"Департамент налоговой полиции" - читать интересную книгу автора (Иванов Николай)

14

Сваливший-таки Моржаретова радикулит в то же время дал ему время не столько отоспаться и отлежаться, как остановиться и осмотреться. Сколько ни просчитывал он варианты с убийствами в Москве, Берлине и Сан-Франциско, логику их уловить пока не удавалось. Но нюхом опера с двадцатилетним стажем он чувствовал: что-то есть. Не хватало или усилия в мозговой атаке, или еще одного штриха, звена, которое бы сложило всю мозаику в логический рисунок. «Что-то есть», — вслух повторял он раз за разом, не давая себе поблажки переключиться на что-то иное.

Из-за чего началась разборка сибиряков и центра? Как теперь будет распределяться нефть, вернее, по каким каналам и в каком количестве пойдет теперь черный — и в прямом, и в переносном смысле — поток? Какие новые способы будут найдены дельцами для того, чтобы укрыть от налогов свои кормушки?

Словом, где-то шло перераспределение ролей и позиций, а департамент имел из всей информации лишь крохи, получаемые от внедренного, но пока на третьестепенных ролях оперативника. Более того, Моржаретов и Ермек рассчитывали его деятельность на более длительную перспективу, тот мог залечь своеобразным резидентом в нефтяной области, ибо она в самом деле оказалась наиболее закрытой зоной и проникнуть в нее без влиятельнейших рекомендаций было невозможно. Тем более что головы в самом прямом смысле там летели в момент: слишком огромные суммы вращались в углеводородах. Поэтому до истины по большому счету предстояло додуматься самим, поймать за хвост то еще неосязаемое, непонятное, но вращающееся вокруг. Как только выстроится логика разборок, определится и направление, по которому следует идти. А уж дойти до цели, доползти до нее — следующая задача.

Недостающим звеном могли быть только документы. В отличие от разведки или от той же милиции, Моржаретову в налоговой полиции разрешено действовать только на основании документов. Но где их взять? Выход только в массированной проверке как можно большего крута фирм, любым краем касающихся нефти, банков, где могут быть открыты счета «нефтяных королей». Надо заставить их волноваться, нервничать по поводу проверок. Когда человек волнуется, он вольно или невольно совершает больше ошибок, чем обычно. Надо отследить, отловить эти ошибки. Но неподконтрольная нефть — это нулевой результат работы всей налоговой полиции. Все остальные аферы — уровень незабвенного Остапа Ибрагимовича Бендера и Кисы Воробьянинова. Полиция должна не ловить их и господина Корейко — ей поручено пресекать само явление, канал, по которому совершается экономическое преступление.

Если Вараха — информатор, а в этом теперь уже нет сомнений, то нужно попробовать через него погнать «дезу». Можно, конечно, взять его сейчас, заставить рассказать все, что ему известно, но известно-то ему как раз ничего. Он лишь канал информации, передатчик, а нужен сам мозговой трест. Те, кто вершит, направляет, заставляет маховик крутиться в необходимом направлении и с определенной скоростью.

Поэтому — анализ и еще раз анализ. Выявление документов. И отнюдь не тех, которые аккуратно подшиты в госналогслужбах. Нужно искать те, что замыкаются на заграницу. Нефть — это в первую очередь заграница. Значит, нужно знать, кому, когда, кто и сколько давал разрешений на квоты. Плясать необходимо от этой печки. По крайней мере это позволит отсечь целую орду мелких нуворишей, мутящих воду в тазике. Ими пусть займется МВД. А дело налоговой полиции — перекрыть реки, построить дамбы или в крайнем случае выстроить шлюзы, чтобы регулировать поток и знать, сколько денег должна получить государственная казна, а не пара-тройка человек.

Еще вчера он бы сам думал, какая же это тягомотина — налоги, но теперь в сознании выстроилось главное: будут собраны налоги — будет жить государство. Собранные налоги — это пенсии, это зарплата для врачей, учителей, милиционеров. Чем меньше будет собрано этих денег, тем хуже для культуры, науки, образования. Пока же мнение в обществе сложилось такое, что уйти от налогов — доблесть. Только кто же уходил от самого себя?

Никогда еще Моржаретов не думал столько о работе. В оперативной работе, в МВД, расставить сети для преступника, загнать его в капкан, уберечь кого-то от опасности — что здесь думать и анализировать? Работай, оправдывай фамилию и погоны. А сейчас чти несовершенные законы, учитывай расстановку сил в правительстве, изменяющемся чуть ли не раз в квартал, и лишь затем только начинай строить планы.

Может, влез в налоговые дебри Моржаретов еще и потому, что не хотел думать о предательстве Варахи. Не он его рекомендовал на службу, не он отбирал для работы в отделе, а все равно его поездка на встречу в гостиницу легла грудой ржавого металла на радикулитную спину. Ведь если говорить по большому счету, то, собственно, из-за таких, как Вараха, Россия как раз и вихляет, скользит, спотыкается, ибо, когда предают те, кто состоит у государства на службе, ломается вся система, весь остов.

Существовала еще одна неприятность в этом деле, о чем не хотелось бы вспоминать: именно после его резкого отказа назначить Вараху начальником отдела тот пошел на контакт с Василием Васильевичем. Может, есть и его вина в случившемся? Не привел ли он сам своей прямолинейностью и принципиальностью человека к пропасти и не подтолкнул ли его вниз?

Моржаретов подошел к телефону.

— Свет-Людмила, что же это ты не бережешь своего начальника?.. А вот это уж я не знаю, как. Думай. А пока дай мне Тарахтелюка.

Он осторожно присел, растянул сложенный гармошкой ватманский лист с доброй сотней фамилий.

— Константин Сергеевич, изложи-ка, как там наши дела по ватману?

— Процентов на сорок. К вечеру будут все шестьдесят, — доложил подполковник.

Да, Тарахтелюк говорит только то, в чем уверен на сто процентов. Какие все же разные они с Варахой, и правда его, Моржаретова, что удалось отстоять Костю на должность начальника отдела!

— Добро. Подзадержись-ка на службе, я вызову машину и подъеду, посмотрим вместе.

В департаменте практически никого уже не было, если не считать попавшихся навстречу двух похожих на куклу Барби девушек в форме. Вспомнил, что сегодня показ образцов формы, которая шьется для сотрудников налоговой полиции.

— Вы носите ее в последний раз? — остановил он девушек. Поняв, что они не поняли его юмора, спросил конкретнее: — Ваш образец утвердили?

— Ой, нет, а она нам так нравится! — дружно заговорили Барби и насели на него, словно от него зависело окончательное решение: — Смотрите, какая удобная и современная, французский вариант. Ведь вам нравится?

— Мне вы нравитесь, — улыбнулся наивности девушек полковник: форму шьют не только для красоты и удобства, а еще и в соответствии с финансовыми возможностями.

Однако и девчата оказались не такими уступчивыми.

— Но мы вам нравимся именно в такой форме?

— И в такой тоже, — сдался Моржаретов.

— Проголосуйте за нее, — вновь попросили девчата и, дождавшись, когда он согласно кивнет, застучали каблучками дальше — отлавливать новых «поддержантов».

Ну вот, уже и форма шьется. И история пишется. Какими будут ее страницы? Чем заполнятся?

Тарахтелюк сидел в кабинете один, рассматривая точно такой же лист ватмана, как и у Моржаретова. Против большинства фамилий стояли одному ему понятные знаки. Молча поздоровавшись, они склонились над столом.

— Вот эти двадцать три человека в свое время служили в министерстве, были жесткими государственниками и ни в одну коммерческую структуру не вступили, — сразу перешел к делу Тарахтелюк. — Сейчас они влияют каким-либо образом на ситуацию вокруг нефти?

— Вряд ли. Если только дружескими советами, но, боюсь, в них сейчас мало кто нуждается. Дальше.

— Это депутаты Госдумы и Федерального собрания.

Метки на этот раз оказались более жирными, и Моржаретов, хотя и знал все фамилии наизусть, перечитал их еще раз.

— Твои соображения?

— Самого рьяного отстаивателя интересов России они убрали. Думаю, по второму разу они здесь не пойдут. Да и убийства депутатов берутся под особый контроль, что им совершенно не нужно.

— Согласен, хотя и не совсем.

— Далее идут члены правительства. Они под охраной, и я не думаю, что кто-то из них так уж сильно насолил мафии, что его нужно убирать. Хотя ребят из охраны я все же на всякий случай предупредил бы.

— Есть резон, — согласился полковник, не став сообщать, что еще утром он решил этот вопрос.

— Меня больше притягивают почему-то помощники и советники тех, кто решает нефтяные дела. Вот они все у меня под отдельным вопросом. И особенно Сергей Сергеевич. — Он ткнул карандашом в одну из фамилий, в самом низу списка. — В последний месяц у него вышло сразу три статьи на эту тему — в «Известиях», «Экономике и жизни» и «Независимой». И дана сноска. — Тарахтелюк извлек из папки «Независимую газету», прочел: — «Автор обещает вернуться к этой теме еще раз и развить свое видение данной проблемы».

— Ну-ка, ну-ка, — подался к ватману Серафим Григорьевич. Застонал от неловкого движения, но, когда довольный реакцией на свой доклад Тарахтелюк хотел помочь, отвел его руку. — В редакцию звонил?

— Звонил. На статью поступило около десятка откликов, трое интересовались, когда ждать продолжения.

— И?

— Всем им ответили, что автор принесет статью через три дня.

— Значит, у нас осталось сегодня и завтра. Сегодня и завтра. Что с остальными?

— Можно обратить особое внимание на тех, кто когда-то занимался нефтяными делами в Союзе, а затем уехал за границу. Вот эти пять человек и страны, где они живут.

— Немедленно подготовь проект служебной записки от имени Директора департамента в ФСК и Главное разведуправление Генштаба — пусть разыщут их и определят, чем они занимаются в данный момент. Но это дело второе. Главное — Сергей Сергеевич. Дай-ка мне все данные, я к Директору. Будь на месте, скорее всего понадобишься.

В коридоре Моржаретов столкнулся с Соломатиным, выходящим из лифта.

— Ты тоже жди меня, — приказал он Борису.

— Есть, — ответил тот, ничего не понимая.

Прояснилось через полчаса.

— Берешь оперативно-боевую группу и мчишься вот по этому адресу. Блокировать все ходы и выходы, отмечать всех, кто подходит к квартире вот с этим номером. Там проживает некий Сергей Сергеевич. Пока мы согласуем все действия с милицией, отвечаешь за его жизнь головой, — выдал ожидающему в кабинете оперативников Соломатину первый приказ Моржаретов. Тарахтелюк, на все вопросы Бориса молчавший как рыба, незаметно от начальства развел перед Борисом в извинении руки: всему свое время, не я здесь командую.

— Кстати, а ты почему шляешься по коридорам департамента, а не своего общежития? — поинтересовался наконец полковник поздним пребыванием на службе Бориса.

— Ждал звонка.

— Перезвони сам, извинись.

— Теперь уже поздно, — с сожалением произнес Борис, для собственного успокоения посмотрев на часы.

— Ничего, — неумело успокоил полковник. — Времени вызывать кого-то другого нет, а на тебя у меня надежда.

Но даже эта скромная похвала показалась ему сентиментальной, и он грубовато смазал ее:

— Не знаю, что там может быть. но… может быть. Ночью колобродить не будем, а утречком тебя сменят. Машина и люди на выходе. Удачи.

Оперативно-боевая группа — три только что пришедших на службу лейтенанта — жалась на заднем сиденье дежурной машины. В двух словах Борис обрисовал им ситуацию, назвал водителю адрес. Чтобы миновать одностороннее движение Маросейки, выехали из внутреннего дворика в проулок и стали закручивать на Солянку. Аршинными буквами справа на заборе промелькнул призыв: «Рожайте детей в январе!» Зачем и почему, не разъяснялось, но лозунг каким-то образом напомнил о Наде, о несостоявшейся сегодняшней встрече.

А как все прекрасно было вчера, когда они сидели до самого закрытия в кафе на Арбате и Надя рассказывала и рассказывала о своей жизни с Иваном!

— К сожалению, наш Черевач оказался иждивенцем, — грустно поведала она о причине их разрыва. — И это не вдруг, не неожиданно, а с первых дней знакомства. Не знаю, как он вел себя в коллективе…

— Да вроде ничего особенного не замечалось, — не стал брать грех на душу Борис. Хотя можно было если и не поддакнуть, то хотя бы промолчать и косвенно подтвердить: да, он всегда был такой, а вот меня, другого, ты не заметила…

Надя с грустной улыбкой пожала плечами: значит, это досталось лишь ей.

— Вроде дошли с ним до того момента, когда можно целоваться, уже жду я сама этого поцелуя. И вот однажды в подъезд забежали погреться, прижались друг к другу… Тебе неприятно? — вдруг вспомнила она, что встречи-то эти с Иваном были тайными от него, Бориса. Ведь всегда втроем встречались в увольнении…

— Говори. Выговорись. Я твой друг. — Борис не знал, приятно ли ему будет слышать об интимных отношениях своих друзей, но Наде, видимо, в самом деле нужно было выговориться. И он заранее сжался.

Надя благодарно погладила его руку, поколебалась, но продолжила рассказ:

— Стоим, а я дрожу и уж не знаю, от чего — то ли от холода, то ли от близости. Жду: вот прикоснется. И придумываю, что ответить и как ответить… А он вдруг сам откинулся к стене, прикрыл глаза и просит: «Поцелуй меня». Ужас. Можешь понять мое состояние? А он стоит, ждет.

Надя даже сейчас с недоумением мотнула головой.

— Словом, разревелась — и в дверь.

Наверное, нужно было что-то отвечать, как-то отреагировать. И вдруг Борис представил: а ведь он мог бы точно так же замереть, ожидая ее поцелуя. Много ли они разбирались в женской психологии в пятнадцать лет? Выходит, Иван принял на себя весь процесс постижения характера Нади, в него летели стрелы недовольства, а он сейчас стоит, весь из себя правильный, незапятнанный, чистенький. И строит рыцаря.

— Понимаешь, в пятнадцать лет… — начал он.

Нет, он не то что хотел оправдать Ивана, а оправдывался сам на тот случай, если бы на месте Черевача оказался он и ненароком поступил точно так же…

— Да нет, — перебила Надя, не приняв его жертвы или не поняв его состояния. — К сожалению, он таким остался. Даже, извини за подробности, и в постели лежит и ждет, когда я его растормошу. Представляешь? Мне за тридцать, а я еще до сих пор не знаю, какая я в постели, что я могу и на что способна. Я грубо говорю?

— Нет-нет. Жизненно, — возразил Борис, хотя, конечно, не ожидал не то что такой степени открытости Нади, а скорее флегматичности Черевача. Вроде тот всегда был такой подтянутый и статный.

— Он полк из окружения выведет, а утюг не починит, — продолжала Надя, и Борис вдруг только сейчас впервые отметил, что она говорит об Иване все-таки не в прошедшем времени, а словно уговаривает его повлиять на друга и помочь ему стать другим. — И так во всем. Все годы совместной жизни, если говорить вашим военным языком, мы то вводили, то выводили войска в свои отношения — перемирия практически не помню. И ведь что удивительно, никто вокруг не верил, что он такой: ах, какой у тебя муж, ах, какой славный! — передразнила она кого-то из знакомых или соседок. — А мне порой им всем хотелось крикнуть: да вы мне все должны памятник поставить за то, что он со мной, что никому из вас не достался. Что я мучаюсь, а не вы.

Они шли по узкому щербатому тротуару к ее дому. Пьяный мужик кричал в телефонную трубку:

— А я не знаю, сколько время! Да, не знаю, так что пугай мою бабушку… Не надо, не надо, я сам во всем разберусь, разборка невелика.

— У каждого свои проблемы, — скользнув взглядом по звонившему, покивала головой Надя. И непонятно было: это она согласилась со своей женской долей или пожалела пьяного.

Подходя к ее дому, они замедлили шаги. Не только Борис, но, видимо, и Надя решала, как поступить дальше: расстаться им у порога или все же Борису зайти в квартиру.

«Зайти, зайти», — умолял мысленно Борис, но остановившаяся рядом машина вдруг отрезвила или, наоборот, испугала Надю, напомнив о возможности появления красного «москвича».

— Мы завтра встретимся? — отсекая квартирный вариант сегодняшнего вечера, спросила она.

Борису не хотелось расставаться и сегодня, но Надя умоляюще покачала головой: не надо. И он понял, что напоминание о «москвиче» не имеет для нее решающего значения. Просто ей и так на сегодня выпало столько переживаний и воспоминаний, что, если не прервать их, не дать глотнуть воздуха одиночества, не подумать по-бабьи о свершившемся, можно будет вообще не успокоить разволновавшееся сердце.

Скорее всего потом оба пожалеют, что не пошли сегодня до конца — сразу и бесповоротно, отринув условности и те нормы поведения, которые сами же для себя и придумали, загнав себя в рамки и теперь мучаясь в тесноте.

Борис решительно, сметая условности, подался к ней. Сегодня впервые в жизни он столько раз признался в любви к ней, вспоминал такие подробности их немногих встреч и столько рассказывал о своей жизни без нее, что в какой-то миг стало ясно: он не успокаивает ее, разволновавшуюся от воспоминаний, а забирает из ее неудавшейся жизни к себе. Да и Надя так счастливо улыбалась и недоверчиво распахивала глаза: неужели такое возможно? Неужели все эти годы ее так сильно любили?

Не избегая его объятий, она вновь попросила:

— Давай встретимся завтра.

Чтобы Борис не обиделся, сама поцеловала его в губы.

— Это был прекрасный вечер.

— Я люблю тебя.

— Спокойной ночи. Ты доедешь?

— Я лучше дойду. До тебя.

— Я сегодня очень счастлива. Впервые за последний год. Спасибо тебе.

— Не хочу уходить.

— Но мы расстаемся всего лишь до завтра.

Зачем таким глупым существам, какими являются женщины, дано умение управлять своими чувствами, останавливать себя у какой-то черты?

И тут Борис заметил знакомую машину. Где-то в подсознании сидело, что Иван будет обязательно ждать их возвращения, проследит, зайдет ли он в его дом. «Пошел. А ты следишь». Наверное, он бы тоже следил…

И, словно это не он только что стремился к Наде, усмехнулся. Не давая ей обернуться и увидеть «москвич», протянул ей руку: до завтра. Надя благодарно пожала ее, вытекла из его ладоней и исчезла белой лентой в двери.

Не оглядываясь, стараясь не думать о преследователях, Борис пошел в сторону метро. Оглянулся перед самым входом в подземку — машина следовала за ним. Может, оно и лучше, что Надя настояла на своем. Более всего не хотелось бы выяснять отношения с Иваном где-то посреди ночи у его стопок книг или вывешенной Надей для укора формы.

Он не сдержался, помахал рукой темным стеклам автомобиля, скрылся за дверью и не видел, как из «москвича» вылез водитель, подошел к телефону. Набрал по бумажке номер, отрывисто доложил:

— Они приехали. Попрощались у подъезда. Он вошел в метро.

— Постереги минут сорок, может, еще вернется, — приказали с другого конца провода.

— Может, еще вернется, — повторил Иван последнюю фразу и потянулся к бутылке.

Хозяйка квартиры принимала душ, и он выпил один, посмотрев на себя в зеркало с двумя подсвечниками по бокам. С сожалением повернулся к телефону. Почему-то ожидал другого известия. Хотелось другого. Чтобы потом можно было бросить жене с презрением: «А ты сама?»

Совершенно по-другому смотрел на телефон Борис. Сколько мог находиться около желтенького горбатенького аппарата весь следующий день — столько сидел привязанной собакой и смотрел на него: вдруг Надя позвонит. Сам набирал ее номер бессчетное число раз, и, когда уже заволновался, не случилось ли чего с ней, Надя подняла трубку. Обрадовалась, он почувствовал это — обрадовалась!

— Это ты? А я отключила телефон, с утра Иван пытался выяснять отношения.

— Мы сегодня встречаемся? — говорить хотелось не об Иване, а о них самих.

— Да, я жду тебя в метро, как условились.

Теперь получается, что она ждет напрасно. Надо же было попасться Моржаретову на глаза. И он сам хорош. Видите ли, захотелось поехать лифтом, хотя до этого все время бегал по лестницам. Ох, не меняйте своих привычек, люди-человеки, если не хотите неприятных неожиданностей.

Представилось, как Надя мается на коротенькой платформе «Кутузовской», как посматривает на часы и с какой надеждой встречает каждый поезд. Может, сделать крюк и подскочить к метро? Что изменят несколько секунд? А еще лучше — подойти к Серафиму Григорьевичу и сказать, что… Что он скажет? Такие люди, как Моржаретов, обращаются один раз. Когда же офицер личное начинает ставить во главу угла, то и не замечает, как сам превращается в кругляк. За такого не зацепиться, такой выскальзывает из всего — из доверия, уважения, понятия офицерской чести. Для него, капитана Соломатина, это, к сожалению или счастью, не просто слова. Он отказался бы от приглашения на бал, какой-нибудь поездки в Париж, вечеринки в кругу самых изысканных женщин — от чего угодно приятного, но только не от опасности. Другой жизни он не знает. И не женщины самые глупые существа на земле, а они — прямые, как просвет на погоне, офицеры…

И о Люде думалось уже беззлобно и без боли в душе. Отстраненно. Нож прошел сквозь масло: засалился, но преграды не встретил и зазубрин не осталось. Утремся и чище станем. И даже хорошо, что полковника встретил: завтра в отделе наверняка зайдет разговор о ночном выезде, и уж с его-то стороны алиби вроде тоже железное — служба, потому и не смог зайти. А ему просто не хотелось…

Указанный в оперативке дом являл собой унылое зрелище: пятиэтажная «хрущеба» со сломанными лавочками и опрокинутыми мусорными баками во дворе. Современным пятном выглядел лишь микроавтобус с надписью «Независимая газета» на ленте поперек лобового стекла. К «рафику» из подъезда вышли двое мужчин, кто-то сидевший внутри фургона задвинул шторки, и именно незнание — должны ли быть в редакционных машинах занавески? — несколько насторожило Бориса. Преподававший им в Рязани разведподготовку полковник с юмором, но учил:

— Если обыкновенный десантник должен знать из иностранного языка одну-единственную фразу: «Хенде хох», а из математики два действия — отнять и в крайнем случае разделить и его больше ничто может не взволновать, то десантник-разведчик… — он делал паузу и, когда в аудитории наступала полная тишина, выкладывал основное: — …должен или все знать, или, если не может объяснить какое-то явление, удивиться. Удивляющийся разведчик — хороший разведчик. Удивляющийся разведчик — живой разведчик. Не стесняйтесь спрашивать дорогу на Киев.

Никогда раньше Борис не вспоминал эти присказки, может, оттого, что занимался разведкой постоянно. А теперь, в налоговой полиции, вроде страшно далекой от его прежних разведывательных дел, вдруг всплыло и подсказало: занавески. Ну подумаешь, занавески. А вот и подумаешь: зачем они нужны журналистам, которые вроде бы должны все видеть, а не прятаться? Шторы — чтобы прятаться. И машина, в которой можно спрятаться, стоит около дома, в котором живет человек, который не прячется, но которого нужно спрятать. Бр-р-р… Кончилось начало, начинай сначала…

«Рафик» тронулся, один из лейтенантов пошел в подъезд к указанной квартире спросить «дорогу на Киев». Борис достал, в нетерпении повертел мобильный телефон — уже раскрытый, светящийся зеленоватыми выпуклыми квадратиками цифр. Но сдерживал себя, желая доложить Моржаретову о прибытии уже с результатом проверки квартиры, и, увидев встревоженное лицо выбежавшего лейтенанта, еще не услышав его объяснений, приказал то, что должен был сделать сразу:

— За «рафиком».

— За «рафиком», — подскочил, наверное, и радикулитный Моржаретов, когда Борис упомянул про надпись на машине «Независимая газета». И с сожалением добавил: — Я должен был сразу сказать тебе об этой мелочи.

«Рафик» нагнали через несколько минут. Он ровно шел по средней полосе, ничем не выделяясь в общем потоке, даже надписью. Проскочив чуть вперед, Борис отметил, что она исчезла с лобового стекла. Заляпанные грязью номера только подтверждали догадку о похищении Сергея Сергеевича, а когда вышедший на связь Моржаретов подтвердил, что редакция не высылала никаких машин за своими авторами, все это не оставило группе Соломатина сомнений: произошло банальное по нынешним временам похищение. Постепенно вырисовалось и направление движения террористов — Щелковское шоссе. Видимо, хоть этот конкретный адрес чуть успокоил Серафима Григорьевича, и он более спокойно продолжал повторять первую свою фразу:

— Следуйте за ними, не теряйте из виду.

Перед развилкой на Балашиху наконец пришло от него уже конкретное указание:

— Выйди вперед и около ограждения, где ведутся строительные работы, остановись. «Рафик» должен затормозить прямо напротив щита, закрывающего котлован.

— Понял.

— Вы берете на себя водителя.

— Понял, — опять ответил Борис и посмотрел на попутчиков, внимательно вслушивающихся в радиопереговоры.

Те покрутились, отыскивая что-нибудь увесистое. Открывать дверцу водителя — это целые секунды, за которые можно получить две-три пули в лоб. Поэтому одновременно, открывая дверцу машины, а еще лучше — на мгновение раньше водилу нужно отвлечь чем-то громким и эффектным. Например, хорошим ударом по стеклу. Это к тому же заставит его не только отвлечься, но и прикрыться руками от брызнувших осколков стекла.

Для такого действия ничего лучшего не нашлось, кроме купленной водителем теще на день рождения банки сельди.

— Теща любимая? — снимая напряжение в группе, поинтересовался Борис.

— Тещи разные нужны, — ушел от ответа водитель.

Мать Нади была прекрасной женщиной и, кажется, больше жаловала Бориса, нежели Ивана. Так что у него могла бы быть прекрасная теща…

Распределили роли. Что будет происходить у разрытой трассы, пока не знали, но раз приказали взять только водителя, то нечего и лезть куда не просят: даже из благородных целей можно спутать карты тем, кто прорабатывает действия для других людей.

Строительную ограду увидели сразу. Еле успели протиснуться в узкий авторучеек, медленно протекающий в суженном месте трассы, достали банку, приоткрыли дверцы. Водитель больше посматривал в зеркало заднего вида, чем вперед, боясь проскочить лишних полметра. И тормознул точнехонько за котлованом.

Выскочивший из машины Борис успел увидеть, как рухнуло строительное ограждение. Из-за него вырвалась штурмовая группа в бронежилетах, с лесенкой наперевес. Ее концами штурмовики выбили боковое стекло «рафика» и по ней, как стальные шары, пущенные опытной рукой бильярдиста в лузу, проскочили внутрь салона один за другим.

Даже не подбежав вплотную к «рафику», Борис со всего размаху запустил тещин подарочек в стекло, за которым замер в недоумении водитель. Лейтенант, отвечавший за дверь, двумя скачками оказался около нее, рванул на себя. Потом, падая, укрываясь от возможной пули, потащил за собой и водителя. Второй лейтенант, наоборот, болтающейся дверцей придавил выскальзывающее тело шофера, заставив того повиснуть над землей. Пистолет сам выпал у него из-под куртки, и Борису осталось лишь подобрать его.

В салоне схватка тоже оказалась недолгой: как понял по репликам Борис, работали спецназовцы МВД, специализирующиеся на освобождении заложников. Сергей Сергеевич, оказавшийся сухоньким старичком, был прикован наручниками к спинкам сидений, рот и глаза залеплены лейкопластырем. Трое террористов с расквашенными лицами были приперты к стенкам машины дюжими от бронежилетов молодцами. Ветер развевал через разбитые стекла занавески, за которые пытались заглянуть вышедшие посмотреть на неожиданное действо водители и пассажиры остановившихся машин. Только самые спешащие объезжали место захвата вдоль разбросанных щитов: никакого ремонта на дороге не производилось, и щиты, надо думать, спецназовцы получили у старшины вместе с оружием и бронежилетами, как необходимый атрибут.

— Триста тридцать три, — передал Борис для Моржаретова фразу, гуляющую с времен афганской войны и означающую успех в операции.

— Спасибо, — отозвался тот и, не успев выключить рацию, застонал прямо в эфир: видимо, неосторожно повернулся. Но через паузу вдруг вспомнил: — Время еще детское, может, успеешь перезвонить и подъехать, куда собирался?

Теперь уже Борис промолчал, представив, что было бы, пойди он на поводу у своих чувств и заскочи к Наде хоть на секунду. Да, он выглядел бы гусаром, но где был бы распят Сергей Сергеевич, до сих пор ошалело таращащий освобожденные от пластыря глаза?

— Возвращайся, там теперь без тебя разберутся, — не дождавшись ответа, приказал Серафим Григорьевич.

Возвращаться — так возвращаться. Что самое трудное при этом — необходимость звонить Наде. И оправдываться. До сегодняшнего дня, опаздывая из-за службы на то или иное свидание, Борис даже не дергался: служба есть служба, здесь свято, дорогие женщины, подвиньтесь и станьте вторыми. А кто не хочет, может вообще выйти из шеренги.

Про Надю так думать не хотелось. Может, потому еще, что всех остальных он не боялся потерять, а вот ее — боится. Не хочет. Он еще не знает, как она относится к подобным опозданиям. Вообще-то военная жизнь Черевача должна была приучить к непредвиденным ситуациям. Но то Черевач, с которым она рассталась, а тут он…

Наверное, более всех прав Моржаретов: нужно быстрее в Москву, а там разберемся.

Однако, не доезжая кольцевой дороги, сам попросил водителя остановиться: невдалеке, на пологом склоне, тренировались дельтапланеристы. По тому, как они разбегались и пытались держать на плечах аппарат, понял: новички. Однако ветерок дул достаточно сильный, и дельтаплан сам старался подняться в небо.

Спутники, видевшие такую тренировку впервые, охотно прильнули к стеклу, и Соломатин предложил пойти посмотреть поближе.

Мальчишек обучал парень в камуфляже, и Борису достаточно было услышать несколько реплик, чтобы понять: перед ним профессионал.

— Разбег должен быть не цыплячий, не на цыпочках. Стучите о землю пятками. А ты куда лезешь с босым черепом? — остановил он паренька, пытавшегося стать под аппарат без шлема. — До орлов вам еще, как до Пекина на велосипеде. Следующий.

Среди ребят вышла заминка — передавали друг другу шлем, и тут неожиданно для самого себя отозвался Соломатин:

— Я.

Сердце заколотилось, как перед встречей со старым другом, и, назвав себя, в общем-то, в шутку, Борис тут же и подумал: разрешат — полетит.

Инструктор, склонив голову набок и прищурив глаз, оглядел его. Решил проэкзаменовать:

— Место летучее.

— Могу и с колес, с «лежачки», — тут же парировал Борис. Знал бы этот парень, как он летал и сколько летал. — Вверху свободно, ровно?

— Ветер чуть слева.

Борис загреб горсть песка, просеял его, наблюдая, куда относит пыль. Похоже, это окончательно убедило инструктора, что перед ним не просто любитель, и он протянул Борису свой мотоциклетный шлем.

Подвесная система лежала около чехлов, в которых привезли дельтаплан, и Соломатин сноровисто, стараясь не задерживаться, облачился в нее. Вместо липучек на подколенниках оказались ремни, и на его взгляд инструктор развел руками: от нищеты. Похоже, он теперь даже радовался появлению Бориса, по крайней мере тут же начал объяснять сгрудившимся пацанам момент подготовки к полету:

— Надев всю подвеску, цепляемся за карабин. Теперь провисли — так проверяется, не перекрутились ли ремни. Хоть и похожи в этом случае на хомяка на прищепке, но зато надежно, — с этими словами он вдруг неожиданно резко опустил вниз нос дельтаплана.

Бориса бросило вперед, но привычка сработала быстрее, чем разум: он сгруппировался, втянул голову в плечи. Ударился шлемом о носовой узел, его швырнуло плечами на растяжки. Но тренер похвалил:

— Видите, как человек среагировал на неожиданное падение и удар об землю? Он молодец, и я, ничего не зная о нем и не спрашивая, выпускаю его в полет.

Борис встал, поправил на плечах рулевую трапецию. Она оказалась вся погнутой — результаты неудачных падений, заплатки на парусе свидетельствовали о том же, но ветер шел ровный, хороший, и Борис, сделав пониже угол атаки, начал разбег.

Взлетная скорость пришла быстро — не имея сил удержать в руках аппарат, он перехватил руки вниз и повис на подвесной системе. Земля начала удаляться, взору открывалась все большая площадь, но Борис сейчас не по сторонам смотрел — он дышал. Воздухом полета, свободы, ощущения невесомости. Земля с ее проблемами осталась позади, внизу, на нее не хотелось возвращаться. Эх, полетать бы подольше!

Но даже птицы вынуждены покидать небо…

Без мотора, но все же ухитрился Борис приземлиться почти на то же самое место, откуда начал полет. Инструктор что-то объяснял ребятам про его приземление, но, даже сняв шлем, Борис ничего не слышал. Хмель от радости оказался выше. Этот полет — награда за сегодняшний день переживаний. А вот теперь можно и к Наде. Он ей скажет, что люди должны возвращаться туда, где им хорошо. Они обязаны останавливаться на том месте, где им что-то может напомнить о прекрасном. Не бояться, что тебя могут не понять другие…