Многое было сказано о Роберте Дугласе, человеке, вокруг которого сосредоточена история его времени: о его характере, чувстве чести, тайных силах, которые иногда направляли его поступки. Много существует рассказов о его героических деяниях, его силе и решимости спасти свой народ от тирании.

Но Роберт Дуглас был человеком, а потому и большим, и меньшим, чем та фигура, которую рисуют легенды. Народ видел в нем героя, в котором отчаянно нуждался; близкие могли разглядеть в нем страдающую душу, с мальчишеских лет отягченную пророчеством — пророчеством, определившим не только его собственную жизнь, но и судьбу его любимой родины.

Вернувшись из добровольного изгнания, Роберт Дуглас нашел Люсару стонущей под безжалостной властью завоевателя Селара, с церковью, раздираемой борьбой за власть, и могущественной Гильдией, день ото дня набирающей все большую силу под управлением проктора Вогна. Если Селар когда-то был Роберту другом, то Вогн давно стал его смертельным врагом: проктор узнал о том, что Роберт Дуглас, граф Данлорн, — колдун, и поклялся уничтожить его.

Анклав, тайное объединение колдунов, нашел убежище высоко в. горах Голета; колдуны не смели жить среди своих соплеменников: их жизням угрожали и гильдийцы, и колдуны-соперники — малахи. Горное убежище охранял могущественный талисман, Ключ, от которого распоряжения и информацию получал джабир — предводитель колдунов Анклава. Именно Ключ сообщил Роберту об ужасном пророчестве.

Народ Люсары мечтал об избавлении от тирании, жители Анклава — салти пазар — молили Роберта о помощи. Однако граф Данлорн был человеком чести: он не мог нарушить присягу, данную Селару, тем более что пророчество сулило ему ужасную судьбу — пытаясь спасти, уничтожить то, что он больше всего любит. Противоречивые чувства раздирали Роберта, и это-то противоречие и сформировало его характер и легло в основу многих его решений. Более тридцати лет росла темная сила в душе Роберта, ненавистная и пугающая, сила, которой он не мог управлять и которую не мог уничтожить. Про себя Роберт стал называть ее демоном.

Однако существовал один человек, способный понять и Роберта, и его демона. Дженнифер Росс в младенчестве была похищена Нэшем, который поселил ее в глуши леса Шан Мосс. Четырнадцатью годами позже Роберт Дуглас спас Дженнифер от преследователей, обнаружив при этом не только колдовскую силу девушки, совершенно отличную от его собственной, но и то, что она — дочь графа Элайты. Роберт вернул Дженн в лоно семьи. Чувства его к ней становились все более нежными, но тут он узнал, что пророчество говорит о ней как о Союзнице — и что если он позволит совершиться предсказанному, именно она будет им уничтожена.

У короля Селара появился новый друг, Сэмдон Нэш. Это был могущественный злой колдун; своим собратьям, малахи, он был известен под именем Карлана. Нэш не собирался останавливаться ни перед чем, чтобы завладеть Ключом и Союзницей — Дженн.

Потом с Робертом и его братом Финлеем случилась беда, и тайна перестала быть тайной: существование колдунов стало всем известным. Вся страна всколыхнулась от этой новости.

Укрепив свое положение при дворе, Нэш прибег к чудовищному извращению древнего обряда Наложения Уз, и лишившийся собственной воли Селар стал его послушной марионеткой. Роберт помог королеве вместе с двумя детьми бежать, но тут узнал о предстоящем бракосочетании Дженн... Известие сломило его: несмотря на все данные себе обещания, он провел с ней ночь и оказался, как и было предречено пророчеством, связан с ней Узами. В отчаянии он снова обрек себя на добровольное изгнание, на сей раз твердо решив не возвращаться, чтобы не причинить еще более страшного вреда.

Убитая горем Дженн была вынуждена вступить в брак с герцогом Тьежем Ичерном, жестоким кузеном Селара. Дженн удалось скрыть, что ребенок, которого она носит под сердцем, — ребенок Роберта, позволив супругу считать его своим.

На этот раз Роберт нашел приют в глухом монастыре; даже от монахов он скрыл свое истинное имя. Там он повстречал епископа Эйдена Маккоули, которого Селар заточил в темницу, но которому удалось бежать и скрыться. Между Робертом и Эйденом зародилась крепкая дружба. Вскоре обоим пришлось покинуть безопасность монастыря: возникла угроза жизни брата Роберта, Финлея, и Дженн, находившихся в Элайте.

После скачки через всю страну Роберт со своим спутником прибыли в замок и обнаружили, что его осадили притворяющиеся гильдийцами малахи под командованием третьей зловещей фигуры, названной пророчеством, — Ангела Тьмы. Враги были сильнее защитников замка, отец Дженн погиб в бою как раз в тот момент, когда на свет появился ее сын. Истощив все способы отстоять Элайту, Роберт оказался вынужден дать волю ярости гнездящегося в нем демона. С самой высокой башни он произнес ужасное Слово Уничтожения, разметав силы малахи и тяжело ранив Ангела Тьмы.

Прошло еще пять лет, проведенных Робертом в попытках раскрыть точный смысл пророчества, однако потом ему пришлось посвятить себя более неотложным делам. Селар вознамерился захватить Майенну — соседнее государство, на троне которого сидел его брат. Роберт знал, что для такой войны у Люсары недостаточно сил, так что результатом авантюры Селара станет полный разгром и завоевание страны новым тираном. Роберт призвал верных своей родине военачальников собрать войска у замка Бликстон во владениях его друга, повелителя Фланхара.

После смерти мужа Дженн оставила сына на попечение сестры, а сама присоединилась к восставшим и предложила свою помощь в выяснении связанных с пророчеством обстоятельств, для чего нужно было отправиться в Бу на южном континенте. Роберт ужаснулся возможности того, что она отправится в опасное путешествие в одиночку, и решил поехать с ней. Хотя им не удалось узнать о пророчестве ничего, что могло бы принести пользу, совместная поездка помогла Роберту и Дженн преодолеть отчуждение, и Роберт поклялся жениться на Дженн, что бы ни сулило им предсказание; он вынужден был примириться с мыслью о том, что ему не суждено найти способ избежать того, чтобы пророчество сбылось.

Когда Роберт и Дженн вернулись в Бликстон, собравшиеся там предводители отрядов потребовали, чтобы Роберт женился на дочери Селара, Галиене, а после победы над королем сам взошел на трон. Роберт в отчаянии обратился к Дженн, но та тоже стала настаивать на династическом браке: счастье родины важнее их любви. После венчания Роберта и Галиены стало известно, что войско Селара движется к границе. Силы повстанцев были приведены в боевую готовность.

Дженн, посетившая Анклав, была избрана Ключом на место умершего джабира. Роберт попытался помешать этому, но прибыл в Анклав слишком поздно; оба они с Дженн оказались во власти Ключа, который изменил их тела: теперь они не состарились бы до тех пор, пока продолжается битва со злом. Дженн навсегда стала связана с Ключом, и Роберт, который больше не мог ей доверять, вернулся к своему войску.

Сопровождая Селара в походе, Нэш привлек на свою сторону принца Кенрика. Дженн, покинув на время Анклав, присоединилась к повстанческой армии. Однажды ночью, во время вылазки малахи, воинами Роберта была взята в плен молодая женщина. Она отказалась отвечать на вопросы, и Роберт так и не узнал, что это Сайред, возлюбленная Мики, его самого верного друга. Мика, сопровождавший Роберта на поле битвы, тоже ничего ему не открыл.

Кенрику удалось проникнуть в лагерь бунтовщиков и отравить свою сестру Галиену, юную супругу Роберта. В отчаянии от этой потери, Роберт на следующее утро двинул свое войско на Селара, хорошо зная, чья рука нанесла удар.

Сражение началось на рассвете. Роберт искал Селара и нашел его; поединок кончился его победой. Сгустились сумерки, но ни одна из сторон битвы так и не выиграла.

Ночью, пока Роберт метался в лихорадочном сне, страдая от ран, малахи снова проникли в лагерь повстанцев, освободили Сайред и похитили Мику. Утром, покинув готовое вновь вступить в битву войско, Роберт поскакал в Шан Мосс, чтобы спасти друга.

Роберт нашел связанного Мику на поляне; сражаясь с охранявшими его малахи, он получил удар ножом в спину от Сайред — и только тут узнал, что Сайред — та девушка, которую любит Мика. Чувствуя себя преданным, Роберт отправил Мику к войску, чтобы предупредить повстанцев, а сам вступил в схватку с Нэшем.

Противники появились на поле битвы — между двумя охваченными ужасом армиями. Нэш был изранен, колдовской силы у него почти не осталось. Роберт тоже пострадал, но твердо намеревался продолжать бой. Двое колдунов обменивались ударами, пока наконец Дженн не почувствовала, что Роберт собирается прибегнуть к Слову Уничтожения, чтобы убить и Нэша, и себя: так, собственной смертью, он мог опровергнуть пророчество, которое определило всю его жизнь.

Дженн кинулась между сражающимися, воспользовавшись собственным колдовским могуществом, чтобы разъединить противников. Нэш обессилел, но был еще жив, и людям Кенрика удалось увезти его с поля битвы. Роберт оставался на ногах достаточно долго, чтобы увидеть бегство объятой ужасом армии Кенрика и услышать победные крики своих воинов; потом он рухнул на руки подбежавшему Финлею.

Война была окончена; Кенрик, ставший королем вместо Селара, в сопровождении павших духом малахи бежал в Марсэй, столицу Люсары, увозя изувеченного Нэша. Мика, безутешный от того, что Роберт прогнал его от себя, отправился охранять Эндрю, сына своего друга. Той ночью, пока его воины хоронили своих павших товарищей, Роберт лежал при смерти от ужасных ран, полученных в поединке с Нэшем; ярость демона пожирала его изнутри, приближая смерть.

Финлей привел к постели умирающего Дженн в надежде, что та скажет Роберту о своей любви и о том, что Эндрю — его сын: тогда Роберту будет ради чего бороться за жизнь. Раны Роберта поразили Дженн; благодаря мысленной речи она узнала, что демон уже почти захватил власть над Робертом — это означало, что еще до рассвета он Роберта убьет. Дженн поняла, что не поможет любимому, если скажет правду. Ей нужно было чем-то отвлечь демона, и поэтому она уверила Роберта, что никогда не любила его, что ночь их близости была всего лишь следствием возникших Уз и что пришло время им забыть о немногих мгновениях, когда они были счастливы вместе.

Демон нанес удар Дженн, но у Роберта оставалось слишком мало сил, чтобы причинить ей серьезный вред. Когда Дженн открыла глаза, демон уже принялся исцелять Роберта, — но во взгляде Роберта она не прочла ничего, кроме ненависти. Дженн вернулась в Анклав, зная, что лишилась своей любви, но сумела наконец освободить от себя Роберта, дав ему возможность пойти навстречу чаяниям своей страны.

Следующие восемь лет Дженн провела в Анклаве, набираясь знаний и обучая других. Она чувствовала, как укрепляется ее связь с Ключом. Ей регулярно удавалось видеться с сыном, но этих кратких свиданий ей никогда не было достаточно. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о пророчестве и не гадала, сбудется ли оно.

Годы шли, а о Нэше почти ничего не было слышно. Ходили слухи, что он выздоравливает, используя свою злую силу и насыщаясь кровью других колдунов. Немногие салти пазар были так глупы, чтобы верить, будто его молчание означает бездействие. Все в Анклаве знали, что Нэш наблюдает и готовится.

Кенрик, унаследовавший трон отца, далеко превзошел того в жестокости. Люсара под его властью приходила в упадок, и никто, похоже, не мог этого остановить.

Все эти восемь лет, когда казалось, что тьма, готовая поглотить Люсару, не оставляет уже никаких надежд, страна молилась об освободителе. Наступило время Безмолвного Мятежа. И Роберт Дуглас, герцог Хаддон, бунтовщик и изгнанник, ждал события, которое многие могли бы предвидеть.

Время ожидания кончилось для Роберта одним морозным вечером, незадолго до праздника Зимнего Солнцестояния 1370 года.

Отрывок из «Тайной истории Люсары» Рюэля

Глава 7

Годфри намеренно выбрал дальний путь вокруг монастырского двора, чтобы оставаться на солнце; ему совсем не хотелось дрожать, обходя его по более короткой, но скрытой тенью стороне. Однако и это не вполне помогло: Годфри чувствовал холод камня под ногами сквозь подошвы сандалий, а кончик носа у него утратил чувствительность. Зима еще только началась, но жители Марсэя уже замерзали.

Должно быть, он стареет... Ведь не так много времени прошло с тех пор, когда такое утро только придало бы ему свежести и готовности трудиться целый день. Теперь же, хотя дел у него прибавилось, Годфри все чаще посещало незнакомое прежде желание полежать под одеялом и дождаться тепла, прежде чем вылезти из уютного кокона.

Только, конечно, поддаться искушению и пропустить утренние молитвы было бы нарушением благочестия.

Годфри улыбнулся своим мыслям. Как ни плохо шли дела в Люсаре, все-таки на сердце становилось теплее оттого, что чувства юмора он не утратил. Он свернул в зал капитула и обнаружил, что другие архидьяконы, Френсис и Олер, уже заняли свои места. Френсис был человек вспыльчивый, но при этом, как ни странно, удивительно мудрый. Свою лысую голову он согревал зимой, никогда не откидывая капюшона сутаны. Олер же был педантом с ног до головы, и это иногда воспринималось как отсутствие чувства юмора, что, по мнению Годфри, не соответствовало действительности. Хотя Олер был на несколько лет старше Годфри и Френсиса, он, казалось, лет десять назад перестал стареть, и его возраст выдавала лишь стальная седина волос. Оба архидьякона подняли глаза, когда вошел Годфри, и перестали шепотом переговариваться, дожидаясь, пока тот присоединится к ним. Годфри опустился на свое место рядом с ними, лицом к собравшимся братьям, и стал ждать начала ежедневного собрания капитула.

— Думаю, вы уже слышали? — прошептал Олер, лицо которого оставалось совершенно неподвижным.

— Годфри всегда на два шага опережает остальных, — откликнулся Френсис; шутливость тона делал а его слова необидными.

— Это потому, — тоже шепотом ответил Годфри, оглядывая обоих архидьяконов, прежде чем подняться на ноги, — что я на самом деле умею читать мысли, братья. Однако каковы бы ни были новости, нельзя ли поговорить о них после собрания?

Когда ни Френсис, ни Олер ничего не ответили, Годфри приступил к обсуждению предстоящих монастырских дел и сел, только когда один из монахов начал ежедневное чтение главы из Писания. Через некоторое время холод каменной скамьи пробрал Годфри до костей, и он порадовался, когда чтение было закончено и можно было закрыть собрание. Годфри дождался, пока все монахи, кроме двоих его коллег, вышли из зала. Встав и размяв затекшие ноги, он повернулся к Френсису и Олеру.

— Так о чем я должен был слышать?

— Вы же умеете читать мысли, — сухо бросил Френсис. Олер неодобрительно пощелкал языком и покачал головой.

— Опять этот отшельник из Шан Мосса, Годфри. Вы знаете о его последнем видении?

Только чувство самосохранения не позволило Годфри закатить глаза. В его жизни было время, когда он доверял всему, что исходило от лесного отшельника. Однако отшельник в Шан Моссе жил уже более столетия, и эта роль явно переходила от одного монаха к другому; некоторые пророчества, о которых Годфри пришлось услышать в последние месяцы, не могли не вызывать недоверия. Впрочем, ни братья, ни страна, скатывающаяся в бездну отчаяния, не разделяли его сомнений, находя надежду в чем угодно.

— Нет, о последнем не знаю. Какую новость я пропустил?

— Вы лучше выслушайте все внимательно, — посоветовал Френсис, заметив скептицизм Годфри. — На основании видений отшельника уже пишутся книги по истории. Не хотите же вы стать известным потомству как священник, который пренебрег предостережениями?

— Был бы счастлив, — вздохнул Годфри, — вообще не стать известным потомству.

Олер поднял руки, призывая обоих собеседников к молчанию.

— Отшельник видел ее. Видел воплощение Минеи, снизошедшей к нам. Это наверняка следует отпраздновать. В этом году он видел ее уже одиннадцать раз. Я просмотрел летописи — никогда не бывало так много...

— А он сказал, где мы ее отыщем? — перебил его Годфри, уже думая о работе, которая ему предстояла. — И что нам следует делать, когда мы ее отыщем?

— Нет. Вы же знаете, Годфри, таких деталей в его видениях не бывает.

— Нуда, хватит и того, что видения появляются так своевременно. Это все? У меня и в самом деле много работы... — Френсис рассмеялся, а Олер насупился. — Что еще?

Френсис повернулся к Олеру.

— Наш собрат слишком занят, чтобы из-за сегодняшних дел беспокоиться о будущем.

— Не кажется ли вам странным, — сказал Олер, поднимаясь на ноги, — что весь этот год полон знамений и пророчеств? А теперь мы получили распоряжение Кенрика... — Годфри замер на месте, потом оглянулся, чтобы удостовериться: тяжелые двери зала закрыты. Однако Олер продолжал, не обращая на это внимания: — Ведь были и другие видения, кроме тех, о которых стало известно епископу... и нам. Отшельнику уже не раз являлась битва при Шан Моссе, схватка между... — Олера передернуло. — Между его светлостью герцогом Хаддоном и гильдийцем, Нэшем. Для любого, кто готов слушать, ясно: корень всех несчастий в одном — в колдовстве. Хотел бы я знать, что, по-вашему, нам теперь делать.

— Делать? — Брови Годфри поползли вверх. Сейчас он намеренно выбросил из головы свою связь с Мердоком, а через него — с Робертом Дугласом. Заговорить об этом он не мог, даже если бы хотел, — а такого желания он не испытывал. — Не уверен, что мы в силах сделать хоть что-нибудь. По крайней мере до тех пор, пока не решимся объявить священную войну колдунам... и позвольте напомнить вам, что наш король — один из них. Поскольку ни один из нас не достиг ранга епископа, хотел бы я услышать, что, по-вашему, нам следует предпринять? Что до меня, я вижу прок в одном: делать свое дело и быть готовыми действовать, когда придет время.

— Вот слова истинного патриота, — засмеялся Френсис. Он тоже поднялся и положил руку на плечо Олеру. — А ведь он прав. Благодари богов, что Бром болеет и не склонен с ходу объявить священную войну. Ни к чему нам торопить события больше, чем необходимо.

Олер по-прежнему хмурился.

— Надеюсь, вы серьезнее отнесетесь к делу, когда толпы народа начнут ломиться в дверь базилики, требуя ответов.

— Несомненно, — кивнул Годфри. — Я ведь буду там с ними.

Осберт разломал последний кусочек хлеба и обмакнул его в жидкую молочную кашу. Кусочки яблок и других фруктов придавали каше сладость и аромат. Хотя многие считали такую еду подходящей только для немощных, Осберт в душе предпочитал ее любой другой.

Когда слуга снова наполнил его кубок, Осберт отправил в рот последний кусочек и откинулся в кресле, вытирая пальцы куском грубого полотна. Перед ним стоял один из его самых доверенных агентов. Таких у него осталось совсем мало, и тех пятерых, что еще оставались, можно было считать подарком судьбы. Человек ждал, усталый, в грязной дорожной одежде, которая так странно выглядела на фоне роскоши кабинета Осберта.

Проглотив пищу, Осберт спросил:

— Так с тех пор Нэш ни разу и не покидал замок Рансем?

— Нет, господин.

Осберт кивнул и помахал рукой слуге, чтобы тот принес агенту чего-нибудь горячего. Поднявшись из-за стола, проктор подошел к окну, из которого открывался вид на королевский замок. Ветер, сотрясавший рамы и гулявший по комнате ледяными сквозняками, весело развевал флаги на стенах. Между флагами виднелись насаженные на пики головы людей, казненных на протяжении года за предательство, — вернее, обвиненных в предательстве, что было совсем не одно и то же.

Было время, когда такая казнь ждала любого, обвиненного в колдовстве, несмотря на то, что тогда способа доказать вину не существовало. Теперь же человек мог быть назван предателем без всякого намека на доказательства, несмотря на свидетельства как друзей, так и врагов; сколько бы он ни уверял в своей невиновности, его голова оказывалась на пике после того, как несчастного заставляли присутствовать при других казнях, — в назидание тем, кто еще верил королю.

Горькие уроки людям, и без того страдающим от горечи жизни.

— Скажи мне, — заговорил Осберт, отворачиваясь от унылого вида за окном и наслаждаясь теплом своего кабинета, — что, по-твоему, затевает Нэш?

— Не могу утверждать с уверенностью, господин, — ответил Лайл, — ведь мы не видим очень многого из того, что он делает, а то, что видим, часто кажется бессмысленным.

— Это так, но не достаточно ли того, что удалось увидеть, чтобы надеяться: между Нэшем и Кенриком возникли разногласия?

Задумчиво выпятив губы, Лайл покачал головой.

— Одного этого недостаточно. По крайней мере, пока. Осберт кивнул. Он не имел желания затевать что-то против Нэша — во всяком случае, напрямую. И все же, чтобы выжить, нужно было как можно больше знать о человеке, который держал в своих руках его жизнь.

— Господин, вы же не можете не понимать, что изменение наших законов грозит неприятностями.

— Ты слышал о чем-нибудь, что требует моего вмешательства?

— Не то чтобы... Но всякие шепотки до меня долетали. Кое-что о вас, кое-что о короле. Многие из наших братьев не радуются нововведениям.

— Как и все мы, Лайл. Сообщи мне, если услышишь еще что-нибудь.

— Слушаюсь, господин.

— Прекрасно. — Осберт махнул рукой, отпуская агента. — Пойди и хорошенько подкрепись. Да и отдохнуть тебе нужно как следует, прежде чем отправляться в обратный путь. И еще: раздобудь себе теплую одежду. Мне от тебя будет мало проку, если мой наблюдатель превратится в ледышку. Возвращайся завтра. Есть кое-что, о чем я хотел бы знать твое мнение.

— Как пожелаете, господин. — Лайл поклонился и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Осберт снова рассеянно взглянул в окно на лишенные тел головы.

Эти люди ведь тоже все стремились остаться в живых... Все верили в свою способность на шаг-два опередить короля, все не сомневались, что уж им-то не выпадет злая судьба...

Может быть, именно поэтому все они мертвы. Осберт же полагал как раз противоположное. Какая-то часть его сознания точно знала, что его ждет, какие бы усилия он ни прилагал, чтобы избежать рока. Лучшее, на что он мог рассчитывать, — это слушаться своей трусости и как можно дольше оттягивать конец.

Он уже так долго жил, полный страха, что не был уверен, сможет ли без него существовать.

Годфри опустился на колени, сложил ладони перед грудью и поднял глаза к триуму высоко на стене часовни. Резное черное дерево выделялось на светлом камне; изогнутая треугольная рама навеки соединяла богов — Серинлета, Минею и злобного Бролеха.

Чтобы даже мысленно произнести последнее имя, Годфри должен был преодолеть внутреннюю дрожь. Распространенное суеверие утверждало, что вслух назвать Бролеха по имени значило навлечь его влияние на свою жизнь. Годфри был достаточно похож на своих предков, чтобы не поддаться искушению опробовать это на практике.

Пламя толстых свечей на алтаре дрожало и колебалась, триум отбрасывал странную тень... нетрудно было поверить, что вырезанные из дерева боги, если их призвать от всего сердца, оживут. В воздухе плыл дым курений, позади Годфри слышался тихий рокот голосов гильдийцев, возносивших свои личные молитвы перед тем, как вновь вернуться к своим делам.

Годфри отметил, что в последнее время все больше членов Гильдии посещает службы в часовне. Хотя от гильдийцев ожидалось, что они будут благочестивы и станут проявлять уважение к церкви, особых правил, определяющих выполнение ими религиозных обрядов, не существовало. Как капеллан Гильдии, Годфри каждое утро служил мессу, а вечером читал молитвы и один день в неделю отводил на то, чтобы исповедовать желающих. Его обязанности всегда были необременительны — до самого последнего времени. Теперь же все пять или шесть десятков гильдийцев, расквартированных в Марсэе — вдвое больше обычного, — являлись на каждую службу.

На их лицах Годфри читал озабоченность, страх, растерянность. Он мог лишь проявлять сочувствие... Их доверие к проктору, вера в Гильдию были поколеблены до основания, и очень многие растерялись, не зная, к кому обратиться.

Впрочем, у Годфри не было ответов на их вопросы. Более пятисот лет назад древняя Империя, Гильдия и колдуны Каббалы были союзниками. Однако времена изменились, и бывшие единомышленники вступили в великую битву на равнине Алузии. Победившая Империя вручила Гильдии святое право и долг: уничтожить колдовство, истреблять всех, у кого обнаружится запретная сила. Колдунам нельзя было доверять, их сила была объявлена греховной, а те, кто ею владел, — олицетворением зла. С самой победы в достопамятной битве Гильдия ничем не нарушала суровых установлений, не задумываясь о том, правильно это или нет.

И вот теперь долг перестал существовать, уничтоженный росчерком пера на пергаменте, отброшенный рукой проктора Осберта, направляемой королем.

Годфри очень хорошо понимал смятение этих людей. Он и сам его испытывал. Впрочем, пока он подчинялся прежним правилам, поскольку архиепископ Бром тянул с отменой церковного проклятия колдовству, что само по себе было удивительно, если вспомнить, как рабски во всем остальном он выполнял волю Кенрика, а до него — Селара.

В конце концов, в этом и была причина того, что Маккоули заточили в темницу, а Брома поставили на его место.

Опыт многих лет позволял Годфри находить слова и давать им беззвучно падать с губ, моля Минею и Серинлета об умиротворении, спокойствии, мудрости. Он молился о тех, кто был далеко, выполняя дело своей жизни, вроде Эйдена Маккоули.

Молился об избавлении...

Должно же оно когда-то прийти!

Прошептав последнюю молитву — о здравии и безопасности Роберта, — Годфри осенил лоб и плечи знаком триума и поднялся на ноги. Скрестив руки на груди, он позволил своему облачению расправиться и упасть положенными складками и только тогда повернулся ко входу в ризницу. Годфри было слышно, как у него за спиной молящиеся встают и начинают переговариваться, направляясь к западной двери.

Ему было легко предположить, о чем они шепчутся.

— Архидьякон!

Годфри остановился, ощутив что-то вроде внутренней дрожи. Глубоко вздохнув, чтобы взять себя в руки, он повернулся к темному алькову, откуда донесся голос. Из темноты появилась фигура, на которую высокий витраж бросил цветные отблески. Человек, мрачно улыбаясь, двинулся вперед; сам его вид говорил о еле скрытой угрозе. Годфри узнал его и почувствовал, как сердце стиснул страх.

— Доброе утро, милорд. — Он ощутил смешную гордость за то, как ровно прозвучал его голос. Годфри приготовился достойно встретить новый вызов.

Перед ним стоял малахи.

Барон Люк де Массе был примерно одного возраста и одного роста с Годфри, но на этом сходство и кончалось. Если Годфри всю жизнь служил богам и церкви, то у де Массе был один господин: Нэш.

— Могу я чем-нибудь вам помочь? — спросил Годфри, решив ни за что не показать, какой страх внушает ему этот человек. Ни богатая одежда, ни природная красота барона не производили на него впечатления, однако не заметить особого выражения синих глаз и того, что падавший через витраж свет превращал его золотые волосы в кроваво-красные, было невозможно.

Или это просто игра воображения?

— Надеюсь, вы и в самом деле сможете мне помочь, святой отец. — Де Массе говорил спокойно и по-деловому. Сделав шаг вперед, он продолжал: — Я хотел бы исповедаться.

Годфри побледнел и судорожно сглотнул. Де Массе, должно быть, правильно истолковал его колебание; он решительно поднял руку.

— Святой отец, я нуждаюсь в духовном утешении и рассчитываю на вас.

— Не хотите ли вы сказать, что если я откажусь, вы не будете настаивать?

Де Массе удивленно поднял брови, потом медленно покачал головой.

— Я думал, что просить об этом... Я полагал, что таковы ваши обязанности. Конечно, решать вам. — Поскольку малахи не сделал попытки принудить Годфри, у того не оказалось предлога отказаться. — Только я хотел бы исповедаться не здесь, а в базилике, если такое позволительно.

Не особенно понимая, чего от него хочет де Массе, Годфри снова кивнул и двинулся к двери. Де Массе последовал за ним.

Годфри зажег свечи на алтаре и начертил в воздухе знак триума, прежде чем повернуться к де Массе; он ни на минуту не поверил, что тот собирается искренне и с раскаянием исповедаться. И раньше бывало, что люди использовали исповедь в совсем не благочестивых целях, а уж малахи вовсе не отличались набожностью.

Конечно, они могли найти собственные способы поклонения богам, неизвестные Годфри. Роберт слишком мало рассказывал ему об этих людях, — только то, что нужно было знать Годфри для выживания. Да и могли Роберт знать такие вещи о своих смертельных врагах?

Годфри поспешил прогнать посторонние мысли. Взяв пурпурную столу, лежавшую на алтаре — символ тайны исповеди, — он благоговейно коснулся ее губами и накинул на плечи. Де Массе наблюдал за ним, сложив руки на груди; может быть, обычное высокомерие и покинуло его, однако кающимся грешником он по-прежнему не выглядел.

— Хорошо, милорд. Вы предпочитаете сесть или преклонить колени?

Де Массе задумчиво посмотрел на Годфри, потом слегка покачал головой. Повернувшись к двери, он взмахнул рукой, и Годфри узнал жест: так Роберт когда-то накладывал заклятие. Де Массе получит предупреждение, если к двери кто-нибудь приблизится.

Малахи сунул руку за пазуху и достал тонкий кожаный мешочек, зашитый по краям и запечатанный темно-зеленым воском, который выглядел так, словно служил уже много лет. То, что находилось внутри, должно было сохраниться при любых обстоятельствах. Де Массе торжественно положил мешочек на алтарь перед Годфри, не отрывая от него пальцев до последнего момента. Взглянув на Годфри, барон еле заметно улыбнулся.

— Как вы, несомненно, уже поняли, я пришел не для того, чтобы исповедаться в своих бесчисленных грехах. Я намерен просить вас об услуге, на которую не имею никакого права. Пожалуйста, поверьте: я не обратился бы к вам с такой просьбой, если бы имел иной выход.

Это странное признание разбудило любопытство Годфри. Бросив взгляд на мешочек, он спросил:

— Что за услугу вы имеете в виду?

— Если вы узнаете о том, что я мертв, я хочу, чтобы вы вскрыли этот мешочек, извлекли находящееся в нем письмо и немедленно выполнили то, о чем в нем говорится. И вы не должны никогда, ни при каких обстоятельствах никому сообщать о том, что мешочек у вас и что вы разговаривали со мной.

— Вы скажете мне, что там внутри?

— Не думаю, что это было бы разумно.

— Тогда, — Годфри заставил свой голос звучать ровно, хотя ситуация ему совсем не нравилась, — как я могу быть уверен, что я буду готов выполнить ваши инструкции?

Де Массе отошел на несколько шагов в сторону и повернулся к окну, сквозь которое лился свет, но откуда нельзя было увидеть монастырский двор.

— Я знаю, что вы хотели бы иметь доказательство того, что это не пойдет в разрез с вашим обетом, но ведь вы — человек чести, не так ли?

— Я не дам вам слова, не зная, что обещаю. Разве на моем месте вы поступили бы иначе?

— Однажды я именно так и поступил, — тихо ответил де Массе. — Я не в силах предложить вам никакого надежного доказательства, но одно могу вам открыть: человек... на которого я работаю, одержим осуществлением пророчества. Содержимое мешочка может помочь вам... достичь своей собственной цели.

Годфри зажмурился, надеясь, что отвернувшийся к окну малахи не заметит его внутренней борьбы. Неужели де Массе и в самом деле предлагает Годфри шанс разрушить планы Нэша? Не слишком ли это просто? Но нет, не просто, конечно: чтобы такая возможность у него появилась, человек, стоящий перед ним, должен был бы умереть.

— Мне нужно ваше обещание, — проговорил де Массе.

— Но почему вы обратились ко мне? Вы меня не знаете, но вам должно быть известно, что я воспротивился бы вам и таким, как вы, если бы смог.

Де Массе повернулся к Годфри лицом, хмуро улыбаясь.

— Все так, но мне известно также, что вы, святой отец, хороший человек. А для того, чтобы выполнить мою просьбу, требуется именно хороший человек. Я не мог бы доверить это дело никому другому. Будь вы равнодушны или себялюбивы, мы с вами сейчас не разговаривали бы. — Де Массе протянул к Годфри руки. — Я так... обработал мешочек, что написанное в письме исчезнет, если его попытается вскрыть кто-нибудь, кроме вас. Мне нелегко просить вас об услуге, святой отец. Поверьте, если бы во всех этих предосторожностях не было необходимости, я был бы глубоко счастлив. Мне очень нужно, чтобы вы дали обещание, о котором я прошу. Я не смею уйти, не получив его от вас.

Годфри не мог не уловить мольбы в голосе де Массе; он также видел, каким открытым и искренним стало на мгновение его лицо. Насколько он мог судить, малахи честно сообщил ему все, что только мог. Однако и как священник, и как честный человек Годфри был не в праве дать обещание, которое не собирался выполнять.

— Обещаю выполнить вашу просьбу при условии...

— Никаких условий, святой отец, — поднял руку де Массе. Его жест, сама его поза ясно говорили, что ради достижения цели он нарушит любое условие. — Могу заверить вас в одном: если я умру, вы очень захотите исполнить то, о чем говорится в письме.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен, — ответил барон.

В этом коротком ответе было что-то такое, что делало отказ невозможным. Годфри понимал, что может пожалеть о своем согласии, но с другой стороны, точно так же, как он сумел извлечь пользу из разрыва Осберта с Нэшем, вдруг ему удастся оказаться полезным правому делу и здесь? Не нужно было быть великим человеком, чтобы находить союзников; достаточно было проявлять честность.

— Хорошо, — сказал Годфри, благословляющим жестом кладя руку на мешочек, — даю вам слово. Я выполню вашу просьбу.

Де Массе на мгновение затаил дыхание, потом глубоко вздохнул и пристально посмотрел на Годфри.

— Надеюсь, такого все-таки не случится, но я позабочусь о том, чтобы в случае моей смерти вам сразу же о ней сообщили. Благодарю вас, святой отец. Ваше обещание подарило... мир моей душе. Позвольте мне вас покинуть.

В глухой ночной час, когда темнота давно уже сгустилась, де Массе, повернувшись в постели, крепко обнял Валену. Гнев все еще делал ее тело неподатливым, однако де Массе постарался ласками заглушить ее страх и смятение, как и свои собственные.

— Ох, Люк, почему ты выбрал именно его? — прошипела женщина; слова, как де Массе того и хотел, дали выход ее ярости. — Ты же знаешь, кто он такой! Знаешь, как близок он и к Осберту, и к Брому!

— Именно поэтому я его и выбрал. Он уже почти десятилетие не дает Осберту пойти ко дну и делает это вовсе не из любви к Нэшу. Годфри честный человек.

— Он знает, кто такие малахи, Люк! Как может он стать нашим союзником? Ты должен забрать у Годфри письмо и убить его!

Де Массе повернул Валену к себе и взял в ладони се прелестное лицо.

— Годфри священник. И честный человек. Он не сможет выдать наш секрет, даже если бы от этого зависела его жизнь.

— Но ведь от этого зависят наши жизни! — Валена задохнулась и не сразу смогла продолжать. — Честный он или нет, если Кенрик или Нэш начнут его пытать, он все расскажет, и ты прекрасно это знаешь.

— И что он сможет рассказать Нэшу? Что я попросил его об услуге на случай своей смерти?

Глаза Валены расширились, пальцы поспешно зажали ему рот.

— Не смей, — прошептала она, прижимаясь теснее, пользуясь своим телом, как делала это всегда, чтобы уверить его в своей любви, — не говори таких вещей, умоляю тебя, Люк.

Де Массе коснулся губами виска женщины, ощущая на горле ее теплое дыхание.

— Ты хочешь сказать, что передумала?

— Нет. — Голос Валены прозвучал тонко и жалобно. Де Массе хотелось заслонить ее, спрятать, защитить, чтобы никто и никогда больше не смог ей угрожать. Однако Валена была той, кем была, и его защита очень мало значила бы. Да и беззащитной, какой она любила притворяться, она тоже вовсе не была.

Но только не в том, ради чего он принимал такие предосторожности... Именно поэтому они так подробно все обсуждали, именно поэтому де Массе решился на самые отчаянные меры.

— Я знаю, что ты не хочешь, чтобы Годфри пришлось сдержать свое обещание, — прошептал он в темноту, — а ты знаешь, что и я этого не хочу.

— Знаю.

Де Массе снова прижал ее к себе, понимая, что спор их закончился тем, чем и начался.

— Я люблю тебя, — прошептала Валена, уткнувшись лицом ему в грудь.

— Я тоже люблю тебя. — Де Массе поцеловал Валену в лоб и закрыл глаза.