"Новый Мир ( № 4 2002)" - читать интересную книгу автора (Новый Мир Новый Мир Журнал)

Другой художник

Бобышев Дмитрий Васильевич родился в 1936 году. Окончил Ленинградский технологический институт. Принадлежал к плеяде молодых поэтов из ближайшего окружения Анны Ахматовой. С конца 70-х годов живет в США. Автор нескольких лирических книг, вышедших в Европе, США и России.

Читателю

Книга-то еще и не издана

и тем более — для гаданья

пальчиками не перелистана...

А поэзия — это поющая истина.

Не навеки, так — на года.

Неужели это только с виршами

или может и другой художник

выразить произносимое свыше?

Думаю, что да, тоже.

Ежели сказал, не солгав его,

в слове будет и смысл, и цвет, и вес,

и конечно же вкус, а главное —

верная и о главном весть.

Вылепленное, оно — как пляска,

а в цвете — еще и певчее, вещее...

Сдобное, это же и есть пасха

для тебя, человече.

Люди — всего лишь миры, не более...

У любого мозг — полярный ледник.

Сердце — солнце. Океаны болями

и наслаждениями плавают в них.

Вот им оно и надобно, бесполезное,

но почему-то позарез и вдруг:

это баловство со словом — поэзия,

млекопитающая, как грудь.

Июнь 2001.

Федосья Федоровна Федотова

(1920 — 1998)

Свет Федоровна, мне тебя забыть ли?

Тырышкинская няня, ты была

для нас — душа домашнего событья:

похода в лес, накрытия стола.

Ты знала верный час для самовара,

для пилки дров и для закупки впрок

кочней капустных — и меня, бывало,

гоняла не один втащить мешок.

Могла сослать на дедову могилу:

ограду красить, помянуть, прибрать...

Твои-то детки, не родясь, погибли.

Война им не позволила. Мой брат

да мы с сестрою сделались твоими

при матери красивой, занятой,

при отчиме, которому за имя

я тоже благодарен. Но — не то...

Какая избяная да печная

была ты, Феничка; твой — строг уют.

А кто ко мне зашел, садись-ка с нами:

— Ешь, парень! Девка, ешь, пока дают!

И, разойдясь перед писакой, тоже

туда же сочиняла (кто — о чем)

получастушки и полуколлажи,

складушки-нескладушки, калачом:

“Ведягино да Семеново

к лешему уведено,

Шишкино да Тырышкино

шишками запинано”.

То — все твои гулянки-посиделки

на Кбенозере. Там я побывал:

краса, но вся — на выдох, как и девки,

что хороводом — на лесоповал.

В семью пойти — кормежка даровая.

Ночлег. Из окон — липы. В бочке — груздь.

— Под кой и — выпить, вилкой поддевая!

Да не за кого... Вот какая грусть!

Свет Федоровна, где теперь ты? В весях,

должно быть, трудноправедных, где — высь,

где также — низ и погреб, корень вепский

и староверский нарост — все сошлись...

Тырышкино, лесоповал, Таврига,

стряпня да стирка, окуни-лещи,

на даче — огород. И жизнь — как книга

в 2 — 3 страницы, сколько ни лищи...

Как ни ищи, не много выйдет смысла,

кто грамотен. А если не сильна...

А если был тот смысл, пятном размылся...

Но есть душа. И ты для нас — она.

Шампейн, Иллинойс.

8 августа 1998.

Счастливый человек

Счастливый человек поцеловал в уста

Венецию, куда вернулся позже.

Такая же! Касаниями рта

ко рту прильнула тепло-хладной кожей.

Приметы на местах. Лев-книгочей;

зелено-злат испод святого Марка,

а мозаичный пол извилист и ничей:

ни Прусту, никому отдать его не жалко.

Ни даже щастному, счастливому себе.

Или — тебе? Поедем “вапореттом”

и вверим путь лагуне и судьбе,

и дохлым крабиком дохнет она, и ветром.

По борту — остров мертвых отдален:

ряд белых мавзолеев. Кипарисы.

Средь них знакомец наш. Да тот ли он,

кто усмиряет гневы и капризы

гниением и вечностью? Салют!

Приспустим флаг и гюйс. И — скорчим рыла:

где море — там какой приют-уют?

Да там всегда ж рычало, рвало, выло!

Но не сейчас. И — слева особняк

на островке ремесленном, подтоплен...

Отсюда Казанова (и синяк

ему под глаз!) в тюрягу взят был во плен,

в плен, под залог, в узилище, в жерло —

он дожам недоплачивал с подвохов

по векселям, и это не прошло...

И — через мост Пинков и Вздохов

препровожден был, проще говоря...

А мы, в парах от местного токая,

глядели, как нешуточно заря

справляется в верхах с наброском Рая.

Она хватала желтое, толкла

зеленое и делала все рдяно

любительским из кружев и стекла,

а вышло, что воздушно-океанно,

бесстыдно, артистически, дичась...

Весь небосвод — в цветных узорах, в цацках

для нас. Для только здесь и для сейчас.

В секретах — на весь свет — венецианских.

Шампейн, Иллинойс.

Май 2001.

На части

Разрывная рана, и — Нью-Йорк!

Я бывал, где дырка от нее,

раньше, хоть и не часто:

там вишенка из коктейля

скушаться мне хотела

                на счастье.

Но лишь тут удача или чудо,

что жив и вижу, как в экран

вдруг Мухаммед влетает, ниоткуда,

и — рвать на буквы город и Коран.

Смерть собственную — об другие!

Рай выкресать об Ад, о — страх...

И мыслящие черепа

                перемолоть в погибель,

в бетонную труху, в субстрат.

В стеклянную крупу, в железные лохмотья...

Откуда мне знаком руинный вид?

А — в первый тот наезд в Манхэттен,

                в миг: — Ах, вот он! —

с боков — некрополи стоячих плит

и вывернутый взгляд

                 на град

                                  с наоборотом.

Нас нет, а памятник уже стоит.

Да гордый город был.

                 В минуты сломан.

На колени, словно слон,

пал, которому вдруг ломом

в лоб влепили наповал,

                 на слом.

Банк! И метит в мозг ему мечеть.

Где ты, Супермен? В параличе...

Вот бы и мне кончаться,

где вишенка из коктейля

скушаться захотела.

                Так — в одночасье!

Здравствуй, тысячелетие

                 и несчастье!

Цвет времени

Начинается тысячелетие желтым

лучом за облаком полуседым.

Гривны, стало быть, уступают злотым,

а секунды серебряные — золотым.

Наконец-то за ускользающим Завтра

погоня закончена. Оно — сейчас:

желтое в этой застежке рюкзачной,

козырьке, куртке, разрезе глаз.

Манго-банановая Пальмира,

зеленеющая в голубизне!

Ее, раскинувшуюся на полмира,

мыслимо ли разглядеть извне

до оранжевой сердцевины,

откуда розово истекает родник...

Видимо, кровушку, как они ни цивильны,

будут пускать и при них.

Уже и при этих вот, ярколицых.

Кто она — афреянка? Он — америяп?

Невероятные — что ни случится,

выстоят, — каждый в костях не слаб.

Наше дело — помахать им ладонью:

— Вот вода и воздух — мол, садись, володей...

— Здравствуй, незнакомое, молодое

племя, похожее на людей.

Шампейн, Иллинойс.