"Полночные размышления семейного терапевта" - читать интересную книгу автора (Витакер Карл)

Переезд в Мэдисон: развитие теории семейной терапии

В 1965 году мне представилась возможность переехать в другой университет — сладкая возможность бегства. Это был не только шанс убежать от накопившихся профессиональных проблем; для моей собственной семьи пришло время менять стиль жизни. Пятеро старших детей готовились покинуть гнездо — трое фактически уже это сделали. Возможность побыть вдвоем казалась нам с Мюриэл очень соблазнительной. Так что решение переехать в Мэдисон и работать в Висконсинском университете было принято, скорее, по причинам семейным, чем профессиональным. Конечно, переезд в Мэдисон означал, что я буду работать почти исключительно с семьями, а не индивидуально. Попытка расшатать систему моей жизни и переместиться в другой мир, чтобы не покрыться плесенью, соответствовала стремлению жены оставить в прошлом тот период ее жизни, когда она была большею частью только мамой. Мы могли побыть вместе — как люди, а не родители.

Пока мы не покинули нашу клиническую группу, не могли себе представить, как сильно будем тосковать без тех, кого любили. Лишь год спустя боль вышла наружу, и еще больше времени прошло, прежде чем мы с женой заметили, что сами тоже изолировались, отъединились от людей и устроили себе что-то вроде медового месяца. Ценным оказалось для нас, когда одна из взрослых дочерей вернулась на год пожить с нами, пока ее муж находился во Вьетнаме. Любым родителям полезно научиться быть взрослыми со своим взрослым ребенком, не возвращаясь к старым играм в детей и родителей. Это сначала болезненное, а потом приятное переживание роста. В конце года я спросил у дочери, что для нее было в нашей совместной жизни важнее всего. Она ответила: «То, что никто без стука ни разу не вошел в мою комнату».

Другим важным для душевного здоровья событием было рождение ребенка в нашем уже почтенном возрасте. Первые пятеро рождались, следуя друг за другом примерно через два года, а шестая появилась через восемь, в 1955 году. Как будто мы стали новой семьей и имеем единственную дочку, а над ее головой можем смотреть друг другу в глаза. Живя с предыдущими детьми, мы были больше заняты и собой, и своей ролью родителей, так что динамика и осознание того, что происходит, были довольно-таки фрагментарными. И хотя мы и проводили много времени в борьбе за то, чтобы быть родителями пятерых детей, этот опыт терялся в мути ежедневной жизни. А дитя нашей старости в начале своей жизни имело семерых родителей! Чувство ответственности по сравнению с прошлыми годами было ничтожным, а возможности радоваться себе и ей возросли. Свобода, с которой она находила свое место в нашей жизни, рождала общение, где было меньше боли и озабоченности и больше веселья, чего, к сожалению, не всегда хватает родителям помоложе. Мы меньше мучились сомнениями, меньше требовали чего-то и не только защищали, а даже культивировали ее право быть самой собой. Она была нам примером в наших поисках собственного нового «Я».

Профессиональная психиатрия в Мэдисоне вращалась вокруг доктора Милтона Миллера, главы психиатрического отделения университета. В отделении преобладало психоаналитическое направление, сказывалось сильное влияние клиники Менинджера, откуда вышли многие его сотрудники. Миллер постепенно перемещался от психоаналитической модели к экзистенциальной психотерапии и философии. Он вызвал меня, намереваясь освоить новые области психиатрии. Я сразу же начал демонстрировать ко-терапию и стал приглашать работать с семьями и парами любого желающего из персонала. Но мои попытки пробудить интерес к семейной терапии у психиатров оказались довольно неудачными. Мое собственное образование оставляло желать лучшего, а от жизни в Атланте остался загадочный язык, который нелегко было сделать общепонятным. Снова повторялась история деревенского парня, приехавшего в непонятный город. Клиника в Атланте была нашим частным мирком, а тут, в новом мире, все выглядело сложнее и солиднее. Меня мучили та же неуверенность, то же ощущение неловкости и искушение забиться в свою нору, что и много лет назад.

Для того, чтобы раззадорить молодых врачей, вдохновить их на занятия семейной и супружеской терапией, нужно было развивать теорию. Их бесконечные вопросы, свойственные мне сомнения и длинный поток семей рождали концепции почти без нашего участия. Я сознательно решил использовать учащихся врачей как ко-терапевтов. Я устал от игр и попыток завлечь их в работу с семьями, так что просто приглашал желающих сидеть вместе со мной и семьями и подумать своим умом о том, что происходит. Сложилась довольно простая система: врачи могли участвовать в процессе терапии или просто наблюдать, но почти автоматически они включались, нередко приводя меня в изумление. Один человек просидел, не произнося ни слова, в течение пяти встреч с семьей. Интеллигентная университетская семья пришла в шестой раз, а его не было, так как он дежурил в тот вечер. Мы провели вместе минут пять, а потом кто-то произнес: «Что ж, раз сегодня Билл не придет, мы тоже появимся через неделю». Встали и ушли! Меня это слегка удивило, но Билл, думавший, что его присутствие являлось совершенно неважным, был просто потрясен.

В Мэдисоне я понял всю важность политики в семейной терапии. Первоначальный этап работы с семьей требует «захвата власти», когда терапевт убеждает семью в своей силе и способности контролировать терапевтический процесс, помогая семье рискнуть и изменить стиль своей жизни. Другие концепции, такие как освобождение «козла отпущения» или выявление других «козлов отпущения» в семье, использование парадоксальной интенции для того, чтобы на 180 градусов повернуть ось ответственности и чтобы семья взяла инициативу изменения в свои руки, все это было открыто с помощью тех, кто приходил и сидел в моем кабинете во время терапии. Особенно важен вклад Гуса Напье, творчески мыслящего доктора, заинтересовавшегося семейной терапией. Каждый раз, когда я подкидывал ему какую-нибудь идею, он развивал и преобразовывал ее, так что обратно я получал больше, чем давал.

Во мне росло новое убеждение, которое я сначала хранил при себе: все люди шизофреники. Большинство из нас не осмеливаются стать сумасшедшими, разве что во сне, стараясь забыть об этом перед пробуждением. Войдя в солидный возраст и заняв некое положение, я стал смелее и начал пользоваться этим словом все спокойнее и небрежнее. Первые шесть месяцев это шокировало слух, а потом стало более или менее привычным, по крайней мере, для меня самого.

Я начал яснее понимать, что бывают разные виды сумасшествия. Кого-то сводят с ума, то есть его злокачественное одиночество является следствием того, что его вытолкнули из семьи. Другие сходят с ума, как в случае влюбленности, этих радостных, но и пугающих переживаний; то же самое происходит и в психотерапии. (Иногда такое называют «психозом переноса» по аналогии с «неврозом переноса».) Третьи ведут себя безумно: таковы сумасшедшие действия человека, который когда-то однажды был болен и возвращается к этому состоянию всякий раз при стрессе, хотя в то же время его поведение отнюдь не является неконтролируемым. Он как ребенок, недавно научившийся ходить: тот, когда спешит, встает на четвереньки и ползет, хотя это и медленнее.

Есть и другие виды сумасшествия, например псевдосумасшествие, случающееся в социальных группах или на приеме у психотерапевта, или игра в сумасшествие, в которую иногда играет терапевт с пациентом или пациент с терапевтом. Один из характерных примеров псевдосумасшествия — молитва некоторых сект «на языках».

За всеми этими концепциями стоит мое убеждение, что самая важная задача для терапевта — беречь пространство своей жизни, свою личность, а также отделить свою профессиональную роль от любительского энтузиазма, с которого начиналась его карьера. Он должен работать не из любви к этой роли, а в силу того, что такова его работа.