"Имя Зверя" - читать интересную книгу автора (Истерман Дэниел)

Глава 47

Майкл взглянул на часы. Пора было двигаться. Рифат настаивал на встрече в полночь, наивно веря, что в темноте безопаснее. Майкл пытался переубедить его, но он заупрямился. Рифат был тяжело болен, и Майкл обещал принести ему лекарство. Врач нунциатуры в то утро передал ему запас стрептомицина и тетрациклина, дав самому Майклу дозу профилактической вакцины.

Нунциатуру прикрыли раньше, чем ожидалось. Ватикану стало известно об убийствах христиан в Египте, и на утренней мессе Папа резко осудил насилие. Правда, он не обвинял египетское правительство в прямой ответственности за погромы или соучастие в них, но сказал, что оно закрывает глаза на кровопролитие.

Режим ответил немедленно, приказав нунцию и его «подстрекателям беспорядков» немедленно собирать вещи и отправиться домой на специальном самолете, предоставленном египетскими ВВС. Нунциатура, этот «Центр крестоносцев и евангелистов в Египте», была передана Дар-эль-Даве, занимавшейся расширением исламских общин за границей.

К тому времени Майкл уже переселился в невзрачную меблированную квартиру за пределами Шариэль-Хусейнийя, к северу от старой городской стены. Верхарн отвез его туда предыдущей ночью. Он еще не видел своих соседей, хотя не раз слышал их: шаги, крики в ночи, звон разбитого стекла, ребенок, плачущий спросонок.

У него были и другие соседи, производившие меньше шума: окно выходило на кладбище Баб-эль-Наср. Старые могилы, старое спокойствие. Иногда он слышал высокие голоса плакальщиков, плывущие над камнями.

Он проснулся около одиннадцати, такой же усталый, и направился прямиком к Рифату, откуда послал радиограмму Тому Холли. Постаравшись, насколько было в его силах, облегчить страдания книготорговца, он вернулся в квартиру и провел остаток дня, внимательно изучая многочисленные бумаги, которые дал ему Верхарн, — собранные нунциатурой бесценные сведения об эль-Куртуби и «Ахль эль-Самт». Большая часть информации была добыта его братом Полом.

Он выбросил их всех из головы на сегодня, — Пола, Верхарна, эль-Куртуби. Сегодня он должен узнать, открыта ли еще его лазейка через побережье для него самого и (хотя эта надежда сейчас казалась несбыточной) для Айше.

На улице было тихо. Закрыв входную дверь, он помедлил, похлопав себя по карманам, как бы проверяя, забыл ли что-то, одновременно боковым зрением внимательно оглядывая улицу. Убедившись, что она пуста, Майкл глубоко вздохнул.

Подняв воротник дешевого пальто, он нырнул в темноту.

Шукри схватил Рифата за руку, затащив его в темноте за гору ящиков с книгами. Прежде чем задуть свечу, он успел прикинуть расстояние. Страх сковал язык книготорговца. Шукри чувствовал, как тот дрожит под его рукой. Он не мог понять, кто же кричал.

В соседней комнате кто-то громко выругался. Затем раздался женский крик, Рифат попытался подняться на ноги.

— Моя мать! — воскликнул он. — Они мучают ее.

Шукри придавил его к полу, пытаясь зажать ему рот.

— Молчи, — прошептал он в ухо Рифату. — Нас обоих убьют!

Почему они не идут? Чего ждут? Шукри напрет зрение, пытаясь разглядеть дверной проем, но его глаза еще не привыкли к темноте. Рифат пытался освободиться.

Затем из темноты донесся голос, мягкий как шелк:

— Ахмад, ты зря тратишь время. Дом окружен. Нас очень много. Вас четверо, а нас целый отряд. Сам понимаешь, что из этого следует.

Неожиданно Рифат извернулся и вырвался. В следующее мгновение он был на ногах и завопил во все горло:

— Мама! Я не позволю им мучить тебя!

Он успел дойти до двери. Шукри услышал удар и глухое бормотание — книготорговца схватили. Там, где находилась дверь, он видел только полоску света. И в ней — темную человеческую фигуру. Подняв пистолет, он прицелился. Выстрел прогремел в комнате как раскат грома. Кто-то закричал.

Шукри бросился за жалкое укрытие картонных коробок. В то же мгновение комнату сотрясли автоматные очереди. Пули сбивали штукатурку со стен, прошивали коробки над его головой. Клочки бумаги, как конфетти, плавали в воздухе.

— Ахмад, я даю тебе еще шанс. В память о старых временах. Пожалей если не себя, то хотя бы свою племянницу. Брось пистолет и сдавайся. Яобещаю, что мы не причиним никому вреда.

Шукри высунулся из-за баррикады и выстрелил еще два раза. Ему так давно не приходилось участвовать в деле! Слишком давно. На его выстрелы ответил пулемет. На этот раз стрельба продолжалась дольше. Когда она стихла, душераздирающе закричала женщина в соседней комнате.

— У меня тут мать Рифата. Каждый раз, как ты выстрелишь, ей будет плохо. Решай сам.

Вопли перешли в рыдания. Шукри поколебался, затем бросил пистолет. «Вот в чем вся беда», — подумал он.

— И остальные, — приказал голос. — Скажи им, чтобы тоже бросили оружие.

— Здесь нет остальных, — ответил Шукри, почувствовав, что противник колеблется. Затем комнату залил свет.

Они осторожно вошли в дверь, сжимая в руках автоматы, готовые в любую секунду открыть огонь. Двое человек в форме мухтасибов. Древние костюмы и современное оружие. «Как они прекрасно сочетаются», — подумал Шукри.

Он стоял около коробок, подняв руки, — старый человек, играющий в смертельную игру. На него не обращали внимания, пока не обшарили комнату. Затем один из них грубо схватил Шукри за руку и потащил в пустое помещение, которое когда-то было книжным магазином. На единственном стуле уселся Абу Муса, одетый в платье мухтасиба. «Он всегда на шаг впереди остальных», — подумал Шукри.

В маленькой комнате столпилось человек двенадцать мухтасибов. Все они были бородатыми, с одинаковым кислым выражением на лицах. Как он всех их презирал! Он с удовлетворением отметил, что один человек лежит на полу и стонет, схватившись за раненое бедро.

В углу, пряча лицо в тени, стоял высокий человек. Шукри глядел на него, пытаясь понять, кто это, но он старательно укрывался от взглядов. Что-то в нем казалось знакомым, но в голове у Шукри была такая каша, что он не мог вспомнить.

На полу, прижавшись к Рифату, скрючилась старая женщина. Книготорговец кашлял, только что придя в сознание. «Лучше бы они пристрелили беднягу», — подумал Шукри. Может быть, это стоило сделать ему самому.

Когда он вошел в комнату, Абу Муса отдавал приказ подчиненному.

— Возьми шестерых блокировать фасад дома. Я даю вам все полномочия, — говорил он. — Остальные пусть заходят с тыла. Девчонка не могла уйти далеко. Я хочу, чтобы вы обшарили каждый переулок и каждую крышу, пока не найдете ее.

Махнув рукой, он отпустил мухтасиба. Когда тот ушел, забрав с собой еще четверых людей, Абу Муса повернул голову и спокойно посмотрел на Шукри.

— Ахмад, дорогой! В какой странной компании я тебя нашел. Подумать только, в каком мире ты живешь.

Он едва не улыбался. Шукри никогда не видел его таким довольным. Он оглядел Абу Мусу, как будто видел его впервые в жизни. Стройный, интеллигентный, симпатичный... тошнотворный. Сколько ему сейчас лет? Сорок пять, сорок шесть? На вид не дашь больше тридцати пяти. Один из тех типов, которые расцветают с возрастом.

Шукри знал о нем все, знал его лучше, чем он сам знал себя. Ненавидел его, боялся его. Если бы Абу Муса не был таким отличным работником, если бы он не был таким красивым и сговорчивым, Шукри выгнал бы его из мухабарата давным-давно. Сейчас он жалел, что не сделал этого, чувствуя, как горло сжимает противный комок страха.

— Вижу, ты поменял форму. Она тебе идет. — Он надеялся, что голос не выдаст его страха.

Абу Муса холодно взглянул на Шукри. В его поведении что-то было не то — нервозность, неловкость, которой у него не должно быть.

— А ты, — сказал он, — точно тот же самоуверенный маленький подонок, каким всегда был. Плохо. — Он замолчал. Его взгляд был направлен на Ахмада. — Ахмад, — продолжал он, — позволь мне все объяснить. Абд эль-Карим Тауфик приказал мне создать Департамент национальной безопасности, подчиняющийся религиозной полиции. В свое время он станет независимым органом Исламского государства. В течение следующего месяца мы возьмем на себя функции мухабарата. Мы уже командуем регулярной полицией и бригадой для борьбы с мятежами.

Но между тем мне надо расплатиться по старым счетам. И новые условия дают мне прекрасную возможность. Мне очень повезло. Пока я работал в мухабарате, мои руки были связаны. У меня были подозрения, но с кем я мог ими поделиться? Ты был любимчиком у начальства. Ты был всемогущ на своем посту или почти всемогущ. Но я подозревал тебя и знал, что однажды ты мне попадешься. Поэтому я держал язык за зубами и ждал. А потом... — На тонких губах Абу Мусы на мгновение промелькнула улыбка. Но не в глазах. Его глаза не улыбались, в них была только нервозность.

Шукри внезапно понял, что дело в другом человеке, незнакомце, прятавшем лицо в тени. Абу Муса оглядывался время от времени, как будто проверяя, тут ли он еще. Шукри посмотрел в угол, но по-прежнему не мог разглядеть его.

— И всего три недели назад судьба мне улыбнулась, — продолжал Абу Муса. — За твоей племянницей, прелестной мисс Манфалути, была организована слежка. Мы присматривали за ней с тех пор, как исчез ее муж. Но, впрочем, ты об этом знал. Возможно, ты также знаешь, что несколько месяцев назад она стала любовницей бывшего агента британской разведки — человека по имени Майкл Хант. — Он сделал паузу. — А, твои глаза выдали тебя. Ты, конечно, знаешь это имя. Какая великолепная компания, старший офицер в национальной безопасности, его прелестная племянница и иностранный шпион.

— Ты несешь чушь.

Абу Муса медленно и убежденно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Не чушь. Несколько недель назад Майкл Хант уехал в Александрию и исчез там. А затем, как ни странно, твоя племянница тоже исчезла.

Шукри не мог отвести взгляда от его неулыбающихся глаз. Какие жестокие глаза. Абу Муса парил над землей. Он никогда не поднимался так высоко, никогда у него не было такой силы. Если только... Он полуобернулся, чувствуя на себе наблюдающий взгляд.

— То есть до сегодняшнего дня. Сегодня мисс Манфалути и человек, который, по нашему мнению, был Майклом Хантом, подобрали тебя, когда ты возвращался домой со службы. Вы отправились в Хелуан, а затем снова вернулись в город. И где же вы в конце концов оказались? В магазине, принадлежащем радисту Майкла Ханта.

Абу Муса обернулся. Рифат, окончательно пришедший в сознание, раскинулся на полу, а его мать склонилась над ним. Она была старой женщиной, одетой в выцветшую косынку и свободное платье, — на любой каирской улице можно найти таких старух, сморщенных, печальных.

— Поднимите его! — приказал Абу Муса.

Один из мухтасибов рядом с Рифатом схватил беднягу за волосы и, дернув за них, поставил его на ноги. Старая женщина повисла на сыне, выкрикивая что-то нечленораздельное. Шукри заметил, что она ранена в нескольких местах. Ее лицо было покрыто синяками.

— За сегодняшний день, — начал Абу Муса, — наш центр в Эль-Амирийе дважды перехватил радиосвязь между Лондоном и Каиром. Первая передача шла из Каира, вторая — из Воксхолл-Хауса в Лондоне.

Я думаю, что Майкл Хант сегодня побывал здесь, и думаю, что он послал радиограмму начальнику своего отдела. Второе послание, должно быть, содержит ответ. Код, которым были зашифрованы оба сообщения, мы не смогли разгадать. Но ты понимаешь, что нашей национальной безопасности жизненно необходимо расшифровать его.

Он сделал паузу и кивнул в сторону Шукри. Больше он не сделал ни движения, да ему и не надо было ничего делать. Двое мухтасибов встали за спиной Шукри и крепко схватили его за руки.

Почувствовав запах керосина, Шукри удивился, почему не понял раньше. Неужели слишком боялся? Он мог бы обо всем догадаться в то мгновение, как увидел Абу Мусу: в конце концов, это его фирменный прием. Шукри почувствовал, как тяжелеет комок в его желудке.

— Ахмад, я знаю тебя слишком хорошо, чтобы надеяться, что ты заговоришь так быстро, как мне бы хотелось. У меня нет времени. Мне нужны результаты.

Поэтому ты просто послужишь иллюстрацией. — На его губах снова появилась полуулыбка. Он повернулся и посмотрел на Рифата.

— Не много от него осталось, правда? Маленький человечек, получивший более чем достаточно. Сейчас он боится, но не знает, что такое настоящий страх. Но ты знаешь, Ахмад, не так ли? Ты очень хорошо знаешь. Возможно, он не будет бояться за себя, учитывая его состояние. Но он будет бояться за свою мать, когда узнает, что я могу сделать с ней.

Шукри почувствовал снова едкий и тошнотворный запах керосина. Несмотря на холод в комнате, он вспотел. Он закрыл глаза.

Он вспомнил свою жену — не такой, какой знал ее, а какой она появлялась в его снах, каждую мучительную ночь, год за годом. До самого недавнего времени. Недавно ему снилась пирамида в пустыне. Он открыл глаза и снова увидел голую комнату без книг.

Абу Муса щелкнул пальцами. Вперед вышел человек с худым лицом, держа в руках длинную трубку — тонкий гибкий резиновый шланг. Шукри почувствовал, что его еще крепче схватили за руки, и удивился, почему его не связывают.

— Ты выставляешь себя на посмешище, — сказал он.

— Сильнее, чем ты себя? — спросил Абу Муса.

— Да, — сказал Ахмад, — сильнее, чем я себя. — Сейчас это не имело значения. Сейчас уже ничего не имело значения.

Мухтасиб прижал кончик шланга к его губам.

— Расслабься, — сказал он, — расслабься и проглоти, тебе же будет легче.

Шукри боролся против шланга, но мухтасиб все равно засунул трубку ему в рот. Очевидно, у него была немалая практика. Шукри задыхался, кашлял, но мухтасиб пропихнул шланг ему в горло. Это было как изнасилование.

Сделав свою работу, мухтасиб взял воронку с широким горлом и вставил ее в другой конец шланга. Шукри хотел закричать, но не мог; из него выходили только стоны. На него смотрел Рифат, лицо которого насильно повернули в сторону Шукри. Полковник видел в его глазах страх. Что ужаснее — чума или люди?

Книготорговец начал рыдать, когда в воронку стали медленно лить керосин. Шукри чувствовал, как жидкость течет по шлангу, наполняя смертью его желудок. Налив достаточно керосина, шланг вытащили. Шукри кашлял, задыхался и пытался сблевать. Его внутренности пылали как в огне. Мухтасиб достал из кармана тугой моток бинта.

— Проглоти, — приказал он.

Шукри крепко сжал зубы. Это уже чересчур, больше он не будет им подчиняться. Абу Муса кивнул, мухтасиб сломал ему челюсть одним ударом пистолета и запихнул моток в горло, крепко держа конец. Бинт был вымочен в керосине: его вкус наполнил рот Ахмада.

Рифат перестал плакать. Шукри посмотрел в его глаза. Страх. Покорность. В его поэзии, в его философии не нашлось ничего, что бы подготовило его к такому испытанию. Шукри закрыл глаза и увидел длинную шеренгу сфинксов, черную пирамиду, поднимающуюся к небу, в котором кружились птицы. Наступила тишина, ужасная тишина. И наконец звук чиркнувшей спички. Он открыл глаза.

И в этот момент из тени вышел Голландец и улыбнулся ему.