"Рука Кассандры" - читать интересную книгу автора (Юрьев Зиновий)8Старший научный сотрудник Мирон Иванович Геродюк брился. Он стоял в ванной перед зеркалом и медленно водил по щеке электрической бритвой. Жужжание ее было ему приятно, как приятно было смотреть на свое сильное мужественное лицо. Красивым он себя не считал, нет уж, избавьте, но ведь привлекательность мужчины, как известно, в мужественности… Мирон Иванович добрил правую щеку, он всегда начинал бриться именно с правой щеки, и принялся за мужественный и волевой подбородок. Обычно он улыбался, брея подбородок. Так лучше натягивалась кожа, чтобы чище выбрить ямочку, и, кроме того, Мирон Иванович любил улыбаться себе. Но сегодня, как и последние несколько дней, он не улыбался. То, что происходило в секторе да и во всем институте, раздражало его. Троянец, подумаешь, велико дело… Да и что это за бесконечные расспросы: не знаете ли вы того, не видели ли вы этого? Тоже свидетель истории… Не-ет, уважаемые коллеги, история – не судебный процесс, ей не нужны свидетели и адвокаты. Свидетели! Мало ли кто что видел и кто что готов засвидетельствовать. Один – одно, другой – другое, а ведь историк не следователь, чтобы сравнивать протоколы дознания. Не-ет, уважаемые коллеги, историк не следователь, а каменщик, укладывающий кирпичи в стены величественного здания истории. У каждого план, каждый знает, каких кирпичей и куда ему положить. А тут является какой-то шорник и начинает: я видел, я слышал, я щупал. Мирон Иванович ощутил некоторое раздражение, и даже жужжание бритвы стало каким-то язвительным и неприятным. Недовольно морщась, он кое-как добрился, оделся и сел к столу завтракать, но, к своему величайшему удивлению, обнаружил перед собой вместо двух яиц всмятку омлет. – Екатерина… – поднял он глаза на жену. – Да, Мирончик, – отозвалась та, не отрывая глаз от кухонного шкафа, который она протирала фланелевой тряпкой. – Во-первых, ты знаешь, что я не выношу этой дурацкой клички Мирончик. Во-вторых, ты знаешь, что я предпочитаю яйца всмятку. – Прости, Мирончик, я подумала… – Ты, очевидно, решила вывести меня из равновесия? – Нет, Мирончик, что ты! – Она испуганно бросила тряпку и посмотрела на мужа. – Екатерина, у нас в доме нет никаких Мирончиков, поняла? Если ты еще раз так меня назовешь, я… я… Мирон Иванович махнул в сердцах рукой, встал из-за стола и направился к двери. – Ми… рон, ты бы хоть чаю выпил, – сказала жена. – Мирончики могут обходиться без чая. – С жертвенным видом он надел пальто и шляпу и вышел на улицу. "И эта Тиберман, – раздраженно думал он, – смотрит на Абнеоса как на свою собственность. А собственность-то жената. Жената уже три тысячи лет. Впрочем, нашу Машеньку возрастом не остановишь… Да… впрочем, нужно будет все-таки посоветоваться с ним. Уверен, что он подтвердит мои факты. Придя в институт. Мирон Иванович отыскал Абнеоса, который, казалось, кого-то ждал. – Здравствуй, Абнеос, – поздоровался с ним Мирон Иванович. – Здравствуй. – Абнеос вскочил на ноги и неумело, но старательно пожал руку старшего научного сотрудника. Мирон Иванович слегка поморщился. Отсутствие «вы» в древнегреческом его всегда шокировало. – Если ты не возражаешь, я хотел бы немножко поговорить с тобой. – Готов служить тебе. – Абнеос, ты ведь работал в Трое? – Ну конечно же, господин. – И тебе приходилось видеть греков? – Еще бы! – Абнеос даже улыбнулся наивности вопроса. – И то, как они вели осаду? – Еще бы! – Понимаешь, впоследствии стали распространяться легенды о том, что Троя была взята греками якобы при помощи деревянного коня, пустого изнутри, в котором притаились воины. – Не слышал про такого, господин. – Не называй меня господином, Абнеос. Как ты думаешь, могли бы троянцы оказаться настолько глупы, чтобы втащить эдакое деревянное чудище в город, да еще разрушив для этого стену? – Думаю, что нет. Да как же можно сначала не посмотреть, что внутри? – Вот и я так думаю. А легенды о деревянном коне сложились потому, что греки использовали деревянные стенобитные осадные машины, которые из-за их величины называли конями. – Стенобитные машины? Что такое машина? – Это… это… ну, такое приспособление, которое мечет огромные камни. – Нет, господин, злокозненная Афина Паллада не дала ахейцам такой мудрости. Не было у них этих… махин… – Машин… – Машин… – Но они были, Абнеос, – мягко и терпеливо сказал Мирон Иванович, глядя троянцу прямо в глаза. – Как же они были, господин, когда с наших стен виден весь лагерь греков на все тридцать стадий до самого Геллеспонта? Верно, какую-нибудь мелкую вещь можно, конечно, и не увидеть, хотя глаза у меня острые, но больших деревянных коней… Нет… – Эти деревянные кони не обязательно были похожи на настоящих коней, – еще более мягко и терпеливо объяснил Мирон Иванович. – О боги! – простонал Абнеос. – Не было у них таких… машин. Я бы их видел. Я бы видел, как они швыряют камни в наши крепостные стены. Да и как можно камнем разбить стены? Ты видел стены Илиона? – Ты ведь был шорником? – Да, я говорил об этом. – Значит, ты работал в своей мастерской? – Да, когда была работа. – Значит, в то время когда ты сидел в своей мастерской, греки вполне могли бы выкатить осадные машины, и ты бы их не заметил. – А когда я вышел бы, греки их тут же спрятали? – насмешливо спросил Абнеос. – Я и не знал, что был таким важным человеком. – Ты не совсем понимаешь, что такое история, мой друг. Тебе кажется, что важно только то, что ты видел своими глазами. – Так ведь никто не видел этих… коней и не слышал про них. «Дети, настоящие дети, – подумал Мирон Иванович, умиляясь собственному долготерпению. – Заря человечества, как говорил великий Маркс». Он нисколько не сомневался в существовании осадных машин у греков, поскольку выдвинул эту идею сам, а в свои идеи Мирон Иванович верил твердо и непоколебимо. Его даже не сердило, когда другие оспаривали его утверждения, приводя сотни разнообразнейших доводов. Его просто удивляло, как люди не видят всю глубину его мыслей. Он снова и снова повторял свей тезисы, жалея непонятливость оппонентов, и говорил себе, что в сущности все оригинальные мысли принимаются не сразу. Теперь, разговаривая с Абнеосом, он жалел и его. Слепец, как он мог не видеть осадных машин, когда он, Мирон Иванович Геродюк, с высоты трехтысячелетнего опыта человечества уверяет, что они были и он, Абнеос, их видел. – Осадные машины были, потому что они были, Абнеос, – спокойно сказал Мирон Иванович и твердо посмотрел троянцу в глаза. Абнеос почувствовал, как вспотела у него спина. Кони, машины, и этот тихий, спокойный голос. А может быть, действительно они были? Да нет же, слыхом о них никто не слыхивал. Но раз человек так уверенно говорит… Голова у шорника пошла кругом. – Я не знаю… – жалобно сказал он. – Ты ученый человек, мудрый… – Я хочу, Абнеос, чтобы ты не просто поверил мне, а увидел эти машины, вспомнил их. Постепенно шорнику начало казаться, что что-то такое похожее он видел, деревянное, как бы бочки… и из них фр… фр… вылетали камни, делали круг над мастерской Абнеоса и влетали обратно в бочки… И бочки ржали и убегали, когда он выходил на стены… – Я вижу, ты вспомнил? – с трудом сдерживая торжество, спросил Мирон Иванович. Троянец встряхнул головой, словно желая привести в порядок запутавшиеся мысли, и пробормотал: – Что-то вспоминаю… – Факты – упрямая вещь, Абнеос, – сказал Мирон Иванович. Он пошел к двери. Шел он величаво, ступая сначала на носки, а потом уже опускался на пятки, поэтому казалось, что он торжественно спускается по лестнице и глаза его были полуприкрыты веками. Леон Суренович Павсанян уселся в свое креслице, проверил подлокотники – держатся ли, – откинулся на спинку и сказал: – Абнеос, дорогой, если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой. – Слушаю тебя. – Скажи, пожалуйста, не приходилось ли тебе видеть в стане греков огромного деревянного коня? Троянец дернулся всем телом, словно сел на гвоздь, глаза его округлились. Он закрыл глаза руками и застонал протяжно и неторопливо. – Что с тобой? – испуганно спросил Павсанян и упал грудью на стол. – Ты болен? – Нет, но… – Понимаешь, конь был деревянным, да таким по величине, что в нем могла спрятаться дюжина воинов со своим оружием. – Прости меня, – тяжко вздохнул троянец, – но я не видел ни деревянного коня, ни деревянного вола, ни даже деревянной овцы. – Да, конечно, – грустно сказал Павсанян. – С нашим сектором всегда так. Уж если и есть у нас живой троянец, так он, видите ли, отбыл из Трои чересчур рано и не видел коня… «Странные люди, – думал Абнеос, глядя на печальные глаза заведующего сектором. – Одному нужно, чтобы обязательно были осадные машины, которых не было. Другому – деревянный конь, тоже никем никогда не виденный. Что за ремесло у людей – утверждать то, чего не было… Но они добрые, особенно этот. У него такие красивые и грустные глаза. Вот-вот заплачет. Ай как нескладно…» – Ты знаешь, – сказал Абнеос, глядя на портрет археолога Генриха Шлимана в тяжелой шубе, – я, конечно, сам деревянного коня не видел, но слышал всякие разговоры… Павсанян стремительно откинулся на спинку креслица, отчего та испуганно скрипнула, и сшиб рукой подлокотник. В глазах его заплясали сумасшедшие огоньки. – Ты слышал, ты вправду слышал, дорогой? – не смея верить счастью, трепетно спросил он и провел от волнения ладонью по голове, сминая прическу и обнажая лысину. – Слышал, слышал, – отводя взор в сторону, пробормотал шорник. – Абнеос, Абнуша, дорогая душа моя! – закричал Павсанян, вскакивая на ноги и бросаясь вперед с раскрытыми объятиями. – Троянологи тебя не забудут. Мы уничтожим Геродюка, эту змею в чистом храме науки. Бегу, бегу, не могу больше молчать! Павсанян стремительно сорвался с места и шаровой молнией вылетел из комнаты. – Что ты сделал с нашим Павсаняном? – спросил Абнеоса Флавников, заглядывая в комнату. – Он вылетел из комнаты как пробка. – Я рассказал ему про деревянного коня… – Которого ты не видел. Молодец, Абнеос, ты становишься настоящим историком. – Третий день я хочу рассказать что-нибудь интересное, а меня все мучают разными предметами из дерева. И ты тоже? – Нет, друг Абнеос. Круг моих научных интересов значительно шире. В случае чего, я всегда могу перейти в сектор Щита Ахиллеса. Но что за интересную историю ты все порываешься рассказать? – А… – ухмыльнулся Абнеос, – слушай. Один купец дал своему слуге две одинаковые монеты и сказал ему: «На одну купишь вина, другую оставь себе». Слуга ушел и пропадал полдня. Наконец он явился без вина. «Где же вино, негодник?» – крикнул купец. «Да никак я не мог купить», – сказал слуга виновато. «Почему же?» – «Да потому, что я перепутал: какая монета была для вина и какая для меня». Абнеос расхохотался, но, увидев торжественное лицо старшего научного сотрудника, осекся. – Правда, это не очень новая история, – извиняющимся тоном сказал он. – В Трое ее все знают, но… – Не смейся, Абнеос, и не извиняйся. Посмотри на часы. Запомни эту минуту. Сквозь тысячи лет людское лукавство протягивает нам руку. Мы забыли многое, но, оказывается, память человечества бережет анекдоты. Ведь твой анекдот можно считать самым старым анекдотом в мире, и его почтенной бороде по меньшей мере три тысячи лет. До сих пор считалось, что самый древний анекдот из дошедших до нас – это китайская история о вдове и веере, но он гораздо моложе. – Расскажи, – попросил Абнеос. – У одной китаянки умер муж. В отчаянии она рвала на себе волосы и причитала: «О горе, никогда я не взгляну ни на одного мужчину, пока не высохнет земля на могиле моего мужа». Через несколько дней вдову увидела на кладбище подруга. Вдова сидела на корточках и махала веером над свежей могилой. «Что ты делаешь?» – спросила подруга. «Хочу, чтобы побыстрее высохла земля», – ответила вдова и еще быстрее замахала веером. – При чем тут какая-то китаянка? – закричал Абнеос. – Это же наша старая история, которую стесняются рассказывать даже погонщики волов, потому что все ее знают. Только махала она не веером, а куском ткани… |
|
|