"Вера Петровна. Петербургский роман (Роман дочери Пушкина, написанный ею самой)" - читать интересную книгу автора (Пушкина-Меренберг Наталья Александровна)

Глава первая

Долгая петербургская зима пришла к концу. Льды и снега растаяли под гревшими все сильнее солнечными лучами. Все пробудилось к новой жизни. И эта метаморфоза произошла не постепенно, как в благословенных странах Средней Европы. На смену зимы неожиданно пришло лето. Природа изменилась на глазах со скоростью театральных декораций. Еще несколько дней назад она была мертва, а сегодня все окрасилось в свежие яркие краски.

И когда наступает этот благословенный момент пробуждения, жители столицы покидают стены, восемь месяцев защищавшие их от непогоды и сурового климата. Те, у кого есть средства, уходят из своих элегантных мест заточения, чтобы на вольной природе подышать свежим воздухом, набраться кислорода, которого так не хватало в их больших дворцах и роскошных гостиных.

Некоторые считают своим долгом в это прекрасное время года нанести визит близким, чтобы убедиться в их добром здравии. А те, у кого есть средства, предпочитают ехать за границу на воды, да не на один курорт, а, как принято у русских, сразу на несколько. Большинство жителей города, напротив, переезжают в окрестности Петербурга, в загородные дома, которые во множестве расположены вблизи летних царских резиденций. Дома эти разной величины, называемые дачами, возведены повсюду, причем во всех возможных и невозможных стилях. Чаще всего встречаются виллы в итальянском стиле, которые меньше всего подходят к суровому северному климату. В течение нескольких недель и месяцев, которые люди проводят за городом, они испытывают иллюзию, будто находятся в южной стране. Это приносит бедным северянам своего рода утешение, как бы возмещение за нескончаемую зиму.

Примерно в двадцати верстах от Петербурга на полпути к Петергофу, излюбленной летней резиденции царя Николая, в Стрельне, лет тридцать или сорок тому назад стояла одна из таких дач в итальянском стиле. От проезжей дороги ее отделял тенистый сад. В центре виллы — неизбежная обвитая зеленью веранда, с которой широкая лестница вела в сад. Между могучими деревьями мелькал простор моря, морская дорога в Кронштадт. В теплые летние вечера на веранде собиралась семья и ее многочисленные гости, друзья и знакомые.

Был полдень. Светило солнце. Его лучи, пронизывая зеленую крону, оставляли на земле яркие полосы. Между кустами замелькали юные фигуры, и через несколько минут из ворот сада вышли три молодые девушки, прелестная внешность которых сразу обратила бы на себя внимание.

— Ну, куда пойдем? — спросила Вера Петровна, самая юная из них. — Бесцельно бродить туда и сюда по дороге ужасно скучно.

— А я бы охотно прогулялась по шоссе, — сказала Любочка. — Дорога не пылит, как поздним летом. А солнцу я рада: мы так соскучились по нему.

— Ты надеешься встретить своего друга Бориса Ивановича Беклешова, — ответила Вера слегка раздраженным тоном. — А иначе откуда такая любовь к этому скучному шоссе.

— А я знаю, почему тебе гулять здесь не хочется, — ответила Любочка в том же тоне. — Ведь Владимир Николаевич все еще задерживается в городе.

— Почему вы не можете жить в мире и разговаривать, как друзья, не обижая друг друга? — пыталась успокоить их Ольга Петровна, третья девушка. — А я должна ждать, пока ваша дискуссия о Борисе и Владимире, наконец, закончится? Лучше уж мне было не выходить за ворота. Вот что, я предлагаю идти в монастырь.[1] Там сад сейчас весь в цвету.

— Да, да! Это отличная мысль, — сказала Вера, радостно хлопая в ладоши. — Там такие забавные монахи, толстые и добрые. И у них очень смешные лица, когда они разговаривают с дамами.

— Фу, Вера, как ты можешь говорить так о монахах! Ведь это же святые люди. Вообще лучше не говорить о том, чего не понимаешь.

Острое словцо готово было сорваться с языка Веры, и ей стоило усилий сдержаться и промолчать.

Предложение Ольги не встретило возражений, и неразлучная троица отправилась в монастырский сад.

Ольга и Вера были сестры. Первой было двадцать один, второй едва исполнилось шестнадцать. Любочка была средней, на год моложе Ольги. Обе сестры во всех отношениях так не походили друг на друга, что вряд ли посторонний мог принять их за сестер. Ольга, среднего роста, выглядела не как дитя холодного Севера, а как уроженка Андалузии: иссиня-черные волосы, бледное лицо, которое в редкие моменты волнения обретало знойный южный колорит. Он придавал ей большую привлекательность. Черные, глубоко посаженные глаза, правильные черты лица, небольшие белоснежные зубы завершали этот прелестный портрет. Ее характер казался вялым и апатичным. Она как бы не проявляла себя, не старалась выставить в выгодном свете природное обаяние. Поэтому, несмотря на свою красоту, Ольга не имела в свете большого успеха. И тем больше ее любили в семье, где ее доброта всех успокаивала и примиряла.

В полную противоположность сестре Вера была высокой и стройной и, несмотря на разницу в возрасте, выше Ольги почти на голову. Ее пышные волосы отливали матовым пепельно-серым оттенком, будто их присыпали пудрой. Над глазами, темными как у лани, — размах черных бровей, лицо имело милое плутовское выражение, и его кожа казалась еще белее от нежных пунцовых щек. Зубы были правильной формы, хоть и не такие мелкие, как у Ольги; красивый рот — больше, чем у сестры, имел слегка надменное выражение и, казалось, всегда был готов говорить или смеяться. От старшей сестры она отличалась не только наружностью, но и характером. Насколько Ольга была спокойной и большей частью молчаливой, настолько Вера — задорной, раскованной и полной жизни. Смелая наездница, она была решительной в ссоре и острой на язык, если дело касалось ее внешности или внезапная мысль приходила ей в голову. В свет она еще не выходила. Но среди многочисленных посетителей родительского дома у нее был большой круг друзей и поклонников, которых она умела занять. Она была всеобщая любимица и умела ладить со всеми. Вот только Любочка была исключением. Ее она не переносила, и это отношение к ней ни в малейшей степени не скрывала.

Любочка, или по батюшке Любовь Степановна, была симпатичной. Одного роста с Ольгой, хорошо сложена, рыжие волосы, отливающие золотым блеском. Ровные зубы и цвет лица, обычно встречающийся у рыжих девушек. И только вызывающе торчащий нос придавал ей нескромное выражение. У нее были светлосерые глаза, внимательно и холодно смотревшие из-под густых почти белых ресниц, и тонкие, резко очерченные губы. На балах, которые она посещала с Ольгой, несмотря ни на что, она имела успех. Она нравилась и умела быть любезной.

Сестер вырастил Громов. О прошлом их собственной семьи речи не заводилось. А об имени своего отца ни Ольге, ни Вере не приходило в голову говорить с Любочкой, которая воспитывалась с ними вместе. Хотя в семье к ней относились как к третьей сестре, Любочка чувствовала себя чужой. Она считала себя Золушкой, невинной жертвой судьбы. К сожалению, с годами это ложное чувство не ослабевало. Наоборот, усиливалось. Чувство благодарности за содеянное добро ей было незнакомо. Мастерица скрывать свои чувства, она похоронила их в себе самой, и никто не мог бы их обнаружить.

Понятно, что этот характер никак не гармонировал с характером Веры, прямым и открытым. В детстве их обоюдная антипатия проявлялась в размолвках, позднее — в словесных перепалках, еще более болезненных. Вера никогда не упускала возможности подшутить над Любочкой, а та часто воспринимала это как обиду и оскорбление. И только в редких случаях Любочка отвечала в том же тоне. Она копила в сердце против доброй Веры заряд ненависти и надеялась когда-нибудь с лихвой ей отплатить.

Сегодняшнюю прогулку Вера и Любочка, как обычно, начали со словесной пикировки. На этот раз предмет спора касался обеих девушек и был особенно чувствителен. И поэтому Любочка изменила своей обычной сдержанности и ответила на нападение Веры. И хоть стычка недолго продолжалась, она оставила неприятный привкус. И против обыкновения девушки шли молча. Ольга надеялась, что мир наступил надолго. Но Верин задорный характер не дал ей успокоиться.

Вскоре Вера обратилась к Ольге с вопросом:

— Как ты думаешь, Оленька, встретим ли мы, как назло, молодого Беклешова? Он мало симпатичен, и один его вид испортит мне настроение на целый день.

— Невелика потеря, — ответила Любочка с сарказмом, прежде чем Ольга успела слово вставить. — Вообще я не понимаю, что ты имеешь против бедного Бориса, который всегда так любезен с тобой. И потом твое замечание для меня вдвойне неприятно. Ты ведь знаешь, что я считаю Бориса Ивановича своим другом.

— То, что я сказала о Борисе, — только мое мнение. Ты с ним можешь не соглашаться, — ответила Вера. — Но хочу дать тебе хороший совет, Любочка. Выкинь ты Беклешова из головы, ведь он никогда на тебе не женится.

— А это почему? — спросила Любочка, накаляясь.

— А какой ему интерес жениться на никому неизвестной оставленной родителями девушке, которая не принесет ему ни карьеры, ни связей, — ответила Вера, глядя прямо Любочке в глаза. — А жениться по любви, да еще против воли отца, — он не из тех мужчин.

Ольга бросила на девушек неодобрительный взгляд. Столь обидные слова Любочка слышала впервые. От Вериных слов на ее лице выступили пятна, а тонкие губы мстительно сжались. И она ответила тихим дрожащим голосом:

— Тебе нет нужды давать мне советы, в которых я не нуждаюсь. К тому же я намного старше тебя. И с полным правом могу ответить тебе тем же и посоветовать меньше думать о Владимире Островском. Больше думай о своих уроках по чтению.

— К счастью, ты не моя гувернантка и мои уроки тебя не касаются, — упрямо ответила Вера. — Владимир Николаевич — мой друг, и я думаю о нем столько, сколько мне угодно.

— Это, конечно, твое дело, — отвечала Любочка, — но к свадьбе это не приведет. Все, что ты сказала о Борисе, можно сказать и о Владимире.

— Я не думаю о свадьбе так, как ты о ней думаешь, Любочка.

— А виноград-то зелен, — иронически засмеялась Любочка.

— Смеется тот, кто смеется последним, — ударом на удар ответила Вера.

— Ты можешь смеяться, — сказала Любочка, — но Владимир еще не скоро соберется на тебе жениться.

— А этого я совсем не понимаю.

— Уж не объяснился ли он тебе в любви? — недоверчиво спросила Любочка.

Вера промолчала. Любочка выдержала паузу и продолжала:

— Мне трудно поверить, что единственный сын могущественного графа Островского, любимец царя, отдаст тебе руку и сердце. Он может подыскать себе партию получше.

Словесная перепалка становилась все резче и угрожала принять рискованный оборот. Ольга, преодолев себя, наконец, вмешалась и, как старшая, своим авторитетом установила непрочный мир.

— Ну, хватит! Я сыта по горло вашими ссорами, — сказала она. — Больше ни слова о Борисе Ивановиче и Владимире Николаевиче. Ты, Вера, уже вышла из малолетнего возраста для подобных детских дразнилок. Время покажет, кто из вас прав. А теперь, ради Бога, давайте наслаждаться прекрасной природой и сменим тему разговора.

Между тем девушки подошли к воротам монастыря. Эти ворота, как и увещевания Ольги, дали их мыслям другое направление. Наступило перемирие, и остаток пути они провели за спокойной беседой. Монастырский сад в этот день им, видимо, очень понравился, так как прошло много времени, прежде чем они вернулись к воротам. Ольга посмотрела на часы.

— Уже поздно, — сказала она. — Мы можем опоздать к обеду, а маме мы не сказали, что пошли сюда, и она, конечно, беспокоится.

Обратно они шли быстрее. На последнем повороте дороги они увидели сад своей дачи, а на шоссе — высокую фигуру женщины. Она стояла неподвижно и, не сводя глаз, смотрела в их сторону.

— В самом деле, это мама, — засмеялась Вера. — Она испуганно ищет своих цыплят. Бежим ей навстречу!

И с разбега Вера упала в руки матери.

Мария Дмитриевна Громова хоть и была уже не первой молодости, но сохранила черты былой необыкновенной красоты. Добросердечная, умная, но немного слабохарактерная женщина, она с радостью жила жизнью детей, позволяя им себя тиранить.

Ее муж, Петр Модестович, один из многих царских генерал-адъютантов, занял этот пост по счастью и протекции. Человек добродушный, мухи не обидит, он ни в чем не отказывал ни жене, ни детям. Отдыхая от службы в кругу семьи, он проживал дни, похожие один на другой, куря табак из длинного чубука и выпуская

в воздух облака дыма. И этот образ жизни был пределом его желаний.

— Где вы пропадали, дети? — спросила госпожа Громова. — Я уже о вас беспокоилась.

— И напрасно, мама, — ответила Ольга. — Мы ходили в монастырский сад, и нам там очень понравилось.

— Я рада это слышать, но сейчас идемте быстрее переодеваться.

Дамы поднялись на веранду, направляясь во внутренние комнаты, но вдруг громкий стук копыт рысцой бежавшей лошади заставил их остановиться на лестнице. С чисто женским любопытством им хотелось разузнать, кто бы это мог быть. Вместо того чтобы проскакать вдоль дороги, всадник повернул коня к воротам дачи и въехал в сад. К удивлению дам, еще не узнавших его, он проскакал галопом через сад и у самой лестницы остановил вспененного коня. Красивый кавалерийский офицер соскочил с седла и, поклонившись, поцеловал руку хозяйке.

— Ах, Владимир Николаевич, — сказала госпожа Громова. — Какой приятный для нас сюрприз. Мы полагали, вы еще в городе. Что вас привело сегодня в Стрельню?

— Прекрасная погода и жаркое солнце убедили моих родителей не оставаться больше в пыльной столице, — ответил юный граф Островский. — Так как двор неожиданно быстро переселяется в Петергоф, то и мы переезжаем сегодня на дачу. И вот я снова здесь, на даче, чтобы передать вам привет.

Говоря это, граф Владимир по-братски поклонился юным дамам. Как старый друг, он многие годы ежедневно бывал в этом доме.

Две сестры приветствовали его, каждая по-своему, соответственно характеру и окрылявшим их чувствам. В то время как Ольга Петровна встретила юного друга спокойно и с достоинством, Вера одним прыжком соскочила с лестницы и сердечно пожала графу руку. Ее живое лицо светилось радостью.

— Вы как раз пришли вовремя, к обеду, Владимир Николаевич, — сказала хозяйка. — Я надеюсь, по меньшей мере, что вы не сразу нас покинете.

— С благодарностью принимаю приглашение. Я сказал родителям, что направляюсь к вам, чтобы они скоро меня не ждали.

Между тем прибежавший слуга отвел лошадь графа на конюшню, а дамы ушли в дом, чтобы переодеться к обеду.

В тот момент, когда Вера последней проходила в двери, она почувствовала, как кто-то тронул ее за платье. Удивленная, она остановилась и увидела, как ее друг незаметно пытается вложить в ее руку записку. Лишь секунду она колебалась, принять ли записку, переданную столь необычным путем. Любовь победила. Покраснев, она приняла письмо и с большой ловкостью спрятала его в складках платья. В отличие от Веры, граф соблюдал при этом полное хладнокровие.