Марина Юденич
Дата моей смерти

ПРОЛОГ

13 января 2000 года в Швейцарии, на одной из лыжных трасс близ Сент-Морица, погиб русский турист. История была, конечно, грустная, но совершенно обычная для этих мест. Каждый горнолыжный сезон здесь уносит с собой, как правило, несколько человеческих жизней. На протяжении многих лет эта скорбная статистика остается неизменной. И люди, вновь и вновь приезжая сюда, становясь на лыжи и выходя на маршрут, вроде бы молчаливо соглашаются с тем, что горы и на этот раз, возьмут свою страшную дань. В конце концов, большинство ищет здесь именно этого: одного из самых острых наслаждений доступных человечеству — наслаждения страхом. Особая, и потому доступная во всей своей полноте, лишь избранным, прелесть его, как раз и заключается в том, чтобы снова и снова, по доброй воле и без всякой необходимости сходиться в дерзком поединке с самой смертью и близко смотреть в ее бездонные, завораживающие пустотой вечности глазницы.

Гвидо фон Голденберг, молодой швейцарский барон, наследник солидного состояния, известный плейбой, любимый в своем очень узком и очень закрытом кругу, вдруг, совершенно неожиданно для себя, и впервые за свои сорок, без малого, лет; ощутил полную, граничащую с ужасом растерянность.

Ощущение было настолько непривычным, насколько же неприятным и тревожным. Прислушиваясь к тому, что творилось с ним в эти минуты, Гвидо, решил, что сегодня же вечером свяжется по телефону со своим психоаналитиком и обсудит проблему. Впрочем, он тут же усомнился в правильности такого решения. Выходило очень уж по-американски. Янки и шагу не могут ступить без долгих заумных консультаций со своими психоаналитиками — этот синдром Гвидо наблюдал у некоторых своих клиентов. Потом он имел возможность оценить счета, которые выставляли внимательные и всегда готовые к длительной консультации специалисты. Вспомнив о счетах, он окончательно решил, что не будет ни с кем консультироваться. Тем более, что ощущение было хоть и крайне неприятным, но отнюдь не беспочвенным.

В яркой прозрачной лазури неба над Цюрихом ослепительно сияло белое зимнее солнце. К сожалению, ничего более, не покидая своего кресла барон видеть не мог: окна его просторного кабинета, расположенного на двенадцатом этаже неприметного темно — коричневого здания, с большим обилием стекла на фасаде выходили на крыши зданий пониже, более старой застройки, тянувшихся вдоль одной из центральных улиц Цюриха — Банхофштрассе. Именно таким образом, удобно — в самом центре города и неприметно, не привлекая праздного внимания прохожих, располагался один из самых знаменитых первоклассных швейцарских банков.

Барон фон Голденберг вот уже несколько лет имел честь возглавлять в нем департамент частных вкладов. Эта должность как нельзя более соответствовала положению семьи барона в мировой финансовой иерархии, сам же Гвидо, как нельзя более соответствовал этой должности. По крайней мере, на данном этапе своей карьеры, обязательном для мужчин его круга, как Итон или Оксфорд, восемь лошадей для поло и дюжина костюмов, сшитых на «золотой» улице в Лондоне.

На самом деле, это было очень и очень непросто. Под пристальным вниманием всего мира Швейцария опасно балансировала на границе возможного и допустимого в вопросах размещения и сохранности частных капиталов, поэтому банк должен был проявлять чудеса предусмотрительности и использовать филигранные финансовые технологии.

Самые сложные вопросы, касающиеся частных вкладчиков, разрешались в кабинете барона фон Голденберга, и это было гарантией для одних и предостережением для других, при условии, разумеется, что посетителям было известно « Who is Who» на европейской финансовой кухне. Впрочем, среди посетителей этого кабинета люди несведущие встречались крайне редко.

Здесь молодому барону доводилось принимать людей, встреча с которыми при любых других обстоятельствах была бы не возможна просто по определению.

Ибо финансовые секреты были у венценосных особ, равно, как и у персонажей, вызывающих пристальное внимание криминальной полиции. Проблемы и тех, и других бывали иногда удивительно похожи.

Не раз и не два владелец этого кабинета, призвав на помощь все свое врожденное обаяние, вынужден был задавать вопросы, ответить на которые его посетителям бывало непросто. И багровые пятна предательски проступали сквозь смуглую кожу на породистом лице арабского принца. А смертельная бледность, преодолев слой искусно наложенной косметики, заливала щеки супруги премьер-министра страны, многократно превосходящей его родную Швейцарию, по крайней мере, территориально.

И вот теперь это чувство… Полное смятение и растерянность…

Гвидо снова взглянул на лазурное небо. Оно было таким приветливым, что он не усидел в своем торжественном кресле и легко поднявшись из-за стола, пересек кабинет, остановившись возле огромного, во всю стену окна. Внизу, яркие: горбатые и пологие, тянулись крыши старого Цюриха.

Гвидо любил этот город.

Когда-то, много лет назад, его дед, барон фон Голденберг, возил его кормить пирожными в старую кондитерскую на привокзальной площади. Однажды по дороге к автомобилю, дед вдруг замедлил и без того неспешный шаг, и внушительно постучав тяжелым кованым наконечником массивной трости по брусчатой мостовой, торжественно изрек: "Под этими камнями, мой мальчик, скрывается почти все золото мира. — И, встретив недоумевающий взгляд внука, пояснил, — глубоко под землей размещены хранилища самых крупных швейцарских банков Теперь Гвидо казалось, что именно в этот день от твердо решил стать банкиром.

Причиной тревоги и даже смятения барона состояла в следующем.

Утром на его столе появилась тонкая папка, предусмотрительно доставленная кем-то из служащих В папке содержалось всего несколько документов, регламентирующих открытие личного номерного счета одного из крупных клиентов банка, фиксирующих прохождение средств по этому счету и содержащих распоряжения, относительно действий банка в случае смерти клиента, если таковая вдруг наступит — стандартный набор документов, заполняющих тысячи подобных папок, хранящихся в сейфах его департамента.

Этого клиента он знал лично.

Во-первых, потому, что это был очень крупный клиент: сумма на его личном номерном счету давно исчислялась цифрой с шестью нулями, и цифра эта постоянно изменялась, причем в сторону увеличения Впрочем, Гвидо фон Голденбергу, как человеку, входящему в высшее руководство банка, было известно, что у этого господина имеется еще несколько счетов, финансовые потоки, по руслам которых текут и в ту, и в другую сторону. Но это были корпоративные счета, то есть счета компаний, зарегистрированных этим клиентом, и это было совсем другое дело.

Причина номер два заключалась в том, что этот человек был родом из России, а, значит он сам, и происхождение его огромных капиталов требовали от банка особенного, наиболее пристального внимания.

Наконец, была и третья причина, не имевшая ни малейшего отношения к служебным обязанностям барона фон Голденберга. Этот русский откровенно импонировал ему, хотя был значительно моложе, и принадлежал к той популяции предпринимателей, которых в России почему-то называли «новыми русскими», хотя в Европе, да и во всем мире для людей подобного сорта имя придумано было давно и закрепилось за ними достаточно прочно. Имя это было «нувориш».

Человек, внезапно, а потому сомнительно для достойного общества, разбогатевший, происхождение капиталов которого неясно, а образование, воспитание и манеры, как правило, оставляют желать лучшего. Исключения из этого правила, встречались лишь на страницах романов господина Дюма, но их барон фон Голденеберг не читал даже в детстве: дед, на воспитание которому был отдан молодой барон, был суровым прагматиком, и не видел причин формировать сознание внука в ином ключе. В двенадцать лет Гвидо уже предпочитал Драйзера, а в пятнадцать не без интереса штудировал Маркса.

Этот русский был совершенно чужд кругу, который Гвидо с детства считал своим, более того, он был агрессивно чужд этому кругу, потому, что с пеной у рта доказывал свое и себе подобных право на будущее господство в Европе и во всем мире, во время их частых и весьма эмоциональных дискуссий. Речь шла, разумеется, о господстве финансовом. Он был самоуверен сверх всякой меры, амбициозен, упрям, но при всем том, необъяснимо симпатичен Гвидо. Очевидно, в нем с избытком присутствовало то, что называют иногда отрицательным обаянием, определили однажды для себя барон. И с тех пор при каждом удобном случае доставлял себе удовольствие повстречаться, а значит — от души поспорить с этим забавным русским миллионером, не обременяя себя более размышлениями о причинах своей странной к тому симпатии.

Их встреча была запланирована и в этот приезд молодого нувориша, однако прежде тот собирался целую неделю кататься на лыжах в Сент-Морице.

Но этим планам уже не суждено было сбыться.

Они не встретились, и русский не откатался запланированную неделю на солнечных трассах модного курорта — на второй день своего пребывания в Швейцарии он погиб, проходя один из самых сложных, «черных» маршрутов.

Этому известию Гвидо был искренне огорчен, но не удивлен. Когда он спросил себя: почему? ( привычка анализировать все и вся, начиная от состояния биржевых торгов, и заканчивая собственным настроением в момент пробуждения, была привита барону его могущественным и мудрым дедом также в раннем детстве, как неотъемлемое свойство любого уважающего себя финансиста ) — ответ оказался лежащим на поверхности. Однажды он даже сказал об этом ныне покойному приятелю:

— Твоему организму, мне кажется, не хватает, адреналина Тот сначала расхохотался в ответ. Именно так: не рассмеялся, а расхохотался, он все делал немного более выпукло: ярче, громче, стремительнее, чем был приучен Гвидо.

— Ну, уж нет! Чего уж наши русские организмы вырабатывают ныне с избытком, так это адреналин. Ситуация, знаешь ли… — но тут же на полу — слове оборвав и фразу и смех, совершенно серьезно спросил:

— А почему, собственно, ты пришел к такому выводу?

— Очень просто. Ты постоянно охотишься за опасностью. Не она — за тобой, как случается с некоторыми. А ты — за ней.

— Да? Любопытно. Из чего ты делаешь этот вывод?

— Это просто. Посмотри за собой. Ты, едва освоив лыжи, выбираешь самую сложную трассу и отказываешься от инструктора. Ты садишься на самую резвую мою лошадь интересуешься, как поднять ее в галоп и уносишься, сломя голову.

А потом рассказываешь мне, что впервые сидел в седле. Ты спускаешься с гор на машине, в снегопад, когда вообще мало кто рискует сесть за руль, да еще принципиально отказываешься надеть цепи. Потом тебя за то забирает дорожная полиция. Я помню. Продолжать?

— Вот ты о чем! Нет, не стоит, про это я все знаю. Это называется: русский характер — По-моему это называется: характер самоубийцы Шутка была глупой, теперь Гвидо как-то особенно остро почувствовал это, но тогда почему-то оба они совершенно искренне и весело расхохотались.

Причем, нарушая собственные привычки, и правила своего круга, барон фон Голденберг смеялся так же, как его русский собеседник: раскатисто и громко.

Теперь барон не удивился.

Этот парень действительно гонялся за опасностью, постоянно дразня ее и словно вызывая на поединок. Впрочем — кто знает? — возможно, этот вызов был адресован самой смерти.

Клерки его департамента предусмотрительно вложили в папку копии полицейского и медицинского заключений: это был, вне всякого сомнения, несчастный случай, причиной которого была исключительно самонадеянность пострадавшего. В этот день лыжникам не рекомендовали забираться особенно высоко в горы, погода портилась буквально на глазах, и подъемники собирались закрывать. Он успел вскочить едва ли не в последний вагон. Жаль…

Именно в эту минуту барон фон Голденберг сделал открытие, повергшее его в шок.

Просто так, на всякий случай, он еще раз пробежал глазами последний лист тонкой папки… Изменения внесены совсем недавно… Собственно…

Барон взглянул на календарь…. Да, изменения внесены буквально на днях, уже в этот приезд и, очевидно, до поездки в Сент-Мориц. Он еще раз взглянул на дату…

13 января 2000 года…

Движения барона утратили привычную неспешность, листки полицейского заключения он выдергивал из стопки бумаг почти лихорадочно.

— Что за дьявол!

Впрочем, он ведь мог прислать факс накануне гибели или воспользоваться электронной почтой. Такие варианты были предусмотрены, для них существовала даже специальная система индивидуальных паролей. Гвидо включил компьютер: машина должна была зафиксировать способ и точное время передачи последнего распоряжения.

Обычная процедура вхождения в общую систему банка: введение собственного пароля и формулирование запроса заняли у него всего несколько минут, но все это время невозмутимый барон нервно барабанил тонкими смуглыми пальцами по столу, словно на сей раз его заставляли ждать целую вечность.

Наконец монитор разродился колонкой быстро прибывающих букв и цифр — Гвидо буквально припал к мерцающему экрану — Ну, разумеется, E-mail, он прислал E-mail. Ничего особенного. С утра прислал распоряжение, а в обед уже…. Нет, черт меня побери, не утром… Но тогда получается…

Обычно Гвидо фон Голденберг соображал стремительно, однако ситуация была совершенно неординарной, и сейчас ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять окончательно: последнее распоряжение касательно своего личного номерного счета Егор Краснов прислал в банк спустя три с половиной часа после собственной гибели.

И это было очень странное распоряжение.