"Герой Саламина" - читать интересную книгу автора (Воронкова Любовь Федоровна)ЗВЕЗДА ФЕМИСТОКЛА ПОМЕРКЛАКогда человек спускается с цветущей горы своих зрелых лет и в одиночестве идет под уклон жизни, его преследуют воспоминания. Есть счастливые люди, которые помнят только радостное, только светлое, что было в молодости, – удачи, успех, веселье дружеских пиров, славу побед на Пниксе, славу побед на поле битвы… Такие воспоминания, украшенные воображением, греют пустые, однообразные дни преклонных лет. Фемистоклу тоже было о чем вспомнить, и побед, и успехов, и веселых дней немало выпало на его долю. Но в памяти всплывало почему-то лишь все самое обидное, самое оскорбительное, самое больное. Не сожаления об ушедшей молодости и шумных днях его деятельной жизни, днях власти и славы мучили Фемистокла. Его мучила горечь обиды на афинян, для которых он сделал столько добра, его мучила неблагодарность родного города, который он сумел защитить в часы величайшей опасности. Это терзало сердце, не давало отдыха. Что получил он за свои заслуги? Остракизм. Девять лет прошло после войны. Девять лет непрерывной борьбы с Аристидом, за которого крепкой стеной стоят богатые, знатные афиняне, люди, уже державшие власть в своих руках еще до того, как Фемистокл впервые поднялся на Пникс. И еще более крепко поддерживает его аристократическая Спарта. Остракизм – не осуждение и не лишение чести. В Афинах нередко прибегают к суду остракизма, здесь не любят людей, слишком высоко поднимающихся над толпой. Если ты сверх меры любим народом – остракизм. Если ты превосходишь всех своим красноречием – остракизм. Если ты обладаешь выдающимся умом – остракизм. Так страшна афинянам угроза диктаторства и тирании. Видно, и Фемистокл утомил всех своим даром предвидеть события и своим умением эти события предвосхищать. Он мог бы вести за собой афинян к высокому могуществу их государства… Но Аристид и Кимон оказались сильнее его. Борьба двух партий раскалывала афинское государство. Правители припомнили слова Аристида: «Афиняне не будут знать покоя, пока не сбросит в пропасть Фемистокла или меня самого!» Тогда сбросили Аристида, он ушел в Эгину, где правили аристократы, и эгинские правители приняли его, как своего человека. Нынче сбросили Фемистокла… А ему-то казалось, что афинянам без его направляющей руки не прожить и дня! Горная тропа вела Фемистокла по крутому отрогу Парнона. Остро пахло чабрецом и полынью, разогретой солнцем. На каменистых склонах стояли искривленные ветром и бурями сосны, судорожно вцепившись корнями в сухую желтую почву. Далеко внизу светилась вода залива. И дальше на берегу – город, чужой город Аргос… Он принят в Аргосе как лучший друг. А Фемистокл и есть их друг. Друг, потому что враг Спарты, которая притесняет аргосцев. Друг, потому что он не позволил аргосцев исключить из Союза амфиктионов. Ему здесь предоставлено лучшее жилище, содержание, слуги. У него в доме часто бывают гости… Но чаще всех гостей его дом посещает тоска. И тогда ему приходится куда-нибудь бежать. Аргос окружают горы, и Фемистокл бродил до усталости по горным тропам. Красота и спокойствие горных вершин, чистый свет теплого неба, тишина ущелий, поросших колючим боярышником и красными кустиками матрача, – все это усмиряет ярость обиды, оставляя тихую грусть. Утомившись, Фемистокл спустился вниз по крутой горной тропе. В город он вернулся, когда в узких улицах начинали бродить сумеречные тени. Пахло дымом очагов. Привычный шум реки, бегущей с гор, убаюкивал город. Слышались голоса женщин, зовущих детей домой. Где-то в горах блуждало тонкое пение свирели. Может быть, пастухи собирают свое стадо, а может, это синеглазый, козлоногий Пан бродит по горным ущельям? Говорят, аргосцам не раз приходилось встречаться с ним на глухих тропинках… – У тебя гость, господин, – сказал Сикинн, преданный раб и слуга Фемистокла, ушедший вместе с ним из Афин, – он тебя ждет. Сердце дрогнуло. – Из Афин? – Нет, господин. Не то из Византия, не то из Троады. Я не понял. Фемистокл резким шагом вошел в дом. Ему навстречу с ложа поднялся незнакомый человек. Впрочем, Фемистокл его где-то видел, может быть, на войне… – Я Еврианакт, сын Дориея, – сказал гость, – я пришел к тебе как друг и посланец Павсания, сына Клеомброта, победителя при Платеях… – Посланец Павсания? – Фемистокл, неприятно удивленный, сразу нахмурился. – Зачем ты здесь, Еврианакт? – Узнаешь, когда выслушаешь, – ответил Еврианакт, – я пришел как друг. Фемистокл жестом пригласил гостя к столу, накрытому для ужина. – Ты из Византия? Или из Спарты? Еврианакт махнул рукой. – Что такое Спарта, я увидел еще в то время, как вместе с Павсанием пришел в Аттику воевать с персом. Бездарные цари. Тупая, близорукая политика тупых старых эфоров, не чувствующих времени. Вот уже и добились – потеряли свою гегемонию на море, афиняне отказались подчиняться им. И добьются еще большего – илоты поднимутся всей массой и поработят их самих! – Но ведь вы, спартанцы, всегда считали своим правом быть первыми, быть главными в Элладе! – Я вижу, что ты смеешься, Фемистокл. Ты, хитроумный, не раз обманывал наших стариков. И в то время, как строил афинские стены, уверяя спартанцев, что никакие стены в Афинах не строятся, – ты смеялся над нами. И в то время, как Афины обратились к нам за дружбой, чтобы вместе воевать с персами – ты смеялся: пускай спартанцы думают, что мы считаем их непобедимыми! И в то время, как по требованию Спарты вы предоставили нам верховное командование и ты сам настаивал на этом, – ты, Фемистокл, опять тихонько смеялся. Ты уговорил афинян уступить нам первое место, но сам-то ты не считал нас первыми. Не так ли? – Именно так. Еврианакт. Приятно потрескивали сухие сучья в очаге. Вечер был тихий, и дым прямо устремлялся в верхнее отверстие. Еврианакт, следя за пепельно-лиловыми волокнами дыма, как бы между прочим спросил: – Ну, а каково живется герою Саламина на чужбине? А? Ты ведь, кажется, не из любви к Аргосу живешь здесь, Фемистокл? А? У Фемистокла дрогнуло лицо. Он медленно обратил на Еврианакта свой тяжелый, мрачный взгляд. – По-моему, и ты и Павсаний знаете не хуже меня, как живется человеку на чужбине. – Но нас никто не изгонял из нашей страны. Павсания далее зовут обратно в Спарту. – Да. Чтобы судить. – Конечно, они будут судить его. Но что из этого? Уже судили однажды, но осудить не смогли. Пусть попробуют еще раз. Героя Платеи не так-то просто заковать в цепи. Нужны доказательства вины, а их нет. И не будет. Однако в Спарту снова явиться ему все-таки придется. – Так что ж? Явится, раз они не могут оставить его в покое. Только ничего они с ним не сделают, клянусь богами. Павсаний умен и осторожен. Лишь в полночь, когда улеглись слуги и дом затих, Еврианакт открыл Фемистоклу, ради чего он приехал. – Ты ведь понимаешь, Фемистокл, что я здесь не затем, чтобы поужинать у тебя и насладиться беседой… – В моей беседе мало сладости, – буркнул Фемистокл. – Тем более. Только ради этого пробираться во враждебный Аргос, где каждый аргосец рад сунуть кинжал в живот спартанцу, сам понимаешь, не стоило бы. Но у меня очень серьезное поручение к тебе. И прошу, выслушай спокойно. – Я слушаю. – Скажи, ты смирился со своей судьбой? Ты так и останешься здесь доживать жизнь – десять лет это немалый срок! – в безвестности, в бездеятельности… И еще вдобавок в бедности? Это ты, саламинский лев, который победил самого Ксеркса, так и смиришься с тем, что твоей родиной правят другие, что твоей славой славятся другие и пожинают плоды твоих трудов? Фемистокл молчал. – Ты ждешь, что афиняне позовут тебя? Ты допускаешь, что враждебный тебе Аристид или тщеславный демагог Кимон позволят тебе снова войти в Афины, отнять у них власть и первенство в стране? Фемистокл молчал. – Так вот, если ты так думаешь и веришь в это, то скажу тебе, что ты очень глубоко и горько ошибаешься. Ты ведь не будешь, как лисица, вертеть хвостом и кланяться во все стороны – «Граждане афинские! Граждане афинские!» – и делать вид, что мнение Народного собрания для тебя закон. А Кимон будет. И знай: клевета уже работает над твоим именем. Тимокреонт пишет пасквильные стихи о твоем мздоимстве, о том, что ты нечист на руку, что ты утаивал государственные деньги, и мало ли чего еще. И граждане афинские верят! Фемистокл молчал. – А теперь они строят длинные стены к Пирею. Удивляюсь твоему терпению, Фемистокл, ты поистине великий человек, клянусь Зевсом! Разве не ты настоял, чтобы эти стены были построены? Разве не тебе обязаны они тем, что Афины стали морской державой и длинные стены Пирея сделают их страну непобедимой? Тебе. Фемистоклу. А где ты, Фемистокл? Удален из страны! – Ты приехал, чтобы напомнить мне об этом? – спросил Фемистокл. – Нет. Я приехал не за этим, – сказал Еврианакт, понизив голос, – мне поручено кое-что предложить тебе. Только, пожалуйста, Фемистокл, выслушай спокойно и не хватайся за свой персидский акинак. Фемистокл отстегнул драгоценный акинак, добытый в бою, и отложил в сторону. Еврианакт одобрительно кивнул. – Так вот, Фемистокл. Павсаний в Спарту не вернется. Он живет в Троаде, у него богатый дом, ни от каких радостей жизни он не отказывается. – Но его заставят вернуться в Спарту. – Да, если он останется без защиты. – А кто же может защитить его? – Ксеркс. Павсаний уже ведет с ним переговоры. Персидские цари любят, когда выдающиеся люди Эллады переходят к ним. Царь обещал ему помощь, а с такой помощью Павсаний завоюет не только Спарту. Вся Эллада станет его сатрапией. – Уж не предлагает ли Павсаний и мне перейти к персам? – Да, именно… Фемистокл ринулся было за акинаком, но Еврианакт остановил его: – Ты обещал выслушать! – А ты помнишь, как поступили с тем афинянином на Саламине, который предложил сдаться персам, потому что не верил в победу и хотел только одного – чтобы наш город не был разрушен? Еврианакт пожал плечами: – Не помню. – Его убили на месте. Его жену и детей растерзали наши женщины. А ведь он не предлагал измены. – Что же мне передать Павсанию, Фемистокл? – Передай, чтобы с такими предложениями он больше никого не присылал ко мне. Ни тебя и никого другого. Еврианакт встал, накинул на плечи свой темный шерстяной плащ. – Прости Фемистокл. Уже за полночь. Мне пора. У порога он остановился, поглядел на бывшего архонта и стратега, который сидел понуро, склонив на руку кудрявую, тронутую сединой голову. – А все-таки подумай! Не получив ответа, Еврианакт вышел из мегарона. Топот коней быстро заглох в глубокой тишине гор. Сикинн неслышно убрал со стола. Снял нагар со светилен. Добавил в амфору вина. Как случилось, как это случилось, что ему, Фемистоклу, афинскому гражданину, предлагают перейти на сторону врага? Ему предлагают стать изменником! Как же все это случилось? Фемистокл снова, как уже не раз это делал после своего крушения, перебирал в памяти события последних лет, припоминал свои поступки, свои речи перед народом… Народ его любил, но Аристид и особенно Кимон со своими угощениями и блестящими праздниками сумели оттеснить его. Как охотно и находчиво прибегал он к разным хитростям в войне с персами, а защитить себя перед своим народом у него не хватило ни хитрости, ни ума. «Может, я напрасно построил это святилище возле своего дома?.. – думал Фемистокл. – Да, меня многие упрекали за это. Святилище Артемиды Аристобулы, подающей советы. Народ принял это как знак того, что наилучшие советы, давал городу именно я. Но что ж такое? Это же действительно было так, клянусь Зевсом, я ведь не присваивал себе чужого! Но как они все возмутились из-за этого храма!..» Вспомнилось, что и Архиппа была недовольна этим его поступком. Архиппа во многом была права, может быть, все было бы иначе, если бы он внимательнее выслушивал ее. Архиппа. Дети. Его дом, его гнездо!.. Боги не сжалились над его домом. С каким горем расставался он со своей семьей!.. Опершись локтем о стол и склонив на руку голову, Фемистокл сейчас снова слышал вопли и плач дочерей, которые бросались ему на шею, гнев сыновей, проклинавших неблагодарных афинских граждан, бессильные слезы Архиппы… Измучившись, Фемистокл поднялся, чтобы идти в спальный покой, потому что в городе уже пели петухи. Но вдруг вздрогнул и остановился. «Что же это я? Надо послать гонца в Спарту, надо предупредить, что Павсаний изменник, что он хочет уйти к персам!» И тут же устало махнул рукой: «Кто поверит мне? Скажут, что я клевещу, что афинянин Фемистокл выдумал это, лишь бы очернить спартанца. Нет, пусть боги решают сами, как поступить с изменником». |
||
|