После многих вод...

Меламед Игорь Сунерович родился в 1961 году. Окончил Литинститут им. А. М. Горького. Автор двух лирических сборников — «Бессонница» (1994) и «В черном раю» (1998). Живет в Москве.

*    *

 *

Квартира гостями полна.

На матери платье в горошек.

И взрослые делятся на

хороших и очень хороших.

Звон рюмок, всеобщий восторг.

У папы дымит папироса.

Вот этот уедет в Нью-Йорк,

а тот попадет под колеса.

Осенний сгущается мрак,

кончаются тосты и шутки.

И будет у этого рак,

а та повредится в рассудке.

И в комнате гасится свет.

И тьмой покрываются лица.

И тридцать немыслимых лет

в прихожей прощание длится.

Как длится оно и теперь,

покуда, сутулы, плешивы,

вы в нашу выходите дверь,

и счастливы все вы, и живы.

*    *

 *

Мне сладко ощутить тех дней очарованье:

там каждый выходной который год подряд

они к своим родным приходят мыться в ванне —

отец мой, мать моя и маленький мой брат.

И ясно вижу я, как ждут они трамвая,

собрав свое белье и в сетку положив.

И дядя Федя рад, им двери открывая, —

семнадцать долгих лет еще он будет жив.

И Софа к ним спешит походкой косолапой,

и тетя Муся им пижамы раздает.

Там жарко, и отец, обмахиваясь шляпой,

рассказывает свой еврейский анекдот.

И вот они чисты, как и нельзя быть чище,

как после многих вод, как после долгих бед.

И омывает свет еврейское кладбище,

где только Софы нет и брата Толи нет.

И вновь они идут к вечернему трамваю,

торопятся домой, белье свое неся.

А я смотрю им вслед и глаз не отрываю,

хотя на этот свет еще не родился.

*    *

 *

Иоанн отвечает: мы ждем, —

но глаза его сонной тоскою

наливаются. А под Москвою

снег течет вперемешку с дождем.

И нельзя добудиться Петра —

словно камни прижали ресницы.

А во тьме подмосковной больницы

я и сам в забытьи до утра.

И в краю кривоногих олив

Ты стоишь у меня в изголовье,

смертный пот, перемешанный с кровью,

на иссохшую землю пролив.

Петр уснул, и уснул Иоанн.

Дождь течет вперемешку со снегом.

За Тобой не пойдут они следом —

застилает глаза им дурман.

И течет гефсиманская ночь.

Ты один. И не в силах я тоже

ни спасти Тебя, Господи Боже,

ни бессонной любовью помочь.

*    *

 *

Подойди ко мне, присядь

на больничную кровать —

я измучен и исколот.

Неужели это — ты?

Может быть, твои черты

на окне рисует холод?

Гость ночной, вернись назад

в безмятежный райский сад,

во блаженные селенья

и у Бога моего

иль у ангелов Его

испроси мне исцеленья.

*    *

 *

Глядишь с икон, со снежных смотришь туч,

даруя жизнь, над смертью торжествуя.

Но вновь и вновь — “Оставь меня, не мучь!” —

Тебе в ночном отчаянье шепчу я.

Прости за то, что я на эту роль

не подхожу, что не готов терпеть я, —

Ты сам страдал и что такое боль

не позабыл за два тысячелетья.

Прости за то, что в сердце пустота,

за то, что я, как малодушный воин,

хочу бежать от своего креста,

Твоей пречистой жертвы недостоин.

*    *

 *

Памяти Н. И. Б.

В своем углу ты всем бывала рада,

во всех мужчин была ты влюблена.

Тебе таскал я плитки шоколада

и наливал дешевого вина.

Прости меня за то, что обещанья

не смог исполнить, и в холодный лоб

не целовал тебя я на прощанье,

и горсть земли на твой не бросил гроб.

Быть может, там и вправду жизнь вторая,

и брызжет свет из-под могильных роз,

и для тебя раскрыты двери рая, —

я ничего не вижу из-за слез.

*    *

 *

Телефон звонит в пустой квартире.

Я уже к нему не подойду.

Я уже в потустороннем мире.

Я уже, наверное, в аду.

Над моей больничною кроватью,

как свидетель смертного конца,

кто-то наделенный благодатью,

но от горя нет на нем лица.

Или это лишь анестезия,

сон и ледяная простыня?

Надо мной склонясь, Анастасия

отрешенно смотрит на меня.

Неужели я не умираю

и в ночи февральской наяву

к светлому и радостному раю

на больничной койке не плыву?

Боже мой, Ты дал взглянуть мне в бездну,

я стоял у смерти на краю.

Неужели я еще воскресну

в этом мире, прежде чем в раю?..