"Страсти ума, или Жизнь Фрейда" - читать интересную книгу автора (Стоун Ирвинг)

7

На следующий день утром он налил теплой воды в тазик, стоявший на тумбочке в спальне, вымыл с мылом лицо, осушил полотенцем грудь, плечи, руки и растер до красноты тело. Из небольшого шкафчика, где хранилась одежда, Зигмунд достал накрахмаленную, ослепительной белизны рубашку и в душе поблагодарил соседку–прачку. Под воротничок, вырез которого обнажал его сильную прямую шею, он повязал черный галстук и посмотрел в зеркало над умывальником, чтобы убедиться, как он выглядит в своей лучшей одежде.

В зеркале он смог увидеть лишь лицо, сорочку и галстук. Чтобы посмотреть, как сидит его темный костюм на левом плече, ему пришлось сдвинуться вправо. То, что он увидел, даже при однобоком осмотре, показалось достаточно хорошим. Парикмахер аккуратно подстриг его, причесал, подровнял волосы около ушей. Бородка выглядела слабой тенью на нижней части лица. Усы закручены вверх. Вид был явно здоровым, несмотря на неприятности последних дней.

Он убрал свою комнату, куда был намерен привести Марту, после того как отобедают приглашенные в дом друзья, показать ей книги и свое рабочее место. Половину комнаты в торце помещения, примыкавшего к соседнему зданию, занимал его кабинет с окном, выходившим на Кайзер–Йозефштрассе. Хотя комната представляла собой закуток, выкроенный после планировки основных помещений, он считал ее прекрасным местом, где можно было уединиться от подраставших сестер и не беспокоить семью, когда к нему приходили друзья и возникали бурные дискуссии. В одном из углов он разместил свое оборудование и книги, принесенные из института Брюкке.

Шесть лет, прожитых здесь Фрейдом, оказались плодотворными. Свою справочную библиотеку он пополнил медицинскими научными трактатами, а полки над рабочим столом – литературными произведениями на шести языках, не считая латинских и греческих текстов, которые он изучал еще в гимназии. Там были книги Гёте, Шекспира, Шиллера, Бальзака, Диккенса, Гейне, Марка Твена, Байрона, Скотта, Золя, Кальдерона, Ранке, Грилльпарцера, Филдинга, Дизраэли, Нестроя, Джорджа Элиота, Фрица Рейтера. Самое почетное место занимало его библиотечное сокровище – немецкое издание «Эссе» Джона Стюарта Милля. Право на перевод одного тома было предоставлено ему благодаря профессору Брентано, преподававшему Зигмунду философию. Перевод этой книги он сделал в двадцать три года, проходя военную службу в гарнизонном госпитале.

Зигмунд прошел на кухню, находившуюся за жилыми комнатами, окна которых выходили во двор. Амалия Фрейд в парадном платье и белом фартуке стояла у плиты, поливая жарившегося гуся и стирая с изразцов брызги жира. Старшая дочь Анна – ей только что исполнилось двадцать три года – отваривала спаржу, а двадцатидвухлетняя Роза резала фрукты на десерт.

Амалия, заметив сына в проеме двери, нежно улыбнулась, повесила черпак на латунную перекладину над плитой и подошла к нему. Он был ее любимым ребенком, ее фаворитом. Он родился в сорочке, и старая крестьянка объявила Амалии: «Своим первенцем вы дали миру великого человека».

Амалия не сомневалась в этом. Хотя у него была черная шевелюра и темные глаза, она ласкательно называла его «мой золотой Зиги».

Она потрогала его галстук, инстинктивно расправила лацканы пиджака. Зигмунд горячо, но не слепо любил свою мать. Она была родом из Восточной Галиции, той части Австро–Венгерской империи, которая имела репутацию края, где живет особая раса, отличная от других европейцев, склонная к бурным эмоциям и страстным вспышкам по пустякам. Она была также известна своей стоической отвагой.

– Зиги, ты необычайно красив. Ради какой девушки ты надел свою лучшую рубашку и галстук?

Обожая сына, Амалия не испытывала ревности. Она мечтала о дне, когда Зиги женится и подарит ей внучат. У нее были здоровые дочери, несомненно столь же плодовитые, как и мать, но мысль об их детях не приходила ей в голову.

– Оделся так ради тебя, мама.

Довольная тем, что ритуал был соблюден, Амалия чмокнула сына в щеку. Сестры смотрели на происходящее с удивлением. Не было секретом, что мать была без ума от старшего сына, так же как не было секретом и то, что шестидесяти шестилетний Якоб Фрейд боготворил свою жену. Между членами семьи из девяти человек не было недостатка в привязанности.

Амалия вернулась к кухонному столу, на котором лежало раскатанное тесто. Отрезая куски, она руками лепила клецки и бросала их в кастрюлю. Затем открыла заслонку плиты, чтобы посмотреть на гуся. Зигмунд, Анна и Роза снисходительно улыбались, наблюдая, как мать вылила из чайника горячую воду на противень, где жарился гусь. Зигмунд подумал: «Она наделила нас семерых неуемной жаждой жизни».

В более благодатную пору, когда семья Фрейд жила во Фрайберге, она могла себе позволить содержать няню для двух малышек. Но после переезда в Вену наступили трудные времена, Якоб Фрейд приносил домой лишь скромные суммы, и Амалии пришлось одной ухаживать за детьми, довольствоваться случайными визитами уборщицы и носить белье в соседнюю прачечную. Амалия не жалела собственных сил, дабы возместить нехватку средств. Когда не было муки, она наскребала по сусекам, если не было батиста на платья девочкам, перелицовывала старые.

Зигмунд прошел в гостиную, не вызывавшую у него каких–либо чувств. Здесь почти всегда царил полумрак, стояли тяжелые темные стулья и софа, на окнах висели двойные занавески, внутренние – из коричневого бархата – были подвязаны на стороны, на полу лежал вытертый персидский ковер, доставшийся Якобу от первого брака. Однако некоторые вещи нравились Зигмунду: кофейный столик с Библией на староеврейском языке, унаследованной от родителей отца; отделанный бамбуком книжный шкаф в углу; раздвижной секретер у стены с наиболее ценным имуществом Амалии – тремя семейными фотографиями, на которых был запечатлен восемнадцатилетний период их жизни, причем каждая была сделана в момент благополучия, когда семья Фрейд имела возможность купить новую одежду и сняться в хорошей фотостудии.

На первой были изображены восьмилетний Зигмунд в красивом сюртуке, застегнутом на все пуговицы, вплоть до мягкого воротника рубашки, и брючках, отстроченных по бокам, и Якоб в длинном сюртуке, широких неглаженых брюках, на шее красовался галстук в горошек, а в руках он держал книгу.

– Папа, ты был чересчур красивым, – сказал вслух Зигмунд и рассмеялся по поводу своего тщеславия: ведь даже на старой фотографии сын удивительно походил на отца.

Вторая фотография была сделана восемь лет спустя, когда Зигмунду было шестнадцать лет и он был лучшим учеником в своем классе гимназии пять лет подряд. На этой фотографии, запечатлевшей его скромные усы, он был в жилете, который пересекала на взрослый манер золотая цепочка часов. Он стоял, прислонившись к резному столу, его нога касалась края длинной юбки матери из черной тафты. Она тоже держала книгу, но неловко, на коленях, как бы откровенно признаваясь, что не часто имеет дело с такими предметами.

Его мать, на десять лет моложе отца, была одета с иголочки, что приятно сочеталось с ее тонким чувственным лицом. Ему нравились ее красивые золотые серьги с изящными подвесками, золотая цепочка на шее, медальон под кружевным воротником, выделявшимся на черном платье, и обрамлявшие лицо Амалии блестящие черные волосы, завитые локонами. В Вене говорили, что женщины из Галиции вовсе не леди с изящными манерами. Но Амалия была, бесспорно, привлекательной женщиной.

Самая большая фотография была сделана всего шесть лет назад. На ней были запечатлены шесть детей семьи Фрейд и младший брат Амалии старший лейтенант Симон Натансон. Коротконогий и низкорослый, с непомерно длинными усами, в своем украшенном светлыми пуговицами, хорошо подогнанном мундире и с огромным палашом он как бы олицетворял Австро–Венгерскую империю. Зигмунд находился в центре группы. Ему в ту пору было двадцать лет, его лицо оттеняла узкая бородка, и он с головой был погружен в изучение медицины. Перед ним сидела мать, откинувшись на его руку, лежавшую на спинке стула. На полу примостился десятилетний Александр, баловень семьи. Справа от Зигмунда стояла Анна, крупная девица с пышными черными волосами, внушительным бюстом и тонкой талией.

К ней прислонилась Паули, младшая из дочерей. Ей было всего двенадцать лет, но она выглядела не по возрасту рослой. Круглое лицо и курносый нос придавали ей простецкий вид по сравнению с остальными девочками. Зигмунд знал, что ее легко опекать, но командовать ею – невозможно. По другую сторону от него расположилась Мария, ее звали Митци, пятнадцати лет, с локоном, спускавшимся на левое плечо. Она растерянно смотрела на мир, таившийся в объективе камеры. В переднем ряду около матери стояла четырнадцатилетняя Дольфи, а по другую сторону – Якоб, набычившийся на камеру, что можно было принять за желание выглядеть на фотографии главой семьи.

В гостиную вошел Якоб Фрейд. Он был выше сына ростом, шире в плечах, волосы и борода поседели, а усы оставались по–юношески черными. Сыну казалось, что отец становится все более похожим на пророка из Ветхого Завета; у Якоба был запас историй для толкования любых ситуаций.

– Итак, Зиг, – сказал отец, – ты вполне готов к нашему скромному празднику.

– Отмечаю посвящение в профессию медика.

Якоб промолчал, обдумывая услышанное. Все семейство Фрейд находилось в актовом зале университета 31 марта прошлого, 1881 года, когда Зигмунду вручали диплом и посвящали его в доктора.

Якоб знал, что сын не намерен заниматься врачебной практикой.

– Я говорю серьезно, папа. Через несколько недель я вернусь в больницу, чтобы готовиться к частной практике.

– Добрая весть, сынок.

– Отчасти. Пройдет несколько лет, прежде чем я смогу зарабатывать. Тебе туго придется.

– Выдюжим.

Это слово было ключевым в семье Фрейд, умевшей справляться с трудностями. Якобу удалось скопить суммы, необходимые для оплаты обучения в гимназии и в клинической школе. Но отец и сын, глядя друг на друга в сумерках гостиной, знали, что в последнее время семейные доходы поубавились.

Якоб старел и не всегда чувствовал себя хорошо. Женившись в семнадцать лет на Сали Каннер из Тизменица, он успешно вел свое дело, занимаясь торговлей шерстью и тканями, был агентом торговых домов в Праге и Вене. Только за год он продал тысячу триста тюков шерсти–сырца, что потребовало значительных капиталов, но и принесло большие доходы. Когда он и Сали переехали во Фрайберг, Якоб получил лицензию, уплатил значительные налоги и стал уважаемым человеком в общине. Хотя Якоб окончил всего несколько классов церковной школы, он самостоятельно изучил немецких классиков. Сали также была наделена хорошим умом. Якоб часто уезжал в Моравию, Галицию и Австрию, перепродавал овец и крупный рогатый скот, сало и шкуры, пеньку и мед, а Сали растила двух сыновей, вела бухгалтерские дела, управляла складом в соседней деревне Клогсдорф.

Сали умерла в возрасте тридцати пяти лет. Зигмунд не знал причину ее смерти, в доме Амалии было не принято Даже упоминать имя первой жены отца. Во время поездок в Вену Якоб установил деловые связи с семьей Натансон, приехавшей туда из Галиции и сумевшей занять свое место в австрийской торговле шерстью. На его глазах взрослела Амалия, и он восхищался ею. Через пять лет после смерти Сали он женился на двадцатилетней Амалии и увез ее во Фрайберг. Она была привлекательной девушкой с хорошим приданым и могла бы не выходить за сорокалетнего вдовца с двумя сыновьями. Но Якоб Фрейд был сильным, импозантным мужчиной, преуспевавшим в делах, с мягким характером и хорошими манерами. Зигмунд считал, что это был брак по любви.

Старший сын Якоба и Сали – Эммануэль – уже был женат, когда Якоб привез Амалию во Фрайберг. Другой сын Сали – девятнадцатилетний Филипп – жил в семье Фрейд и стал старшим братом сначала для Зигмунда, а затем для второго сына Амалии – Юлиуса, который умер, когда ему было всего шесть месяцев. Филипп играл также роль старшего брата для Анны, родившейся через восемь месяцев. Зигмунду было трудно определить свое отношение к Филиппу, который был почти ровесником Амалии: иногда ему казалось, что Филипп – его отец, а Якоб – дед. Эти трудности исчезли, когда Амалия и Якоб переехали на год, довольно неблагоприятный, в Лейпциг, затем в Вену, а Эммануэль увез свою семью и своего брата Филиппа в Манчестер, где они обосновались в ткацком бизнесе. Зигмунду удалось повидаться со своими братьями по отцу и их потомством накануне поступления в Венский университет, когда Якоб выполнил свое обещание в награду за аттестат зрелости оплатить его пребывание летом в Англии.

Но во втором браке фортуна начала изменять Якобу Фрейду. Новая северная дорога из Вены обошла стороной Фрайберг. Инфляция и депрессия 1850–х годов застали его, как, впрочем, и многих других, врасплох. Off не смог уплатить долги, накопившиеся в результате значительных обязательств. Когда же Якоб ликвидировал свое дело и прибыл в Вену с четырехлетним сыном и полуторагодовалой дочерью, ему противостояли прочно утвердившиеся фирмы. Без капитала он не мог выдержать конкуренции. При поступлении Зигмунда в гимназию Якоб Фрейд записал себя в регистрационном листке: «Торговец шерстью». Однако горькая правда состояла в том, что он так и не стал вновь торговцем. Он не выкупил лицензию, не уплатил налоги, а выполнял мелкие поручения в торговле шерстью и текстилем. Когда Якобу» подвернулась выгодная работа, Фрейды купили фортепьяно для Анны, керосиновую лампу, которую можно было поднимать и опускать над обеденным столом, одежду для семьи, заказали фотографии, выделили большую сумму – Зигмунду на покупки в книжной лавке Дойтике. Когда жеработа приносила мало доходов или же Якоба увольняли – это случалось все чаще, – Фрейды жили без денег, выслушивая упреки Амалии: «Нечем платить».

Тем не менее вплоть до последнего времени благодаря упорству Якобу Фрейду удавалось удерживаться в рамках среднего класса – учителей, чиновников министерств, музыкантов, зарабатывавших от трехсот до пятисот гульденов в месяц, то есть сто двадцать – двести долларов. Это был средний доход, не богатый, но достаточный.

Только Зигмунд знал одну из причин этого. Проведя лето в Англии у Эммануэля и Филиппа, процветавших в Манчестере, Зигмунд слышал в доме Эммануэля, что его братья, говоря о Сали, называли ее умной, деловой женщиной. Они иногда посылали деньги в Вену, когда семье Фрейд было совсем худо, но не критиковали Амалию. И все же, если бы Сали была жива, она не позволила бы Якобу набрать столько обязательств.

– Но тогда, – говорил Зигмунд отцу с улыбкой, – если бы Сали была жива в пятьдесят пятом году, мой отец не женился бы на моей матери. И я, доктор Зигмунд Фрейд, как таковой не находился бы здесь, на Кайзер–Йозефштрассе, в теплый июньский вечер, ожидая любимую девушку.