Многое было сказано о Роберте Дугласе, человеке, вокруг которого сосредоточена история его времени: о его характере, чувстве чести, тайных силах, которые иногда направляли его поступки. Много существует рассказов о его героических деяниях, его силе и решимости спасти свой народ от тирании.

Но Роберт Дуглас был человеком, а потому и большим, и меньшим, чем та фигура, которую рисуют легенды. Народ видел в нем героя, в котором отчаянно нуждался; близкие могли разглядеть в нем страдающую душу, с мальчишеских лет отягченную пророчеством — пророчеством, определившим не только его собственную жизнь, но и судьбу его любимой родины.

Вернувшись из добровольного изгнания, Роберт Дуглас нашел Люсару стонущей под безжалостной властью завоевателя Селара, с церковью, раздираемой борьбой за власть, и могущественной Гильдией, день ото дня набирающей все большую силу под управлением проктора Вогна. Если Селар когда-то был Роберту другом, то Вогн давно стал его смертельным врагом: проктор узнал о том, что Роберт Дуглас, граф Данлорн, — колдун, и поклялся уничтожить его.

Анклав, тайное объединение колдунов, нашел убежище высоко в. горах Голета; колдуны не смели жить среди своих соплеменников: их жизням угрожали и гильдийцы, и колдуны-соперники — малахи. Горное убежище охранял могущественный талисман, Ключ, от которого распоряжения и информацию получал джабир — предводитель колдунов Анклава. Именно Ключ сообщил Роберту об ужасном пророчестве.

Народ Люсары мечтал об избавлении от тирании, жители Анклава — салти пазар — молили Роберта о помощи. Однако граф Данлорн был человеком чести: он не мог нарушить присягу, данную Селару, тем более что пророчество сулило ему ужасную судьбу — пытаясь спасти, уничтожить то, что он больше всего любит. Противоречивые чувства раздирали Роберта, и это-то противоречие и сформировало его характер и легло в основу многих его решений. Более тридцати лет росла темная сила в душе Роберта, ненавистная и пугающая, сила, которой он не мог управлять и которую не мог уничтожить. Про себя Роберт стал называть ее демоном.

Однако существовал один человек, способный понять и Роберта, и его демона. Дженнифер Росс в младенчестве была похищена Нэшем, который поселил ее в глуши леса Шан Мосс. Четырнадцатью годами позже Роберт Дуглас спас Дженнифер от преследователей, обнаружив при этом не только колдовскую силу девушки, совершенно отличную от его собственной, но и то, что она — дочь графа Элайты. Роберт вернул Дженн в лоно семьи. Чувства его к ней становились все более нежными, но тут он узнал, что пророчество говорит о ней как о Союзнице — и что если он позволит совершиться предсказанному, именно она будет им уничтожена.

У короля Селара появился новый друг, Сэмдон Нэш. Это был могущественный злой колдун; своим собратьям, малахи, он был известен под именем Карлана. Нэш не собирался останавливаться ни перед чем, чтобы завладеть Ключом и Союзницей — Дженн.

Потом с Робертом и его братом Финлеем случилась беда, и тайна перестала быть тайной: существование колдунов стало всем известным. Вся страна всколыхнулась от этой новости.

Укрепив свое положение при дворе, Нэш прибег к чудовищному извращению древнего обряда Наложения Уз, и лишившийся собственной воли Селар стал его послушной марионеткой. Роберт помог королеве вместе с двумя детьми бежать, но тут узнал о предстоящем бракосочетании Дженн... Известие сломило его: несмотря на все данные себе обещания, он провел с ней ночь и оказался, как и было предречено пророчеством, связан с ней Узами. В отчаянии он снова обрек себя на добровольное изгнание, на сей раз твердо решив не возвращаться, чтобы не причинить еще более страшного вреда.

Убитая горем Дженн была вынуждена вступить в брак с герцогом Тьежем Ичерном, жестоким кузеном Селара. Дженн удалось скрыть, что ребенок, которого она носит под сердцем, — ребенок Роберта, позволив супругу считать его своим.

На этот раз Роберт нашел приют в глухом монастыре; даже от монахов он скрыл свое истинное имя. Там он повстречал епископа Эйдена Маккоули, которого Селар заточил в темницу, но которому удалось бежать и скрыться. Между Робертом и Эйденом зародилась крепкая дружба. Вскоре обоим пришлось покинуть безопасность монастыря: возникла угроза жизни брата Роберта, Финлея, и Дженн, находившихся в Элайте.

После скачки через всю страну Роберт со своим спутником прибыли в замок и обнаружили, что его осадили притворяющиеся гильдийцами малахи под командованием третьей зловещей фигуры, названной пророчеством, — Ангела Тьмы. Враги были сильнее защитников замка, отец Дженн погиб в бою как раз в тот момент, когда на свет появился ее сын. Истощив все способы отстоять Элайту, Роберт оказался вынужден дать волю ярости гнездящегося в нем демона. С самой высокой башни он произнес ужасное Слово Уничтожения, разметав силы малахи и тяжело ранив Ангела Тьмы.

Прошло еще пять лет, проведенных Робертом в попытках раскрыть точный смысл пророчества, однако потом ему пришлось посвятить себя более неотложным делам. Селар вознамерился захватить Майенну — соседнее государство, на троне которого сидел его брат. Роберт знал, что для такой войны у Люсары недостаточно сил, так что результатом авантюры Селара станет полный разгром и завоевание страны новым тираном. Роберт призвал верных своей родине военачальников собрать войска у замка Бликстон во владениях его друга, повелителя Фланхара.

После смерти мужа Дженн оставила сына на попечение сестры, а сама присоединилась к восставшим и предложила свою помощь в выяснении связанных с пророчеством обстоятельств, для чего нужно было отправиться в Бу на южном континенте. Роберт ужаснулся возможности того, что она отправится в опасное путешествие в одиночку, и решил поехать с ней. Хотя им не удалось узнать о пророчестве ничего, что могло бы принести пользу, совместная поездка помогла Роберту и Дженн преодолеть отчуждение, и Роберт поклялся жениться на Дженн, что бы ни сулило им предсказание; он вынужден был примириться с мыслью о том, что ему не суждено найти способ избежать того, чтобы пророчество сбылось.

Когда Роберт и Дженн вернулись в Бликстон, собравшиеся там предводители отрядов потребовали, чтобы Роберт женился на дочери Селара, Галиене, а после победы над королем сам взошел на трон. Роберт в отчаянии обратился к Дженн, но та тоже стала настаивать на династическом браке: счастье родины важнее их любви. После венчания Роберта и Галиены стало известно, что войско Селара движется к границе. Силы повстанцев были приведены в боевую готовность.

Дженн, посетившая Анклав, была избрана Ключом на место умершего джабира. Роберт попытался помешать этому, но прибыл в Анклав слишком поздно; оба они с Дженн оказались во власти Ключа, который изменил их тела: теперь они не состарились бы до тех пор, пока продолжается битва со злом. Дженн навсегда стала связана с Ключом, и Роберт, который больше не мог ей доверять, вернулся к своему войску.

Сопровождая Селара в походе, Нэш привлек на свою сторону принца Кенрика. Дженн, покинув на время Анклав, присоединилась к повстанческой армии. Однажды ночью, во время вылазки малахи, воинами Роберта была взята в плен молодая женщина. Она отказалась отвечать на вопросы, и Роберт так и не узнал, что это Сайред, возлюбленная Мики, его самого верного друга. Мика, сопровождавший Роберта на поле битвы, тоже ничего ему не открыл.

Кенрику удалось проникнуть в лагерь бунтовщиков и отравить свою сестру Галиену, юную супругу Роберта. В отчаянии от этой потери, Роберт на следующее утро двинул свое войско на Селара, хорошо зная, чья рука нанесла удар.

Сражение началось на рассвете. Роберт искал Селара и нашел его; поединок кончился его победой. Сгустились сумерки, но ни одна из сторон битвы так и не выиграла.

Ночью, пока Роберт метался в лихорадочном сне, страдая от ран, малахи снова проникли в лагерь повстанцев, освободили Сайред и похитили Мику. Утром, покинув готовое вновь вступить в битву войско, Роберт поскакал в Шан Мосс, чтобы спасти друга.

Роберт нашел связанного Мику на поляне; сражаясь с охранявшими его малахи, он получил удар ножом в спину от Сайред — и только тут узнал, что Сайред — та девушка, которую любит Мика. Чувствуя себя преданным, Роберт отправил Мику к войску, чтобы предупредить повстанцев, а сам вступил в схватку с Нэшем.

Противники появились на поле битвы — между двумя охваченными ужасом армиями. Нэш был изранен, колдовской силы у него почти не осталось. Роберт тоже пострадал, но твердо намеревался продолжать бой. Двое колдунов обменивались ударами, пока наконец Дженн не почувствовала, что Роберт собирается прибегнуть к Слову Уничтожения, чтобы убить и Нэша, и себя: так, собственной смертью, он мог опровергнуть пророчество, которое определило всю его жизнь.

Дженн кинулась между сражающимися, воспользовавшись собственным колдовским могуществом, чтобы разъединить противников. Нэш обессилел, но был еще жив, и людям Кенрика удалось увезти его с поля битвы. Роберт оставался на ногах достаточно долго, чтобы увидеть бегство объятой ужасом армии Кенрика и услышать победные крики своих воинов; потом он рухнул на руки подбежавшему Финлею.

Война была окончена; Кенрик, ставший королем вместо Селара, в сопровождении павших духом малахи бежал в Марсэй, столицу Люсары, увозя изувеченного Нэша. Мика, безутешный от того, что Роберт прогнал его от себя, отправился охранять Эндрю, сына своего друга. Той ночью, пока его воины хоронили своих павших товарищей, Роберт лежал при смерти от ужасных ран, полученных в поединке с Нэшем; ярость демона пожирала его изнутри, приближая смерть.

Финлей привел к постели умирающего Дженн в надежде, что та скажет Роберту о своей любви и о том, что Эндрю — его сын: тогда Роберту будет ради чего бороться за жизнь. Раны Роберта поразили Дженн; благодаря мысленной речи она узнала, что демон уже почти захватил власть над Робертом — это означало, что еще до рассвета он Роберта убьет. Дженн поняла, что не поможет любимому, если скажет правду. Ей нужно было чем-то отвлечь демона, и поэтому она уверила Роберта, что никогда не любила его, что ночь их близости была всего лишь следствием возникших Уз и что пришло время им забыть о немногих мгновениях, когда они были счастливы вместе.

Демон нанес удар Дженн, но у Роберта оставалось слишком мало сил, чтобы причинить ей серьезный вред. Когда Дженн открыла глаза, демон уже принялся исцелять Роберта, — но во взгляде Роберта она не прочла ничего, кроме ненависти. Дженн вернулась в Анклав, зная, что лишилась своей любви, но сумела наконец освободить от себя Роберта, дав ему возможность пойти навстречу чаяниям своей страны.

Следующие восемь лет Дженн провела в Анклаве, набираясь знаний и обучая других. Она чувствовала, как укрепляется ее связь с Ключом. Ей регулярно удавалось видеться с сыном, но этих кратких свиданий ей никогда не было достаточно. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о пророчестве и не гадала, сбудется ли оно.

Годы шли, а о Нэше почти ничего не было слышно. Ходили слухи, что он выздоравливает, используя свою злую силу и насыщаясь кровью других колдунов. Немногие салти пазар были так глупы, чтобы верить, будто его молчание означает бездействие. Все в Анклаве знали, что Нэш наблюдает и готовится.

Кенрик, унаследовавший трон отца, далеко превзошел того в жестокости. Люсара под его властью приходила в упадок, и никто, похоже, не мог этого остановить.

Все эти восемь лет, когда казалось, что тьма, готовая поглотить Люсару, не оставляет уже никаких надежд, страна молилась об освободителе. Наступило время Безмолвного Мятежа. И Роберт Дуглас, герцог Хаддон, бунтовщик и изгнанник, ждал события, которое многие могли бы предвидеть.

Время ожидания кончилось для Роберта одним морозным вечером, незадолго до праздника Зимнего Солнцестояния 1370 года.

Отрывок из «Тайной истории Люсары» Рюэля

Глава 9

Епископ Эйден Маккоули остался стоять па коленях, когда последние ноты «Те деум» вознеслись к крыше часовни Святого Джулиана. Сквозь высоко расположенные закругленные окна лился свет, но умиротворение, разлитое в часовне, рождал теплый розовый оттенок древнего камня стен. В воздухе еще висел слабый запах ладана, и несмотря на зимний холод, здесь епископу было теплее, чем где бы то ни было.

Это тепло было рождено гостеприимством братьев-монахов. Аббат, проявляя почтение, положенное сану Маккоули, уступил ему собственные покои и предоставил в его распоряжение библиотеку и писцов. Для аббата, похоже, не имело значения, что епископ не подданный герцога Фланхара и — если надежды сбудутся — вернется в Люсару. Взамен он попросил только об одном: чтобы Эйден не смущал души монахов рассуждениями о колдовстве; эта тема все еще оставалась болезненной и вызывала споры. До сих пор такую просьбу было нетрудно выполнять.

Конечно, Эйден понимал, что он находится в монастыре Святого Джулиана главным образом по настоянию герцога Фланхара, Гранта Каванаха. Тем не менее Эйден чувствовал себя здесь как дома и каждый день благодарил богов за то, что ему так повезло с местом изгнания.

Эйден проводил взглядом торжественную процессию удаляющихся монахов, полных спокойной веры. Неужели и он когда-то выглядел таким же уверенным в себе? И был таким же высокомерным?

Эйден улыбнулся про себя, поднявшись и поворачиваясь к боковому приделу часовни. Однако достаточно ему было сделать несколько шагов, и улыбка погасла. Своего высокомерия он лишился давно — примерно в то же время, когда повстречал Роберта Дугласа.

До чего же тяжело не представлять себе, как поступить! Эйден долгие часы молился, прося богов о руководстве. Он беседовал и слушал, проводя много времени с беглецами из Люсары, узнавал о их печалях и заботах, различал в их голосах силу и отчаяние, — и все же, даже соединив это все вместе, не мог прийти к ответу.

Чувствуя, что предстоит новый утомительный день, Эйден вышел из часовни. На фоне серого неба четко рисовались крыши монастырских зданий. Камни, которыми был вымощен двор, все еще были покрыты выпавшим накануне снегом. Сегодня снега нападает еще больше...

Спрятав руки в рукава сутаны, Эйден следом за остальными обитателями монастыря направился к трапезной. Внутри приятно пахло свежеиспеченным хлебом. Знакомый низкий голос окликнул Эйдена:

— Доброе утро, святой отец.

Эйден улыбнулся с искренней радостью.

— А, сэр Александер Деверин! Как поживаете? Высокий воин подошел к нему, тоже улыбаясь. Улыбка словно заставила помолодеть лицо с глубокими морщинами и седеющей бородой.

— Прекрасно. А вы, святой отец?

— Готов служить святой церкви. Я не знал точно, когда вас ожидать.

Деверин развел руками.

— Все зависело от погоды. На юге, вокруг Бликстона, все дороги замело. Я целых два дня не мог выехать из замка, иначе добрался бы скорее. Я хотел бы просить вас о милости, если позволите.

— Конечно. — Эйден кивнул в сторону двери. — Давайте пройдемся.

Деверин, сцепив руки за спиной, следом за епископом вышел во двор. Он был ближайшим помощником отца Роберта, научил Роберта почти всему, что тот знал о военном деле, и до сих пор оставался верен дому Дугласов, несмотря на все тяготы последних лет. Эйден часто гадал, чего смог бы добиться Роберт без неоценимой поддержки таких людей. Как и сам Эйден, Деверин был уже немолод, но в глазах его сверкала решимость, а тело, несмотря на шрамы от многих ран, оставалось сильным и ловким.

— Как поживает ваша жена? — начал Эйден. — Удалось вам снова привыкнуть к семейной жизни?

Деверин усмехнулся.

— Матильда замечательная женщина, у нее столько энергии, что она просто сметает меня с ног. Не уверен, что человеку в моем возрасте такое на пользу.

— Ну, об этом нужно было думать, прежде чем вы на ней женились.

— Конечно, нужно было, — снова усмехнулся Деверин. — Как раз Матильды моя просьба к вам и касается. Через несколько недель я перевезу ее с младенцем сюда, в монастырь. В ближайшие месяцы мне, похоже, предстоит отсутствовать, вот я и подумал, не согласитесь ли вы за ними присмотреть. Сын отправится со мной, он уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, а вот о Матильде и малыше я тревожусь. Им еще не приходилось оставаться без меня.

— Конечно, буду рад помочь. — Эйден улыбнулся Деверину, хотя и жалел, что не может обещать этому человеку большего. Гадать о будущем в отсутствие Роберта было делом бесполезным.

Эйден двинулся к калитке, ведущей из монастырского двора в сад, за которым по склону холма раскинулась деревушка. Небольшой дом, отведенный епископу, выходил в этот же сад. Распахнув калитку, Эйден взглянул на небо, надеясь увидеть хоть намек на солнце.

— Кого-нибудь из наших вы уже видели? — Деверин говорил тихо, поглядывая на монахов, перекапывавших грядки поблизости. — Я встретил господина Дэниела: он прибыл вчера поздно ночью.

— А Оуэн?

— Он теперь быстро не ездит. Думаю, доберется к завтрашнему дню.

— Пейн должен приехать к вечеру, но погода такая, что я надеюсь увидеть его раньше: иначе дороги могут стать непроезжими.

— А как насчет Роберта? Известно что-нибудь о том, когда он может вернуться?

— Скоро — это все, что мне известно, — ответил Эйден. — Он держит подробности своих поездок от меня в секрете, так что более точного ответа дать не могу. Вы же знаете, каков он, особенно в последнее время.

— Понятно. — Деверин остановился у ворот, ведущих к деревне. Перед ними раскинулась лужайка, окруженная с восточной стороны огромными дубами, которых зима лишила листвы. За лужайкой теснились дома, на их черепичных крышах лежал снег, из высоких труб тянулись дымки.

— Он хоть что-нибудь вам говорил? — судя по голосу, Деверин не был уверен, что, задавая такой вопрос, не совершает измены.

— Очень мало.

— Я совсем не имею в виду выпытывать секреты, — поспешил заверить Эйдена Деверин, — но... — Он запнулся, явно чем-то встревоженный. — У меня есть сомнения, которые я не смею высказать ему в лицо.

Глаза Эйдена широко раскрылись; Деверин был солдатом, прирожденным воином, однако любил покой и был готов рискнуть жизнью, чтобы дать его своим близким.

— Что за сомнения?

Неужели не только он один чувствует беспокойство?

— Роберт говорил вам что-нибудь насчет своих планов?

— Он пока не объяснял, какой цели хочет достичь. Думаю, что как раз для этого он вас всех сюда и созвал.

В глазах Деверина на мгновение промелькнуло облегчение, но сомнения тут же снова охватили его. Он отвернулся от Эйдена, но тот заметил, каким суровым стал его взгляд и как решительно сжались губы.

— Он переменился.

За этими двумя словами было скрыто так много, что Эйдена снова охватил озноб страха. Он не мог притвориться, будто не понял Деверина.

— Да, он переменился.

— Мне нужно позаботиться о своих людях, но на мессу утром я явлюсь. Прощайте, святой отец. — Деверин поклонился, распахнул ворота и направился к деревне. Он успел сделать три длинных шага, прежде чем у Эйдена против воли вырвался вопрос:

— Если у вас столько сомнений, почему вы здесь? Воин замер, повернулся и снова подошел к Эйдену.

— А вы почему?

— Я не о том спрашиваю. Разве время вашей службы Роберту не истекло? Разве не позволит он вам спокойно выйти в отставку и радоваться вашей новой семье?

Широкая улыбка осветила лицо Деверина.

— Именно такие слова и сказала мне Матильда, когда я собрался сюда. Только вы же знаете: не Роберт требует этого от меня. Требует моя честь. Как ни люблю я Роберта, я был бы так же верен любому вождю, у которого оказалась бы сила и желание освободить Люсару. И все мы знаем, что Роберт — единственный, кому это под силу.

Искренний взгляд Деверина подарил Эйдену больше бодрости, чем свежий воздух зимнего утра.

— Все мои сомнения — ничто, — продолжал Деверин, — по сравнению с угрозой моей стране. Я не покину Роберта, пока Люсара не станет свободной или пока я не умру. — С этими словами, далеко разнесшимися в чистом воздухе, Деверин повернулся и снова двинулся прочь.

— Да будет так.

К вечеру небо затянули мрачные тучи, скрывшие закат и обещающие ненастную ночь. Скоро начал падать снег, пряча за густой пеленой все строения. Эйден с трудом мог разглядеть монастырскую лечебницу, хотя ее отделял лишь неширокий двор.

Поежившись от холода, он поднялся из-за конторки и подкинул дров в огонь. Пламя весело затанцевало на поленьях. Теплее в комнате становилось медленно, но яркий свет, золотой и теплый, заставил заиграть всеми красками простую мебель: три кресла у круглого стола, высокий книжный шкаф, ковер на полу. Единственной роскошью в комнате были тяжелые темно-зеленые занавеси на окнах, защищающие от сквозняков.

Эйден подошел к окну, немного отодвинул занавесь и взглянул на снежную круговерть. Слишком много часов он провел, глядя в это окно на сад и деревню за ним — в сторону Люсары. Конечно, до границы было далеко — день пути — и отсюда увидеть ее было невозможно, но она всегда присутствовала в мыслях Эйдена: черта, отделяющая безопасность от угрозы, добро от зла, жизнь от смерти.

Он уже восемь лет наслаждался комфортом в монастыре Святого Джулиана. Он получил возможность работать, писать письма и книги; физические тяготы были минимальными. Для шестидесятилетнего человека он обладал отменным здоровьем и ощущал немногие из немощей, обычных для этого возраста, — главным образом потому, что каждый день много ходил и настоял на том, чтобы выполнять свою долю монашеских обязанностей — носить воду из колодца и колоть дрова.

Некоторые монахи, как замечал Эйден, считали, что он свихнулся: с какой стати делать работу, которую за него сделают другие? Однако два года, проведенные в тюремной камере, научили Эйдена радоваться любому делу, совершаемому на свободе.

Какая-то суета во дворе отвлекла Эйдена от его мыслей. Он быстро накинул плащ, взял со стола лампу и поспешил по лестнице вниз.

Ночной воздух колол лицо холодными иглами. Огромные снежные хлопья мешали видеть, но все-таки Эйден различил фигуры у ворот: несколько человек, две лошади, небольшая тележка.

Новые беженцы...

Эйден не колеблясь поспешил к ним. Несколько монахов уже были рядом, их голоса успокаивали, сулили убежище и отдых. Эйден принялся помогать: отвел усталых и испуганных детей в теплое помещение, распорядился, чтобы лошадей поставили в конюшню. Все это время он испытывал какое-то глубокое чувство, которое могло бы оказаться отчаянием, если бы Эйден давно не запретил себе ступать на этот путь.

Как же много народа бежит теперь от тирании!

Всего путников было человек двадцать; последние еще только входили в ворота, кто-то хромал, кто-то прижимал к себе скудные пожитки. И за ними возникла фигура, которую Эйден узнал с радостью и огромным облегчением.

— Роберт!

Снежная пелена рассеялась, и Роберт предстал перед Энденом: высокий, сильный, с падавшими на плечи мокрыми черными волосами, в заляпанном грязью плаще. Он нес на руках ребенка, на его коне ехала какая-то женщина.

Плечи Роберта немного сгорбились от усталости, ноги едва не заплетались. Взгляд темных глаз, полных боли, скользнул по Эйдену, быстрая улыбка приветствовала его, и Роберт занялся своими подопечными: передал ребенка подошедшему монаху и повернулся, чтобы помочь женщине спешиться.

После этого Эйден долго не видел Роберта. Некоторые беженцы были больны, другие ранены. Когда их разместили — кого в лечебнице, кого в кельях для гостей, — наступила знакомая Эйдену по прежним временам тишина. В ней было облегчение, была благодарность богам, но также и тоска людей, покинувших родину и лишенных средств к существованию. Несчастные гадали, какой станет их жизнь на новом месте.

Ни с кем из них Эйден подолгу не разговаривал. Для этого еще будет время — завтра или через неделю, когда шок развеется, когда им особенно станут нужны его утешение и совет.

Эта работа, сама необходимость в ней разрывала Эйдену сердце...

А потом церковный колокол стал отбивать полночь, и когда Эйден снова вышел во двор, оказалось, что следом за ним идет Роберт. Эйден помедлил, чтобы хорошенько рассмотреть его в свете факелов.

— Пойдемте в дом, — распорядился Эйден. — Вы выглядите так, словно сейчас упадете в обморок.

— Вы меня убедили. Я бреду по этому проклятому снегу с тех пор, как покинул Шан Мосс больше недели назад. Я почти начал думать, что он намеренно валится именно мне под ноги.

— И что вы делали в Шан Моссе?

— Деверин уже здесь? А Оуэн? Я забыл, какой сегодня день недели. Я думал добраться сюда два дня назад, но произошла задержка.

— Из-за беженцев?

— Да.

Эйден не стал расспрашивать Роберта о подробностях — все итак скоро выяснится... по крайней мере то, о чем Роберт сочтет нужным упомянуть. Он провел Роберта в маленькую спальню, которая была предназначена для подобных посещений. Оставив Роберта устраиваться, Эйден отправился в свой кабинет за углями, чтобы разжечь камин в комнате Роберта. К тому времени, когда он вернулся, Роберт, бросив плащ на кресло, растянулся на постели. Глаза его были закрыты, дыхание стало ровным.

Эйден с улыбкой высыпал угли в очаг и проследил, чтобы дрова разгорелись. Потом, укутав Роберта одеялом, он бесшумно вышел. Перед сном ему следовало помолиться, и не только за тех несчастных, кто сейчас спал в кельях и лечебнице.

Утро оказалось хмурым, тусклый свет еле озарял толсты и слой снега, укрывший поля. Все плоские поверхности стали серо-белыми, лишь кое-где на углах зданий проглядывал мокрый камень. Возвращаясь после утренней службы, Эйден едва не отморозил нос, а воздух из его рта вырывался густыми клубами пара.

Торопливо пройдя к двери своего кабинета, Эйден толкнул створку и замер на месте.

Посреди комнаты стоял голый по пояс Роберт, держа в руках бинт, а монах из лечебницы менял повязку на ране в боку Роберта. Монах приветствовал Эйдена улыбкой, а поднятые брови Роберта стали единственным извинением, которое он собирался адресовать епископу.

Во имя всех богов, почему он ничего не сказал вчера! И как мог сам Эйден не заметить, что Роберт ранен?

— Доброе утро. — Эйден снял и повесил плащ, а потом стал раздувать огонь в камине, чтобы Роберт, по крайней мере, не замерз до смерти. Когда епископ обернулся, он заметил на столе что-то, чего там не было накануне вечером.

— Что это?

— Это вам, — ответил Роберт.

Нахмурившись, Эйден подошел к столу и развернул сверток. В нем оказалась изумительной работы подставка для книги, устойчивая и добротная. На ней обнаружился небольшой мешочек из мягкой кожи. Эйден осторожно развязал его и вытряхнул на ладонь оправленный в серебро диск из полированного стекла.

— Не понимаю... — пробормотал он, поднимая глаза на Роберта. Тот следил за ним с плохо скрытым предвкушением.

— Это вам подарок, — улыбнулся Роберт. — Вам больше не придется щуриться или вытягивать шею, когда вы читаете. Вот и все.

Эйден был растроган. Подставка под книгу была тяжелой, а стекло — хрупким, везти их было нелегким делом.

— Спасибо, — сказал Эйден, чувствуя, как недостаточно слов, чтобы выразить переполняющую его благодарность.

Роберт дождался, пока монах ушел, натянул рубашку и подарил Эйдену одну из своих знаменитых улыбок.

— Я уже собирался идти вас искать. Нам нужно поговорить.

Отказать Роберту Дугласу всегда было трудно. Хотя ему исполнилось сорок три, его энергия и решительность не подверглись действию возраста; выглядел он гораздо моложе своих лет. Он все еще сохранял способность захватить внимание любой группы людей силой своей личности, уверенностью в себе, живой улыбкой и суховатым юмором; кабинет Эйдена был невелик, и стены его, казалось, с трудом сдерживали напор жизненной силы Роберта.

Однако Деверин был прав: за эти восемь лет Роберт действительно переменился.

— Как поживают Мердок и остальные?

— У них все в порядке, они, как обычно, разъехались по своим зимним квартирам.

— При каких обстоятельствах вы были ранены?

— Ерунда, — отмахнулся Роберт, продевая руку в рукав камзола. — Небольшая стычка с людьми Кенрика.

— Вас ранили в тот же бок, что тогда Селар? — Роберт продолжал одеваться и ничего не ответил. — По моим подсчетам, вас в четвертый раз ранили в одно и то же место.

— Такое случается.

— В самом деле? Откуда мне знать... — Эйден постарался скрыть охвативший его страх и не позволить себе причитать, как старая баба. — Может быть, вы... плохо защищаетесь с этой стороны? Или предпочитаете сражаться другой рукой? Должна быть какая-то причина... — Когда Роберт снова ничего не ответил, Эйден молча уставился ему в глаза, так что тот не смог отвести взгляда. — Вы и не думаете облегчать мне разговор.

Роберт развел руками.

— Что вы хотите от меня услышать? Ну, был я ранен. Это не имеет значения.

— Для меня имеет.

С кривой улыбкой Роберт потянулся к очагу и снял с углей медный котелок.

— А для меня — нет. Я ведь жив, верно? И все еще могу сражаться. Какая на самом деле важность, если иногда я получаю раны?

— Не похоже, что мне удастся победить в этом споре.

— Перестаньте тревожиться, епископ, — повернулся к Эйдену Роберт, протягивая кружку с горячим питьем. — Я заварил чай. Пейте. Утро покажется не таким унылым.

Эйден сдался. Когда Роберт уселся за стол, он намеренно переменил тему.

— Вы все нашли? — Накануне, когда Роберт уснул, Эйден отнес в его комнату пришедшие письма. — Там говорится что-нибудь такое, о чем мне следует знать?

— Нет, вы как всегда проделали всю работу великолепно, епископ. — Роберт вытащил стопку писем, взял из нее единственный лист и рассеянно развернул его. — Вы управляете моими финансами не хуже любого гильдийца.

Эйден фыркнул, и Роберт усмехнулся в ответ.

— Считайте это комплиментом, епископ. Похоже, денег хватит нам еще на один год.

Еще один год? Эйден сумел скрыть впечатление, которое произвели на него эти слова. Роберт лишился своих владений в Данлорне и в других местах, но ему удалось сохранить семейное достояние за пределами Люсары. По какой-то причине, которую Эйден никогда не мог себе объяснить, Роберт оставил управление финансами в руках опального епископа, совершенно в этом несведущего. Эйден мог лишь пытаться сохранить то, что имелось изначально; впрочем, по-видимому, для Роберта этого было достаточно.

Но еще один год? Продержится ли столько Люсара? Продержится ли Роберт?

Эйден повернулся к окну; занавеси были отдернуты, чтобы впустить скудный свет. Епископ постарался, чтобы следующий вопрос прозвучал небрежно.

— А остальные письма? Там нет ничего, о чем вы хотели бы мне сообщить?

— Боюсь, ничего особенно интересного, хотя я еще не добрался до конца пачки... Что-то не вижу письма от Патрика.

— Его и нет. Это может просто означать, что Патрик уже в дороге.

— Да, конечно. Остается только надеяться... А это что такое?

Эйден заметил, как нервно вертит в руках Роберт запечатанное письмо.

— Оно пришло два... нет, три дня назад. Я не знаю, от кого оно.

Роберт начал вскрывать печати, потом помедлил, словно не хотел отвлекаться от важного дела. Он спокойно протянул Эйдену лист, который развернул раньше.

— Прочтите.

Эйден, нахмурив брови, начал читать, потом вытаращил глаза, которые отказывались верить тому, что видели: слишком невероятными были новости.

Гильдия... отменяет законы... преследующие колдовство... Должно быть, чья-то неудачная шутка!

— Как я понимаю, — тихо сказал Роберт, — вы ничего еще об этом не слышали?

— Нет! Но вы уверены, что это правда?

— Я снял официальное уведомление со стены резиденции Гильдии.

Эйден еще раз перечитал бумагу. Невозможно — и все же вот оно!

— На первый взгляд кажется полным безумием.

— Как, выдумаете, поведет себя Бром? — поинтересовался Роберт, подходя к камину.

— Весь последний год Бром болеет. — С внезапно охватившим его отвращением Эйден бросил бумагу на стол. — Может быть, он и попытается блефовать, но шансы на то, что он в самом деле воспротивится, весьма невелики. Он или изменит церковный устав, или умрет, и тогда какой-нибудь другой дурак сделает это вместо него. В любом случае...

Эйден умолк, заметив, что Роберт тихо смеется.

— В чем дело?

— Ох, епископ... Прошло столько лет, и я уже думал, что все-таки убедил вас... Если мне и это не удалось, на что еще остается надеяться?

— О чем вы говорите? — Роберт перестал смеяться, вместо веселья Эйден ощутил в нем боль и разочарование. — Я что-то пропустил?

— Очень многое и в то же время ничего, — уклончиво ответил Роберт. — Вы в самом деле испытываете ужас перед тем, что после почти шести столетий такие, как я, больше не считаются проклятием рода человеческого, по крайней мере, с точки зрения Гильдии? Что закон больше не требует уничтожать нас, как паразитов? Сжигать нас живьем? Неужели это в самом деле так ужасно? Если да, то я не понимаю, почему вы в последние восемь лет пишете книги, оправдывающие колдунов. Эйден закряхтел, наконец все поняв.

— А вы, как я понимаю, не видите ничего дурного в том, что древние законы небрежно отбрасываются без соблюдения подобающих процедур и без оглядки на волю народа.

В ответ на эти слова Роберт недоверчиво поднял брови.

— Волю какого народа? Мой народ — салти пазар, колдуны — истребляется, а вы говорите о подобающих процедурах! Да вразумят вас боги, епископ! Куда делось ваше чувство справедливости?

— Не иначе как туда же, куда и ваше! — Эйден прошел к столику в углу и взял кувшин с элем, который был приготовлен к приезду Роберта. Налив две кружки, одну он протянул герцогу. — Дела делаются определенным образом не просто так. Законы, о которых мы говорим — и сотни других, — существуют для того, чтобы защищать людей. Не можете же вы этого не понимать.

— Несомненно. — В голосе Роберта по-прежнему звучала горечь. — Однако Осберт даровал нам то, чего мы добивались многие годы, и вы — упорнее остальных. Такой вот неожиданный подарок. Как вы говорите, Бром сделает то же самое. Так какая разница, если не все формальности соблюдены? Имеет ли это значение? Разве отмена несправедливости хороша не в любой форме?

— Милосердные боги, вы что, внезапно ослепли? — рявкнул Эйден, пытаясь вернуть Роберту здравый смысл. — Вы прекрасно знаете, что люди доверяют церкви и Гильдии как раз из-за существования законов, из-за подобающих процедур, потому что именно они защищают его от выскочек и узурпаторов. Если законы против колдовства можно отменить мановением руки, что вскоре станет со всеми остальными законами? Народ Люсары уже утратил доверие к короне. Скоро он перестанет верить церкви и Гильдии — и что тогда людям останется? Ни опоры, ни надежды... Что они станут усматривать в колдовстве — дар богов, каким вы его считаете?

Роберт мгновение смотрел на Эйдена, потом отвел глаза.

— Я никогда такого не утверждал. Да законы и не защитили людей от Селара. — Он остановился у стола и провел пальцем по листу с гильдийским указом. Вся поза его говорила о твердости и непримиримости. — Вы не можете понять, каково родиться с даром, о котором все говорят как о греховном, когда основополагающие законы требуют наказания за то, над чем вы не властны. — Роберт помолчал, и Эйден заметил в его зеленых глазах вспышку ненависти. — Даже если бы я ни разу не воспользовался своим даром, я все равно был бы осужден, все равно подлежал бы казни. Вы писали свои книги, потому что для вас необходимо разгадать интеллектуальные загадки, устранить дисбаланс в понимании колдовства; вы стремились исправить положение. Для меня же, который видит ситуацию изнутри, отмена дурных законов — радость, независимо от того, что тут наверняка скрыта ловушка. Я столько времени пытаюсь избавить Люсару от гораздо более мелкой тирании с помощью салти, интересы которых некому защитить! Может быть, если бы я обращал больше внимания на эту сторону дела...

Роберт не докончил мысли. Когда он повернулся к Эйдену, на его лице ничего нельзя было прочесть.

— Как видите, подобающие процедуры мало значат для меня и подобных мне. Независимо от причин, подвигнувших Осберта на отмену законов против колдовства, независимо от того, что через полгода власть может вернуться к прежним порядкам, хотя бы какое-то время я не буду всем отвратителен, а мой народ, как бы жестоко история с ним ни обошлась, хоть ненадолго станет действительно свободным. Можете ли вы это понять, епископ?

Эйден мог понять его чувства и был тронут. Ему редко случалось слышать, чтобы Роберт так свободно и так откровенно говорил с кем-нибудь. Он улыбнулся другу и, получив ответную улыбку, с облегчением отхлебнул эля и спросил:

— Что вы имеете в виду, говоря о западне? Взгляд Роберта стал жестким.

— Кенрик или Нэш, по-видимому, приказали Осберту и Брому... Не сомневаюсь, что все затеяно ради того, чтобы выманить салти из укрытий.

Эйден едва не поперхнулся.

— Не следует ли нам послать предостережение в Анклав? — осторожно выбирая слова, сказал он.

— Если я вижу ловушку, то и они увидят.

— И все-таки нужно учитывать, как отнесутся к новостям люди. Всего шестнадцать лет назад колдовство было едва ли больше, чем мифом, так что простой народ, должно быть, совсем запутался.

Роберт рассеянно кивнул, вертя в руках запечатанное письмо, на которое в пылу спора они с Эйденом не обращали внимания. Теперь же он сломал печати и начал читать.

На мгновение Роберт словно окаменел. В зеленых глазах, пока он снова не взял себя в руки, промелькнула прежняя уязвимость.

— Что там? — встревожено спросил Эйден.

Роберт моргнул, и к нему вернулась утраченная на мгновение невозмутимость. Сделав глубокий вдох, он ответил Эйдену, как будто ничто не прерывало их разговор:

— Запутался? Да, наверное. — Он сложил письмо и сунул его за пазуху. Я слышал, Деверин и Пейн уже здесь, а Оуэн должен прибыть сегодня утром. Можете вы предупредить их, чтобы они собрались здесь, никому ничего не говоря? Сегодня днем... Мне... мне нужно немного пройтись.

— Конечно. Они давно ждут такой возможности...

— Как и мы все. — Взгляд Роберта снова сделался отсутствующим, устремленным в пространство за окном. Может быть, он тоже представил себе границу, черту, отделившую одну его жизнь от другой.

Ничего больше не говоря, он вышел из кабинета.

Поездка по заснеженным полям вызвала очень странное чувство — словно он ехал обратно в свое прошлое. Окруженный падающим снегом, Роберт почти представлял себе, будто могучая колдовская сила несет его назад сквозь годы, к последней встрече с Дэвидом Маклином, одним из самых влиятельных его противников, хотя и не обладавшим никакой властью.

Отец Мики.

Было время, когда Роберт часами обдумывал, как убедить старика, как заставить его понять, что, согласившись стать членом королевского совета, он не совершил предательства по отношению к собственному народу. Роберт видел печаль на лице Мики, понимал, что тот разрывается между любовью к отцу и верностью другу, чьи взгляды он разделял. Роберт беспомощно наблюдал за раздорами в большой семье, которая оказалась разделена политическими разногласиями, разногласиями, которые не должны были и возникнуть.

Ехать от монастыря Святого Джулиана до крохотного селения, домики которого жались друг к другу, пришлось долго. В восточном конце деревушки виднелась маленькая церковь, и Роберт остановил коня, только оказавшись рядом с нею.

Не обращая внимания на обжигающую боль в боку, он спешился и привязал коня к столбу. Только скрип снега под ногами нарушил тишину, когда Роберт вошел на кладбище рядом с церковью.

Грубо обтесанные серые камни — преграда между двумя мирами — выстроились ровным рядом. Роберт не знал, куда идти, но ноги все же безошибочно принесли его в нужное место — к свежевскопанной земле, от которой исходило ощущение умершего тепла.

— Доброе утро, ваша светлость.

Роберт не обернулся, но уловил знакомые нотки в прозвучавшем рядом голосе. Ему не удалось сдержать вздох.

— Когда это случилось?

Роберт услышал шаги приблизившегося и остановившегося рядом человека.

— Четыре дня назад. Конец наступил быстро.

— Он ведь давно болел?

— Да, весь последний год. Он... ненавидел свою немощь.

— Мне очень жаль...

— Мы знаем.

— Правда? — Роберт повернулся к стоящему рядом человеку. Голубые глаза, морщинки вокруг них, кудрявые рыжие волосы, веснушки. Высокий, сильный загорелый мужчина, во взгляде которого не было ни страха, ни уклончивости.

Такой похожий на Мику...

— Я Даррил Маклин, ваша светлость. Младший брат Мики.

— Да, — пробормотал Роберт, — я помню. — Он и в самом деле помнил, даже слишком отчетливо. — Как ваша матушка?

— Печалится, но чувствует себя не так уж плохо.

— А ваши братья и сестры? Могу я что-нибудь для вас сделать?

Еле заметная, но очень искренняя улыбка появилась на таком знакомом и все же таком непохожем лице.

— Спасибо, ваша светлость, но не надо. Все, что могло быть сделано, сделано. Отец умер так же, как жил. Он... он говорил о вас в свою последнюю ночь.

— Мне так жаль... — Казалось, Роберт был не в силах сказать что-нибудь еще. В конце концов, семейство Маклин жило в довольстве и достатке до тех пор, пока он, Роберт, не открыл, что он колдун, и не начал войну против собственного короля. Тогда всем им пришлось бежать в страхе за свою жизнь, потому что Мика был его ближайшим другом. Они осели здесь, купив маленькую ферму на те деньги, что им удалось захватить с собой. Дела у них шли хорошо, но ничто не могло восполнить их потерь.

Как и потерь очень многих других.

— Он так и не смог простить вас.

Роберт поднял глаза на стоящего рядом человека.

— Таков уж был отец, — пожал плечами Даррил. Казалось, только выражение равнодушия позволяет ему держать себя в руках. — Упрям он был и не мог простить, что бы вы ни делали. Он говорил, что вы не сумели стать достаточно беспощадным, что вы не заслуживаете прощения. Мика всегда говорил, что не отцу судить. — При этих суровых словах Роберт отвел глаза.

Молодой человек несколько мгновений помолчал, потом слова — явно заранее заготовленная речь — так и хлынули из него:

— Когда вы выступите, ваша светлость, мы — братья и я — хотели бы присоединиться к вам. Помочь, чем сможем. Нас всего пятеро, и хоть мы никогда не сражались, все мы сильные и обучены держать оружие.

Роберт посмотрел на Даррила широко раскрытыми глазами.

— Еще и недели не прошло, как умер ваш отец! Он же меня ненавидел, а вы хотите сражаться со мной рядом?

Даррил поднял брови, широкая улыбка выдала его молодость.

— Не подобает нам вас судить.

Эта простодушная вера окатила Роберта, как ушат холодной воды.

— Спасибо.

Даррил повернулся, чтобы уйти.

— Мы будем готовы, как только пришлете за нами. — Он слегка поклонился и двинулся прочь. Роберт остановил его.

— Вы послали известие?..

— Мике? — Даррил обернулся, улыбку на его лице сменила печаль. — Послать-то послали... — Даррил помолчал, словно собираясь с духом, потом выпалил: — Ваша светлость, мы ничего не знаем о том, почему он больше не с вами. Только мы... мы все хотели бы, чтобы со временем вы помирились.

Каждое слово тяжело падало в душу Роберта, и он почувствовал, как в нем вскипает тьма. Демон снова нашел себе пищу...

Помириться? С Микой?

И все же в глазах Даррила светилась надежда — как раньше в глазах Мики...

— Передай своей матушке мои лучшие пожелания.

Даррил улыбнулся, повернулся и исчез за деревьями. Скоро даже шаги его затихли вдалеке, и Роберт остался наедине с призраком Дэвида Маклина.