"Новый Мир ( № 4 2005)" - читать интересную книгу автора (Новый Мир Новый Мир Журнал)Свой мир Черкешенка Как быть, черкешенка-черешенка из XIX в., когда ты нищенка и беженка в прожженной, как фундук, Москве? К кому взывать, на что надеяться, пока кремлевская попса за деревцем корчует деревце из гнезд Садового Кольца. Ни Бог, ни мы тебя не выручим с тех пор, как бес тебе шепнул уйти за Михаилом Юрьичем в сиротский гибельный загул. Пустыми саклями и скалами в огне вас провожал Кавказ: пропала ты, Тремя Вокзалами растащенная на заказ. Люта война людей и демонов. Их тел особенно, их тел. Последняя, которой Лермонтов затравку, юный, подглядел.
Из Беранже Здравствуйте, дорогие. А где сестра? В шапке кудрей, с антрацитовыми глазами. Дома оставили, слишком стала стара. Маска морщин с пепельными волосами. Зря. Замысел, он как свет: всегда милосерд. Вы, например, — не хотели, а ведь пришли же. Белая ковка локонов, татуировка черт — вот что в фокусе. И никого нет ближе. Правда: ступайте за ней, будьте уж так добры. Пусть увидит, что согнут, но что встречаю стоя. И ничего, что не было никогда у меня сестры. Нынче она единственная в точности знает, кто я.
Свой мир Хотя и стоит этого-того (пусть будет: этажерки и толкушки) свой мир, нам остается только “сво” от сводничества — ни души, ни тушки. Сшить, сострочить — вот цель. Соединить. Собой. Одним собою. Не надеясь ни на кого. Ведь струйка крови — нить и мысль-иголка никуда не делись. И съесть — как тот пророк — не своего пера и почвы книжку и картошку. Собой — и только — сделать вещество, под кожуру проникнув и обложку. Короче, опровергнуть пустоту. И, плоть в конце концов на оболочку пустив, обить небесную плиту сафьяном атомарным. В одиночку.
Музей Неведомого рода войск мундир. Сукно тонов острожных. Орлы на медных пряжках. Воск церковных свечек и картежных. Как он попал в стеклянный куб? Ведь если он не нереальный, чей в гроб не проводил он труп? эпохи? кости ли игральной? Тряпье? Да нет, тут что-то есть. Согласье и противоречье с режимом. Кое-кто и честь небось спешил отдать при встрече. Да кажется, что где-то вскользь о нем Катулл... Или Гораций. Нигде — я пролистал насквозь. ...В штаб одиночеств, изоляций квартира превратилась. В тир оптический — но без мишеней. И, натурально, сшит мундир — не сковывающий движений. Широк, лишь обшлага тесны. И, как сплетенным в кущах райских повязкам, — нет ему цены, в отличие от генеральских.
* * * Черная дудка диаметром 7.62, клапан какой ни нажмешь, отвечает: да-да. Нет — отвечает диаметром 9 кларнет. Яблочко выбрав диаметром оба ранет. Речь не о музыке — ставим на музыке крест. Просто какие маэстро, таков и оркестр. С мышку диаметром — вздоха последнего путь. Есть инструменты, короче, — но некому дуть.
* * * Заключенный глядит на небо, потому что оно свободно, за любую выходит зону и все целое, а не пайка. А больной с него глаз не сводит, потому что оно здорово, кровью вен и аорт играет, даже слезы льет не горюя. Взгляд вперяет в него ребенок, потому что оно как царство — все сверкает золотом в полдень и в серебряных бусах ночью. Сумасшедший смотрит на небо, потому что оно нелепо, как ломоть несъедобного хлеба, Богом брошенный внутрь склепа. А поэт взирает на небо, потому что оно бесцельно, драгоценно, пусто, нетленно и его рифмовать не надо.
* * * Облака как деревья, а небо само как дрова. Речь идет о поверхностной химии, дорогая: перескок электронов и прочие все дважды два. Не угодно ли жить, Божьих замыслов не ругая? Божьих числ, в изложении школьных программ, оказавшихся сводом оценок и формул, голубка, позитивной науки с горячим грехом пополам. Юный мозг их впитал и, гляди-ка, не выжат как губка. Что с того, что потерь — как летящей листвы в октябре. Кровь, остыв до плюс тридцать, забудет их, астра седая. И отцов и детей. И слезу то ли в ми, то ли в ре — как их Моцарт писал в Лакримоза, заметь, не страдая. Только б свет на коротких волнах подсинял H2O облаков, только б ел хлорофилл СО2, мое счастье, а уж я различу в акварели лица твоего краску Божьей свободы, под Божьей сложившейся властью.
* * * Когда возницы колесниц, пуская радиусом малым в путь жеребцов и кобылиц, искусно действуют стрекалом, их по дистанции накал схож с рыболовным у извива заросшей речки, где стрекал роль на себя берет крапива. Клюет у всех, но как во сне. Подсечь подсек, но нет, что вынешь, гарантии. Что на блесне не тина. Что не пройден финиш.
Песенка Утром в октябре-ноябре мир не столько наг, сколько мокр — так же как на брачном одре Рим не столько нагл, сколько мертв. Там, где стык веществ и культур, то, что пережил ржавый лист и его не сбросивший дуб, гипсу статуй ведомо лишь. Сад Боргезе нес этот груз всякий раз, как я выбирал влажный, мимо Медичи, курс: бар — пустой собор — телеграф, ярусами запертых дач, сенью ботанических рощ, окуная выцветший плащ в уличную мелкую дрожь. Жизни смысл — не знать, не делить дождь и то, на что он идет. Жить и есть — подошвой скоблить парков мытый гравий и дерн.
* * * Принесите мне юность, воздушные струи с лукоморья, всегда мой студившие лоб, принесите ветреность и поцелуи, с губ сдуваемые, как обрывки слов. Принеси мне, мой западный, мглу и запах пляжных водорослей и сухого вина под биенье плащей и под хлопанье флагов. В общем, юность — ты знаешь, какая она. Принеси мне, северный, мою зрелость, не замеченную, когда была — когда сердце к жженью так притерпелось, что, оплавясь, едва не сгорело дотла. А тебе, восточный, поклон за старость незаслуженную, за нежданный привар. За отличный отмер — чтоб к концу не осталось ничего. За глазунью как Божий дар. И еще надышанного мне, южный, пассажирами, вышедшими из такси, я ни долгом с которыми не был, ни дружбой прежде связан, тепла хоть на миг принеси. Ну а если не врут, что тебя не упросишь, что как щедр ты и зноен, так нищ и зловещ, принеси-ка мне то, что без просьбы приносишь, — без названья, без свойств, без подробностей вещь. |
|
|