"Страсти ума, или Жизнь Фрейда" - читать интересную книгу автора (Стоун Ирвинг)

9

Через два дня к нему забежал Эли. Когда он уходил, Зигмунд сказал:

– Я провожу тебя.

Как и можно было ожидать, Эли пригласил его на чашку кофе. Фрау Эммелин Бернейс вежливо приняла Зигмунда. Она дружила с Амалией Фрейд, но эта дружба не умерила ее огорчения, когда она узнала, что Эли влюблен в Анну. Анна нравилась фрау Бернейс, однако она считала безрассудством, чтобы умный, подающий много надежд молодой человек, которому свахи предлагают невест с приданым, оценивающимся в пятьдесят тысяч долларов, женился на бесприданнице. Если бы она узнала, что у Минны серьезный интерес к Игнацу Шёнбергу, а у Марты – к Зигмунду Фрейду, этим двум книжным червям, вечным студентам, у нее поседели бы волосы.

Сама фрау Бернейс происходила из семьи шведских Филлипсов. Ее муж был выходцем из рода состоятельных гамбургских торговцев и учителей. Отец Бермана – Исаак – служил старшим раввином в германо–еврейской общине. Его брат Якоб работал в Боннском университете профессором и старшим библиотекарем. Другой его брат – Микаэль – был зачислен в Мюнхенский университет баварским королем Людвигом II, учредившим для него специальную кафедру. Род Филлипсов был столь же уважаемым.

В пятьдесят два года Эммелин Бернейс была по житейским понятиям пожилой женщиной. Но она решительно отказалась вычеркнуть себя из жизни после смерти мужа, как поступают индийские женщины, следующие традициям сатти. Она чувствовала себя бодрой и сильной и требовала считать ее главой семьи. На этой почве у нее возник конфликт с сыном, утверждавшим, что он, как мужчина и добытчик, должен верховодить в семье. Когда Марта подавала кофе и угощения, фрау Бернейс села на своего любимого конька, рассуждая о возвращении семьи в Гамбург, в пригород Вандсбек, по поводу чего она ссорилась с Эли. Воспитанная в строгих традициях и приверженная дисциплине, она питала отвращение к Вене.

– Со времен Венского конгресса 1815 года, – твердила она, – люди считают этот город средоточием разнузданного веселья, основанного на принципе «жить сегодня, помереть завтра». Но это более чем извращенный миф, на самом деле большинство венцев живет в отчаянии. Музыка, песни, бесконечные вальсы, нарочитый, бессмысленный смех – все это ветошь, скрывающая от мира наготу. Верно, что «в Берлине жизнь серьезна, но небезнадежна, в Вене же – и безнадежна и несерьезна». В Гамбурге мы не стараемся казаться веселыми, когда на нас обрушиваются беды или неприятности. Мы не дополняем каждую фразу глупыми трелями, подобно венцам, хотя они могут в это время говорить о смерти матери. Если нам не нравится человек, то мы не льстим ему, чтобы затем растоптать его репутацию. У меня нет желания потратить остаток жизни на то, чтобы выдавать мнимое за действительное. Я – шведка и северная немка и не намерена провести в хихиканье оставшиеся мне дни. Нам не следовало бы выезжать из Гамбурга. – Затем, резко повернувшись к сыну, она сказала: – Эли, если ты будешь дома, я нанесу визит фрау Попп.

Побеседовав несколько минут на случайные темы, Эли сказал, выполнив таким образом роль хозяина:

– Извините меня. Я должен написать кое–какие бумаги для профессора фон Штейна.

Тем временем Марта расположилась в своем любимом коричневом кресле, а Зигмунд сел на скамеечку для ног. Квартира Бернейсов на Маттхойсгассе в третьем районе близ городского парка и реки была удобной, но заставленной тяжеловесной мебелью, привезенной из Гамбурга. Стены украшали картины художников ранней гамбургской школы с лесными и морскими пейзажами.

– Зачем ты едешь в Вандсбек? – спросил Зигмунд. Марта слегка побледнела.

– Это было задумано раньше… чтобы посетить родственников и провести лето в деревне. Там прекрасные рощи для прогулок. Тебе они понравились бы так же, как Венский лес.

– Можно считать это приглашением?

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, уголки ее рта тронула озорная улыбка. У него был соблазн поцеловать ее, улучив удобный момент. Однако воспитанность взяла верх. Голову сверлила мысль: «Не нарушай законов гостеприимства».

В гостиную вернулся Эли.

– Как насчет прогулки по Пратеру? – спросил он. Наступали светлые сумерки, какие бывают в середине июня. Уходя за горизонт, солнце озаряло западный полог неба цветом розовой лаванды. Эли шагал почти рядом и в то же время не мозолил глаза. Они вошли в парк у Пратерштерна, затем прошлись под руку по боковой тропе главной аллеи, обсаженной с обеих сторон каштанами. По центральной дороге спешили красивые экипажи. На женщинах были пышные юбки и широкополые шляпы, мужчины щеголяли в темных костюмах и цилиндрах, а кучера носили короткие светло–коричневые сюртуки и такого же цвета шапки.

Наша троица повернула на дорожку, проходившую через Кайзергартен с его ухоженными лужайками, подстриженными деревьями и кустарниками, и оказалась в увеселительной зоне парка Пратер, где толпились посетители со всех уголков империи. Хорваты продавали деревянные ложки и корзинки. Женщины из Чехословакии в грубых ботинках и со связанными из соломы лотками, висевшими на шее, торговали деревянными игрушками. Крестьяне из Богемии и Моравии выглядели так, словно прошли всю дорогу пешком. Поляки продавали тонко нарезанную кровяную колбасу. Парни из Силезии и Боснии торговали изделиями из стекла и фарфоровыми чашками. Повара из Богемии вышагивали к павильону в обнимку с вновь обретенными друзьями. Слева, около дорогого ресторана «Айсфогель», играл женский оркестр. Справа детишки толпились у качалки. Наша троица подошла к популярному Фюрсттеатру и увидела афишу: «Ди Харбе Польди». Марта спросила:

– В каком смысле Польди недружественна?

– Это эвфемизм – «не очень любезная». Марта изучила цены.

– Кому захочется платить восемь гульденов, или три доллара и двадцать центов, чтобы поглазеть на нелюбезную девицу?

Зигмунд не знал, что сказать.

– Ну, доктор Фрейд, полагаю, я вас шокировала. Он обнял ее за талию и привлек к себе.

Они подошли к площади Рондо, где посетители столпились перед Калафати – огромной вращающейся китайской фигурой, вызывавшей восторг у детей. Марта и Зигмунд оказались в центре увеселительной зоны с ее саунами и ресторанами, каруселями, колесом обозрения, тирами, в которых солдаты стреляли по глиняным голубям в надежде выиграть розы для своих девушек; выставками, где демонстрировались сиамские близнецы, самая полная девушка, волосатая женщина.

Они вернулись на Гроссе–Цуфартсштрассе и, когда перед ними возник Эли, остановились перед пивной «Ли–зингер». Из двух известных ресторанов напротив – «Цум Вайссен Рессль» и «Швайцерхаус» – доносилась музыка, на тротуарах толпились девушки в ярких национальных костюмах, женщины из Баварии в синих юбках и белых фартуках, расхваливая свои товары: жареных карпов, горячий кофе, лимонад, шоколад, фрукты, салаты, воду. Зигмунд купил каждому жареного карпа с булочкой, Эли заказал всем по кружке пива.

– За ваше здоровье! – кивнули они друг другу. Зигмунд смотрел через стол на Марту, на мягкий овал ее лица и теплые глаза, такие серьезные и чистые. Его пронзило чувство радости и близости. Хотелось взять ее под защиту. Но у него не было даже права обращаться к ней прилюдно на «ты». В воскресенье она уедет на каникулы. Остается всего два дня. Его объял страх: она уедет, а он не сможет объясниться ей в любви и потеряет ее. Марта первая нарушила молчание:

– Зигмунд, можешь ли ты чувствовать себя счастливим, отказавшись от любимой работы и вопреки своим планам занявшись частной практикой?

Он понимал, что его ответ важен для нее.

– Да. Любовь – это пламя, работа – топливо

Она отмолчалась на это выражение чувств, сдвинув брови и наклонясь к нему. Что стеснило его грудь: одеколон или естественный запах ее волос, к которым он прикоснулся в тот чудесный момент в Меддинге?

– Тогда тебе придется поступить именно так. Рано или поздно это должно случиться.

– Несомненно, я должен найти как можно скорее выход из положения, должен помогать родителям и сестрам. Да и Александру, ему еще два года учиться в гимназии.

Она внимательно вглядывалась в его лицо, прежде чем вновь заговорить.

– Ты не кажешься… несчастным… огорченным. Не понимаю, почему ты так неожиданно изменил свое мнение и, видимо, примирился.

– И да и нет. Я постараюсь стать успешно практикующим врачом, как только буду к этому готов. Возможно, в области неврологии, ведь этим занимается Брейер, и он мне поможет. Вместе с тем я не намерен бросить исследования. У меня всегда будет неодолимое желание посвятить часть своей жизни медицинской науке. Для этого у меня есть энергия, сила, решимость…

Она нежно, как верный друг, положила свою руку на его руку. И он понял, что скоро – пусть не сейчас, когда они окружены жующей, пьющей, смеющейся толпой, – он сделает свое заявление, то самое, которое определит навсегда его судьбу.

Придя домой, он уселся за стол в крошечном кабинете. Он считал, что немецкий язык сильно и точно выражает научные истины, ныне же обнаружил, что этот язык может быть мягким и проникновенным, когда речь идет о любви.

«Дорогая Марта, как изменила ты мою жизнь. Было так чудесно сегодня с тобой в вашем доме… Мне хотелось, чтобы этот вечер и эта прогулка никогда не кончались. Не осмеливаюсь писать, что так тронуло меня. Не верится, что долгие месяцы не увижу милые черты, что могу столкнуться с опасностью влияния новых впечатлений на Марту. Так много надежд, сомнений, счастья и лишений было спрессовано в короткие две недели. Но я преодолел колебания; если бы я хоть чуточку сомневался, я не открыл бы свои чувства в эти дни…

Не выходит. Не могу сказать тебе то, что должен сказать. Я не нахожу нужных слов, чтобы закончить фразу, которая не затронет при этом девичьих чувств. Позволю себе сказать одно: когда мы виделись в последний раз, мне хотелось обратиться к любимой, к обожаемой на «ты» и убедиться в чувствах, которые она, может быть, втайне питает ко мне».