Над твердью тихих волн

Мартынова Ольга Борисовна родилась в 1962 году. Закончила Ленинградский пединститут им. Герцена. Автор нескольких лирических сборников. Стихи неоднократно переводились на европейские языки. В настоящее время живет во Франкфурте-на-Майне.

Не о Венеции

Все дольше звука ждать. Хоть чист осенний воздух.

Лимонный ясень, прелый запах дерна.

Деревья держат птиц в озябших лапках.

Все дольше звука ждать, так пустота упорна.

Так пустота проворна, так легка.

Везде протяжно дышит расстоянье,

Взгляд пересек Большой канал — издалека.

Там кипарисов черное сиянье.

Венеции улиточный завой,

Не скрасив осени, слезится старым оком.

И пахнет золотом, и рыбой, и сурьмой.

Румянами, рабами, кофе, рыбой.

Гомункулы в стекляшках фонарей,

Хребты мостов, заплесневелый праздник,

Чей торт тем драгоценней, чем черствей,

И вольности замасленный передник.

Все дольше звука ждать. К тебе ли я,

Венеция, за звуком приходила.

Меня встречает мой тевтонский ясень,

Помахивая косточкой от птички.

Не о Венеции (2)

Утомленные цикады падают с деревьев,

Молкнет Адриатика, стынет смятый воздух.

Мелькнули столетья между этой ночью и “верь я в...”.

Холода край остается за круглым морем Гипербореев,

Цикада-Каренина бросается под ноги, не в силах осилить молчанье.

С утра воет в волнах мускулистый дурак,

Страшно чужое безумье: его выловят, увезут в белой машине,

На него смотрят, смеясь, женщины в прозрачных платках

На непроницаемых бедрах.

Уж лучше цикады, чем немолчное это мычанье.

Ложноцвет южной ночи выглядит как настоящий,

В траве притаились змеи, ежи, скорпионы,

Верь я в нежную песню цикад, не знай я, что заводят они граммофоны,

А сами давно уже спят,

Я ушла бы в тяжелые волны, как умолкший наконец-то дурак.

Да вот беда, говорю я, запрут, поймают...

...На другом берегу Адриатики выпуклой, полой, покатой

Безумцы привольно гуляют.

В Венеции старой, горбатой

Я слышала их бормотанье, повторенное падшей цикадой.

Усмиренный дурак, окруженный

Белой, тихой, пронизанной солнцем палатой,

Улыбается страшному миру,

Мускулистая грудь мерно дышит.

Еж съел скорпиона, цикады застрекотали, море опало, как тесто.

Пустынно в ночных городах в сентябре

Я увидела: поздние розы,

Поздние розы плывут.

Свободны только нищие,

Голодные и злющие,

Да ветер, что ходит туда-сюда,

Да поздние розы несущая

Ночная вода.

Как страшные птицы, газеты плывут,

Нечисто в пустынных ночных городах,

Чуть забудешься — слышишь, будто тебя зовут,

Чуть заблудишься, каблук уходит в звенящий лед,

Который тоже зовет.

В сонных млечных ямах,

Где шевелится мусор вселенной,

Я увижу небесных бомжей,

Сторожей заветных ворот

В маленький марлевый сад,

Где спелые звезды низко висят,

Где пахнет ванилью сухой перепончатый прах,

Где всё забывают, да и не смотрят назад,

Куда всякий пройдет, прошмыгнет

(Ведь бездомные ангелы не запирают ворот),

Пустынно в небесных садах в сентябре,

Только поздние розы,

Поздние розы плывут в серебре.

Был дождь

Был дождь. Шиповник блестит, высыхая,

Разделяющий встречные полосы ночи.

Машины, что едут передо мной, оставляют багровый свет преисподней,

Золотом рая сияет обратная полоса.

На языке сутолока речи.

Речи ночных пассажиров свалялись, как пух в перине.

В лесу вдоль дороги умолкли жалобы птичьи

На то, что вчерашнего лета нет и в помине.

Дорога смотрит прямо в автобус, прищурившись против ветра.

Косули, переминаясь на тонких нерусских ножках,

Волки, кусая себя в лопатку,

Елки, передергивая бровями, —

Стоят здесь веками, ждут своего утра,

Когда можно будет хлынуть на площади и перекрестки,

Затоптать копытцами, замести хвостами, затопить ветвями

Страшные движущиеся, звучащие блестки,

Вылизать кровь, зализать раны,

Забыть, забыться.

Когда дождутся,

Подстриженный ровно шиповник будет смотреться немного странно.

Мейринк на озере

Среди ночи ясного неба

гроза над озером встала,

звездную карту чертит

молнией вверх и вниз,

наискосок и влево.

Сквозь снежные покрывала

Альп раскосые лица

почти не виднбы,

непонятны и смутны.

Мир разъят, грома разят,

капли крупные висят

на краю воздушных сфер.

Ужас в глиняных очах.

Мир — непонятная таблица,

ее столбцы — в других мирах,

в тумане утра, например,

когда чихают, просыпаясь, козы.

Но мы ведь этого не слышим,

мы слышим только ночь, ее непрошеные грозы.

За это в день суда

ночь пролетит над нами,

воротится сюда,

свернет исчирканное небо в свиточек с письменами,

он уколет глиняное нёбо

и встанет, сам в себе неволен,

Голем над твердью тихих волн,

Голем прекрасный над сияньем тихих волн.

Ответ

Возможно, все-таки Земля

Не на трех стоит китах,

Не на страшной черепахе

С лакированной спиной,

В славе и блеске,

А упала на звездную ленточку,

Лента прогнулась упруго и в узелок завязалась,

Закружилась, как пляжный мячик в авоське,

А тот узелок подхватила и держит в зубах черепаха,

Сама же стоит на китах:

А время и свет

Скользят и в узелок почти не попадают.

А если бы земля сама стояла на спине,

На шахматной спине плывущей черепахи,

У нас бы было больше времени и света, как во сне,

И мы б не просыпались в пропитанной страхом рубахе.