающе посмотрела на него, но он улыбался.

– Да, я знаю, как это бывает. Я тебя смогу отвезти только до семидесятой, но мне надо будет заехать в одно место.

– Вот это здорово. – Довольная собой, Карли откинулась на сиденье.

Глубоко в лесу, глубокой ночью холодно и чисто прозвучал колокол. Луна взошла высоко в черном небе, и круг из тринадцати пел. Они распевали песню смерти.

Алтарь дергался и корчился. В глазах у нее все расплывалось, поскольку они сняли с нее очки и вкололи что-то, когда связывали. Казалось, что сознание плавает вверх и вниз. Но глубоко внутри скрывался леденящих страх.

Она понимала, что обнажена, ее руки и ноги широко раздвинуты и привязаны. Но она не знала, где она, и ее шаткое сознание не могло четко ответить, как она туда попала.

«Человек в грузовичке, – думала она, напрягаясь. – Он подобрал ее. Это был фермер. Разве не так? Они заехали к нему на ферму. В этом она была почти уверена. Затем он повернул ее к себе. Она сопротивлялась, но он был сильный, страшно сильный. Потом он ее чем-то ударил».

Затем все расплывалось. Привязанная в темном месте. Давно она тут? Час, день? Люди подходят, говорят шепотом. Укол шприца в руку.

Она снова на улице. Она видела луну и звезды. Она чувствовала дым. Он обволакивал ее голову также, как и серебряный удар колокола. И пение. Она не могла разобрать слова, наверное иностранные. Она не могла уловить смысл.

Она немного всхлипнула, желая увидеть мать.

Она повернула голову и увидела фигуры в черных одеяниях. У них были звериные головы как в фильмах ужасов. Или это сон. «Это сон, – пообещала она себе и глаза ее обожгло слезами. Она проснется. Ее мама вот-вот войдет и разбудит ее, чтобы идти в школу и все исчезнет.

Это наверняка сон. Она знала, что не бывает созданий с человеческими фигурами и звериными головами. Чудовища существуют только в фильмах и прочей ерунде, вроде того, что они с Шэри Мюррэй брали на прокат, когда ночевали вместе».

Тот, с козлиной головой, поставил серебряную чашу между ее грудей. Мутная от наркотиков она удивилась, как она на самом деле может чувствовать холод металла на теле. Разве можно ощущать вещи во сне?

Он поднял руку, и его голос гулко отозвался в ее голове. Он установил свечу между ее бедер. Она начала отчаянно кричать, испугавшись, что это не сон. Все по-прежнему было видно то четко, то расплывалось, и казалось, что звуки доносятся издалека. Слышны были крики и стенания, и причитания, чересчур человеческие звуки доносились из этих звериных голов.

Она сбросила чашу, разлив содержимое по телу. Оно пахло как кровь. Она захныкала. Он трогал ее, рисовал на ее теле знаки красной жидкостью. Она видела блеск его глаз в козьей голове по мере того, как он, своими совсем человеческими руками, начал делать с ней то, что, как предупреждала мама, может случиться, если ездить на попутных машинах и заигрывать с мальчиками.

Даже сквозь стыд, она чувствовала, как горячая жидкость разливается у нее в животе.

Затем они обнажились, под плащами были мужчины с головами козлов, волков и ящериц. Не успел он на нее взгромоздиться, весь напряженный я готовый, она поняла, что ее изнасилуют. С первым толчком она закричала. И звук пустой и насмешливый разлетелся эхом в деревьях.

Они сосали ее покрытую кровью грудь, издавая жуткие чавкающие звуки, лапали и причмокивали. Она пыталась отпихиваться и слабо сопротивляться, когда ее безжалостно насиловали в рот. Завывая и причитая, они щипали и кололи, и закачивали в нее.

Они были безумны, все они, танцуя и подпрыгивая, и завывая во время того, как каждый из них по очереди насиловал ее. Бессердечные, безразличные даже тогда, когда ее крики перешли во всхлипывания, а всхлипы в бессмысленное мяукание.

Она спряталась в какое-то глубокое, потайное место, где она могла укрыться от боли и страха. Спрятавшись там, она не увидела ножа.