"Максим Перепелица" - читать интересную книгу автора (Стаднюк Иван Фотиевич)

«СПАСИБО, ТОВАРИЩ!»

Какой-то особый характер у нас, солдат, вырабо­тался – всегда что-нибудь тревожит тебя, всегда чего-то добиваешься. Беспокойный мы народ.

А попробуй не будь беспокойным, попытайся положить руки в карманы и сказать: «Мне делать больше нечего». Попадешь в такой переплет, что ого-го!

Я, Максим Перепелица, кажется, уже выбился из от­стающих солдат, хотя и в передовые еще не вышел. Можно б командирам поменьше на меня внимания обра­щать. Да где там!.. Вот совсем пустяковый случай. Торо­пился я и плохо заправил свою кровать. За это сержант Ребров сделал мне внушение по всей строгости.

– Порядок знаете? – спрашивает. – Почему же на­рушаете его?

Говорит так, а у самого даже глаза потемнели от недо­вольства. Вообще Ребров требовательный сержант. Даже в театре однажды не постеснялся сделать замечание са­мому Стратосферову – лучшему артисту. Играл Стратосферов роль старшины, а у самого пряжка ремня набок сбилась, гимнастерка не заправлена. Сержант Ребров в антракте пробрался за кулисы и кому-то доложил о таком беспорядке на сцене. И что вы думаете? Артист подтя­нулся, а Реброву режиссер объявил благодарность.

Пришлось мне перестелить одеяло на своей кровати. Но, думаете, простили Перепелице его оплошность? В стенной газете пропечатали. А это, пожалуй, хуже, чем взыскание получить. Взыскание – за конкретный просту­пок, а тут уже обобщение целое. Черным по белому на­писано: у Максима Перепелицы нет еще любви к порядку. Очень неприятно…

И так мне захотелось, чтоб в следующем номере стен­газеты про меня хорошую заметку поместили, что хоть криком кричи! Пусть бы вся рота знала, что Перепелица стал на правильный путь, что человек он вполне серьез­ный и свои задачи понимает.

Прямо во сне мерещилась мне такая заметка. И ста­рался, как только мог. А сегодня утром увидел в комната политпросветработы почти готовую стенгазету. Но о Пе­репелице в ней пока ни слова.

Вроде вареным я стал. Неужели не напишут обо мне? Направляюсь по дороге в спортгородок. «С досады хоть на турнике покручусь». А навстречу – командир нашей роты, старший лейтенант Куприянов.

Эх, не знаете вы нашего ротного! Хоть и поругивал он не раз Максима Перепелицу, и наряд давал, и под арест сажал, а полюбился мне крепко. Рассказать сейчас ему о своих думках – враз нашел бы добрый совет. Идет он мимо, вроде и не узнает солдата Перепелицу. Даже обидно. Отдал ему честь, как положено… И вдруг:

– Рядовой Перепелица, ко мне!

Повернулся я к старшему лейтенанту.

– У вас что, зубы болят? – спрашивает Куприянов.

– Никак нет, – говорю, – зубами не страдаю.

– Тогда еще раз пройдите мимо меня, отдайте честь, и чтобы вид был гвардейский.

Возвращаюсь и снова иду навстречу старшему лейте­нанту. А он:

– Голову выше! А глаза… глаза почему не смеются?! Веселее! Тверже шаг… Так, молодец, теперь вижу настоя­щего солдата. Молодец!..

Неудобно было, что командир роты заставил меня за­ново отдавать честь. Но зато как здорово отозвался он о Перепелице. Вот бы в стенгазету такие слова про Мак­сима: «Молодец, вижу настоящего солдата, гвардейца!» Ведь похвала-то от самого ротного, а за него я душу го­тов отдать! Да что и говорить, все знают старшего лейте­нанта Куприянова. Как подаст он, например, команду, каждая струнка зазвенит в теле. Мертвый по его команде зашевелится. А на занятиях объяснять станет ротный, даже удивительно, до чего все ясно и понятно, запоми­наешь навсегда.

Однажды на стрельбах сильно разбросал я по мишени пули. Старший лейтенант после этого долго лежал вместе со мной на стрелковой тренировке и в ортоскоп смотрел, проверял, как приготовился я для стрельбы. Точно врач у больного, командир роты хлопотал у рядового Перепе­лицы. И нашел мою болезнь. Оказалось, что слишком я напрягаюсь, когда прицеливаюсь, и от этого усиливается колебание оружия. Кроме того, посторонними мыслями отвлекаюсь. Еще только целюсь в мишень, а уже вижу, как командир объявляет мне благодарность за отличную стрельбу перед строем или что-нибудь похожее… И, пред­ставьте себе, об этом тоже догадался командир роты. Как это человек может так все насквозь видеть и разбираться в чужом характере?

Пришлось лечиться. И сейчас здоров. Последнее стрел­ковое упражнение Перепелица выполнил на «отлично».

Такой-то у нас командир роты. Да и поглядеть на него приятно. Всегда одет аккуратно, брюки наглажены, сапоги до синего блеска начищены. И каждый старается ему подражать. А засмеется – никак не удержишься, тоже засмеешься. Но если недоволен тобою старший лей­тенант, бойся в его глаза смотреть.

…Когда начались у нас занятия по физподготовке, старший лейтенант Куприянов пришел в спортивный горо­док. По лицам товарищей вижу – каждый думает: «По­дошел бы к нашему отделению…» А солдаты в нашем от­делении – орлы. Трудно Перепелице приходится, чтобы среди таких чем-нибудь отличиться. А отличаться я дол­жен обязательно – характер у меня такой. Тем более что в стенгазете меня отчитали.

В этот час занятий старший лейтенант к нашему отде­лению не подошел. Все время находился у спортснарядов, на которых третье отделение упражнялось. В перерыве мы взяли командира роты в кольцо. Окружили и смотрим на него влюбленными глазами. И хоть бы для приличия ска­зал кто слово. Молчим. Засмеялся тогда старший лейте­нант Куприянов, и мы грохнули смехом.

– Сейчас, – говорит, – посмотрю, какие вы герои, как на снарядах работаете. Перепелице, наверное, – это ко мне относится, – ничего не стоит через «коня» пере­махнуть.

– На то он и птичью фамилию носит, – съязвил сол­дат Василий Ежиков.

Ох, и колючий же этот Ежик! Ведь это он обо мне за­метку в газету составил. Страсть как писать любит. И ни одного случая не пропустит, чтобы не поддеть Перепе­лицу. Один раз до того подковырнул, что в глазах моих потемнело. Было это на общем собрании роты. Обсуждали мы вопрос о бдительности воина Советской Армии. После доклада должны были прения начаться. Но первым никто выступать не решался. Неудобно мне стало. Ведь сам командир батальона на это собрание пришел. Что о на­шей роте подумать может? А председательствовал стар­ший лейтенант Куприянов. Таким задорным голосом спра­шивает он:

– Кто будет говорить?

Как тут удержишься? У меня рука сама вверх полезла, и не успел я собраться с мыслями, как старший лейтенант объявил, что слово, мол, предоставляется товарищу Пере­пелице. Захолонуло у меня в груди. Правду скажу – не подготовился я к речи. Но выступать мне приходилось не раз, авось, думаю, и сейчас обойдется. Вышел к столу пре­зидиума и как увидел, сколько на меня глаз смотрит, в голове мешанина началась, а к языку точно гирю при­весили. Стою и молчу. По залу уже смешок покатывается. Многие на стульях заерзали – за меня переживают. А тут Василий Ежиков шепчет, да так, что всему залу слышно: «Хлебом, – говорит, – Перепелицу не корми, а дай отличиться. Вот и отличился, смотреть стыдно…»

Такая обида меня взяла – и на себя и на Ежикова, что враз прорвало. Отвечаю на шепот Василия:

– Мне тут, – говорю, – отличаться нечем. Я на учеб­ном поле отличусь. А если вы, товарищ рядовой Ежиков, и дальше будете так плохо чистить оружие, как сегодня почистили (вспомнил я, что сержант Ребров после заня­тия заставил Ежикова снова смазать ствол карабина), то бдительности вашей грош цена! На язык вы острый, а бди­тельность притупилась…

Вот на какую мысль натолкнул меня Василий Ежиков. А мне только начать, дальше пойдет. Содержательная речь получилась – о боеготовности солдат. Даже коман­дир батальона отметил это в своем выступлении.

С тех пор Ежиков при случае старается тоже критикнуть Перепелицу, показать, что и я не без греха. Вот и сейчас уколол при старшем лейтенанте Куприянове. До­гадывается Василий, что хочется мне молодцом показать себя перед командиром роты. А разве ему, Ежикову, не хо­чется?

Когда перерыв кончился, старший лейтенант пришел посмотреть, как прыгает через «коня» отделение сержанта Реброва. А хлопцы наши, чтобы блеснуть своей удалью, успели удлинить ноги «коню» так, что стал он похожим на верблюда.

Видит это старший лейтенант и одними глазами смеется. Не говорит, что «коня» можно и пониже опустить, как требуется по нормам упражнения.

Первым прыгнул Степан Левада. Перед разбегом он постоял секунду, измерил взглядом расстояние, рассчиты­вая, чтоб правой ногой на трамплин ступить. Затем по­бежал… Толчок! И перелетел через «коня». Чистая работа!

Потом рядовой Ежиков вышел на исходное положение. Вижу, волнуется хлопец. «Хотя бы отделение не под­вел», – кольнула меня мысль. Побежал. Я даже глаза за­крыл… Слышу – хлопок руками по «коню», а затем глухой удар ногами по матрацу. Молодчина! – И позабыл я, что моя очередь наступила, – за Василия Ежикова волно­вался.

– Рядовой Перепелица, к снаряду! – слышу голос сержанта Реброва.

Дрогнуло от неожиданности у меня сердце. Глянул я на старшего лейтенанта Куприянова, а он положил руки за спину и смотрит в мою сторону, вроде подбадривает. Стал я на исходное, а в голове мысль: «Не оскандалиться бы». И когда поймал себя на этой мысли, почувствовал, что беда может случиться. Раз неуверенность появилась, значит имеешь, Перепелица, шансы «показать себя»… Даже трудно рассказывать.

Побежал я один раз – плохо рассчитал толчок и отка­зался от прыжка. Делаю второй разбег. Чудится мне, что сейчас в рамки стенной газеты буду впрыгивать. И так мне хочется туда впрыгнуть!.. Отрываю взгляд от трамплина, отталкиваюсь… А кожаная спина «коня» длинная-предлин­ная! Выбрасываю вперед над ней руки, но достаю не­далеко. Значит, толчок о трамплин слабый. Теперь толчок руками не спасет. Так и случилось. Застрял я на самом конце «коня» да еще носом клюнул, а потом мешком плюх­нулся на матрац.

Счастье, что в отделении такими неудачниками оказа­лись только двое – я да Илья Самусь.

Старший лейтенант все же похвалил отделение, а по моему адресу коротко сказал:

– Перепелица перестарался. Бывает и такое. Значит, хладнокровия ему не хватает.

Как в точку попал. Верно же – горячился я. В перерыве товарищи разные советы стали давать.

Один Ежиков не упустил случая, чтобы опять не ущипнуть Максима. Подошел ко мне и говорит:

– Вся беда в том, что хвастун ты, Перепелица.

Так и сказал: «хвастун». Мне даже жарко стало.

– Ведь, – продолжает он, – ты думал лишь об одном: как бы отличиться перед командиром роты?

Не догадывался Василий, что я мечтал еще благодар­ность старшего лейтенанта заслужить. Тогда бы наверняка сегодня вечером Максим Перепелица прочитал о себе в стенной газете и ему не пришлось бы отводить в сторону глаза при встрече с товарищами из соседних взводов, как это было после выхода прошлого номера газеты.

– И не обижайся за прямоту, – говорит Ежиков, – и сам душой никогда не криви.

После физподготовки пошли мы на тактические занятия в район высоты «Круглая». Подобрались к ней с се­вера. И такая это симпатичная высотка – слов не най­дешь! У ее подножья ручеек протекает, правда плохонький ручеек, берега его вязкие, болотистые. Зато склоны густой травой покрыты, а из травы синими фонариками фиалки выглядывают. Чуть повыше – кусты приютились. Каждая ветка на них молодой листвой покрыта. Заберись, Максим, на самую макушку такой высотки, ляг спиной на траву и смотри в небо, наслаждайся полетом Земли-планеты, за­будь о всех своих неудачах.

А тут тебе голос сержанта Реброва:

– Рядовому Ежикову разведать брод ручья в створе ориентира два! Отделению быть наготове прикрыть дей­ствия Ежикова огнем.

«Ориентир два» – это высотка. На ней «противник» закрепился. Вот тебе и поэзия! Но, думаете, высотка хуже стала оттого, что ее «ориентиром» назвали? Нисколько. Хочется лишь побыстрее выковырнуть оттуда «против­ника» и надышаться вволю горьковатым запахом ку­стов. А если бы на высоте этой настоящий враг оказался, разве можно было бы терпеть, чтобы он дышал тем воздухом?

Лежу я в своем окопчике и выглядываю осторожно из-за мохнатой кочки, слежу, как Василий Ежиков уползает к спуску, ведущему к ручью. Удастся ли ему найти под­ходящее место для переправы? Ведь берег речки топкий. Пытаюсь рассмотреть, что делает Ежиков. Но он где-то спрятался в осоке – не заметишь.

А время идет. Ребров уже нетерпеливо на руку с часами поглядывает, хмурится. Видать, кишка тонка у Ва­силия Ежикова. Не под силу ему задача досталась. Вот мне бы такую.

А сержант Ребров точно угадал мысли Максима и по цепи передает приказание:

– Рядовой Перепелица, на помощь Ежикову!

Меня словно подтолкнул кто сзади. Так и рванулся вперед. Ползу, вроде удираю от кого. Метров через двад­цать дух захватило и соленая капля пота на губу скати­лась. «Куда ты торопишься. Перепелица? – сказал я себе. – Где план твоих действий?»

Пришлось остановиться. Как раз самое удобное место, чтобы русло ручья осмотреть. Приподнимаюсь из-за кустов и вижу: речка слева вплотную подходит к высоте, затем резко вихляет от нее в сторону. Сделав полукольцо, она ровно течет меж поросших осокой и мохом берегов, а на­против меня снова загибает к высоте.

Раздумывать долго не приходится. Каждому солдату должно быть известно, что самое мелкое русло речки бы­вает на перекатах между двумя ее изгибами. Это не­множко левее меня. Подобраться к этому месту можно ползком, держа направление на кривую березку. Раз бе­резка растет, значит и грунт там потверже, менее заболо­ченный.

Теперь нужно спуститься вниз, пробраться к воде и выяснить, с какой скоростью она течет. Ясно, что с малень­кой, если так обильно берега обводняет. Иначе они посуше были бы.

Однако спуститься к речке так, чтобы с высоты было незаметно, нелегко. Но что ты за солдат, если трудности одолеть не можешь? Думаю себе: раз спуск, значит весной и в дожди вода проходы где-то сделала. Так и есть. Справа заметил овражек, промытый водой. Перебрался в него и уже через полминуты был у болота. Осмотрелся. Нигде Василия Ежикова не видно. Тревожно мне стало. «Как бы он не замеченный мною не вернулся в отделение. Тогда держись, Максим, Ежиков снова все колючки на тебя на­правит».

Много мне беспокойства от этого Ежикова. Осадить бы его, чтобы нос поменьше задирал!

Вдруг слышу – хлюпает что-то в осоке. Быстро ползу к тому месту, разгребаю впереди себя зелень. Вижу на маленькой полянке, покрытой мохом, Василий Ежиков. Мох под ним привалился, и ноги выше колен увязли в бо­лоте. Забросил он свой автомат за спину и барахтается, как кот в мешке, а выбраться не может. Заметил меня и говорит тихонько:

– Прорва проклятая! Ползу через эту поляну, думал, что островок, а под мохом ловушка. Пришлось на ноги приподняться, и вот…

– А ты хотел, чтобы под мохом перина пуховая оказа­лась? – сердито отвечаю. – Это тебе не заметки в стен­газету сочинять.

Потом спрашиваю:

– Речку-то успел разведать или дальше этой лужи не был?

– Речку разведал, – буркнул Ежиков.

Что делать? Быстро отстегиваю от своего автомата один конец ремня и бросаю его Василию. Но подняться на ноги нельзя – на высоте «противник». Да и думается мне, что там старший лейтенант Куприянов находится. Наверняка наблюдает, как отделение Реброва задачу вы­полняет. Вот увидел бы он этого красавца Ежикова в болоте!..

Сажусь лицом к Ежикову и, упираясь ногами в кочки, начинаю тянуть ремень, за который ухватился Василий. Тяну и чувствую, как проваливается подо мной почва. И до чего же коварное это болото! Как схватит тебя за ноги – не отобьешься.

Дела плохи. Надо менять позицию.

Вытаскиваю ноги из тины и отползаю немного в сто­рону. Отсюда ремень еще достает до Ежикова. Опять са­жусь лицом к Василию. Новая позиция вроде удачнее. Почва хоть и гнется подо мной, как доска тонкая, но пока держит. Ежиков придумал пристегнуть конец ремня от моего автомата к своему поясному ремню, чтобы руки свои освободить. Правильно сделал.

Потянул я сколько сил было. Ежиков руками начал по­могать. Еще поднатужились, и одну ногу, облепленную черным густым месивом, Василий вытащил. Но нужно же было ему затем поторопиться! Приподнялся он на руках и высвободившуюся ногу под себя подтянул, чтобы опе­реться на нее. И только он это сделал, как мшистая корка треснула и Ежиков по пояс окунулся в трясину.

Стиснул я зубы и молчу. А ругать Василия страсть как хочется! Ведь там, за пригорком, сержант Ребров из себя выходит. Наверное, скоро сам поползет речку разведы­вать…

– Держись крепче! – со злом говорю Ежикозу.

Чувствую, как ноги мои рвут сплетения корней осоки и вместе с кочками все глубже уходят в болото. Чем силь­нее тяну, тем больше меня засасывает. Но зато Ежиков вот-вот выскользнет из трясины. Еще рывок, и Василий свободен. Точно тюлень на льдине, лежит он на моховом покрывале, под которым трясина прячется. Лежит и по сторонам оглядывается, боится, как бы опять не про­валиться.

– Ползи на меня! – командую ему.

Подполз он и ахнул, когда разглядел, что я по пояс увяз. Кинул Ежиков взгляд в одно, другое место – ищет, где бы ему укрепиться, чтоб теперь мне помочь. Но время не терпит.

– Ползи к отделению, – говорю я ему. – Сержант давно тебя дожидается.

– А ты? – спрашивает с удивлением он.

– А я посижу, пока все наши не подоспеют сюда. Будут форсировать речку, заодно и Максима из болота выдернут. Только отделение пусть держит направление на кривую березку. Там почва крепкая.

Пришлось Ежикову подчиниться. Ведь лучшего ничего не придумаешь.

Занятия закончились: речушка форсирована, высота «Круглая» взята. Разбор действий взвода командир пере­нес на послеобеденное время. Кажется мне, что не совсем понравилось ему, как вели мы бой в глубине обороны «противника». Очень вперед все рвались. А одна огневая точка, встретившаяся на пути нашего отделения, по-на­стоящему не была блокирована. Бухнули в ее амбразуру гранату и пошли дальше. Но, может, и одной гранаты для нее достаточно? Хотя нет. Перед концом занятий ожила эта точка и с тыла ударила по отделению. Не зря старший лейтенант Куприянов так брови хмурил. Значит, после обе­денного перерыва атаковать высоту будем заново. Тогда и разбор занятий состоится.

Но, несмотря ни на что, в расположение части шли мы с песнями. Пели, как всегда, с задором. А солдатам задора у соседа занимать не приходится. Тем более что обед впе­реди. И всякому известно, что отсутствием аппетита солдат не страдает. Еще бы! Поползаешь в поле целый день (а там форточки открывать не нужно, воздуха хватает), пере­пашешь малой саперной лопатой добрую сотку земли (если меньше, то не намного), и никаких тебе капель для аппетита не нужно. К тому же обед какой! Ей-ей, такой наваристый, вкусный борщ, какой готовит наш повар Тихон Васильевич Сухомокрый, умеет готовить, может, еще только одна моя мать. А жирный какой! Если ты не­ряха и капнешь им на гимнастерку, вовек пятна не выведешь.

Но таких котлет с соусом, с гречневой кашей и мать моя не приготовит. Оно и понятно. Мать моя курсов по поварской части не проходила. А Тихон Сухомокрый, прежде чем заложить в котел продукты, в книгу смотрит да с врачом совет держит. По-научному обед варит. Когда был я в наряде на кухне, своими глазами видел это.

Но дело не только в обеде. Вообще у солдат настрое­ние бодрое. Очень занятия всем понравились. Настоящий был бой, захватывающий. Наступаешь на «противника» и не знаешь, что подстерегает тебя впереди. Каждая неожи­данность требует от солдата ловкости, сноровки, умения пользоваться оружием. А кому не интересно испытать свою находчивость, сообразительность?..

Запевала наш затягивает песню. Весь взвод подхваты­вает ее. Я пою и в то же время кошу глаза в сторону Васи­лия Ежикова. Как-то чувствует он себя? Вижу, не отстает от всех, поет с азартом. Но Перепелицу не проведешь – притворяется Василий. Кисло ему небось, что перед Мак­симом оконфузился, в болоте искупался. Теперь наверняка все наоборот повернет. Ведь не его, а меня товарищи вы­таскивали из болота…

Вечером в комнате политпросветработы нашей роты вывесили очередной номер стенгазеты. Мне даже и под­ходить к ней не хотелось. Еще утром просмотрел все за­метки. И тут слышу, кто-то из солдат выкрикнул:

– Про Перепелицу опять пишут. Везет же человеку!

Меня точно кто в спину кулаками двинул. Подлетел я к товарищам, протолкался к стенгазете, а у самого, чувст­вую, глаза потемнели от недовольства. «Чем, думаю, я еще провинился?»

Протиснулся к стенгазете, нашел заметку, в которой обо мне говорилось, и первым долгом на подпись гляжу:

«Рядовой В. Ежиков». Опять он!..

Читаю:

«Сегодня на тактике выполнял я задание командира: разведывал брод. И когда после разведки возвращался с докладом, допустил оплошность – не сумел найти дорогу через болото и попал в трясину. И если бы не рядовой Пе­репелица, наше отделение не форсировало бы речку в на­значенное время…»

Дальше рассказывались все подробности о наход­чивости Максима Перепелицы, о взаимной выручке солдат.

А над заметкой красными буквами выведен заголовок: «Спасибо, товарищ!»