"Смотрящие вперед" - читать интересную книгу автора (Мухина-Петринская Валентина Михайловна)

Глава четвёртая СТАРАЯ, ПОТРЁПАННАЯ ЛОЦИЯ

За эти два месяца, что Мальшет провёл у нас, он выучил меня и Лизу делать несложные метеорологические наблюдения: измерять температуру воздуха и давление (термометр у нас был, а также барометр-анероид), направление ветра по флюгеру на маяке, количество осадков, облачность и формы облаков, видимость. Он так накрепко вдолбил в нас классификацию облачности, что я не забуду её, даже если доживу до полутораста лет, что, несомненно, и будет, так как, пока я состарюсь, наука уже победит старость... Конечно, если я не погибну в какой-нибудь экспедиции.

Мы с Лизой завели специальный журнал, куда старательно заносили по три раза в день свои наблюдения. Например, так: +27, ветер зюйд-зюйд-вест, осадки — О, облачность три десятых, альто-кумулюс (высококучевые), давление 690 мм.

Кроме того, мы отмечали различные атмосферные явления: росу, туман, дымку, радугу, пыльную бурю (что у нас бывает очень часто), вихрь, зарницы, грозу, иней и всякие другие.

Теперь мы знали названия всех облаков: перистые, слоистые, кучевые, кучево-дождевые, разорванно-дождевые и так далее. И знали, как они по-латыни называются и на каком ярусе расположены, то есть в скольких километрах от земли. Мальшет все это нам рассказывал.

Мы с Лизой были просто в восторге от наблюдений, особенно когда узнали, что эти данные крайне необходимы Мальшету для его научной работы, и не только ему, но и другим советским учёным. Слишком мало метеорологических станций— вот в чём дело.

И совсем неожиданно наступил день отъезда Мальшета.

Лиза без стеснения плакала — ей что, ведь она девчонка, а я должен был удерживать себя изо всех сил. Мальшет тоже заметно разволновался. Только отец и был спокоен, потому что он, по его словам, «после той драки потерял уважение к Мальшету». Отец с таким равнодушием, будто так и надо, принял от Филиппа деньги — плата за стол и квартиру, — что мы с Лизой оба покраснели.

— Дорогие мои ребята! — воскликнул горячо Мальшет. — Что же мне подарить вам на память?

Он схватил тщательно уложенный рюкзак и вывалил содержимое на стол. Там было несколько книжек, исписанная его размашистым почерком бумага, рубашки, белье и всякая мелочь. Папе он подарил шёлковую рубашку, которую ему сунула в рюкзак его мать, а он так ни разу и не надел её — другую носил.

Задумавшись, он рассеянно перебирал вещица мы с Лизой, вздыхая, молча смотрели на него. Только теперь я понял, что Филипп ещё очень молод, — у него была тонкая шея и мальчишески озорные зелёные глаза, а рыжеватые волосы, сильно отросшие, торчали во все стороны. Вдруг он схватил в руку книгу в красном коленкоровом переплёте, изрядно потрёпанную — видно; он всюду возил её с собой, и как-то странно посмотрел: на меня.

— Вот, Яша, это лоция Каспийского моря, издания 1935 года... Ей цены нет, потому что нигде её не достать. Дороже у меня ничего нет. Верю, что отдаю её в надёжные руки. Не благодари. Я знаю что делаю...

Он что-то быстро надписал на титульном листе и передал мне лоцию. Я тогда не знал ещё, что он мне дарил, но сердце у меня забилось. — А тебе, Лизонька, — обратился он к сестре, — нечего подарить... Тебе ведь надо самое лучшее или ничего. Так? Подарок будет за мной. Чего же ты плачешь, дурочка? — Он порывисто прижал её к себе и горячо, как родную сестрёнку, несколько раз поцеловал.

Мальшет ушёл с тяжёлым рюкзаком за спиною, пешком, как и пришёл, не оглянувшись, не помахав рукой. Не любил он оглядываться назад, на то, что оставляет. И опять я подумал: как он уверенно шагает по земле!

Может, он сразу и забыл нас. Что мы для него были? Двое ребят с заброшенного маяка. Но мы его не забыли.

Вслед за Мальшетом вскоре уехал и Фома.

... Зима в этом году была неимоверно долгой — длилась и длилась, и не было ей конца. Лиза училась в девятом классе, я в седьмом. Как всегда, пока стояла сухая погода, мы ездили в школу на нашем единственном расшатанном велосипеде, в распутицу ходили пешком, в метель оставались ночевать у Ивана Матвеича, на которого мы привыкли смотреть, как на второго отца. Случалось, что мы по нескольку дней сидели дома на маяке, если поднималась буря.

Иногда мы ходили помогать отцу на трассу и незаметно освоили линейные работы, но отец никогда не доверял нам что-нибудь делать самостоятельно. Чаще он оставлял нас дома. Особенно когда умер участковый надсмотрщик соседнего участка и отцу пришлось временно взять на себя его работу — некем было заменить. Вдова этого надсмотрщика, Прасковья Гордеевна, была родная тётка Фомы, сестра Аграфены Гордеевны. Только она не была на неё похожа — совсем не красавица, обыкновенная скромная женщина, очень хорошая хозяйка. Если заходил разговор о Прасковье Гордеевне, то обязательно кто-нибудь да говорил: «Вот хорошая хозяйка!» Лиза её почему-то терпеть не могла, а я просто тогда о ней не думал.

Теперь, когда у отца прибавилось работы мы целые вечера проводили с Лизой одни. Мы всегда любили читать, но в эту тяжёлую зиму — я не знаю почему, но эта длинная зима всегда вспоминается мне как тяжёлая — мы особенно пристрастились к чтению.

В Бурунном была очень хорошая библиотека, и мы читали запоем, даже немного во вред занятиям. Сделаем наскоро уроки — и читаем вслух по очереди. Вкусы у нас были почти одинаковые.

В ту зиму мы перечитали почти всего Диккенса, Стивенсона, Джека Лондона, Жюля Верна, а из наших советских писателей — Паустовского, Каверина, Катаева, Лавренева. Лиза доставала журналы: «Вокруг света», «Техника — молодёжи», «Знание — сила»; на них была огромная очередь в библиотеке, так как они приходили лишь в одном экземпляре.

Но что мы перечитывали каждый день, с чем я засыпал, держа в руке или чувствуя под подушкой, так это лоция, подаренная Филиппом Мальшетом.

Натопив печку, чисто прибрав в сводчатой восьмиугольной комнате, мы раскладывали на большом обеденном столе карту Каспийского моря, раскрывали лоцию — и начиналось наше морское путешествие.

Уходящие в небо туманные вершины Эльбруса и Аркая; субтропические леса южных берегов, Кура-Араксинская низменность, угрюмая и немая, над которой ещё недавно шумели зелёные каспийские волны; скалистые бесплодные утёсы Мангышлака; пески безводных пустынь Средней Азии — всё это был Каспий. Непостижимое таинственное море, то поднимающееся, то опускающееся, протянувшееся от 47° 13'0" широты на севере до 36°34'46" широты на юге. Его мелководные лагуны, малодоступные, необследованные острова, подводные отмели и банки, далёкие склоны, покрытые дремучими лесами, или выжженные солнцем утёсы, пенящиеся буруны — они не давали нам покоя, снились по ночам.

На море было много погибших кораблей, представлявших не малую опасность для мореплавателей. Вот как говорит о них лоция: «Затонувшее судно „Каспий“ (широта 44°20'0", долгота 2°0), в 15 милях на О от острова Тюлений. Окружающие глубины 11 метров. Над корпусом затонувшего судна глубина четыре метра. Местоположение приближённое».

«Затонувшее судно „Арач“, широта 45°23, долгота 2° 19'. Окружающая глубина два метра. Судно представляет опасность для плавания».

«Между буем Трехбратинской косы и островами Пешными имеются затонувшие суда. Положение приближённое.

Затонувшие суда «Прилив», «Тигр», «Воротан», «Али-Дадаш» и многие другие суда и баржи, а также корабли, название которых не установлено».

Какие люди были на этих судах, что послужило причиной их гибели, кому удалось спастись, мужественно ли приняли смерть погибшие? Иногда до поздней ночи мы фантазировали, мечтали. Нам очень хотелось испытать кораблекрушение — разумеется, спастись. В возможность нашей смерти мы не верили.

Так мы дожили до марта... В марте наша жизнь резко изменилась — отец наш женился. На этой самой хорошей хозяйке Прасковье Гордеевне. Ну, и на маяке она жить не пожелала. У неё возле домика земля была подходящая для огорода, корова, телёнок, два кабана, козы, овцы, куры и гуси. Мы переехали к ней со всеми вещами, а маяк заперли на большой тяжеленный замок.

Когда переехали к Прасковье Гордеевне, мы продолжали бегать для наблюдений на маяк, там во дворе была у нас установлена метеорологическая будка (её соорудили ещё вместе с Мальшетом). Метеорологические наблюдения мы аккуратно каждую декаду слали в Астраханское бюро погоды. Всё это делалось от Лизиного имени (я-то ей просто помогал), и она даже получила благодарность от бюро погоды.

Узнав, что мы ведём наблюдения «даром», то есть что за это не платят, Прасковья Гордеевна несказанно удивилась. Отец покраснел и смущённо объяснил ей, что у нас гостил молодой учёный, у которого «в голове не всё в порядке» — он хотел море перегородить дамбой. Вот он и научил нас делать эти наблюдения.

Прасковья Гордеевна поджала губы и сказала, что лучше бы мы помогали ей по хозяйству. Отец поспешно с ней согласился и запретил нам вести наблюдения.

И тогда я впервые узнал, какая моя сестра вспыльчивая. Она так побледнела, что я даже испугался за неё. Светло-серые глаза её потемнели, губы задрожали.

— Наблюдения мы будем делать. — сказала Лиза, отчеканивая каждое слово, и добавила, внимательно вглядевшись в отца: — Посмей только сломать будку! Я навсегда от тебя уйду, я уже не маленькая. А по хозяйству мы поможем. Только зачем столько овец и коз? Зачем продавать на базаре мясо и творог, разве нам не хватает зарплаты? Хватало же прежде. Другое дело — для себя держать корову...

— Это не твоё дело, — огорчённо возразил отец.

Он очутился между двух огней. Насчёт наблюдений он всё же уступил.

Лиза молчала целую неделю, думая, как ей поступить. Я уже говорил, что она терпеть не могла эту Пашу, как все её звали.

Вскорости Лиза написала письмо в бюро погоды — просила работы. Она могла бы работать, например, практиканткой на какой-нибудь гидрометеостанции или хотя бы сторожем и одновременно учиться заочно в метеорологическом техникуме. Долго не было ответа, и Лиза ходила хмурая, грустная. И вдруг ответ пришёл — на школу.

Все девятиклассники читали это письмо и радовались за Лизу. Гидрометеослужба предлагала командировать её в Москву на годичные курсы метеонаблюдателей для станций второго разряда. На курсы эти принимали только с законченным средним образованием, но для Лизы будет сделано исключение, поскольку она зарекомендовала себя. От неё только требовали справку за девять классов и табель с отметками.

Учителя, в общем, были довольны и поздравляли Лизу с первым самостоятельным шагом в жизни, только директор сказал, что лучше бы она сначала закончила школу.

— Я окончу её заочно, когда уже буду работать, — возразила сияющая Лиза.

Накануне её отъезда мы пошли в дюны, чтобы переговорить обо всём. Сели на песок на вершине холма. Небо было безоблачное, огромное, — больше земли. На горизонте синело море. Далеко до него было идти.

— Мы оба выбрали море, — сказала. Лиза. — Ты мужчина, ты будешь штурманом а я недостаточно мужественна для этого. Я буду метеорологом...

— Навсегда? — спросил я.

Лиза исподлобья посмотрела на меня. — Как знать вперёд? Нет, не навсегда. Я не знаю, что выберу. А пока буду изучать метеорологию, после мне пригодится это... Плохо тебе будет без меня. Мы ещё никогда не расставались.

— Плохо...

— Один год потерпи как-нибудь, ладно? А потом я получу место наблюдателя и заберу тебя. Как нам будет хорошо! Потерпишь?

— Угу. Она меня не обижает.

— Ещё бы она посмела! Ты будь подальше от неё. Она страшная...

— Почему?

— Разве ты не заметил, она гасит все хорошее, возвышенное. Если бы просто не понимала. Но у неё хватает силы гасить. Она оглупляет все. Ты при ней никогда не говори о море, о Мальшете, не произноси таких слов, как «Родина», «человечество», «счастье». Это большая беда для отца, что он на ней женился. Как он мог... после того, как знал близко... Марину — нашу маму. Я горжусь ею, а ты?

— Конечно, мать была настоящий человек.

— Ты ближе сойдись с ребятами. До сих пор нашими друзьями были книги, потому что мы жили далеко от посёлка. Ты под всяким предлогом оставайся ночевать у Ивана Матвеича или у кого-нибудь из ребят. А её бойся, как бы она ни была ласкова. Это самые страшные люди, такие, как она, которые умеют гасить. Ты никогда не забудешь Мальшета?

— Что ты!...

— Ты хочешь быть таким, как он?

— Ну конечно... Только я всё равно буду не таким самым. Лиза, а ты ведь можешь встретить его в Москве?

— Не знаю... Он ведь не написал нам. Во время своих путешествий он встречает много людей... Отец принял от него деньги... значит, мы просто квартирные хозяева.

— Не сходишь к нему?

— Не знаю.

— Ты будешь часто писать мне?

— Часто. И ты почаще пиши. И учись как можно лучше — на одни пятёрки. Штурман... или океанолог должен быть образованным человеком.

— Океанолог? Как Мальшет? Разве бы я мог...

— А почему же... если много-много учиться. Я тоже... быть может.

С удивлением и восторгом я смотрел на сестру. Какая она умная, смелая. Океанолог...

Я долго молчал, потрясённый открывшейся вдруг ослепительной перспективой. Лиза легко вскочила на ноги и, выпрямившись, смотрела на горизонт. Горячий ветер трепал её штапельное короткое платьице, выбившиеся из кос тёмные пряди. Худенькой она была, длинноногой, стройной; тёмные волосы и светло-серые глаза, удивлённые и восторженные, крупный рот и белые ровные зубы. Мне показалось вдруг, что она чем-то похожа на Мальшета.

Такой я и помнил её весь тот год, покуда она училась на курсах в Москве. Мне было очень тоскливо без сестры. Хорошо, что у меня была моя лоция. Я знал её уже чуть не наизусть. Учил уроки — она лежала возле тетрадки; мачеха подсчитывала, сколько она выручит в воскресенье на базаре, — я изучал туманные сигналы; ложась спать, клал старую лоцию под подушку — и мне снились яркие солнечные сны, будто я лечу над морем в голубой полдень. Никогда я столько не летал во сне, под самыми облаками, словно так и надо, и никогда не боялся упасть.

В эту зиму я крепко подружился с ребятами из школы, особенно с Ефимкой. Они меня без конца заставляли рассказывать о Каспийском море.