"Потайной ход" - читать интересную книгу автора (Кайл Дункан)

Глава 6

Банк оказался накрепко закрытым именно тогда, когда мы в нем больше всего нуждались. На следующий день двери для клиентов распахнулись, и мы положили лист на прилавок. Девушка-клерк посмотрела на него, потом на нас, улыбнулась и сказала:

— Доброе утро. Чем могу помочь?

— Это — изготовленный из глины лист, — сказал я, — у меня есть основания полагать, что у вашего банка есть нечто, имеющее к нему касательство. Быть может, документы. Вы могли бы проверить сейф?

Она привела менеджера. У него был недовольный вид. Он был одет в кремовые шорты, гольфы и желтую с короткими рукавами рубашку с галстуком. В Западной Австралии так обычно одеваются банковские служащие, во всяком случае, когда жарко, и это нередко удивляет иностранцев. Он спросил, кто мы, есть ли у нас какие-либо документы, удостоверяющие личность.

Я показал ему все: мою карточку Юридического общества обратную сторону листа и еще кое-что. Он пригласил нас сесть и подождать, а через несколько минут вернулся со словами «Все в порядке», причем его недовольная мина исчезла.

— Немного необычны, — пояснил он, — некоторые условия выдачи конверта. Его можно отдать только по предъявлению листа, сделанного из глины, фотографии прилагаются.

Теперь он улыбался:

— Подпишите, пожалуйста, здесь.

Через несколько минут мы уже спешили назад на «Леди Аброльос». Алекс возбужденно болтала, а я почти бежал молча. «Разгадка близка», — думал я, уверенный, что содержимое конверта расскажет, зачем Питеркину понадобилось так все запутывать.

Я сидел за корабельным столом, жадно рассматривая конверт, который держал в руках. Несколько разочаровало меня то, что он не был надписан, хотя обклеен несколькими витками клейкой ленты. Я собрался уже его открыть, как Алекс села напротив меня и быстрым движением выхватила конверт из моих рук.

— Дамы в первую очередь, — заявила она.

Я рванулся, чтобы взять у нее конверт обратно.

— Собственность фирмы, — возразил я. — И я его адвокат. Это мое право. А у вас никаких прав нет, пока не признают дочерью Питеркина. Давайте его сюда.

Но она не отдала. Мы договорились бросить жребий — кому читать первому. Она выиграла и с полным правом открыла конверт. В нем было несколько страниц, исписанных четким почерком.

— Почерк отца, — сразу определила Алекс.

Несмотря на то что Питеркин долгое время прожил в Австралии, он так и не смог полностью овладеть английским. Письмо было написано с ошибками.

Вот что он писал:

quot;Мое имя не имеет значения, если, конечно, никто не будет ставить себе целью меня выследить и схватить. Я всегда помню об этом, потому что они никогда ничего не забывают. Даже по прошествии многих лет.

Сначала о моем возрасте. Я родился в 1923 году на Украине, в 1940 — вступил в Красную Армию. Когда началась война в 1941 году, воевал с германскими захватчиками, был ранен, награжден медалью, находился на излечении в госпитале около Москвы. Сам Сталин приезжал встретиться с нами.

Неожиданное событие произошло во время этого визита. В моей палате лежал раненный в голову солдат. Наверное, он не был сумасшедшим. Может быть, он был очень болен. Но у него оказался пистолет. Откуда он его взял, я не знаю. И никто не знал.

Нас фотографировали со Сталиным, он сидел среди нас. Я — рядом, слева от него. Моя грудь и плечо были забинтованы новыми, очень белыми бинтами.

Вдруг я увидел, в углу, где лежал раненный в голову человек, какое-то движение. Сталин ничего не видел. Люди сидели спокойно, не двигались, смотрели на фотографа. А этот человек вышел из-за спины фотографа с поднятым пистолетом и собрался стрелять в Сталина. Я вскочил и закрыл своим телом Сталина, и выстрел достался мне. Охранники убили этого человека, решили, что я его сообщник, и в меня тоже выстрелили. Отвезли в тюрьму Лефортово, потом на Лубянку. Допрашивали, делали уколы. Я говорил правду. Мне поверили. Через несколько недель я снова был здоров. Пришло время возвращаться на фронт, каждый солдат на счету, немецкая армия приближалась к Москве.

В мою камеру пришел офицер. У него на петлицах были голубые шпалы. Я тогда не знал, что он кремлевский охранник из специального полка. Офицер сказал, что, если я согласен, меня переведут в охрану Сталина. Я удивился, ведь в Красной Армии у рядового солдата никогда не спрашивают согласия на перевод в другую часть. Офицер улыбнулся и ответил, что вся охрана Сталина состоит из добровольцев — героических добровольцев. Я должен гордиться тем, что спас вождя.

А потом на меня надели форму с голубыми петлицами и стали учить рукопашному бою, приемам защиты себя и тех, кого придется охранять. Однажды отвезли в какое-то учреждение, где сам Сталин прикрепил мне медаль и пожал руку. Вскоре меня отправили в охрану вождя. Каждый день, каждую ночь у дверей Сталина дежурили двое. Мы пробовали его еду, пили водку из его особых бутылок. Каждый день открывали новый тюбик американской зубной пасты и первыми чистили зубы. Сталин был очень осторожным человеком.

Мы — охранники вождя — тоже старались быть осторожными. Нам рассказывали, как одного из охранников застрелили за потерю бдительности. Он не остановил важного человека у двери в комнату Сталина. Этим человеком был Берия, глава МВД. Берия приказал убрать его за это.

Прошел год, и меня назначили ночным дежурным вместе с Юрием Анастасовичем Гусенко. Мы все время были наготове: принимает ли Сталин ванну, обедает, принимает гостей. Мы приносим табак и трубки, вино и грузинский коньяк. Мы вооружены и не покидаем своего поста у кабинета или спальни. Все двери — стальные, закрываются, когда Сталин входит в комнату. Мы остаемся на страже с другой стороны. Я многое забыл, да это теперь не важно. Мне запомнился только 1943 год, когда шестая армия Паулюса сдалась под Сталинградом. Сталин на несколько недель сменил квартиру. С ним в это время работал генерал-инженер Чентесский. Дважды слышал, как Сталин говорил с Чентесским, спрашивал, сделана ли работа, готовы ли новые стратегические планы. Меня никто не замечает. Я слуга и невидим в белом пиджаке. А я многое слышу, запоминаю все, маленькие и большие события, разговоры стараюсь удержать в памяти. Люди, работающие в квартире Сталина, — заключенные, немцы, инженерная элита шестой армии фон Паулюса, они не говорят по-русски. Но нам и не разрешено ни с кем общаться.

Наконец я возвратился на дежурство в старые апартаменты, в так называемый Дворец развлечений, осмотрелся, нет ли чего нового. Нового ничего не было, все то же, на том же месте. Вскоре мы услышали, что расстреляли Чентесского. Чентесский оказался предателем. Об этом рассказал сержант, который командовал солдатами-охранниками, рассказал нам в назидание, как пример, что всегда надо быть бдительными. Я удивился, как мог предатель быть так близко к Сталину. Гусенко, мой напарник, человек хладнокровный, не удивился совсем. Он повторил слова сержанта о бдительности. У него служба всегда на первом месте.

В конце 1943 года ночью я находился на посту у двери Сталина. Гусенко что-то съел или просто заболел и все время сидел в сортире. Мы забеспокоились, ел ли эту же пищу Сталин.

Но Сталин, кажется, здоров. Неожиданно зазвонил телефон. Говорил Сталин. Я открыл дверь и вошел.

Он был очень пьян. Шинель накинута на плечи. Его рвало. Я помог ему, поддержал голову, разговаривал с ним. Потом снял с него шинель. Чувствую, ткань влажная. Сталин ослаб, сам не мог дойти до кровати. Я помог ему лечь на диван. И он мгновенно заснул.

В этой комнате я никогда раньше не был. Мне нужно убрать ее. Я стал искать ванную, вижу открытую дверь. Подхожу к ней, оказывается, это не ванная. Открытая дверь ведет к лестнице... ступени идут далеко вниз. Сердце мое начинает биться сильнее. Рассказывают, в Кремле много секретных ходов. Говорят, даже Наполеон по одному из них покинул Кремль. Я смотрю на дверь. Со стороны комнаты она покрыта деревянными панелями, на них книжные полки. Несомненно потайная.

Я вспоминаю, что шинель Сталина была мокрой от снега. Значит, он выходил один на улицу. И об этой двери теперь знаю я. И Сталин. Еще я уверен, завтра он все вспомнит, и меня расстреляют. В этом нет никакого сомнения. Если я останусь, то умру. Я беру его шинель, срываю знаки отличия. Он небольшой человек, я — большой. Это сейчас не имеет никакого значения, все, что у меня есть, — шинель.

Я закрываю за собой потайную дверь и иду по ступеням. Внизу вижу металлическую дверь, на ней чертеж дверных механизмов. Я внимательно изучаю его. Стою, слушаю, все спокойно, потом привожу в действие дверные механизмы. Дверь открывается, свет везде гаснет. Я выхожу за кремлевскую стену. Кругом черная ночь, луны нет, освещение запрещено на случай бомбежки.

Дверь за мной закрылась. Я ухожу. Я хороший солдат. Я быстро хожу. На моих ногах крепкие сапоги, и это тоже хорошо, потому что мне надо идти очень далеко. Необходимо уехать из моей страны, даже если я знаю, что сделать это невозможноquot;.

Мой мозг порой напоминает вместилище совершенно излишних сведений. Например, в моей памяти застряли имена весьма посредственных давно умерших игроков в крикет, дата рождения Гитлера и всякий подобный хлам.

Я знаю, что рост Сталина 163 сантиметра, а Питеркина — под два метра. Я попытался его представить в сталинской шинели.

Возможно, Сталину нравилась просторная одежда, а Питеркин в молодости был худым. Можно вообразить себе, как подозрительно выглядел Питеркин на улицах столицы воюющего государства.

Однако все обошлось, видимо, шинель защитила и сохранила жизнь во время самого жуткого путешествия из тех, которые довелось совершить Питеркину в жизни. Он описал его детально и с законной гордостью, но это его хождение по мукам достойно отдельной книги, поэтому я просто перескажу его вкратце.

Прежде всего, ему повезло: около жилого дома он нашел воткнутые в снег лыжи с палками — видимо, кто-то забыл их по рассеянности. Питеркин спокойно надел лыжи и укатил. Снег, который до этого намочил шинель вождя, все еще шел, поэтому лыжный след сразу же замело. После полуночи Питеркин оказался на окраине города, в березовом лесу. Чтобы преследователи не подумали, что он пошел на запад с целью перейти фронт и сдаться в плен немцам, он двинулся на восток.

Питеркин рассчитывал, что у него в запасе несколько часов: Сталин проспит по крайней мере до семи, а то и до восьми. А проснувшись, не сразу сможет ясно соображать.

Но ведь существует Гусенко, который скоро обнаружит, что Питеркин исчез. Для Гусенко служба превыше всего, и бдительность — главный и священный долг. Гусенко, возможно, подумает, что великий вождь вызвал Питеркина, чтобы тот оказал ему одну из тех маленьких услуг, которые Сталин иногда требовал от своих охранников. Не исключено, что даже бдительный служака какое-то время будет колебаться и не сразу войдет в комнату вождя. И еще Питеркин подумал: до утра он может использовать свой специальный пропуск кремлевского охранника. Эта мысль придала ему уверенности.

В шинели, во внутреннем кармане, он нашел серебряную фляжку, где осталось немного коньяка. Он выпил его. Потом остановился перевести дыхание и в тишине березового леса начал размышлять.

Лучше всего добраться до Китая. Конечно, предпочтительнее попасть в Индию, но горы — огромное препятствие, их трудно преодолеть в одиночку. Чем дальше он будет уходить на восток, тем безопаснее. Сибирь не только огромна, но и пустынна. Туда когда-то многие ушли сами, других сослали по разным причинам. Если он дойдет до обширных пространств тайги или степей, ему легче будет там скрыться. Он принял для себя одно главное решение: никогда никого не станет убивать, что бы ни случилось. И все-таки он не выполнил его.

Как-то на рассвете Питеркин неожиданно вышел из леса на поляну. Около костра, свет которого в сиянии яркого низкого солнца был плохо виден, сидели двое солдат. И прежде, чем он сообразил, как быть, солдаты набросились на него, не спрашивая документов, видимо, мгновенно распознали в нем беглого. У хлипких вояк из саперного подразделения не было ни малейшего шанса справиться с хорошо тренированным и сильным специалистом рукопашного боя, но солдат было двое, и пришлось их убить.

У саперов он нашел небольшой запас консервов, забрал рюкзаки и винтовки. Провизию и флягу Питеркин затолкал в один из рюкзаков, взял винтовку со штыком, а все остальное закопал вместе с трупами.

По его плану, он и вправду мог уехать очень далеко, если бы сумел добраться до Транссибирской железнодорожной магистрали и незаметно проникнуть в поезд.

Однако поезд, на который Питеркину удалось сесть, был набит заключенными, которых везли на Крайний Север в концлагерь. И его отправили вместе с ними. В лагере он понял: если не выберется, умрет. И он выбрался, убив трех голодных сторожевых собак и прорвав заграждение из колючей проволоки.

Он прошел примерно три тысячи километров: сначала по направлению к Байкалу, потом вдоль его замерзших берегов, потом все дальше и дальше к югу. Ему каким-то образом удалось сохранить шинель и не сойти с ума, и он изменил свое решение идти на восток. Южные границы были недосягаемы, но гораздо ближе... Он знал, что смерть поджидает его и там, и все же день за днем пробивался на юг.

В горах Питеркину пришлось хуже всего. Еда кончилась, сапоги развалились, шинель плохо защищала от холода. Он обморозился и все-таки упрямо шел вперед.

Ему встретился небольшой черный медведь. Оба были голодными. Борьба длилась недолго, и человек убил зверя. В глубокой расселине, на запятнанном кровью снегу Питеркин ел его мясо, зубами отрывая куски. Мясо подкрепило его силы, и он снова полез вверх.

В конце концов, сам не зная как, он попал в Индию. Он не помнил, где, каким маршрутом он шел, возможно, через Афганистан, он не забыл лишь постоянное чувство голода и пронизывающий холод, от которого не спасала изорванная в клочья шинель.

В то время Индия была еще британской, и Питеркин выдал себя за поляка, сбежавшего из России.

Нельзя сказать, чтобы эти старые негодяи англичане встретили его с распростертыми объятиями. Сначала упрятали в камеру, а потом два офицера несколько раз допрашивали его. Один из них хотел сразу же вернуть Питеркина советским союзникам, а другой предлагал его расстрелять как шпиона. Питеркин все время разговаривал с ними по-польски. На этом языке он мог изъясняться довольно бегло, так как был родом из той части Украины, которая граничила с Польшей по реке Буг, что к северо-западу от Львова. В конечном счете англичане через несколько недель посадили его за руль трехтонки, и он с конвоем грузовиков направился через Персию к Средиземному морю. На Ближнем Востоке он встретил много поляков, и англичане милостиво разрешили ему присоединиться к ним.

После окончания войны Питеркину предложили на выбор, как и большинству поляков, вернуться на родину или остаться на Западе. Он, естественно, решил остаться. И в очередной раз стал так называемым перемещенным лицом. Оказавшись в Англии, выучился на рабочего-текстильщика и трудился на захудалой фабрике «Дюсбери и Бетли» в Йоркшире.

Работа, конечно, была не ахти какая, но ему нравилась. Во всяком случае, какое-то время. У него была комната, деньги в кармане, еда. Завелись приятели, два польских беженца, за плечами которых, как и у него, остались годы невзгод и лишений. Они умели уважать потребность человека в уединении. Вместе посещали кино, рынки, футбольные матчи. С умилением наблюдали, как в Англии проходят выборы, как оппоненты поносят друг друга. Питеркину все нравилось. Здесь было общество, и он стал его частью. Решил, что нужно принять католичество, ибо все поляки — католики, по воскресеньям регулярно присутствуют на мессе. Ему тоже надо. Дело было не столько в религии, сколько в правильном поведении, лояльности к друзьям.

И Питеркин начал готовиться к принятию веры. Его наставник — отец Бодински, человек большого трезвого ума, бывший капеллан Войска Польского, награжденный военным крестом за доблесть, как-то вечером спросил Питеркина, не пытались ли его агитировать агенты...

— Агенты? Какие агенты?

Отец Бодински объяснил:

— Новое коммунистическое правительство хочет, чтобы поляки жили в Польше, а не в Англии. Они засылают сюда шпионов. Некоторые эмигранты в Англии стали тайными агентами. Они агитируют поляков возвращаться на родину. Если они не соглашаются, агенты узнают фамилии их родственников и угрожают им, вынуждая таким образом тех, кто остался в эмиграции, покинуть Англию.

Питеркин ответил, что к нему никогда никто не подходил. Но однажды, когда он на улице пил пиво, к нему подошел человек и стал расспрашивать, кто он и откуда. Потом сказал: «Ты говоришь по-английски как украинец. Если ты украинец, ты — советский гражданин. Ты должен возвратиться в Советский Союз. Ты — предатель. Тебя надо расстрелять».

Питеркин ударил его и убежал.

quot;Я пошел к отцу Бодински. Он уже несколько недель жил в Брэдфорде. Я рассказал ему об этом человеке. Отец сказал, что теперь мне будет трудно. Всегда. Мое имя внесут в список, агенты начнут меня искать, они также сообщат обо мне в МВД.

И еще отец Бодински сказал, что надо готовиться к принятию новой веры. Он учил меня исповедоваться и велел встать на колени. Потом он отправил меня спать в комнату в своем доме. На другой день он позвонил на фабрику, на которой я работал, и предупредил, что я заболел. Мы много говорили обо всем с отцом Бодински, я ничего от него не скрывал.

Вскоре ему стало известно, что у меня есть тайна. Большая тайна, о которой я узнал, убегая по подземному ходу. Отец Бодински — человек умный и все понял. Я сказал ему, что это одна из самых больших тайн на свете и очень опасная. О ней знаю только я, и больше никто.

Отец Бодински посоветовал мне написать обо всем, потому что это снимет с моей души тяжесть. А если я умру, то умрет и секрет. Я молился, думал. В конце концов я записал все, о чем помнил. На следующий день отец Бодински унес мою исповедь. Он обещал надежно ее спрятать. Моя тайна в безопасности, ведь я писал по-украински. Отец Бодински не может прочитать. Он отдал записи директору английской школы для священников, который поклялся передать их своему епископу. Мне сообщили название церкви, номер места в церкви. Это специальный код. Таким образом я получу свою исповедь, если однажды захочу вернуть ее назад.

До сих пор все шло хорошо. Отец Бодински устроил меня вместо кого-то на корабль с эмигрантами, идущий в Новую Зеландию. Я прожил там два года. Потом отправился в Западную Австралию, менее заселенную людьми. Теперь я живу здесь. Переезжаю с места на место. Везде хорошо. Всегда солнце, хорошая еда.

Каждый год я отправлял открытку отцу Бодински и каждый год он присылал открытку своему другу — священнику в Перте. Я звонил этому другу и спрашивал, все ли в порядке. Мне отвечали, что все хорошо. Так продолжалось до 1953 года. В тот год отец Бодински исчез. Вечером он вышел позвонить по телефону-автомату недалеко от дома и не вернулся. Его больше никогда не видели. Полиция предположила, что отца Бодински выкрала русская или польская секретная полиция. Потому что он большой враг коммунистов. Но доказательств никаких не было, ничего не было.

После этого известия я все время переезжал. На одном месте жил месяц, а потом снова в путь. Я — сильный, работы много. Кроме того, я только так чувствовал себя в безопасности.

В том же году я услышал, что Сталин умер. Маленков должен заменить Сталина. Я видел Маленкова много раз, когда он был секретарем великого вождя, но не верил, что он может выполнять работу Сталина... Не считал его сильным человеком. Некоторое время я думал, что со смертью Сталина мне не нужно больше прятаться, моя тайна потеряла свою значительность. О ней знали два человека, теперь — только один.

Но я читал газеты, вспоминал людей, которые приходили к Сталину, их холодные, жестокие глаза и лица. В Кремле идет борьба. Скорее всего, Маленкову придется уйти, потому что вокруг него полные амбиций, рвущиеся к власти Берия, Каганович, Хрущев, Молотов, Микоян.

У меня осталась моя тайна. Найдется много людей на Востоке и на Западе, которые все отдадут за нее. И снова моя тайна гнетет меня, как огромный груз. Если я отдам ее кому-нибудь, ее используют в грязных целях. Если же она останется у меня, ею нельзя воспользоваться. Так я решил. Сталин мертв, я не должен всегда прятаться.

Я поехал в Брум к одной женщине. Она австралийская японка, очень добрая, очень красивая. У нас родилась дочь, назвали ее Александрой. Мы решили, что скоро поженимся.

Потом я случайно нашел одну австралийскую газету, видимо, кто-то случайно забыл ее в лодке, мыть которую входило в мои обязанности. В ней я прочитал, что Организация Объединенных Наций протестует против назначения Советским Союзом в ООН Юрия Гусенко. Оказывается, Гусенко был правой рукой Андропова и участвовал в кровавых событиях в Венгрии. У Гусенко было также задание привезти в наручниках в Москву из Праги Дубчека. В статье сообщалось, что Гусенко занимает высокий пост в КГБ. Я подумал, может, этот Юрий Гусенко совсем другой человек, а не тот, с которым мы служили в кремлевской охране. Ведь в Советском Союзе много Гусенко. Но в той же газете я нашел еще одну статью о деятельности Гусенко во время революции в Будапеште. Автор называет его по имени-отчеству и пишет, что Юрий Анастасович Гусенко убил выстрелом в голову генерала Малетера после того, как обещал ему безопасность.

Моей свободе пришел конец. В настоящее время Гусенко — могущественный человек, занимающий высокое положение в Комитете государственной безопасности, а также в ООН. С этого дня я все время думал, догадывается ли Гусенко, что я в Австралии? Надеюсь, он не знает, где я. Если ему это известно, со мной может случиться то же самое, что и с отцом Бодински. Но ведь прошло уже тридцать пять лет. Скорее всего, он меня забыл. Хотя сердцем чувствую, что он помнит своего напарника Петра Ивановича Кинского, исчезнувшего ночью из квартиры Сталина. Такой человек все еще хочет знать, как Петр Иванович это сделалquot;.

Я восхищенно присвистнул:

— И представить себе не мог, что Питеркин был таким человеком!

На Алекс было смешно смотреть. Лицо сияло от гордости, и в то же время из глаз текли слезы. Она все время ими моргала и бормотала:

— Почему я не знала?

— Потому что это была его тайна.

— Но я его дочь!

— Если бы он видел вас сейчас, он и вправду признал бы этот факт, — сказал я, улыбаясь.

Она просияла:

— Вы и правда так думаете?

— Да, у него есть дочь.

Она вдруг сказала:

— Смотрите, здесь еще что-то написано на обратной стороне.

Я быстро перевернул лист. Там было четыре буквы и номер.

— Какого черта? Что это значит?

На бумаге стояло «CH.AD.11». Кавычки, заглавные буквы — и все.