"От Трумэна до Рейгана. Доктрины и реальности ядерного века" - читать интересную книгу автора (Яковлев Александр Николаевич)

ГЛАВА ВТОРАЯ МАЯТНИК ДВУХПАРТИЙНОСТИ

Конформируется личность. Нивелируются ее взгляды. Собственное мнение перестает быть собственным, но продолжает казаться таковым. Впрочем, большинство американцев не проявляет особого интереса к защите суверенитета личного мнения. Его вполне устраивает иллюзия самостоятельности мышления. Это приятно щекочет самолюбие, а большего и не требуется, когда и без того забот полно.

Усредненная и запуганная личность особенно удобна, когда ее приглашают поиграть в «демократию», в «выборы». Обычный американец, мало осведомленный в политике, самодовольно скажет, что это он, голосуя на выборах, определяет политику страны, выбирает президента, конгрессмена, губернатора или судью. Эта мысль крепко сидит в его голове. Т. Уайт, например, утверждает, что выборы дают американцам «ощущение участия в управлении страной» и, что более важно, «ощущение контроля»[84].

Американские идеологи утверждают, что Соединенные Штаты Америки, дескать, самая демократическая страна, где каждый может стать президентом, где Билль о правах обеспечивает свободу личности, мнений, творчества. Но вот что пишет по этому поводу журнал «Тайм»: «Решающая сила в завоевании политического поста в США — это могущество денег». Деньги для политика — это как молоко матери для ребенка, — говорил босс демократической партии в Калифорнии Джесс Уиру. — В наше время кандидат должен быть или богат сам, или иметь богатых друзей. Деньги — это власть, и чем больше денег, тем больше власти»[85]. А известный своими реакционными взглядами и связями с военно-промышленным комплексом сенатор Э. Дирксен в приливе откровенности поделился с представителями прессы следующей сентенцией: «Три наиболее важные вещи в политике — это деньги, деньги и еще раз деньги»[86]. Бывший вице-президент США Г. Хемфри говорил о том, что существуют в этой стране три вида политики — политика Большого Бизнеса, политика Большого Босса и политика Больших Денег.

В 1966 году пост губернатора Калифорнии, выигранный Рональдом Рейганом, миллионером, и пост губернатора Нью-Йорка, полученный Нельсоном Рокфеллером, архимиллионером, обошелся каждому из них более чем в 55 миллионов долларов. Четырьмя годами позднее переизбрание на тот же пост стоило Рейгану в расчете на каждый полученный им голос по 1 доллару 5 центов (проигравший соперник-демократ затратил на каждый голос по 42 цента)[87]. Избирательная кампания 1980 года обошлась в общей сложности уже в несколько сот миллионов долларов.

«Средний американец» склонен думать, что он воздействует на политику страны и определяет ее, но это не больше чем наивный самообман. Для тех же, кто вершит судьбы государства, «общественное мнение» представляет удобный демагогический фасад, синтетический материал, драпирующий обман, скрывающий от малоискушенного в политике американца действительных хозяев страны и их корыстную политику.

«Средний американец» не столько верит правительству, сколько приучен к мысли, что, если Вашингтон поступает так, а не иначе, следовательно, так и надо. У Вашингтона тоже свой бизнес. А бизнес надо уважать. Нет ничего предосудительного и в том, что какие-либо действия правительства или его представителей корыстны; ведь корысть в том или ином виде является вполне приемлемой чертой индивидуальной и общественной психологии американского общества. Уже упоминавшийся Н. Чомски пишет, что в результате целенаправленной пропаганды у многих людей возник весьма полезный для правительства стереотип мышления: в принципе, скажем, внешняя политика США представляется как «правильная», основанная на нравственных предпосылках, а любые проявления ее истинной сущности воспринимаются как случайные отклонения, ошибки и т. д.[88].

Американским капиталистам удалось удобно обосноваться за фасадом государственного здания, именуемого политической службой, которая пока еще эффектно разыгрывает спектакль под названием «Американская демократия».

Буржуазные идеологи много делают для того, чтобы формировать угодное для правящих кругов страны «общественное мнение» и изображать его как национальное волеизъявление. Политика, утверждают они, не диктуется более интересами, одного класса — капиталистов, а выражает желания и волю всех «простых людей», а те, кто проводит эту политику в жизнь, якобы представляют «коллективный разум нации»[89].

Пропагандистская машина одурманивает человека, пытается закрыть ему глаза на нелепости и чудовищные преступления общества, в котором он живет. Средства массовой информации давно потеряли даже остатки независимости. Джеймс Рестон признает, что в главных вопросах, скажем, внешней политики «большая пресса» находится в вассальной зависимости от правительства и призвана обслуживать его интересы, «они обвенчаны без какой-либо возможности развода»[90]. Этот «неравный брак» дает правительственной верхушке возможность использовать прессу всего лишь в качестве вспомогательного инструмента[91]. Радио и телевидение, газеты и книги методично работают над тем, чтобы создать наиболее безболезненные, с точки зрения правящих кругов, условия для гонки вооружений, роста реакции, воспитания американцев в духе расового превосходства и насилия. Вот как пишет об этом журнал «Американ опиньен» («Американское мнение»):

«Каждый день в миллионах домов во всей Америке ведется пропагандистская война против умов в большинстве своем ничего не подозревающих людей. Эта война ведется каждое утро на страницах ежедневных газет, особенно — таких органов прессы истэблишмента, как „Нью-Йорк таймс“, „Вашингтон пост“ и „Лос-Анджелес таймс“. Она ведется каждую неделю крупными еженедельными журналами — „Таймом“ и „Ньюсуиком“. И она разворачивается в течение всего дня радио— и телесетью.

…Все растущее число наших сограждан-американцев осознает масштабы предвзятости средств массовой информации и справедливо этим возмущено».

Не так давно опрос, проведенный «Лос-Анджелес таймс», удивил ее редакторов тем открытием, что только один из трех американцев верит в объективность журналистов. Опрос Гэллапа показал, что общественность ставит этические нормы и честность репортеров гораздо ниже, чем те же качества полицейских. А совсем недавно «Вашингтон пост» обнаружила, что 53 процента опрошенных согласились с утверждением, что крупные средства информации часто скрывают истории, которые должны быть освещены ими. Только 35 процентов считали, что средства массовой информации не осуществляют таких сокрытий. Тот же опрос показал, что люди отдают себе отчет в предвзятости журналистики: 59 процентов заявили, что репортеры крупных информационных средств часто пространно излагают свою собственную точку зрения, тогда как фактов приводят недостаточно.

Статистическое подтверждение этого было представлено в большом исследовании, опубликованном в «Паблик опиньон» в прошлом году. Для этого исследования Роберт Лихтер из университета Джорджа Вашингтона и Стэнли Ротмэн из колледжа Смита провели часовые интервью с 240 нашими наиболее влиятельными журналистами и комментаторами, представляющими наиболее мощные источники массовой информации, включая «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост», «Уолл-стрит джорнэл», «Тайм», «Ньюсуик», «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт», Эн-би-си, Си-би-эс, Эй-би-си и Пи-би-эс. Результаты этого академического исследования читаются как бестселлер.

Исследование Лихтера и Ротмэна показало, что нашими средствами массовой информации управляет социально привилегированный класс из слоев с высшим средним уровнем доходов. 95 процентов их — белые, 79 процентов — мужчины, 93 процента имеют высшее образование, 55 процентов — ученые степени, и почти половина может похвастаться семейными доходами, превышающими 50 тысяч долларов.

Томас Джефферсон говорил: «Если нация думает быть невежественной и свободной одновременно, то она думает о том, чего никогда не было и никогда не будет». Вот почему так важны честное освещение событий и возможность изучения альтернативных точек зрения. Новости, которые мы читаем и слышим, влияют на формирование нашего собственного мнения. Когда мы берем газету и читаем статью или когда мы включаем телевизор и смотрим программу вечерних новостей, на наше сознание и подсознание оказывается давление. Если нас дезинформируют или скрывают от нас необходимые факты — мы становимся жертвами манипуляции»[92].

И чем сильнее правительство подпадает под власть финансовой олигархии, чем крепче сила монополий соединяется силой государства в единый механизм, направленный против трудящихся, чем больше усиливается власть монополистической буржуазии над жизнью нации, тем настойчивее апологеты капитализма внушают американцам, будто политика правительства определяется народом, диктуется им и формируется на основании общественного мнения.

Политическая литература особенно умиляется по поводу того, что две буржуазные партии США попеременно сменяют друг друга у власти. Соперничество республиканской и демократической партий — это, мол, и есть «демократия». Смена партий у власти означает будто бы некие «толчки», оживляющие обстановку в стране, придающие обществу динамичность. Буржуазные пропагандисты старательно внушают избирателям мысль, что, отдавая на выборах предпочтение кандидатам той или иной партии, они оказывают таким образом «решающее влияние» на политику государства.

Авторы политических гороскопов, используя имитацию «всенародного волеизъявления», называемую выборами, пытаются решить неразрешимую задачу. В стране усиливаются неуверенность и беспокойство, обостряются социально-экономические и расовые проблемы, налоги и цены растут с каждым днем. Все это нельзя не видеть даже с позиций ура—патриотизма, который готов обелить даже самые неприглядные стороны национальной жизни.

«А у нас две партии!» — твердят буржуазные идеологи, когда сказать уже больше нечего. Американцу снова и снова внушается, что живет он в самой, самой… сиречь «демократической». Как будто демократия измеряется речами, числом партий или избирательной демагогией, а не реальными делами, не тем, кому государство служит, к защите чьих интересов приставлено.

В сущности же, если подходить к системе двух партий в США с мерками европейских партийных стандартов, то и в этом понимании их не существует. На практике имеются предвыборные комитеты, именуемые партиями. Они занимаются политической агитацией, идеологической обработкой избирателей в пользу того или иного кандидата в президенты, губернаторы, члены конгресса и т. д. После выборов их жизнь замирает, партийный аппарат свертывается, реальной властью они не обладают. Например, на президента институт партий не может оказать какого-либо влияния, как, впрочем, и на других представителей партии, находящихся в механизме власти.

Перед выборами президента или членов конгресса со страниц американских книг и газет не сходит вопрос: кто победит? «Слон» (эмблема республиканской партии) или «осел» (эмблема демократической партии)? В 1952 году после непрерывного двадцатилетнего правления «осла» к власти пришел «слон». Президентом страны был избран представитель республиканской партии генерал Д. Эйзенхауэр, сменивший Г. Трумэна, который президентствовал все первые послевоенные годы. В 1960 году роли снова поменялись. На первый план опять вышла демократическая партия. Президентом стал Дж. Кеннеди, которого вскоре застрелили, как в прошлом и некоторых других президентов этой «демократической» страны. К руководству государством пришел Л. Джонсон.

Осенью 1968 года двухпартийный маятник вновь качнулся в сторону республиканцев. В Белом доме оказался Р. Никсон. Призрачность этой перемены видна была хотя бы из того, что на президентском посту оказался отнюдь не новый для Вашингтона человек. В течение 8 лет Никсон был вторым человеком в правительстве Эйзенхауэра. Он нес на себе немалую часть того политического балласта, который пустил ко дну администрацию республиканцев в 1960 году. Именно Никсону пришлось расплатиться в ходе этих выборов за провалы администрации. Эйзенхауэр отошел в сторону, сделав своего вице-президента своеобразным козлом отпущения и заставив его испить горькую чашу поражения от Дж. Кеннеди.

О том, что на политической арене перетасовывается все та же колода карт, говорит и следующий эпизод из зигзагообразной карьеры Р. Никсона. Учитывая «особые заслуги» бывшего вице-президента, его не списали в архив, а выдвинули на пост губернатора «имперского штата» Калифорнии, вотчины военно-промышленного комплекса, которому Р. Никсон служил верой и правдой. Однако и здесь его поджидала неудача. Ставка на «восходящую» звезду» Р. Рейгана оказалась выше. Затем произошла очередная перестановка фигур, и наступила очередь Р. Никсона. Но его надо было отмывать, поскольку за Никсоном довольно прочно закрепилась репутация «неудачника», «плутоватого Дика» «ястреба и забияки». Надо было создать образ «нового Никсона»: опытного, уравновешенного, терпимого к другим мнениям и, конечно же, «сострадательного к людям». После этой операции его вновь предложили избирателям как самого, самого… Прав Т. Уайт, когда пишет, что «личность может подняться над потоком событий лишь тогда, когда ее выталкивают закулисные силы»[93].

Все последовавшее было, разумеется, тоже проявлениями «самой демократической» из всех демократий. Никсона убрали через четыре с половиной года президентства в результате крупного скандала. Человек, который с телеэкранов всей страны бил себя кулаком в грудь и проникновенно клялся: «Я не мошенник!» (именно так, дословно), едва спасся от заслуженного правосудия. Но все же спасся.

Буржуазная пресса всех направлений взахлеб расписывала, что подобное возможно только в США. Что верно, то верно. В чем, собственно, провинился Никсон? Грязные методы предвыборной борьбы — взломы, кражи документов, компрометация соперников, подслушивание разговоров? Но в ходе самого же «уотергейтского дела» постепенно выяснялось, что записывать телефонные разговоры и подслушивать своих политических соперников начали еще во времена Ф. Рузвельта. Что воровством документов занимались — хотя и неодинаково успешно — все партии и претенденты, включая и Рейгана. Недостойные, а то и откровенно криминальные методы ведения избирательных кампаний описаны еще в американской литературе прошлого столетия. Не надо было попадаться? Безусловно. И все же дело далеко не в этом.

Вспомним, что именно после убийства президента Кеннеди в правящей элите США схлестнулись за контроль над высшей должностью в стране две ее группировки: старый, традиционный «восточный» истэблишмент, выросший практически вместе с Америкой, и новый, молодой, особенно агрессивный «западный», поднявшийся на дрожжах военных заказов в годы второй мировой войны и последующие десятилетия. Вспомним также, что, когда «западный» истэблишмент впервые пошел на рубеже 40-х и 50-х годов на «штурм» американского конгресса, одним из наиболее беспощадных и беспринципных его представителей был вместе с сенатором Маккарти его друг и правая рука Р. Никсон. Можно лишь догадываться, какое количество личных счетов сводилось два десятилетия спустя в ходе «Уотергейта».

Но остается фактом другое: после Кеннеди «восточники» ни разу не получали доступа в Белый дом. Места там делили лишь представители Запада и Юга — единые в противоборстве с Востоком страны, но не в чем-либо еще. Вряд ли есть более наглядное подтверждение призрачности «выбора», которым располагают избиратели США, фальшивости того, что буржуазной политической наукой выдается за эталон демократии.

Пожары страстей затухают сразу же после выборов. Законы театрализованной «демократии» требуют шума, обвинений, организации общенационального галдежа о свободе, о том, что правительство уходящей партии было плохим, а пришедшая к власти партия будет хорошей. И все только для того, чтобы оставить в тени, избавить от политической ответственности финансовых олигархов государства.

Между тем стратегические линии правящих сил в основе своей не претерпевают изменений. Приверженность пришедшего к власти президента политическому курсу его предшественника объясняют «патриотизмом», преданностью «национальным интересам» и т. д. Возвращается к исполнению обычных обязанностей и политология: как можно активнее внушать людям, что политика правительства — единственно правильная и единственно возможная.

Бывает, конечно, и так, что оппозиционная партия всячески помогает правящей проводить ту или иную политику, а придя к власти, открещивается от нее. По крайней мере на словах. Например, перед выборами в 1952 году, когда республиканцы пришли к власти, они принимали самое активное участие в формировании внешней политики правительства демократов. Сошлемся на высказывание республиканца Даллеса, сделанное им в начале 1952 года. Оценивая внешнюю политику правительства Трумэна, он утверждал, что «последние пять лет были годами успехов». Но прошло несколько месяцев, и точка зрения круто изменилась. В июне 1952 года в журнале «Лайф» Даллес писал, что «все большее число людей отворачивается от нашей политики как от слишком милитаристской, слишком дорогой, слишком неустойчивой, слишком неясной, чтобы за ней следовать». А в разгар избирательной кампании Даллес заявил: «Я, генерал Эйзенхауэр и сенатор Никсон пришли к выводу, что американская внешняя политика поставила нацию перед величайшей угрозой, которая существовала когда-либо в истории страны»[94].

В ходе предвыборной борьбы 1968 года можно было заметить некоторые особенности в поведении республиканцев, которые вернулись к власти, Никсон избегал обязательств в области внешней политики. При случае ругал старую, где-то ее же хвалил, но свою программу не развертывал. Тактика оправдала себя. Для победы республиканцев хватило груза ошибок демократов, накопленных как во внутренней, так и во внешней политике. Перегруженные «кризисной политикой», демократы осели на дно. На поверхности оказались республиканцы.

Дж. Даллес обвинял демократов в «милитаризме». Но уже в январе 1954 года тот же Даллес, развивая идею президента Эйзенхауэра, высказанную ранее, заявил о необходимости быстрого развития вооруженных сил, с тем чтобы создать способность «возмездия немедленно, средствами и в местах по нашему выбору»[95]. Слова эти были положены в основу пресловутой политики «массированного возмездия», державшей мир многие годы на грани мировой войны. Увеличения «массированных, мобильных сил возмездия»[96] потребовал и Никсон. В обстановке нагнетания международной напряженности шла подготовка к военной интервенции в Индокитае.

Франция в Индокитае была близка к краху. Как свидетельствует Р. Доновэн, к февралю 1954 года положение оказалось «настолько критическим, что возможность американской интервенции… стала предметом серьезного обсуждения в правительстве»[97]. Оставалось решить: вместе с союзниками или без них США начнут военные действия. 16 апреля 1954 года Никсон заявил, что «свободный мир не может позволить дальнейшее отступление из Азии», что «мы должны пойти на риск и послать американских парней в Индокитай»[98].

Казалось, что вот-вот будет достигнуто соглашение об организации объединенных действий. Но во время экстренной поездки в Лондон и Париж Даллес обнаружил непонимание идеи совместных действий. Вместо того чтобы «немедленно коллективно выступить в защиту Индокитая»[99], Англия и Франция склонялись к переговорам. Да и в самой Америке общественное мнение еще «не было готово принять интервенцию»[100].

Войну против Кореи вело правительство демократов при активной поддержке республиканцев. Затем избирательные соображения потребовали, чтобы республиканцы изобразили себя посторонними в этой войне и даже противниками ее. Им была уготована роль «миротворцев».

Тем временем «миротворцы» готовили очередную интервенцию — на сей раз во Вьетнаме. Не получилось. И вновь развязывание этой войны оставили демократам. И после провала вьетнамской авантюры республиканцы опять исполнили роль «партии мира». Но «героического спектакля» не получилось. Авантюра США во Вьетнаме закончилась полным провалом и позором. И только много позднее, в основном при Рейгане, правящие круги решили «реабилитировать» американскую разбойничью кампанию в Юго-Восточной Азии. Теперь уже говорят о «добродушных парнях», оказавшихся в джунглях Вьетнама, их «самопожертвовании» во имя, конечно же, «свободы» и «демократии».

В США издается много работ, в которых делаются попытки найти разницу между партиями, особенно на основе платформ, заявлений и т. д. Однако еще никто не нашел различий в практической политике. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что тон и характер взаимных обвинений до смешного одинаковы. Партии ругают одна другую за те же самые грехи: «много говорят, но предпринимают мало конструктивных действий», «проводят случайную политику как внутри страны, так и за границей», «утратили господствующие позиции в мире», «привели к падению престижа США», «сделали непоправимые уступки коммунистам», «завели страну в тупик», «ничего не сделали для борьбы с бедностью, преступностью, коррупцией». И так из года в год, от одних выборов к другим. Гладкие, обкатанные, словно камни в горной реке, фразы. Мало кого интересует их смысл. К ним привыкли.

Впрочем, принципиальных различий в политике и быть не может. Обе буржуазные партии рождены одним и тем же классом, содержатся им и служат ему.

«Монополия, раз она сложилась и ворочает миллиардами, с абсолютной неизбежностью пронизывает все стороны общественной жизни, независимо от политического устройства и от каких бы то ни было других „частностей“[101], — писал В. И. Ленин. Такой «частностью» в условиях американской действительности является двухпартийная система, созданная и выпестованная правящим классом для обмана трудящихся. И любая степень «близости» или «отличия» этих двух партий не может изменить сущности буржуазного политического строя, антидемократического в своей основе.

Конечно, было бы упрощением считать, что обе партии одинаковы абсолютно. Отличия в подходе к тем или иным явлениям, событиям, в понимании того, как лучше служить интересам власть имущих, бесспорно, есть. В зависимости от складывающейся обстановки эти различия могут быть более или менее заметными. Особенно тогда, когда противоречия в обществе обостряются и партии испытывают повышенное давление избирателей. Настроения масс приходится учитывать, чтобы не допустить на выборах голосования за кого-то третьего. Еще несколько десятилетий назад партии более или менее разнились с точки зрения их групповой и социальной базы. За республиканцев всегда горой был «большой бизнес», верхние слои буржуазии, военная элита, богатое фермерство. За демократами стояла католическая церковь, профсоюзы, иммигранты не из Европы, негритянское и значительная часть еврейского населения, студенчество, либеральная профессура. Но картина постепенно меняется. Не такой уже прочной опорой демократов является юг страны. Произошли сдвиги в соотношении сил между восточной, южной и западной группировками финансового капитала. Да и «большой бизнес», по-прежнему благоволя к республиканцам, все активнее подкармливает и демократов.

Монополистический капитал не может остаться одноруким. Партия — это политическая тактика монополий, которая требует «различий», «борьбы», «смены людей», то есть всего того, что необходимо для сохранения власти в руках господствующего класса.

Обе партии — детище одних и тех же правящих сил. Но в сложных переплетениях американской политической жизни существует и такая особенность: отдельные монополистические группировки имеют своего «любимца» (демократов или республиканцев), которого они лелеют, финансируют, ведут к власти, а затем извлекают выгоду из создавшейся ситуации. Публичные и закулисные баталии между партиями в какой-то степени отражают противоречия между финансовыми блоками. И поэтому пришедшая к власти партия, защищая интересы капиталистического класса в целом (это, разумеется, главное), учитывает (прежде всего в распределении военных заказов) интересы той коалиции промышленников, которая особенно благоволила к партии во время выборов. В последние годы, например, обе партии ведут яростную борьбу за поддержку со стороны военно-ядерного комплекса. Они прямо-таки выслуживаются перед ним, но кажется, что республиканцы ближе к победе, хотя атомный бизнес активно начали растить именно демократы при Г. Трумэне.

Республиканская и демократическая партии продолжают занимать прочные позиции в политической жизни США. Еще многие американцы верят в то, что своим голосованием на выборах они могут влиять на политику. Но уже многие начинают понимать, что партия, находящаяся у власти, не руководствуется мнением народа, как это изо всех сил стараются доказать американские идеологи, а служит корыстным интересам финансового капитала.

Да и с какой стати буржуазным политическим деятелям всерьез прислушиваться к демократическому общественному мнению, если в США еще не возникло условий для упразднения тоталитарной системы двух партий, главное различие между которыми — степень изворотливости во время «переодевания костюмов». Кроме того, всякая строптивость по важным вопросам, любая попытка куснуть руку, которая кормит, рано или поздно приведут к тому, что корыто, из которого кормятся политические деятели, может оказаться пустым.

Выборы как бы «хоронят» обещания политиков. Что говорить о посулах ушедших или не прошедших на выборах деятелей, если и те, которые сумели пробиться к власти, отнюдь не склонны вспоминать всерьез все, что наобещали в лихорадке предвыборной демагогии. Да им и напоминать об этом некому.

Перед выборами 1968 года Д. Гэллап, руководитель американского института общественного мнения, дал интервью журналу «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт».

Так свидетельствует Гэллап — человек, разумеется, осведомленный в процессах американской политической жизни. Но так можно писать перед каждыми выборами, причем чем дальше, тем в большей степени. Так, кстати, и пишут и даже заявляют в пылу предвыборного азарта сами претенденты. В самом конце 70-х годов один из них, домогаясь кресла в Белом доме, обратился к соотечественникам с вопросом, оказавшимся отнюдь не риторическим: а лучше ли вы живете сейчас, дорогие сограждане, чем четыре года назад? снизились ли цены и инфляция? легче ли вам платить за учебу ваших детей? Сограждане, по-видимому, сочли постановку вопроса абсолютно справедливой и проголосовали за претендента. Четыре года спустя этот вопрос был обращен теперь уже к нему самому, действующему президенту США. Только теперь добавился еще один чрезвычайно существенный вопрос: чувствуете ли вы себя сейчас в большей безопасности, чем четыре года назад? Мы не называем здесь имен лишь по одной причине: это могло происходить и происходит с любым президентом.

Но чем больше разочарование политиками, тем активнее должна быть пропаганда их достоинств и добродетелей. Особенно много книг о президентах выходит в то время, когда они находятся у власти. Расписывают все: привычки, слабости, способности, семейные дела. Американцев стараются убедить, что каждый раз во главе нации стоит «великий человек». Так было с Трумэном. Сотни книг вышли об Эйзенхауэре. Много написано о Кеннеди и Джонсоне. Последующие президенты вызвали заметную волну негативных оценок и по собственному адресу, и по адресу своей политики. Но традиция сохранилась. Кроме того, выходят десятки работ о вице-президентах. Однако то, что на книжном рынке оказалось заметно меньше апологетических работ о Р. Никсоне, о Дж. Форде, о Дж. Картере, является пусть косвенным, но убедительным доказательством недостаточной эффективности их курса для самих правящих кругов США. Много пишут сегодня о Р. Рейгане, благо его биография и его поведение и политика дают богатую пищу для политологов и журналистов.

Буржуазные пропагандисты тщатся доказать, что обе партии коренным образом отличаются друг от друга по своим целям, идеологической платформе и методам действий. Однако они никак не могут осилить такой вопрос: почему, несмотря на смену партий, у власти остается неизменной политика правительств? На всех послевоенных выборах щедро раздавались обещания, что оппозиционная партия в случае победы коренным образом изменит политику. Но выборы проходили. Обещания забывались. Политика оставалась прежней.

Прежней, если не считать, что каждый раз, когда монополии выбрасывали «новый партийный флаг», прав у людей оставалось все меньше, а политика становилась все лицемернее и реакционнее. Представитель партии демократов Трумэн клялся и божился, что он денно и нощно печется о «демократии» и «свободе». Между тем именно при нем особенно активно начали действовать американские фашисты и расисты, «охотники за ведьмами», маккартистские молодчики. Огромных размеров достигла антикоммунистическая истерия. Велась активная подготовка к ядерной войне.

Во время кампании 1952 года республиканцы Эйзенхауэр и Никсон обещали все изменить. Однако годы их правления ознаменовались небывалым сосредоточением исполнительной власти в руках ставленников «большого бизнеса», усилением влияния военщины на дела государства, дальнейшим наступлением на демократические права трудящихся. На международной арене республиканцы продолжали политику «холодной войны». Империалисты США, приведя к власти республиканцев, взяли курс на дальнейшее обострение международной напряженности.

В этих условиях, характеризующихся, по свидетельству Д. Блэйсдела, резким усилением политического «гангстеризма», коррупции и преступлений, потрясающего лицемерия в расовых вопросах и возросшей жадности корпораций, возникла нужда в еще более активном прославлении буржуазной демократии, американского образа жизни, всей экономической и политической системы США. В этих целях при администрации Эйзенхауэра в 1953 году создается Информационное агентство Соединенных Штатов (ЮСИА), значительно усиливаются другие службы пропаганды.

Много обещали и Кеннеди с Джонсоном, и Хэмфри с Никсоном. Но что же вышло на поверку? Расистские бесчинства, возрастающая гонка вооружений, новые военные перевороты за рубежом, организованные американской разведкой. И наконец, грязная война во Вьетнаме, в концентрированном виде выразившая авантюристический, преступный характер американского империализма, его возрастающую опасность для человечества.

Изменилось ли что-нибудь принципиально в этом плане на протяжении 70-х и в начале 80-х годов? Отнюдь. Выполнялись и продолжают выполняться лишь те разделы партийных программ, особенно республиканской, где речь идет о дальнейшем раскручивании гонки вооружений, возвращении США к роли «мирового жандарма» в большем, чем когда бы то ни было, объеме. Остались пустыми словами все модные в минувшем десятилетии рассуждения об ограничении военных полномочий президента, установлении контроля над деятельностью ЦРУ и тому подобное. А демагогия насчет «великого общества», «войны с бедностью», «государства всеобщего благоденствия» так и оставалась демагогией, пустыми и несбыточными обещаниями. Более того, с приходом к власти Рейгана реакция развернула массированное наступление даже на ограниченные завоевания трудящихся в социальной области, организовала широкую травлю профсоюзов. Недаром в Америке говорят, что предвыборные обещания республиканцев и демократов стоят не дороже той бумаги, на которой их пишут.

Основой «демократического процесса» является, по утверждению американских пропагандистов, политическое соперничество республиканской и демократической партий. Буржуазные политологи пытаются доказать избирателям, что, голосуя за ту или иную партию, они оказывают «решающее влияние» на политику правительства. Всячески и взаимно сквернословя по адресу соперничающей партии, «противники» все же сходятся в одном: нужны обе партии. Они по очереди спасают политику правящего класса, всячески изворачиваясь, терпя позор, принимая на себя накипевшее раздражение масс. Но переведенная на запасной путь, обруганная партия немедленно открывает огонь по правящей партии, вновь накапливает «критический авторитет», строит из себя «спасительницу нации», готовясь снова занять доходные правительственные кресла.

Свои аргументы в защиту двухпартийной системы буржуазная литература варьирует на все лады. Однако логика фактов нередко вынуждает американских социологов делать признания, показывающие всю несостоятельность утверждений о «демократизме» этой системы. Подвергая конкретному анализу практическую деятельность партий, они нередко приходят к выводу об отсутствии существенных различий между ними. Характерен пример с Д. Эйзенхауэром, который, получая многочисленные предложения выдвинуть свою кандидатуру на пост президента США как от демократов, так и от республиканцев, тщательно взвешивал свои шансы, пока наконец не сделал официального заявления: «Я, пожалуй, больше республиканец, чем демократ. Вот и все „принципиальные расхождения“![102]

В работе «Политическая система США» Д. Койл пишет, что «в настоящее время две партии стали еще более похожи друг на друга. Их называют иногда двойниками». Американские избиратели, пишет он, чувствуют, что демократы и республиканцы «имеют только разных кандидатов», а партии в целом являются лишь «организациями для победы на выборах и получения контроля над правительством»[103].

Это признают не только политологи, но и партийные лидеры. Сходство обеих партий американского крупного капитала засвидетельствовал Эдлай Стивенсон, который в своей книге «Что я думаю» писал: «У нас гораздо больше общего с нашими друзьями-республиканцами… чем того, в чем мы не сходимся»[104]. В вышедшем накануне выборов 1960 года сборнике речей Дж. Кеннеди, целью которого было информировать американцев о взглядах претендента на президентский пост, содержится следующее положение: «Главные разногласия имеют место не столько в области общеполитических целей, сколько в области конкретного отношения к тем или иным возникающим проблемам»[105].

Партии лишь на словах меняют политику. «Победившая» партия предает забвению собственную критику и начинает проводить курс своей предшественницы. Основное содержание политики остается неизменным, пока оно соответствует классовым интересам правящих монополистических кругов. Так было и так есть.

На президентских выборах 1968 года республиканец Никсон и демократ Хэмфри говорили о своей программе почти одно и то же. Оба спекулировали на стремлении народа покончить с вьетнамской войной, лавировали, лицемерили, то прикидывались «голубями», когда выходили к рядовым избирателям, то изображали себя «неподкупными ястребами», когда обращались к хозяевам крупнейших монополий. Это действительно своего рода игра, писал Д. Рестон, размышляя над тем, что он увидел и услышал на съезде республиканской партии в Майами-Бич. Республиканцы осуждают демократов за «подрыв доверия» и сами подрывают его. Они провозглашают цели внутренней и внешней политики, за достижение которых сами не готовы платить. Делегаты знают, что существует разрыв между риторикой, избирательной кампанией и реальной действительностью.

Конечно же, Рестон пишет более чем деликатно, старательно выбирает слова и выражения, он как раз принадлежит к числу тех «критиков», которые хотели бы видеть на капитанском мостике американского корабля более изощренных политиков. Более ловких. Более «изобретательных», как он любит выражаться, что означает более лицемерных.

В общем, Никсон, по-видимому, в немалой степени оправдал ожидания Рестона, особенно в том, что касалось его методов ведения войны во Вьетнаме. Но вот что любопытно. Прошло 12 лет, и республиканец Рейган шел на выборы 1980 года под лозунгом «надежного мира для Америки» — практически тем же, под которым выступал и демократ Картер. Это совпадение позиций двух претендентов дало повод обозревателю столичной «Вашингтон пост» Фритчи за несколько дней до выборов написать, что тема мира стала доминирующей в предвыборной борьбе; кто бы ни был избран на пост президента, американский народ может надеяться на ратификацию Договора ОСВ-2, или на открытие переговоров по ОСВ-3, или на то и на другое одновременно, а американский конгресс никогда не согласится проголосовать даже за небольшое увеличение военных ассигнований[106]. Этот прогноз как нельзя лучше показывает всю пропасть — существующую и углубляющуюся! — между предвыборной демагогией и реальной политикой правительства.

Американцы все меньше и меньше верят мифу, что двухпартийная система — «олицетворение» демократии. Особенно наглядные уроки они получают в периоды избирательных кампаний. В суматохе борьбы за теплые местечки на свет выплывают факты, обнажающие изнанку американского образа жизни, показывающие подчас эту жизнь такой, какая она и есть. И политические деятели обеих партий, независимо от воли своей, предстают во всей наготе — с их ненавистью ко всему прогрессивному, с их алчностью, пренебрежением к народу, его нуждам и его судьбе.

Э. Хьюз, автор книги «Америка уязвима», касаясь послевоенных президентских выборов, пишет: «Я помню национальные выборы 1952 года и фальшь партийных поз. Я помню национальные выборы 1956 года: парад притворства продолжался… В течение десятилетия каждая политическая партия все больше и больше имитировала одна другую и ничего не вносила нового. Такова политическая сцена перед выборами 1960 года. Они будут повторением мрачной драмы 1952 года, лишь с изменением партийных костюмов. Но, продолжает автор, теперь уже демократы будут говорить об „обанкротившейся политике“ и необходимости „инициативы“. Они будут давать любые обещания… но не предложат ничего нового. Пустословие продолжается»[107].

Эту характеристику можно отнести и ко всем последующим выборам. Пустословие — ничего больше. Ничего нового. Ничего значительного. Одни и те же слова. Одни и те же обещания. Одни и те же обвинения.

Следует заметить, что в ходе кампании 1968 года кризис доверия к системе двух партий достиг особой остроты. То была кампания, в которой активно проявили себя, с одной стороны, движение фашистского типа во главе с мракобесом Уоллесом, а с другой — буржуазно-либеральное и прежде всего антивоенное движение, в частности массовое движение молодежи, объединившееся вокруг сенаторов Юджина Маккарти и Роберта Кеннеди.

Оставляя в стороне вопрос об истоках и характере ультраправого движения, о чем речь пойдет дальше, следует подчеркнуть, что впервые третий кандидат — Уоллес — в ходе выборов получил значительное количество голосов, выступая вне рамок двухпартийной системы. Стало очевидным, что реакция начала создавать свой резерв за пределами системы двух партий, что, независимо от целей, которые ставили себе те, кто стоял за этим движением, объективно отражало углубление кризиса двухпартийной системы.

В то же время и буржуазно-либеральное движение обнаружило тенденцию отойти от двухпартийных качелей. После того как на чикагском съезде демократов партийная машина, грубо игнорируя мнение миллионов рядовых членов партии, в ходе первичных выборов, продемонстрировавших свою поддержку антивоенной программы Ю. Маккарти, вывела его из игры, все чаще стали раздаваться призывы к созданию новой массовой партии. Сам Маккарти заявил, что в 1970 году, когда истечет срок его мандата, он, если и выставит вновь свою кандидатуру, сделает это вне рамок демократической партии. Обещание не было выполнено. В 1980 году, однако, была сделана попытка вновь бороться за пост президента вне двух партий. На этот раз Дж. Андерсеном. Она не удалась, да и время было не очень удачным. В стране вновь поднял голову шовинизм, быстро укреплялись ультраправые силы.

Независимо от перспектив этого движения уже сейчас есть основания констатировать, что его масштабы, враждебность руководству обеих традиционных буржуазных партий являются симптомами серьезного заболевания двухпартийной системы, которую политическая наука на протяжении многих десятилетий изображала незыблемым бастионом демократии.

Известно, что на протяжении всего последующего десятилетия кризис двухпартийной системы США развивался по динамичной кривой. Главное — растущее нежелание рядового американца участвовать в фарсе голосования. Стало уже нормой, что на президентских, вообще общенациональных выборах отсутствует примерно половина имеющих право голоса американцев. На местных выборах — и того больше. Это в сочетании с возникшим «снизу» движением масс за обновление партий, придание им более демократического характера вынудило правящие верхи США пойти на известные реформы партийно-политического и избирательного механизмов в начале 70-х годов, ввести некоторые ограничения на сбор и расходование средств претендентами, если эти средства поступают от частных жертвователей. Но на практике федеральный закон 1971 года с поправками 1974 и 1976 годов, призванный лимитировать частные взносы отдельных лиц в поддержку того или иного кандидата суммой в 1 тысячу долларов, выглядит насмешкой. Например, в ходе президентской кампании 1972 года некоторые «частные лица» вносили в фонд за переизбрание Р. Никсона суммы, достигавшие 2 миллионов долларов[108].

Каковы же результаты? Абсентеизм избирателей, их равнодушие к игре в демократию не уменьшились. В результате расширения практики так называемых первичных выборов — при внешнем демократизме этой процедуры — еще более возросла независимость претендентов от партийных механизмов и, наоборот, их зависимость от «руки дающей», то есть от той же финансовой олигархии. Сочетание массового отчуждения с повышением роли денег, идущих прежде всего на оплату телепрограмм претендентов, привело к тому, что возросли возможность и вероятность избрания «президентов меньшинства». Если соотносить количество голосов, поданных за победителя, не с числом участвовавших в голосовании, а с общей численностью имеющих право голоса на момент выборов, то Никсон был избран президентом в 1968 году всего 26 процентами американцев, в 1972 году переизбран 34 процентами, Картеру понадобилось 27 процентов голосов, чтобы попасть в Белый дом, а Рейгану — только 26 процентов[109]. Не лучше обстояли дела и в ходе избирательной кампании 1984 года. Активистка демократической партии, занимающаяся регистрацией избирателей, писала: «Даже когда учащиеся или получатели пособий по системе социального обеспечения неохотно соглашались зарегистрироваться, в ответ на мой вопрос: „Хотели ли бы вы вступить в какую-нибудь политическую партию?“ — они неизменно смотрели на меня остановившимся взглядом и ничего не говорили. Многие продемонстрировали поразительное невежество относительно партийной системы Америки и не имели никакого представления о позициях двух партий. Это особенно касается молодых людей»[110].

Оценивая послереформенное состояние партийно-политической системы США, буржуазные политологи независимо от их позиций и предлагаемых ими рецептов единодушны в диагнозе: партийная система продолжает переживать серьезные трудности, отчуждение избирателей растет, практическое значение партий падает, осуществленные в последние 15 лет реформы не остановили и даже не замедлили названные процессы[111]. Исследователь партийной структуры Дж. Петросик приходит к выводу, что для возрождения пришедшей в упадок американской партийной системы необходима заинтересованность массового избирателя. Однако это, по его мнению, возможно лишь в том случае, если партии поставят на повестку дня такие социальные, экономические или политические вопросы, которые смогут «гальванизировать» избирателей. Сам автор не верит в возможность преодоления «массового безразличия к партиям»[112]. А это, помимо прочего, чревато и серьезной опасностью усиления авторитарных тенденций в политической жизни страны.

Принято считать, что политический облик партий фиксируется в их программах. Именно по этим документам легче всего отделить одну партию от другой. И американские политологи пытаются доказать, что смена партий у власти основана на различии идеологий, путей и средств политики, но при анализе конкретных документов партий, особенно избирательных платформ, впадают в явное противоречие с этими утверждениями. Избирательные программы больше похожи, чем различны.

В первую очередь это касается внешнеполитических разделов программ, так как фактически между республиканцами и демократами нет принципиальных разногласий по важнейшим аспектам внешней политики. Поскольку же соперничество предполагает наличие какого-то спора, то в этих целях мелкие политические расхождения преувеличиваются в процессе политических дебатов, а разногласия выдвигаются там, где их не существует.

Так и идет от выборов к выборам политическая игра в обвинения и обещания. Американский журнал «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт» в июле 1968 года, назвав выборы чехардой, вынужден был признать: «Мы хвастаем, что являемся демократической страной, но когда дело доходит до выбора наших высших руководителей, то демократией здесь и не пахнет. Хуже того, наша система совсем не предусматривает выбора такого человека, который лучше всего подходил бы для президентского поста». Что верно, то верно.

Один из неудачливых претендентов от демократической партии на выборах 1984 года, сенатор Г. Харт, руководивший избирательной кампанией Дж. Макговерна в 1972 году, написал после этого книгу «С самого начала», в которой, в частности, заметил, что кандидат на пост президента должен обладать фанатизмом мученика, решимостью марафонца, непреклонностью футболиста-защитника, точностью хирурга, делающего операцию на сердце, силой духа партизана-коммандоса. От такого портрета остается мрачное ощущение, как если бы за президентское кресло боролись роботы.

В избирательной программе 1960 года демократы заявили, что они готовы вести с Советским Союзом переговоры «всякий раз и везде, где есть реальная возможность прогресса без принесения в жертву принципов». Республиканцы также выражали «готовность» вести переговоры о разоружении и прекращении ядерных испытаний. «Разница» заключалась лишь в том, что республиканцы обещали «разработать реалистичные методы и гарантии разоружения и прекращения атомных испытаний», демократы же — «ответственные предложения» по этим вопросам. До чего же знакомые мотивы! Они столь же «свежо» звучали и в телевизионной дискуссии между Картером и Рейганом в 1980 году и между Рейганом и Мондейлом в 1984 году. Те же обещания, те же слова. Ничто не стронулось с места за истекшие десятилетия.

В предвыборной кампании в 1968 году, обращаясь к проблемам Латинской Америки, республиканская и демократическая партии заявляли, что они будут верны обязательствам и не «потерпят» создания в этом районе правительства, находящегося «под господством коммунизма», то есть обе партии единодушно и откровенно выступили против национально-освободительного движения латиноамериканских народов. Здесь согласие было очевидным. Оказавшись у власти, демократы выполнили обещания обеих партий: в Соединенных Штатах принят беспрецедентный закон, по которому войска США могут вмешиваться в дела любой латиноамериканской страны, если североамериканской военщине померещится, что южному соседу грозит «коммунистическая опасность». Ту же политику, но уже в обостренно интервенционистском плане, ведет и администрация Р. Рейгана.

Вспомним события 1965 года в Доминиканской Республике. Когда народ этой маленькой страны выступил против продажной, вконец дискредитировавшей себя клики тиранов, США тотчас объявили о посылке морской пехоты для «защиты американских интересов». Президент Л. Джонсон заявил, что приказал американским войскам высадиться в этой стране из-за угрозы жизни тысячам американцев[113]. Обе партии поддержали открытую интервенцию, о которой сенатор Фулбрайт, выступая в конгрессе, сказал, что это «не просто интервенция, а гораздо худшее преступление: мы вмешались с тем, чтобы поддержать противников социальной революции, поддержать продажную реакционную военную олигархию». Когда в 1983 году была совершена беспримерная по цинизму и жестокости агрессия против Гренады, нового Фулбрайта в американском конгрессе не нашлось. А президент Р. Рейган, теперь уже республиканец, слово в слово повторил аргументацию Л. Джонсона о необходимости спасения жизни студентов, и снова все оказалось ложью.

Поскольку разница между партиями довольно призрачна, профессиональные партийные лидеры специально выдумывают темы для споров, которые, как правило, мелки по существу, но эффектны по форме. Кроме того, каждая партия объявляет себя единственной защитницей «народных интересов», обещает избирателям все на свете, играет на самых больных вопросах, которые так и остаются больными, как будто они и существуют только для выборов. Бурные выступления, инсценированные демонстрации, публичные ссоры, принятие программ на национальных съездах партий — все это рассчитано на то, чтобы обмануть избирателей.

В политической практике распространен и такой прием. Когда правящие круги попадают в особо критическое положение, как правило, усиливается пропаганда личностей. Яркое выражение это нашло в 1952 году. Американские авторы пишут, что республиканцы пришли к власти, уцепившись за «магические» фалды Эйзенхауэра. Спекулируя на чувствах американцев, в памяти которых были еще свежи воспоминания о второй мировой войне, буржуазная пропаганда всеми силами раздувала популярность Эйзенхауэра и заверяла избирателей, что только он имеет ответы на все национальные проблемы, может прекратить корейское кровопролитие, облегчить бремя налогов, приостановить инфляцию, покончить с коррупцией и «вернуть счастливые дни».

В пропагандистский обиход был запущен аргумент, что «миролюбие» свойственно не только, мол, Эйзенхауэру, но и всей его партии. За 28 лет правления демократов (Вильсон, Ф. Рузвельт, Трумэн) было убито и ранено на войнах 1 628 480 человек. За 24 года правления республиканцев (Т. Рузвельт, Тафт, Гардинг, Кулидж, Гувер) не было убито или ранено ни одного человека[114]. Надо отметить, что рассуждения о «миролюбии» республиканской партии являются одним из мифов буржуазной политологии. Достаточно вспомнить, как при президенте Т. Рузвельте, авторе печально известной доктрины «большой дубинки», было осуществлено вооруженное вмешательство во внутренние дела Колумбии, навязан Республике Панама кабальный договор о канале. Тогда же американские оккупационные войска беспощадно подавили национально-освободительное движение на Филиппинах. При президенте У. Тафте вооруженные силы США вторглись в Гондурас, начали интервенцию в Никарагуа. При президенте У. Гардинге войска стреляли уже внутри страны — по бастующим шахтерам Южного Иллинойса и Западной Вирджинии. При президенте К. Кулидже свыше пяти тысяч солдат вновь вели необъявленную войну в Никарагуа. При президенте Г. Гувере снова стреляли. Теперь уже в голодных ветеранов первой мировой войны. Р. Рейган с беспрецедентной для американских правителей готовностью бросает войска в различные регионы мира. Гибнут гренадцы, ливанцы, никарагуанцы и американцы. Надо полагать, что после Рейгана политологи будут аккуратнее обращаться с мифом о миролюбии республиканцев.

Пропаганда прославляла «миролюбие» Эйзенхауэра и старательно обходила факты о его активном участии в военной политике правительства демократов. Известно, что Эйзенхауэр находился у истоков создания НАТО и был главнокомандующим вооруженными силами этой группировки. Как свидетельствует Р. Доновэн, милитаризация Западной Европы была святая святых его деятельности как командующего силами НАТО в 1951 и 1952 годах[115]. В книге «Человек из Абилены» приводится письмо Эйзенхауэра. В нем он ратует за установление «мирового порядка», в котором США призваны играть роль вождя, опираясь на «моральную, социальную и экономическую силу, а до тех пор, пока мировой порядок не установлен, — на военную силу». Все эти довольно банальные идеи генерал повторил затем при вступлении на должность президента. Автор работы сообщает далее, что еще в 1946 году Эйзенхауэр составил специальную программу «идеологической войны» против коммунизма, в которой использованию «необходимой военной силы»[116] отводилось важнейшее место. Перед выборами писалось: именно Эйзенхауэр внушил Трумэну мысль о создании по всему миру военных баз, что и было положено в основу так называемой доктрины Трумэна[117].

Как видно, пропаганда, рекламируя Эйзенхауэра, старалась угодить на все вкусы. Помогая правящим силам выпутаться, используя того же Эйзенхауэра, из безнадежной корейской авантюры, она изображала его «миротворцем», этаким добродушным дедом на завалинке. Планируя стратегические линии политики, сердцевиной которой оставался курс на мировое господство, американская пропаганда преподносила Эйзенхауэра как вполне подходящую фигуру для проведения такой политики.

Дело, конечно, не в Эйзенхауэре. Равно как и не в Никсоне — 1968-го или Рейгане — 1980 года. Во всех случаях поражение демократов объясняется банкротством их политики. Наступление на демократические права трудящихся, коррупция государственного аппарата, растущая инфляция, дороговизна вызвали активное недовольство народных масс. Войны в Корее и во Вьетнаме послужили наглядным подтверждением глубокого авантюризма внешней политики, развеяли длительные усилия американской пропаганды, направленные на то, чтобы убедить мировое общественное мнение в «антиколониализме» США. Как отмечал Л. Бромфилд, «мы не имели никакой причины быть в Корее… Утверждать, что столь отдаленная и маловажная страна, как Корея, является нашей первой линией обороны, — значит заявить, что каждая страна в любой части мира — также первая линия нашей обороны. Подобная концепция явно фантастическая, смешная и граничит с манией величия»[118]. Верно, эта концепция действительно сродни мании величия. Но прошло всего три десятилетия, как американский империализм объявил почти весь мир зоной своих «жизненных интересов». Мания величия при Р. Рейгане развилась до опасных размеров и теперь уже не является смешной, поскольку подкрепляется глобальной системой ядерных баз и оккупационных войск, прямыми угрозами атомной войны.

Интервенции в Корее и во Вьетнаме явились логическим следствием общей воинственной внешнеполитической линии США. Эта политика нацелена на создание американской «мировой империи», направлена против борьбы за свободу, социальную справедливость и национальную независимость народов стран капиталистического и бывшего колониального мира. Тогда — в Корее и Вьетнаме, теперь — в Ливане и Гренаде.

Подобное тому, что произошло с Д. Эйзенхауэром, случилось и с Р. Рейганом, правда, на новом витке реакционной политики внутри страны и на международной арене. Средства массовой информации изо всех сил стараются окружить Р. Рейгана ореолом славы, создать образ «великого коммуникатора», «простого парня».

Пресса «большого бизнеса» старательно пытается воздвигнуть нынешнего президента на пьедестал «отца нации». Он, оказывается, вернул этой стране «надежду», «уверенность» и «силу».

Удушливая милитаристско-шовинистическая обстановка в США 80-х годов нашла свое отражение в предвыборных платформах демократической и республиканской партий 1984 года. Нагнетание в стране истерии и ультрашовинизма на протяжении долгого периода времени сделало свое дело. В позициях двух основных буржуазных партий — каждой по-своему — отразились внутренние процессы в стране и взгляды на внешнюю и военную политику США, в которых ощущалось грубое и неприкрытое давление крайне правых сил.

Платформа демократов, принятая на конвенте в Сан-Франциско, отличалась двусмыслицами, недоговоренностями, общими рассуждениями, робостью в подходе к жгучим для страны проблемам и их решениям.

Демократы, конечно, не могли, вступая в борьбу с напористой, воинственной, весьма опасной для интересов самих США линией республиканской администрации, остаться в стороне от главных вопросов, прежде всего от гонки стратегических вооружений, перспективы ядерной войны. Логика предвыборных соображений заставила, естественно, лидеров партии включить в платформу кое-какие непохвальные замечания в адрес Р. Рейгана, его милитаристского курса. Однако критика замыслов и действий республиканской администрации выглядела в программе демократов на редкость вымученной, хилой и беззубой. В ряде важных вопросов, связанных с развертыванием новых систем оружия, демократы явно уступали, даже как бы подыгрывали республиканским лидерам, не слишком усердно стараясь отбить у них «выигрышные» позиции в предвыборной борьбе.

В платформе демократов плохо замаскированный милитаризм и агрессивный настрой весьма наглядно наложились на едва заретушированный антикоммунизм и антисоветизм. Этот «сплав» мало чем отличался от идейно-политических установок рейгановской администрации. Да и вообще рейганизм заметно повлиял на политическую философию, заложенную в платформе демократов.

Своих конструктивных предложений в области внешней и военной политики у сторонников У. Мондейла в Сан-Франциско практически не оказалось, если не считать нескольких туманных, по-видимому, случайных и не связанных общим стержнем фраз, похожих скорее на рутинные обещания избирателям, чем на руководство к действию самих демократических лидеров. В своей новой платформе они так и не нашли ни собственных идей, ни плодотворных подходов, которые способны были бы противостоять милитаризму и агрессивной линии нынешнего республиканского руководства. В большинстве случаев демократы на своем конвенте топтались в кругу тех же самых идеологических стереотипов, политических посулов и риторических приемов, которые используются и рейгановской администрацией, организаторами предвыборной кампании республиканцев.

Конвент в Сан-Франциско не создал демократическим лидерам необходимых позиций в борьбе с правящей партией на выборах 1984 года, во многом ослабил их возможности в избирательных схватках. Демократы оказались в ловушке, которую они семи себе поставили в последние годы правления президента Дж. Картера. У. Мондейл вышел на арену предвыборной борьбы с весьма уязвимой и неподготовленной идейно-политической амуницией.

Главной мишенью предвыборной пропаганды республиканцев стала «администрация Картера — Мондейла». Этой формулой рейгановская группа стремилась всячески привязать нынешнего конкурента от демократов к практике предыдущей администрации, как известно, не пользовавшейся популярностью в стране, особенно в свете ирано-американского кризиса.

Пожалуй, никогда еще в своем развитии республиканская партия не становилась столь откровенно, бесповоротно и цинично на сторону крайне правых сил, реакции по всем направлениям, антидемократизма, расизма, шовинизма и гегемонизма, как в своей предвыборной платформе, утвержденной на съезде 1984 года в Далласе.

Отныне название этого южного американского города будет еще более горьким символом политической жизни США. Более двадцати лет спустя после убийства в Далласе президента Дж. Кеннеди теперь здесь же крайне правыми силами, укоренившимися в руководстве республиканской партии, была предпринята куда более далеко идущая и всеобъемлющая политика расправиться с «американским либерализмом» в целом, перекрыть ему дорогу в будущее, потащить страну по пути, который даже видавшие виды американцы считают самым мрачным и опасным за всю историю страны. Это касалось в первую очередь экономической и социальной политики, внутреннего политического развития США. Но это давало также главную ориентацию внешней и военной политике Вашингтона на весь отрезок времени, оставшийся до конца столетия.

Платформа республиканцев своим содержанием с обезоруживающей прямотой подтверждала, что их предвыборная «миролюбивая» риторика является беззастенчивым лицемерием. Авантюризм, воинствующая агрессивность и цинизм республиканской платформы не имели прецедента ни в долголетней эволюции самой этой партии, ни в традициях межпартийной борьбы за президентскую власть, ни даже во всей политической истории США.

Далласовский документ — открытая и недвусмысленная декларация американской реакции и гегемонизма об их намерениях в мире последних десятилетий уходящего века. По ней человечество может судить, что ожидало бы его, если бы Р. Рейгану в самом деле удалось выполнить «мандат», врученный ему республиканским съездом (точнее, продиктованный конвенту им же самим).

Ведь это программа вселенского господства и диктата Вашингтона с самых крайних антидемократических позиций, программа вседозволенности его действий на мировой арене с помощью ядерного оружия, программа обреченности человечества на ядерную катастрофу, которая может быть развязана, когда и где это сочтут для себя возможным рейгановская администрация или ее преемники.

Мировой цивилизации разрешено, по далласовской программе, развиваться только при одном условии: ее единственным устоем и единственным двигателем должна отныне стать военная мощь США. То, что не будет соответствовать политическим идеалам крайне правых в нынешнем руководстве США, не будет укладываться в прокрустово ложе сконструированных правыми схем американского внутреннего порядка, американского мессианизма в современном мире, должно быть сметено ядерным взрывом по мановению руки вашингтонского лидера.

Иногда кажется, что создатели республиканской программы 1984 года просто переписывали широко известную книгу Джорджа Оруэлла «1984 год». Сегодня они хотели бы приспособить ее на свой лад уже не только к американской действительности, но и ко всем мировым процессам. Нетрудно понять, сколь трагичным оказалось бы для человечества такое видение мира.

Платформа республиканцев с предельной обнаженностью нацелена на борьбу с силами мирового прогресса. Она исходила из откровенного стремления поставить плотину на пути социально-политического развития человечества. Но это ни в коем случае нельзя признать попыткой республиканцев сохранить статус-кво в современном мире. Для нынешней воинственной администрации такая цель явно не подходит. Наступательная программа американских крайне правых, одобренная в Далласе, была устремлена совсем в другом направлении. Они хотят сокрушить не только объективные тенденции мирового развития, но и статус-кво именно в его социально-политическом смысле, вернуть человечество к мировому господству империалистических сил, прежде всего самого Вашингтона.

Нынешнее руководство республиканцев одержимо поистине маниакальной идеей ликвидации мирового социализма и национально-освободительного движения. Р. Рейган и до Далласа похвалялся стереть «мировой коммунизм» со страниц истории, пойти на него «крестовым походом». Перед съездом он повторил эту «фундаменталистскую» концепцию крайне правых. Он призывал к сплочению рядов под знаменами «национального крестового похода»: «Мы находимся в состоянии войны, войны с самым опасным врагом, который когда-либо мешал людям выбраться из трясины и подняться к звездам». Р. Рейган переводил все это на язык «крестоносцев», жаждущих отличиться на поприще борьбы с «мировым коммунизмом».

Подобные идеи были закреплены в предвыборной программе республиканской партии. Уже не личные риторические упражнения, а платформа партии, стоящей у власти, доказывала, что СССР вроде бы существует по недоразумению. Из окончательного текста программы исчезла, правда, экстремистская формулировка, содержавшаяся в проекте программы: «Советское государство — „аномалия“. Оказалось, что даже конвент в Далласе не может записать в своей программе столь глупый тезис. Но в платформе появилось утверждение о том, что поддержание „стабильных и мирных отношений“ с СССР зависит от „уважения к американской мощи и решимости“. Москва должна, по мысли республиканских лидеров, удовлетворить ряд предварительных условий, выдвигаемых ультимативно Вашингтоном. Только тогда республиканская верхушка будет готова с ней разговаривать.

Программа, принятая в Далласе, — апофеоз разнузданного антикоммунизма и антисоветизма, столь обнаженно проявившегося в последние годы во всей деятельности правых в США, в общей рейгановской политике. Это своего рода усыновление идеи «крестового похода» всей партией, ее легализация и освящение, «мандат» на ее проведение в жизнь, врученный новой президентской команде.

Для насильственного достижения цели ликвидации социализма и предназначается прежде всего американская военная мощь, ракетно-ядерное оружие. Такой тезис в самых различных словесных формах проходил красной нитью через весь далласовский документ.

От правды никуда не денешься: республиканская предвыборная программа целиком проникнута идеей подготовки ядерной войны, наращивания ядерных вооружений. Далласовский документ генетически связан с пресловутым заявлением президента перед микрофоном в Санта-Барбаре о немедленно начинающейся ядерной атаке против СССР. Как бы ни стремился официальный Вашингтон отмежеваться от этого заявления, новая платформа республиканцев явно сродни этой бесшабашной выходке.

Республиканцы вновь прибегли к затасканному и лживому тезису об «отставании» от СССР. Они доказывали, что Р. Рейган «стремительно принял меры», чтобы устранить «эту опасную ситуацию и восстановить эффективный „запас прочности“ еще до 1990 года». Но ведь речь идет на деле совсем не об этом. Вашингтон хотел бы сломать существующий ныне ядерный паритет и добиться в 80—90-х годах вовсе не «запаса прочности», а военного превосходства США. Именно с этим багажом он мог бы отправиться, по его собственным представлениям, в «крестовый поход» против мирового социализма.

Далласовская платформа заявляет об этом без обиняков: «Дутая» армия, которая была при администрации Картера — Мондейла, теперь стала подлинной армией, а наши военно-морские силы быстрыми темпами увеличивают число своих кораблей, приближаясь к цели — 600 кораблей». Программа полна спекулятивных заявлений относительно того, что военная мощь США обеспечивает «средства сдерживания», является «наилучшим стимулом», побуждающим якобы СССР «согласиться на сокращение вооружений». Это сознательно рассчитанная ложь, умноженная на культ военной силы.

Культ военной силы — навязчивая идея республиканской программы 1984 года. «Мы подтверждаем принцип, согласно которому политика Соединенных Штатов в области национальной безопасности должна основываться на стратегии мира с позиции силы…», «Америка вновь стала сильной», «Мы гордимся силой Америки», «…Мы должны быть достаточно сильными…». Президент Рейган всегда вел переговоры «с позиции силы» — с превеликой гордостью провозглашалось в самых различных частях платформы республиканцев.

Внешняя политика рейгановской администрации, осуществляющая со столь явной мегаломанией свой военный замысел, не знает ни пределов, ни сдерживающих мотивов на путях гегемонизма и агрессии. В программе записано: «Мы отвергаем идеи о виновности и необходимости приносить извинения, которые в столь большой мере движут внешней политикой демократической партии». В мировой политике для правых нет сложных проблем, нет опасностей, которых они не могли бы одолеть с помощью «божьей поддержки» и ядерной мощи. И конечно, им не за что извиняться!

Все глобальные и региональные направления внешней политики Вашингтона, как это вытекало из новой предвыборной платформы республиканской партии, были подчинены тем же самым целям, к ним прикладывались те же самые средства. Антикубинская ярость, ненависть к Никарагуа, клевета на положение в Сальвадоре, ликование по поводу «взятия» Гренады — все это содержалось во фрагменте внешнеполитической части платформы, где говорилось о политике США в Южной Америке. Там была предпринята попытка сделать военный захват Гренады отныне чем-то вроде «универсального» подхода США. В платформе доказывалось, что «это пример для всего мира» (подчеркнуто мною. — А. Я.).

В этом вся философия современного колониализма, библия неофашизма, идеология «крестового похода». Ведь это же самое говорил Адольф Гитлер, топя в крови европейские страны — одну за другой. И в Европе «прогнившие» правительства падали перед нацистской демократией штыка. И снова, как и при Гитлере, агрессия, захват суверенной страны, которые ООН единодушно осудила, объявляются «примером для всего мира». И вновь человечество с тревогой задает себе вопрос: какая страна станет следующим объектом интервенции США после Гренады?

Вашингтон оправдывал в программе республиканцев размещение американских ракет в Западной Европе фальшивой угрозой «советского господства», что ведет-де к «раздроблению НАТО», представляет для США «смертельную опасность». Республиканцы ликовали в своей программе по поводу новых соглашений о базах НАТО в Португалии, Испании, Турции и Греции, объявляли это «победой администрации Рейгана — Буша и наших европейских друзей».

Они откровенно гордились тем, что США и Израиль сохраняют основы их «моральных и стратегических взаимоотношений» на Ближнем Востоке, причем они провозглашаются «союзниками» не только в экономическом, но и в широком политическом, дипломатическом и, главное, военном плане. Программа подчеркнула, что американо-израильские группы стратегического планирования координируют совместные усилия этих двух стран.

В платформе республиканцев содержались клятвы в готовности помогать «прифронтовым государствам» а Азии и бассейне Тихого океана — Южной Корее, Таиланду и Пакистану (можно понять, какие «фронты» имеются при этом в виду. — А. Я.), сохраняя свои военные объекты в Южной Корее, Японии, на Филиппинах и в Индийском океане. Республиканская платформа призвала Японию продолжать увеличивать вклад в наращивание своей военной силы в этом регионе.

Если судить по далласовской платформе, то в Африке США под лживым предлогом борьбы против угрозы «трехсторонней оси — Советского Союза, Кубы и Ливии» обязались поддерживать всемерно ЮАР в ее агрессивной политике, добиваться сохранения ряда африканских стран в орбите капитализма, «помогая» там создавать «инфраструктуру демократического капитализма», сея антикоммунизм.

Республиканцы открыто провозгласили на своем конвенте, что «одним из основных элементов наших программ экономической помощи должна быть передача другим благотворных идей демократического капитализма…». «…Мы сократим или аннулируем помощь странам, проводящим внешнюю политику, противоречащую нашим интересам…» Это ли не принудительный экспорт капитализма в африканские страны, экспорт контрреволюции, откровенное идеологическое и политическое вмешательство в их внутренние дела с помощью рычагов экономической помощи?

Во имя борьбы против сил национального освобождения, которым в США приклеивают ярлык «терроризма», платформа республиканской партии требовала «объединенных усилий наших дипломатов, вооруженных сил, разведывательных служб и организаций по поддержанию правопорядка». В связи с этим открыто формулировался тезис о необходимости сломать все внутренние юридические препятствия в «дружественных странах», чтобы бороться с силами сопротивления диктаторским режимам.

В планах республиканской партии были с достаточным цинизмом провозглашены задачи дальнейшего расширения террористической деятельности ЦРУ, подрывных операций во всем мире. «Мы будем и впредь укреплять нашу разведывательную службу, — признавалось в программе, — мы ликвидируем законодательные препоны, мешающие эффективному руководству, работе и сохранению в тайне источников получения разведывательных данных и методов разведки. Мы будем и впредь улучшать нашу способность оказывать влияние на международные события в поддержку наших внешнеполитических целей…»

Далласовская программа была буквально начинена высокомерием, презрением, недружелюбием и прямыми угрозами по отношению к международным организациям, в том числе ООН. ЮНЕСКО названа была при этом «худшей» из таких организаций.

Паранойя политического видения современного мира пронизывает всю программу. В ней четко и откровенно отражена суть внешнеполитической линии США. Программа пропитана пещерным антисоветизмом, ложью, человеконенавистничеством.

Крайне правые силы, прежде всего правое крыло республиканской партии, одержали верх и на выборах 1984 года. Если результаты борьбы 1980 года, которые привели республиканцев в Белый дом, «неоконсерваторы» поспешили тогда назвать «захватом власти», то итоги выборов 1984 года они вполне могут определить как «удержание власти». Команда республиканцев одержала убедительную победу над демократами. Это дало повод правящему клану республиканцев утверждать, будто Р. Рейган получил «мандат нации» на продолжение внутренней и внешней политики. Республиканцы рассматривают победу и как исторический «реванш» за разгром демократами правых во главе с Б. Голдуотером на выборах 1964 года. Тогда в ближайшем окружении аризонского сенатора был, как известно, и Р. Рейган. Теперь именно ему довелось увенчать двадцатилетнюю борьбу правых за власть в Белом доме победой над демократами с «разгромным» счетом. Демократы и б самом деле оказались поверженными, выбитыми из седла, отброшенными в сторону. Трудно даже предположить, когда им удастся собраться с силами, вновь вступить в реальную политическую схватку за власть.

Ход избирательной кампании 1984 года потребовал от Р. Рейгана и его ближайших соратников некоторых нововведений в риторический арсенал. Не отказываясь от старых, привычных им «силовых» милитаристских штампов, он все же дозированно ввел в свой лексикон тему мира и переговоров с Советским Союзом. Необходимо, разумеется, оценивать все это в контексте реальных дел. От того, как подобные заявления скажутся на деле, многое зависит в характере и масштабности практических подходов к важнейшим международным проблемам.

Возникает ли перед нами новый Р. Рейган, кое-что понявший, кое-чему научившийся, не желающий идти сейчас напролом в международных отношениях, стремящийся избежать односторонней конфронтации с СССР и вести свою страну не столь опасным путем, как это было в годы после выборов 1980 года? Идем ли мы к какому-то иному периоду в развитии международных отношений, если не к новой разрядке, то по крайней мере к отходу от лобового противостояния, навязанного американской стороной? Или же речь идет лишь о временных тактических шагах администрации США, которые тоже следует рассматривать в известном плане позитивно, но всегда помнить об их возможной скоротечности, двойственности и двусмысленности?

Представляется, что изменения в риторике скорее всего — плод складывающихся реальностей, от которых нельзя просто отмахнуться.

Так что даже при упрямстве, которым не нахвалятся в Вашингтоне, нельзя не видеть, что «кавалерийская атака» во внешней политике не принесла ожидаемых результатов. Ни бряцание оружием, ни ядерные угрозы, ни «крестовый поход», ни Ливан, ни Гренада, ни Никарагуа не добавили авторитета Вашингтону. Более того, они усиливали морально-политическую изоляцию США. Угроза ядерной катастрофы добавила людям страху, но она же ясно обозначила, как бы высветила источник войны. Возникли трудности и в отношениях с союзниками, которых напугала воинственная прыть вашингтонских политиков. Поэтому и возникла необходимость поставить на испытательный стенд несколько выправленную фразеологию, «успокоительную» систему рассуждений по вопросам мира и войны.

Кроме того, по мнению Вашингтона, он уже разогнал маховик военных программ до той степени, которая позволяет ему «диктовать условия», говорить с «позиции силы». К тому же Белому дому уже нельзя было игнорировать возрастание настроений в пользу мира, усиление требований тех сил, которые хотели бы иметь разумную альтернативу воинственному ядерному курсу.

Но представляется, что обозначившееся маневрирование не поколебало главной оси политического процесса использования «неоконсерваторами» в своих интересах рычагов власти. Стратегическая линия крайне правых осталась нетронутой. Связав полностью свое торжество на выборах с победой крайне правых, американский президент оказался, однако, пленником гонки вооружений и борьбы за военное превосходство. Эта логика и будет, вероятнее всего, доминировать в развитии рейганизма как политического феномена в США, его роли на международной арене. И вряд ли можно предположить какой-то крутой вираж американской политики в стратегическом плане. Системы стратегического оружия запущены в производство, ракеты средней дальности привозились в Западную Европу по графику, подготовка «звездных войн» продолжалась, мораторий на создание космической ПРО не был установлен. Иными словами, остались неизменными основные линии внешней политики: и что касается «крестового похода» и конфронтации с СССР; и гонки вооружений; и поисков «приемлемого» использования рычагов ядерной войны.

Не следует упускать из виду, что крайне правые пока держатся за власть достаточно цепко. Они уже готовят преемника Р. Рейгану и не помышляют отдавать власть и в 1988 году. До сей поры ничто в политической конъюнктуре США не подтверждает предположений, что волна крайне правых внезапно схлынет под влиянием каких-то факторов, уступив место умеренным, которые практически задавлены наступлением «неоконсерваторов», и сегодня, в 1985 году, в гораздо большей степени, чем в 1980-м. Симптомов их возвращения к власти не видно, прогнозировать их появление покуда нет фактических оснований.

Уже в послевыборной деятельности американской администрации немедленно обнаружились противоречия. Нагнетание обстановки предынтервенции в Никарагуа никак не сочетается с кампанией в пользу мира и переговоров. Если это сознательный «баланс», некое «увязывание» между «примирительным» и жестким курсами, то тем самым обнажается подлинный смысл пропагандируемого миротворчества, призывов к смягчению международной напряженности. Если это неумение «сдерживать» себя даже в момент «мирной инициативы», то становится ясным, что антикоммунистические инстинкты продолжают управлять делами администрации.

Как же в таком случае реагировать на те заявления американских руководителей, в которых содержались призывы к миру и переговорам? Видимо, в конкретных условиях середины 80-х годов главный вопрос не в том, верить или не верить американской администрации, хотя он и не являлся праздным. Куда более важно не упустить ни единого шанса в попытках оздоровить международные отношения.

Советский Союз настойчиво и последовательно проводит курс на нормализацию советско-американских отношений. М. С. Горбачев неоднократно подчеркивал, что мы стоим «за развитие политического диалога», готовы улучшать отношения с Соединенными Штатами «к обоюдной выгоде и без попыток ущемления законных прав и интересов друг друга. Не существует какой-то фатальной неизбежности конфронтации двух стран»[119].

В конце 1984 года администрация Р. Рейгана, как известно, откликнулась на предложение советской стороны о проведении в начале 1985 года встречи министра иностранных дел СССР и государственного секретаря США с тем, чтобы выработать совместное понимание предмета и целей переговоров, которые имели бы своей задачей достижение между СССР и США взаимоприемлемых договоренностей по всему комплексу вопросов, касающихся ядерных и космических вооружений. Такая встреча состоялась. Стороны договорились о проведении переговоров.

Советско-американские переговоры уже проходят в Женеве. «Их задача, как ее понимает советское руководство, — отмечает М. С. Горбачев, — прекращение гонки вооружений на Земле и недопущение ее в космосе. Мы пошли на переговоры, чтобы добиться на деле этих целей. Но, судя по всему, администрация США и военно-промышленный комплекс, которому она служит, как раз этого и не хотят. Достижение серьезных договоренностей, видимо, не входит в их планы. Они продолжают осуществлять гигантскую программу форсированного создания все новых и новых видов оружия массового уничтожения в надежде добиться превосходства над странами социализма и диктовать им свою волю»[120].

В целом президентские выборы в США банально похожи одни на другие. Их рутина — не более чем порядком приевшиеся спектакли, рассчитанные на нетребовательное к подлинным принципам демократии сознание, на вкусы, воспитанные шоу-бизнесом. Сгустки лицемерия и ханжества. Празднества обмана и одинаковых улыбок. Монотонное повторение пройденного, столь привычное для американской жизни. Смена команд в Белом доме сама по себе не несет серьезной политической нагрузки. Но если внимательнее всмотреться в политическую жизнь США за более длительный, скажем, послевоенный, период, можно с очевидностью обнаружить заметное поправение, сдвиг в сторону реакции.

Качественный скачок в этом плане обозначили выборы 1980 года, они внесли нечто новое в характеристику партийных перемен. На сей раз выборы оказались заметными с точки зрения продвижения к власти право-консервативной группировки, открыто ориентирующейся на милитаризм, шовинизм и силу в качестве средств политики, на демонстративное оживление идеи мессианской предназначенности этой страны.

Усиление реакционности империализма — явление закономерное, ничего неожиданного в этом нет. Но то, что произошло в США, требует особого и всестороннего анализа. Проигнорировать нынешний крен значило бы не увидеть в какой-то мере нового ракурса, в котором предстает проблема войны и мира в итоге экономического и политического развития цитадели, метрополии империализма в 70—80-х годах. Иными словами, на выборах 1980-го, а затем и 1984 года достаточно выпукло обозначился политический поворот со всеми его образующими факторами, который, будучи сопряжен с механизмом власти и управления, входит в плоть и кровь общего развития страны, что представляет особую опасность и с точки зрения внутренней эволюции этой страны, и с точки зрения воздействия на внешнюю политику, на конкретные позиции США в международных делах. «Неоконсерваторы» в союзе с остальными группировками правых действительно укрепили свои позиции во всем механизме власти и управления. Победивший курс достаточно заглублен в американскую общественную почву, несет в себе повышенный заряд политической силы и влечет долгосрочные последствия. И добавлю, не только для американского империализма, но и империализма в целом, поскольку процесс крутого поправения характерен для всего нынешнего этапа общего кризиса капитализма.

В 80-е годы милитаризм стал и практикой, и политикой, и идеологией, базой интервенционистской стратегии США. Он проник в толщу общественной структуры и государственного механизма, двухпартийной системы. Если Р. Рейган, выступая в Центре стратегических и международных исследований, заявлял, что военная сила прямо или косвенно должна оставаться одним из средств внешней политики Америки[121], то У. Мондейл повторял, по существу, то же самое: «Нам надо быть сильными. Нам надо быть готовыми к использованию этой силы»[122].

Агрессивность американской внешней политики, разумеется, явление неновое. Различные этапы и модификации форм этой агрессивности история фиксирует с тех пор, как США в 1898 году открыли эпоху империалистических войн. Но, пожалуй, еще не было такого уровня эскалации внешнеполитического безрассудства во внешней политике Вашингтона, которым отмечена деятельность администрации 80-х годов. Она унаследовала и довела до состояния истерии неизменный компонент американской внешней политики, ее вектор — антисоветизм.

Господство крайне правых в США сегодня — это дальнейшее укрепление там базы антисоциализма, милитаризма и агрессивности. Победа крайне правых — это углубление, качественное и количественное форсирование гонки вооружений. Победа крайне правых — это институционализация линии Вашингтона на конфронтацию с Советским Союзом, всем социалистическим содружеством. Победа крайне правых — это курс на легализацию инструментария ядерной войны, «звездных войн» как ее новой ипостаси. И нет оснований предполагать возможность принципиально иного развития империалистической идеологии, политики, военной стратегии в их базовых основах.

«Марксисты, — предупреждал В. И. Ленин, — никогда не забывали, что насилие неизбежно будет спутником краха капитализма во всем его масштабе и рождения социалистического общества. И это насилие будет всемирно-историческим периодом, целой эрой самых разнообразных войн — войн империалистических, войн гражданских внутри страны, сплетения тех и других, войн национальных, освобождения национальностей, раздавленных империалистами, различными комбинациями империалистических держав, входящих неминуемо в те или иные союзы в эпоху громадных государственно-капиталистических и военных трестов и синдикатов. Эта эпоха — эпоха гигантских крахов, массовых военных насильственных решений, кризисов — она началась, мы ее ясно видим, — это только начало»[123].

Об очевидном антидемократизме американской политической системы говорит и то, что законодательные органы не только не помеха на пути фашизации страны, но и сами являются составной частью этого процесса. В американском конгрессе ультраправые деятели завоевывают все более сильные позиции. Избирательные кампании проходят во все более удушливой атмосфере, когда кандидаты в президенты, сенаторы, губернаторы штатов в палату представителей предпочитают преподносить себя как людей с правыми, реакционными взглядами, все активнее играют на настроениях шовинизма, ультрапатриотизма, американского морального и военного превосходства. При таком развитии событий претензии американских правящих кругов на мировое господство становятся все более зловещими. Человечество оказывается перед опасностью куда более трагической, чем когда-либо прежде.

Одна из характерных черт современного американского общества — ускоренное сращивание, непосредственное слияние двух аппаратов — монополий и государства. Политические посредники оттесняются в сторону, когда это, разумеется, выгодно монополиям. Происходит процесс прямой узурпации государственной власти верхушкой монополий.

Началось это (заметнее, чем в прошлом) во время второй мировой войны, когда под гром пушек было проще и легче перетасовывать государственный аппарат, заполняя его представителями «большого бизнеса». Война закончилась, но процесс захвата исполнительных рычагов государства непосредственными представителями монополий на убыль не пошел.

В правительстве Трумэна, как известно, было немало крупных финансовых воротил или их прямых поверенных. Активное проникновение в правительство «людей монополий» продолжалось при Эйзенхауэре —президенте США от республиканской партии, при Кеннеди и Джонсоне — президентах от демократов. Замену политических машин финансовая олигархия неизменно использовала для комплектования государственного аппарата преимущественно из представителей «большого бизнеса», военщины и высших чиновников монополий. Эти факты достаточно хорошо известны мировой общественности.

В правительстве Ф. Рузвельта министерские посты занимали Эдвард Стеттиниус, сын партнера Моргана, бывшего президентом «Юнайтед Стэйтс стил корпорейшн», Генри Моргентау, биржевой воротила, владелец огромного состояния, миллионеры Форрестол, Эдиссон, Стимсон, Нокс.

Важнейшие посты в кабинете Трумэна занимали: Д. Форрестол — президент «Диллон, Рид энд компания, Ч. Вильсон — президент „Дженерал электрик“, Р. Ловет и А. Гарриман — видные дельцы с Уолл-стрита, П. Нитце — вице-президент „Диллон, Рид энд компани“, С. Саймингтон — тоже крупный делец и др.

После прихода к власти республиканской партии в 1952 году проникновение непосредственных представителей ведущих компаний на ключевые посты в государственном аппарате резко усилилось. Победа Эйзенхауэра, писал В. Лафебер, была «в значительной степени обеспечена набирающими силу проконсулами возвысившейся американской империи, которые частью были выходцами из армии, частью — из бизнеса»[124]. С Эйзенхауэра, можно сказать, начался качественно новый этап захвата ключевых позиций государственного аппарата «большим бизнесом», процесс, получивший в последующие годы дальнейшее развитие. В наше время ультрабогачи на посту министра или его зама — уже скорее правило, чем исключение. К этому тоже привыкают.

Речь пошла не о десятках, а о сотнях постов, которые ведущие группы монополистического капитала решили отдать своим братьям по бизнесу, отстранив от непосредственного управления страной профессиональных политиков, хотя и служивших им верой и правдой. Дельцы, банкиры, предприниматели направлялись во все наиболее важные звенья государственного аппарата, начиная от кабинета министров и кончая многочисленными ведомствами.

Указывая на разницу между правительством, сформированным республиканцами, и предыдущим правительством, авторы книги «Корпорации-миллиардеры» пишут: «Лица, назначавшиеся Трумэном, были в большинстве случаев представителями второстепенных или промежуточных групп и не являлись сами, за некоторым исключением, экономическими магнатами, стоявшими во главе „большого бизнеса“. Затем руководители главных монополистических групп сами заняли министерские кресла в правительстве США. Правительство Эйзенхауэра представляет самое открытое правление монополистов в истории США»[125], Члены правительства, сформированного Эйзенхауэром, занимапи посты и имели официальные связи в 86 крупнейших корпорациях.

Сам Эйзенхауэр заявил на заседании кабинета через несколько недель после того, как занял пост президента: «Мы все должны помнить, что нас называют администрацией бизнеса. Фактически мы сами дали повод к такому названию, и это хорошо»[126].

Внешнюю политику Эйзенхауэр практически отдал на откуп Дж. Даллесу — главе самой крупной на Уоллстрите юридической фирмы «Салливен энд Кромвел». Эта фирма самым тесным образом и давно связана с Рокфеллерами. Сам Дж. Даллес, а также его младший брат Аллен и их сестра Элеонора введены в директораты важнейших компаний рокфеллеровского семейства. Так, Дж. Даллес до последнего дня своей жизни являлся одним из директоров «Стандард ойл», членом правления «Интернейшнл никель» и ряда других концернов, входящих в рокфеллеровскую орбиту. Именно этому доверенному стряпчему семейства Рокфеллеров и было поручено руководство внешней политикой США, в которой он практически бесконтрольно хозяйничал до последних дней своей жизни. Его брат возглавил важнейшее звено американской государственной машины — Центральное разведывательное управление. Элеонора Даллес руководила в государственном департаменте отделом Европы.

Пост министра обороны в правительстве Эйзенхауэра (глава Пентагона ведает распределением военных заказов между военными концернами и корпорациями США) был вручен крупнейшему промышленнику, президенту «Дженерал моторс», контролируемой семействами Морганов и Дюпонов, Чарльзу Вильсону (однофамильцу Ч. Вильсона из «Дженерал электрик», занимавшему тот же пост в правительстве Трумэна). После того как в 1957 году Вильсон, покинув Вашингтон, вернулся в кабинет президента «Дженерал моторс», на его место был назначен миллионер Н. Макелрой — президент моргановской компании «Проктер энд Гэмбл», член директората «Дженерал электрик» и «Крайслер». В декабре 1959 года на посту главы Пентагона Макелрой был заменен еще одним руководящим деятелем моргановской империи — Т. Гейтсом-младшим, который после отставки правительства Эйзенхауэра занял положение главноуправляющего всеми моргановскими банками и концернами.

Пост министра торговли оказался у лидера бостонских банкиров миллиардера С. Уикса. Министром финансов в правительстве Эйзенхауэра стал лидер среднезападной группировки американских монополий, глава «М. А. Ханна корпорейшн» Д. Хэмфри, личные капиталы которого превышают полмиллиарда долларов. Впоследствии Хэмфри сменил Р. Андерсон — крупнейший промышленник и финансист из Техаса. Пост военного министра был поручен Р. Стивенсу, вице-президенту «Дженерал моторс». Пост министра авиации занял М. Тэлбот, исполнительный директор той же корпорации. Министром почт стал А. Саммерфилд, президент компании «Шевроле»,

Весьма информированная в закулисных делах Вашингтона газета «Нью-Йорк тайме» в дни формирования администрации Эйзенхауэра сообщила, что деловыми кругами страны составлен список кандидатов на 900 высших правительственных постов, не считая членов кабинета. По словам газеты, этот список целиком состоял из дельцов, в нем не было ни одного профессионального политика. Лишь должности, стоящие по иерархии ниже этих 900, считались доступными для политиков-профессионалов.

Процесс невиданного дотоле захвата монополистами постов в государственном аппарате стал нормой государственного управления и продолжал развиваться при всех последующих президентах. Как известно, Дж. Кеннеди сам относился к промышленно-финансовой элите США. Семейство Кеннеди среди 20 самых богатых в стране. Это первый в практике американского президентства случай, когда на высшем посту в государстве оказался представитель правящей финансовой верхушки. Дж. Кеннеди — член семейства, личные капиталы которого превышают 600 миллионов долларов, а через жену он был связан родственными узами с банкирским домом Морганов. Заметим, что Рокфеллерам, чья фамилия стала символом богатства и власти, не удались неоднократные попытки прорваться к вершине власти — в Белый дом. Мешали конкуренты. Братья-политики — Нельсон и Уинтроп Рокфеллеры — удовлетворились губернаторскими постами.

Государственным секретарем в правительстве Кеннеди стал Д. Раск, бывший до этого председателем правления «Фонда Рокфеллеров». На пост министра обороны был назначен в 1960 году Р. Макнамара. Доселе он подвизался на различных должностях в концерне Фордов. О близости Макнамары к братьям Фордам можно судить по такому факту. Он был первым человеком, не принадлежащим непосредственно к этому семейству, которому было доверено президентство в «Форд мотор компани». Будучи на посту управляющего фордовским концерном, Макнамара составил крупное личное состояние в несколько десятков миллионов долларов. Пост министра финансов занял один из крупнейших банкиров Уолл-стрита, глава банкирской фирмы «Диллон, Рид энд компани» Д. Диллон. Министром торговли стал крупный текстильный фабрикант, глава компании «Маршалл филд» Л. Ходжес. Министром почт — один из директоров «Бэнк оф Америка», Эдвард Дэй. На пост специального помощника президента был назначен уолл-стритский банкир А. Гарриман. Министром военно-морского флота оказался Дж. Коннели — наследник миллиардного состояния техасского нефтяного короля С. Ричардсона.

Итак, «большой бизнес» после войны хлынул в правительство. Как уже говорилось, при президенте Трумэне фактическими руководителями страны были те, кто «сделал сказочный бизнес на второй мировой войне, извлекает огромные барыши от нелегкого мира и надеется получить огромные прибыли из предстоящего конфликта. Уолл-стрит — это больше, чем фраза или ораторский прием. Это реальность. Уолл-стрит сегодня — это Вашингтон, а Вашингтон — это Уолл-стрит»[127]. О самом богатом в истории США главе государства, Дж. Кеннеди, и его министрах уже упоминалось. И президент Джонсон — миллионер. Многие министры этого правительства тоже миллионеры. Недаром тот же Джонсон заявил предпринимателям, собрав их на банкет в Белом доме: «До тех пор, пока я буду президентом, руководители промышленности и финансов будут встречать в этом доме самый радушный прием»[128]. В свою очередь, монополии, их властители и поверенные руководствуются, по свидетельству Л. Фараго, автора книги «Это ваши деньги», принципом, который бывшим министром финансов США Дж. Хэмфри сформулирован следующим образом: получать как можно больше, пока сходит с рук[129].

В послевоенной Америке из относительных «низов» в президенты пробились лишь Джонсон, Никсон и Рейган. Что же касается демократа Джонсона и республиканца Никсона, то они профессиональные политики, посвятившие свою жизнь «служению обществу» и получавшие строго ограниченное законом вознаграждение. Но факты есть факты — оба стали миллионерами задолго до избрания президентами, так сказать, доказали свои способности в обществе «равных возможностей». Лакействующие биографы найдут у будущих хозяев Белого дома выдающуюся деловую хватку, блестящие данные писателей и ораторов. Иначе как объяснить, что купленная за гроши радиостанция или адвокатская практика вдруг начинает приносить «золотые яйца», как объяснить фантастические гонорары за статьи, интервью, выступления, как объяснить обязанности и функции профессиональных политиков в десятках директоратов, наблюдательных советов в различных отраслях промышленности, строительства, торговли и финансов, конечно, за огромные вознаграждения. Объяснения простые. Всей своей «многогранной» деятельностью будущие претенденты на президентское место проходили «обкатку», демонстрировали способности удовлетворять запросы власть имущих. Если испытание выдерживается, то и деньги, в них вложенные, возвращаются с лихвой.

Заслуживают внимания некоторые события, которые предваряли выборы 1968 года. С 13 по 20 октября, всего за несколько недель до выборов, в Хот-Спрингсе состоялся так называемый «совет бизнесменов», в котором приняло участие около ста президентов крупнейших корпораций страны. Обсуждался вопрос, кого из кандидатов предпочесть. Решение было единодушным — Р. Никсона. Несколько раньше, 30 сентября — 2 октября, в Чикаго был созван съезд Ассоциации американских банкиров, в котором участвовало свыше 600 ведущих финансовых воротил. Обсуждался тот же вопрос. Решение было как и в Хот-Спрингсе — Никсон. Характерен результат опроса, проведенного в середине октября, за две недели до выборов газетой «Нью-Йорк таймс» среди предпринимателей страны. Бизнесменам был задан вопрос: кого из кандидатов они будут поддерживать на предстоящих выборах? 85 процентов ответов гласило — Никсона.

К власти пришел Р. Никсон. В его правительстве, как и раньше, ключевые посты заняли миллионеры, представители крупнейших банков и корпораций. Государственный секретарь Роджерс — коллега Никсона по юридической профессии, занимавший в правительстве Эйзенхауэра пост министра юстиции, министр финансов Кеннеди — председатель правления чикагского банка «Континентл Иллинойс нэшнл бэнк энд траст компани» и член совета директоров нескольких крупных корпораций. Министр торговли Стэнс — крупный банкир с Западного побережья, президент ряда компаний. Министр труда Шульц — директор нескольких компаний, а министр почт и телеграфа Блаунт — президент Американской торговой палаты. Богатый делец и губернатор Аляски Хикел — министр внутренних дел. Он владелец, председатель правлений и член совета директоров целого ряда торгово-промышленных фирм, Хардин, ректор Небрасского университета, тоже входящий в правление многих корпораций и в попечительский совет «Фонда Рокфеллера», занял пост министра сельского хозяйства. Мичиганский губернатор Ромни, миллионер, связанный с автомобильными корпорациями, возглавил министерство жилищного и городского строительства. Пост министра здравоохранения, образования и социального обеспечения был отдан Финчу, связанному с рядом компаний Калифорнии.

Та же картина и в нынешней администрации. Личное состояние министра обороны Уайнбергера оценивается в 2,2 —3,5 миллиона долларов, бывшего госсекретаря Хейга — примерно в 2 миллиона, нынешнего госсекретаря Шульца — тоже около 2 миллионов, других членов кабинета — от полутора до 9,2 миллиона. Сам Рейган с женой оценивают свою недвижимость в 1,2 — 2,4 миллиона, а движимое имущество — в 0,6—1,1 миллиона долларов[130]. Показателен и разброс этих цифр: за ним сквозит явное желание обладателей состояний по возможности скрыть их от учета, а тем самым и от налогообложения. Как не похоже это на мечту А. Линкольна о «правительстве народа из народа и для народа»!

Кабинет министров в Вашингтоне сформирован из представителей крупнейших корпораций, прежде всего связанных с военным бизнесом. Его состав отражает соотношение сил в экономической элите. Немало там представителей корпораций западных и среднезападных районов, которые проталкивали Рейгана в президенты. Серьезные позиции оставили за собой банковские и промышленные олигархии северо-восточных районов. Отмечается и та особенность, что за Рейганом стоят богачи новых поколений, которые нажили капитал жульническими махинациями, на основе подкупов, взяток, связей с мафией и т. д., что несет в себе большой «скандальный потенциал»[131]. Впрочем, скандалы уже начались.

К лету 1984 года стало известно, что уже более ста высших чиновников правительства республиканцев оказались замешанными в различных должностных преступлениях, связанных с коррупцией.

Слияние правительства с бизнесом становится все более открытым. Сегодня мало кого шокирует практика перехода руководителей корпораций в правительство, а потом — их возвращение в мир бизнеса, но на более высокие посты. Правительство Рейгана, например, часто называют правительством корпорации «Бектел» — ведущие его деятели пришли из этой калифорнийской строительной фирмы, специализирующейся на крупном энергетическом и промышленном строительстве, в том числе и за границей.

Широкое распространение получила в конце 60-х — 70-х годах и такая относительно новая форма взаимосвязей между правительством и деловыми кругами, как организация совместных комиссий — либо для анализа и выработки политической стратегии по каким-либо конкретным вопросам, либо широкопрофильных, универсальных, призванных формулировать политическую стратегию капитала в целом. Среди последних особую известность приобрела «Трехсторонняя комиссия», созданная в конце 1973 года по инициативе семьи Рокфеллеров. Здесь разрабатываются основы современного военно-политического курса империализма. Из недр этой комиссии немало деятелей было рекрутировано в правительство Дж. Картера, среди них прежде всего стоит упомянуть «ястреба» 3. Бжезинского. Не менее «достойно» «Трехстороннюю комиссию» у Рейгана представляет К. Уайнбергер.

Беспрецедентное влияние приобрела на политику Вашингтона военщина. Это отражение небывалого в истории государства взлета милитаризма. Многие генералы и адмиралы занимают важнейшие посты в корпорациях, другие — в правительстве. Союз военных и монополистов принимает все более опасные размеры. Широкое распространение получила так называемая практика «вращающихся дверей»: почти на каждом уровне военно-промышленного комплекса люди свободно переходят с работы в госаппарате на работу в частные корпорации, обслуживающие военную промышленность, и наоборот. Некоторые проходят через эту «вращающуюся дверь» по нескольку раз. В таких условиях чиновники в Пентагоне начинают работать на частную промышленность задолго до ухода с государственной службы. О размерах этого явления свидетельствуют следующие цифры: с 1979 по 1981 год на работу в военную промышленность перешли со своих постов 2,1 тысячи офицеров.

Процесс милитаризации захватил и внешнюю политику. Многие генералы и адмиралы сменили армии и флотилии на дипломатическую службу. Они там сейчас нужнее. Тотальная милитаризация общества нуждается в военных. Теперь уже, замечает Симпсон, президенты «больше ценят советы военных, чем дипломатов»[132]. Назначение военных на дипломатические посты — не простая механическая замена одного чиновника другим. Свой образ мышления вчерашние генералы и адмиралы переносят в сферу международных отношений. Внешнеполитический курс США становится все более воинственным. Гибкость и конструктивность в политике объявляются старомодными.

Военная элита, промышленный комплекс, занимающийся производством оружия, заняли прочное место в структуре власти и влияния в США. Наиболее заметно это проявилось в период правления Р. Рейгана, с самого начала поставившего на пост государственного секретаря бывшего главнокомандующего войсками НАТО в Европе А. Хейга. Если взять сенат на середину 1984 года, то и там бывшие военные играют решающую роль. Их в сенате большинство: из 100 членов этого законодательного органа 69 человек — бывшие кадровые военные. Все они тесно связаны с военным бизнесом. В сущности, милитаристские процессы в США развиваются во взаимодействии с общими реакционными сдвигами в этой стране, активизацией и консолидацией правых политических сил.

Американская действительность дает все новые подтверждения ленинскому выводу о том, что империализм «отличается наименьшим миролюбием и свободолюбием, наибольшим и повсеместным развитием военщины»[133]. Милитаризм реакционен по своей классовой природе. Будучи мощным орудием классового господства, он используется как сила подавления внутри страны и как орудие агрессии и экспансии за рубежом. Реакционность милитаризма резко обострена его направленностью против Советского Союза и социалистического содружества в целом, против сил, борющихся за социальное и национальное освобождение. Для США в наибольшей степени характерно переплетение захватнических и контрреволюционных черт милитаризма.

Соединение силы монополий и силы государства приобрело ярко выраженную военную окраску, что является важной особенностью развития государственно-монополистического капитализма после второй мировой войны. Во всем многообразии переплетающихся связей между монополиями и государством выделилась и получила активное развитие именно военная линия таких связей, сложился военный механизм взаимодействия монополий и государства, или, иначе говоря, военно-промышленный комплекс. Это, с одной стороны, крупнейшие военно-промышленные концерны, сосредоточившие у себя основную часть государственных заказов. Они выполняют роль организаторов военного производства, составляют ядро военного бизнеса и осуществляют групповое монополистическое господство. С другой — высшие военные звенья государственного аппарата, прежде всего Пентагон, которые по масштабам деятельности и средствам несравнимы ни с одним другим американским государственным органом.

Произошло, таким образом, объединение двух крупнейших милитаристских группировок. Естественно, это взаимодействие верхних эшелонов власти и военной индустрии происходит во имя развития и ускорения милитаристских процессов.

Довольно распространены в США попытки представить военно-промышленный комплекс как только лоббистскую группу. Это, конечно, упрощение, причем весьма зловредное, выгодное военно-промышленной элите. Комплекс — не обычное и не имеющее аналогий явление в американской государственно-монополистической структуре. Он представляет собой альянс милитаристских интересов и практического сотрудничества крупных консолидированных партнеров.

Сегодня, если судить по практической политике США, мало говорить об отрицательных общественных последствиях деятельности только Пентагона или только военно-промышленных корпораций. Слитность их интересов, единство действий выдвигают эту социальную группировку в особо опасную силу — деструктивную внутри страны и интервенционистскую за ее пределами. Это мощный государственно-монополистический блок милитаристских сил, имеющий значительно большие возможности и средства воздействия на политический курс США по сравнению с менее консолидированными, нередко действующими раздробленно другими кругами американского правящего буржуазного класса.

В сущности, ни одно из других объединений американских корпораций не имеет столь прямых, развитых и многообразных связей с государственным аппаратом. Дело не ограничивается только профессиональной общностью интересов тех, кто заказывает и закупает оружие и боевую технику, и тех, кто их производит. Общая заинтересованность в развитии и укреплении экономической и политической силы милитаризма превратила отношения высших военных звеньев госаппарата и крупнейших военно-промышленных концернов в слитное партнерство с уникальной устойчивостью и масштабностью взаимодействия. Такая заинтересованность имеет достаточно многообразные проявления, но, в сущности, это вопрос о том, кому выгодна гонка вооружений, кто наживается на военных приготовлениях. Все остальное — защита «национальных интересов», «свободы» и «демократии» и прочее — служит идеологической оберткой защиты прибылей. В США признается, что в военном производстве прибыли значительно выше, чем в гражданском, и скрыть это невозможно. В инструкциях Пентагона по размещению военных контрактов даже подчеркивается исключительно важная роль прибыли как стимула для вовлечения американских корпораций в военное производство.

Прибыли военно-промышленных компаний — это та дань, которую американское общество, американский налогоплательщик выплачивают за частнопредпринимательскую деятельность в сфере военного производства. С этими прибылями связаны корыстные интересы высших должностных лиц и акционеров военно-промышленных компаний, они — источник средств для «подарков» и «гонораров» военным чинам за их «услуги», оплачиваемые также и путем предоставления «теплых местечек» в корпорациях уходящим на пенсию генералам и крупным чиновникам.

Скандальные разоблачения махинаций партнеров по военно-промышленному комплексу показывают, что коррупция стала органической составной частью их взаимоотношений. Военно-промышленный комплекс США представляет собой социальную группировку, прямо заинтересованную в гонке вооружений, это фракция правящего класса, которая непосредственно срослась с милитаризмом и для которой участие в гонке вооружений стало способом существования и выживания. Экономические интересы комплекса сфокусированы на требованиях поддерживать на высоком уровне и наращивать американские военные расходы, увеличивать портфель военных заказов.

Таким образом, реакционная деятельность военно-промышленного комплекса не сводится только к его служебной роли, связанной с общеклассовыми потребностями буржуазии в укреплении аппарата вооруженного насилия, используемого для репрессий внутри страны и агрессии за ее пределами. Развиваясь и укрепляя свои позиции, комплекс выступает уже и в активной самостоятельной роли катализатора милитаристских процессов и пружины американских военных авантюр. Эта инициативная функция комплекса отражает узкоклассовые потребности фракции правящего класса, заинтересованной, особенно экономически, в форсированной гонке вооружений. В своей книге о военно-промышленном комплексе американский историк П. Коистинен называл комплекс «мощной силой, увековечивающей экспансионистскую и агрессивную внешнюю политику и смертельно опасную гонку вооружений»[134]. Иными словами, комплекс сегодня выступает в двойной — общеклассовой и узкогрупповой — реакционной роли.

Эта направленность в деятельности военно-промышленного комплекса не может расцениваться иначе как вызов общественным интересам. Реакционность ВПК проявляется во все большей мере в условиях, когда прекращение гонки вооружений, сокращение вооружений и разоружение стали острейшей международной проблемой, приобрели первостепенное значение как магистральный путь укрепления международной безопасности. Однако комплекс стал мощной экономической и политической преградой для решения этой проблемы. Это не пассивное сопротивление, а воинствующее противодействие, мощная оппозиция практическим мерам в области ограничения и сокращения вооружений. Комплекс постоянно проявляет себя как сила, активно действующая в сторону раскручивания все новых витков в гонке вооружений, реализации новых военных программ, он несет огромную ответственность за усиление угрозы войны, за подрыв международной безопасности.

При всем многообразии факторов, влияющих на формирование и проведение в жизнь внутренней и внешней политики США, нет сомнений в том, что деятельность военно-промышленного комплекса с его программой форсированного милитаризма, гонки вооружений и обострения международной обстановки превратилась в мощный фактор и устойчивую тенденцию реакционного нажима на политический курс страны. Имперские амбиции США неотделимы от такого реакционного давления американских военно-промышленных кругов.

Усиление реакционного воздействия комплекса на политику страны бесспорно, но нельзя, однако, рассматривать его как фатальную неизбежность. Логика и факты политической борьбы показывают, что нет автоматизма и какой-то предопределенности в расширении влияния ВПК. Сам комплекс является элементом, встроенным в государственно-монополистическую структуру США, степень его влияния на общественно-политическую жизнь страны может быть переменной величиной. Это влияние может нарастать или убывать в зависимости от активности противоборствующих сил, их способности противостоять реакционному давлению военно-промышленных кругов, зависеть от тех задач, которые решаются в данный момент правящими силами страны в целом.

В 70-х годах комплекс был вынужден отступить под давлением сил, в том числе и в самих США, выступавших за разрядку международной напряженности. Ему пришлось сдавать позиции, о чем говорит и снижение американских военных расходов в первой половине 70-х годов, и некоторые сдвиги в американской политике в сторону реализма. Начавшееся на рубеже 70-х и 80-х годов ожесточенное контрнаступление военно-промышленного комплекса снова показывает, что ставка ВПК и других правых сил на осложнение международной обстановки и возврат к временам «холодной войны» не является простым процессом. Дают себя знать противодействующие силы.

Деятельность военно-промышленного комплекса ведет к размежеванию сил не только в стране в целом, но и в ее правящем классе. На гонке вооружений наживается лишь часть буржуазии, прежде всего монополистической. В тех ее кругах, которые не связаны непосредственно с функционированием военной машины, растут недовольство и протест по поводу активизации милитаристских процессов. Пробивает дорогу реалистический подход, ширится понимание опасностей милитаризма «без берегов» как в политическом плане в связи с нарастанием военной угрозы, так и с точки зрения все более обостряющихся социально-экономических последствий гонки вооружений. Военно-промышленному комплексу с его своекорыстными устремлениями нелегко защищать форсированный милитаризм. Общенациональные «патриотические» лозунги здесь могут помочь частично или временно.

Капиталистически организованному военному бизнесу, как понятно, чужда социальная ответственность. Это конфликт интересов, где среди противников военно-промышленного комплекса оказываются не только широкие слои трудящихся, но и реалистично настроенная часть правящего класса.

В послевоенные годы правительство США ввело в международную практику, по существу, новый институт, не имевший ранее широкого распространения в мировой политике, — военные миссии. Первая крупная военная миссия США была направлена в Грецию в 1947 году, сразу же после провозглашения «доктрины Трумэна». В настоящее время военные миссии Пентагона созданы во всех странах мира, заключивших с Соединенными Штатами военные соглашения. С их помощью правящие круги США контролируют наиболее важные стороны государственной деятельности своих союзников и подвластных государств.

«Нравится нам это или нет, но применение силы и готовность применить силу лежат в основе внешней политики, и поэтому вырабатывают и осуществляют внешнюю политику США в значительной степени военные»[135] — так откровенно формулирует свою мысль, подводя «теоретическую базу» под засилье военщины в Вашингтоне, профессор Дж. Макками. О том же пишет в книге «Американская демократия под прессом» профессор Блейсделл. «Военное ведомство, — заявляет он, — тратит больше денег, чем другие ведомства, и его воздействие на политику, как внутреннюю, так и внешнюю, сильнее, чем какого-либо другого департамента или любого из исполнительных органов»[136]. Высшие военные заняли «прочное положение среди властвующей элиты нашего времени и вскоре, по мнению осведомленных наблюдателей, вполне могут стать старшими братьями»[137]. Американцы, пишет У. Янг, уже «привыкли ходить по острию ножа катастроф»[138]. Н. Чомски считает, что правительство Рейгана пытается поднять уровень международной напряженности и создать настроения кризиса в стране и за рубежом, хватаясь за любые возможности[139].

Ныне в Вашингтоне многие важнейшие вопросы политики решаются в зависимости от того, как оценивают международную обстановку военные круги. Резкую активизацию военных в жизни страны отмечает Экирч в книге «Гражданские и военные». «Преуспевая, — пишет он, — в атмосфере постоянного кризиса и военной истерии, которая пропитала Вашингтон, военный эксперт с его аргументом военной необходимости обычно занимает первое место при слушании дел в конгрессе». Представители военных кругов ратуют за дальнейшую милитаризацию экономики, что привело страну в состояние «гарнизонного государства» и «всеобщей мобилизации для войны, так долго желаемой милитаристами»[140].

Характерно, что в конгрессе даже сторонники сокращения расходов на военные нужды резко меняют свои позиции, когда дело касается их избирательных округов. Так, Т. О'Нил последовательно выступает за производство самолета F-18, ибо двигатели для него изготавливаются в его штате Массачусетс. А. Крэнстон борется за бомбардировщик В-1, так как его производство осуществляется в Калифорнии. К. Левин отстаивает танк М-1, который выпускается в Мичигане. Естественно, что благодаря такому подходу военные корпорации получают дополнительные рычаги давления на конгресс.

По данным «Нью-Йорк таймс», нынешняя команда Белого дома «потворствует скрытому, однако непрерывному усилению влияния военных в процессе принятия решений по вопросам национальной безопасности»[141].

Американское государство, будучи тоталитарным по своему существу, опирается не только на военных. Основательной опорой правящих сил являются карательные и разведывательные службы. Современное «разведывательное сообщество» США — это примерно дюжина различных организаций, ведущей среди которых выступает ЦРУ. Помимо него, существуют разведывательные организации армии, ВВС и ВМФ, министерства обороны в целом, агентства, занимающиеся управлением разведывательными спутниками, электронным перехватом информации. Свои разведывательные подразделения имеют также госдепартамент, министерство финансов и министерство энергетики. И разумеется, ФБР.

Центральное разведывательное управление, по признанию его бывшего сотрудника Р. Макгихи, представляет собой инструмент президента для осуществления подрывных террористических операций за рубежом. ЦРУ — это организация, обладающая неподотчетным правом вмешиваться в дела других государств, говорит Ивлэнд, бывший агент ЦРУ. Бывший директор этой организации У. Колби подтверждает, что «с конца войны мы, ЦРУ, не делали ничего другого, как только помогали различным… силам в их борьбе против коммунистической угрозы». Только с 1961 по 1976 год ЦРУ провело более 900 подрывных террористических операций против «неугодных» США деятелей и правительств. На эти цели расходуется две трети всего бюджета ЦРУ.

О некоторых методах и фактах этой грязной деятельности рассказывается в работе «Белая книга обеляет»[142], основанной на материалах бывшего сотрудника ЦРУ Филипа Эйджи[143]. Как свидетельствует Эйджи, обычной, рутинной работой ЦРУ является не только терроризм, организация заговоров, компрометация «нежелательных» групп, партий и деятелей, но и фальсификация разного рода документов. Он напоминает о случае, когда иранские студенты в 1979 году нашли фальшивые паспорта в американском посольстве в Тегеране, выданные разведчикам Ахерну и О'Кифу на имена бельгийца Тиммермана и западного немца Шнейдера. Он рассказывает также, как ЦРУ организовало в 1960 году налет на кубинское посольство в Перу, с тем чтобы в похищенные документы вложить список лиц из перуанцев левого направления мысли, которые якобы сотрудничали с кубинским посольством. После опубликования этого списка дипломатические отношения с Кубой были разорваны. Впоследствии фальшивка была разоблачена, но виновные в провокации остались безнаказанными.

Те же методы были использованы и для организации военного переворота в Эквадоре в 1963 году и разгрома компартии. В багаж одного из эквадорских коммунистов был вложен тюбик из-под зубной пасты с «планами захвата» власти коммунистами и уничтожения военных и полицейских начальников. Фальшивка ЦРУ была тоже разоблачена, но позднее, а тем временем левые силы были разгромлены и сотни невинных людей брошены за решетку. Как свидетельствует Эйджи, в американских посольствах ведутся картотеки на лиц с левыми взглядами, которые квалифицируются как «подрывные элементы» и подлежат аресту в случаях кризисных ситуаций.

В этих же целях ЦРУ готовит и содержит террористические организации. Одна из них — «Патриа и Либертад» в Чили — сыграла активную роль в физическом уничтожении демократов, сторонников конституции и республиканского правительства Сальвадора Альенде. Широко известны также террористические организации «Белая рука» и «Око за око» в Гватемале, «Вооруженные силы национального освобождения» в Венесуэле, созданные и финансируемые ЦРУ, Тонтон-Макуты на Гаити, а в самих США — ку-клукс-клан, общество «Минитменов», нацистская партия, которые тоже содержатся на деньги ЦРУ и ФБР и пользуются их покровительством.

За две недели до переворота в Чили генеральный секретарь нацистской организации «Патриа и Либертад» Роберто Тим сказал в интервью: «Наша цель — усилить в стране хаос и спровоцировать как можно быстрее военный переворот». Тим добавил, что ждать достижения этой цели осталось недолго. После переворота другой лидер этой организации с удовлетворением заметил: «Мы достигли своей цели. Наша миссия выполнена»[144].

Правящая элита США уделяет ныне повышенное внимание средствам насилия и провокаций.

Нового здесь мало, а необычного и вовсе нет. Американская тоталитарная система всегда славилась огромной ролью полиции и разведки в системе общественной жизни. Но Р. Рейган дал им еще большую свободу действий, избавил от остатков контроля со стороны законодательных органов. Сегодня американские службы разведки особенно активны в проведении линии на дестабилизацию международной жизни, на такое развитие событий, которое бы соответствовало американским милитаристским планам.

Иными словами, ЦРУ и другие спецслужбы США дождались своего «звездного часа». В 1983 году бюджет на подрывные операции ЦРУ возрос на 25 процентов и достиг 1,5 миллиарда долларов. В 1984 году запланировано израсходовать на подрывные операции за рубежом до 17 миллиардов долларов. Интересно, что темпы роста ассигнований для ЦРУ опережают даже темпы расходов на военные цели. Число сотрудников Центрального разведуправления достигло 16 тысяч человек.

Неотъемлемая часть американского образа жизни — лоббизм. Этим термином называют в США систему давления на законодательные органы и правительство. Такое давление оказывают монополистические объединения, политические организации и группы. В понятие лоббизма входит и практика подкупа законодателей и чиновников.

Казалось бы, в условиях, когда монополисты получили возможность непосредственно решать свои дела, заняв правительственные посты, лоббизм потерял смысл. Однако его активность не только не ослабла, а, напротив, усилилась. В системе американской «демократии» на его долю приходится наиболее скрытная и грязная часть работы по использованию конгресса и правительства в интересах монополий. Лоббисты комплектуются из числа бывших крупных политических деятелей, генералов и адмиралов, имеющих связи и знающих, к кому обратиться в Вашингтоне.

Концерны, фирмы, банки, компании, организации, общественные объединения посылают в Вашингтон представителей для «проталкивания» своих вопросов. «Группы давления» — так обычно американская пропаганда именует лоббистов и финансирующие их организации — называют «третьей палатой» конгресса, служащего лишь «местом для рынка, товары для которого производят везде, главным образом в комитетах и кулуарах»[145]. Особенно большим вниманием лоббистов пользуются партии и правительство. «Дело в том, — говорится в сборнике „Теория и практика американской внешней политики“, — что партии просто должны стоять в стороне и позволять доминирующим группам определять решения»[146].

Многие авторы отмечают, что партия у власти имеет Долги и обязательства перед заинтересованными группами. Партия, успешно идущая к власти, как бы получает «мандат» от таких групп. Когда партийные лидеры попадают в правительственные учреждения, определение политики они оставляют главным образом за «группами давления»[147]. Последние, не чураясь работы и внутри партий, главные силы бросают на помощь то одной, то другой партии в зависимости от того, какая из них кажется более обещающей в данный момент. В американской литературе отмечается решающая роль «групп давления» и в президентских выборах. Эти группы и их доверенные лица не обязательно присутствуют на партийных съездах, они действуют через лидеров партий и делегатов. «Группы давления» стремятся «при помощи денег диктовать назначение кандидата в президенты и обеспечить избрание кандидата, отвечающего их интересам»[148].

«Идеи, — пишет Блейсделл, — которые вошли в наши законы, — это в большой степени их идеи. Мнения и точки зрения на вопросы общества, которые ежедневно путешествуют по воздушным волнам, — это их идеи или отражение их идей. Люди, которые в качестве представителей законодательных органов, адвокатов или прокуроров выступают за эти группы в залах конгресса, в исполнительных департаментах и перед судом, являются их агентами»[149].

Наибольшего расцвета система лоббизма, подкупа, взяток достигла в местных законодательных и исполнительных органах. Американский журнал «Ридерс дайджест» напечатал однажды рассказ местного парламентария. В нем раскрывается «кухня» лоббизма.

Сначала лоббисты оплачивают счета законодателей в ресторанах и отелях, а затем, не колеблясь, «хлещут их кнутами», напоминая, с какой стороны хлеб намазан маслом. «Здесь я обнаружил, что мне можно не платить в ресторанах. Кто-нибудь из лоббистов всегда готов оплатить мой чек. Как наивный новичок, я обходил стороной лучшие рестораны города, куда лоббисты водили законодателей, и мрачно съедал бутерброд с беконом и помидорами в кафетерии. Мои коллеги не терзались подобными сомнениями. Я слышал, как они спрашивали друг у друга: „Идешь на обед? Кто сегодня твой голубчик?“

Когда один не в меру горячий член собрания выступил против лоббиста промышленников, последний передал репортерам копии оплаченных чеков этого законодателя. «Если я сукин сын, — говорил лоббист, — то этот человек был избран в собрание на деньги сукина сына». Он намекнул, что есть и другие, более крупные чеки, которые можно предать гласности». Автор статьи признает, что после долгих «сомнений» и «угрызений совести» он тоже решил брать деньги у лоббистов.

В 1981 году при полном единодушии обеих партий были сняты ограничения на «деловые расходы» конгрессменов, введена специальная налоговая скидка, что дало каждому конгрессмену по меньшей мере 20 тысяч долларов в год. Показательно, что это решение было оформлено как поправка к закону об улучшении обеспечения больных силикозом (I). Своеобразной формой взятки является и организация поездок за границу на казенный счет. Так, в 1982 году группа из 14 конгрессменов побывала в Сингапуре, Бомбее, Каире и Афинах с целью определить «масштабы деятельности Советского Военно-Морского Флота». Американским налогоплательщикам этот круиз обошелся в 300 тысяч долларов. Позорным пятном легла на конгресс США история с подставными шейхами, роль которых играли агенты ФБР. Передав крупные суммы семи конгрессменам, агенты заручились их поддержкой в решении вопроса о проживании мнимых шейхов в США. ФБР пришлось расследовать эту операцию, ибо в публику стали просачиваться факты о массовых подкупах законодателей. Надо было срочно спасать конгресс, по возможности с меньшими издержками.

В 70-е годы «уотергейтское дело», о котором мы уже упоминали, открыло период беспрецедентных разоблачений. Каждый утопающий стремился прихватить с собой «на дно» кого-то еще. Партии, фракции, группировки непрерывно сводили друг с другом счеты. Открылось много любопытного, в том числе и по поводу морали тех, кто претендует на моральное руководство миром. За это десятилетие около 20 конгрессменов были в судебном порядке признаны виновными в уклонениях от уплаты налогов, взяточничестве, нарушении избирательных законов. Еще большее количество дел не дошло до суда, осталось лишь на страницах печати. Было все: связи с преступным миром, содержание любовниц на деньги налогоплательщиков, наркотики, многое другое. Использование служебного положения в целях личного обогащения уже считается чуть ли не само собой разумеющимся. За последние 15 лет в США не было ни одного правительства, члены которого не оказывались бы замешанными в скандальных, а то и откровенно преступных махинациях. Республиканские и демократические администрации различались разве что числом подобных скандалов.

Взяточничество, казнокрадство, подкуп — типичные черты буржуазного общества. Политическая коррупция органически присуща капитализму, так как, по словам американского исследователя Дж. Гарднера, «занимающие выборные государственные должности выигрывают их потому, что получают деньги, а получают деньги потому, что занимают выборные должности»[150]. В США коррупция существовала в государственной, законодательной и судебной власти всегда. Последние десятилетия дали новый, невиданный размах этому позорному явлению. Если с 1941 года по начало 70-х годов в среднем в стране разражался один крупный скандал в два года, то в 70-е годы этот показатель составил уже три политических скандала в год. Особенно этим отличалось президентство «моралиста» Дж. Картера. Попадались не только министры. Брат президента продавал при помощи 3. Бжезинского государственные секреты, сын был обвинен в торговле наркотиками, сестра — в финансовых спекуляциях и т. д.

Пришедшая на смену администрация — этот, по определению американской прессы, «клуб миллионеров» — сразу же побила все «рекорды. Всего лишь несколько примеров, характеризующих подлинное лицо администрации „большого бизнеса“.

Ричард Аллен — бывший помощник президента по Национальной безопасности. Долгое время представлял консорциум португальских фирм в США, получая большие деньги лишь за то, что занимался формированием благоприятного общественного мнения в отношении действий португальских колонизаторов в Анголе. Затем основал фирму «Потомак интернэшнл корпорейшн», которая проталкивала японские товары на американский рынок. Сам Аллен снабжал японцев конфиденциальной экономической информацией, получая за это соответствующую мзду. Отмечались тесные личные связи Аллена и с военными из Западной Германии, что также помогало «коммерческим» успехам фирмы. Он всегда славился безграничным антисоветизмом, который служил прикрытием для подпольных махинаций в бизнесе. Попался Аллен на японских взятках, но и после этого не был уволен, ему был предоставлен «административный отпуск» с сохранением зарплаты. Впоследствии Рейган назначил Аллена своим советником по иностранной разведке.

Уильям Кейси — директор ЦРУ, мощной организации террора и провокаций, давно представляет интересы военного бизнеса. Например, летом 1969 года в американской печати (в 25 газетах) публикуется (на целую газетную полосу) призыв поддержать программу правительства по строительству системы противоракетной обороны. Впоследствии обнаружилось, что воззвание, стоившее немалых денег, подписали директора, другие руководители фирм, субподрядчики, непосредственно связанные с работами по ПРО, осуществление которых сулило сказочные контракты, а также продавцы оружия. Общественная «озабоченность» оказалась циничной корыстью. А воззвание поместил Кейси от имени организованного им «Гражданского комитета за мир в условиях безопасности». Оказавшись затем во главе шпионского ведомства, он продолжает путать свой личный бизнес с государственными делами, не особенно опасаясь последствий, тем более что председателем сенатской комиссии по разведке является небезызвестный ультра Б. Голдуотер. Например, и сейчас Кейси держит в ЦРУ специальную группу, наблюдающую за биржей с тем, чтобы с наибольшей выгодой осуществлять свои биржевые спекуляции, аферы с акциями. Махинации и беззакония, творимые Кейси, приобрели широкую известность. Они вынудили «Вашингтон пост» написать, что Кейси «из пиратского мира частного бизнеса перешел на государственную службу, не ощутив никакой разницы… В отличие от жены Цезаря он не выше подозрений»[151].

Реймонд Доновэн — министр труда, председатель предвыборного комитета Р. Рейгана в штате Нью-Джерси и агент по сбору средств в фонд его кампании. До министерского поста был исполнительным вице-президентом строительной компании. Когда его утверждали министром, один из осведомителей ФБР, ныне осужденный за уголовщину, узнал в Доновэне человека, который вручал ему деньги от фирмы «Шиавон констракшн компани», которые шли профсоюзным боссам за их службу по предотвращению забастовок. Доновэн носил тогда специальную кличку, как это и принято в уголовном мире.

Позднее оказалось, что фирма «Шиавон» связана с мафией, а Доновэн — с миром организованной преступности.

В сокрытии своих доходов был обвинен министр юстиции У. Смит, в присвоении государственных средств — министр внутренних дел Дж. Уотт, в финансовых аферах — министр торговли М. Болдридж, в использовании служебного положения для личного обогащения — министр военно-морских сил Дж. Леман, в махинациях с ценными бумагами — первый заместитель министра обороны П. Тэйер, в незаконных финансовых операциях — специальный помощник Рейгана Т. Рид, в получении взяток — помощник президента Э. Миз. «Счастливая» команда республиканцев оказалась шайкой казнокрадов и взяточников.

В 1983 году стало известно, что ближайшие помощники Рейгана выкрали конфиденциальные предвыборные документы из штаб-квартиры Картера. «Рейгангейт» (по аналогии с «Уотергейтом») нанес определенный удар по Рейгану, попортив лубочный образ «честного парня», созданного средствами массовой информации монополий. Этот факт еще раз обнажил нравы в нынешних коридорах власти. Судя по уровню морали, господствующей в верхнем эшелоне правящей элиты, очередные скандалы еще впереди, хотя уже и сейчас администрация побила по сравнению со своими предшественниками все рекорды по ставшим известными случаям коррупции и жульнических махинаций. Десятки высших чинов из правительственных учреждений уже уличены во взятках. Впрочем, о какой морали правительства можно говорить, если на один из ответственных постов в министерстве торговли назначен человек, который специализировался доселе на чистке конюшни на личном ранчо президента.

Жалкое зрелище. Жалкая демократия. Но жалкая не только сама по себе. Достойно большего сожаления то, что еще многие американцы полны иллюзий относительно этой «демократии». Они всерьез думают, что выбирают своего законодателя, «благодетеля» и «защитника», а он, оказывается, давно куплен.

Таковы некоторые стороны американской жизни. Даже один из братьев Кеннеди — Эдвард, осторожный в формулировках, — в книге «Планы на следующее десятилетие» писал об упадке демократии в США. Для многих американцев управление страной — это «процесс, в котором их участие нежелательно», а правительство, пронизанное «бюрократией на всех уровнях», «отделено от них, часто враждебно им»[152].

Деформируются общество, его институты, весь образ жизни. Основная деформация — движение к неофашизму. Рассматривая факторы, создающие наиболее плодородную почву для произрастания идеологии и политики мирового господства, правомерно еще раз вернуться к этой опасности. Буржуазные идеологи утверждают, что США никогда не примут фашистские формы правления. Рассуждают о психологическом складе американцев, которые, дескать, не склонны к слепому повиновению, слишком индивидуалистичны и т. д. Ссылаются на историю США, на приверженность американцев к «демократии». Было бы, конечно, неправильным отрицать роль традиций, психологических факторов и т. д. Они оказывают определенное воздействие на возникновение тех или иных явлений, поворотов в жизни общества. Кстати, в американских традициях имеется немало такого, что вовсе не противоречит фашистской идеологии, а, напротив, является ее необходимой предпосылкой. Например, культ силы, пронизывающий всю историю этой страны.

При движении на Запад, сопровождавшемся истреблением индейцев, кровавыми стычками между различными семейными кланами, общинами или просто разного рода авантюристами, насилие утвердилось как крайнее проявление буржуазно-индивидуалистической морали, как основа права сильного. Более того, оно превратилось в орудие утверждения американского образа жизни. Показательно, что только американцы из всех западных народов изобрели такой изуверский механизм институционализированного насилия, как виджилянтизм, наиболее известными выражениями которого стали «суд Линча» и ку-клукс-клан. Виджилянтизм, или виджилянтские движения, основанные на принципе отправления «правосудия» самими гражданами, возникли как реакция на типично американскую проблему: отсутствие эффективного закона и порядка в зоне «пограничья».

Культ насилия внутренне присущ общественной системе, основанной на принципах безудержного индивидуализма, «свободной», ничем не ограниченной или же монополистической конкуренции, приоритета частного, эгоистического интереса над интересами всего общества, системе, главным девизом которой является социал-дарвинистский принцип «выживания наиболее приспособленных». Так, калифорнийская, клондайкская, невадская «золотые лихорадки», сыгравшие столь большую роль в становлении американского буржуазного сознания и развитии самого американского капитализма, невозможно себе представить без вакханалии насилия, которой они сопровождались.

Немногим отличался и начавшийся в последней трети XIX века процесс восхождения различных групп монополистической буржуазии и формирования «нового типа» американского предпринимателя. Железнодорожные, нефтяные, промышленные и прочие магнаты добивались богатства и славы гангстерскими методами. Недаром их окрестили не иначе как «бароны-грабители», которые пробивали дорогу, сокрушая все на своем пути. Этот «новый тип американцев, — писал известный историк В. Паррингтон, — отличался грубостью, жестокостью, хищническими повадками и порой недюжинными способностями. То были люди настойчивые в достижении своих целей, зачастую мошенники и негодяи, никогда не проявлявшие слабости, не ведавшие сомнений и укоров совести, не знавшие, что такое хныкать и скулить, — именно из таких, как они, складывалась порода капиталистов и пиратов»[153].

Типично американская тяга к богатству уже сама по себе предрасполагает к насилию, если иными средствами не удается преодолеть помехи, встречающиеся на пути к его достижению. Насилие в Америке приобрело статус «законного» средства или по крайней мере оно не осуждается, если приносит ощутимые дивиденды, то есть если оно служит подтверждению одного из основополагающих мифов о «человеке, сделавшем самого себя» и добившемся богатства и славы неважно какими средствами. Порождением такого мифа явились предприимчивые дельцы самых различных калибров и категорий — бизнесмены, юристы, бутлегеры, гангстеры, лавочники, содержатели игорных и публичных домов, все те лихоимные профессии, для которых существовал лишь один принцип: «Цель оправдывает средства». Даже появление в Америке в XX веке организованной преступности, как указывает Д. Бурстин, представляло собой «лишь один из эпизодов в грандиозной саге беспокойных новых американцев, стремившихся завоевать богатство и место в мире»[154].

Сначала объектом виджилянтских движений были разного рода правонарушители, но постепенно виджилянтизм приобрел политическую и националистическую окраску, стал орудием защиты и насаждения американизма. В этом качестве виджилянтские движения в разные периоды американской истории делали объектами своих нападок католиков, негров, евреев, иммигрантов, политических радикалов, профсоюзных лидеров и нонконформистов всех мастей. Так называемые «нейтивисты», антимасоны, кланисты, антикатолики в XIX веке, многочисленные «суперпатриотические» организации вроде «Общества Джона Бэрча» и «Минитменов» в наше время использовали и используют различные формы насилия для защиты и утверждения «стопроцентного» американизма.

Для того чтобы показать несостоятельность оптимизма идеологов американской буржуазии, отрицающих реальность фашистской угрозы в США и повторяющих тривиальную формулу «у нас это невозможно», за примерами ходить недалеко. Достаточно вспомнить результаты президентских выборов 1964 и 1968 годов.

Комментируя выборы 1964 года, буржуазная печать подняла шум по поводу «невиданной победы» демократической партии, утверждая, что ни один президент не получал такого внушительного большинства голосов, как Л. Джонсон. Не вдаваясь в подробности, можно констатировать, что демократам действительно удалось добиться перевеса в голосах. Однако праздничный фейерверк, устроенный по этому поводу, ослепил либеральствующих идеологов до такой степени, что они проглядели или не захотели увидеть другую особенность избирательной кампании.

Кандидат республиканской партии Голдуотер (кстати, руководителем его избирательной кампании в Калифорнии был нынешний президент Р. Рейган), выступавший под откровенно профашистскими лозунгами (его программа включала в себя и открытые призывы к применению термоядерного оружия, и оголтелый расизм, и требование отмены прав, завоеванных рабочим классом США в результате многолетней упорной борьбы), получил 27 миллионов голосов. Важно отметить, что профашистская сущность программы Голдуотера была незавуалированной, тогда как прежде кандидаты «бешеных» прикрывали крайне реакционный стержень своих программ изощренной и блудливой демагогией.

Следовательно, 27 миллионов голосов, полученных Голдуотером, отданы за открыто профашистскую программу. Зловещая суть этого факта станет особенно наглядной, если вспомнить, что в Германии гитлеровская партия на выборах 1932 года не получила и половины числа голосов, которое собрал лидер американских «ультра» осенью 1964 года.

Разумеется, действительность требует поправок к этой цифре. Низкий политический уровень значительной части средних американцев, не желающих вникать в тонкости программ, их неинформированность. Оторванность небольших городков и местечек от политической жизни. Сила привычки, когда целые семьи, улицы, даже кварталы голосуют не за программы, а по традиции. Склонность к конкретному кандидату, а не к его платформе. Многие избиратели голосовали не за Голдуотера, а против политики демократов. С некоторой долей условности можно учесть эти поправки.

Но и в этом случае, по оценкам наблюдателей, число американцев, отдавших свои голоса барабанщику американского фашизма, колеблется между 5 и 6 миллионами. Откуда возникают эти цифры? Называя их, имеют в виду число людей, входящих в массовые организации фашистского и полуфашистского толка, возникшие в США. Именно наличие массовой базы отличает движение американских «ультра» 60-х годов от подобного движения в 50-е годы. Голдуотеризм от маккартизма.

Говорят, что многие американцы голосовали за профашистскую программу Голдуотера несознательно. Но и здесь не следует искать политического утешения. Во-первых, именно такое безразличие и служит питательной почвой фашизма. Одураченный есть одураченный. Его можно провести и повести куда угодно. Во-вторых, подобная «несознательность» может практически привести к фашизму. После результатов голосования поздно рассуждать, кто и из каких побуждений голосовал. Зато пепла, чтобы посыпать голову, будет предостаточно.

Маккартисты действовали открыто. Их главными методами были провокационная шумиха в печати, скандальные выступления в конгрессе, на пресс-конференциях, в комиссии по расследованию «антиамериканской» деятельности, публичные расследования «подрывной работы», в которой обвиняли всех инакомыслящих.

Фронтальная атака на права трудящихся, на остатки буржуазных свобод захлебнулась, хотя и оставила тяжелый след в жизни нации. Она подготовила новую волну реакции, которая затем пришла в форме «новых правых».

После победы над Голдуотером в 1964 году восторгов у идеологов, кокетничающих с либерализмом, было хоть отбавляй. Они разглагольствовали о «победе американской демократии», о том, что маккартизм навсегда отошел в прошлое. А неомаккартисты тем временем вдали от посторонних глаз, избегая до поры до времени огласки, приступили к перестройке своих рядов, повели планомерную организационную деятельность. Неомаккартисты и не помышляли о том, чтобы покинуть политическую арену. Они готовились вернуться во всеоружии, используя поддержку могущественных сил для того, чтобы попытаться захватить власть и сыграть решающую роль в политической жизни страны. Именно с этим и связано «второе пришествие» маккартистов, о котором заговорила американская печать в 1961—1964 годах.

Осмысливая причины и уроки успеха Л. Джонсона на выборах 1964 года, тогда уже известный своими крайне правыми взглядами Р. Рейган писал в журнале «Нэшнл ревью»: «Мы не собираемся отрекаться от своих позиций, но мы не можем наступать без подкреплений… Сейчас необходима мягкая подача идеологии правых, с тем чтобы у избирателей не создавалось впечатления „наступления радикалов“[155].

В 70-е годы «ненавязчивая продажа» взглядов правых была поставлена на широкую ногу, но в течение некоторого времени механизм ее достаточно успешно скрывался от глаз и внимания общественности. В эти годы правым экстремистам в США удалось создать в отличие от их предшественников эпохи маккартизма весьма разветвленную сеть различных комитетов, коалиций и ассоциаций, поддерживающих и взаимодополняющих друг друга, ведущих масштабную информационную, пропагандистскую и лоббистскую деятельность на самых разных уровнях — от местных органов власти до конгресса и Белого дома.

Взгляд на «новых правых» как на идеологических варваров и политических фанатиков, считает американский обозреватель консервативного направления Д. Бонафид, является упрощенным и далеким от истины. Сила современных правых радикалов во многом определяется тем, что они умеют объединять декларируемую ими идеологическую жесткость с ловким и умелым политическим маневрированием[156].

В 1962 году в США вышла книга И. Сьюэла «Американские ультра». Она содержит интересные данные о деятельности фашистских организаций и их связях. Говоря об отличиях «ультра» 60-х годов от маккартистов, этот буржуазный исследователь пишет: «Маккарти имел последователей, но не имел организации, которая мобилизовала бы его последователей на активные действия. Отличительной особенностью движения крайне правых в настоящее время является создание ими разветвленных и выполняющих широкие функции организаций, имеющих тесные связи с военно-промышленными и политическими кругами»[157].

В последнюю четверть века в США выросли и продолжают расти сотни реакционных организаций, под ура-патриотическими названиями которых скрываются откровенно неофашистские взгляды и воинственные программы. Одни из них невелики, другие объединяют тысячи людей. Они находятся в тесном контакте и с такими старыми отрядами американской реакции, как ку-клукс-клан, «Дочери американской революции» и др. Трудно сказать, в какой степени координируется деятельность таких организаций (это тщательно скрывается), но призывы к максимальной консолидации действий и созданию единого руководства движением на страницах реакционной печати звучат все громче. Из кого рекрутируют заправилы американского неофашизма свои ряды? Массовую базу партий Гитлера и Муссолини составляла, как известно, прежде всего мелкая и средняя буржуазия. В современных Соединенных Штатах общая численность мелких буржуа, включая определенную часть фермеров, превышает 30 миллионов человек. Процессы, происходящие в экономике США, выбивают почву из-под ног этой части общества. Мелкие и средние предприниматели разоряются, их предприятия захватывают крупные монополии. Не менее остра и проблема массового разорения фермеров.

Видный американский социолог Миллс говорил в свое время, что в США возникла своеобразная «люмпен-буржуазия». Многие представители мелкой буржуазии, лишившись своего бизнеса, теряют привычное положение, превращаются в отчаявшихся, озлобленных, на все готовых людей. Они не могут понять истинные причины своего краха. Мелкие буржуа крайне неустойчивы, склонны к шараханью из стороны в сторону. Лишенные былых привилегий, они беспощадны и весьма податливы на демагогию. Взбесившийся мелкий буржуа легко становится слепым орудием крупных монополий, которые стоят за спиной ультраправого движения и являются его направляющей силой.

Но дело не только в существовании фашистских мракобесов и десятков их организаций (включая, по многим сообщениям, и вооруженные отряды потенциальных погромщиков). Бертрам Гросс, в прошлом сотрудник аппарата конгресса США, то есть человек, хорошо знакомый с подлинной структурой и механизмом функционирования власти в Америке, предупреждает, что сама «логика событий… ведет к установлению высококонцентрированного, репрессивного, не чуждого милитаристских форм контроля над обществом, призванного гарантировать сохранение прибылей сверхбогачей»[158].

В книге «Дружелюбный фашизм. Новый облик власти в Америке» Гросс справедливо, на наш взгляд, выделяет три грани этой проблемы. Во-первых, он прав, когда считает главным не форму, в которую выливается фашизм (повторение в современных США во всех деталях того же фашизма, который существовал полвека назад в гитлеровской Германии, маловероятно), а содержание этого социально-политического процесса. Суть же эту Гросс видит в доведенном до логического завершения союзе между буржуазным государством и монополистическим капиталом.

Нельзя не согласиться и с другими утверждениями автора, а именно, что теснейшая связь между «сверхбогачами» и «сверхадминистраторами» в сегодняшних США — это не только тенденция их внутреннего развития, но и уже много лет существующая реальность. Речь идет не об ее становлении, а о дальнейшем закреплении и усилении.

И третье. Узкая элита, финансовая олигархия, заправляющая в США, располагает сейчас самым высокоразвитым и совершенным за всю историю капитализма аппаратом насилия и подавления. Подавления, как справедливо отмечает Гросс, далеко не только физического, но и изощренного психологического, включающего такие методы контроля над массами, как «внутренне подчеркиваемая гибкость системы, дозированное использование реформ, кооптация недовольных в структуры власти различных уровней, творческая контрреволюция и новейшие методы насаждения политической апатии»[159].

Гросс предвидит усиление в ближайшем будущем в США двух тенденций. Это использование против самых широких слоев американцев тех приемов и методов подавления, которые ранее, на протяжении 60-х и 70-х годов, применялись против негритянских активистов, национальных меньшинств — индейцев, «чиканос» и т. п.

Будет использоваться опыт проведенных в последние годы операций против инакомыслящих — таких, как «Хаос» (ЦРУ), «Коинтелпро» (ФБР), «Гарден плот» (секретная служба министерства обороны), «Стресс» (полиция Детройта) и др. Вторая тенденция — применение методов так называемого «поэтапного террора», осуществляемого с нарастающей силой до тех пор, пока человек не будет сломлен: сбор одного или нескольких досье на данного индивида, блокирование его профессионального роста, увольнение с «волчьим билетом», запугивание, превентивные аресты, суд с использованием сфабрикованных «доказательств». Делается все это без огласки, без ненужных «шумовых эффектов», к которым так любили прибегать главари «третьего рейха».

В сентябре 1984 года газета «Вашингтон пост» сообщила, что вскоре после прихода к власти президента Р. Рейгана Торговая палата передала в Белый дом «черные списки» сотрудников ряда министерств. Обвинение было одно — нелояльность к «большому бизнесу» и сомнения в эффективности экономических программ администрации. В ходе чистки все попавшие в «черный список» были уволены. Торговая палата составила этот список на основе характеристик, полученных от руководителей корпораций.

В области политической американские «ультра» нацеливаются на установление неофашистской диктатуры финансового капитала. Правые видят причину неудач США в том, что правительство ведет страну «по ложному пути». «Предательство», «измена» — это основной пропагандистский лозунг «ультра». Р. Уэлч даже Эйзенхауэра называл сознательным агентом коммунизма. К. Кортни, руководитель «Консервативного общества Америки», заявлял, что в конгрессе США масса скрытых коммунистов, которые на 100 процентов голосуют за то, что нужно коммунистам. Бэрчисты и их единомышленники без устали твердят о проникновении коммунистов в руководство университетов, благотворительных обществ и даже в редакции буржуазных газет. Один из самых ярых правых, К. Эндрюс, комиссар по вопросам внутренних доходов в правительстве Эйзенхауэра, заявлял, что «Нью-Йорк таймс» — это «Дейли уоркер» аристократических районов города, добавив, что столица США тоже имеет свою «Дейли уоркер» — «Вашингтон пост».

Расовая ненависть всегда была краеугольным камнем фашизма. Борьба негров рассматривается крайне правыми как проявление коммунистического заговора. Расистский дух настолько пропитал программы правых, что от него не смог избавиться, хотя бы в целях маскировки, и Голдуотер в книге «Совесть консерватора», предназначенной для широкого распространения. На словах признавая решение верховного суда о совместном обучении белых и черных, сенатор в то же время заявляет, что он не видит, как можно осуществить это решение. «Я, — добавляет он, — убежден, что проблему расовых отношений лучше всего оставить людям, которых она непосредственно касается»[160], то есть белым расистам.

Голдуотер, а в еще более резкой форме лидеры правых обществ выступают против всего, что хоть в какой-то мере затрагивает основы «чистого» капитализма и империализма. Их страшат нынешние провалы США в политике и экономике. Они обращают взоры к прошлому, когда положение политической и экономической системы США было относительно стабильным. Ч. Боулс заметил как-то, что эти люди все время порываются сказать: «Остановите мир, мы хотим сойти».

Лидеры ультраправого движения — против любого вмешательства правительства в дела монополий. Они намерены оградить бизнес не только от интервенции правительственных властей, но и от всякого вмешательства профсоюзов. Идеологи «ультра» отрицают право рабочих объединяться, поскольку это, мол, ущемляет «свободу личности». На самом же деле речь идет о беспрепятственном праве капиталистов эксплуатировать рабочих, не опасаясь при этом профсоюзов и их лидеров, даже таких продажных, какими являются нынешние руководители ведущих объединений в США.

Основной огонь своих выступлений по экономическим вопросам руководители правых направляют против подоходного налога. Один из лидеров «ультра», некто Ф. Чодороф, назвал федеральный подоходный налог «корнем всех зол, взятым прямо из „Коммунистического манифеста“. По словам американского журнала „Ньюсуик“, общим для большинства правых организаций является требование отмены подоходного налога на крупный капитал[161]. В городе Далласе на сборище «Конвенции национального негодования» один из лидеров этой организации, Рональд Рейган, ставший в ноябре 1966 года губернатором Калифорнии, а в 1980 году — президентом США, заявил, что подоходный налог был изобретен Карлом Марксом еще 100 лет назад и посему должен быть изничтожен[162].

И наконец, последнее. Некоторые обозреватели, как мы помним, утешались тем, что за Голдуотера «сознательно» голосовали всего 5—6 миллионов американцев. Дальше этого барьера ультристам пройти, мол, не дано. Так говорилось в то время. Но прошло всего четыре года. И правые выставляют своего «чистого» кандидата в президенты, кандидата вне двух основных партий — Уоллеса. Кандидата с откровенно профашистской программой. Он собрал наибольшее число голосов, когда-либо полученных в ходе президентских выборов так называемыми независимыми кандидатами. Никто не должен недооценивать этого факта. Никто не может, опираясь на то, что Уоллес пока еще не мог на равных соперничать с кандидатами республиканской и демократической партий, сбрасывать со счетов реальность неофашистской угрозы в Америке. В 1968 году Уоллес, по его собственным словам, боролся не за Белый дом, а за массовую базу. Этот год был для него репетицией к следующим выборам.

Испуг либеральствующих буржуа, иронизировавших над «угрозой фашизма», оказался настолько сильным, что в США начали поговаривать о возможности краха извечного «политического равновесия» двух партий, так нежно пестуемого американской буржуазией. Этот испуг имел свои основания. За Уоллеса в «чистом виде» проголосовало около 10 миллионов человек. Но эта цифра тоже требует поправки. Ведь многие, кто голосовал четыре года назад за Голдуотера, проголосовали в 1968 году за Никсона.

После открытой пробы сил американские ультра поняли, что победа в «чистом виде» пока не созрела. Начинается собирание сил, их консолидация. В политическую тактику была внесена поправка. Ультраправые решили сосредоточить все внимание на избрании в президенты такой личности, которая бы вполне устраивала их на данном конкретном отрезке истории. Наиболее подходящей фигурой оказался Р. Рейган.

Чувство исторической обреченности определяет политические метания лидеров старого мира. Один из столпов американского неофашизма, генерал Э. Уокер, откровенно заявил: «На нас, экстремистов, в основном производит впечатление то, что способно помочь нам выйти из наших затруднений». Выкарабкаться любой ценой — о большем современная буржуазия не мечтает. Она теряет голову, в панике пытается найти спасение на путях войны и фашизации жизни.

Правые предлагают простые решения, утешительные для национального «я», привлекая тем самым многих из тех, кого угнетает неразрешимость существующих проблем. Простота берет верх.

Иными словами, лидеры американских «ультра» выдвинули авантюристическую по содержанию, но «решительную» по форме программу. В этом они старательно повторяют своих европейских предшественников. Неискушенные люди, воспитанные на слепом преклонении перед силой денежного мешка, перед системой «свободного предпринимательства», увидев прах и крах традиций, которым они поклонялись, теряют почву, и часть растерявшихся и отчаявшихся становится жертвой крайне реакционных демагогов и их простых рецептов.

В начале XX столетия В. И. Ленин охарактеризовал империализм как реакцию по всем направлениям. В полемике с оппортунистами II Интернационала, в частности с К. Каутским, он дал глубокую критику реформистских концепций, которые идеализировали буржуазную демократию, игнорировали глубинные процессы, неизбежно ведущие в условиях империализма к перерождению буржуазного парламентаризма в различные формы тоталитарного правления. Сторонники теорий «чистой демократии» выступали со злобными нападками на ленинские выводы. Они, надо полагать, и не подозревали, что трансформация буржуазного государства в эпоху империализма может привести к возникновению такой античеловеческой формы правления, как фашизм.