"Герой Саламина" - читать интересную книгу автора (Воронкова Любовь Федоровна)

СНОВА ДОМА

Скрипят колеса, покачивается повозка. Архиппа покачивается вместе с повозкой, прижимая к себе маленького сына. Взрослые сыновья едут верхом впереди, ей слышен глухой стук копыт по мягкой пыли дороги. Дочери, закутавшись в покрывала, сидят тесно друг к другу за ее спиной. Она чувствует их сонное тепло, они устали, спят.

Архиппа тоже устала. Устала ночевать в чужих домах, устала от тяжелого опасения за жизнь своей семьи, своего мужа… Устала от слез по родному городу, пожарище которого так долго окрашивало тучи в багровый цвет…

Вот бы уже и радоваться: персов прогнали, прогнали проклятого врага, бросившегося на них из-за моря. Прогнали с большим позором! После морской битвы при Саламине была битва сухопутных войск у города Платеи, где эллины снова разбили персов. Была битва и у мыса Микале, где эллины еще раз разбили персов и сожгли их флот… Победа, полная победа!

Но где взять силы, чтобы радоваться освобождению? Сердце устало, нервы устали.

И еще одно тихонько подтачивало душу. Главное командование отдано Павсанию. Афинское войско под Платею повел Аристид. В битве при Микале командовал Левтихид. А Фемистоклу не дали никакой стратегии. Оказывается, Фемистокл, хоть он и архонт афинский, воевать не умеет. Оказывается, не ему обязаны успехом в битве при Саламине и не он заставил афинян построить корабли, которые спасли Афины… Вот так!

А ведь все ясно. Спарта все еще командует Элладой, Спарта влияет на распределение стратегий даже и в Афинах. И Спарта не может простить Фемистоклу обмана, когда вопреки их желанию он все-таки построил афинскую стену. Спартанские цари и эфоры поняли, что Фемистокл не будет плясать под их флейты, потому что он хочет возвысить Афины и освободить их от всякой зависимости, а особенно от спартанской. А вот Аристид будет. Он любит Спарту. И Кимон, которого Аристид теперь всюду продвигает, тоже любит Спарту. Их поддерживают богачи рабовладельцы, поддерживает аристократия, сильная, жадная и жестокая. Что же будет с Фемистокл ом, кто в Афинах поймет его, кто поможет ему защищать их свободу, их афинскую демократию? Что будет с Фемистоклом, если богачи и аристократы захватят власть?

Фемистокл умчался к Афинам на колеснице. Может быть, не все сгорело в городе. Может, на счастье, их дом уцелел и, как прежде, на воротах у них висит замок… Ох, хоть бы крыша была над головой, своя крыша!

Однако когда повозка, следуя за повозками и вьючными животными, идущими впереди, покатилась по афинским улицам, Архиппа поняла, что надежды ее напрасны. Города не было, были обгоревшие, черные обломки стен, разрушенные очаги, обуглившиеся стволы деревьев, не так давно осенявших прохладой и тенью жаркие улицы… Копыта лошадей мягко ступали по серому пеплу пожарища. И над черными развалинами города такое же черное, разрушенное, разоренное святилище – Акрополь…

Афиняне разъезжались и расходились по своим улицам, по своим домам, которые перестали быть домами. С печальным сердцем подъехала Архиппа и к тем развалинам, которые так недавно были ее домом. Черепичная крыша провалилась внутрь здания, стояла только одна задымленная стена. Двери лежали на земле, но на них по-прежнему висел замок. Это развеселило Архиппу.

– Дети, смотрите, наш дом стоит на запоре!

Мальчик прыгал по лежащим дверям и звонко смеялся. Но старшие дети, дочери и сыновья, молча смотрели на свой разрушенный дом.

– Мама, где же мы будем жить?

Снова тот же вопрос: где жить?

Фемистокл вместе с Сикинном и слугами расчищали пожарище. Увидев, в каком смущении стоят его дети, он засмеялся:

– Вот как! Вернулись домой, в свой родной город, и горюют! Беритесь-ка за работу. Как это – нет у нас дома? Видите, одна стена стоит. Пристроим еще три, вот и будет у нас дом. А пока поживем в палатках. Как на войне.

И сразу все ожили. Фемистокл был так счастлив, семья его не погибла, и город его не погиб, и снова они на родной земле, что его настроение передалось всем. Сыновья тотчас бросились помогать ему, Архиппа принялась налаживать очаг, на котором можно сварить обед, дочери стали развязывать узлы, встряхивать и проветривать одеяла, покрывала, плащи…

Архиппа, велев служанке смотреть за очагом, вышла оглядеться. Отсюда, с их гористой улицы района Мелиты, ей было далеко видно. Афины снова шумели, народ копошился на своих участках. Среди пожарищ и развалин домов снова повсюду слышались голоса – где-то пели, где-то смеялись или громко переговаривались. А кто-то плакал в голос и упрекал богов: война не проходит без горя и без тяжелых утрат…

– О Афина! – вздохнула Архиппа. – Защити нас, защити наших детей!.. И не покидай больше своего города!

Архиппа была убеждена, что богиня вернулась в афинский Акрополь, ведь и она на чужбине не имеет ни силы, ни власти, чтобы помочь своему народу.

Город восставал из пепла. С каждым днем все приходило в порядок, поднимались дома, расчищались улицы, начинали журчать и плескаться фонтаны на площади и во дворах. Вскоре в Керамике задымились печи горшечников, там и сям вставали расписные портики. И мало-помалу устраивались храмы Акрополя. Но это было труднее – у афинян еще не было ни денег, ни сил.

Фемистокл был в плену государственных забот и планов. Восстановить стену вокруг Афин. Оградить стеной Пирей и перевести сюда из Фалер стоянку флота – здесь, в Пирее, три удобные гавани…

За Пирей ему много пришлось бороться. Он убеждал афинян, убеждал архонтов, как Афинам нужен и выгоден Пирей. И главным его противником, как всегда, был Аристид. Это была борьба двух партий – демократии, к которой принадлежал Фемистокл, и аристократии, к которой принадлежал Аристид. Землевладельцы во главе с Аристидом по-прежнему стояли на том, что не годится уводить афинян к морю.

– Фемистокл хочет, чтобы наш город был приспособлен к морю, – говорили сторонники аристократии, – но это неправильно. Вспомните спор нашей богини Афины с Посейдоном. Афина принесла народу оливу – и победила. Она хотела, чтобы афиняне занимались земледелием. Зачем же отрывать нас от земли и бросать на море вопреки ее воле?

– Не так толкуете этот спор, – возражали сторонники демократии и Фемистокла. – Посейдон – конник, покровитель коневодства, а значит – аристократии. А богиня Афина – богиня крестьян и ремесленников, она встала на сторону простого народа. Так и власть в Афинах должна принадлежать простому народу, демосу. И не только крестьянам и ремесленникам, но и матросам, келевстам – начальникам гребцов, рулевым. И как победила Афина Посейдона, так победит теперь аристократию демос!

Фемистокл добился-таки, чтобы стена у Пирея была построена. Руководить постройкой стены поручили ему и Аристиду. И, как всегда, бранясь и ни в чем не соглашаясь между собой, они вместе строили стену.

– Все-таки ты делаешь, Аристид, то, что задумал я, – говорил Фемистокл. – Я решаю, а ты выполняешь.

– Я выполняю то, что мне поручено, – сдержанно отвечал Аристид, – хотя вовсе не согласен с этим делом. Ты нарушаешь старые обычаи, заветы наших древних царей. Они приучали афинян жить земледелием, а ты толкаешь их к морю. Ты поплатишься за это, боги не прощают тех, кто нарушает течение дел, положенных исстари.

– Ну что ж! – Фемистокл смеялся. – Я поплачусь. Но народ наш станет самой сильной морской державой. Этого-то и боится Спарта, которой ты так привержен.

– Да, я дорожу этой дружбой. Смотри, Фемистокл, не пожалеть бы тебе, что ты эту дружбу потерял!

– Да. Дружбу Спарты я потерял. Но потерял ее не ради своей личной выгоды, а ради славы и силы Афин.

– Ты отнял у Афин сильного союзника, какой была Спарта.

– Союзник ли это, если он стремится диктовать свою волю нашему государству? Вряд ли! Подумай об этом. И если ты Справедливый, так будь справедлив.

Аристид умолкая первым. Пожав плечами, он с кротким видом отходил прочь. Однако Фемистокла этот кроткий вид не мог обмануть. За этой благородной внешностью, тихим голосом и кажущейся уступчивостью таилась железная воля.

Но друзья не оставляли Фемистокла.

– Эй, Фемистокл, когда построишь эту стену, что придумаешь еще?

– Буду строить вторую стену, Эпикрат! Пусть тогда кто-нибудь попробует осадить Афины. У нас будет безопасный путь прямо к морю!

Эпикрат подошел и сел на большой камень, лежавший у дороги. За время войны он несколько постарел, но щеголеватый афинянин снова завивал кудри и носил яркие плащи.

– Фемистокл, когда же ты подумаешь о подпорке?

– О подпорке? А разве я так обветшал, что мне нужна подпорка? О чем ты говоришь, Эпикрат?

– Аристид тоже еще не обветшал, но он о своей подпорке позаботился.

Фемистокл на секунду задумался. И вдруг понял.

– Ты говоришь о молодом Кимоне?

– Да, Фемистокл. Как я погляжу, Аристид уступать тебе не собирается. А наоборот, подбирает себе союзников. Кимон, сын Мильтиада, героя Марафона. Благородный юноша. Приветливый. Щедрый. Наш народ любит таких правителей…

– Правителей?

– А разве не видишь ты, Фемистокл, что Аристид всюду его выдвигает? Как только есть возможность возвысить Кимона, он тотчас предлагает его! А Кимон, сам знаешь, влюблен в Спарту, и Спарта любит его.

Фемистокл задумался. Да, это так. Он уже давно замечает эту дружбу. Впрочем, Эпикрат прав: это не дружба, это политический союз. Аристид рассчитал правильно: Кимон – та самая счастливая кость, которая может выиграть игру. Кимон будет ему сильной поддержкой против Фемистокла, против демократии… Афиняне и сами не заметят, как Спарта снова наложит на них свою тяжелую руку и снова начнет диктовать им свои желания. Если бы афиняне понимали, как он, Фемистокл, боится этого и как он борется за независимость Афин, они бы снова изгнали Аристида! Но Аристид – благородный, Аристид – справедливый, Аристид – бескорыстный. Когда Аристида подвергли суду остракизма, один неграмотный поселянин, не зная его в лицо, попросил: «Напиши на черепке имя Аристида, я за то, чтобы его изгнать», – Аристид поставил на черепке свое имя. И вот уже который год вспоминают об этом: «Вот какой он честный!» И не видят за всеми этими прекрасными словами, что Аристид предает их свободу!

– Ничего, Эпикрат! Я еще живой, я еще могу действовать. Но не так-то просто сейчас свалить меня – все-таки я спас Афины при Саламине, народ еще не забыл этого.

– Еще не забыл. Однако я уже не раз говорил тебе, Фемистокл, никто не любит, чтобы напоминали о сделанных им благодеяниях. Сделал кому-то что-либо хорошее – и забудь об этом. Забудь. А ты, как я слышал, опять напомнил об этом на Пниксе. В крупных делах у тебя, Фемистокл, находится множество хитростей, а вот чтобы защитить себя, у тебя нет даже самой маленькой хитрости в запасе. Не кричи повсюду: «Граждане афинские, не забывайте, что это я спас Афины!» А наоборот. Тебе скажут: «Фемистокл, ведь это ты спас Афины!» А ты сделай удивленные глаза и скажи: «Вот как? Когда же это было? Не помню, чтобы я так уж отличился!»

Фемистокл засмеялся.

– Эх, Эпикрат, легче советовать, чем выполнять советы!

– Я знаю, – вздохнул Эпикрат, – но чем же, кроме советов, я еще могу помочь тебе?

– Ничего, ничего! – стараясь ободрить и себя и друга, сказал Фемистокл. – Работать надо, работать. Вот укрепим Пирей, привяжем его к городу…

– А говорят, что ты город привязал к Пирею!

– Тем лучше. Я бы переселил город к Пирею, будь моя воля. Портовый город Афины! Морская торговля! Богато жили бы афиняне.

Но тут Эпикрат поднял руку, прося замолчать.

– Нет уж, Фемистокл. А как же мы будем жить без нашего Акрополя, без Пникса? Без агоры? Нет, нет, не трогай Афины.

Вечерняя тьма остановила работы. Фемистокл довез в своей колеснице Эпикрата до его дома и сам отправился в Мелиту. Оставив возницу пробираться по гористым улицам, он поднялся к дому крутой узкой тропинкой; Архиппа, как в прежние времена, ждала его на пороге.

– Архиппа…

– Да, да, Фемистокл. Жду, конечно.

– Но стоит ли? Ведь я теперь не с пирушки иду домой…

– Неужели ты Фемистокл, хочешь лишить меня этой радости? Выйти, постоять, прислушаться… А потом вдруг услышать твои шаги… Неужели ты не понимаешь? Сколько сейчас женщин в Афинах, которые вот так же хотели бы выйти на порог и прислушаться и услышать шаги своего мужа! Но они их никогда не услышат…

– Понимаю, Архиппа, понимаю!

В новом доме еще было много чуждых запахов – запах глины, извести, кирпича… И приятный запах свежего дерева – Фемистокл мог позволить себе такую роскошь: сделать деревянные двери! Но дымок очага уже тронул беленые стены, и теплое дыхание его обживало дом. Стол, как и прежде, в спокойные, мирные времена, стоял накрытый к ужину. И Фемистокл, огрубевший на войне, загоревший на работах, смирившийся с лагерной жизнью в палатках, почувствовал, что может сейчас заплакать от счастья. У него снова есть теплое гнездо, полное детей. И с ним Архиппа, охраняющая его очаг.

– А здесь был Тимокреонт, – сказала Архиппа за ужином, – хотел говорить с тобой.

– Опять!

– Да. И придет завтра.

– Получит тот же ответ.

– Это опасный человек, Фемистокл. Он ведь писатель, поэт. Только боги знают, что он может сочинить про тебя!

– И все-таки, клянусь Зевсом, он получит тот же ответ, что бы он там ни сочинил. И больше не говори мне об этом человеке, Архиппа, я хочу быть сегодня только с тобой. Как вы тут жили без меня? Как дети?

Как дети! Это тот самый вопрос, отвечая на который Архиппа может говорить и рассказывать хоть до утра…

А утром к Фемистоклу явился Тимокреонт, поэт с острова Родоса, аристократ. Уже с первого его взгляда Фемистокл понял, что предстоит неприятный разговор.

Тимокреонт вежливо приветствовал Фемистокла, но под этой вежливостью явно сквозила ирония.

– Пусть будет взыскан богами твой дом, мой проксен.[29] Давно хочу поговорить с тобой, но ты без конца строишь стены. От кого ты отгораживаешь Афины? Ведь перс уже далеко и возвращаться не собирается!

Фемистокл велел подать вина. Слуга поставил на стол кувшин с вином и кувшин с водой, принес блюдо винограда; крупные влажные виноградины светились насквозь, будто налитые желтым медом.

– Так я все о том же, Фемистокл, – начал Тимокреонт и, сморщась, пригубил чашу, словно не вино ему подали, а уксус. – Почему ты все-таки так бесчестно поступил со мной?

– Бесчестно?

– А как же? Ты был моим проксеном. Не обязан ли ты заботиться о моем благополучии?

– Как видишь, я забочусь. Вот мой дом, вот мой стол. Живи как дома.

– Я хочу жить дома, а не как дома. Я уже в свое время приходил к тебе и просил. Ты отверг мою просьбу. Как ты мог это сделать, Фемистокл?

– Ты просил! Но как же ты не понял, Тимокреонт, что я не мог выполнить твою просьбу! Ты просил сразу после Саламина, когда я… Ну, в общем, после нашей победы ты просил повернуть корабли на Родос…

– Да. Повернуть корабли на Родос, завоевать Родос, прогнать демократов и вернуть меня на родину, откуда демократы меня изгнали. Да. И теперь я эту просьбу повторяю.

– И теперь, Тимокреонт, я повторю то, что ответил тебе тогда: я демократ и демократию свергать не стану ради того, чтобы вернуть на родину аристократа.

– Но ты мой личный гостеприимец, Фемистокл. Ты обязан был восстановить ради меня аристократию на Родосе!

– Для меня интересы демократии выше личных отношений. А завоевывать Родос… Зачем? Да и война тогда была направлена в другую сторону, я не имел права нарушать план стратегов. Но об этом – все!..

– Все!

– Да. Все.

– Сколько же тебе заплатили те, кого ты все-таки вернул на родину? Я заплачу столько же.

– Я ни с кого не брал денег, Тимокреонт. Не повторяй клевету, возводимую на меня людьми, которым не нравятся мои дела в государстве.

– Не нравятся?.. – Тимокреонт ядовито усмехнулся. – Да, пожалуй, ты прав: не нравятся. Никому не нравится, что ты подтаскиваешь Афины к Пирею и что простолюдины, становясь моряками, начинают мнить себя очень влиятельными людьми.

– Не только мнить. Они действительно становятся влиятельными людьми. И им это нравится.

– Никому не нравится, – продолжал Тимокреонт, не слушая возражений, что ты собираешь деньги с островов и кладешь их в свой карман.

Фемистокл вскочил, он больше не мог владеть собой.

– Я кладу их в свой карман? Пусть тот, кто сказал это, проглотит собственный язык!

Тимокреонт, увидев, что рука Фемистокла хватается за меч, поспешил поправиться:

– Но разве ты не собираешь деньги с островов?

– Да, собираю, – стараясь подавить бешеное раздражение, ответил Фемистокл, – но я собираю дань. Понимаешь ты это? Собираю ту дань, которую они платили персам, изменив нам. И не в свой карман – я их кладу в общую казну наших союзников. И это наше право, право афинян, брать дань с тех, кто изменил своей метрополии и воевал вместе с персами против нас!

Тимокреонт замолчал, отодвинув почти полную чашу. Фемистокл тоже не начинал разговора, лицо его полыхало, глаза сверкали негодованием, ему нечем было дышать. Столько клеветы! И какое опасное оружие – клевета! Не от этого ли оружия придется ему погибнуть?

– Так, значит, с этим вопросом все? – зловеще спросил Тимокреонт.

– Да, все, – жестко, не глядя, на него, ответил Фемистокл.

Тимокреонт встал.

– Ну что ж, пойду. Но ты еще услышишь обо мне.

Он вышел с недоброй усмешкой. Фемистокл не поднялся, чтобы проводить гостя. Он угрюмо сидел, подпершись рукой и глядя куда-то вниз, в мощенный белой галькой пол. Архиппа тихо подошла к нему:

– Прости, Фемистокл, но я все слышала. Не огорчайся. Клевета живет недолго, ее разносит ветром, как собачий лай.

Ни Архиппа, ни Фемистокл не знали тогда, что эта клевета, повторенная историками, на все века очернит его доброе имя.