"Восемь ночей тетки Лизаветы" - читать интересную книгу автора (Федоров Владимир Иванович)4. Ночь третьяБабушка рассказывает, как у нее на руках угасала Верочка. Любаша видит ее восковое личико, слышит предсмертный шепот девчурки, бредящей в тифозной горячке: «Мам… дай корочку!..» Нет, это невыносимо. Как же бабушка смогла все это пережить? Какое у нее богатырское сердце! Боже! На нем семь кровоточащих рубцов, а оно все бьется. — И где, ты думаешь, оказался мой Топорок в самую голодуху? — внезапно спрашивает бабушка. — Трудненько угадать, — вслух думает Любаша. — На Дальнем Востоке? — Эх ты!.. — горько усмехается Топориха. — В Москве. На самой важной стройке. А мне даже адреса, изверг полосатый, не прислал. Да плохо, видать, знал свою законную. Нашла я его! Нашла! — Как? — ахнула внучка. — Где?.. — Под землей. В метре. Тогда это самое метро строили. Мой младшенький, Ванятка, уцепился за подол, а на руках у меня — твоя мамка. Спеленутая. Гляжу, вылазит к нам из-под земли твой дед. Чумазый, как черт. Весь в брезенте. С ног до головы. — Постой! — досадливо перебивает ее Любаша. — А кто ж тебе помог его найти? — Как кто? — в свою очередь недогадливостью внучки возмущается Топориха. — Товарищ Крупская. Надежда Константиновна. Я прямо с вокзала на трамвае — к ней. На Сретенку. Вместе с Ваняткой и твоей махонькой мамкой. Так и так. Приняла, побеседовала. Такая негордая, обходительная. Выложила я ей про дедушку, что знала, а когда кончили беседовать, секретарша дала мне его адресок. Нашли голубчика. Сперва опешил, потом обрадовался, расцеловал: «Родненькие вы мои!» — Помедлила. — Да вот беда: Софоню нашла — Ванятку потеряла. Просквозило его в дороге. — Видно, у окошка сидел? — с сочувствием прошептала Любаша. — У какого окошка? — нахмурилась бабушка. — Мы же на крыше ехали. Знаешь, как ветер свистел? На товарняке. Нет, детка, тебе этого не понять. Похоронили мы его на Ваганьковском, рядом с каким-то матросом, про которого песню поют. Эх, Ванятка, Ванятка. Кто знает? Может, ты своим геройством превзошел бы этого самого матроса. Бедовый был хлопчик. Но, видать, каждому свое. — Голова трясется, а пальцы ее тянутся к затуманенным глазам. — Бабуня, не надо… — умоляет Любаша. — Слышишь, бабушка Лиза? — И вдруг спрашивает: — А как же моя мама выжила? Ведь она была совсем крохотулька. Спеленутая. — Как… как… — сдерживая слезы, ворчит бабушка. — Потому что некрещеная — вот и выжила. — Ничего не понимаю, — пожимает плечами Любаша. — Да чего тут понимать! — неторопливо объясняет Топориха. — Всех своих я крестила, а ее Софоня велел не крестить. Его любимица. Он! Копия! Понимаешь? Видать, и на небе большевики бога зажали. Недаром Топорок на своей балалайке резал: «Долой, долой монахов!..» — А ведь эта частушка пророческая! — неожиданно улыбается внучка. — Теперь там, на небе, вместо архангелов наши космонавты. — Нехай себе летают! — добродушно бросает Топориха. — Бабушка! — Любаша переводит взгляд на подоконник. — А откуда у вас в Чистом Колодезе взялась старинная медная кружка? — Длинная история, — вздыхает тетка Лизавета. — Давай спать, внученька. — Нет, нет! Расскажи. — Вот прилипчивая! — набивая себе цену, возмущается Топориха. — Как банный лист. Отвяжись! — Ну, пожалуйста… бабушка Лиза… — Восемьдесят лет Лиза. Знаешь, как покойный Топорок мне говорил: «Мы с тобой, Лизавета, ровесники века. Ясно?» — Ты мне зубы не заговаривай! — Так вот, — наконец сдается довольная бабушка. — Эту самую медную кружку привез со службы мой батя Пантелеймон. А он в самой Белокаменной служил. И подарил перед смертью батя эту кружку моему Софоне. Говорит: «Зятек, пей, да дело разумей! Береги! Историческая вещь. Она со мной всю японскую, всю германскую прошла. Сколько повидала!» — И дедушка везде таскал ее с собою? — недоверчиво спросила Любаша. — А как же! И на гражданскую, и на Днепрострой, и на Урал, и на фронт, и в плену… — А разве он был в плену? — изумилась внучка. — Наш пострел везде поспел. — Расскажи! — Кончено. Все. Точка, — был неумолимый ответ. — Завтра, внученька. А Любаша никак не может оторвать глаз от старой медной кружки на подоконнике. |
|
|