"Дурной глаз" - читать интересную книгу автора (Буало-Нарсежак)

Глава 8

— Я от вас не скрываю, что он меня немного беспокоит, — сказал доктор.

— Эта чрезмерная экзальтация!… Это упорное нежелание вас видеть… Странный мальчик!… Скажите, в последнее время он что-нибудь читал насчет дурного глаза? Кто ему мог вбить в голову эту мысль?

— Он просто еще ребенок, — произнес Вобер.

— Я не совсем с вами согласен. Он сильно изменился, возмужал. Вот, почему это наваждение может стать опасным.

— Чего вы боитесь?

— Точно не знаю. Но я считаю, что за ним нужен настоящий надзор…

Когда он будет в состоянии выходить, не раздумывайте. Проконсультируйтесь с психиатром. Специалист наверняка найдет источник его психического расстройства… По-моему, когда-то ваш сын испытал сильный шок; без сомнения, он что-то увидел, от чего он упал в обморок… Все идет отсюда.

— Ну и ну, — проворчал Вобер. — Дурной глаз, это что-то новое… Нет, скажите лучше, доктор, что Реми меня просто не любит, что он меня никогда не любил, и он пользуется любой возможностью, чтобы отравить мне существование. Он знает, что в данный момент у меня масса затруднений, и вы видите, как на протяжении восьми дней он специально меня изводит… Как будто я могу согласиться на это абсурдное путешествие…

— Однако, возможно, это было бы лучшее решение. Извините за прямоту, но этот дом для него ничего не значит. С ним остается связано слишком много болезненных воспоминаний, которые, похоже, его мучают. Я почти убежден, что резкая и полная смена образа жизни избавит его от комплексов. Но это при условии, что кто-то будет его сопровождать… Послушайте, а его воспитательница, мадемуазель Луан, разве она не смогла бы?..

— Абсолютно исключено, — сухо оборвал Вобер.

Доктор открыл дверь прихожей.

— В любом случае, — продолжал он, — вам следует принять решение. Невозможно оставлять вашего сына в том состоянии, в котором он сейчас находится. И если он вас заставляет страдать, то, поверьте, он тоже страдает. У меня в самом деле такое впечатление, что перед нами классический случай. Еще пол-года назад я бы не был столь категоричен. Но излечение от паралича доказывает, что все его беды и даже его проблемы с памятью имеют психическое происхождение. Это очевидно! Следовательно, поскольку вы возражаете против того, чтобы он уехал, сделайте то, что я вам сказал. Несколько сеансов — и специалист заставит его признаться себе в том, что он сам от себя скрывает. Правда! Нет ничего лучше. Этот мальчик нуждается в правде.

Он вышел. Вобер медленно закрыл за ним дверь и вытер руки носовым платком. Правда! Легко сказать… Он прошел по коридору до своего кабинета, рассеянно посмотрел на книги, на заваленный папками рабочий стол. В его ушах до сих пор звучали слова врача. "Несколько сеансов — и специалист… " Несколько сеансов!… Столько времени бороться, чтобы дойти до этого. Он упал в кресло, оттолкнул от себя разноцветные папки. Раз больше нет никаких средств сопротивляться, для чего тогда работать? Смерть его брата ускорила катастрофу. А теперь Реми… Он открыл один из ящиков стола. Под стопкой писем, записных книжек, старых конвертов, которые он хранил из-за марок, его рука наткнулась на ручку револьвера. Возможно, он его хранил на крайний случай… Но нет, это последнее средство ему еще заказано. Если он умрет, мальчишка будет уверен, что обладает мистической силой, которая действует без осечек… И он не вылечится никогда.

Ладонями Вобер потер веки. Он больше не знал, что делать. Хотел ли он, чтобы Реми освободился от своих призраков? Но, если к Реми вернется память, тогда не останется другого решения, как револьвер… С каких бы сторон ситуацию не рассматривать, из нее не было выхода, и Реми был для него потерян.

В дверь постучали. Вобер задвинул ящик.

— Войдите!… Что вам нужно, Клементина? Я занят.

Она засеменила к столу, похожая на злую фею, готовую изречь судьбу человека. Подбородок ее шевелился, и она нервно сцепляла и расцепляла свои узловатые пальцы.

— Ну что?.. У меня нет времени.

— Я услышала, что сказал доктор, — пробормотала она.

— Вы подслушиваете под дверью?

— Иногда.

— Я этого не люблю.

— Я тоже, хозяин… Хозяин не поведет малыша к специалисту, не так ли?

— Но, в конце концов, вам-то какое дело?

Старушка качала головой; Вобер почувствовал, что она приняла решение, раз и навсегда, и она не позволит себя запугать. Он смягчил тон.

— Что с вами?.. Ну же, объяснитесь!

Она еще немного приблизилась, схватилась за край стола, как будто боялась упасть.

— Реми не нужно показывать другому врачу, — сказала она. — Хозяин знает, что это невозможно.

— Почему же?.. Если это единственное средство его вылечить.

Вобер с удивлением смотрел на это старое лицо с серыми, туманными от влаги глазами.

— Я вас не понимаю, Клементина.

— Да нет, хозяин меня понимает… Малыш не должен вспомнить, что он видел в прачечной в Мен-Алене.

— Что-о?..

— Если он узнает, что у его бедной матери никогда не было намерения покончить с собой, и что это был кто-то другой, кто держал в руке бритву…

— Замолчите!…

Внезапно Вобер стал задыхаться. Он отодвинул кресло. Его потные пальцы прилипли к подлокотникам. Своим тоненьким, изломанным голоском Клементина продолжала:

— В то время бедное дитя было вполне здоровым, и только после…

— Это неправда.

— Двенадцать лет я хранила молчание. И если я решилась сегодня заговорить, то не для того, чтобы доставить хозяину неприятности…

Вобер вскочил. Он хотел на нее закричать, пригрозить, но он был неспособен произнести и слова, чтобы остановить этот тихий скрипучий голосок.

— Хозяин отлично знает, что я говорю правду. Реми был свидетелем этой сцены… Он мне, крича, это сказал перед тем, как упасть в обморок. Когда он пришел в себя, он был в состоянии амнезии, и его ноги оказались парализованы.

— Довольно! — вскричал Вобер. — Довольно!… Покончим с этим.

Но Клементина больше ничего не слышала.

— Реми играл в прятки и уже был в прачечной, когда все это происходило. Хозяин видел, как он убежал… И с тех пор хозяин не переставал бояться своего сына… Это объясняет поведение хозяина.

Вобер обошел стол и остановился перед старой служанкой.

— Клементина, почему вы остались у меня служить?

— Я осталась из-за него… и из-за нее. И, вы видите, я правильно сделала… Хозяин позволит ему уехать, раз это единственный способ его спасти.

— Значит вы вбили ему в голову эту дурацкую мысль?

— Нет… Ведь если он уедет, я его больше никогда не увижу.

Она держалась скромно, но с достоинством. Вобер с изумлением смотрел на нее.

— Если он уедет, я больше не буду располагать капиталом моего брата. Мои конкуренты… Вы просто не отдаете себе отчет. Мне придется только сменить профессию.

— Значит, вы хотите, чтобы он по-прежнему оставался здесь в заточении?

— Но он не находится в заточении, — внезапно закричал Вобер, выходя из себя.

— Это правда. Он ходит. Благодаря этому знахарю. Если бы вы знали, что Мильзандье приведет в порядок его ноги, вы бы поостереглись посылать ему Реми.

— Послушайте, Клементина… Я вам запрещаю…

— Я уйду от вас, когда он уедет… но нужно, чтобы он уехал… Там он будет жить, как все… Там он начнет новую жизнь.

Все тем же дрожащим голосочком она продолжала диктовать ему свои условия, и Вобер дрогнул. Устало опустив руки, он уселся на край кресла.

— Я сожалею, Клементина.

— Меня не интересуют ваши сожаления.

— Клементина, я тоже хочу, чтобы Реми был счастлив… Буду с вами откровенен… У меня появилась мысль покончить с собой… Вот уже двенадцать лет я сам себе противен… Я так больше не могу.

— Если вы умрете, — спокойно сказала она, — Реми вообразит, что он убийца. Если вы действительно хотите, чтобы он был счастлив, вы не можете…

— Я это хорошо знаю, — сказал Вобер.

— Пусть он уедет, — настаивала Клементина. — Не существует другого решения.

— А если я соглашусь?..

— Я останусь в стороне.

Следя за замысловатыми узорами ковра, Вобер потирал руки, словно только что совершил удачную сделку.

— Ладно, — сказал он. — Он уедет… Я займусь этим сам. Но прежде… позвольте мне сказать…

Он пытался найти слова. Он пытался ей объяснить, почему он однажды решился полоснуть бритвой свою жену… потому что она упорно не хотела понять, что он с ней несчастлив… потому что она украла у него сына… потому что она разыгрывала из себя жертву и выводила его из себя только для того, чтобы доставить себе удовольствие… потому что она была препятствием его честолюбивым устремлениям… Но все это теперь стало таким далеким и смутным. К тому же он так дорого заплатил… И это еще только начало… Он отказался.

— А, впрочем, нет… Оставьте меня, Клементина. Я вам просто обещаю, что он туда поедет.

В комнате стояли чемоданы из свиной кожи, в которых была навалена одежда и белье. Шкаф оставался открыт. Из комода вытащили все ящики. На столе и на кровати валялись стопки рекламных проспектов и карт. Среди этого бардака расхаживал Реми. Время от времени он заглядывал в расписание, которое он знал наизусть, жалея о том, что решил лететь самолетом. Может быть, на корабле путешествие было бы более приятным. Иногда он садился по-турецки на полу и закуривал сигарету. Хотел ли он на самом деле уезжать? Иногда ему становилось страшно при мысли, что он скоро окажется в незнакомой стране, среди незнакомых людей, и его лоб покрывался испариной. В такие моменты у него возникало желание вытянуться на полу, уцепиться за эту комнату, где он, как зверь в своем логове, чувствовал себя в безопасности. В этом паническом состоянии он даже начинал любить своего отца, он любил всех на свете. А потом жизнь, подобно прорастающему семени, снова начинала бродить в его членах, в его уставшей от многочисленных проектов голове. Он разглядывал похожие на каких-то хищных птиц силуэты самолетов в рекламных проспектах Эр-Франс. И его мысль уже уносилась за океан. На разноцветных такси он ездил из дворца в дворец… Он жевал резинку и давал репортерам интервью… В дверь постучали. Он открыл глаза и увидел, как Клементина несет поднос.

— Разумеется, ты приедешь ко мне, — сказал он ей как-то вечером. — Я срываюсь так неожиданно.

— О, я такая старая.

— Да нет, у меня там будет настоящий американский дом… Увидишь! Всюду автоматы. На кухне тебе придется только кнопки нажимать. Ты не будешь уставать.

Он играл в путешествие, описывал Клементине все чудеса, которые ее там, в Америке, ожидают, и ей отказывал голос, когда она в ответ шептала:

— Ты же ведь не серьезно, малыш?

Принесли паспорт, и Реми чуть было его не порвал. Глупо бросать родной дом. Там его никто не будет любить. Он будет неловким, никому не нужным иностранцем. Сможет ли он хотя бы выучить язык? Его угнетали сомнения. За последние несколько недель у него пожелтели пальцы от табака. Он себя презирал за трусость. Он больше ничего не имел против отца. Он упрекал во всем самого себя. Да, это так, он был несчастное, ни на что ни годное создание, и там скоро начнется очередная глава черной серии, в которой он был главным действующим персонажем… Он выходил из дому, бродил по улицам, то в одном то в другом кафе пропускал рюмочку и возвращался как можно позже, чтобы не встретить Раймонду. Никто его не упрекал, даже Клементина. Вобер старался не показываться ему на глаза. Изредка встречаясь в коридоре, они удовлетворялись тем, что просто здоровались. После того, как, подобно отливу, уходило чувство отчаяния, Реми снова подхватывала волна вдохновения и надежды, а вместе с нею и непреодолима жажда расточительства. Он покупал какие-то галстуки, одежду «в дорогу», в очередной раз перерывал чемоданы, еле сдерживая в себе какую-то лихорадочную смелость человека, готового броситься в бездну; и у него от этого возникало опьяняющее ощущение свободы и собственного могущества. Почтальон приносил письма с трехцветной каймой по краям, на которых стояла печать авиапочты. Без его участия как-то определилась дата отъезда, и он со скрытым ужасом подумал о той цепи событий, которую он развязал скорее благодаря своему капризу, чем собственному желанию. Ему прислали из банка доллары. Агентство путешествий забронировало ему билет на трансатлантический рейс. Шли дни, а он по-прежнему пребывал в нерешительности, слоняясь по комнате среди своего багажа и царившего там беспорядка. Клементина с ним почти не разговаривала. Теперь она была похожей на какой-то высохший предмет, который ему хотелось взять в руки и сказать: "Я остаюсь. " Но он больше не мог отступать. Время поджимало. Через пять дней… Через четыре… Его охватил страх животного, которого толкают к тому месту, где на него готов обрушиться молот, и в то же время он, испытывая холодок в груди, отдался на волю событий. Через три… Послезавтра… Стояла пасмурная погода. С деревьев облетали последние листья. Реми смотрел на небо. Через неделю он будет на другом конце света. Через неделю нужно начинать серьезную жизнь, нужно приложить для этого все силы. Больше рядом с ним никого не будет. Хотел ли он этого? Нет, не хотел… Он ничего не сможет сделать в одиночку… Ему не хватало воздуха, он задыхался. В приступе бессильной ярости он запаковал чемоданы. В одном из них между двум куртками лежал мамин портрет. Все было готово… Завтра!…

Последний день он провел в своей комнате, по-прежнему разрываясь между да и нет. В конце концов, даже если он опоздает на самолет, это не будет иметь никакого значения. Он достаточно свободен, чтобы в любой день отправиться в путешествие. Он уезжает потому, что ему этого хочется. "Мне этого хочется, " —повторял он себе, но он так нервничал, что остановил часы на камине. Он больше не мог выносить их тиканья. Где-то в середине дня он бросился на кровать, зарылся головой в подушку и больше не двигался. Последние часы проходили в каком-то беспамятстве, это были часы, которые отделяли его прошлое от будущего. Внезапно он осознал, что момент настал, и вполголоса произнес: "Сейчас. "

Вобер ожидал его в столовой. У него было серое лицо человека, который очень долго болел.

— Ты не хочешь, чтобы я поехал с тобой в Орли? — сказал он.

— Нет… Только Клементина, потому что я ей обещал.

— Держи нас в курсе твоих дел.

— Конечно.

Как поток холодной воды, их разделила тишина. Они уже были по разные стороны. Реми быстро проглотил свой кофе.

— А где Раймонда? — спросил он. — Она сейчас придет.

Она в самом деле пришла. У нее были красные глаза. Реми протянул ей руку.

— До свидания, — сказал он… — Я вас благодарю за все.

Она склонила голову. Она не могла говорить. Адриен отнес вниз багаж, сложил его в машину.

— Реми… — пробормотал Вобер. — Мне бы не хотелось, чтобы ты увез отсюда плохие воспоминания.

— Да нет, папа… Я был очень счастлив.

— Жизнь — непростая штука, — вздохнул Вобер.

Они замолчали. Потом Вобер взглянул на часы.

— Ну, пора… Клементина ожидает тебя в машине. Удачи, Реми.

Отец и сын поцеловались. Раймонда комкала свой платок.

— Ты долетишь без проблем, — добавил он. — По прогнозу сегодня хорошая погода.

Они вместе пересекли вестибюль, вдоль оранжереи дошли до машины. Вобер открыл дверцу, Реми проскользнул внутрь и уселся рядом с Клементиной. У него было такое чувство, что он грезит; ему казалось, будто он движется в облаке. Лимузин вырулил на улицу, и дом остался позади… а вместе с ним и темное окно его комнаты, где он столько лет вел растительное существование. Реми отыскал руку Клементины.

— Ну, ну, малыш, — шептала она.

Но он никак не мог собраться, совладеть со своими чувствами. Это была не его вина. Он слишком долго был один, искусственно отделенный от остального мира… Америка… Нет, его пугала не Америка. Скорее самолет… Он не знал, как он устроен внутри, как нужно себя вести, куда садиться. Раздеваются ли там перед тем, как спать? Другие пассажиры, привыкшие летать в самолетах, наверняка заметят его беспомощность. И, может быть, ему при взлете станет дурно. "Я хотел бы умереть, — подумал он. — Прямо сейчас. Сию же секунду. " Но, испугавшись, что его желание сбудется, он сразу же постарался подумать о чем-то другом. Он дико, безрассудно, как животное, цеплялся за жизнь. Все это было ужасно сложно. Однако, понемногу рука Клементины вернула ему мужество и спокойствие.

— Уверяю тебя, ты приедешь, — пообещал он.

— Ну да.

Машина остановилась перед аэровокзалом, и тоска, как мокрое белье, снова навалилась на Реми.

— Я пойду с чемоданами вперед, — сказал Адриен.

— Хорошо, я вас догоню.

Клементина дала ему руку. Они медленно двинулись вперед, пересекли огромный, слишком ярко освещенный зал. За высокими оконными проемами на бетонных площадках можно было увидеть громадные блестящие самолеты. По обе стороны взлетной полосы в ночную темноту уходили мигающие посадочные огни. Шум мешал им говорить, к тому же им больше нечего было друг другу сказать. Громкоговорители исторгали объявления, которые эхом прокатывались по залу. Они прошли через дверь и последовали за группой пассажиров. Вот они уже у стоящего на своих сдвоенных колесах самолета. К ним подошел Адриен.

— Ну что ж, хозяин, желаю вам счастливого пути.

— Спасибо.

— Мой маленький… — пролепетала Клементина.

Реми склонился к ней. В его руках она была легче, чем маленькая девочка; ее морщины были сплошь в слезах.

— Это не будет долго, сама знаешь, — сказал Реми.

Ему было так тоскливо, что у него перехватило горло. «Умереть… Не участвовать в этой абсурдной истории!»

— На посадку, — прокричал стюард.

Народ столпился вокруг лестницы. Сверкнули фотовспышки. Реми в последний раз сжал руку Клементины.

— Я тебе пошлю из Нью-Йорка телеграмму.

Она попыталась что-то сказать, но он ее не услышал. Его подхватила толпа, и он поднялся по трапу за какой-то молодой женщиной, которая прижимала к себе футляр виолончели и роскошный букет цветов. Толпа взорвалась приветственными возгласами. Его толкнули в самолет, довели до кресла. Крутились моторы; всюду царило возбуждение. Он был ошеломлен, растерян и одновременно опьянен какой-то жуткой радостью. На взлетной полосе давился народ. Люди внизу бесшумно вопили, как в немом фильме. Самолет вздрогнул, и пейзаж за иллюминаторами медленно поплыл. Реми еще раз попытался увидеть начало взлетной полосы. Люди уменьшались, превращались в маленькие точки. И очень, очень далеко можно было заметить две крошечные тени; возможно, одной из них была Клементина. Со вздохом Реми повернулся к соседу.

— Почему столько народу? — спросил он.

Тот посмотрел на него с удивлением.

— Это поклонники Сердана и Жинетт Неве, — ответил он.

Самолет взлетел. Скоро за облаками скрылись его огни. [1]