Валентина ЧАПЛИНА Про Герку и чудных

Вселяются

Комод был такой огромный и пузатый, что никак не мог протиснуться в дверь. Дверь жалобно скрипела, просила о помощи. Но её заглушал женский голос, такой же скрипучий и тонкий, как дверной, только раз в десять сильнее. Испугавшись этих голосов, комод немного поджал живот и наконец всей своей громадой ввалился в коридор. «Уф!» Минутку постоял на всех четырёх пузатых ножках и двинулся дальше. За ним полез сундук. За сундуком шифоньер.

Комната была рада новым жильцам. Она приветливо распахнула обе створки своих дверей, чтобы комоду не пришлось опять поджимать живот. Вещи входили, пока ещё в беспорядке, останавливались посреди комнаты и оглядывались. Каждая выбирала себе место, где ей удобнее будет жить.

Это всегда ужасно интересно, когда в квартиру въезжают новые люди. Алёшка стоял в коридоре, откуда лезли вещи. Его не интересовали сундуки и шифоньеры. Поскорей хотелось узнать, какие люди теперь будут жить с ними в одной квартире.

На лестнице показался важный диван с двумя огромными валиками. Он был сердитый, надутый, недовольный, что его величество потревожили и сдвинули с прежнего насиженного места. Неожиданно из-под дивана вынырнул мальчишка, вбежал в коридор и остановился перед Алёшкой. Глаза у мальчишки чёрные, круглые, блестящие, точь-в-точь пуговицы с маминого шёлкового лёгкого платья. И вообще весь он чёрный-пречёрный. Почти как негритёнок.

Мгновенье ребята глядели друг на друга, не шевелясь. Потом Алёшка широко улыбнулся, а черноглазый молча подмигнул ему и побежал по коридору, чтоб раньше дивана попасть в комнату. Не было сказано ни слова, но оба поняли, что предварительное знакомство уже состоялось.

Вслед за диваном показалась и обладательница голоса, что раз в десять громче дверного. Большая, полная. Круглое симпатичное лицо никак не вязалось со скрипучим голосом. Казалось, что голос живет отдельно от этой женщины. «Мать чёрного», — понял Алёшка, потому что на лице блестели такие же два круглых пуговичных глаза, только побольше. Если те от маминого платья, то эти от уличного жакета.

— Здрасте, — сказал Алёша.

— Здравствуй, мальчик, — улыбчиво произнесли мягкие губы, но тотчас же голос снова стал металлическим и визгливо потребовал, чтобы люди, тащившие диван, не отбили у него ножку, или что-то там ещё, что вообще возможно отбить.

Алька (так ребята в доме звали Алёшу) вылетел на лестничную площадку и ворвался в соседнюю квартиру.

— Ероша, Ероша, вселяются! — крикнул он радостно.

Ерошка, босой, в одних трусах, гладил взрослую мужскую рубашку.

— Айда поможем вещи таскать, одевайся! — и Алька выключил электрический утюг.

А вещи всё лезли и лезли вверх по лестнице. И просто невозможно было представить, как они сумеют разместиться в одной комнате.

Ребята подбежали к грузовику с вещами во дворе.

— Тётя, мы вам поможем таскать, — улыбаясь, сказал Алёша матери черноглазого.

Тётя недоверчиво оглядела Ерошкины босые ноги и особенно две дыры на майке-безрукавке.

— Мы ваши соседи, — продолжал Алёша.

Тётя кивнула и дала Альке круглую плетёную корзину, повязанную платком: «Не стукни! Не урони!», а Ерошке — большую цинковую ванну: «Не ударь! Не погни!» И ребята пошли по лестнице.

Ванна была огромная и ужасно крикливая. Она железно гремела на все пять этажей подъезда, будто её хулигански избивают, хотя Ероша только слегка задел ею перила. И то случайно.

— Майку не можешь зашить? Новые люди въезжают, а он сверкает дырками. Хорош сосед! — начал Алька, но вдруг замолчал и толкнул Ерошу в бок. Навстречу им спускался с лестницы тот, чернущий. Глянув пуговичными глазами на ванну и корзину, усмехнулся:

— Ого, уже и вас нагрузила. Это она умеет.

Ребята поняли, что он о матери.

— Нет, мы сами попросили.

— Сами? — удивились пуговицы с шёлкового платья. — Охота тяжести таскать!

Мальчишка присвистнул, лёг животом на перила, задрал ноги и поехал вниз. От его толчка ванна опять заорала истошным голосом и уже никак не могла успокоиться до самой лестничной площадки.

Во дворе плотный и коренастый мужчина средних лет размахивал такой же плотной и коренастой палкой, как он сам.

— Вот видите, товарищи-граждане, — громко обращался он к женщинам, вышедшим поглядеть на новых жильцов, — с виду я человек. Руки, ноги, голова, всё нормально. А копни меня поглубже — инвалид. Имею пенсионную книжку, — и он полез в нагрудный карман.

Но никто его поглубже копать не собирался, и поэтому книжку глядеть не стали. Поверили на слово.

— При своём нормальном виде, — продолжал коренастый, — ни одной вещи поднять не могу. Вынужден нанимать людей. Платить из пенсии последние копейки. А какие теперь пенсии? Пшик, а не пенсии! Не уроните! — тут же грозно приказал он двум мужчинам, снимавшим с грузовика деревянную кровать и зебристо-тигристый матрац.

— Не горюй, сосед, поможем! — сказал дядя Петя, шедший домой с работы, и подставил свою широкую рабочую спину.

— Ой, папка, тебе ж нельзя! — испугался Ероша, увидя отца с ношей на спине, — давай лучше я!

— Ничего, сынок, донесу. А ты возьми ещё что-нибудь. Люди вселяются, помочь надо.

Дядя Петя нёс кровать, двое мужчин несли матрац, а сзади них вышагивал вверх по лестнице коренастый мужчина и нёс… свою палку.

А потом черноглазый видел, как дядя Петя, что притащил кровать в их комнату, долго стоял в коридоре, будто прилипнув к стене, и никак не мог отдышаться.

— Пап, тебе плохо? — кинулся к нему Ероша.

— Что ты, сынок? Не волнуйся, — бодро ответил дядя и отлип от стены.

«А мой пять таких кроватей пронесёт, и ему хоть бы что, только шея красная станет, как помидор», — подумал черноглазый.