Теленовости

Чередниченко Татьяна Васильевна, музыковед и культуролог, доктор искусствоведения, постоянный автор и лауреат премий “Нового мира”, продолжает этим эссе свой цикл “Мелочи культуры” (см. “Новый мир”, 2002, № 5, 9, 11).

В традиционной культуре новость — событие надолго. Прочное событие, памятное годами и даже столетиями — как в летописях (а ведь тоже хроникеры работали — лишь в газетную эру понятие хроники смодулировало из летописного масштаба в репортажный). Ныне информационные поводы освещаются в электронной и печатной прессе с такой плотной дробностью, что превращаются в мелочь, которой СМИ рассчитываются с публикой за ожидаемые рейтинги. В старинных хрониках о мелочах не упоминалось. Теперь все, что упоминается, фатально мельчает.

Впрочем, иногда масштаба заведомо нет. На телеэкране события уравнены в качестве единиц хронометража, поэтому пустые позиции можно заполнить всякой всячиной. Тут и бизнес, и политики поспевают. Что угодно и кто бы ни был, хоть пара слов от потерявшего влияние олигарха, хоть странноватая Партия жизни: попал в новости — получил вес. Мелькание утяжеляет. Пиар, статус, рост числа продаж. Если большое в ряду прочих новостей разменивается, то малое растет в цене. Получается взвесь из примерно одинаковых информационных частиц, текущая в (или скорее сквозь) наше сознание.

Мелкими единицами времени сыплется поток новостей. Компьютер включен, телевизор работает. Можно не вчитываться и не всматриваться — шуршание фраз и мелькание картинок все равно задевает. Время ин-форматировано — форматировано информацией. А информация, хотя и принято жаловаться на ее переизбыток, на сайтах Сети и в телепрограммах повторяется, словно случающегося не хватает на многоканальное время, которое необходимо заполнить.

Впрочем, подчас хватает, еще как. Одно событие (катастрофа подлодки “Курск”, теракт 11 сентября, катастрофа башкирского самолета в небе над Германией, захват заложников на Дубровке) поглощает все информационное время. Оно предстает сверхкрупным, как исторические вехи в летописях. Правда, крупность на современном телевидении достигается особым, “мелким” способом: в течение суток, двух суток и более повторяются одни и те же микросюжеты с места событий, разбавляемые беседами в студии, приглашенные участники которых жаждут пиаровски засветиться на фоне масштабного горя. В сущности, так называемые эксперты, в роли которых выступают чаще люди, профессионально к проблеме никак не причастные, оттягивают на себя информационный повод и сами становятся новостями внутри большого трагического известия. Которое тем самым и растет по времени непрерывной трансляции и дробится-разжижается внутри себя.

Так или иначе, фактом остается то, что новостей парадоксально мало — иногда даже просто одна — на множество выпусков новостных программ. Когда грандиозных неприятностей нет, записанный на пленку компактный набор новостей просто повторяется (как в появившихся в текущем сезоне ежечасных пятиминутках “Сегодня” на НТВ, как в более редких федеральных “Вестях”, как в программе “Вести-Москва”, как в чередовании новостных передач разных телеканалов). А “Евроньюс” катают на протяжении всего эфира один и тот же информационный блок, и просто удивительно, для чего им три-четыре часа трансляции. Создается впечатление скудости жизни, в которой, несмотря на планетарную глобальность, случается всего-то не более пяти достойных внимания событий в день.

От трех до пяти. В дневных пятнадцатиминутных теленовостях проходит до 8 — 10 сюжетов, в получасовых вечерних — до 12 — 14. Однако крупным планом — хронометражем свыше двух минут — и в утренних, и в вечерних выпусках дается в среднем по пять новостей. Эти же пять новостей фигурируют в ежечасных пятиминутках НТВ. Различие состоит лишь в объеме времени, потраченном на те или иные из них разными каналами утром (когда новостные программы в целом короче) или вечером. При этом крупноформатные темы на всех каналах во всех выпусках новостей в течение дня в основном совпадают.

Вот перечень информационных поводов, поданных первым планом за 4 июля 2002 года (сейчас не будем останавливаться ни на комментаторской подаче, ни на последовательности тем в программах разных телеканалов): крушение башкирского самолета над Германией; наводнение на юге России; безработица среди чеченских переселенцев; чрезвычайные происшествия во время празднования Дня независимости в США; проявления неспокойствия в Афганистане. Два из пяти информационных поводов здесь вообще не являются новостными в точном смысле слова: безработица среди переселенцев из Чечни и неспокойствие в Афганистане постоянны. Так что, строго говоря, весь день на всех частотах высвечивалось даже не пять, а только три события.

События повторяются не только в течение дня, но и изо дня в день. Новых событий иногда бывает не более трех. В доказательство — перечень главных новостных сюжетов за 6 июля: башкирский самолет; наводнение на юге России; ураган на западе России; неспокойствие в Афганистане; предположительное нападение на израильский самолет над Украиной (на следующий день сообщали, что, возможно, в него попали не ракеты, а природное явление — шаровая молния, а еще днем позже, так и не прояснив ситуацию, совсем забыли про событие). В сравнении со списком информационных поводов за 4 июля — только два новых. Или 7 июля: башкирский самолет; пожар на шахте в Донецке; самоубийство дезертира в Сибири; последствия наводнения на юге России; угроза срыва навигационного сезона в порту Мурманска: три новых темы в сравнении с перечнями за предыдущие дни.

Монотонию новостей начала июля можно частично извинить двумя обстоятельствами. Во-первых, массовая гибель детей (в катастрофе башкирского авиалайнера) — несчастье, с которым приходится медленно сживаться. Отсюда — ежедневное возвращение к событиям в небе над Германией. Во-вторых, в кои-то веки русские оказались невиновными в аварии, а преступно схалтурили хваленые западные службы; с этим не могли смириться адепты привычных самообвинений, и публика напряженно следила за перетягиваниями политического каната. И этот фактор заставил изо дня в день говорить об одном и том же.

Но и в периоды, не отмеченные масштабными катастрофами, новости остаются монотонными. Отмена результатов выборов в Красноярске, возня вокруг выборов в Нижнем Новгороде, банда гелаевцев в Ингушетии, запрет третьего срока губернатору Яковлеву, события вокруг похищения С. Кукуры, США готовят планы нападения на Ирак — стандартный набор крупноформатных информационных поводов на всех каналах на протяжении первой недели октября 2002 года.

Впрочем, летняя статистика отличается от статистики активного сезона. Летом почти нет политических событий — встреч лидеров с галстуками и без, заседаний Думы и прочей протокольной информации, которая забивает эфир сравнительно нейтральной динамикой. Летом новости относительно свободны от политических телодвижений и потому прозрачней в отношении своего доминантного смыслового лейтмотива. А он сводится к хаотизации жизни: самолеты падают, наводнение смывает дома, бизнесменов похищают, бомбы падают или вот-вот упадут. Под покровом политики скрывается хаос — вот как можно прочесть совокупное новостное послание...

Вернемся к дублированию новостей на разных каналах. Выше шла речь о крупноформатных темах, одних и тех же в разных информационных блоках. Но сюжеты секундного формата на разных телеканалах тоже в основном совпадают. Вот ведь странность: пишут и снимают словно в эпоху единственного центрального телевидения — по одним и тем же поводам. Как будто во всем мире не случилось других событий и как будто, несмотря на конкуренцию, многоголосым СМИ необходимо солидаризироваться в выборе сюжетов.

Например, в дни, когда освещались события вокруг катастрофы башкирского авиалайнера, в той же Башкирии произошла аналогичная трагедия — в аварии погибли дети, ехавшие в автобусе. Но об этих детях и их семьях СМИ ничего не рассказывали. Лишь через несколько недель, когда в республике стали принудительно вычитать из зарплат бюджетников помощь семьям погибших в авиакатастрофе и родители детей, погибших в автобусе, возмутились, информация о событии проникла в один (всего лишь) из выпусков новостей.

Время, артикулированное повторяемыми событиями, пересыпается из одной информационной емкости (например, Первый канал и новости в полдень) в другую (НТВ и новости в 16 часов): песочно-информационные часы. Время заполнено сообщениями, но при этом монотонно. Монотония — отсутствие событий. Или — их несущественность.

Трясина несущественного. Скудость крупноформатных новостных тем — один полюс статистики. Другой — изобилие небывальщины. Она проникает и в новости (в виде, например, сообщений о грядущем падении астероида на Землю, никем из астрономов не подтвержденных) и разбавляет информационный ряд в целом. В соседстве с реальными событиями она получает онтологический статус. Это как циркониевый браслет в рекламе с популярным актером Л. Куравлевым. Актер, да еще снятый “в жизни”, вроде как на собственном дачном участке, достоверен, лечебные свойства браслета — отнюдь, но, будучи прицеплены к Куравлеву, не допускают в себя не верить.

Любая паранаука обретает ранг академической, если соответствующее сообщение поместить рядом с проверенными сведениями. И вот на телеэкране показывают, как некие британские энтузиасты ищут нефть магическим способом — вертя рамочку и принюхиваясь к “энергетике”. Речь идет о неадекватных маргиналах, но идет без комментария и столь же почтительно, как в рассказах о нормальной науке. В другой передаче между прочим затрагивается биоизлучение камней, — выходит, оно существует. А уж в Сети невесть откуда взявшиеся сведения чуть ли не преобладают.

В современном информационном поле якобы существующее — паритетно с существующим на самом деле. И даже более весомо. Так, оказавшаяся мнимой сенсация об обнаружении неохраняемого ружейного арсенала в Чеховском районе под Москвой неоднократно передавалась 30 августа 2002 года всеми телеканалами. А когда дошло до опровержения дутого факта, то лишь два канала вскользь оповестили публику об ошибке.

Благодаря разветвленности информканалов псевдоморфозы бытия обретают вязкую густоту. Из-за невозможности отделить существующее от несуществующего восприятие тонет во всеобщей несущественности, так что никакой астероид не страшен, а вместе с ним и обвал на биржах, и глобальное потепление, не говоря уже о годами отключенном отоплении в жилых домах в Иркутской области.

Почему попадает в информационные потоки небывальщина, вполне понятно хотя бы из примера с циркониевым браслетом: коммерция. Коровье бешенство, как с экрана в тех же новостях уверяли отечественные инфекционисты, человеку вряд ли передается, но на рынке говядины обострилась конкуренция, и потому новости твердили об опасности чуть не месяц. Коммерция требует еще и нового-удивительного — отсюда поиски нефти при помощи магической рамочки или неохраняемые танки и противоракетные снаряды. Что же касается итогового осадка тотальной несущественности, то легко думать, что он — просто незапланированный результат рыночных манипуляций, случайный отход производства. Но можно предположить, что он зачем-то тоже культивируется — так же, как монотонное переживание времени.

Монотония несущественности анестезирует, притупляет восприятие. Уж не на невозмутимость ли, не на холодность сознания работают масс-медиа? Стоило бы выразить им за это признательность — при безотрадности ежедневных новостей психологическая защита необходима. Но новости-то делают сами СМИ. Сами калечат — и сами же лечат: замкнутый производственный цикл.

Кошмар и курьез. “Новости — наша профессия” — рекламировало себя НТВ, хотя ровно то же самое могли сказать про себя и другие телекомпании. Если ключевая телепрофессия — новости, то ключевой компонент в изготовлении новостей — отбор событий. Отбор естествен, ведь все, что происходит, в 15 — 30 минут не уложишь. Сходным образом отбирают события историки, описывая давние или близкие к нам эпохи или же саму современность. В физике факты не отбрасывают, в биологии тоже, даже мораль учитывает все варианты человеческого поведения. Селекция материала — удел исторического сознания, в котором преимущественным значением наделяются те события, что укладываются в схемы исторического движения (эти схемы представляют собой способ связать факты в единую картину — историю, тогда как единство процесса — дань привычкам рациональности: процессы должны осмысляться как непрерывные, в причинно-следственных категориях).

Но там, где есть отбор, имеются и критерии, и тенденции отбора. В новостях они прямо-таки вопиюще имеются.

Возьмем 9 июля 2002 года. Перечислим темы утренних, дневных и вечерних новостей шести центральных телеканалов общим списком. (Совпадающие в разных выпусках и на разных телеканалах темы, которым отведено две и более минут и которые даны в начальной части выпусков, выделены жирным шрифтом; совпадающие темы, данные хронометражем менее двух минут и ближе к концу выпусков, выделены курсивом, не повторяющиеся на разных телеканалах темы, находящиеся, как правило, в самом конце программ и данные мелким форматом, никак не выделены.) Итак: последствия наводнения на юге России; катастрофа с башкирским самолетом в небе над Германией; пожар на украинской шахте; ЧП на выставке вооружений в Нижнем Тагиле; драка торговцев и милиции во Владивостоке; голодовка врачей в Иркутской области; решение Конституционного суда о возможности избирать губернаторов на третий срок; суд над террористами в Пятигорске; делегация РФ в Тбилиси и переговоры по поводу боевиков в ущелье; скандалы с бизнесменами-мошенниками в США; США планируют военную операцию против Ирака; наводнение в Афинах; суд над Лимоновым; драка в Красноармейске; драка в Новосибирске; издевательства над детьми в республике Коми; намерение Украины вступить в НАТО; король Иордании в Москве; холера на Алтае; предупреждение страховых компаний о мошенниках, устраивающих автомобильные аварии; тяжбы вокруг бюджета федерального центра и субъектов федерации; фатальная медицинская ошибка, совершенная британскими врачами; ЧП в Испании; Газпром купил акции НТВ, остававшиеся у Гусинского (догадайтесь, на каком канале об этом оповестили); конкурс красоты среди собак в Голландии; заплыв на Каспийском море ветеранов ГРУ; новый жираф в Московском зоопарке.

Тревожных новостей (включая неприятные россиянам намерения Украины вступить в НАТО или переговоры в Грузии) в этом списке 23 из 26, причем среди крупноформатных тем угрожающих 6 и лишь 1 новость нейтрально-протокольная.

В другие дни пропорция примерно та же. Если не наводнение на юге России, то хотя бы ураган в Калининградской области или проливной дождь, в результате которого в нескольких микрорайонах Красноярска отключили свет; если не столкновение самолетов над Германией, то авиакатастрофа на Кипре или падение самолета в Африке; если не голодовка медиков, то злоупотребления на приемных экзаменах в вузы...

Симптоматично, что в сетке вещания рядом с блоком общих новостей, под отдельной программной “шапкой” (“Криминал” на НТВ, “Состав преступления” на ТВС, “Дежурная часть. Вести” на РТР) располагаются новости криминальные. Тем самым негативная информация разрастается: к 15 — 30 минутам пожара на шахте и холеры на Алтае в течение дня добавляется по 20 — 30 минут краж и разбойных нападений.

В итоге получается, что в мире происходит главным образом хаотизация всего — от общества до погоды. Если же встречается обнадеживающее событие, то оно дается существенно меньшим хронометражем, чем события угнетающие. Пример: “Сегодня”, НТВ, 8 июля 2002 года, 12.00: объемом по 2 минуты в среднем показаны похороны погибших в крушении башкирского самолета над Германией, пожар на украинской шахте, драка в Подмосковье, затопление дренажной системы в Калининграде, даже пожары в далекой Канаде; зато факт, способный вызвать положительные эмоции, — поездка В. Путина по Волге (а Путин внушает надежду значительной массе зрителей) — уместился в 20 секунд. Еще один пример: в пятнадцатиминутных новостях НТВ от 5 июля 2002 года, 16.00, 14 минут отводились на разбившийся башкирский самолет, жестокости чеченских бандитов, инцидент с взрывом в небе над Украиной, попытку самоубийства в приемной Президента, конфликт Русской Православной Церкви с католическими миссионерами, скандал в Государственном академическом симфоническом оркестре, и только 1 минута пришлась на нейтральный материал — о том, как СПС и “Яблоко” пытаются договориться о едином кандидате на выборах (впрочем, в комментарии акцентировалось, что попытка осталась безрезультатной, — и тут не слава Богу).

Инерция новостей продолжается в сетке вещания в целом. Сразу после только что описанного залпа неприятностей — после новостей в 16.00 на НТВ 5 июля 2002 года — последовал такой анонс вечерних фильмов и передач: “Грязная работа”, “Криминальная хроника”, “След оборотня”, “Уличные шалопаи”, “Кнопка мертвеца”, “Кома”.

Хаотизирующие события — главное блюдо в меню новостей. Но предусмотрен и десерт. Десерт тоже специфичен. Новости должны быть малоприятными. Поэтому чуть ли не чаще, чем репортажи о премьере в театре или о юбилее известного артиста, на сладенькое нередко предлагается что-нибудь неаппетитно-аномальное или уродливо-курьезное — хорошо, если сообщения о конкурсах на выпекание самого большого блина, на количество выпитого пива или о полетах энтузиастов на воздушных шарах, а то ведь угощают и известием о конкурсе на скоростное поедание тараканов, состоявшемся где-то в американской глубинке, о небывалом нашествии аллигаторов во Флориде, о рождении двухголового младенца в Индии или об обнаружении кота с семью пальцами на каждой лапе. Нередко десертные лакомства сдобрены ароматизаторами, напоминающими об основных блюдах новостного меню. Например, в полдень 8 июля новости на НТВ начались с похорон жертв авиакатастрофы, а закончились репортажем о доме отдыха для заключенных, организованном прямо в колонии. Вроде дом отдыха — хорошо, но ведь не где-нибудь, а в колонии... А в ноябре в качестве хорошей новости фигурировала собака, которая нашла на окраине Владивостока новорожденного младенца, брошенного матерью в снег. С одной стороны, собака младенца, слава Богу, нашла, но с другой стороны, что за ужас — бросить новорожденного в снег!

Хорошо хоть, что после подобного десерта следует безотказно-позитивный “кофе” — спорт и погода. Впрочем, от спортивного блока в текущем сезоне многие каналы отказались, а у погоды в последнее время свои катастрофизмы: засуха, пожары, смог, наводнения, необычайные морозы, слишком высокое атмосферное давление; соответственно метеоновости перемещаются в зону крупноформатных (читай: неприятных) информационных поводов.

В старых хрониках тоже хватает наводнений, пожаров, нашествий. Это естественно: чрезвычайные события подолгу помнятся и потому ложатся в схему истории в качестве памятных вех для группировки других дат. Но формообразующую роль в летописях играли также княжения, посольства, кодексы законов, события конфессиональной жизни. Что же до мора, глада, смут, то они распределялись по векам, а не теснились в сутках. К тому же летописи мало кто читал, они не тиражировались на массовую аудиторию многажды в день — практически непрерывно. Поэтому на коллективное сознание не наваливался перманентный хаос, расцвеченный мелкими “как ни в чем не бывало” — известиями о дне рождения собачки, отпразднованном столичной тусовкой в одном из модных клубов, или об изобретателе-самоучке, приспособившем двигатель от бензопилы к табуретке на колесиках и собирающемся подарить новый вид транспорта президенту Путину, и прочая, и прочая.

Акцент на хаотизации и теперь не повсеместен. Достаточно с отечественными новостями сравнить программы “Евроньюс”. Разумеется, и там не обходится без терактов или обвалов биржевых котировок, но плохие новости не выделяются крупными форматами — проглатываются двумя-тремя фразами. К тому же тон закадрового дикторского текста благожелательно-невозмутим; такая интонация без слов свидетельствует, что здесь-то, откуда мы вещаем, благополучие преобладает. Нет в европейских новостях и ориентации на тошнотворный десерт: преуспевающих граждан не касаются аномалии, в том числе безобидно-мазохистские курьезы. Новости завершаются длиннейшими репортажами о спорте (как ни включу “Евроньюс”, все попадаю на гольф или ралли) и монотонной справкой о погоде — размером не меньше, чем, скажем, блок экономических известий. И самое симптоматичное: тревожное в новостях “Евроньюс” размещено не столько в Европе, сколько за ее пределами — изредка в США, в основном в странах третьего мира, а также в России. Например, 25 июля 2002 года из российских событий в “Евроньюс” вошли лишь горящие в Якутии и Подмосковье леса, причем о мерах, принимаемых для минимизации пожаров, сообщено не было.

Отбор новостных поводов на “Евроньюс” очевидно целенаправлен. Катастрофами и скандалами отнюдь не брезгуют, но при этом выполняют задачу: показать Европу бастионом прочно налаженной жизни, где проблемы уверенно преодолеваются, в отличие от окружающего нестабильного мира.

У наших новостей задача кажется совершенно противоположной. Россия в них предстает мировым эпицентром сплошного и нескончаемого неблагополучия. При этом тревожные новости из остальных регионов планеты оказываются своеобразным способом информационной интеграции России в глобальную современность.

Глобальность и районность. Однако как телевидение не сводится к мировым, европейским или федеральным российским каналам, так и новостные поводы не сводятся к хаосу. Чем локальнее телевидение, тем благополучнее информация. Верх оптимистической выдержанности представляет районное телевидение, например, московская телекомпания “Столичный север” или подольская “Кварц”. Здесь происходит следующее: управа района “Аэропорт” проверила состояние дворов и приняла меры к их благоустройству; в подольском училище состоялся конкурс юных слесарей; открылся социальный магазин для пенсионеров; проведена школьная спартакиада...

Но и региональное телевидение стремится к эмоциональному благополучию. Полезно сравнить “Новости столицы” (городской канал) с программой “События. Время московское” (ТВЦ — московский, но федеральный канал). Там, где в первом пойдет речь о развитии городского спорта или готовности призывников такого-то района к армейской службе, во втором говорится об угрозах отключения воды в подмосковных городах, задолжавших Мосводоканалу, или о проблемах в связи со сносом рынков, угнездившихся на стадионах. Впрочем, стоит также сравнить новости ТВЦ с аналогами на телеканале “Россия”, не говоря уже об НТВ или ТВС. Там, где последние разворачивают апокалиптические картины сноса чеченских лагерей в Ингушетии (и приводят суждения ОБСЕ о преступном нарушении прав человека — о том, как вообще плохо в России), первый дает интервью с вице-мэром Шанцевым о росте тарифов на коммунальные услуги (и Шанцев уверяет, что совсем плохо не будет).

Итак, есть различие между “большим” и “малым” информационным вещанием. Чем больше охват вещанием территории, тем дела обстоят хуже; чем меньше аудитория, тем меньше апелляций к шоку и кошмару. Между прочим, это перевертыш ходячего представления о “центре”, о центральной власти. Обычно говорят: федеральная власть хочет как лучше, но все портят чиновники на местах. А тут получается, что на местном уровне жизнь идет лучше, чем на федеральном. Глобальное — хаос. Местное — норма.

Между тем региональные и районные телеканалы существенно беднее федеральных и тем более мировых. Получается, что информационное благополучие как-то связано с бедностью. Или так: чтобы быть богатым, надо выдавать преимущественно плохие новости.

Рентабельность хаотизации. Мы показываем то, что есть, и рассказываем о том, что есть, и нас не в чем упрекнуть, говорят журналисты. А что на самом деле есть? Хаотизирующие явления и разного рода аномалии, как пугающие, так и нестрашно-курьезные, конечно, случаются. Очевидно, однако, что происходят не только они, иначе действительность, и прежде всего отечественная, уже расползлась бы под ногами и провалилась в небытие.

Выходит, статусом новостей — событий, достойных широкого публичного внимания, — у нас выборочно наделяются главным образом деструктивные факты. И напротив, за события не принимаются факты конструктивные, связанные с налаживанием и поддержанием порядка жизни — например, с трудом. Ведь если тема работы в новостях затрагивается, то только в связи с голодовками медиков или с захватом предприятий новыми акционерами... Жизнь без эксцессов и вообще всякая стабильность лишаются интереса и ценности. Они словно бы отсутствуют в нашей текущей истории.

Очевидно, в российской прессе действует стойкий предрассудок, что достойны общественного внимания преимущественно те события, которые свидетельствуют о разладе реальности. Все прочее общества не касается и как бы даже не существует. Нерефлектируемую аксиому нестроения можно объяснить парадоксами “четвертой власти”.

Фундаментальное условие четвертой власти: необходимость позиционирования независимости масс-медиа. У нас независимость, после десятилетий монолитно-жизнеутверждающей пропаганды, отождествляется с критическим, разоблачительным пафосом, а ему нечем питаться, кроме сбоев налаженной жизни.

Но независимости как таковой (то есть прежде всего финансовой) у подавляющей части СМИ нет. Потому их конкуренция определяется линиями противостояния владеющих печатью бизнес-групп. Деструктивные новости во всем мире так или иначе задевают рыночную конъюнктуру, иногда столь эффективно задевают, что новость не грех и выдумать (так было с компьютерной проблемой-2000, под которую заинтересованным фирмам удалось отхватить громадные средства), а уж раздуть — так за милую душу. Кто знает, какие будут новости, тот владеет опережающей информацией о состоянии рынка. У нас новости также участвуют в олигархических и политических атаках, инициаторы которых стремятся задействовать ресурс государства — прокуратуры, например. И, конечно, всевозможные разоблачения оказываются в такой ситуации ходким товаром.

Есть и чисто корпоративные причины, ведущие к преобладанию в наших СМИ новостного негатива. Тревожные факты, в отличие от нейтральных или тем более позитивных, сюжетогенны, к ним можно возвращаться вновь и вновь, прослеживая событие от первых известий о ЧП до похорон и, если угодно, далее — 9 дней, 40 дней, годовщина со дня похорон... Мрачные новости сберегают финансовые ресурсы. Не надо искать новые темы, переезжать на новые места съемки — экономия средств. Можно в течение недели интервьюировать одних и тех же участников событий. И рейтинг тут как тут. Ведь крупная плохая новость гарантирует длительные зрительские переживания — телевизор будут смотреть.

Кроме того, плохое порождает споры — тоже способ продержать зрителей у экранов покрепче и подольше. Заодно в спорах можно дать высказаться комментаторам, политологам, политикам различных взглядов и тем самым раскрутить их рейтинг, а на это у нас, где многие политические антрепризы носят сугубо коммерческий характер (как, например, предприятие В. Жириновского), всегда есть платежеспособный спрос.

И о специальной психологической причине тяги к деструкции. У нас в обществе доступ к доходам дает главным образом власть. Потому журналистика любит предъявлять себя обществу как четвертая власть (отсюда такое множество аналитических программ, в которых люди власти становятся шоу-персонами, а телеведущие причащаются власти). Четвертая власть: амбиции серьезные. Но в ходовом исчислении она не только четвертая, а и вторая — в ряду древнейших профессий. Речь идет о такой власти, которой не слишком доверяют, априори приписывая ей лживость и продажность. И она за это мстит, описывая лживость и продажность первых трех властей, а уж заодно и нестроения в обществе и природе, как бы вытекающие исключительно из неэффективности правящих структур. Также и поэтому факты отбираются помрачнее.

И снова есть выгода: укрепление влияния СМИ. Пусть бы даже писалось и снималось не о коррупции в прокуратуре, а исключительно о природных катаклизмах, — к силе, вносящей в повседневность постоянное ощущение опасности, первые три власти легкомысленно относиться не будут.

Но сплошные взрывы, пожары, побеги вооруженных дезертиров, экономические срывы и политические скандалы, уплотненные на экране, неизбежно притупляют восприятие. Смотреть новости массовую публику заставляет не столько острое чувство включенности в общественность, сколько потребность в сторонних пересудах — практически такая же, какая удовлетворяется чтением неполитической желтой прессы. Диспозиция такова. Вот аудитория; она живет своей частной ролевой жизнью. И вот общественная жизнь; она если и не фантом, то сценическая площадка, на которую можно праздно поглядывать, когда нет других дел. Но пристально не вглядываются — на сцене однообразно разыгрывают одни и те же сюжеты, к тому же коробящие восприятие.

Под агрессивной анестезией новостей люди перепоручают собственную общественную жизнь ньюсмейкерам. Так задним числом самоучреждается (и самоутверждается) четвертая власть.

Странности четвертой власти. Вообще говоря, мы живем в пору кризиса легитимности. Даже государство под вопросом. Как оно узаконено нынче — при преобладании ненаследственного, избираемого правления, кризисе идей гражданства, попытках аннексии национальных суверенитетов международными организациями, ползучем пересмотре границ? Но уж власть средств массовой информации не легитимирована вовсе никак.

Право на свободу слова не предполагает власти. Да к тому же оно не замыкается на СМИ, которые — в виде субъектов рынка — его присвоили и поделили. Особенно сомнительна легитимность власти СМИ у нас в стране, пережившей парадоксы приватизации. Ведь, например, дорогостоящая собственность большинства телеканалов ранее принадлежала государству и содержалась на средства населения. И вдруг оказалась частной (как дареный эфир НТВ, отнятый у ликвидированного тем самым телеканала “Российские университеты”), нередко оппозиционной государству, да еще и приносящей корпоративным сотрудникам доходы, о которых большая часть населения и мечтать не смеет. Свободой слова такой вираж обосновать невозможно.

И все же власть. Четвертая: “внесистемная” и тем самым общезнаменательная. “Внесистемная” — потому, что привычная “система” — это Троица, триада, “на троих”. Система также — государство. Власть прессы в государство не интегрирована. Она не входит в ряд системных единиц, значит, либо является их основанием, либо надстраивается над ними.

В этом качестве она чуть ли не автономна от трех остальных. Автономия может выражаться в противоречии их духу. И такое противоречие действительно есть.

Современная странность четвертой власти: чем она богаче, тем меньше гармонирует с остальными тремя властями цивилизованного мира. Речь — об идеологии, выстроенной под или над официальной доктриной свободного общества.

В самом деле: хаос как сквозная тема новостей составляет экономическую органику современных демократических СМИ. Между тем в глобальной идеологии либерализма, риторику которого исповедуют цивилизованные СМИ, катастрофам места нет. Действуют безошибочная рука рынка и мировое правительство, принимающее исключительно правовые, законные решения. С точки зрения глобального либерализма мир движется к тотальной благоустроенности. Историческая и геополитическая перспектива ясна, как летнее небо, и нет в ней никаких смут-нестроений. А самолеты падают каждый день, и притом еще их падения размножаются информационными сетями, а ракеты не взлетают и теряют спутники ценой по полмиллиарда, что тоже мультиплицируется новостными каналами, а террористы взрывают очередную дискотеку, и взорванная дискотека горит во множестве информосвещений, — жертвы растут, мир проваливается в тартарары.

Скорее событийный репертуар больших информационных каналов гармонирует с историческим сознанием агрессивных маргиналов, с фундаментализмом-коммунизмом в условиях враждебного окружения. Мир разваливается — туда ему и дорога; надо разрушить до основанья, кто был ничем... и так далее, песня хорошо известна.

Нескладно получается. Под риторику одной идеологии подкладывается картинка из совсем другой исторической схемы.

А вообще-то есть четыре исторических схемы, руководящие в журналистике отбором событий.

Журналистика и историческое сознание. Журналистика появилась вместе с историческим сознанием (конец XVII — начало XVIII века). С тех пор она только и делала, что разрасталась — как и само историческое сознание. Оно стало массовым — вместе с ней. В журналистике историческое сознание диктует комментарий — оценку фактов. Комментарий может прикрепляться к любым событиям, в том числе и не имеющим собственно исторического значения.

Вот пример из новостей 16 июля 2002 года. Речь шла о скульптурной выставке, представившей на лондонских улицах изображения коров. О состоявшихся ранее аналогичных выставках в Америке симптоматичным образом ничего не сообщалось. Дело в том, что в Англии не так давно гремел скандал с коровьим бешенством. Его и вспомнили телевещатели. Возник следующий ряд: “коровий” художественный проект — что было предметом скандала, стало предметом праздника — последствия мясного кризиса побеждены — да здравствуют демократические, цивилизованные страны.

Кроме комментария историческое сознание определяет селекцию фактов. Критерии, по которым выбираются факты, так или иначе являются оценочными — оценивается прежде всего историческая значительность. А что исторически значительно? То, что укладывается в исторические тенденции. А что такое тенденции? То, что кажется плодотворным/тупиковым для сегодняшнего развития. А это уже оценка эпохи.

Современность оценивается с двух противоположных позиций: или из лучшего прошлого, или из лучшего будущего. И лучшее прошлое, и лучшее будущее могут иметь различные датировки. Эти условия и дают четыре исторических схемы.

Если за лучшее принимается далекое (в том числе праисторическое) прошлое, то картина истории уподобляется пути от золотого века к железному. Примет деградации в любой эпохе сыщется много. Поэтому единственное, что можно противопоставить внутренне стройной концепции постоянного регресса: он неправдоподобно долог. Столь длительный — тысячелетиями длящийся — спуск на историческую реальность спроецировать трудно (тем более, что не только архаически-легендарные времена зовут золотым веком, но и совсем недавние, например, пушкинские), потому описанный строй осмысления современности больше применим в метафизике и историософии, чем в журналистике.

Впрочем, геокультурная и конфессиональная ангажированность вызывают приложение схемы сплошного регресса к “вражеским” цивилизациям. В исламской фундаменталистской прессе или в наших аналитических программах, когда в них приглашают активистов евразийского движения или исламской партии, зоной неуклонной деградации оказываются США (и плюс к ним — мировое правительство, мировая закулиса). А на ваххабитских сайтах, открытых пропагандистами чеченских боевиков, в роли деградирующих США выступает Россия...

Если лучшим считается недавнее прошлое, еще не размытое в памяти, не превратившееся в легенду, то, как в современной газетной коммунистическо-патриотической критике, возникает комбинация прогресса и обвала, последовавшего из-за непоправимых ошибок или же преступлений правителей. Эта схема истории отмечена логической неувязкой. Ее части категориально неравноправны: прогресс был вроде как исторически закономерен, обвал же случился вследствие злой воли зарубежных супостатов и их отечественных пособников.

Когда за лучшее берут далекое будущее, то историю строят из фактов, которые можно интерпретировать в качестве цепи примет-предвестников искомого будущего. Остальные данные при этом либо игнорируются, либо списываются на реликты прошлого (варварства, дикости, стадиально низшей цивилизации), либо описываются в терминах движущих противоречий, как это излагалось в “Коммунистическом манифесте”. Просветительско-утопической схеме подчинялась советская пресса, только движущие противоречия чем дальше, тем больше заменялись безобидными “отдельными недостатками”. Таким образом, в советских СМИ имелась промежуточная картина истории — между той, которая задает идеал далекого будущего, и той, которая признает идеал почти осуществленным, лишь довершаемым ближайшим будущим.

Когда за идеал принимается ближайшее будущее, которое вот-вот наступит (как это делалось в то советское время, когда коммунизм обещали через двадцать лет; сегодня оптимистическим предвосхищением близкого будущего отличается глобалистский неолиберализм), то на самом деле речь идет о реалиях настоящего и недавнего прошлого, которые требуется сохранить и укрепить. История выглядит как прогресс, утыкающийся в настоящее, а будущее требуется только ради “дальнейшего совершенствования”, если пользоваться памятным выражением советских партийных вождей. Под совершенствованием понимается, во-первых, преодоление “отдельных недостатков” (в их роли выступают, например, коррупция и терроризм), а во-вторых, распространение идеального стандарта общества и экономики на все цивилизационные территории.

Разумеется, конкретный журналист, газета, телеканал могут вовсе и не думать о прогрессе или регрессе, а попросту отрабатывать определенные инвестиции. Но историческое сознание задает словарь для продвижения групповых интересов в общественное мнение. Идеологические традиции тем самым экономически и политически приватизируются. Таким образом, идеи прогресса, возникшие в эпоху Просвещения, стали собственностью нынешних мировых монополий, управляющих глобальным рынком.

Теперь уже не отделишь схемы исторического сознания от текущей геополитики. Получается, что она — через журналистику — не просто ими пользуется, но постоянно вдыхает в них новую историческую жизнь — чувствительно, а подчас даже болезненно их актуализирует. И журналистике хорошо: благодаря упаковке в высокие идеологические схемы ее деловые интересы обретают мировоззренческую высоту.

“Все у нас получится”/“ничего у нас не получается”. Уточним: утопия ближайшего будущего не предполагает радикальной критики “своей” современности ( “чужую”, “еще не достигшую” закрепляемых стандартов, критиковать можно и нужно). Между тем в наших либеральных масс-медиа наблюдается постоянная критика нашей же современности (да и истории). Не потому ли, что в подсознании нашей четвертой власти Россия предстает в функции “враждебного окружения”? Ну да, за свободу слова как бы все время приходится воевать с прочими тремя властями (а воюют ведь с врагом). Даже теракт на Дубровке стал поводом к ламентациям и саркастическим комментариям об ограничениях свободы слова — и это несмотря на вполне убийственную свободу показа передвижений спецподразделения накануне штурма...

Сосредоточенные на 6-й и 4-й кнопках, а также на дилетантском информационном вещании подмосковного 3-го канала архивные подрывники, которые все пускают под откос поезда, хотя война давно закончилась, любят проехаться по политике ОРТ и РТР: дескать, и раболепствуют перед властью, и в эфир не допускают оппозиционных политиков, и цензуре подчиняются. На самом деле новости всюду одинаковы (см. выше), только расставлены по-разному, да легкие комментаторские акценты несколько меняют оптику. А раз факты приводятся всюду одни и те же, значит, телекартинка мира идентична. Все выбирают что похуже, все кормятся хаосом. Но одни при этом все-таки предпочитают позиционировать себя в ситуации “среди своих”, тогда как другие — “среди чужих”.

Свое/чужое — оператор приспособления исторического сознания к конъюнктуре, которая равно важна и для тех, и для других. Конъюнктура разная — она зависит от того, кто платит или помогает коммерчески существовать своим влиянием: государство или частные политические агенты, которые могут находиться и за рубежом. Внеконъюнктурна только позиция национально ангажированного здравого смысла, не случайно редкая в наших новостных и аналитических программах. Ее в официальный вагон почему-то не пускают, и она едет на подножке, как “Однако” после программы “Время”. В оппозиционный же транспорт ее не пускают тем более, поскольку там отождествляют естественный скепсис по поводу импортного бесплатного сыра (и продающих его отечественных идеологических лоточников) с патриотически-апокалиптическим способом национальной самоидентификации.

“Среди своих” — значит, интонационный сигнал “Все у нас получится!” при любых, в том числе и печальных, новостях. “Среди чужих” — интонационный сигнал “Ничего у нас не получается”, в том числе и при вполне добрых известиях. Есть и медиатор этой оппозиции — интонация “среди своих, но во враждебном окружении”. Имеется в виду угрожающе обидчивая самоидентификация за родину=против власти, которая окрашивает тон программ “Русский дом” на подмосковном 3-м канале и “Момент истины” на ТВЦ.

Формула аналитики “Русского дома” такова: “Все бы у нас получилось, если бы не бесовская власть и дьявольские козни заграницы”. То есть “мы” — это все, кто благочестивым образом далек от власти. А власть — это уже “не мы”, и ее порочной чужеродностью объясняются все трудности и беды российского развития.

Логически сходное разделение действует в “Моменте истины”, только акцент на конфессиональной чуждости заменен акцентом на коррупции. Подразделяются же на “своих” и “чужих” уже не народ и власть, а тоньше: одни чиновники (которые вместе с народом) против других чиновников (которые воруют) — страшно удобная вещь для борьбы элит и отдельных их представителей. Ввиду того, что о коррупции говорят во всех программах, так или иначе соприкасающихся с новостями, “Момент истины” можно было бы и не ставить в один ряд с “Русским домом”. Но стенающие интонации ведущего! Но его трагико-риторические вопросы типа “как же могло случиться?”! А пафосный драматизм музыкального оформления (причем музыка включается в паузах между говорящими головами громкостным уровнем выше, чем речи этих голов)! Усиленно давить на мозоль: только такая сверхзадача может объяснить эти стилистические константы.

Но вернемся от медиатора к полюсам “своего” — “чужого”.

Похоже, “своему” трудно найти тон. Подчеркнутый патриотизм для лидеров общественного сознания (каковыми должны по определению быть наследник советского Центрального телевидения и нынешний государственный телеканал) вроде как недопустим. Общественность ведь если и не состоит, то должна, как говорят нам люди из Правительства и Думы, состоять из среднего класса, а этому гипотетически преобладающему классу по всем резонам должны быть неприятны сочетания сталинизма и православия в духе газеты “Завтра” и иже с ней. Другого же патриотизма журналистская среда в массе своей не может вообразить.

Вместе с тем идентификация со “своим” народом названным телеканалам необходима, без нее и Первый — не первый, и телеканал “Россия” — не Россия. Притом еще нужно быть “цивилизованными” и “независимыми”, следовательно, показывать то, что показывают каналы неофициальные, негосударственные, а показывают они то пожары, то наводнения, то бегство солдат из военной части, то падения армейских вертолетов. Отсюда, например, летний рекорд ОРТ: 20 минут подряд в тридцатиминутной программе “Время” — о катастрофе башкирского самолета в небе над Германией.

Общим знаменателем (вернее, аннигилятором) требований “цивилизованности” и “патриотизма” становится невозмутимая корректность-нейтральность тона, комментария и облика дикторов. Чтобы никого не задеть, надо быть никаким. Отсюда принципиальная неяркость, смазанность личных черт в облике и речи ведущих новостей. Если же экранная функция исполняется с нерастворимым осадком индивидуальности, как Е. Андреевой на Первом канале и Е. Ревенко на Втором, то осадок этот, в свою очередь, предельно корректен. И та и другой заставляют вспомнить о школе 50 — 70-х. Е. Андреева подчеркнуто скромна, даже прическа у нее традиционно (как у учительницы в 50-х годах) школьная, без крутых парикмахерских наворотов — гладкие волосы с пробором, убранные на затылок. А мимически подчеркнутая (легкие перемены ракурса, поднятые брови) артикуляция текста заставляет вспомнить об ученически старательной декламации. Впрочем, и о своенравии, и об уверенности в себе, характерных для первой ученицы. Что же до Е. Ревенко, то его миниатюрность в сочетании с невинно-честным взглядом и всегдашним незаметно-строгим галстуком воспринимается как юношеская неиспорченность серьезного и ответственного отличника.

Наряду с нейтральной корректностью тона и комментариев “патриотичность” и “цивилизованность” совмещаются посредством пропорционирования и расстановки информации. Например, горящие леса по хронометражу не должны превышать интервью прокурора, возбудившего дела о виновниках пожаров, и притом вначале должно идти интервью прокурора, а уж затем картинки пожаров (на каналах НТВ и ТВС делают как раз наоборот).

И еще: специальный способ предъявить корректность так, чтобы она встраивалась в нашу традицию — количество протокольных кадров. Когда-то это был чуть ли не самый ужасающий признак советского телевидения, теперь это “хорошо”, поскольку с советским временем у массы зрителей ассоциируется более благополучная жизнь. Поэтому показы Президента, заседаний кабинета министров, Думы, Совета Федерации, а также близких Кремлю политиков на Первом и Втором каналах более развернуты, чем на прочих.

Переход к этим прочим опосредует аналитическая программа “Времена”. От “Итогов” или “Намедни” она отличается отсутствием солиста-комментатора. В. Познер не столько комментирует, сколько задает вопросы многочисленным экспертам. Вопросы так построены, что представляются живой реакцией на сказанное собеседником. Ведущий думает на экране. Парадокс: не будучи солистом-комментатором, В. Познер становится главным героем программы, функция которого — обдумывать проблемы, разбираться в запутанных вопросах, делать их ясными для себя и для зрителя. “Мы” тут тождественно интеллектуальному “я”. Правда, заключительный рефрен ведущего — мол, настанут другие времена, сейчас у нас не лучшие времена и т. п., — не просто работает на бренд — обыгрывает название программы, но еще указывает на дистанцию от текущего времени, а значит, и от текущего “мы”. Да и несколько дурновкусная нравоучительность этих резюме отодвигает ведущего от “своих”, ставит его в пафосную позицию Учителя. Следовательно, “я” тут перевешивает. Этим, собственно, подтверждается статус авторской программы. Но на нашей шкале от данной позиции остается лишь два шага до представления об аудитории и стране как о “чужой”.

И первый из этих шагов делает (делало) “Намедни” Л. Парфенова. Тут ведущий солирует безоглядно. И не только как отборщик и комментатор событий, но и как персона, достойная эстетского внимания и любующаяся самой собой. Не зря Л. Парфенов встает в полный рост и подходит к экранам, с которых вещают репортеры, — взгляд зрителя фокусируется не столько на репортере и репортаже, сколько на перемещающейся фигуре ведущего. И не зря он вертит в руках разнообразные наглядные пособия (для тупоумных, что ли?) на тему репортажей — этим опять-таки привлекается добавочное внимание к ведущему. Персоналистской эстетике соответствует нейтрально-разнообразный отбор информации. Обязательные события, освещаемые во всех аналитических программах, дополняются рубриками “Ударник капиталистического труда” или “Масяня”, которые, строго говоря, не вписываются в жанр новостей и потому представляются сугубо личной инициативой ведущего. О “мы” в подобной стилистике речь уже не идет — главенствует уникальное “я”, которое принципиально не идентифицируется с “мы”.

Потому отсюда уже просматривается позиция “вокруг — чужие”, исповедуемая новостями и “Итогами” на ТВС и, в менее выраженном качестве, новостями НТВ. Новости на НТВ, казалось бы, столь же нейтральны по тону, как аналоги на канале “Россия” или Первом канале. Но события иначе расставляются. Если Первый или Второй канал начинают с обсуждения бюджета в Думе, а потом уже говорят об убийстве главного патологоанатома Приморья, то НТВ начинает с убийства, продолжает другими неприятностями, а обсуждение бюджета — новость хотя бы отчасти консолидирующую и по меньшей мере не катастрофичную — задвигает куда-то на пятую позицию. А поскольку новостям первой строкой должно уделяться больше эфирного времени, то получается, что негативные события в информации НТВ превалируют. Впрочем, нововведение этого сезона — ежечасные пятиминутки новостей — заставляет думать больше о нейтральности, чем о тенденциозности. За пять минут события можно лишь назвать; возможность манипулирования хронометражем не предусмотрена.

ТВС уделяет информационным поводам, ассоциируемым с непрочностью власти (например, выступлениям в Киеве против президента Кучмы, которого вроде как поддерживает Россия), и первые места, и привилегированный хронометраж. Но у ТВС есть и еще два способа продемонстрировать свое отношение к автохтонному окружению. Во-первых, отдать эфирное время изобильным и пространным телемостам с демократическим изгоем Б. Березовским (то же делают на 3-м подмосковном канале информационные новобранцы из программы “Главная тема”), а также информации о финансируемой им партии. Во-вторых, действуют сами лица канала.

На ТВС не получается нейтральности тона. Как бы ни выверяли интонацию ведущие информационных программ, сам их облик заставляет вспоминать об информационных войнах, в которых персонажи ТВС активно участвовали. В памяти застыло изображение “звезд” бывшего НТВ, со своими портретами — иконами самих себя — в руках переходящих дорогу от основного здания телецентра к техническому корпусу. И теперь ведущие ТВС являются на экране словно бы в двух экземплярах: они сами и их помнящиеся скандальные иконы. Первым среди равных идет Е. Киселев. Как бы длинны и скучноваты ни были его “Итоги” (а скучноватость ведь сродни пресной лояльности), память о его тенденциозности не отпускает. Да ведущий, похоже, и не слишком заботится о перемене валютно-конвертируемого стиля. Маска объективного аналитика все равно не удержится на деятеле, начинающем в студии обсуждение катастрофы башкирского самолета с обвинения российским пилотам, невиновность которых признали все зарубежные инстанции.

Да и контекст влияет. Ежедневные компьютерные куклы Хрюна и Степана, еженедельные “Бесплатный сыр” (бывшее “Итого”) и “Кремлевский концерт” (бывшие “Куклы”) жестко ведут линию на осмеивающее отрицание всего, что делает власть. Так что даже если Киселев похвалит Путина, в иронико-политическом угаре ТВС эти похвалы будут звучать как наветы.

Дурной сарказм. Есть еще позиция “что свои, что чужие — наплевать”. Ее выражает “Главная тема” — вечерние новости 3-го подмосковного телеканала. Собственно, это не столько чистые новости, сколько ежедневные аналитические программы. Отсутствие широкой корреспондентской сети не позволяет снять должное количество сюжетов, и на экране преобладают говорящие головы. Простым называнием событий время не заполнишь, потому головы больше комментируют, чем информируют. Вынужденная аналитичность поделена между тремя ведущими, среди которых лидерствует прежде единственный ведущий “Главной темы” Г. Пьяных. Попытки хлесткого комментария тщатся напомнить о былом НТВ — ТВ-6. А оценки тяготеют скорее к официальным позициям, доводимым до публики Первым каналом и РТР. Но есть отдельная краска, отсутствующая на прочих телеканалах. Это — словно приклеенная саркастичная полуулыбочка на лице главного ведущего. (Почти такая же не сходит с губ Ст. Кучера на ТВЦ.) С задором вполне комсомольским, оговариваясь и перевирая имена и даты, мимоходом пиная мертвых (так по поводу отсутствия обнадеживающих новостей о пропавшей при сходе ледника съемочной группе С. Бодрова-младшего ведущий позволил себе, иронически улыбаясь, проницательно предвидеть ситуацию: дескать, уже сегодня к вечеру заявят, что С. Бодров был героем нашего времени), Г. Пьяных демонстрирует тщеславный критицизм, направленный якобы и на наших, и на ваших. На самом деле никуда он не направлен, а является безвкусной позой, которую, скособочившись, принял лозунг о независимости СМИ.

В текущем сезоне, до начала иракской войны, новостей становилось все меньше. Сократились объемы времени, отводимые под новостные программы (тенденции противостоит ТВС, на котором новости выпускаются чаще и длиннее, чем на других каналах; но кажется, что ТВС противостоит не столько тенденции уменьшения новостных объемов, сколько вообще противостоит). Словно продюсеры решили, что публика устала от серьезной информации. Именно в этом духе высказывался на экране проницательный идеолог Первого канала К. Эрнст.

Между тем скорее следует думать, что зрители устали от того информационного стандарта, который утвердился на телевидении и который описан в настоящих заметках. А новый стандарт еще искать и искать. Так что сейчас лучше подождать и перенести акцент с информации на неполитические ток-шоу. Неполитические — связанные с изменами жен-мужей, с эксцессами сексуального поведения, с коллекционированием, похуданием, стиркой и с чем угодно, лишь бы не всерьез. То есть уступить темам желтой прессы да и ее стилю. То есть описанным выше схемам истории предпочесть аспективную утопию (см. о ней в статье “Праздничность” из этого же цикла — “Новый мир”, № 11 за 2002 год).

Можно сделать вывод: новости заметно девальвировались. И утрату информационными программами судьбоносности вряд ли приостановят грядущие выборы в Думу или президентские выборы — слишком мелкотравчаты имеющиеся на сегодня оппозиционеры. Таким образом, на телевидении возникает зияние. Новости лишаются интереса, опустошая то место, на котором должны находиться умные программы. Если последние — в новостном или не в новостном жанре — не появятся, телеканалам грозит оказаться эфирными маргиналами вроде печатного “СПИД-инфо”. И тогда информационный поток загремит, разухабисто и уныло, совсем уж бросовой мелочью.