"Жестокое и странное" - читать интересную книгу автора (Корнуэлл Патриция)

Глава 10

Был почти вечер, впереди виднелись очертания Ричмонда, когда я решила позвонить Роуз.

– Доктор Скарпетта, где вы? – Голос моей секретарши был крайне взволнован. – Вы в своей машине?

– Да. В пяти минутах от города.

– Хорошо. Только вам не надо сейчас ехать сразу сюда.

– Что?

– До вас пытается дозвониться лейтенант Марино. Он сказал, что если мне удастся поговорить с вами, передать, чтобы вы позвонили ему в первую очередь. Он сказал, это крайне срочно.

– Роуз, да в чем все-таки дело?

– Вы новости не слушали? А дневную газету не читали?

– Я весь день была в округе Колумбия. Что случилось?

– Сегодня днем был найден мертвым Фрэнк Донахью.

– Начальник тюрьмы? Тот самый Фрэнк Донахью?

– Да.

Не отрывая взгляда от дороги, я вцепилась в руль.

– Что произошло?

– Его застрелили. Пару часов назад был найден в своей машине. Как и Сьюзан.

– Я еду, – сказала я, сворачивая налево и нажимая на газ.

– Не торопитесь. Филдинг уже занимается этим. Прошу вас, позвоните Марино. Вам нужно почитать вчерашнюю газету. Им известно про пули.

– Им?

– Журналистам. Они узнали про пули и взаимосвязь между убийствами Эдди Хита и Сьюзан.

Я позвонила Марино и сообщила, что еду домой. Поставив машину в гараж, я первым делом вытащила из почтового ящика вечернюю газету.

Мне тут же бросилась в глаза фотография улыбающегося Фрэнка Донахью. Рядом была помещена статья под заголовком «УБИЙСТВО НАЧАЛЬНИКА ТЮРЬМЫ». Ниже была еще одна статья с фотографией другого государственного чиновника – с моей. В этой статье в основном речь шла о пулях, извлеченных из тел Хита и Сьюзан, о том, что они были выпущены из одного оружия, и о том, что оба убийства странным образом были связаны со мной. Помимо намеков, опубликованных в «Вашингтон пост», здесь было и кое-что похлеще.

Не веря своим глазам, я прочла о том, что в доме Сьюзан Стори полиция обнаружила конверт с деньгами, на котором были мои отпечатки пальцев. Я проявила «неожиданный интерес» к делу Эдди Хита, явившись незадолго до его смерти в больницу округа Энрико, чтобы осмотреть его раны. Потом я проводила его вскрытие, и именно тогда Сьюзан отказалась стать свидетельницей по его делу и якобы убежала из морга. Когда она менее двух недель спустя была найдена убитой, я появилась на месте происшествия, затем неожиданно отправилась к ее родителям задавать вопросы и настояла на своем присутствии во время аутопсии.

Статья не приписывала мне откровенного злодейства и не указывала его возможных мотивов, но содержавшиеся в ней намеки на мою причастность к делу Сьюзан были одновременно ошарашивающими и вызывающими. У меня могли быть серьезные недочеты в работе. Я забыла взять отпечатки Ронни Джо Уоддела, когда его тело после казни поступило в морг. Недавно я оставила тело убитой жертвы посреди коридора буквально напротив лифта, которым пользовались многочисленные сотрудники, работавшие в том же здании, тем самым ставя под сомнение ряд улик. Я держалась отчужденно со своими коллегами и порой вела себя непредсказуемо. Изменения моей личности увязывались со смертью моего любовника Марка Джеймса. Возможно, Сьюзан, изо дня в день работавшая бок о бок со мной, знала нечто такое, что могло отрицательно сказаться на моей профессиональной карьере. Возможно, я платила ей за молчание.

– Мои отпечатки пальцев? – воскликнула я, стоило Марино появиться у меня в дверях. – Что это за чертовщина с принадлежащими мне отпечатками пальцев?

– Погодите, док.

– По-моему, на этот раз можно уже и в суд подавать. Все зашло слишком далеко.

– Я не думаю, что вам сейчас захочется куда-то подавать.

Вынимая свои сигареты, он шел за мной на кухню, где на столе была разложена вечерняя газета.

– За всем этим стоит Бен Стивенс.

– Док, мне кажется, вам будет интересно послушать то, что я вам скажу.

– Наверняка это он рассказал про пули...

– Черт возьми, док, да послушайте же наконец.

Я села.

– Мне тоже припекает, – начал он. – Я занимаюсь этими делами с вами, и тут вдруг вы становитесь их составной частью. Да, мы действительно нашли в доме Сьюзан конверт. Он оказался в ящике комода под какой-то одеждой. В нем лежали три стодолларовые бумажки. Вэндер пропустил их через свою систему и обнаружил несколько отпечатков. Два из них – ваши. Ваши отпечатки, как и мои, и многих других следователей, находятся в АСИОП для исключительных случаев, например, если мы вдруг оставим свои отпечатки там, где было совершено преступление.

– Я не оставляла отпечатков на местах преступлений. Этому есть логичное объяснение. Должно быть. Может, я бралась за этот конверт где-то в офисе или в морге, и Сьюзан взяла его домой.

– Это явно не служебный конверт, – возразил Марино. – Он в два раза больше обычного и сделан из плотной глянцевой черной бумаги. На нем ничего не написано.

Я посмотрела на него, и в этот момент меня осенило.

– В нем лежал шарфик, который я ей подарила.

– Что за шарфик?

– Моим рождественским подарком Сьюзан был красный шелковый шарфик, купленный мною в Сан-Франциско. По вашему описанию этот конверт похож на тот, в котором он лежал, – черный, из картона или плотной глянцевой бумаги. Он закрывался маленькой золотой пуговкой. Я сама заворачивала подарок. Разумеется, на нем остались мои отпечатки.

– А триста долларов? – спросил Марино, стараясь не смотреть мне в глаза.

– Про деньги я ничего не знаю.

– Я спрашиваю, почему в том конверте, что вы ей дали, оказались деньги?

– Может быть, она просто куда-то хотела их убрать. Под рукой оказался конверт. Возможно, ей не хотелось его выбрасывать. Не знаю. Не могла же я следить за тем, что она сделает с моим подарком.

– Кто-нибудь видел, как вы дарили ей шарфик? – спросил он.

– Нет. Ее мужа не было дома, когда она распечатала мой конверт.

– Да, он говорит, что не знает ни о каком подарке от вас, кроме розовой пойнсеттии. Он говорит, Сьюзан никак не обмолвилась о том, что вы дарили ей какой-то шарфик.

– Господи, Марино, этот шарфик был на ней в момент убийства.

– Это не объясняет того, откуда он взялся.

– По-моему, вы уже готовы выдвинуть против меня обвинение, – взорвалась я.

– Я ни в чем вас не обвиняю. Вы что, не понимаете? Без этого никуда не денешься. Или вы предпочитаете, чтобы я сейчас здесь с вами полюбезничал, похлопал вас дружески по руке, а потом бы сюда ввалился какой-нибудь другой полицейский и стал напирать с расспросами?

Он встал и принялся расхаживать по кухне, уставившись себе под ноги и засунув руки в карманы.

– Расскажите мне про Донахью, – тихо сказала я.

– Он был убит в своей машине, вероятно, сегодня рано утром. По словам его жены, он выехал из дома около шести пятнадцати. А днем, около половины второго, его «сандерберд» был обнаружен на стоянке возле Дип-Уотер-Терминала с трупом Донахью внутри.

– Это я прочла в газете.

– Послушайте, чем меньше мы будем об этом говорить, тем лучше.

– Почему? Журналисты намекают, что и его я тоже убила?

– Где вы были сегодня утром в шесть пятнадцать, док?

– Я собиралась выезжать из дома в Вашингтон.

– У вас есть свидетели, которые могли бы подтвердить, что вы не разъезжали вокруг Дип-Уотер-Терминала? Это недалеко от офиса судмедэкспертизы, как вам известно. Что-то в двух минутах езды.

– Но это же абсурд.

– Привыкайте. Это только начало. В вас еще Паттерсон вопьется.

До того как стать главным прокурором штата, Рой Паттерсон был одним из самых воинственных и самолюбивых адвокатов по уголовным делам в городе. Мои слова всегда вызывали у него раздражение, так как в большинстве случаев от показаний судмедэксперта отношение присяжных к подзащитному не улучшалось.

– Я никогда не говорил вам, насколько Паттерсон вас терпеть не может? – продолжал Марино. – Вы досаждали ему, когда он был адвокатом: сидели себе невозмутимо в своих строгих костюмах и выставляли его идиотом.

– Он сам выставлял себя идиотом. Я лишь отвечала на его вопросы.

– Не говоря уже о том, что ваш старый дружок, Билл Болтц, был одним из его ближайших приятелей. Думаю, мне не стоит продолжать.

– Да уж, зря вы начали.

– Я лишь знаю, что Паттерсон в вас вцепится. Думаю, он сейчас просто счастлив.

– Марино, вы красный как свекла. Ради Бога, я не хочу, чтобы из-за меня вас хватил удар.

– Давайте вернемся к тому шарфику, который вы, по вашим словам, подарили Сьюзан.

– По моим словам?

– Как называется тот магазин в Сан-Франциско, где вам его продали? – спросил он.

– Это был не магазин.

Продолжая расхаживать, он быстро взглянул на меня.

– Это был уличный базар. Множество киосков и ларьков, в которых продавалась всякая всячина и изделия ручной работы. Типа Ковент-Гардена, – объяснила я.

– У вас остался чек?

– Зачем мне было его сохранять?

– Значит, вы не знаете ни названия ларька, ничего такого. Значит, никак нельзя подтвердить, что вы купили этот шарфик у какого-то умельца или продавца, который пользуется такими черными глянцевыми пакетами.

– Я не могу это подтвердить.

Он продолжал ходить взад-вперед. Я смотрела в окно. На фоне луны проплывали тучи, темные силуэты деревьев качались на ветру. Я поднялась, чтобы закрыть шторы.

Марино остановился.

– Док, мне нужно будет ознакомиться с вашими финансовыми документами. Я не ответила.

– Мне необходимо удостовериться, что вы не брали крупных сумм наличных из банка в последние месяцы.

Я продолжала молчать.

– Вы же не брали, док, верно?

Я встала из-за стола с колотящимся сердцем.

– Вы можете поговорить с моим адвокатом, – ответила я.

После ухода Марино я поднялась наверх и, открыв кедровый шкафчик, где хранились мои документы, начала собирать банковские распечатки, налоговые декларации и другие финансовые бумаги. Я подумала обо всех защитниках в Ричмонде, которые, вероятно, были бы очень рады навсегда отделаться от меня.

Я сидела на кухне и делала для себя кое-какие пометки в блокноте, когда в дверь позвонили. Это были Бентон Уэсли и Люси, и по их молчаливому виду я тут же поняла, что нет нужды им что-либо рассказывать.

– Где Конни? – устало спросила я.

– Она осталась встречать Новый год со своими родителями в Шарлоттсвилле.

– Я пойду к тебе в кабинет, тетя Кей, – сказала Люси. Без улыбок и объятий она отправилась туда вместе со своим саквояжем.

– Марино хочет познакомиться с моими финансовыми документами, – объяснила я Уэсли, когда он проследовал за мной в гостиную. – Бен Стивенс подстраивает все это. Из офиса пропадают личные дела и копии документов, и он рассчитывает, что это будет выглядеть так, словно их взяла я. И, по словам Марино, Рой Паттерсон сейчас предвкушает наслаждение. Это новости последнего часа.

– Где у тебя скотч?

– Хорошие напитки у, меня вот в том шкафчике. Стаканы в баре.

– Я не хочу твоих хороших напитков.

– А я хочу.

Я начала разводить огонь.

– Я звонил твоему заместителю по дороге сюда. Они уже успели взглянуть на пули, извлеченные из головы Донахью. Винчестер, свинец, двадцать второй калибр. Одна вошла в левую щеку и прошла сквозь весь череп, другая застряла у основания затылка.

– То же оружие, из которого убили и тех двоих?

– Да. Лед положить?

– Да, пожалуйста.

Я закрыла заслонку и отставила кочергу.

– Полагаю, ни на месте преступления, ни на теле Донахью перьев не нашли?

– По крайней мере мне об этом не известно. Ясно, что его убийца находился возле машины и выстрелил через открытое окно со стороны водителя. Это, конечно, не означает, что он прежде не сидел с ним в машине, однако я не думаю. Мне кажется, Донахью должен был с кем-то встретиться на автостоянке возле Дип-Уотер-Терминала. Когда тот тип появился, Донахью опустил стекло со своей стороны, и так все и произошло. Дауни тебе как-то помог? – Протянув мне стакан, он сел на диван.

– Оказывается, что перышки, найденные во всех трех случаях, гагачьи.

– Морская утка? – Уэсли наморщил лоб. – Этот пух используется для лыжных курток, перчаток и чего-то подобного?

– Редко. Гагачий пух очень дорогой. Небогатые люди не станут покупать себе одежду, наполненную гагачьим пухом.

Я продолжила свой рассказ о событиях дня, подробно описав несколько часов, проведенных в беседе с Грумэном, и заметив, что, на мой взгляд, он никоим образом не имел отношения к зловещим событиям, которые продолжали разворачиваться.

– Я рад, что ты с ним встретилась, – сказал Уэсли. – Я надеялся, что ты так и сделаешь.

– Тебя удивляет, как все оборачивается?

– Нет. Все логично. Ситуация с Грумэном очень напоминает твою. Он получает факс от Дженнифер Дейтон, и это рождает подозрения, точно так же, как рождает подозрения и то, что твои отпечатки были обнаружены на конверте, который нашли в комоде у Сьюзан. Когда ты оказываешься в непосредственной близости от чего-то ужасного, на тебя летят брызги. Ты пачкаешься.

– На меня не просто брызги попали. Я уже чуть ли не тону.

– В данный момент это выглядит так. Возможно, тебе стоит поговорить об этом с Грумэном. Я не отвечала.

– Мне бы хотелось, чтобы он был на моей стороне.

– И не подозревала, что ты знал его. Бентон поднес свой стакан к губам, и кубики льда тихо стукнулись. Медная решетка камина блестела от пламени. Потрескивало дерево, подбрасывая вверх искры.

– Я знаю о Грумэне, – сказал он. – Я знаю, что он был выпускником номер один Гарвардской школы права, потом был редактором юридического журнала, ему предложили преподавательскую должность, но он от нее отказался. И очень сожалел об этом. Но его доена, Беверли, не хотела уезжать из округа Колумбия. Понятно, у нее была масса проблем, далеко не последней из которых являлась ее дочь от первого брака, которая лечилась в Сент-Элизабетс, когда Грумэн познакомился с Беверли. Он переехал в округ Колумбия. Дочь умерла несколько лет спустя.

– Ты что, проверял его биографические данные? – спросила я.

– Вроде того.

– Когда же ты решил этим заняться?

– Когда узнал, что он получил факс от Дженнифер Дейтон. Как бы там ни было, он оказался чист со всех сторон, но все же с ним надо было кому-то поговорить.

– Но это не единственная причина, по которой ты мне посоветовал с ним встретиться, да?

– Это важная причина, но не единственная. Я подумал, тебе стоило бы туда вернуться. Я глубоко вздохнула.

– Спасибо тебе, Бентон. Ты – хороший, доброжелательный человек.

Он поднес стакан к губам и посмотрел на огонь.

– Только, пожалуйста, не вмешивайся, – добавила я.

– Это не в моем стиле.

– Нет, как раз наоборот. Ты в этом профессионал. Если захочешь подтолкнуть, направить или нейтрализовать кого-то на заднем плане, всегда знаешь, как это сделать. Знаешь, как понаставить столько препятствий, что некто вроде меня едва ли разберется, как найти дорогу домой.

– Для нас с Марино это очень важно. Как и для полицейского управления Ричмонда. И для Бюро. Либо мы имеем дело с психопатом, который должен был быть казнен, либо с тем, кто хочет заставить нас думать, что мы имеем дело с таким психопатом.

– Марино предпочел бы отстранить меня от всего этого, – сказала я.

– У него очень сложное положение. Он – начальник отдела по расследованию убийств, занимается программой по борьбе с преступностью в составе группы Бюро, и в то же время он твой друг и коллега. Он должен узнать все о тебе и о том, что происходит у тебя в офисе. Кроме того, он хочет оградить тебя от этого. Поставь себя на его место.

– Хорошо. Но пусть и он поставит себя на мое.

– Справедливо.

– Его послушать, Бентон, так можно представить, что полмира участвует в вендетте против меня и хочет сжечь меня заживо.

– Может, не полмира, но и не только Бен Стивенс держит наготове спички и керосин.

– Кто же еще?

– Я не могу называть имен, потому что не знаю. И я не стал бы утверждать, что главной задачей того, кто стоит за всем этим, является поставить крест на твоей профессиональной карьере. Но и этот вопрос стоит на повестке дня, и, подозреваю, одной из основных целей является скомпрометировать процедуру ведения дел по той причине, что информация об уликах, выходящая из твоего офиса, будет считаться весьма сомнительной. Не говоря уже о том, что в твоем лице штат потеряет одного из самых основных свидетелей среди экспертов. – Он посмотрел мне в глаза. – Тебе нужно подумать, чего сейчас будут стоить твои показания. Если бы ты в эту минуту оказалась на месте свидетеля в зале суда, помогла бы ты или навредила Эдди Хиту?

Его слова болью отозвались в сердце.

– В эту минуту я бы ему особо не могла помочь. Однако, если я вообще не явлюсь в суд, будет ли от этого лучше ему или кому бы то ни было другому?

– Тут стоит подумать. Марино не хочет, чтобы ты себе навредила, Кей.

– Тогда, может быть, ты сможешь внушить ему, что единственным разумным выходом из такой идиотской ситуации было бы предоставить ему заниматься своим делом и дать мне заниматься своим.

– Ты позволишь? – Он встал и взял бутылку. Лед в стаканах уже растаял.

– Бентон, давай поговорим об убийце. После того, что случилось с Донахью, что ты думаешь по этому поводу?

Он поставил бутылку и поправил обуглившиеся поленья. Он немного постоял возле камина, спиной ко мне, засунув руки в карманы. Потом сел возле него, оперевшись руками о колени. Уэсли впервые за долгое время казался мне таким обеспокоенным.

– Если хочешь знать правду, Кей, этот зверь пугает меня до полусмерти.

– Чем он отличается от других убийц, которых ты ловил?

– Я думаю, он начал играть по одним правилам, а потом решил изменить их.

– Свои или чьи-то еще?

– Я думаю, они изначально были не его. Сперва решения принимал тот, кто спланировал освобождение Уоддела. А теперь этот парень действует по своим правилам. А, может быть, лучше сказать, вообще без правил. Он хитер и осторожен. И пока он хозяин положения.

– А мотивы? – спросила я.

– Тут сложнее. С моей точки зрения, здесь было бы лучше говорить о задаче или цели. Я подозреваю, в его безумстве есть какая-то методичность, но распаляется он безумством. Он получает удовольствие от воздействия на людей. Десять лет Уоддел просидел за решеткой, и вдруг – кошмарное повторение его преступления. Вечером в день его казни убит мальчик в сексуально-садистской манере, напоминающей дело Робин Нейсмит. Начинают умирать другие люди, и все они каким-то образом связаны с Уодделом. Дженнифер Дейтон была его подругой. Сьюзан, похоже, по крайней мере косвенно была замешана в каком-то заговоре. Фрэнк Донахью был начальником тюрьмы и имел прямое отношение к казни, состоявшейся тринадцатого декабря. А как же при этом чувствуют себя остальные участники этой игры?

– Следует понимать так, что любой, кто имел хоть какое-то отношение к Ронни Уодделу, должен чувствовать себя в большой опасности, – ответила я.

– Именно. Если объявился убийца полицейских и ты – полицейский, ты знаешь, что можешь стать очередной жертвой. Я могу сегодня вечером выйти из твоего дома, а он поджидает меня где-нибудь рядышком в темноте. Он может разъезжать на машине за Марино или пытаться отыскать мой дом. Он может мечтать о том, как расправится с Грумэном.

– Или со мной.

Уэсли вновь подошел к камину и поправил поленья.

– Как ты думаешь, было бы разумнее с моей стороны отправить Люси назад в Майами? – спросила я.

– О Господи, Кей, не знаю, что и ответить тебе. Она не хочет ехать домой. Это ясно как Божий день. Возможно, тебе стало бы спокойнее, если бы она сегодня вечером вернулась в Майами. С этой точки зрения мне было бы спокойнее, если бы и ты отправилась с ней. Честно говоря, и тебе, и Марино, и Грумэну, и Вэндеру, и Конни, и Мишель, и мне – всем, вероятно, было бы лучше куда-нибудь уехать. Но кто бы тогда остался?

– Он, – сказала я. – Кто бы он там ни был. Взглянув на часы, Уэсли поставил свой стакан на столик.

– Никто из нас не должен мешать друг другу, – сказал он. – Мы не можем себе этого позволить.

– Бентон, я хочу очистить свое имя.

– Как раз этим я и займусь. С чего начать?

– С перышка.

– Объясни, пожалуйста.

– Возможно, убийца пошел и купил себе какую-то вещь с гагачьим пухом, но, предполагаю, он скорее всего украл ее.

– Вполне правдоподобная теория.

– Нам не удастся вычислить, откуда она взялась, если у нас нет ярлычка или еще какой-нибудь детали от этой вещи. Но есть еще один вариант. Что-то может промелькнуть в газетах.

– Не думаю, что мы чего-то добьемся, если убийца узнает, что он повсюду роняет перья. Он наверняка просто избавится от этой вещи.

– Согласна. Но почему бы тебе через своих знакомых журналистов не поместить где-нибудь такую маленькую заметочку о гаге и ее ценном пухе, о том, насколько дороги изделия, наполненные гагачьим пухом, и как они становятся объектом краж. Может, это связать с лыжным сезоном или еще с чем-нибудь?

– Ты думаешь, кто-нибудь позвонит и скажет, что воры влезли в его машину и украли оттуда куртку с гагачьим пухом?

– Да. Если журналист сошлется на какого-нибудь детектива, который якобы занимается подобными кражами, читателям будет куда звонить. Знаешь, люди частенько прочтут что-нибудь и тут же вспоминают:

«Так ведь со мной случилось то же самое». Им хочется помочь, почувствовать себя нужными. И они начинают звонить.

– Мне нужно будет подумать над этим.

– Я понимаю, что не стоит себя особо обнадеживать.

Мы направились к двери.

– Перед тем как уехать из Гомстеда, я успел коротко поговорить с Мишель, – сказал Уэсли. – Они с Люси уже побеседовали по телефону. Мишель говорит, что твоя племянница ее просто пугает.

– Она терроризировала всех с самого дня своего рождения.

Он улыбнулся.

– Мишель не это имела в виду. Она сказала, что Люси напугала ее своим интеллектом.

– Иногда меня беспокоит, что эта малышка чересчур шустра.

– Я не считаю, что она такая уж малышка. Если ты не забыла, я только что провел с ней почти целых два Дня. Во многих отношениях Люси произвела на меня большое впечатление.

– Не пытайся завербовать ее в свое Бюро.

– Подожду, пока она закончит колледж. Сколько ей осталось? Всего год?

Люси не выходила из моего кабинета, пока Уэсли не уехал. Я увидела ее, когда уносила на кухню стаканы.

– Ну как, тебе понравилось? – спросила я.

– Конечно.

– Насколько я поняла, ты подружилась и с Конни и с Бентоном.

Выключив воду, я села за стол, на котором лежал оставленный мною блокнот.

– Они хорошие люди.

– Похоже, о тебе они такого же мнения.

Открыв холодильник, она бесцельно окинула его взглядом.

– А что, Пит здесь уже побывал до нас? Было непривычно слышать, как Марино называли по имени. Я решила, что они с Люси перешли от стадии холодной войны к разрядке, после того как он брал ее пострелять.

– Почему ты думаешь, что он здесь был? – поинтересовалась я.

– Я почувствовала запах сигарет, когда вошла в дом. Я предположила, что, если ты вновь не закурила, приходил он.

Она закрыла холодильник и подошла к столу.

– Я не закурила, а Марино ненадолго заезжал.

– Что он хотел?

– Он хотел задать мне массу вопросов, – ответила я.

– О чем?

– Зачем тебе подробности?

Она перевела свой взгляд с моего лица на стопку финансовых документов, потом на блокнот с моей неразборчивой писаниной.

– Неважно зачем, если ты явно не расположена мне рассказывать.

– Это сложно, Люси.

– Ты всегда говоришь «это сложно», когда хочешь, чтобы я отстала, – сказала она и, повернувшись, пошла из кухни.

У меня было такое ощущение, словно мир вокруг меня рушился и люди в нем напоминали сухие зернышки, которые ветер раздувал в разные стороны. Когда я наблюдала за родителями с детьми, я любовалась гармонией их взаимоотношений и втайне боялась, что сама была обделена инстинктом, которому невозможно научиться.

Я нашла племянницу у себя в кабинете перед компьютером. На экране были столбики цифр в сочетании с буквами алфавита. Она что-то считала и писала карандашом на миллиметровке и даже не подняла глаз, когда я подошла к ней.

– Люси, я знаю, что у твоей матери было много мужчин. Они то появлялись в вашем доме, то исчезали. Я прекрасно понимаю, каково было от этого тебе. В этом доме все иначе, и я – не твоя мать. Тебе не надо с опаской относиться к моим коллегам и друзьям мужского пола. И не стоит заниматься поисками улик, указывающих на то, что здесь был какой-то мужчина. У тебя не должно быть оснований подозревать меня в определенных отношениях с Марино, Уэсли или кем-то еще.

Она не отвечала.

Я положила ей на плечо руку.

– Возможно, я не являюсь той неотъемлемой частью твоей жизни, какой мне хотелось бы быть, но ты для меня значишь очень много.

Она стерла какую-то цифру и стряхнула бумажку.

– Тебя могут обвинить в совершении преступления? – спросила она.

– Ну конечно нет. Я не совершала никаких преступлений.

Я нагнулась к монитору.

– Ты сейчас видишь перед собой «гексадамп», – пояснила она.

– Да, ты права. Это иероглифы.

Поставив руки на клавиатуру, Люси стала перемещать курсор, попутно объясняя:

– Сейчас я пытаюсь найти точное положение идентификационного номера, который является единственным определителем. У каждого человека в этой системе есть идентификационный номер, и у тебя тоже, поскольку и твои отпечатки находятся в АСИОП. На языке четвертого поколения, например SQL, я могла бы запросить колонку названий. Но здесь – технический и математический язык. Здесь нет колонок названий, здесь только позиции в структуре записи. Другими словами, если бы я хотела поехать в Майами, на SQL я бы просто сообщила компьютеру, что хочу ехать в Майами. Но здесь, в шестнадцатеричной системе, мне придется сказать, что я хочу отправиться на позицию которая на столько-то градусов севернее экватора и на столько-то градусов восточнее нулевого меридиана.

Так что, продолжая географическую аналогию, я вычисляю долготу и широту идентификационного номера, а также номера, указывающего на тип записи. Затем я могу записать программу, чтобы найти любой идентификационный номер, где запись второго типа, то есть удаление, или третьего типа – корректировка. И я буду пользоваться этой программой, работая со всеми пленками.

– Ты предполагаешь, что если с записями не все в порядке, значит, кто-то менял идентификационный номер? – спросила я.

– Ну, скажем, было бы гораздо проще что-то сделать с идентификационным номером, чем с самими отпечатками. Это, собственно, все, что и есть в АСИОП, – идентификационный номер и соответствующие отпечатки. Имя человека, его данные и сведения о нем находятся в компьютеризованной криминальной информации, которая хранится в ЦБКД, Центральном банке криминальных данных.

– Насколько я понимаю, записи в ЦБКД соответствуют отпечаткам в АСИОП по идентификационным номерам, – сказала я.

– Точно.

Когда я ложилась спать, Люси еще продолжала работать. Я тут же уснула и проснулась в два часа ночи. До пяти утра мне не спалось, а меньше чем полчаса спустя меня разбудил будильник. Еще не рассвело, когда я уже была в пути, направляясь к центру города и слушая сводку новостей по местной радиостанции. Диктор сообщал, что полиция допросила меня и я отказалась отвечать на вопросы, касающиеся моих финансовых документов. Он продолжал, напомнив, что Сьюзан Стори положила на свой счет три с половиной тысячи долларов всего за несколько недель до ее убийства.

Приехав в офис, я еще не успела снять куртку, как позвонил Марино:

– Этот идиот мэр не умеет держать язык за зубами, – с ходу заявил он.

– Определенно.

– Черт, простите.

– Это не ваша вина. Я знаю, что вам приходится ему докладывать. Марино замялся.

– Мне нужно узнать у вас насчет вашего оружия двадцать второго у вас нет, так ведь?

– Вам все известно об имеющемся у меня оружии. У меня «рюгер» и «смит-вессон» И если вы расскажете об этом мэру Канингэму, уверена, что через какой-нибудь час я услышу это по радио.

– Док, он хочет, чтобы вы отдали их в лабораторию огнестрельного оружия.

Поначалу я решила, что Марино шутит.

– Он считает, что вы сами должны быть заинтересованы в том, чтобы отдать их на проверку, – добавил он. – Он уверен, что это замечательная мысль – продемонстрировать безотлагательно, что пули, извлеченные из Сьюзан, мальчика Хита и Донахью, не могли быть выпущены из вашего оружия.

– Вы говорили мэру, что мои револьверы тридцать восьмого калибра? – спросила я, чувствуя нарастающее негодование.

– Да.

– И ему известно, что из тел извлекли пули двадцать второго калибра?

– Да. Я сто раз повторял ему одно и то же.

– Хорошо, тогда спросите его от моего имени, не известен ли ему переходник, при помощи которого из револьвера тридцать восьмого калибра можно стрелять пулями двадцать второго. Если да, то пусть он представит на него соответствующий документ к следующему заседанию Академии судебной медицины.

– Не думаю, что мне стоит ему так говорить.

– Это какое-то политиканство, дешевые штучки. Здесь нет никакого рационального зерна.

Марино промолчал.

– Послушайте, – спокойным голосом сказала я, – закона я не нарушала. Я не собираюсь никому представлять ни свои финансовые документы, ни оружие, ни что бы там ни было еще до тех пор, пока не получу соответствующего официального уведомления. Я понимаю, что вы должны выполнять свою работу, и хочу, чтобы вы выполняли именно свою работу. И еще я хочу, чтобы меня оставили в покое, чтобы и я могла делать свою работу. У меня на очереди три вскрытия, и Филдинг уезжает на заседание суда.

Однако мне не суждено было быть оставленной в покое, и это стало ясно, когда я, завершив свой разговор с Марино, увидела у себя в кабинете Роуз. У нее было бледное лицо и в глазах – испуг.

– Губернатор хочет встретиться с вами, – сказала она.

– Когда? – спросила я, чувствуя, как у меня забилось сердце.

– В девять.

Было уже восемь сорок.

– Что он хочет Роуз?

– Тот человек, который звонил, не сказал.

Взяв свою куртку и зонт, я вышла под зимний дождь, который на глазах начинал замерзать. Я торопливо шла по Четырнадцатой улице, пытаясь вспомнить, когда я в последний раз разговаривала с губернатором Джо Норрингом, и решила, что это было около года назад на официальном приеме в Вирджинском музее Он – республиканец, сторонник епископальной церкви и с дипломом Вирджинского университета. Я – итальянка по происхождению, католичка, рожденная в Майами и получившая образование на Севере. В душе я сочувствовала демократам.

Капитолий располагался на Шокхоу-Хил и был окружен орнаментальной литой оградой, установленной в начале девятнадцатого века, чтобы туда не забредали коровы. Белое кирпичное здание было типичным примером джефферсоновской архитектуры – абсолютно симметричные карнизы и колонны без каннелюр с ионическими капителями, навеянными римскими храмами. Вдоль гранитных ступеней стояли скамьи, и сейчас под леденящим дождем я вспомнила о том, что каждый год весной собиралась провести обеденный перерыв не за своим столом, а сидя здесь, под солнышком. Однако это все еще по-прежнему предстояло осуществить. Бесчисленное множество дней моей жизни прошло при искусственном освещении, в замкнутых пространствах помещений, с которыми никак не сочеталось понятие архитектуры.

Оказавшись в Капитолии, я отыскала туалет и попыталась с помощью нескольких поспешных штрихов укрепить в себе чувство уверенности. Однако ни помада, ни макияжная кисть не помогли моему отражению в зеркале стать более утешительным. Огорченная и взволнованная, я поднялась на лифте на самый верх ротонды, где над мраморной статуей Джорджа Вашингтона работы Гудона со стен грозно смотрели портреты прежних губернаторов, выполненные маслом. У южной стены с блокнотами, фотоаппаратами, камерами и микрофонами толпились журналисты. Мне даже не пришло в голову, кого они поджидали, пока при моем приближении на их плечах не оказались видеокамеры, не появились, точно сабли из ножен, микрофоны и не защелкали со скоростью автоматического оружия затворы фотоаппаратов.

– Почему вы отказались отвечать на вопросы, касающиеся ваших финансовых документов?

– Доктор Скарпетта...

– Вы давали деньги Сьюзан Стори?

– Какое у вас оружие?

– Доктор...

– Правда, что из вашего офиса исчезли личные дела?

Вопросы и обвинения сыпались на меня со всех сторон, пока я шла, не поворачивая головы, с трудом отдавая себе отчет в происходящем. Микрофоны прыгали возле самого моего подбородка, толпа напирала со всех сторон, глаза слепили вспышки. Казалось, прошла целая вечность, пока я не добралась до массивной двери из красного дерева и не погрузилась в царившую за ней спасительную тишину.

– Доброе утро, – сказала сидевшая за большим резным столом в приемной секретарша, над которой висел портрет Джона Тайлера.

Напротив двери за столом возле окна сидел офицер из отдела охраны в штатском. Он взглянул на меня с непроницаемым лицом.

– Как об этом узнали журналисты? – спросила я секретаршу.

– Простите? – Она выглядела старше меня и была одета в костюм из твида.

– Откуда они узнали, что сегодня утром я встречаюсь с губернатором?

– К сожалению, мне это неизвестно.

Я села в голубое кресло. Стены были оклеены обоями такого же голубого цвета, на сиденьях стульев, входивших в комплект старинной мебели в приемной, красовалась вышивка в виде государственной печати. Прошло десять минут долгого ожидания. Открылась дверь, и показавшийся из-за нее молодой человек, в котором я узнала пресс-секретаря Норринга, улыбнулся мне.

– Доктор Скарпетта, губернатор вас сейчас примет – Он был худеньким, светловолосым и одет в темно-синий костюм с желтыми подтяжками.

– Простите за вынужденное ожидание. Какая сегодня жуткая погода. К вечеру температура должна еще понизиться. На улицах завтра утром будет настоящий каток.

Он провел меня через несколько расположенных один за другим офисов, где за компьютерами сидели секретари и тихо и деловито сновали помощники. Оказавшись перед внушительных размеров дверью, он тихо постучал и, повернув медную ручку, сделал шаг в сторону. Едва коснувшись моей спины, он пропустил меня в личный кабинет самого могущественного человека Вирджинии. Губернатор Норринг не поднялся мне навстречу из-за своего орехового стола. Напротив него стояли два кресла, и он, не отрывая глаз от какого-то документа, указал мне на одно из них.

– Что-нибудь из напитков? – спросил у меня пресс-секретарь.

– Нет, благодарю вас. Он удалился, тихо закрыв за собой дверь. Губернатор положил документ на стол и откинулся на спинку кресла. Это был мужчина с незаурядной внешностью, и черты его лица если и казались неправильными, то лишь настолько, чтобы это никому не мешало воспринимать его всерьез. Он относился к тем людям, которые никогда не остаются незамеченными, входя в комнату. Подобно Джорджу Вашингтону, возвышавшемуся над его относительно невысокими соотечественниками благодаря своему почти двухметровому росту, Норринг отличался ростом намного выше среднего и густыми темными волосами в годы, когда большинство мужчин начинают либо лысеть, либо седеть.

– Доктор, я бы хотел у вас узнать, есть ли способ потушить все разгорающиеся споры и пересуды, пока они не превратились в бушующий пожар.

Он говорил спокойно, с характерными виргинскими интонационными каденциями.

– Я полагаю, разумеется, есть, губернатор Норринг.

– В таком случае не могли бы вы мне объяснить, почему вы отказываетесь сотрудничать с полицией.

– Я бы хотела посоветоваться с адвокатом, но пока у меня не было такой возможности. На мой взгляд, это не должно выглядеть как отказ в сотрудничестве.

– Вы, безусловно, имеете полное право не изобличать себя, – медленно сказал он. – Однако своими действиями лишь усугубляете сгустившиеся вокруг вас подозрения. Вы должны отдавать себе в этом отчет.

– Я отдаю себе отчет в том, что, вероятно, любые мои шаги будут сейчас подвергнуты критике. Поэтому считаю, что вполне естественным и благоразумным с моей стороны будет защитить себя.

– Вы делали какие-то выплаты лаборанту морга Сьюзан Стори?

– Нет, сэр. Я не совершала ничего предосудительного.

– Доктор Скарпетта, – подавшись вперед, он положил руки на стол и скрестил пальцы, – насколько я понимаю, вы не хотите представлять никаких документов, могущих стать доказательствами ваших заявлений.

– Мне никто официально не сообщал, что я являюсь подозреваемой в каком-либо преступлении. Меня никто не лишал прав. У меня не было возможности обратиться к адвокату. И в настоящий момент не в моих интересах делать достоянием полиции или кого бы там ни было факты, касающиеся моей работы или моей личной жизни.

– Иначе говоря, раскрываться вы не желаете, – резюмировал он.

Когда государственного служащего обвиняют в злоупотреблении положением или в каком-либо другом проявлении неэтичного поведения, существуют лишь два способа защиты – полное саморазоблачение или отставка. Последнее зияло передо мной бездонной пропастью. И губернатор явно стремился вынудить меня шагнуть вниз.

– Вы – врач-патологоанатом государственного масштаба и главный судмедэксперт этого штата, – продолжал он. – Вы сделали блестящую карьеру и имеете отличную репутацию в нашем правовом обществе. Однако в данном конкретном случае вы действуете вопреки здравому смыслу. Вы ведете себя неосмотрительно вызывающе, и это может быть расценено как недостойное поведение.

– Я достаточно осмотрительна, губернатор, и, повторяю, не совершала ничего предосудительного. Это подтвердят факты, но я не буду ничего обсуждать до тех пор, пока не поговорю с адвокатом. И на все вопросы я буду отвечать только после беседы с ним и только судье без присяжных.

– Закрытое разбирательство? – Его глаза сузились.

– Определенные детали моей личной жизни могут отразиться на близких мне людях.

– На ком же? На муже, детях, любовнике? Насколько мне известно, у вас их нет, вы живете одна и, так сказать, вся в работе. Кого же вы можете пытаться защитить?

– Вы начинаете оказывать на меня давление, губернатор Норринг.

– Вовсе нет, мэм. Я лишь пытаюсь найти подтверждение вашим словам. Вы заявляете, что хотите оградить других, а я интересуюсь, кто же могут быть эти другие. Конечно же, не пациенты. Ведь ваши пациенты – покойники.

– У меня нет ощущения, что у вас ко всему этому непредвзятое и беспристрастное отношение, – сказала я, отдавая себе отчет в том, что мои слова прозвучали довольно сухо. – Что касается этой встречи, то здесь с самого начала все было нечестно. Мне сообщают о ней за двадцать минут, и я даже не в курсе, о чем будет идти речь...

– Неужели, доктор? – прервал он меня. – Мне казалось, вы должны были догадаться, о чем.

– Так же как я могла бы догадаться о том, что известие о ней будет обнародовано.

– Насколько я понимаю, пресса сама явилась сюда. – Выражение его лица оставалось неизменным.

– Я бы хотела знать, как так получилось, – с негодованием в голосе воскликнула я.

– Если вы намекаете на то, что мой кабинет известил прессу о нашей с вами встрече, то заявляю вам, что мы этого не делали.

Я промолчала.

– Доктор, я не уверен, понимаете ли вы, что, поскольку мы с вами являемся государственными служащими, нам надлежит руководствоваться несколько иными правилами. В определенном смысле мы с вами лишены права иметь личную жизнь. Или лучше сказать так. Если какие-то аспекты нашей морали или деятельности вызывают сомнение, то общественность иногда имеет право знать самое, казалось бы, личное в нашей жизни. Что бы я ни собирался сделать, пусть даже просто выписать чек, я должен спросить себя, есть ли у меня на это право.

Я обратила внимание на то, что во время разговора его руки практически бездействовали, а в фасоне его костюма и галстука была некая экстравагантность. По мере того как продолжалось его внушение, я все отчетливей понимала, что ничего из того, что я могла бы сказать или сделать, в конечном итоге меня не спасет. Хоть я и была назначена на эту должность инспектором по здравоохранению, без одобрения губернатора мне эту работу либо не предложили бы, либо я на ней особо бы не задержалась. Скорейший способ расстаться с должностью – это поставить его в несколько неловкое положение или привести в замешательство, чего я ужа добилась. Он вполне мог вынудить меня подать в отставку. Я же со своей стороны могла выторговать для себя еще немного времени, угрожая усугубить его и так неловкое положение.

– Не хотите ли подсказать мне, доктор, что бы вы делали на моем месте?

За окном шел мокрый снег с дождем, а на фоне мрачного оловянного неба виднелись бледные силуэты зданий деловой части города. Глядя на Норринга, после некоторого молчания я сказала:

– Мне кажется, губернатор Норринг, и мне хочется так думать, что я не стала бы вызывать к себе главного судмедэксперта для того, чтобы оскорбить ее лично, унизить в профессиональном плане, а после потребовать, чтобы она отказалась от прав, гарантированных каждому человеку конституцией.

Еще мне хочется думать, что я считала бы этого человека невиновным до тех пор, пока не была бы доказана его вина, и я не стала бы компрометировать порядочность этого человека и данную им клятву Гиппократа, требуя обнародовать секретные документы, что поставит под удар его самого и, возможно, многих других. Мне хочется думать, губернатор Норринг, что я не стала бы навязывать человеку, честно служившему государству, отставку в качестве единственного выхода из положения.

Обдумывая то, что я сказала, губернатор машинально вертел в руках серебряную ручку. Причину моего ухода в отставку после беседы с ним все ожидающие за дверью журналисты будут видеть в том, что я отказала Норрингу в просьбе сделать нечто такое, что сочла неэтичным.

– Я не заинтересован в вашей отставке в данный момент, – холодно произнес он. – Точнее сказать, я бы ее сейчас не принял. Я справедливый человек, доктор Скарпетта, и, надеюсь, далеко не глупый. И логика подсказывает мне, что аутопсию жертв убийств не может производить человек, сам каким-то образом в них вовлеченный или являющийся соучастником. Поэтому я считаю, что резоннее всего будет освободить вас от занимаемой должности до выяснения всех обстоятельств этого дела. – Он потянулся к телефону. – Джон, главный судмедэксперт уходит, проводите, пожалуйста.

Почти в тот же момент с улыбкой на лице появился пресс-секретарь.

Не успела я появиться из офиса губернатора, как была атакована со всех сторон. Перед глазами сверкали фотовспышки, и, казалось, будто все что-то кричали. Главной темой новостей остатка дня и следующего утра было то, что губернатор освободил меня от выполнения служебных обязанностей до восстановления моего доброго имени. В одной из редакционных статей говорилось, что Норринг показал себя джентльменом, а я, если была бы настоящей леди, подала бы в отставку.