"Голубая ниточка на карте" - читать интересную книгу автора (Чаплина Валентина Семеновна)

Глава 2. Плывём!

Теплоход давно шёл по Чебоксарскому морю. Позади уже было общее собрание — знакомство туристов с командой судна, где выступали капитан, и начальник маршрута, и культурник, и врач, и директор ресторана, и другие работники теплохода. Позади был и ужин, где каждому туристу определили его постоянное место в ресторане. Шур очень волновался при этом. Он боялся, а вдруг с ними за один столик посадят Лилию с бабушкой? Тогда он не сможет ничего есть. Никнитич заметил это волнение, но пока не смог понять, отчего оно. Но с ними рядом оказалась седая угрюмая женщина из их коридора. Звали её Марией Степановной. Ещё вертлявый парень Оська, который всё время оборачивался к соседнему столику, куда посадили его товарища по каюте, а ему, Оське, там уже не хватило места. И миловидная девушка Лия.

Когда она произнесла своё имя, Шур взволнованно заморгал.

— Как? Ли…лия?

— Не Лилия, только Лия. А у меня подружка есть, так та вовсе Ия.

— Всего две буквы?

— Да. Она меня провожала.

Шур зашевелил губами, что-то беззвучно произнося себе под нос.

— Что ты там сочиняешь, дружок? — поинтересовался Никита Никитич.

И Шур, сам удивляясь своей смелости, вдруг произнёс:

— Лилля, Лия, Ия и я — это весёлая наша семья! Ой? — и сразу же покраснел.

— Классно! — рявкнул Оська так, что на него зашикали. — Только не весёлая, а туристская.

Шур уже не мог произнести ни слова от смущения. Характер у него был ужасно скромный.

— Может, ты будущий Евтушенко? — сказала Лия.

А Шур ещё больше залился краской. Он спиной всё время чувствовал, что в противоположном конце ресторана сидит Лилия с бабушкой. Её не видно, не слышно, но она здесь. Через несколько столиков от него.

Всё это было уже позади. А сейчас Шур и Никита Никитич со своей шлюпочной палубы смотрели на Волгу. Оба грустные. Даже очень. Они стояли лицом к пологому левому берегу, который теперь был далеко-далеко. Перед глазами море воды. Огромное. Наше. Чебоксарское море. Шур то и дело прикладывал к глазам бинокль, который висел у него на шее.

— Дед, ты погляди-погляди, что же это? — взволнованно говорил Шур и совал ему бинокль.

— Не надо, дружок, я и так вижу.

Они оба смотрели на одно и то же.

Из воды здесь и там торчали чёрные вершины уже мёртвых деревьев, которые были затоплены водой прямо на корню.

— Да что же они наделали?! Какое имели право! — не унимался Шур, видимо, подразумевая под словом «они» тех, кто дал распоряжение затопить деревья.

— Видишь ли, дружок, существуют определённые нормы…

— Какие ещё нормы?

— Определённое число деревьев на гектар, при котором имеют право производить затопление.

Шур этого понять не мог.

— Они же живые были! Весёлые, зелёные! Листьями шевелили, с ветром играли! А их… под воду. А сколько, может, рядом с ними стоят, только пониже и не видны!? Что же это, дед, а?

Никита Никитич ничего не ответил, только вздохнул. Чёрные, голые ветки тянулись из воды к небу, будто моля о защите. Большинство вершин почему-то было направлено к Чебоксарам. И Шур выкрикнул:

— Дед, ты видишь, они же шлют нам проклятия!.. А может, помощи просят, а?

Никита Никитич не возражал, молчаливо думал: «На дрова сейчас зелёный лес рубят. А сколько дров пропало под водой. Всё наша торопливость. Показуха! Скорей-скорей! Чтоб досрочно. А зачем? Кому нужно раньше, если оно плохо?! Сдадут объект за неделю до срока и рады, и шуму на весь свет. Ура! Ура! А через несколько дней глядь! Объект уже на ремонте. На полгода. Зато во весь голос поуракали! Эх…».

— Здрасьте, Никита Никитич! — звонкий девчачьий голосок прервал мысли учителя.

— Здравствуй, Лилия. И ты с нами плывёшь?

— Да, мы с бааб в люксе «а»». Вот наши окна.

— С кем… ты?

— С бааб. Я так бабушку зову.

— А-а…

Никита Никитич заметил, каким напряжённым стало вдруг лицо у Шура, когда одноклассница вышла на палубу. И руки задрожали, держа бинокль. И слишком уж долго он не отрывает его от глаз. А впереди кроме волн, бегущих одна за другой, ничего нет. Что он так усиленно разглядывает?

— Бааб, — позвала Лилия в своё окно, — смотри, вон видишь волна, она синяя, а край серебристый. Самый краешек переливается, как отделка. Гениально. Свяжи мне такое же платье. Чтоб само синее, а отделка серебряной ниткой. С люрексом, ну, ты знаешь. Смотри и запоминай. Прекрасное сочетание.

Бабушка в окне покорно кивала.

— Отделка, как твои волосы.

Седая голова закивала ещё быстрей. А Шур всё смотрел и смотрел в бинокль.

— Что ты там видишь? — Лилия быстро подошла к ним.

Никита Никитич инстинктивно отступил на шаг. Она удивлённо подняла тонкие брови. Учитель внимательно вгляделся в её костюм и тоже удивился.

— Я думал, ты вся в краске вымазана, как заправский маляр.

Лилия расхохоталась.

— Извините, конечно, Никита Никитич, но вы несовременны.

Лилия была в брючном костюме. Вблизи оказалось, что он совершенно новый, но на вид очень странный. Весь в пятнах и кляксах. Серых, чёрных, белесых, жёлтых — всяких. Пятна сидели всюду, где могли усесться. Казалось, что на Лилию стряхнули краски с каких-то огромных кистей, что она запачкана вся с головы до ног, только почему-то краска не попала на волосы и лицо.

— От тебя хочется подальше, чтоб не запачкаться, — сказал Никита Никитич. — Это теперь… модно?

Лилия усмехнулась, пожала плечами, всем существом своим выражая то, что учитель совсем не разбирается в моде.

Потом она решительно взяла из Шуриных рук бинокль и уставилась на волны.

— Что ты разглядывал?

— Там… чайки…

— Вот ещё! Что, я чаек не видела? — она вернула бинокль.

— Я смотрел, какие у них глупые… морды… нет, лица, — обернулся к деду, — а как сказать?

Никита Никитич с улыбкой заметил:

— Нет такого слова в русском языке. Говорят «головы», но это, конечно, не то.

— А сидят чайки на волнах, как в креслах… Чудно… В бинокль видно.

У Шура слегка дрожал голос, но заметил это только дедушка. Лилия тряхнула золотыми волосами:

— Спущусь в музыкальный салон.

И ушла.

Никита Никитич ухмыльнулся:

— Ишь ты, платье ей свяжи, как волжская волна. Смотрит вокруг, а видит только себя.

Шур промолчал па это дедово замечание. Повернулся и ушёл в каюту.

— Какой хороший день, — сказал Никита Никитич бабушке, которая из люксовского окошка всё ещё смотрела на синие волны с серебряной отделкой. — Выходите на палубу подышать.

— Да-а… я ещё не все вещи по местам разложила.

— Внучка разложит.

Бабушка безнадёжно махнула рукой:

— Разве дождёшься? — и неожиданно для самой себя вдруг сказала: — Сейчас выйду.

Они сели на мягкие, откидывающиеся, словно в театре, стулья как раз против девятой каюты. Шуру изнутри были видны в окошко два затылка — бабушки, совершенно седой, и деда — с проседью. Шур собирался идти искать Ромку, но за окошком начали говорить о ней, о Лилии. И он будто прилип к дивану, прямой, неподвижный, не имея сил шелохнуться.

Говорила бабушка. И часто вздыхала.

— Ничего с собой поделать не могу. Люблю её до безумия. Кажется, вся жизнь в ней. Знаю, что балую. Ездит она на мне верхом. Единственная внучка, поздний ребёнок. Потакаю всем её капризам. Знаю, плохо это. Видите, какое противоречие жизни — и люблю и порчу её сама. А иначе не могу.

Шур не мог понять, как это «и люблю и порчу». Одновременно. Так не бывает. Раз любишь, зачем портить? Голова-то есть на плечах. Этот добрый и застенчивый мальчишка ещё не знал, как не могут ужиться порой разум и сердце, живущие в одном человеке.

Ветер неожиданно метнулся по палубе, вытянул шёлковую занавеску в окошко из каюты. Она задела дедушкин затылок. Никита Никитич стал поворачиваться, чтоб заглянуть в каюту, кто щекочет. Шур, за миг до этого не имевший сил пошевелиться, вскочил с дивана, присел, спрятался за кресло. Зачем он это сделал, сам не знал. Дедушка посмотрел в каюту, перекинул шторку обратно и сел на своё место.

— Мой внучек тоже меня беспокоит. На вид мальчик, а ум и сердце — постарше. А вот дружок его на вид взрослее, а внутри мальчишка. Бедовый. Ему жить проще, чем моему. Мой скромный чересчур и впечатлительный. Таким жить сложнее. Он мне скорей девочку напоминает. А вот… мальчик.

Когда говорят о тебе самом — это выдержать почти невозможно. Шур осторожно нажал на ручку двери, чтобы она молча, не лязгнув, открылась, и выскользнул в коридор.