"Башня Ярости: Черные маки" - читать интересную книгу автора (Камша Вера)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. QUOUSQUE TANDEM![24]

2895 год от В.И.

Ночь с 13-го на 14-й день месяца Зеркала

АРЦИЯ. МУНТ

Он напился, как свинья, как три свиньи, как целое стадо свиней… Нельзя сказать, что стало весело, но этот проклятый мир с его королями, интригами и родственниками завертелся волчком, исчезая в клубящейся зелени. Жаль, не навсегда — завтра он свое возьмет раскалывающейся головой, тошнотой и прочими прелестями.

Базиль прекрасно помнил, сколько выпил, и, пока пил, отдавал себе полный отчет, чем все закончится, но не останавливался. Не потому, что не мог, а потому, что не хотел. Предпоследний кубок расплескался, и красное вино залило дорогой инкрустированный столик. Лужа напоминала очертаниями капустный кочан, кочерыжкой примыкающий к краю столешницы. Темно-алые капли стекали на пол и на правое колено графа, но отодвигаться было лень. Тартю не сдохнет, если единоутробный брат его будущей жены зальет один несчастный ковер. Сам виноват, нечего было назначать его капитаном новой гвардии да еще навязывать ему в помощники какого-то Эсташа. Вот пусть Эсташ и караулит кошачье отродье, сожри его крысы.

Любопытно, во дворце Анхеля крысы водятся? Раньше вроде не было, ну а теперь наверняка заведутся. Уже завелись — правда, пока бесхвостые…

Граф Мо захохотал, старательно взял кувшин, на сей раз не пролив ни капли, вылил остатки вина в кубок и целеустремленно выпил. Все. Вино кончилось. Конечно, можно позвать слугу и потребовать еще, а можно и не звать. Голова внезапно прояснилась. Похоже, он дошел до той степени опьянения, когда встать невозможно, но ум начинает работать четко и ясно, правда, недолго. Да и толку от этой ясности…

Базилю-Эммануэлю-Фредерику Гризье, графу Мо в двадцать восьмой день месяца Собаки стукнуло двадцать восемь, и всю предыдущую жизнь он был сыном своей матери и братом своего брата. Как и все Вилльо-Гризье, Базиль вырос красавцем, хоть и не столь ослепительным, как Жорес, — и волосы потемнее, и черты порезче. Гризье-младший был сносным воином и отличным охотником, признанным знатоком собак, лошадей и ловчих птиц. Впрочем, охотничьим двором интересы Базиля не ограничивались. Иногда он читал, иногда перебирал струны мандолы или гитары, порой слегка влюблялся и ни к чему и ни к кому не относился серьезно, даже к себе. Зачем, если для того, чтобы думать, интриговать, действовать, есть мать, брат и куча дядюшек и теток во главе с Реви?

Родичи занимались своими делами, не спрашивая мнения младшего из братьев Гризье, что того вполне устраивало. Неприязнь, которую испытывала старая арцийская аристократия к его клану, порой задевала, но Базиль был слишком ироничен, чтобы забивать себе голову чужими оскорблениями. Несколько дуэлей у него, разумеется, случилось, не без этого, но противники семейства Вилльо всю свою ненависть тратили на Жореса, Элеонору и Фернана Реви, которые платили им тем же, а граф Мо… Граф Мо был всего лишь «младшим пуделем»…

Когда мать потребовала от него поехать к Тартю, она так и сказала: «Если уедешь ты, никто не обратит внимания, особенно если ты обставишь все как охотничью вылазку. Если исчезнет Жорес или Фернан, это так не оставят». И он поехал, Проклятый его побери!

От него требовалось одно. Быть рядом с Тартю, хоть и не очень на виду, и, когда все кончится, немедленно дать знать, после чего можно возвращаться к соколам и гончим. Свое дело он сделал, и сделал успешно, но охотиться ему, похоже, расхотелось на всю оставшуюся жизнь. Базиль Гризье в бою не участвовал, равно как и Пьер Тартю, и новый командор рыцарей Оленя. Он только смотрел. Это была первая его война. Гризье, конечно, участвовал в турнирах, хоть и не числился в дюжине первых мечей Арции, слышал он и рассказы о настоящих сражениях, но то, что случилось на Гразском поле, не лезло ни в какие ворота. И дело было не в том, что они чуть не проиграли, а, казалось бы, точно выверенный план повис на волоске… Двинься Рогге на десятинку позже или будь у короля те пять сотен дарнийцев, что завязли во фланговой стычке, Тагэре остался бы королем, а Тартю — ублюдком. Впрочем, он им и так остался.

Граф Мо стоял рядом с Пьером, а его глаза, уши и, к несчастью, нос были в порядке. Базиль всегда гордился тем, что ему все все равно, но видеть на троне Арции обгадившегося при всем честном народе недоноска было унизительно. А уж знать, что ты к этому приложил руку… Граф с ненавистью оттолкнул пустой кубок; тот покатился по столу, превратив «капусту» в раздавленную улитку, и грохнулся на ковер. Базиль зачем-то решил его поднять, но пол издевательски пошатнулся, и Гризье оказался на ковре в обществе пустого кубка и невесть откуда взявшегося черного кота, с интересом уставившегося на свалившегося кавалера.

— Все дерьмо, — раздельно сообщил Базиль негаданному собеседнику, — дерьмо, и больше ничего. Надоело…

Кот выгнул спину, зевнул во всю пасть и прищурил глаза. Он все понимал и презирал род людской. И правильно делал.

— Хорошо тебе, — отчего-то смертельно обидевшись, но не рассердившись, пожаловался человек, — у тебя нет родственников. А если есть, то они к тебе не лезут. И короля у тебя нет… Зато есть хвост и девять жизней, а у меня одна, и та пропащая… Если я сегодня сдохну, никто и не заметит. Разве что порадуются, что одним «пуделем» меньше стало. Никто меня не любит, ну и Проклятый с ним! Мне тоже никто не нужен! Слышишь, ты, животное! Мне! Никто! Не! Нужен!

Кот сел столбиком, навострив уши, и поглядел в глаза пьяному собеседнику.

— Ты меня понимаешь, а говорят — кошки и собаки друг друга не выносят! Не, — Базиль затряс головой, — это люди друг другу гады, а звери, они что… Ну, съедят, если голодные, а чтоб в душу нагадить или предать, это нет! Эх, котяра, да пошло оно все к Проклятому. Не хочу быть капитаном гвардии и этого копленного сына сторожить. Извини, я не про тебя. Тебя б на трон я хоть сегодня посадил. Ты и смотришь по-королевски, и не трус, видать, а этот, этот… Устал я что-то, кот. А может, ты мне снишься, а? Дверь закрыта, окна тоже… Точно, снишься. Тебя нет, и меня нет… И хорошо, что нет. Не хочу быть. И не буду!

Кот потянулся, подошел и неторопливо взгромоздился к Базилю на колени. Тот удивленно тронул лоснящуюся спину.

— Жалеешь? Спасибо… Только нечего меня жалеть! А, гори оно все синим пламенем!

2895 год от В.И.

15-й день месяца Зеркала

АРЦИЯ. МУНТ

Пьер оглядел собравшихся по его приказу нобилей. Отчим, как всегда с поджатыми губами, казался недовольным, Вилльо даже в отсутствие Аганна было слишком много, вылезшие невесть откуда дальние родственники Батаров преданно таращились на нового короля, надеясь обрести графский титул, Койла разглядывал паркет, а Фло свои пальцы. И все равно слишком много пустых кресел! Ничего, скоро в присутствии Его Величества Пьера Седьмого сидеть не будут, и все-таки, все-таки нет ни Мальвани, ни Трюэлей, ни Гартажей, ни Крэсси… Да, на Совет Нобилей явно не тянет. А раз так…

— Сигноры. — Тартю говорил именно так, как, судя по книге, говорил Анхель Светлый, — короткими, рублеными фразами. — Мы пришли к выводу, что Совет Нобилей нам не нужен. Мы его распускаем. Отныне Арция — это мы. А теперь к делу. Мы обещали должность канцлера Арции Жоресу Аганнскому, но тот не может исполнять обязанности в связи с полученными ранами. Посему мы отменяем должность канцлера как таковую.

Все дела, связанные с казной, решает король. Генеральные Штаты могут быть созваны только по приказу короля. Мы намерены раз и навсегда покончить с изменой. Для этого мы учреждаем Красную Палату, в чем нам окажет помощь орден Святой Равноапостольной Циалы. Королевская гвардия будет разделена на две части. Первая сохранит старое имя и сигну, и у нее будет одна привилегия — первыми умереть за своего короля на поле боя. Ее капитаном по нашему решению остается граф Мо. Мы создаем личную королевскую охрану, которая станет новой гвардией. Ее младшие сигуранты будут получать жалованье деканов гвардии. Ее капитан обретает ранг вице-маршала и подчиняется только королю. Наши решения не обсуждаются, мы призвали вас лишь для того, чтобы довести их до вашего сведения.

Кроме того, мы желаем раз и навсегда решить вопрос с северными провинциями. Мы намерены послать своего представителя в Гвар-Набот, с тем чтобы принять присягу Рорика Ра-Гвара и потребовать от него выдачи укрывшихся там мятежников. В случае, если Ра-Гвар проявит неповиновение, он будет казнен.

Граф Мо, мы поручаем вам, как капитану старой гвардии, отвезти мой приказ в Гвару и повелеваем вам выехать завтра же, чтобы вернуться к коронации, назначенной нами на двадцать четвертый день месяца Волка.

Присутствующие замерли. Явиться к Лосю с такими требованиями означало лишиться головы, но Базиль не моргнул и глазом.

— Ваше Величество, — в фиалковых, как у матери, глазах вспыхнула и погасла кошачья искра, — я отвезу высочайший указ Рорику Ра-Гвару и приложу все усилия к тому, чтобы ответ вышеупомянутого Рорика был доставлен в Мунт к коронации Вашего Величества. Если я не смогу присутствовать на сем великом событии, то лишь потому, что к тому будут веские и не зависящие от меня причины. Я не сомневаюсь, что новая гвардия исполнит свой долг безукоризненно.

Теперь же я прошу у моего короля разрешения удалиться. Мне нужно отдать несколько распоряжений и навестить моего духовника, а для этого я должен узнать у матушки, кто именно является таковым.

«А ведь он понимает, что его ждет, — подумал Тартю, — понимает и все равно издевается. Рорик посла прикончит, в этом не может быть никаких сомнений. После этого можно требовать отлучения Лося. Мальвани воспротивится, а это повод для Клавдия поднять на Конклаве вопрос об отзыве гварского кардинала и лишении его сана. Селестин к этому времени договорится с фронтерским господарем и Ноэлем о совместных действиях против мятежной Гвары. Повод все тот же — убийство посла, причем родственника будущей королевы. А Вилльо и так в Арции более чем достаточно, хотя вполне хватит Элеоноры и ослепшего, спасибо Кэрне, Аганна».

2895 год от В.И.

Ночь с 15-го на 16-й день месяца Зеркала

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Осень выдалась сырой и хмурой, со слежавшейся бурой листвой под ногами и издевательски хлюпающей грязью. Пантана — она и есть Пантана, здесь даже в разгар лета воды больше, чем нужно. Луи Трюэль с сомнением посмотрел в низкое серенькое небо, по которому медленно ползла утиная стая. Хорошо, хоть лить перестало, только вот надолго ли? Еще пару кварт — и пойдет снег, в здешние края зима приходит рано, а они ползут, как черепахи.

Луи потрепал по шее Браво. Осиротевший жеребец соглашался возить лишь знакомого ему с детства Луи. Лошадей не хватало, и граф, уступив своего гнедого умудрившемуся подцепить лихорадку Морису Шаотану, пересел на атэва Рито, хотя это и было мучительно. Мучительным в этом походе было все, начиная от бытовых неурядиц и кончай ощущением поражения и невозвратности потерь.

Плохо было всем, но графу Трюэлю казалось, что ему хуже, чем остальным. Он оказался последним из «волчат», братья и друзья погибли — это было страшно, но еще страшнее была ответственность за восемь сотен человек, которых он тащил через осень к сумасшедшему гварскому нобилю, некогда поклявшемуся в дружбе погибшему королю. Чего стоит присяга фронтерцев, они убедились на Гразском поле, но где сказано, что хозяин Приграничья поступит не так, как Жись Фронтерский? Трюэль смахнул упавшую на перчатку каплю. Проклятый, как же он устал изображать уверенность. Хорошо Хайнцу, у него есть тот, кто приказывает.

Дарниец, словно подслушав мысли Трюэля, возник среди облетевших кустов, унизанных белыми крупными ягодами. Лошадиная физиономия племянника господина Игельберга была еще более серьезной, чем обычно.

— Мой командор! — Луи вздохнул: после Гразы Хайнц, а с его подачи и другие упрямо называли его командором. — Мои люди обнаруживали присутствие фронтерских предателей. Мы их очень быстро догоняем.

Вот это да! Как бы медленно они ни двигались, отягощенные награбленным добром усачи тащились еще медленнее. Что же делать? Обойти по проселкам? Выждать? Отстать и идти с той же скоростью? Или напасть?

— Хайнц, что вы мне посоветуете?

— Я буду выполнять любой приказ, — заверил дарниец, словно Луи этого не знал, — их есть почти в восемь раз больше нас даже с теми, кто ранен. У нас имеется слишком мало стрел и не имеется столько, сколько нужно, лошадей. Но мы должны наказывать подлых изменников за непростительное предательство. Я бы предлагал нападать на них в ночное время. Я должный добавить, что мои люди и другие наши воины желают брать реванш за поражение и мстить за погибших. Вот.

— Я подумаю, Хайнц. Вы правы, но нужна осторожность. Что там, впереди?

— Командор хочет иметь знание о рельефе местности?

— Да. Чтобы драться, нужна хорошая позиция.

— Я считал главным доложить про обнаруживание подлых и недостойных свиней из Фронтеры, — извинился Хайнц, — но я незамедлительно буду распоряжаться о высылании новой разведки для разглядывания местности.

— Я должен знать обо всех передвижениях «подлых и недостойных свиней».

— Мы будем сообщать все прямые новости, — шутки командир наемников, разумеется, не понял, — разрешите мне убыть для выполнения собственных обязанностей.

— Разумеется, Хайнц. Спасибо вам.

Дарниец уехал, Луи проводил его взглядом, соскочил с коня и тронул надутую ягоду. Похоже, их не едят даже птицы. Дело во вкусе или в яде? А выглядят красиво… Если Хайнц найдет подходящий овраг или речку, надо драться. Подлость и впрямь нужно наказывать, а его людям нужна хоть какая-то победа.

— Монсигнор! — Арциец от неожиданности вздрогнул, а разглядев, кто его зовет, вздрогнул еще раз. Таких богатырей он не видел даже среди дарнийцев. Высоченный и коренастый, пришелец статью напоминал могучий дуб, чему немало способствовала грубая одежда из серо-коричневого сукна. Его лицо было неожиданно молодым и правильным, а огромным зеленым глазам, глядевшим из-под медно-коричневой челки, позавидовала бы любая красавица. Незнакомец смущенно переминался с ноги на ногу, сжав огромные бурые кулаки. Луи, обругав про себя тех, кто стоял на страже, вопросительно поднял бровь.

— День добрый. С кем имею честь?

— Местные мы, — голосок великана был ему под стать, — за болотом, стало быть, живем. Вы вроде как решили усатых поколотить?

— Откуда ты знаешь?

— Дык я разговор ваш слышал, я тут, в кусточках, ждал, когда вы посвободней будете. Не любим мы фронтерцев. Как я про вас прознал, так и решил, что вы тем поганцам покажете, как жабы целуются.

— Ты давно за нами идешь?

— Ага, — кивнул лохматой головой чужак, — как вы речку перешли, так мы вас и приметили. Так будете предателей бить? А то б мы подмогли.

— Подмогли? — быстро переспросил Луи.

— Да пугнули бы их… Они на ночь на Кривом лугу устроятся, больше негде. Там с одной стороны лес, с двух — болото да речонка. Вот из болота мы их и шуганем.

— Как?

— Тебе все скажи, господин хороший. Как надо, так и шуганем, главное, вы не оплошайте.

Луи с сомнением посмотрел в темно-зеленые глаза. Очень хотелось поверить, и все-таки…

— А тебе зачем нам помогать? Только из-за фронтерцев? Денег у нас нет.

— Да кому они нужны, деньги эти? Вот уж гадость бесполезная, а в нас ты не сомневайся. Мы спокон веку Арроям верные, а те кабаны правильную кровь предали. Так как?

— Хорошо, — решился Трюэль, — если только они станут на лугу…

— Станут, дорогу размыло, им с их возами не проползти. Только вот что, — на губах богатыря мелькнула и пропала плутовская улыбка, — вы, главное, сами не спужайтесь.

2895 год от В.И.

Ночь с 15-го на 16-й день месяца Зеркала

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Максим Долгозуб, невесть почему прозванный в юности Жисем, хмуро оглядел обширный луг, покрытый туманом. Делать нечего — придется ночевать здесь. Проклятую дорогу размыло, с эдаким грузом не проехать. Предводитель фронтерских наемников со злостью оглянулся на растянувшийся чуть ли не на целую весу обоз. Попадись ему тот ублюдок, что крикнул про налог из Гартажа, — все кости бы переломал.

Арция осточертела Жисю не меньше, чем его людям, но нынешний фронтерский господарь хуже всех арцийцев, вместе взятых. К несчастью, сукин сын крепко держал в руках господарскую булаву[25], соваться в родные края было опасно. Дан Долгозуб предпочел бы окончить свои дни арцийским бароном, но не тут-то было! Проклятый горбун вознамерился выставить фронтерцев, едва выйдет срок подписанной его братом нотации. Арцийского короля Жись и его люди не любили — деньги он платил исправно, но разойтись широкой фронтерской душе не давал. Надо же, додумался равнять расшалившихся ребят с разбойниками! Уж и погулять нельзя… И тут подвернулся Тартю, обещавший сделать войсковых старшин нобилями, а самого Жися — бароном.

Александр Тагэре не приходился фронтерцам ни кумом, ни сватом, стало быть, продать его — никакая не измена, лишь бы за голову короля дали хорошую цену. И ведь дали! А тут подвернулся этот клятый обоз, из-за которого пришлось все бросить и тащиться домой, а дома, забодай его комар, Тодор… Жись смачно сплюнул и приказал распрягать.

Ночь подступала быстро и неотвратимо. Костры разгорались с трудом, сырость пробирала до костей — близость болота давала о себе знать. Жись начал обход табора, щедро раздавая проклятия, пинки и оплеухи. Это было в порядке вещей — старшой должен драться; если не дерется — стало быть, ослаб, и его можно прогнать, а то и прикончить. Долгозуб гнул подковы, завязывал узлом кочерги и мог на ходу остановить быка; его уважали, боялись — и все равно, Проклятый побери этих жадюг, бросились на обоз, как кошка на рыбу… Фронтерец угрюмо глянул на сгрудившиеся у берега речки возы с гартажским добром: тащить во Фронтеру жито и сладкие бураки было чушью собачьей, но запасливость его земляков могла сравниться лишь с их прожорливостью.

Жись медленно шел меж костров, заглядывая в кипящие котлы. Те, кто разжился на ужин чем-то вкусным, глотали добычу, давясь и обжигаясь. Сидевшие на одной крупе вовсю глядели по сторонам в надежде урвать кусок — от дальнего костра уже доносился чей-то рев: «… А ну геть звидсы! Повбиваю! То мое!»

Кто-то пел, кто-то смеялся, кто-то рассказывал страшные истории про ведьм и прочую нечистую силу, которой самое время и место появиться. Ведь всем известно, что сильней всего нечисть допекает добрых людей весной да поздней осенью, а излюбленные ею места — погосты да болота. Жись подсел к огню, отобрал ложку у угрюмого усача с перебитым носом и черпнул кулеша. Сидевшие в кружок у костра стерпели — и это был добрый знак. Во Фронтере не любили делиться ничем, а уж едой из своего котла — и подавно; раз смолчали, значит — боятся, значит — он снова держит свою вольницу в руках. Очень хорошо, он еще покажет Тодору, кто хозяин! Долгозуб утер усы тыльной стороной ладони и прислушался.

— …и ще кажуть, що жил себе такий дядька, звалы його Дарас. Богатый був да хитрый, як не знаю хто…

Жись узнал рассказчика — Сивый Панас, один из самых старых в отряде, помнит еще господаря Зенона. Жисю отчего-то казалось, что дед давно помер, ан нет, сидит да плетет свои байки, на которые всегда был большой мастак.

— Був у того Дараса сын Левко, — неспешно продолжал старик. — Добрый хлопец, видный, з лица гарный, руки з того места росли, да ще и розумом святый Хома не обидел, — словом, все в плепорции. И все б добре, да одна беда. Полюбил той Левко сироту, да ще и бедную. Та, ясно дило, за такого жениха руками-ногами зацепилась, а Дарасу з Дарасихою на ту Гандзю смотреть було що собакам на кошку. Боны сыну богату жинку хотели, дочку самого войта. И так вони, и эдак, — а Левко уперся. Або Гандзя, або з моста вниз головой. А жил в том селе знахарь один, Щуром прозывался. Пузатый такой, не в обиду дану сотнику будь сказано…

Сидевший тут же толстый сотник неопределенно хмыкнул, заслышав смешки. Панас продолжал:

— Казалы, що по ночам до Щура того в окно нечистый скачет, — собой як кошка, тильки з голым хвостом и здоровый. И от взяла Дарасиха царки, да сала доброго шмат (а сало у Дараса по всей округе славилось), да грошив трошки и пошла до Щура, щоб вин, стало быть, Левка з Гандзей разлучил.

Знахарь-то царку высмоктал, салом закусил — и так йому то сало полюбылося, що вин и грошив не взял, а каже Дарасихе, що все зробить, но щоб воны, як свыней вырастят та забьют, — все сало, та мясо, та ковбасы несли Щуру.

Слушатели зашумели.

— Все сало? Все ковбасы? А чи ни дуже богато буде?

— Дарасиха, вона що. — Рассказчик сплюнул и внимательно оглядел слушателей. Кто-то понял намек и, вздохнув, протянул старику фляжку, тот сделал здоровенный глоток, вернул царку хозяину и повторил: — Баба, вона що, — ничего не соображает, якщо дило о дитях заходит. На все и согласилась. Пришла домой и каже чоловику: так, мол, и так, ходила до Щура, вин посулил помочь, але наши свыни теперь — його. Дарасу свыней шкода стало, але ж вин смолчав. Нехай, думае, сначала Щур Левка от Гандзи отвадит. Не прошло и двух мисяцив, як Левко Гандзю побив, як ту козу, та и засватався до Одарки, що ему батьки приглядели. И все б добре, тильки все смурной ходил та пить почав.

— А Гандзя що? — подался вперед худой парень с прыщом на скуле, живо заинтересованный рассказом.

— Та що там Гандзя? З свынями як? — перебил сосунка бывалый воин. — Невжеж пришлось виддаты?

— Зачекайте. — Рассказчик снова строго глянул вокруг, дожидаясь угощения, которое и получил, хоть и не сразу. — 3 Гандзей так обернулось, що живот у нее в гору полез. Ну бабы, известное дело, пристали, хто та хто. Она всем казала, що от Левка, а вин божився, що не трогал ее, до свадьбы чекав. Ну, хто правду каже, хто бреше, а час идет. Пришла осень, пора кабанов колоть. От пишла Дарасиха по селу, а ей зустричь Щур — и каже, що пора ему сало та ковбасы нести. Баба кивнула — та к чоловику, а той и видповидае: «А чому ж мы НАШЕ сало тому Щуру виддамо, звидкы мы знаемо, що то вин нам спомог, а не сама Гандзя загуляла?»

— И не виддав? — с восхищением переспросил дядька с перебитым носом, у которого Жись отобрал ложку.

— Ни, — с явным одобрением подтвердил Сивый, — ну а в ночи до двери щось зашкрябало. От шкрябало воно, шкрябало, спать не давало. Пишов Дарас до двери подивитыся, а там — кот. Черный, здоровый, глаза — як плошки. Схватив Дарас лопату, щоб его прогнать, — а вин и каже: «Я за долгом пришел. Де сало, де ковбаса?»

— Виддав?

— Де там. Як зашумит: то мое сало, никому не дам! «Добре», — сказав кот та и сгинул. На другу ночь то ж самое. Шкрябалось та мявкало. Мявкало да шкрябалось. Дарас чи спал, чи придурився, а Дарасиха не выдержала. Пишла до двери — а там черна кошка сидит. Здорова, як собака, але без хвоста. «Я, — каже, — за долгом пришла; де мое сало?»

Ну, Дарасиха хоть и спужалась зверюгу, но чоловика бильш боялася. «То наше сало, — каже, — никому не виддамо!» Кошка ничего не ответила, а десь подилася.

На третью ночь все спочатку. Дарас з Дарасихою лежат. Може, спят, може — ни, а у двери снова мявчат. Левко и так злой був, схватил топор и побиг ту кляту кошку вбиваты. Бачь — а кот там ростом з його самого, стоит, як людына, на задних ногах, та ще регоче. «Де, — каже, — мое сало? Де мое мясо? Де моя ковбаса? Твои батьки обещали!» Левко пьяный був, розмовляты не стал, а як вдарит, як закричит: «То наше сало, то наши свыни! Воны нам ридни!»

— И що? — снова не выдержал прыщавый.

— Та ничого. Топор як сквозь хмару прошел, а кот очами блеснул та каже: «Добре. Так тому и быть. И сало ваше, и свыни вам ридни». И сгинул. Тихо стало, как в могиле. Дарас з Дарасихой та Левко з Одаркой лежат, але не спят.

— Ясно дило, — кивнул толстый сотник.

— Ну лежали воны, лежали, а потом Дарас встал — та каже, що пойдет свыни посмотреть, мало ли що. И щоб Левко з ним шел.

— От дурной, — вздохнул сотник, — краще б утра дождался!

— А як бы хто украв? — не согласился перебитый нос. — Нельзя так свыни оставлять.

— А ну, цыц! — прикрикнул Жись: вожаку хотелось дослушать не меньше, чем его воинам. — Рассказуй, Панасе.

— А я що роблю? Тильки вот горло дерет.

— На. — Жись милостиво протянул ему свою фляжку.

— Дякуемо, дана. Так от Дарас з сыном пишлы до свыней, да и жинки з нымы увязалися. Пришли воны до хлева, а там вси три кошки — мала, да середня, да велыка, — да сам Щур. Вин и каже з ус-мишкою: «Бачу, бачу, що никто и николы вас з вашими свыньмы не розлучит. Ну, як вы казалы, так и буде. И сало ваше, и мясо, и щетина…» И тут щось як блымне, — и заместо четырех людын и двенадцати свыней стоять четыре тварюги. Здоровши за любого коня, товсты, як свыни, та й до того зелены, як чортяки. А Щур подивився на них, засмиявся та каже: «От до Темной Звезды вам со свынями в одной шкуре и бегать да тих, хто слова не держит, топтать. А ну, геть звидсы в болото!» Воны и побиглы.

— Ох, — вздохнул молоденький, — страсти какие. А з Гандзей-то що?

— А ничего з твоей Гандзей не зробылося. Взимку разродилась вона, та не людским дитем, а котячим. Шисть кошенят народила. Тут все и зрозумилы, що заморочил ее Нечистый. Перекинулся на Левка, вона йому и виддалася. Кошенят тих потопить хотели, да не успели. Пришел за ними з болота ихний батько да з собой забрав, та й Гандзю з нымы. Кажут, вона и доси в болотах з чоловиком да дитаками живе, а на Левке верхи ездить…

У костра замолчали, переваривая услышанное. Было тихо, облака рассеялись, явив взгляду почти полную луну, окруженную яркими осенними звездами. Очень захотелось выпить, а клятый Панас высосал всю царку! Жись поднялся, но не успел отойти от костра, как из тьмы высунулась жуткая образина, недоуменно обвела всех взглядом, как бы спрашивая: «А що вы тут робите, добры люди?» — втянула огромными, развороченными ноздрями воздух и сунулась в котел, где еще доставало горячего кулеша.

Рев обжегшейся зверюги заставил Жися выронить пустую флягу. Толстый сотник вскочил, оступился и рухнул на прыщавого юнца, хлопец не устоял на ногах и повалился на воина с перебитым носом. Тот оклемался быстро, стряхнул ошалевших товарищей и выхватил саблю — да куда там с железякой против такой твари! Опаленное чудовысько взревело еще раз, отшвырнуло перепончатой когтистой лапой незадачливого вояку, завопившего во всю глотку: «Дарас!!!» — и, сметая все на своем пути и жутко воя, устремилось в сторону речки. Это было только началом: со стороны болота к лагерю, по-утиному переваливаясь и глухо урча, неслось десятка три чудищ. К их топоту и реву обожженного предводителя присоединилось ржание перепуганных коней и людские крики и брань.

Паника разгоралась, как пожар. Отважные в бою, фронтерцы отчаянно боялись всяческой нечисти, а то, что лезло из болота, перепугало бы кого угодно. Уродливые твари, похожие сразу и на медведя и на свинью, но размером с лося и вдобавок покрытые свалявшейся шерстью, отливавшей в лунном свете темной зеленью, ломились к возам, от которых пахло чем-то упоительным. До людей дела им не было, но напуганные страшной сказкой фронтерцы этого не поняли. Поймешь тут, когда несколько болотников, умудрившись сунуться в котлы, метались по лагерю, круша все, что им попадалось на пути.

Самым умным было отойти в сторону дороги и дать незваным гостям слопать все, что они могут слопать. Жись это уразумел почти сразу. В отличие от своих вояк предводитель видел в зеленых уродах не нечистую силу, а оголодавших зверей, которые с рассветом уберутся в болота. Дан Жись кричал, ругался, раздавал тумаки, даже рубанул кого-то саблей — не помогло! Слушатели Панаса, с воплями «Дарас!!!» и «Нечистый!!!», носились среди перевернутых котлов, ничего не видя, кроме страшных зеленых образин.

2895 год от В.И.

Ночь с 15-го на 16-й день месяца Зеркала

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Долгожданный шум и топот со стороны лагеря заставил Луи перевести дух. Зеленоглазый богатырь не подвел: фронтерцам не до посторонних, самое время нанести им визит. Граф Трюэль повернулся к Хайнцу.

— Вперед, но осторожно. Туда, похоже, стадо пригнали.

— Мы будем отличать мирные коровы от подлые свиньи, — заверил дарниец, опуская забрало. Всадники на рысях пошли вперед. Луи вздохнул — он хотел быть в числе первых, но должен оставаться здесь, чтобы вместе с лучниками прикрывать неизбежное отступление. Правду сказать, Трюэль никогда не числился среди лучших бойцов, справиться с какой-нибудь дрянью вроде Базиля Гризье он мог, но уже с его братцем — вряд ли, а до Сандера, Артура или Рито ему и вовсе было как до неба. Ничего не изменилось и сейчас. Друзья, если клирики не врут, на небе, а он — на грешной земле. Луи положил руку на рукоять меча, вслушиваясь в то, что творилось впереди. Ясно было лишь одно: фронтерцам приходится несладко. Затем впереди послышался шорох и хриплые, злые голоса.

— От кляты зверюгы, николы таких не видал.

— Може, и вправду-то эти, как их? Дарас с Дарасихой!

— Ой и дурень же ты, то якась болотна нечисть. Стал бы тоби Дарас мордой в котел суваться.

Жабий хвост! Фронтерцы! Ушли из лагеря, по которому носятся какие-то твари. Ну что ж…

Луи схватил за плечо молоденького лучника.

— Передай по цепочке: как пройдут мимо, разворачивайтесь. Кого можем, берем живыми.

— Дане Жисю, шо робыты?

— А ничего, утром ти гады уйдут, шо сможем заберем та й вперед. Ну головы я кой-кому пооткручую. Шоб зналы…

Что именно должны были узнать фронтерцы, так и осталось загадкой. Луи Трюэль был легче Жися раза в два, но тот не ждал нападения, тем более сверху, а Луи с детства лазал по деревьям, как кошка, не уступая или почти не уступая в этом даже Кэрне. Взобраться на услужливо подставивший ему толстую ветвь дуб, выбрать момент и сигануть на плечи предателя труда не составило. От неожиданности фронтерец рухнул ничком, а подняться ему граф не дал. Удар рукоятью меча — и огромное тело обмякло, Жись ткнулся лицом в палую листву. Луи завертел головой и вздохнул с облегчением, когда ему в руки сунули ремни, на ощупь достаточно прочные, чтобы связать хоть бы и быка.

Рядом свистнула стрела. За ней другая. Морис Шаотан свое дело знал, его люди били на звук, и, судя по крикам и глухим ударам, били успешно.

— Монсигнор, — Андре Вобан, как всегда, оказался в нужное время в нужном месте, — мы их окружили.

— Всех? — глупо спросил Луи, но Андре понял.

— Всех, то есть всех, кто вышел сюда. Остальные — не наше дело.

— Верно, остальные дело Хайнца. Надеюсь, он успеет отойти, когда запахнет жареным.

Хайнц успел. Он появился через ору или ору с четвертью, потеряв троих и взяв два десятка пленных. Честный дарниец был расстроен тем, что не захватил вожаков, а узнав о том, что Жись в руках Луи, слегка огорчился, хоть и постарался не показать виду.

— Я сожалею, Хайнц, — невольно улыбнулся Луи, — но судьбе было угодно, чтобы Жись достался мне. Молитесь святому Штефану, пусть он пошлет вам встречу с Рогге.

— Я молюсь, — совершенно серьезно сказал наемник, — и я испытываю большую надежду, что Селестин Стэнье-Рогге будет разрубленный на две половины вот этой самой рукой. Я имею доложить, что каждый из моих воинов убивал не менее десяти предателей. Я также имею доложить, что на них произвели нападения неизвестные мне животные, очень огромные и свирепые. Они произвели затоптание большого числа наших врагов и вызвали в их рядах очень ужасный страх. Кроме этого я слышал громкие и смертельные крики со стороны леса, где в беспорядке отступала большая часть фронтерских изменников, которых я не имел возможности преследовать.

— Вы поступили правильно. Там и так ждала засада.

О том, какой могла быть эта засада, Луи Трюэль постарался не думать. Стадо невиданных зверюг, на удивление вовремя вышедшее из своих болот, наводило на определенные размышления о тех, кто, по словам так и не разжавшего кулаков зеленоглазого великана, «хранил верность крови Арроев».

2895 год от В.И.

Утро 16-го дня месяца Зеркала

АРЦИЯ. ОКРЕСТНОСТИ ЛАГИ.

ЛЕТНЯЯ РЕЗИДЕНЦИЯ

Кто-то открыл дверь и вошел, но Филипп даже не повернул головы: презирать их всех — это единственное, что ему оставалось. Зря он, узнав о смерти дяди Сандера, набросился на Жореса. Тот лишь засмеялся, схватил его за руки и усадил на место. Теперь Жорес не смеется, Рито Кэрна отплатил ему за все… Только бы его не схватили, его и того атэва, что пришел на помощь!

— Сидишь? — Как же граф Рунский теперь ненавидел этот голос. Предатель и мерзавец, даже больший, чем Жорес и граф Реви. Те сидели и выжидали, чья возьмет, а Базиль сначала был с Тартю и Стэнье на Гразском поле, а потом вместе с ифранцами гонялся за Рафаэлем.

— Ты можешь сколько угодно делать вид, что меня нет, но я есть. — Базиль подошел к юноше, вынул книжку из рук, глянул на обложку и пожал плечами. — Разумеется, «Леонард». Я бы это безобразие сжег на площади.

— Предатели всегда ненавидели людей чести…

— Вот-вот, — Гризье захлопнул книгу и положил на стол, — Леонард был человеком чести, но угробил все, что можно и нельзя. Можешь обливать его слезами сколько твоей душе угодно, но покойник был дурак и погиб по-дурацки.

— Да что ты в этом понимаешь! — крикнул Филипп и осекся, почувствовав, что краснеет. Он ведет себя как мальчишка, позволяя этому подонку с собой играть.

— В чем? В дураках? — осведомился братец. — Очень даже понимаю. Но о них поговорим позже. Я завтра еду на север, наше новое величество изволило дать мне поручение.

Филипп промолчал. Какое ему дело до поездки Базиля, уберется отсюда, и ладно!

— Ты поедешь со мной, так что собирайся.

— Я с тобой никуда и никогда не поеду! Я не желаю тебя знать!

— Угу. А заодно ты меня ненавидишь, презираешь и считаешь мерзавцем, подонком и негодяем, предавшим короля.

— А что, не так?!

— Допустим, что так, — пожал плечами Базиль, — конечно, Арция знала негодяев и покрупнее, но я тоже ничего. Нет, решительно, попадись мне этот Леонард с его честью, я бы сам его убил. И он бы не мучился, и ты бы, глядишь, соображал получше.

— Ты бы с ним не справился, — вскинулся Филипп.

— А из-за угла? — улыбнулся граф Мо. — Мы, негодяи, полны коварства и всегда наносим удар ножом из-за угла. Твой дядя — я говорю не про Фернана, а про Тагэре — был лучшим воином Арции. Помогло ему это? Нет. Хотя так, как дрался ОН, твоим леонардам и не снилось.

— Убирайся! — Филипп понимал, что ведет себя глупо, по-детски, но видеть кривоватую усмешку на красивом лице братца было выше его сил. — Вон! Убирайся… Или я тебя убью!

— Уберусь, — не стал спорить Базиль, — но убивать меня не надо. За тебя это сделают другие, и гораздо лучше. Я еду в Гвару.

— В Гвару?

— В нее, — подтвердил Базиль, — к Лосю. Везу письмо Тартю. Надо полагать, Рорик проявит меньшую изобретательность, чем твой кумир Кэрна, и просто оттяпает мне голову, но тебя он не обидит. Ты — сын Филиппа и любимый племянничек Александра, а с мозгами у вас не в порядке одинаково, так что споетесь.

— Я никуда с тобой не поеду!

— Даже чтобы посмотреть, как торжествует справедливость? Если хочешь знать мое мнение, а даже если и не хочешь… Тартю пришел надолго. Оргонде не до жиру, лишь бы отбиться. Если эта страна заполыхает, то только с севера. Так что, братец, собирайся. В Мунте тебе с твоим характером и положением делать нечего.

— Я не побегу. Тагэре не бегают!

— Нет, ты не племянник Александра, ты — его сын, а заодно — внук этого клятого Леонарда! Если хочешь что-то сделать, ты должен быть живым и свободным, осел ты эдакий!

— А тебе это зачем? — нахмурился Филипп. — Тебе, предателю…

— Для разнообразия. Захотелось предать еще и Тартю. Погоди…

Дверь распахнулась, пропустив Элеонору и незнакомого циалианского рыцаря. Базиль раздраженно посмотрел на мать, но та не удостоила его даже взглядом.

— Филипп, — пропела бывшая королева, — Его Величество дарит братьям своей невесты одну из королевских резиденций. Речной Замок принадлежит вам и Александру, равно как и провинции Эстре и Мальвани, во владение которыми вы вступите, достигнув совершеннолетия. Сигнор Арвэль прибыл, чтобы сопровождать вас.

— Матушка, — тихим голосом осведомился Базиль, — а вы также переезжаете в Речной Замок?

— Мое место рядом с тем из моих сыновей, кто более всего во мне нуждается, — надменно заявила Элеонора, — кроме того, я должна проследить за подготовкой приданого. Разумеется, я буду навещать Филиппа и Александра, но сейчас им нужнее воспитатели и наставники. Этот достойный рыцарь Оленя будет давать уроки воинской доблести, он же и проводит Филиппа и Александра в их новые владения.

— Я — бастард, — твердо сказал Филипп, — и не могу быть хозяином королевской резиденции. Я согласен сопровождать графа Мо в его поездке на север.

— Сожалею, — подал голос Белый, — но это невозможно. Монсигнор несовершеннолетний, его опекуном является Его Величество, а он определил, что братья Ее Высочества Элеоноры должны отправиться со мной. Миссия, порученная графу Мо, может быть исполнена лишь взрослым мужчиной и опытным бойцом. Его Величество не считает возможным подвергать опасности своих юных подопечных.

— Его Величество весьма заботлив, — с непроницаемым лицом заметил Базиль, — что ж, Филипп, поезжайте с ситнором. Вам и впрямь следует многому научиться. Я, разумеется, с разрешения августейшего опекуна, навещу вас по возвращении из Гвары, — Базиль задумчиво тронул книгу. — Говорят, если перед дальней дорогой откроешь наугад страницу, узнаешь свое будущее… Хм… Что бы это могло значить? «Леонард смотрел на людей, которых знал всю жизнь, и видел их словно бы впервые, а может быть, он впервые смотрел открытыми глазами на свою жизнь…»

2895 год от В.И.

19-й день месяца Зеркала

ДОННАЯ КРЕПОСТЬ

На древней башне, такой же серой, как и осеннее небо, развевалось полосатое эскотское знамя — вернее, не знамя, а несколько широких разноцветных лент, прикрепленных к одному древку. Пришли! Пришли, Проклятый побери!

Луи Трюэль махнул рукой в перчатке своим — дескать, остановитесь — и послал коня вперед. Он поставил на карту все: жизнь людей, которые пошли за ним, месть, долг. Если Лось переметнется к победителю или, послав к Проклятому всех, решит прибрать к рукам Эстре и стать полным хозяином Приграничья, ему никто не помешает. Луи знал слишком многих предателей, чтобы верить до конца кому бы то ни было, кроме… кроме тех, с кем на этом свете он уже не свидится. Он не знал ничего ни о братьях, ни о Сандере, ни об остальных «волчатах», подгоняя своих людей и уводя все дальше и дальше на северо-восток. Ему поверили и за ним пошли, потому что, кроме него, никого не осталось. Хайнц привык подчиняться, Морис Шаотан был слишком подавлен, и граф Трюэль, стиснув зубы, изображал, что знает, как надо поступать.

Каждую ночь он спрашивал себя, правильно ли сделал, приказав отступать на Гвару, — может, стоило захватить корабли и попытаться уйти в Оргонду, как некогда Филипп? Нет, им не дойти, ортодоксы наверняка постарались блокировать Лиарэ, да и время для морских походов неподходящее. Не лучше ли было отступить в Тагэре? И оказаться между Тартю и Ноэлем? Нет, если Лось не изменит договору, они выбрали правильное решение, а если изменит?

Тяжелая решетка дрогнула и со скрипом поползла вверх, затем опустился и мост. Луи ждал. Подленькая часть его сознания шептала: поверни коня и беги. Эскотцы — те же фронтерцы; пока вы были сильны, они с вами пили, вы проиграли — и они вас продадут с потрохами.

На мосту показался высокий парень в серо-черно-малиново-изумрудном плаще. Воин был без шлема, в ярком зимнем берете, из-под которого выбивались длинные соломенные волосы. Луи узнал его — один из тех, кто неимоверно давно сподличал на турнире, ударив по лошадям, а не по всадникам. Тогда в седлах удержались только Рито, Артур и господин Игельберг. Луи словно бы вживую услышал бесшабашный смех мирийца и значительные речи дарнийского наемника… Оба мертвы. Скорее всего мертв и Артур — Бэррот не из тех рыцарей, которые переживают своих королей, для этого он слишком предан и благороден, а он, Луи? Он пережил Сандера и даже удержал Хайнца и Мориса, готовых броситься на Тартю. Удержал и привел сюда, в Приграничье…

— Друг Луи, — желтоволосый эскотец с улыбкой коснулся прикрепленной к берету пряжки с серебряной лосиной головой. — Донная Крепость приветствует тебя. Желаешь отдохнуть или сменишь коня и продолжишь путь?

Сменить коня? А, понятно… Эскотец (как же его, Проклятый побери, зовут?) принял его за королевского посла. Они же еще ничего не знают, ничегошеньки…

— Я не один, друг. — Только друг ли он на самом деле? — Со мной около тысячи людей, в том числе полторы сотни пленных фронтерцев.

Зеленоватые глаза собеседника полыхнули варварской радостью.

— Арция взялась за тростниковых кабанов?! Друг Луи привел авангард? Не сомневайся, господарь выступит немедленно, до зимы мы пройдем до самой Тахены, не будь я Ласло Ра-Дан!

Точно! Ласло Ра-Дан, сын старшей сестры Лося, отменный наездник и рубака, и вроде бы без двойного дна.

— Я привез плохие новости, — четко произнес Луи, — очень плохие, по крайней мере для Арции. Александр Тагэре был предан фронтерцами и графом Рогге и погиб в битве. Мы вырвались, нагнали фронтерцев и разбили, а вожаков взяли в плен, но это ничего не меняет. В Мунте сидит Пьер Тартю.

Ласло молчал, над старой башней кружились какие-то птицы — то ли голуби, то ли вороны.

— А Гаэтано? — По тому, как дрогнул голос эскотца, Луи понял — Ра-Дан и правда друг.

— Мы поймали его коня, он был без всадника.

— Да, — согласился Ласло, — Рафаэль мог оставить седло только мертвым. Я знаю, сначала умер он, и лишь потом король. Вам надо отдохнуть, Донная Крепость в вашем распоряжении. А я поскачу в Гвару… Проклятый, ну как же это?!

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Серпьент в образе совершенно неуместной в осеннюю пору бабочки отправился на разведку, воспользовавшись отсутствием ветра и проглянувшим сквозь серые тучи солнышком. До Гвары оставалось не так уже и много, но Рито это не вдохновляло. То, что они, оторвавшись от погони, уходили на северо-восток, было мудрым и дальновидным, но мудрые и дальновидные поступки у мирийца с детства вызывали судороги. Более того, Кэрна был уверен, что, если он начнет задумываться о том, что творит, сумасшедшая удача байланте его оставит. Однако северо-восток ничуть не хуже юго-запада, а свалившихся на голову спутников нужно было куда-то девать.

Кэрна предпочел бы остаться один, хотя он спокойно выносил Крапивника, несмотря на его сварливость. С Яфе он тоже спелся, но эрастианский монах, весьма посредственно сидящий на лошади и то и дело осеняющий себя Знаком, — это было слишком. А Николай считал своим святым долгом утешать Рито и наставлять его на путь истинный.

Нет, в Гвару! В Гвару! Оставить молельщика Лосю и кардиналу, а самому… На этом мысли Кэрны обрывались, так как загадывать вперед он терпеть не мог. Раньше за него решал Сандер, отвечавший за всех и вся, теперь король и друг мертв. Рито сжал кулаки — в который раз захотелось завыть.

— Размышляющий о прошлом смотрит в небо, а видит ад. — Яфе в арцийской теплой одежде выглядел диковато, главным образом из-за бороды, с которой не желал расстаться.

— Я согласен взглянуть на ад, если захвачу туда несколько тварей.

— Кровь всегда пахнет кровью, — атэв опустился на корточки рядом с мирийцем, — твое сердце не успевает за ногами твоего коня. Ты остался рядом с телом Эссандера, послав с нами свою тень. У прошлого, как у скорпиона, на хвосте — жало, не нужно держать его за хвост.

— Я не держу, — махнул рукой Рито, — это оно меня держит. И тебя, думаю, тоже, иначе ты давно бы побрился.

— Если судьба скажет мне — обнажи лицо, я это сделаю, но пока она лишь смеется нам в спину, как обокравшая гостя танцовщица. Но ты не хочешь ехать туда, куда мы едем.

— Не хочу, но это нужно. Господарь Гвары может что-то знать, хотя я больше надеюсь на кардинала.

— Зеленому калксу есть дело до земного? — Яфе невольно скосил глаза в сторону давшей им приют пастушеской хижины, у которой виднелась коленопреклоненная фигурка. — Воистину, говорящий с небом обладает терпением болотного льва в придорожных кустах.

— Жорж Мальвани был рыцарем. Не знаю, с чего он рехнулся и подался в эрастианцы, но гварский кардинал больше воин, чем монах, а при Беток он и его брат спасли Арцию.

— Тогда мои глаза будут рады видеть зеленый цвет. Ты хочешь оставить Николая в Гваре? Но четки судьбы нанизаны не нами, и там есть и его бусина, — смуглое лицо помрачнело, — мы были призваны спасти Эссандера, но шестихвостый садан рассудил по-своему. Если нет города, в который ты едешь, не миражом ли становится и сама дорога. Моя сабля готова ласкать шеи врагов, но куда пойдут наши кони, друг? Где сын Эссандера? Где чумной источник? Кто из него уже напился?

— Вы мне лучше вот что скажите, — Крапивник, как всегда, выскочил, будто прыгун из хаонгской шкатулки с секретом, — кому это пришло в голову приделать лошади рог, заставить ее прыгать по полосатой кошке размером с кабана и все это брякнуть на щит?

— Лошадь золотая или серебряная?

— Серебряная? Держи рот шире. Серая какая-то, хоть и с отливом…

— Серебряный единорог, попирающий тигра? — Лицо Рафаэля скривилось от отвращения. — Это же граф Мо, а вернее, Базиль Гризье! Подлый ублюдок… Где ты его видел?

— Где-где? — Серпьент был явно доволен собой. — Недалеко, хотя вашим клячам добираться оры две… Там их целый отряд. Я проводил их малость, а потом вижу, они надолго в каком-то селе застряли. Едут, не торопятся. Там выпьют, тут опохмелятся…

— Этот Гриж — враг? — перебил разведчика атэв.

— Да, — угрюмо кивнул Рито. — Он сын нашей бывшей королевы и предатель. Если б не сговор Вилльо, Тартю и Рогге, ничего бы не случилось.

— Он — тот сын свиньи, с которым ты обошелся так, как обошелся? Я не думал, что он сможет встать с кровати.

— Его брат. Тот, что гнался за нами до владений Серпьента…

— Хо, — глаза атэва вспыхнули, — лисица думала, что охотится на тушканчика, а это сокол охотился за лисицей. Мы схватим презренного за хвост! Много с ним людей?

— Немало, — хмыкнул Серпьент, — сотня или около того, и все хотят жрать и спать.

— Исполнение их желаний ведет к исполнению наших, — ухмыльнулся Яфе, — пусть слуги видят сны, а господин увидит нас.

— Но ты ведь не убьешь спящего, не дав ему возможности покаяться? — заволновался подоспевший Николай.

— Трус должен видеть свою смерть, — успокоил инока атэв, — смерть предателя не должна быть легкой и милосердной…

— Нет, Яфе, — вмешался Рито, — мы его не убьем.

— Мы дали клятву мести. — Судя по всему, Яфе ничего не понимал.

— Да, — подтвердил Рито, — но сын Элеоноры нам нужен живым. Серпьент, как ты думаешь, мы сможем разлучить его с охраной?

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Если б Базиль мог убить лейтенанта Эсташа, он бы это сделал не задумываясь. Мелкий дворянчик, чей отец подался на службу еще к Орельену Тартю, не только метил в маршалы Арции, но и вел себя так, словно уже стал им. Наглец и подхалим, гнуснее не бывает, но приходилось терпеть. Базиль довольно быстро смекнул, что сопровождающий его эскорт, по сути, является конвоем. Пьер боялся, что посол в последний момент решит поберечь голову от гварского топора и вернется или сбежит, а ему нужен повод обвинить Лося и, самое важное, Жоржа Мальвани. Сначала Гризье удивляла жизнерадостность спутника-конвоира, так как тот отнюдь не походил на храбреца, а гварцы, казнив посла, вряд ли отпустят его свиту, но Эсташ проговорился, что его дело — проследить, как граф Мо перейдет границу, и ждать его на арцийском берегу речки Ароны. В том, что у переправы караулят разъезды Рорика, Базиль не сомневался. Стало быть, «охрана» полюбуется на то, как его схватят, и отбудет доложить. Ну и Проклятый с ними!

Странное дело. Поняв, что выбора у него нет и умирать придется, Базиль не то чтобы успокоился, но махнул на все рукой. Что будет, то и будет, до Ароны печалиться не о чем, а после — поглядим. Возможную смерть Гризье из головы выкинул, но от Рубена Эсташа его тошнило. Особенно когда тот заводил светскую беседу.

Будь на месте Базиля кто-то из покойных «волчат», лейтенант бы отправился к праотцам раньше того, кого он вез, но граф Мо был братом и сыном. Как бы он ни препирался с родичами, он не мог поднять руку на доверенное лицо нового короля. Рубен и иже с ним повернут все так, что отдуваться придется покалеченному брату, матери и, что самое печальное, Норе, которую и так ждало мало хорошего.

Базиль слушал несмешные шутки, время от времени отвечая так, что другой на месте Эсташа схватился бы за меч, но лейтенант новой гвардии был мудрым человеком. Он немедленно «вспоминал» о важном деле и отъезжал в сторону, а потом появлялся как ни в чем не бывало. Через кварту Базиль стал считать дни до Ароны, полагая, что Рубен делает то же самое. Будь на то его воля, граф Мо и не подумал остановиться, но ранняя зима потребовала заменить лошадям подковы, а это требовало дневки.

Деревушка, в которой задержалось посольство, была небольшой, но довольно-таки зажиточной. О новом короле здесь уже слышали, и радости на селянских физиономиях это не вызывало. Люди угрюмо молчали, выполняя приказы и просьбы незваных гостей, и Гризье с неожиданным злорадством подумал, что север рано или поздно покажет зубы.

Стараясь не обращать внимания на неотвязно следующих за ним гвардейцев, Базиль прошелся по главной деревенской улице. Летом, когда стены и плетни обвивал зеленый хмель, а под окнами цвели мальвы и гирасолы, здесь, без сомнения, было весьма недурно, но на грани осени и зимы все казалось жалким и ненужным, как его собственная жизнь. И в довершение всего у колодца болтался Эсташ, которому тоже было нечего делать.

— Мои приветствия, граф. — Хоть бы кто-нибудь когда-нибудь этого гусака удавил! — Вы не находите, что слухи о красоте здешних девок малость преувеличены?

— Нахожу, что красота встреченных нами дам соответствует вашей доблести, лейтенант.

— Вы намекаете, что красота вашей сестры достойна доблести нашего государя? Жаль, если вы не сможете присутствовать на свадьбе…

— Нельзя успеть всюду, мой дорогой лейтенант, но уж вы-то наверняка увидите и эту церемонию, и множество других. Не сомневаюсь, вы проживете долго и про вас в Мунте сложат песни.

— Значит, вы думаете, что моя слава сравняется со славой рода Вилльо?

— Что вы, сигнор Эсташ, вы затмите нашу семью. В этом я не сомневаюсь. Новая гвардия будет истинной опорой трона, а вы во всем будете брать пример с Его Величества и достигнете куда больших высот, чем я или мой несчастный брат. Возможно, вам удастся сделать то, чего не удалось мне и капитану Клеману, и вы встретите маркиза Гаэтано. Или же он вас встретит,..

Что с вами? Вы переменились в лице. Неужели сама мысль о Рафаэле Кэрне для вас столь неприятна? Воистину, вы во всем берете пример с государя. Когда-нибудь вы непременно станете последней преградой между грудью Его Величества и мечом безумного мирийца. — Базиль повернулся и быстро пошел прочь. У кузницы он увидел своего коня, которого держали двое гвардейцев.

— Готово?

— Да.

— Седлайте.

— Но, сигнор…

— Я сказал, седлайте. Если вам приспичило ехать за мной, езжайте, но не ближе чем за сотню ланов. Вы хотите что-то сказать?

— Н-н-нет, — протянул невысокий гвардеец с родинкой на виске, а его товарищ бросился за сбруей. Базиль, постегивая себя по голенищу выдернутым из плетня прутиком, молча ждал. Гвардейцы возились долго, но одного жеребца нельзя седлать бесконечно, а Эсташ не появился. Ухмыльнувшись, Базиль вскочил в седло и поехал прочь. Караульщики, без сомнения, тащились сзади, но Базиль уже привык о них не думать. Сначала он пустил коня по дороге, но затем его внимание привлекла запоздалая рыжая бабочка, сначала усевшаяся на рукав, потом перебравшаяся на ухо лошади и затем полетевшая впереди. Граф, сам не зная зачем, свернул с тракта в степь. Его словно бы что-то тянуло за помилованной осенью летуньей, а бабочка весело кружила вокруг, рисуя в воздухе замысловатые петли. Они проехали овраг, обогнули заросшую низкими деревьями длинную горку, на вершине которой красовались какие-то развалины, впереди показались вершины неизбежных в этих краях тополей. Бабочка снова присела на лошадиную шею, затем взмыла вверх и распластала крылышки, подражая парящему орлу.

Это было смешно, пока сзади не послышался какой-то свист и крики. Базиль обернулся и успел заметить, как два его непрошеных спутника валятся на землю со стрелами в груди, а затем в воздухе что-то свистнуло, но не стрела! Плечи Базиля сдавило, и неведомая сила вырвала графа из седла, швырнув его на подмороженную землю. Перед глазами вихрем пронеслась стая рыжих бабочек, и все исчезло.

Пришел он в себя не сразу, а когда пришел, первым, кого он увидел, был маркиз Гаэтано, встречу с которым он столь навязчиво обещал Эсташу. На рукаве у мирийца сидела проклятая бабочка, а рядом стоял пресловутый атэв, державший в руках свернутый аркан. Вот, значит, как… Мысли разбегались, голова гудела, но Базиль заставил себя подняться. В глазах потемнело, а когда он снова смог видеть, бабочка куда-то исчезла, зато появился плотный зеленоглазый парень с удивительно неприятной физиономией.

— Вот мы и встретились, Базиль Гризье, — негромко произнес Кэрна. Базиль стиснул зубы, пытаясь собраться с мыслями. Дурацкое начало, да и сам разговор будет не лучше.

— Маркиз Гаэтано? — Проклятый, ну зачем все это… Ведь и так все ясно. — Я, признаться, думал, что вы уже в Оргонде…

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

— Вот мы и встретились, Базиль Гризье. — Пошлая фраза, словно из романа, что вечно с собой таскает племянник Сандера. Но как прикажете говорить с этой тварью? Одна надежда на то, что Гризье — трус и сам выложит все, что знает.

— Маркиз Гаэтано? — Глаза графа Мо были все еще мутными. — Я, признаться, думал, что вы уже в Оргонде. А вот ваших спутников я не имею чести знать, хотя это не столь уж и важно. Вряд ли мы встретимся еще раз.

— Разве что в Преисподней, — огрызнулся Рафаэль, разглядывая пленника. Что он знает? Дети Сандера пропали в день битвы, но Вилльо замыслили предательство давно и продумали все до мелочей. Кэрна ненавидел всех Вилльо, но Базиля, пожалуй, больше остальных. Почти так же сильно, как Аганна, но одно дело — убить или искалечить в бою, и другое — прикончить пленника, какой бы тварью тот ни был.

— Нас четверо по желанию Баадука, и у нас четыре коня, — заметил Яфе, — предатель умрет так, как должно.

— Яфе, — Николай заметно побледнел, — этот ваш обычай… Церковь наша Единая и Единственная…

— Предатель должен умереть как собака, — пожал плечами атэв, — но, если твои глаза не могут этого видеть, достанет и трех лошадей или же двух, если Серпьент не пожелает.

— Пожелаю, пожелаю, — закивал Крапивник, — ох уж эти клирики. Как говорить, так они завсегда, а как работать, так их и нет. Давай кончать с ним, что ли…

Базиль молчал, безуспешно пытаясь вытереть о плечо текущую из уголка рта струйку крови.

— Я не вправе остановить земной суд, ибо он справедлив, — словно бы извиняясь, подал голос Николай, — но я готов напутствовать вас в жизнь вечную.

— Не нужно, — пленник кривовато — мешала разбитая губа — усмехнулся, — в моем положении есть одно светлое пятно — я отправлюсь в преисподнюю собственным ходом, без провожатых. Не спорю, я бы предпочел, чтобы меня прикончили по-арцийски, но выбирать не приходится…

— Может, и приходится, если дети Александра у вас, — прервал его маркиз Гаэтано. — Ты знаешь, где они?

Фиалковые глаза вспыхнули и погасли. Гризье молчал, то и дело неуклюже отирая кровь о плечо. По виду пленника было не понять, то ли ему нечего сказать, то ли он не говорит из принципа. Пауза затягивалась. Крапивник в нетерпении переминался с ноги на ногу, Николай шептал какую-то молитву, стараясь глядеть в сторону, Яфе невозмутимо смотрел перед собой.

— Ты будешь говорить? — раздраженно спросил Кэрна. — Подумай хорошенько.

— Нет, — покачал головой граф Мо и пояснил: — Вас четверо, я один и связан. Отвечать с моей стороны будет трусостью. Не хочу умереть совсем уж пошло.

— Аганна я не убил, — резко сказал Кэрна, — тебе есть из чего выбирать.

— Разве? Что-то незаметно…

— Да что вы с ним церемонитесь?! — Серпьент прямо-таки рвался в бой. — Отдайте его мне, он все выложит. Против хорошей крапивы все его фанаберии — чепуха.

— Какая крапива об эту пору, — отмахнулся Рафаэль.

— Какая, какая… — передразнил Серпьент и уставился в землю, словно намереваясь ее пробуравить взглядом. — А вот какая!

Сквозь палую листву прорвалось и полезло на волю нечто зеленое! Изумрудные ростки нагло перли ввысь, разворачивались зубчатые листья, в пазухах между ними появлялись сережки, не прошло и десятинки, как среди глухой осени красовался крапивный куст в человеческий рост.

— Ну, раз выросло, грех не использовать, — прервал молчание Рафаэль, — сам займешься?

— А то как же, — ответствовал Кулебрин, — зря я, что ли, старался?!

Серпьент вырвал здоровенный пучок крапивы, по всему не причинивший ему никаких неприятностей, и подмигнул остальным:

— А ну, давайте-ка эту ящерицу!

— Да не развяжется завязанное, — кивнул Яфе, — сын свиньи сам разденется или помочь?

— Я — Гризье, а не Изье, — пожал плечами пленник, — мне не понравится, если меня разденут мужчины. Развяжите руки, разденусь сам.

Ночь выдалась ясной и холодной, звездная Рысь, лениво щурясь, глядела вниз, на ожидавшую снега землю. В зеленоватых глазах не было ни сочувствия, ни злорадства, ни хотя бы любопытства.

Атэв одним ударом перерезал веревку, и граф Мо размял затекшие кисти. Драться было глупо, бежать еще глупее. От крапивы еще никто не умер, более того, Базиль смутно вспомнил, что его старуха-кормилица лечилась крапивой от ревматизма. Другое дело, что любой уважающий себя арцийский рыцарь предпочел бы порке крапивой удар мечом, впрочем, ему, похоже, выпало два горошка на ложку. Сначала — унижение, а потом — смерть. Что ж, он постарается не доставить своим врагам ожидаемого удовольствия.

С легкой улыбкой пленник расстегнул и бросил к ногам молчавшего Николая эллский кожаный пояс, следом полетела верхняя туника, подбитая стриженым мехом куртка, шерстяная верхняя рубашка, тонкая сорочка…

— Мало, — рявкнул Крапивник, — штаны снимай. Живо!

— У вас изумительные друзья, маркиз Гаэтано, — почти весело сказал Базиль, — атэв, клирик и нечто вовсе несусветное. Если мне положено последнее желание, скажите, кто это и где вы его откопали?

— Я? — задохнулся от негодования Серпьент Кулебрин. — Я-то крапивное семя, а вот ты кто такой?

И тут Базиль Гризье расхохотался, закинув красивую голову. Он не кривлялся, не фиглярствовал, а именно смеялся, безуспешно пытаясь стереть выступившие слезы.

— Не вижу ничего смешного, — надулся Крапивник, — я Хозяин Крапивы и всего сопредельного. Мне подвластна…

Базиль, дрожа то ли от смеха, то ли от холода, только махнул рукой, не в силах ничего сказать.

— Ты у меня сейчас смеяться перестанешь, — нахмурился вконец разобидевшийся Серпьент.

Рафаэль не так уж хорошо и знал Базиля, тот всегда был тенью своего сволочного братца, но Жорес, окажись он в такой ситуации, вел бы себя иначе. Уж в этом-то Кэрна был уверен. Аганн мог угрожать, оправдываться, обещать выкуп, предлагать обменять его на кого-то из пленных или заложников, да мало ли что, но такой безнадежной дерзости ожидать от него не приходилось.

Если б граф Мо умолял, торговался или валил все на Тартю, Рогге и брата, Рито прикончил бы его не задумываясь, но пленник не умолял и даже ничего не предлагал. Это сбивало с толку.

— Где дети Александра?

— Где-то.

— Ты должен знать.

— Я никому и ничего не должен. Маркиз, давайте закончим этот дурацкий разговор. И вообще все закончим — холодно…

— Потерпишь… Куда и зачем ты ехал?

— По делам, — пожал плечами Гризье.

— Да в Гвару он едет, — доложил Крапивник.

— К Лосю?!

— Ага, что-то там про лосей было такое…

— Николай, обыщи его.

Эрастианец несколько смущенно перетряхнул ворох одежды, но, кроме атэвской монетки с пробитым отверстием, лежавшей отдельно от кошелька, не нашел ничего.

— Это носил в гриве Дженнах, — удивился Яфе, — откуда она у сына собаки?

— Нашел, — соизволил ответить пленник, — на дороге, взял на счастье.

— Сухейль-арад[26] верен своему коню, как конь всаднику. Он нашел Дженнаха, а ты нашел нас.

В лиловых глазах мелькнуло что-то малопонятное.

— Теперь буду знать. Впрочем, я так и думал, что эта штука неспроста, потому и поднял. Как бы то ни было, я вас догнал. Тартю и матушка могут быть довольны. Надеюсь, они узнают о нашей встрече, а то неудобно получится.

— Мы уж постараемся, — заверил Кулебрин.

— Брат мой, — Николай не оставлял попыток убедить пленника хотя бы осенить себя Знаком, — зачем так говорить на пороге Вечности? Сейчас надо думать о другом…

— А как же мне разговаривать? — перебил Базиль. — Дергать Творца за подол, когда прихватило? Пошло. Да и плевать ему и на меня, и на вас, и на все остальное.

— Раз уж ты заговорил, — быстро сказал Рито, — ответь, зачем тебе Лось?

— Я везу ему приказ признать Пьера Тартю своим сюзереном и заплатить налоги.

Так. Вот это новость! За такое Лось отвернет башку и не чихнет. Сандер и тот Рорику не приказывал, а это ничтожество Тартю! Но если так…

— Лось за такое убьет.

— Вряд ли, ведь меня убьете вы, так что у гварского графа ничего не получится.

— Рехнулся только ты или твои люди тоже?

— Нет, они в здравом рассудке. Отряд новой гвардии проводит меня до границы и станет лагерем, дальше я поеду один.

— Не обольщайся. Люди Лося тебя встретят. Про Гразу в Гваре знают, так что граница на замке.

— Значит, встретят. Прятаться не буду.

— Дай ему меч, — внезапно подал голос Яфе, — он враг и сын врага, но не гиена. Пусть умрет как мужчина.

— Попробую, — согласился Базиль, — если б со мной были мой братец, причем в надлежащем виде, и парочка дядюшек, у нас вышел бы прелестный бой, а так… Приложу все усилия, но очень удивлюсь, если маркиз Гаэтано не прикончит меня вторым выпадом. Я даже согреться не успею.

— Одевайся, — заорал Рафаэль, — и убирайся к Проклятому, чтобы духу твоего здесь не было!

— К Проклятому? — переспросил Базиль, наклоняясь за рубашкой. — А это мысль. Самая подходящая для меня компания.

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

МИРИЯ. КЕР-ЭРАСТИ

Если бы тридцать пять лет назад Энрике Кэрне сказали, что самым тяжким испытанием для него будет дотронуться до Эвфразии, он бы рассмеялся. Как часто нам кажется невозможным именно то, что сбывается. Герцог отточенным движением подал обернутую лиловым плащом руку закутанной в белое супруге. Траура по дочери Эвфразия не носила — не считала нужным, ведь, посвятив себя небу, нельзя скорбеть о земном. К тому же мать так и не простила Дариоло отказа от пострига и бегства, она вообще не умела прощать. Думать, впрочем, тоже.

Двери, ведущие в Тронный зал, распахнулись, церемониймейстер трижды ударил жезлом в пол, возвещая о появлении повелителя Мирии. Энрике, твердо ступая по черному мрамору и соразмеряя свой шаг с шажками Эвфразии, прошел к украшенному пылающим сердцем трону. Герцог представлял, что будет говорить Жорес Вилльо-старший, прибывший вчера вечером в качестве нового арцийского посла. Энрике знал, чего от него ждут и что должен сделать, как владыка не столь уж и большого государства и верный сын Церкви Единой и Единственной.

Брат бывшей арцийской королевы и дядя будущей был все еще хорош собой. Высокий, светловолосый, в элегантном темно-красном костюме, оживленном орденскими цепями, он казался воплощением благородства и значимости. Энрике наклонил голову в ответ на прозвучавшее приветствие.

— Я готов выслушать послание Пьера Тартю. Говорите.

— Мой герцог, — если Вилльо и был ошарашен, то виду не показал, — я говорю от имени Его Величества короля Арции Пьера Седьмого Лумэна.

— Нет, граф, вы не представляете и не можете представлять короля Арции по причинам, которые знаете не хуже меня. Престол Мунта не может занимать бастард или потомок бастардов. Престол Мунта не может занимать узурпатор. В настоящее время по праву крови и по завещанию Александра Тагэре королем является старший сын герцога Ларрэна Этьен.

Энрике спокойно смотрел на посла Тартю, ожидая ответа. «Рафаэль, где бы ты ни был. Когда-то я предал и оскорбил и тебя, и Даро, но я больше никогда не предам ни тебя, ни память девочки. Никогда».

— Монсигнор, — Жорес все еще пытался уладить дело миром, — я понимаю, что вы скорбите о вашей дочери и ее супруге. Поверьте, Его Величество скорбит о них не меньше. Так же как и о юном герцоге Ларрэне и его брате, скончавшихся от скоротечной горячки.

— Я не желаю слышать под этими сводами о скорби Пьера Тартю, в которую я не верю, равно как и в причины смерти Этьена Ларрэна.

Я принял вас лишь для того, чтобы вы передали тем, кто вас послал, что Мирия не признаёт и никогда не признает королем Арции узурпатора и убийцу. Вы можете забрать с собой тех подданных арцийской короны, которые сочтут нужным вернуться на родину в вашем обществе. Граф Койла, — герцог повернулся к бывшему арцийскому послу, — я настоятельно советую вам и вашему семейству остаться в Кер-Эрасти под моей защитой.

— Я благодарен вам, монсигнор. — Граф преклонил колено, и Энрике заметил, что губы у него трясутся. У него, у бывалого дипломата! — Мы не смели и надеяться…

Конечно, не смели, ведь то, что он совершает, — безумие, но иначе он не может.

— Я с радостью оказываю эту услугу нобилю, не предавшему своего сюзерена. — Герцог поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. По дороге к двери он готовился к неизбежному, и оно незамедлительно последовало.

— Вы поступили недопустимо, — огромные черные глаза Эвфразии яростно сверкнули, — Пьер Лумэн поддержан Церковью нашей Единой и Единственной, его права на престол неоспоримы.

— Как права мыши на сыр в буфете. — Энрике налил себе вина и выпил. Неужели это женщина, которую он когда-то так любил? Неужели это мать, потерявшая дочь и ничего не знающая о судьбе сына?

— Вы не смеете так говорить о решении конклава.

— В конклаве заседают люди, а не святые, и в душах у них не елей, а помои. Как у кардинала, взбунтовавшего Лиарэ. В любом случае князья Церкви пошли против ее столпов, признав королем узурпатора, потомка узурпаторов, да вдобавок еще и кошачье отродье. Это они совершили грех, не я.

— Вы будете наказаны за кощунство.

— Вы имеете в виду, что меня отравят? Может быть, и так.

— Монсигнор, — герцогиня выпрямилась во весь рост, — если вы не образумитесь, я буду вынуждена оставить вас и удалиться в обитель.

— Как вам будет угодно.

Если она и впрямь удалится, в его жизни мало что изменится, разве что не придется кривить душой. Вот если б она оставила его, когда была жива Рената…

Эвфразия, гордо вскинув голову, вышла, но ее сменил Антонио.

— Монсигнор, я не должен перечить своему сюзерену и отцу, но дальновидно ли вы поступаете…

— Нет.

— Я… Я приказал задержать сигнора Вилльо, он готов забыть ваши слова.

— Вот как? — Герцог нехорошо улыбнулся. — Я слишком долго ждал, когда мой наследник проявит самостоятельность, но, когда он это сделал, меня это не обрадовало. Отправляйтесь в свои покои, Антонио, и не выходите без моего приказа.

Сын вспыхнул до корней волос, но поклонился и вышел. Энрике налил себе еще, но пить раздумал. Вот так и сжигают корабли. Все еще сильная рука герцога дернула за шнур звонка, вбежал дежурный аюдант. Диего был племянником Ренаты, и это было хорошим предзнаменованием.

— Соберите в Тронном зале столько людей, сколько он может вместить. Я хочу говорить с мирийцами.

— Да, монсигнор. — По тому, как вспыхнули глаза молодого человека, герцог понял, что по крайней мере один союзник у него здесь есть.

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

Рито с удивлением смотрел на приближающегося всадника. Базиль Гризье галопом, словно за ним волки гнались, возвращался назад. Зачем?

— И чего это забыл наш красавец? — ворчливо осведомился Серпьент, чьи усилия, равно как и крапива, пропали впустую.

— Драться я с ним не буду, — отрезал Рафаэль, — он прав, я его убью… Пусть уж лучше этим Лось занимается.

— Воистину, мы должны прощать врагам своим, — согласился Николай, и его слова поставили точку в споре, так как Гризье уже осадил коня возле удивленной четверки.

— Прошу прощения, господа, — рыцарь слегка задыхался, — наш разговор получился несколько сумбурным, и я откланялся, не сказав вам главного. Тагэре жив.

— Базиль! — Рито бросился вперед, схватив коня за узду. — Что?! Что ты сказал?!

— Я… — Странное дело, графу Мо чуть ли не в первый раз в жизни не хватило слов. — Что с королем, я не знаю, но на площади был не он. Тартю не может короноваться при живом Тагэре. Немного магии — и поверил даже ты.

— Где Сандер?!

— Пропал вместе с конем и тремя десятками людей Рогге. Их лошади нашлись, но без всадников. Синяки, циалианцы и люди Тартю рыщут по всей Гразе, никаких следов. Теперь все. Прощайте!

— Постой, — мириец удержал лошадь под уздцы, — ты вернулся только за этим?

— Да, — пожал плечами Базиль, — иногда, знаешь ли, забываешь, что ты подлец по праву рождения.

— Прости…

— Не за что. Но мне и впрямь пора.

— Пора? Тебя никто не гонит! — Рито, как всегда, принял решение с налета. — Оставайся с нами. Нечего тебе в Гваре делать!

— Арде! В вашей компании не хватает только члена нашей семейки. Спасибо, маркиз, но, какими бы ни были мои родичи, мне будет обидно, если им свернут голову из-за того, что мне приятно ваше общество. И потом, вы разве забыли? Я же должен отправиться к Проклятому.

— Тогда отправляйся. И… постарайся не сломать свою башку.

— Проклятый меня побери, если я не желаю вам того же, — Базиль наклонился и, поморщившись, сорвал ветку крапивы, — а это возьму на память… Жжется, собака! Проклятый… — еще раз зачем-то повторил Базиль и, закусив губу, повернул коня.

Четверо в степи молча смотрели на исчезающий в печи заката темный силуэт.

— Зря ты его отпустил, — наконец буркнул Крапивник.

— Глупости, он — неплохой парень. Базиль — брат Жореса, ну и что? Жоффруа был братом Александра, Наджед брат Яфе, да и меня самого Творец братцем наградил, отворотясь не насмотришься…

— Понял, не дурак, — Серпьент Кулебрин выглядел встревоженным, — вы же слепы, как кроты. Над этим болваном когти судьбы висят. Мы б за ним приглядели, а так он со своим языком влезет куда-нибудь. Пропадет ни за грош, жалко будет.

— Жалко? Тебе? — Рито показалось, что он ослышался.

— Жалко, — подтвердил Крапивник, — мы с ним чем-то похожи, только я вечный, а он — нет.

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО

Подбитый куницей плащ со странным, похожим на выросшую в поле водяную лилию цветком был красив и шел ей, но баронесса Гран-Гийо не могла чувствовать себя счастливой и спокойной. Она любила мужа, а Эгон любил ее — если б еще вокруг было поменьше горя, а будущее не тонуло в кровавом тумане.

— Ты — королева! Ты больше чем королева. — Эгон Фарни поцеловал жене руку.

Королева… Она могла бы стать королевой и матерью короля, но дорогу ей перешла прекрасная Элеонора Гризье. Когда Гастон Койла привез письмо Филиппа, Клотильде Тагэре показалось, что жизнь кончена. Если б не Маргарита, она бы умерла, но она отвечала за дочь, у которой больше не было отца. Простить она не могла, но забыть постаралась. А теперь баронессе Фарни предстоит увидеть занявшую ее место женщину, женщину, принесшую беду не только ей, но и Арции, и двоим детям, которых они с Эгоном назвали своими.

— Эгон, — Клотильда нежно сжала огромную руку мужа, — может быть, я останусь?

— Нет, — покачал головой барон, — нельзя. Нас пригласили на коронацию, я старый сторонник Лумэнов. Было бы странно, если б я не поехал, и еще более странно, если б не взял с собой жену.

— Ты же сам говорил мне, что не поддерживаешь Тартю.

— Еще бы, Проклятый меня побери! Да будь я один, я б сказал гонцу пару ласковых, но мы должны сохранить ребят. Бунт на ровном месте не поднимешь, нужно время, нужно оглядеться по сторонам. В Мунт не только воронье слетится, будут и люди. Мне надо перемолвиться со старыми друзьями, да и самого Тартю посмотреть. Мы должны знать, с кем сцепились.

— Сцепились? — в светлых глазах женщины мелькнул испуг.

— Да, Ильда, — Эгон нежно привлек к себе жену, — другим бы я соврал, тебе не буду. Мы свой выбор сделали, и ты даже раньше, чем я. Растить детей убитого короля — дело опасное.

— Я боюсь их оставлять, — призналась Клотильда, — мало ли что…

— Мы не можем взять их с собой, слишком мало времени прошло, Шарло могут узнать с любыми волосами, да и по этикету не положено брать на коронацию бастардов, пусть и признанных.

— Я понимаю, и все-таки…

— Проклятый! В моем замке МОИМ детям ничего не грозит. Два месяца без нас они как-нибудь проживут. Шар… Анри — молодец, он и сам не проговорится, и за сестрой присмотрит. Ну, дорогая, пора. Лошади ждут.

— Идем, — баронесса поправила выбившуюся из прически прядку, еще раз глянула в зеркало, отразившее пусть и не очень молодую, но все еще поразительно красивую женщину. Итак, она после многолетнего уединения едет в столицу, на коронацию, ей нужно быть спокойной, достойной и скромной. Она — жена провинциального барона. Она ничего не знает и не понимает в политике… Узнают ее вряд ли, хотя она не так уж сильно и переменилась, но все свидетели ее юности мертвы или в изгнании. Тагэре все-таки проиграли. От огромной могущественной семьи остались лишь оргондская герцогиня да двое незаконных детей в замке Гран-Гийо… А виновата во всем Элеонора Гризье и ее родичи. Во всем!

— Ильда, — в голосе Эгона зазвучала тревога, — да что с тобой такое?

— Ничего. Я готова, — она выдавила из себя улыбку, — Проклятый всех нас побери!

2895 год от В.И.

1-й день месяца Волка

НИЖНЯЯ АРЦИЯ

— Да не развяжется завязанное. Если Эссандер жив, мы должны его искать.

— Я знаю где, — откликнулся Рафаэль, — в Гран-Гийо.

— Почему ты решил, что след копыт Садана ведет туда?

— В Гразе эти стервятники все овраги и все сеновалы облазили. Живого или мертвого, они бы его нашли. Нет, Сандер не в Гразе…

— Я слышал, ты назвал место. Там живет друг? Но если это знаешь ты, могут знать и шакалы.

— Шакалы не знают. Там живет женщина, первая жена брата Александра.

— Он прогнал ее? За что? Это очень важно… у отвергнутой женщины не сердце, а клубок из сорока тысяч змей.

— В этом сердце нет ни одной, я видел ее… Филипп женился тайно, потом началась война… Короче, этот дурак снова влюбился и женился. На матери этого самого Базиля, которого мы поймали. Про первую семью короля никто не знал, пока клирик, который их венчал, во всем не признался.

— Баадук разрешил мужчине брать столько жен, сколько он может прокормить, и это правильно.

— «У мужа может быть только одна жена, как Луна на небе, а у жены только один муж, как Солнце», — процитировал Книгу Книг доселе молчавший Николай.

— Луна меняется каждый день и ходит в окружении звезд, — не согласился Яфе, — а жена с каждым восходом становится старше на один день. Одна не заменит многих. Зачем вы давите то, что дано Всеотцом? Ваши мужчины бреют лица и хотят брить души, хотя они не евнухи. Борода все равно растет, и вместо одной женщины вы все равно хотите многих. Проще открыто держать жен и наложниц, чем красть наслаждение, как садовые сони крадут абрикосы.

— Мне не пристало спорить с тобой, — с достоинством возразил Николай.

— Истина в твоих словах, ибо нигде не сказано, что можно спорить о том, в чем не понимаешь. Рафаэль, ты знаешь женщин, ответь, стоит ли держаться за одну, когда можно получить всех?

— Не стоит, — улыбнулся мириец — в первый раз с того дня, когда выбрался из-под тела убитого рыцаря, — сердце у нас одно, это так, друзей больше трех не бывает, а женщин нужно столько, сколько захочется.

— Я покидаю вас, — вздохнул эрастианец, — ибо разговор сей приличествует воинам, но не служителям Божиим.

— В разговоре с богом нет ничего дурного, — сверкнул зубами Яфе, провожая взглядом тщедушную фигурку в зеленом.

— Дурного — нет, умного — тоже, — откликнулся мириец, — молиться — все равно что стучаться в пустой дом. Никто не ответит… Слушай, а что наш Серпьент молчит? Не похоже на него.

Крапивник и впрямь молчал, и не от хорошей жизни. Скрючившись в три погибели у стены приютившего их домишки, он трясся мелкой дрожью, а лицо и руки его побурели, как листья в ненастье.

— Эй, — Рафаэль схватил приятеля за плечо, — что с тобой?

— В-в-вяну, — пробормотал Серпьент Кулебрин. — Что?!

— То, — натура Крапивника брала свое, — знннаешь, сккколько сил ннннужно, чтоббббб тттттакой куст осссенннью поддддднять… И ввввсе зззззря.

— Это лечится?

— Сссссаммо пройдддет, — простучал зубами Крапивник, — холодддно, пррроешь его гуссссеница!

— Погоди, — осенило Рафаэля, — сейчас мы тебя подправим. — Мириец вытащил седельную фляжку и сунул ее к буро-зеленым губам. — Пей!

Крапивник глотнул, закашлялся и глотнул еще. Чутье Кэрну не обмануло — физиономия Серпьента начала приобретать обычный оттенок, дрожать он тоже перестал.

— Слушай, Серпьент, — Рафаэль не скрывал облегчения, — за каким лядом ты вылез со своей крапивой? Что бы мы, без нее не справились?

— С кем поведешься, от того и наберешься, — огрызнулся тот, — вы вечно собой жертвуете, чем я хуже?!

— Ну, вряд ли сегодняшнее стоило жертвы.

— Стоило, — не согласился Крапивник, — дай еще.

— А плохо не будет? — усомнился мириец. — Ты же в первый раз.

— В первый — не в последний. — Серпьент явно чувствовал себя лучше, и Рито со смешком плеснул ему царки в оловянную кружку. Крапивник лихо ее осушил, обалдело потряс головой и вальяжно развалился прямо на промерзшей земле, а затем тишину разорвал страшный, странный вопль, от которого Рито, Яфе и лошади вздрогнули. Оказалось, ничего непоправимого не произошло.

Царка оказала на Крапивника неожиданное действие — он запел, если только этот хриплый рев можно было назвать пением. Сосредоточенно глядя перед собой, Серпьент Кулебрин самозабвенно орал самую дикую песню из всех, которые доводилось слушать маркизу Гаэтано.

Бей писак крапивой по поганым харям.

Чтобы врали через раз и не так нахально!

Бей свиней крапивой по голому заду,

Потому что заслужили, потому что надо!

Трусов бей крапивой да по голым пяткам,

Чтоб забыли, как с войны драпать без оглядки.

Бей свиней крапивой по голому заду,

Потому что заслужили, потому что надо!

Бей ханжу крапивой по умильной роже,

Чтобы не поганил впредь, сволочь, слово божье!

Бей свиней крапивой по голому заду,

Потому что заслужили, потому что надо!

Ушедший в дом Николай пытался молиться, но рев Крапивника путал мысли и мешал сосредоточиться. Инок забился в самый отдаленный угол, стараясь не обращать внимания на проклятую песню.

— О Творец, — шептал эрастианец, — защити рабов своих, обереги их и просвети, ибо окружены мы врагами и темно вокруг. Разгони злодеев наших и вразуми их… крапивой. — Николай в ужасе осекся, но было поздно, слово сорвалось с его губ, превратив разговор с господом в отвратительный балаган, а с улицы неслось все громче:

Бей судью крапивой по гребучим лапам,

Чтоб, скотина, загрустил и поменьше хапал!

Бей свиней крапивой по голому заду,

Потому что заслужили…

Прислушавшись, Николай понял, что к Крапивнику присоединились Рито и Яфе, чьи красивые и сильные голоса уверенно вели варварскую мелодию, а затем с ужасом осознал, что и сам подтягивает.

2895 год от В.И.

6-й день месяца Волка

ГВАРА

Роскошные шпалеры с охотничьими сценами пузырились от сквозняков. Луи бы предпочел, чтоб в отведенных ему покоях было меньше роскоши и больше удобства, но в Гваре жили не так, как в Арции и даже в Эстре. Дымящие камины и незаделанные щели Лося не заботили, что ж, придется привыкать. Граф Трюэль сбросил одеяло из медвежьих шкур, поежился — за ночь спальня выстывала до безобразия, — торопливо оделся и подошел к окну. Зима, что и следовало доказать…

Только теперь, когда стало ясно, что он не ошибся в Рорике Ра-Гваре, Луи позволил себе затосковать, чему немало способствовало неподдельное сочувствие эскотцев. Они с Лосем и гварскими нобилями целую кварту пили за упокой душ погибших на Гразском поле. Остановили затянувшуюся тризну граф Лидда и кардинал, за которыми Рорик озаботился послать прежде, чем поднял первый поминальный рог. Луи вздохнул, вспоминая, как они с гварцами и Хайнцем чуть было не прикончили ночью Жися, помешало лишь отсутствие зрителей — Рорик был ярым сторонником прилюдного торжества справедливости.

Вода в кувшине для умывания только что льдом не подернулась, но Луи не стал беспокоить из-за такой мелочи слуг, более напоминавших воинов, и кое-как умылся и побрился. Он как раз вытирал лицо, когда в дверях появился Ласло.

— Друг Луи, пусть снег засыплет твое горе, господарь хочет тебя видеть.

— Что-то случилось? — А может, Лось собрался отметить первый снегопад очередным возлиянием, с него станется.

— Прибыл посол из Мунта.

— Жабий хвост! Что ты сказал?! — Трюэлю показалось, что он ослышался.

— Посол. Называет себя графом Мо. Перешел Арону, не таясь. Когда его спросили, кто он и зачем, сказал, что к монсигнору Ра-Гвару с письмом.

Граф Мо? То есть Базиль Гризье! Невероятно… «Пудель» ни за что не полезет в ловушку, не позаботившись о защите. Заложники, не иначе, но кто? Не Александр, его живым не возьмут… Рито мертв. Остаются дети и Артур. Да, видимо, так. И ведь мерзавцы правы, они ничего не сделают Базилю, чтобы не повредить заложникам. Ничегошеньки! Но чего хочет Пьер Тартю? Хорошо, что здесь Лидда и Мальвани, будет кому удержать Лося, если тот разойдется.

— Кто он, этот граф Мо?

— Подонок и предатель.

— Это понятно, но из какого он дома?

— Он из клана Вилльо. Сын нашей бывшей королевы от первого брака, хотя королевой она как раз не была. Базиль Гризье не воин, а шут. Впрочем, в этой семейке он еще из лучших. Потому что хуже Аганна, Реви и Элеоноры быть нельзя.

— Маленькая крыса — уже крыса, — ответил поговоркой Ра-Дан, — но этот Гризье корчит из себя горного кота.

— Жабий хвост! Похоже, у него что-то в запасе. Ладно, скоро узнаем.

Эскотец пожал плечами и вышел. Об этикете в Гваре не думали, здесь мир делили на друзей и врагов, а друзья могли быть либо гостями, либо хозяевами, либо союзниками — и всегда собутыльниками. Арциец с сомнением оглядел себя в мутном, хоть и большом зеркале. Не хотелось упасть перед Вилльо лицом в грязь. Ладно, была не была, сегодня он оденется по-эскотски, надо же когда-то начинать. Только плащ оставит прежний — с волчонком.

2895 год от В.И.

6-й день месяца Волка

ГВАРА

Его Высокопреосвященство Георгий плохо помнил младшего брата Жореса Аганнского, так как ничего выдающегося за этим «пуделем» не числилось. Самым значительным его поступком был приезд в Гвару. Вилльо были мерзавцами, а не ищущими мученической смерти фанатиками — видимо, Базиль Гризье уверен, что его не тронут. Кардинал помянул всуе нескольких святых (услышь это кто-то из кантисских святош, Мальвани бы лишился своего сана) и спустился в главный зал. Лось был уже там, равно как и граф Лидда, а с Луи Трюэлем они подошли почти одновременно. Жорж Мальвани отнюдь не кардинальским жестом махнул рукой другу своего племянника. Луи ему нравился, хотя вождем он не был и никогда не будет. Замечательный спутник, тонкий политик, прекрасный советчик, но не король и не полководец. Их бы с Рориком перемешать и разделить пополам, цены бы не было!

— Монсигнор Мальвани. — Лось был верен себе: для гварского вожака кардинал сначала был другом и братом маршала и лишь потом клириком, впрочем, он сам так себя поставил и не жалел об этом.

— Добрый день, Рорик.

— Ну, добрый или нет, поглядим. Садись, сейчас этого скота запустим.

— Рорик, — шепнул Жавер Лидда, — держите себя в руках, если позиция Мунта сильнее, это полезно, если нет — тем более. Вы — граф, а не буян из харчевни.

— Понял, — буркнул Лось, опускаясь в кресло, которое выдержало бы сурианского элефанта, — пускай заходит.

Как бы Жорж Мальвани ни относился к семейству Вилльо вообще и Базилю Гризье в частности, появился этот подлец красиво. Стремительно и легко пройдя сквозь строй воинов и нобилей, затянутый в черное арциец остановился, не доходя до возвышения, на котором устроился Лось и его приближенные, быстро наклонил и поднял голову в знак приветствия и замер, глядя в лицо повелителю Гвары.

Если Рорик и придумал загодя какую-то фразу подипломатичнее, то при виде подобной наглости она вылетела из его башки, и Лось хмуро рявкнул:

— Зачем приехал?

— Я привез указ Его Величества короля Арции Пьера Седьмого Лумэна его вассалу графу Рорику Гварскому, — не моргнув глазом, произнес Гризье.

— Что? — Лось начал приподниматься. — Что ты сказал?!

— Граф Мо привез письмо от Пьера Тартю, — нарочито спокойно произнес Жавер Лидда. Это возымело действие, и Ра-Гвар плюхнулся в кресло, буркнув:

— Давай письмо.

Посол отточенным жестом отцепил от пояса кожаный футляр и протянул Ласло Ра-Данну, передавшему послание дяде. Лось выдернул свиток и уставился на него. Жорж видел, как на скулах эскотца заходили желваки, но Рорик сдержался, сунув бумагу Жаверу. Тот внимательно прочитал написанное и с улыбкой передал Мальвани.

— Ваше Высокопреосвященство, что вы думаете об этих предложениях?

Что он мог думать? Предложения были наглыми и неприемлемыми, столь наглыми и неприемлемыми, что писавший должен был понимать, какой ответ получит. Даже ради всех заложников мира Лось не исполнит навязываемых ему требований, тогда зачем это представление? Глупость или расчет? Судя по тому, что Жорж знал о Пьере Тартю и его покровителях, расчет. Им нужна ссора как повод, но для чего?

— Что скажете? — осведомился Лось, обводя советчиков налитыми кровью глазами.

— Своеобразное письмо, — пожал плечами Лидда, — сразу видно, что его написал излишне уверенный в своих силах человек, к тому же не очень грамотный. Две ошибки — это допустимо для провинциального барона, но не для того, кто называет себя королем.

— Мне кажется, — подхватил Жорж, — нам следует обсудить это послание в узком кругу.

— Обсудить? — Огромная ручища сжала подлокотник так, что кардиналу показалось, что из мореного дуба вот-вот брызнет сок. — Эта кошачья задница называет меня — меня! — своим вассалом и требует налоги за три года вперед! Да еще чтоб я выдал друзей?! И это «обсудить»! Ты, — взгляд Лося уперся в спокойно стоявшего Базиля Гризье, — ты знал, что везешь?

— Знал, — подтвердил тот, — почти все.

— Почти?!

— Его Величество зачитал указ вслух, но я не могу ничего сказать об ошибках, так как не видел написанного своими глазами.

— И ты посмел отвезти МНЕ такое?! И думаешь выйти сухим из воды? Да чтоб вы с вашим недоноском ни надумали, я тебя прикончу.

— Постойте, Рорик, — вмешался Жавер, — письмо и впрямь оскорбительное, но, возможно, граф Мо должен передать что-то на словах. Кроме того, он располагает свежими новостями.

— Ну, — бросил Лось, — что скажешь? За чью спину прячешься?

— Если вы о том, что моя казнь означает казнь заложников, то вы ошибаетесь. Заложников, которые бы вас интересовали, в руках Его Величества нет, иначе об этом было бы сказано в письме.

— Что с детьми короля? — не выдержал Луи Трюэль.

— Не знаю. — Что-то промелькнуло в фиалковых глазах. Усмешка? Горечь? Что угодно, но точно не страх. — Дети Александра Тагэре исчезли из города до того, как в него вошли войска Лумэнов. Предвосхищая ваш второй вопрос, скажу, что сыновья Жоффруа Ларэна скончались от скоротечной горячки.

— Убийцы! — Луи и Рорик произнесли это слово одновременно, но если Трюэль его почти прошептал, то от рева Лося задрожали стекла. — Взять его! Во двор! Обезглавить на первой же колоде!

Базиль Гризье коротко поклонился, не выразив ни малейшего желания спорить, бежать или драться.

— Монсигнор, — Жорж Мальвани сам удивился, услышав свой голос, — в Книге Книг сказано, что «Правосудию не пристало носить лохмотья и питаться сухим хлебом, да будут его одежды пышными, а пир богатым…»

— Что? — Лось всегда с трудом понимал витиеватые изречения, видимо, поэтому они действовали на него как ушат холодной воды. Правда, лишь в тех случаях, когда он уважал тех, кто их произносил. Жоржа Мальвани Рорик Ра-Гвар уважал и как ученого человека, и как представителя знаменитого рода, и как воина, а посему осекся, пытаясь переварить услышанное.

— Рорик, — Лидда говорил мягко и вкрадчиво, словно пытался заставить больного ребенка выпить горькое лекарство, — Его Высокопреосвященство полагает, что мы не должны торопиться с казнью. Ее лучше провести по дедовским обычаям.

— Верно! — согласился Рорик. — Пусть все увидят! А этого в железа!

Двое воинов подскочили к арцийскому послу, еще четверо сделали шаг вперед на всякий случай, но Базиль Гризье и не думал сопротивляться.

2895 год от В.И.

14-й день месяца Волка

АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО

Мальчик верхом на большой белой лошади оглянулся на старый замок, стоявший на холме, огибаемом веселой и быстрой речкой со смешным названием Куропаточная. Оставшийся в Мунте сигнор Карпус никогда не рассказывал ученику об этой речушке — она была слишком незначительной, а теперь его воспитанник живет на ее берегу, и зовут его не Шарло Тагрэ, а Анри Фредерик Фарни. У Анри светлые волосы, и человек, которого он должен называть отцом, утверждает, что его сын — одно лицо с дедом, чей портрет висит в оружейном зале над камином.

Барон Эгон нравился Шарло, он верил и ему, и Клотильде, но взять и отказаться от отцовского имени и от своего прошлого?! Как же это трудно и неправильно! «Анри» дал шпоры коню, и тот послушно перешел с шага на рысь. Эгон приказал слугам не лезть к молодому сигнору, пока тот не позовет, и капитан замка, хоть и со вздохами, отпускал «Анри» на ежедневную прогулку. Впрочем, в Гран-Гийо и окрестностях было спокойно, а умение хозяйского сына ездить верхом и управляться с оружием обитателей замка умиляло и служило неисчерпаемым источником для рассуждений на тему, что «мальчонка — вылитый сигнор в детстве».

Чужие похвалы должны были радовать, но огорчали и унижали, хотя Шарло старался не выказывать своих чувств. Отец часто говорил, что добрые люди по простоте душевной могут сделать больно, но нельзя на них за это злиться и тем более обижать. Сын Александра Тагэре так и поступал. С тех пор как ему рассказали про Гразу, мальчик еще усердней, чем раньше, старался делать все так, как отец. Назло всем и всему! Пусть он лишен имени и живет в провинции, он остается сыном короля. Он будет исполнять свой долг и скрывать свою боль. «Ты не железный, но этого никто не знает», — как-то сказал отцу Рито, а тот ответил, что слабость украшает только женщину и ребенка. Шарль Тагрэ не ребенок, и он не будет слабым. Никогда не будет! Он не заплакал, когда Рито рассказал ему правду, он обещал мирийцу защищать сестру, и он исполнит и это.

А Кати ведет себя молодцом, разве что ноет, когда ей не хватает ее побрякушек, ее кукол, ее Онорины. Дурочка! Она вечно воображала себя златокудрой Матильдой[27] и, когда ей разрешили так называться, даже улыбнулась.

Матильдой звали мать барона Эгона, она ничуть не походила на Кати, зато сестрица походит на Клотильду — это все говорят, а чаще всех барон. Эгон — хороший человек, Шарло было стыдно, что он не может притворяться и называть его отцом хотя бы при слугах. Как он ни старался, не получалось. И все равно они стали друзьями, а Клотильда… Шарло казалось, что он знал ее всегда, и как только дядя Филипп мог променять ее на Элеонору с ее враньем, яркими тряпками и трясущимися щеками?!

Виконт был слишком мал, чтобы понять, что двадцать лет назад щеки у Элеоноры Гризье не тряслись, а яркие платья делали ее лишь красивее, но лгала она всегда.

— Шарло! — Негромкий окрик вернул мальчика к действительности, и он с радостным криком соскочил с коня в объятия вышедшего из зарослей можжевельника маркиза Гаэтано.

— Шарло, слава святому Эрасти! Глазам не верю, откуда ты?

— Ну, — мальчик был слишком рад, чтобы удивиться вопросу. — Как ты уехал, так Клотильда вышла замуж за барона Фарни… Ты не пугайся, барон очень славный, только его дома нет. Он сказал, что мы с Кати его дети, и взял в замок. Ты же уехал, мы не знали куда…

— Я уехал? — В глазах Рито мелькнуло удивление.

— Мы спали, — напомнил Шарло, — а ты уехал ночью. Клотильда сказала, что ты велел мне позаботиться о сестре.

— Я ездил в Мунт, — странным голосом откликнулся Кэрна.

— А сейчас ты вернулся? Ты подождешь Эгона?

— Видимо, придется, раз уж он знает все…

— Он за отца! Он его знал, хоть и мало. Эгон дрался с отцом на турнире и проиграл, а отец его отпустил и даже перевязал рану. Эгон говорит, что должен вернуть долг… Ты видел Филиппа и Этьена?

— Нет, — покачал головой Рафаэль, — я видел много всякой дряни, хотя и достойные люди попадались. Ты ничего не слышал об отце?

— Об отце? — переспросил Шарло, и губы у него задрожали. — Ты же сказал, что он скорее всего… А потом приехал герольд и прокричал, что его… Его привозили в Мунт и всем показывали.

— Ладно, не будем об этом. — Рито привлек племянника к себе. — Как Кати? Как Клотильда?

— Кати хорошо. — Ему все же удалось не заплакать, хотя очень хотелось. — Сейчас ее учат вышивать, а я поехал промять Забияку. Клотильда с Эгоном уехали на… коронацию. Нас сейчас зовут Анри и Матильда, мы бастарды барона и Ильды, но привенчанные…[28] Рито, значит, Тартю сейчас король?

— Нет! Он победитель. Пока. Но он не король и никогда королем не будет, скорее крыса полетит. Ты знаешь здешние места? Где тут можно подождать твоего барона?

— Может, в лесной сторожке, там между осенней охотой и прилетом лебедей никто не живет, а еду я тебе привозить буду.

— Не мне, — улыбнулся Рафаэль, — а нам. Я не один.

2895 год от В.И.

24-й день месяца Волка

ГВАРА

Жорж Мальвани задумчиво смотрел на Базиля Гризье, которому неподъемные старинные цепи придавали вид кого-то из ранних святых. То, что Тартю назначил его на убой, было очевидно. Удивляло, как граф на это согласился, ведь не понимать, что сделает Лось, прочитав письмо, было невозможно.

— Любуетесь? — Пленник тонко улыбнулся. — Ваше Высокопреосвященство, вы не находите, что я похож на святого Алексиса?

— Нахожу, что вы меньше похожи на Жореса, чем мне казалось.

— Верно, у него волосы золотистые, а у меня — скорее русые. Да и нос подгулял… Великоват, хотя форма фамильная. Нет, я не жалуюсь, по сравнению с Рогге или Тартю я красив, как эльф… Кстати, когда мне отрубят голову? Хотелось бы знать заранее.

— Завтра. Отец Флавиан утверждает, что вы отказались ему исповедоваться, но просили об этом меня.

— Я солгал, — не моргнув глазом, сообщил Базиль, — я хотел разговора, а не исповеди.

— Что ж, — спокойно произнес кардинал, — я так и думал.

— Видите ли, Ваше Высокопреосвященство, — счел уместным пояснить пленник, — я и раньше подозревал, что небесам на нас плевать, а после Гразы убедился в этом окончательно. Ну а в то, что, пошептавшись с клириком, можно списать все грехи, я никогда не верил. Если кто и может нас простить, так это мы сами.

— А осудить?

— Ну, судят все, кому не лень. Тут большого ума не нужно.

— Граф Лидда пытался убедить Ра-Гвара оставить вам жизнь. Казнить вас — значит сделать то, что хочет Тартю.

В полутьме глаза Базиля казались лиловыми.

— Да, я новому величеству, похоже, успел надоесть.

— Ра-Гвар обещал подумать.

— Вот как? В таком случае Лидда заставил Лося обещать невозможное.

Жорж невольно улыбнулся.

— Рорик не так уж и глуп.

— Я и не говорю, что он глуп, — пожал плечами Гризье, — но думать он не умеет. Ваше Высокопреосвященство, у меня к вам есть одна просьба. Первая и последняя. Я хочу сообщить вам две вещи. Это, упаси Святой Эрасти, не исповедь, но… — Базиль задумался, — но я просил бы вас сохранить мои слова в тайне до казни. Лось и так обо мне невысокого мнения, не хотелось бы его усугублять.

— Я постараюсь исполнить вашу просьбу.

— Будет слишком большой наглостью, если я попрошу дать слово Мальвани?

— Вот даже как?

— Клирик может отказаться от данной клятвы, разумеется, к вящей славе божией, а Тигр — никогда.

— Хорошо, — чуть подумав, сказал кардинал Гварский, — я даю слово Мальвани, что не раскрою вашу тайну.

— Она не моя, а ваша. В том смысле, что касается всех, кто убрался из Арции в Гвару. Тартю вас обманывает. На самом деле о судьбе короля — разумеется, я говорю об Александре — ничего не известно. Тело, выставленное в Мунте, — это тело Эжена Трюэля, подправленное с помощью магии. Тагэре ищут, но безуспешно.

— Граф!

— Монсигнор. Дайте мне договорить. Рафаэль Кэрна тоже жив и здоров. Я встретил его в окружении весьма странной компании. Атэв, клирик-эрастианец и нечто вовсе несусветное, именующее себя хозяином всея крапивы. Я не сошел с ума, как это ни странно, и я, как вы понимаете, трезв.

— Это был именно Кэрна?

— Я видел его и говорил с ним.

— И вы оба остались живы?

— О, ему ничего не грозило, я был связан, хотя, правду сказать, я для байланте не противник. А что до меня, то мириец никогда не был жадным. С него хватило глаз моего брата, меня он оставил на съедение Рорику и тем, кто отступил в Гвару.

— Вы могли вернуться в Мунт.

— В том-то и дело, что не мог. Я обещал.

— Во имя Проклятого! Зачем вам понадобилось мое слово?! Рорик, узнай он, что Александр может быть жив, вас наверняка отпустит.

— Потому я и прошу вас молчать. Мое признание вот с этим, — Базиль поднял скованные руки, — весьма смахивало бы на трусость, а я хочу умереть прилично. И хочу, чтоб вы знали правду о Гразе и о Кэрне. Хотя о нем вы скоро услышите. Маркиз не в состоянии долго хранить инкогнито, а его спутники — и вовсе как морковка на снегу. Но вы дали слово Мальвани…

— Да, — кивнул Жорж, — хотя приносить жизнь в жертву глупой фанаберии — преступление.

— А у меня, кроме этой фанаберии, ничего нет, — засмеялся Гризье, — так пусть хоть она останется. Вы — «тигр» по праву рождения и никогда не жили в шкуре «пуделя». Я не знаю, кому и что хочу доказать. Скорее всего себе самому, но никто не скажет, что я скулил и ползал на брюхе. Проклятый! Вы все-таки заставили меня исповедоваться.

— В таком случае придется вам услышать, что вам дадено отпущение.

— Арде! Умру с миром. А вы меня простили как кардинал Георгий Гварский или как Жорж Мальвани?

— Как Жорж Мальвани. Таких закоренелых ослов кардиналам прощать не положено. Слово я сдержу, хотя и глупо все это.

— Не спорю. Но мне надоело ваше проклятое презрение. Надоело, — почти выкрикнул Базиль, — если хотите, это моя месть. Всем! Вам! Тартю! Матери с братом! Судьбе, в конце концов…

2895 год от В.И.

24-й день месяца Волка

АРЦИЯ. МУНТ

Обычно скупой, Пьер не пожалел денег, и город к коронации был разукрашен вдоль и поперек. Не забыли даже о фонтанах из пива и вина на площади ратуши — роскоши, от которой отказались даже Лумэны. Гирлянды из сосновых и еловых ветвей украшали яркие розы и лилии из вощеной бумаги, вдоль Льюферы горели тысячи факелов, а на перекрестках весело трещали костры, у которых можно было согреть озябшие руки, а заодно выпить и закусить. Жители Мунта и люди прибывших на коронацию нобилей, разрумянившись от холода и обильной выпивки, с утра толкались на улицах в ожидании кортежа. День был по-осеннему хмурым, но Пьер Тартю, которому через ору с небольшим предстояло стать Пьером Седьмым, не стал дожидаться Светлого Рассвета.

Север волновался, Побережье безмолвствовало, а Юг с каждым днем оценивал свою помощь все дороже. Миропомазание должно заткнуть рот тем, кто болтает, что бастард не имеет права на корону. Не лучше и те, кто согласен на бастарда, но на бастарда Тагэре — сына Александра или сыновей Филиппа от Элеоноры Вилльо, у которых хотя бы отцы не вызывают сомнений.

Сама Элеонора с дочерьми сочла уместным появиться на церемонии, откровенно наслаждаясь подобострастным почетом, от которого за последние три года отвыкла. Сыновей рядом с бывшей королевой не было. Граф Аганнский после встречи с Рафаэлем Кэрной не покидал особняка Вилльо, Базиль ускакал в Гвару (Мунт надеялся, что Лось сдерет с «пуделя» шкуру), а Филиппа и Александра не видели уже давно.

Болтали, что бывший наследник ненавидит нового короля и будущего родича и потому его не выпускают на улицу. Зато остальная родня Элеоноры, принарядившаяся и довольная жизнью, крутилась у самого входа в храм, вызывая неприязненные взгляды горожан. Гостей из Оргонды и Мирии не было, зато в глаза бросалось обилие духовенства.

Колокол пробил тринадцать раз, и украшенная разноцветными флагами и гирляндами галерея запестрела причудливыми одеяниями иноземных послов. Протрубили фанфары, гвардейцы дружно ударили в землю древками алебард, и церемония началась. Тартю не забыл ничего Из арсенала древних королей, старательно воспроизведя каждую мелочь, известную по летописям и старинным миниатюрам. Из всех владык Пьера более всего вдохновлял Анхель Светлый, который, выйдя из храма под троекратный приветственный клич многотысячной армии, по алой ковровой дорожке, затканной геральдическими нарциссами, прошествовал к установленному на возвышении напротив ратуши трону, где и принял верительные грамоты иностранных послов. Затем перед императором прошествовала гвардия, после чего наступил черед горожан — каждый цех преподнес возлюбленному монарху приличествующие случаю подарки. Добрых обывателей сменили менестрели и мимы. После седьмого выступления Анхель в сопровождении самых близких, среди которых был Эрасти Церна, покинул площадь, предоставив простонародью веселиться до утра.

Подробное описание коронации, сохранившееся в житии святого великомученика Эрасти, было скопировано до мелочей, однако недаром говорится, что войти в одну реку дважды еще никому не удавалось. Анхель короновался в ясный день, а тут, как назло, зарядил нудный, холодный дождь. Спехом собранные маги-погодники с грехом пополам остановили мерзкую морось, но разогнать тяжелые свинцовые тучи не смогли. И то сказать, бороться с ветрами Эландского моря, принесшими «волчьи дожди» на неделю раньше обычного, была задача не по их силенкам.

Отсыревшие флаги и плащи гвардейцев висели мокрыми тряпками, серое небо, казалось, вознамерилось опуститься на землю и удерживалось лишь рвущимися ввысь колокольнями и башнями. Зрители чихали и кашляли, дожидаясь конца церемонии. Только немногочисленные счастливцы, допущенные в теплый и светлый храм, получали удовольствие от изумительного зрелища.

Кардинал Клавдий, по правую руку которого стояла Ее Иносенсия Анастазия, произнес назидательное слово, в котором Церковь Единая и Единственная подтверждала царственное происхождение доблестного и богобоязненного Пьера и называла его «истым Волингом», карающим мечом для врагов Церкви и неоскудевающим кладезем для добрых людей. Всякий, имеющий уши и голову, понимал, что выступать против Пьера, даже смеяться над ним, означает навлечь на себя гнев Церкви как таковой и дополнительные беды со стороны всемогущих циалианок и Скорбящих. Даже одной из этих сил достаточно, чтоб сокрушить любого светского владыку — если он, конечно, имел счастье родиться и править в Благодатных землях.

Преклонив колено и положив руку на эфес меча, Пьер выслушал Назидание, облобызал Посох Его Высокопреосвященства и Кольцо Анастазии, после чего толстый перст Клавдия оставил на челе новоявленного Волинга блестящий след — миропомазание свершилось. Громко и торжественно задышал орган, невидимый хор запел «Славься, Свете», загудел Главный колокол, и сразу же откликнулись колокола со всего города. Кардинал торжественно возложил на редкие сероватые волосы корону Волингов, Анастазия вручила Пьеру золотой шар, увенчанный нарциссами, а нунций Архипастыря — короткий и широкий меч. Старательно и гордо вышагивая, сын сигноры Стэнье-Рогге направился к выходу. Тяжелые двери храма распахнулись, гул колоколов и стоны органа смолкли. Король ступил на ковровую дорожку. И тут раздался надсадный кошачий вопль.

Маленькая серая кошка (и как только ее не заметили!) сидела на алом, затканном золотыми нарциссами бархате, глядя на приближающегося короля, и орала громко и нагло. В ритуальной тишине резкие, скрипучие крики казались издевательством. Прогнать нахалку никто не отваживался: для этого требовалось вступить на «королевскую тропу», что считалось оскорблением величества. Равно невозможным было чем-то бросить в поганую тварь или крикнуть нечто не имеющее отношение к обязательным здравицам.

Первым опомнился Пьер, решительно ступивший на ковер. Это было правильно — обойти вопящее животное, которое вряд ли станет дожидаться, когда на него наступят. Кошка и не стала, но, вместо того чтобы шмыгнуть в толпу, повернулась и, гордо подняв тоненький хвост, пошествовала впереди короля, немыслимым образом соразмеряя свой шаг с шагом Пьера. Более того, прежде чем пройтись по королевскому бархату, помойница умудрилась влезть в деготь или смолу, и за ней по алому цвету Волингов тянулась четкая цепочка следов, черная и блестящая.

В звенящей тишине кошка и король продолжали свое немыслимое шествие, и где-то на середине пути случилось неизбежное. Чей-то голос, звонкий и сильный, прокричал на всю площадь «кошачья лапа» и залился издевательским хохотом.

Кошка не повела и ухом, торжественно вышагивая по направлению к трону, а вот лицо Пьера стало медленно зеленеть. Темнобородый стражник, стоявший во втором ряду оцепления, наоборот, побагровел, в его глазах читался ужас от того, что сейчас свершится, но бедняга не мог ничего с собой поделать. Понимая, что самым легким наказанием для него станет ссылка в дальний гарнизон, он зашелся в приступе неистового хохота, заразив им соседей спереди и слева. И вновь прозвенел голос: «Смотрите, драный кот на троне Волингов», — и на это точно стоило посмотреть!

Серенькая киска была не одинока. На королевском седалище расселся облезлый черный кот. Половина его хвоста, равно как и ухо, была потеряны в битве, грудь и морду украшали многочисленные шрамы. Кот потянулся передом и задом и зевнул во всю пасть, обнажив внушительные клыки. Кто-то из придворных решился положить конец непристойному действу и попробовал схватить хвостатого узурпатора, но тут же с криком отскочил, прижимая руку к окровавленному лицу. А кот, выпрямившись, как изваяние, вперил желтые глаза в приближающегося короля, глядя на него сверху вниз.

«А у котяры-то шрамы честные, он — воин, хоть и не Волинг!» — выкрикнул все тот же голос, странным образом покрыв всю площадь. Синяки, присутствующие в толпе в немалом количестве, давным-давно должны были унять крикуна, но не уняли!

Кот на троне между тем совершил нечто вовсе непотребное, после чего спрыгнул на голову ошалевшему нобилю в цветах Тартю, мимоходом рванув его когтями, и исчез у основания помоста ровно в тот момент, когда красные сапоги Пьера ступили на последнюю из тринадцати ступеней, ведущих наверх. Увы, трон был безнадежно осквернен, и король встал перед непростой дилеммой: рискнуть парадным одеянием или же принимать поздравления стоя.

Будь на месте Пьера Анхель Светлый, Рене Счастливый или даже красавец Филипп, они бы обратили все в шутку. Но редкие короли не боятся уронить свое величие и, как правило, его роняют. Рене, весело махнув рукой, уселся бы на ступеньки. Анхель сказал бы что-то такое, от чего вся площадь зашлась бы в хохоте, а Филипп спрыгнул в толпу и обнял бы первую попавшуюся красотку. Пьер же бестолково замер перед загаженным троном, и тут с площади донеслось: «Да уберите же, в конце концов, с трона кошачье дерьмо!» Король, потеряв самообладание, со всей силы пнул золоченое кресло, которое оказалось прочным и устойчивым, а вот отличной выделки красная замша не смогла защитить ногу монарха от удара. Король сморщился, словно от зубной боли, а с площади донеслось: «Променяли волка на драную кошку», и Пьер, не выдержав, завопил: «Стража! Схватить! Очистить площадь!»

Люди, толкаясь, бросились в проулки, откуда и так напирала толпа, кто-то кричал, кто-то задыхался, кого-то чуть ли не вдавили в стену, кто-то свалился под ноги бегущим. К счастью, новый командор городской стражи оказался умнее и короля, и горожан. Изрыгая проклятия, он остановил расходившихся вояк, велев им не теснить людей в узкие улицы, а растаскивать толпу изнутри за счет пустовавшего во время церемонии центра площади. Давку остановили, но звонкоголосого нахала, разумеется, не нашли — да, правду сказать, и не искали.

Сделав свое дело, усталые и злые стражники, молча отправились в казармы, понимая, что они в любом случае окажутся виноватыми, а по городу кругами расходились истории одна нелепее Другой. Чаще всего поминалось «кошачье дерьмо на троне», а старики, видевшие уже четвертого короля, качали головами и бормотали: «Не будет толку от этого царствования, ой не будет!»

2895 год от В.И.

25-й день месяца Волка

ГВАРА

Базиль Гризье, граф Мо, не считал себя великим храбрецом, но страшно ему не было. Кончится все — и ладно. Еще накануне он старательно продумал, что говорить, но загодя приготовленные слова, призванные скрыть страх, не понадобилось, потому что не было страха. Не было вообще ничего, Базиль чувствовал себя не осужденным на казнь, а «странствующим во имя познания», которому удалось стать участником варварского обряда в чужой стране. Глаза видели все, но это не вызывало никаких чувств, кроме вялого удовлетворения, что умрет он все-таки по-человечески. Вот окажись на его месте Пьер Тартю, эскотцев ждало бы изумительное зрелище.

Воины в серо-черно-малиново-изумрудных плащах, сопровождавшие осужденного, хранили полную невозмутимость, но презрения на их лицах все-таки не было, презрения, с которым на него глазели жители родного города Мунта. Там казни любого из Вилльо радовались бы на полную катушку. Базиль поднял глаза к серенькому, унылому небу. Помолиться, что ли, для приличия? Да нет, зачем… Тем паче нужных молитв он не помнил, а обращение к покровителю охотников святому Юверу явно не годилось.

Процессия медленно миновала замковый двор и вышла на невысокую террасу, примыкавшую к крепостной стене. Ненавязчивый ветерок развевал странные полосатые флаги на высоких шестах, между ними на возвышении расположился Лось в окружении местных нобилей и гостей. Справа и слева от повелителя Гвары стояли тяжеловооруженные воины, среди которых Гризье заприметил и дарнийцев. У подножия помоста располагалась плаха, ниже, под террасой, толпился народ, а вверху над башнями кружили неизбежные голуби. Базиль заметил, как голова в рогатом шлеме (Рорик явился на казнь в полном боевом облачении, подчеркивая тем самым, что война для него уже идет) повернулась в его сторону и эскотец поднял руку. Стражники двинулись вперед, и Базиль последовал за ними, стараясь не споткнуться в своих скользких сапогах на утоптанном снегу.

Гризье хотел лишь одного — чтобы эскотцы управились поскорее, он по-прежнему не боялся, но на него накатилась одуряющая слабость. Не хватало только упасть в обморок на глазах у всей толпы и Луи Трюэля. Надо было все же заставить себя поесть, а он не смог ни вчера, ни сегодня. Скорей бы…

Проклятый, но почему он не боится? Наверное, потому, что умирают лишь раз. Он умер, когда попался в руки Кэрны и его приятелей. Когда атэв напомнил о сурианском обычае разрывать предателей лошадьми, Базиль едва удержался от крика, но его отпустили. Маркиз Гаэтано не зря был лучшим другом горбуна, он не умел убивать пленников

Любопытно, что сталось с королем? Если он жив, Пьер еще напляшется; впрочем, если мертв, мир все равно наступит не скоро. В Арции слишком много нобилей, которые предпочтут смерть власти кошачьего ублюдка.

Проклятый! А эти еще откуда?! Граф Мо, не поверив собственным глазам, уставился на двух скованных пленников. Первого, с такими широкими плечами, что, несмотря на высоченный рост, он казался приземистым, волокли четверо дюжих «полосатиков», второй шел сам, но переставлял ноги, как марионетка, а на обычно наглом лице застыл животный ужас. Вот, значит, как… Новые гвардейцы оказались не такими умными, как им казалось. Лось воевать умел и любил — похоже, весельчак Эсташ свое отшутил.

Базиль вспомнил, как милейший лейтенант пообещал въехать в Мунт в трауре по погибшему во имя короля графу Мо. Нельзя сказать, чтоб Базиля расстроила эта шутка, но увидеть посеревшее лицо лейтенанта было приятно и вместе с тем противно. Базиль всегда смеялся над Артуром Бэрротом, носившимся с рыцарскими добродетелями, как курица с яйцом, но смотреть на перетрусившего арцийского лейтенанта было не менее мерзко, чем… на обгадившегося претендента на арцийскую корону. Воистину, Пьер подбирал офицеров по себе.

К помосту осужденных подвели одновременно, и Базиль, поравнявшись с Эсташем, прошипел: «Возьмите себя в руки. Вы — арцийский нобиль, а не подыхающая крыса!» Если б он дал трусу по морде, может, это и возымело бы действие, но слова до Эсташа не доходили. Зато их услышали «полосатики», и Базиль был готов поклясться, что в их глазах промелькнуло нечто очень похожее на одобрение. Лось еще раз поднял руку, хрипло протрубил старинный рог, ему откликнулся барабан и несколько волынок. Затем все стихло, от строя воинов отделилось двенадцать человек, все, как на подбор, высокие и плечистые. Откуда-то вышла девушка лет пятнадцати с толстыми льняными косами, неся в обеих руках нечто, покрытое полосатым полотнищем. Двенадцать воинов по очереди просовывали руку под покрывало, вытаскивая какие-то небольшие предметы. Девушка ушла, ее место занял глубокий старик, к нему протянулось двенадцать раскрытых ладоней, на которых лежало что-то похожее на монеты.

— Имре Ра-Борне, Дьердь Ра-Мелэ, Ласло Ра-Данн, — тонким срывающимся голоском провозгласил старец. Трое воинов разом преклонили колени, повернувшись к Рорику. Властитель Гвары и Набота грузно поднялся, поднял забрало и проревел:

— Вы — рука судьбы. Помните: один удар — одна смерть.

И тут Базиль вспомнил. В Гваре придерживались старых эскотских обычаев и не держали палачей. Осужденных казнили воины, кто именно — определял жребий. Граф Мо проследил глазами за избранниками судьбы. Который же его? Высокий желтоволосый воин, вроде бы Ласло Ра-Данн, подошел и стал рядом. Гризье с отстраненным любопытством рассматривал своего будущего убийцу. Похоже, эскотец и впрямь в состоянии отрубить голову одним ударом, и слава Проклятому! Смерти Базиль все еще не боялся, но вот боли… Граф не сомневался, что пыток ему не вынести, но удар меча как-нибудь переживет. «Переживет?» Гризье невольно улыбнулся пришедшему в голову словечку.

— Жись, — громыхнул Рорик Ра-Гвар, — твоя подлая жизнь кончается. Можешь что сказать нам або Творцу?

— А пишов ты, Лось скаженный, — огрызнулся фронтерец, — як бы не был я в кандалах, я б тоби рога б повыдергал.

— То не будь бы ты в оковах, — не растерялся эскотец, — я б тебя напополам разорвал, шкура продажная! Тебя б не честной сталью казнить, а собакам отдать, да псов жалко. Потравятся еще от такой змеюки подколодной!

— Тоби добре гавкать, як шо вас на мене одного, як тих псов на кабана.

— Был бы ты кабаном, а не крысой, тебя б тут не было. По-перше, ты б слово не нарушил и короля б не продал. По-друге, тебя б не заловили. Вояки, Проклятый вас побрав бы, только сзаду да ночью да с кривым копьем!

— То ваши скаженные на нас ночью накинулися, да ще зверюг понатравили! Як бы не то…

— Як бы, як бы, — передразнил Рорик, — як бы в свиньи рога росли, была б она корова!

— И ростуть, тилькы та свыня лосем прозывается.

Базиль с непонятным восторгом слушал этот дикий разговор, он уже ничего не понимал. Гварский господарь и скованный пленник на глазах огромной толпы лаялись, как пьяные возчики в придорожной таверне, и, похоже, получали от взаимных оскорблений удовольствие. Пленника еще можно понять, но Рорик?!

— Ты, крысюга вонючая, — орал эскотец, — да за Александра ты еще не такое заслужил, я за него всех передавлю, а тебя первого.

— Да видел я того короля… — начал Жись, но договорить ему не позволили.

Рев Лося «Молчать!» накрыл притихшую площадь снежной лавиной, Гризье показалось, что даже лошади и те присели на задние ноги. Пленник вскинулся что-то сказать, но два «полосатика» его умело скрутили и швырнули на колени.

— Ты не короля продал, ты все Благодатные земли загубил! — резко произнес Лось совсем другим голосом и, повернувшись к невозмутимо следившему за перебранкой и дракой Имре, добавил: — Делай свое дело, воин. А мы, с помощью Святого Эрасти, весной сделаем свое.

Избранный жребием выхватил меч. Жись забился в цепях — не от страха, от ярости, но держали его крепко. Сверкнула сталь, что-то круглое покатилось в сторону, подпрыгивая, как кочан капусты. На утоптанный снег хлынула нестерпимо красная кровь, а обезглавленное туловище обмякло и повисло в своих цепях.

— Помни о смерти, — невольно прошептал Базиль и, столкнувшись с непонимающим взглядом своего палача, пояснил: — Был такой мудрец, он сказал: «Помни о смерти в радости, тогда ты сможешь взглянуть ей в лицо».

Эскотец торжественно наклонил голову, явно запоминая понравившиеся слова. Тело Жися унесли, чтобы, как понял Базиль, таки скормить собакам, а голову подняли с окровавленного снега и положили в простую ивовую корзинку с крышкой. Следующим будет весельчак Эсташ, а затем настанет его черед…

2895 год от В.И.

25-й день месяца Волка

ГВАРА

— Он неплохо умер, — бросил Рорик, принимая из рук сигуранта кубок с вином, — жаль, не годом раньше.

Да, Жись умер, и это было только началом. Умереть должны все предатели. Это не вернет ни Сандера, ни Рито, ни Ювера, ни Эжена, но это справедливо, и это нужно Арции. Раньше Луи Трюэль терпеть не мог разговоров о святом мщении и прочей чепухе — теперь он не успокоится, пока не увидит Тартю и Рогге на плахе. Хотя, говоря по чести, шансов на это немного, сила явно на стороне ублюдка и «паучат». Но первый из предавших уже поплатился… Граф Трюэль проследил взглядом, как воины в полосатых плащах за ноги волокли тело фронтерского вожака.

— Да, умер он сносно… Но я по-прежнему против казни Гризье, — негромко произнес сидевший рядом с гварским властителем граф Лидда, — Рорик, вы совершаете ошибку.

Лось не ответил, и Луи счел своим долгом вмешаться:

— Я ненавижу эту породу, монсигнор, но Тартю ненавижу еще больше, а он хочет, чтобы посла казнили.

— Я тоже думаю, что Пьеру Тартю нужна смерть Гризье. — Граф Лидда задумчиво тронул цепь на груди. — Но чего хочет сам Гризье?

— Он не боится, — хмуро бросил Лось, — я такого от сукиного сына не ожидал, но надеяться ему не на что.

— Он и не надеется. Я был у него вчера, — заговорил кардинал, и Луи подумал, что Жоржу Мальвани не по себе. Вряд ли от вида крови, у Беток брат покойного маршала видел и не такое. Лицо Его Высокопреосвященства оставалось невозмутимым, но Луи слишком хорошо знал Сезара, а мужчины рода Мальвани похожи не только внешне. Ювер еще шутил, что на самом деле они все-таки разные, просто для людей все «тигры» на одно лицо. Жорж, почувствовав взгляд, обернулся. — Луи, вам не кажется, что иногда нарушить данное слово почетнее, чем сдержать? Ваш дед ничего на сей счет не говорил?

— Не припомню, — удивился Трюэль, — но мысль любопытная. Дед как-то сказал, что проще всего тупо следовать «Кодексу Розы». Самое худшее, что тогда может с тобой случиться, — это смерть.

— Не помнишь, к чему это он? — быстро переспросил Мальвани.

— Кажется, речь шла об Артуре… Нет, точно не помню.,

— Жаль…

— От, развели филозопию, — набычился Лось, — воину это ни до чего. Если слово дал по-глупому, нечего его держать! Вот как бы ты, — палец Рорика уперся в грудь Луи, — узнал про измену, а с тебя б обманом слово вытянули молчать, ты б молчал?

— Ну, я бы не дал такого слова никогда.

— Ой, не зарекайся. Вы, арцийцы, — путаники. Вот стану я с тобой говорить, скажем, о Гелене, да и попрошу поклясться. То бишь не говорить никому, что я тебе скажу. Ты ж пообещаешь, потому как будешь думать, что то про честь женщины. А я тебе про измену расскажу, га? — Рорик с довольным видом откинулся назад. — И что ты со мной делать будешь? И со словом тем дурным?

— Можно, не нарушая слова, убить изменника, — заметил Мальвани, — и все будет в порядке.

— Уел, Твое Высокопреосвященство, умный ты, за что и люблю. И еще за то, что с мечом на «ты»..

— А раз уел, так послушай. Если хочешь подложить Пьеру свинью, отпусти его посла.

— После того, что тот нес? Да за кого он меня держать станет? Нет, нельзя его отпускать…

— Не хочешь отпускать наглеца, — улыбнулся граф Лидда, — отпусти труса.

— Труса?! Еще чего? Червяков нужно давить. И хватит об этом! — Лось сунул пустой кубок кому-то из слуг и махнул рукой.

Наступил черед лейтенанта Эсташа. Этот не бранился, а умолял, каялся и доносил. Луи прикрыл глаза, чтобы не видеть перекошенного лица, но, к сожалению, заткнуть уши было невозможно.

Лейтенант новой гвардии Пьера Тартю очень хотел жить, но единственный довод, который он приводил в свое оправдание, — это то, что его заставили. Что именно заставили — было неясно, так как все прегрешения Эсташа перед Гварой и покойным Александром Тагэре состояли в том, что лейтенант со своим отрядом проводил графа Мо до границы, где и остановился. Эскотцы напали на них на арцийской земле и повязали, как овец, пленник должен был возмущаться, а он ползал на коленях.

Из нечленораздельных воплей следовало, что во всем виноват граф Мо и его родня, а сам Эсташ всегда ненавидел предателей Вилльо и готов собственной рукой покарать хотя бы одного из них. Арциец вопил бы долго, но Лось не был расположен слушать.

Все повторилось. Извивающийся, на сей раз от ужаса, осужденный, рассекающий воздух тяжелый двуручный меч, подпрыгивающая голова, алые пятна на подтаявшем снегу… Как просто, словно свинью закололи.

— И все же, Рорик, я должен в последний раз попросить вас подумать, — Лидда на удачу явно не надеялся, говоря лишь для очистки совести, — казнить посла Тартю — глупость.

— Да кто он мне, этот кошкин сын?! Пусть хоть лопнет со злости, мне-то что? От Церкви отлучат, дак мы свою учредим, и пошли те кантисские святоши жабе под хвост. — Рорик подмигнул Луи. — Война так война! Этот недоделанный поганец еще меня не знает.

— Боюсь, как раз знает, — вставил граф Лидда, — потому так и поступает. Он ублюдок и трус, но с головой у него все в порядке.

— А трусу голова — что курице крылья. Хоть есть, хоть нет, все одно не полетит. К вечеру снег будет, пора кончать. Давайте последнего.

— Рорик! — Луи подивился напряжению, звучавшему в голосе Мальвани.

— Ну, чего? Я Рориком родился, Рориком и помру.

Мальвани не ответил, глядя куда-то вдаль. Проклятый, да что с ним такое сегодня?! Ра-Гвар не прав, но это не смертельно. Гваре отлучение не так уж и страшно, а воевать в здешних горах можно до скончания века. Конечно, лучше б на месте Базиля оказался его братец, если уж нельзя схватить за шиворот Рогге или самого Тартю, но на безрыбье и рак — рыба. Может, Лось поступает не столь уж и глупо. Его эскотцы, по крайней мере, будут довольны, а согласие подданных накануне войны важнее всего.

— Базиль Гризье, граф Мо, можешь ты что-то сказать нам, або Триединому, в свою защиту? — Лось придерживался раз и навсегда заведенного порядка, хотя за века существования эскотского правосудия вряд ли нашлась бы пара ответов, подаривших осужденным жизнь. Гризье видел, как умирали Жись и Эсташ, и на свой счет явно не обольщался. Сын Элеоноры был очень бледен, но совершенно спокоен.

Луи не терпел этого хлыща, но, надо отдать ему справедливость, держался тот достойно. Не трясся, не опускал глаз, не пытался оправдаться. Да и как бы он мог оправдаться, особенно после выкриков Эсташа? Базиль Гризье был на Гразском поле вместе с Тартю, именно он привез в Мунт известие о победе, после чего Аганн и Эж захватили столицу. Что он мог сказать «в свою защиту»?

— Ничего, монсигнор. — Базиль Гризье говорил негромко, но внятно. — Я тот, кто я есть, и я жил так, как я жил.

— Ты знал, что с тобой будет, если перейдешь Арону?

— Знал.

— И все-таки перешел?

— Все-таки перешел. Но Эсташ не переходил.

— Покойник дважды трус и предатель. Сначала предал короля, а потом и тебя.

— Пусть так, но перед Гварой его вины не было. Не было его и на Гразском поле.

— А ты был?

— Был.

— Ты предал короля!

— Да, — губы Базиля искривило что-то долженствующее изображать усмешку, — я предал короля.

— Ра-Данн, — возвысил голос Лось, и воин, которому предстояло отправить Базиля на Серые Равнины, шагнул вперед, и одновременно со своего места вскочил кардинал.

— Рорик, я должен сказать…

— Нет! — Базиль стал еще бледнее, хотя это было непросто. — Слово Мальвани!

Кардинал медленно опустился на свое место, безнадежно прошептав «проклятый дурень», а на лице Базиля отразилось неимоверное облегчение.

— Благодарю Его Высокопреосвященство. Монсигнор, я готов.

— Готов так готов, — хмыкнул Рорик и задумался.

Осужденный стоял неподвижно, глядя прямо перед собой, и Луи подивился, откуда у сынка Элеоноры такая выдержка. Граф Лидда о чем-то перешептывался с Мальвани, которого непонятно с чего обуял приступ милосердия, небо повисло совсем уж низко, на щеку Трюэля упала острая снежинка, холодная, как сама зима, и сразу же растаяла. Арциец механически стер каплю и вздрогнул от трубного хохота. Смеялся, вернее, ржал Лось, на лице которого был написан восторг от собственной персоны.

— Эй, Ра-Данн, — хозяина Гвары и Набота прямо-таки распирало, — сними-ка с этого молодчика цепи. Слушай, Гризье, или как тебя там. Мои гости правы. Ты — враг, Проклятый тебя побери, но ты — посол! Ты привез мне подлое письмо, я подумал и решил на него ответить. Ты отвезешь мой ответ и мой подарочек ублюдку, что имеет глупость называть себя королем?

— Я обещал привезти Пьеру Тартю ответ гварского господаря, если на то будет его воля. — Базиль не мог Скрыть, нет, не облегчения — удивления. — И я привезу его.

— Добре. Завтра получишь письмо и подарочек. — Лось кивнул на корзину с головами Жися и Эсташа. — У тебя хватило наглости заявиться ко мне, надеюсь, ты и перед кошкиным сыном юлить не станешь.

— Я отвезу ответ Рорика Ра-Гвара Пьеру Тартю, — твердо повторил Базиль Гризье.

Ра-Данн довольно ловко снял с пленника цепи, тот грациозно поклонился и, пошатнувшись, свалился на руки своего несостоявшегося палача.

— Проклятый! — буркнул властитель Гвары. — Держался, держался и спекся. Ласло, дай ему царки, что ли…

— Монсигнор, — крикнул воин, — тут царкой не обойтись! С ним неладное что-то. Похоже, горячка, и сильная.

— Ну так тащите его в тепло, если помрет, головы оторву! — рявкнул Рорик и, сияя, повернулся к Лидде. — Ну и рожа у кошкиного сына будет, как тот нахал ему мой подарочек передаст. Как представлю, чисто медом по душе!

2895 год от В.И.

27-й день месяца Волка

ГРАЗСКАЯ ПУЩА

Зима наступила сразу — в один далеко не прекрасный вечер пошел снег и шел, не переставая, четыре дня. Хижину Ликии замело почти по крышу. Александр чувствовал себя подлецом и бездельником, валяясь на кровати в обществе кошки, дока женщина протаптывала тропинку к незамерзшему ручью, таскала воду и хворост. Ему казалось, что он совсем здоров, но колдунья строго-настрого запретила вставать, пока кости не срастутся окончательно, а не срастались они куда дольше, чем Тагэре рассчитывал.

Ликию Сандер почти не видел, она все время где-то пропадала, оставляя его наедине со своими мыслями, в которых было мало веселого. В одном Тагэре был уверен — доживать свой век в болоте он не станет, все остальное было покрыто туманом. Самым разумным казалось пробраться в Тагэре или Эстре — не может быть, чтобы север покорился так быстро Лумэну, да еще незаконнорожденному. Но как горбун на белой лошади доберется до родных мест и что он там найдет? Если его ищут, то на север не проскочит и мышь…

Скрипнула дверь, и вошла Ликия. Обычно бледное лицо женщины было покрыто морозным румянцем, а огромная охапка хвороста, которую она втащила, наполнила душу короля чувством отвращения к собственной персоне. Очевидно, на его лице было все написано, потому что женщина улыбнулась:

— Хочешь спросить, когда сможешь встать? Почему бы и не сейчас, — она бросила дрова возле очага. — Подожди, руки сполосну. — Распутать и снять диковинное сооружение из палок и холстины оказалось не так уж и просто, возможно, потому, что Ликия, как всегда, сворачивала полоски ткани аккуратно и неспешно. Потом теплые пальцы быстро ощупали место перелома.

— Больно?

— Нет…

— И не должно быть. Вставай, но осторожно.

Александр, не вняв совету, торопливо вскочил, голова закружилась, но ожидавшая чего-то подобного ведьма его поддержала. Сандер виновато и растерянно улыбнулся и осторожно наступил на больную ногу, но ничего не почувствовал. Он знал, что первый шаг должен быть болезненным, и вопросительно посмотрел на Ликию.

— У тебя ничего болеть не будет, — успокоила женщина, — хватит с тебя другой боли, а эту я сняла. Иди к двери.

Он шагнул, и ему показалось, что он споткнулся.

— Иди, иди, — подбадривала ведьма, а кошка, ободряюще мявкнув, показала пример, спрыгнув с подушки на пол и прошествовав к выходу. Невольно улыбнувшись, Александр шагнул еще раз, и опять что-то было не так.

— Ты еще не понял? — засмеялась Ликия. — Вижу, что не понял. Ты больше не хромаешь.

Александр Тагэре ошалело уставился на ведьму, а та пожала плечами.

— Ничего особенного, благодари свою рану. Она пришлась на старую, а я залечила как следует обе. Проклятый, как же мало хорошего ты видел…

2895 год от В.И.

5-й день месяца Звездного Вихря

АРЦИЯ. МУНТ

Король в бешенстве накинулся на гофмейстера. Тот, часто моргая и трясясь всем телом, слушал королевские угрозы. Принятые меры результата не принесли, проклятые твари продолжали пробираться в королевские покои. Вечером гофмейстер готов был поклясться, что во дворце нет ни одной кошки, а все окна, окошечки и люки наглухо задраены, но они как-то пролезли и всю ночь как угорелые носились по коридорам, разбегаясь, бросались на стены, раздирали в клочья обивку, орали дурными голосами у дверей королевской опочивальни…

Раньше в поварнях держали котов — огромных, сытых, ленивых, — но никто из дворцовой прислуги не помнил, чтобы они покидали уютную кухню ради пустых высоких залов, да и неприятностей никаких от них не было, если не считать мелкого воровства. Сейчас бедные мурлыки были с позором изгнаны, а те, кто сдуру вернулся к когда-то родному очагу, выловлены и безжалостно утоплены. Не помогло. Дворец буквально провонял кошками, которых слышали все, но почти никто не видел.

Заколотив окна и двери, Пьер принялся за прислугу, полагая, что кто-то из сторонников прежнего короля по ночам запускает кошек через потайную дверь. Дворецкие были заменены, а те, на которых показали, что они любили Тагэре, брошены в тюрьму, по ночам дворец обходили гвардейцы и синяки. Они никого не встречали, но впереди и позади патрулей что-то мяукало, шипело, царапало, шуршало…

Судебные заклинатели разводили руками — они не чувствовали никакой магии. По мнению магов, во дворце Анхеля Светлого буянили обычные, хоть и плохо воспитанные кошки, только вот собаки, ненавидящие мявкающее племя, почему-то преспокойно спали в тех комнатах, из которых доносились кошачьи вопли.

— Если вы не справитесь с вонью, — махал пальцем Пьер, — окажетесь в тюремном замке. Я не потерплю, чтобы…

«А что я могу сделать? — с тоской подумал гофмейстер. — Что?!»

2895 год от В.И.

7-й день месяца Звездного Вихря

АРЦИЯ. ГРАН-ГИЙО

Знакомый горбатый мостик, укутанный белым пушистым снегом, и вокруг него толпились знакомые разлапистые вязы, поднимавшие к желтому закатному небу опустевшие грачиные гнезда, и зеленые шары омелы. Куропаточная была слишком быстрой, чтобы сдаться в самом начале зимы, и среди белых берегов весело струилась темная, прозрачная вода.

— Вот мы и дома, Эгон. — Клотильда Гран-Гийо впервые за полтора месяца почувствовала себя спокойно. — Как хорошо!

— Гран-Гийо — лучшее место в мире, — со счастливой улыбкой согласился барон, поправляя сползший на глаза бархатный берет. — Правду сказать, я тоже места себе не находил. Все куда гаже, чем думалось, а уж этот ублюдок… Но кошки-то, кошки. — Эгон раскатисто захохотал, припоминая подробности коронации. — Ни один враг так бы Тартю не ущучил, как эти хвостатые. Не видел бы сам — не поверил!

— А если это были не просто кошки? — спросила жена.

— То есть? — Эгон выглядел удивленным. — Кошки как кошки… Или ты думаешь, кто-то их обучил, но эти твари людей не слушают.

— Я про то, что на арцийском троне не может сидеть бастард.

— А… Но сел же и сидит, Проклятый его побери. И будет сидеть, пока мы его не пнем. Я кое с кем говорил… Не бойся, никто ни о чем не догадывается, мы просто поболтали о том о сем, сколько лет не виделись! Тартю никому не нравится, а ифранцы и капустницы тем более, но пока дальше болтовни под атэвское не заходит… О, гляди-ка, — барон указал пальцем на небольшую фигурку, выскочившую на мост. — Проклятый меня побери, Шарло!

— Анри, Эгон, — мягко поправила женщина, — мы же решили…

— Это я от радости. — Барон пришпорил коня. Он и впрямь был рад видеть мальчишку, к которому успел привязаться, и, кроме того, не дело, если встречу «отца» с «сыном» подсмотрят хотя бы слуги. Фарни с Шарло поладили сразу же, но назвать барона отцом у парня не получалось, хотя он и понимал, что это необходимо. Эгон соскочил с лошади и подхватил подбежавшего Шарло на руки. Во-первых, ему этого хотелось, а во-вторых, пусть видят те, кто сзади!

— Здравствуйте, сигнор Эгон… Как хорошо, что вы вернулись. — А ведь он и вправду рад! Рад, Проклятый побери! Первая жена барона заболела сразу после свадьбы, детей у него не было, и в свалившихся с неба королевских бастардах Фарни обрел долгожданных сына и дочь. Ум пытался с этим спорить, но большое сердце барона всякий раз брало верх.

— Здравствуй, Шарло… Ты не забыл, что ты Анри?

— Нет, я… — мальчик улыбнулся, — я все ном-ню… Никто не догадался и не догадается. Сигнор… Я вас ждал не только потому, что соскучился. У нас гости. Они в лесу пока, то есть не все в лесу, монах в замке…

— А маркиз Гаэтано и атэв?

— Сигнор Эгон!

— Я не колдун. — Проклятый, какой славный денек! — Мне в Мунте рассказали, как Кэрна разделался с Аганном и что с ним были атэв и эрастианец. Ну а раз маркиз привез вас в Гран-Гийо, он должен был вернуться.

— Он про Аганна не говорил, — просиял серыми глазами мальчик, — он его убил?

— Хуже. Но тот заслужил. Где Кэрна?

— Здесь, мы с ним вместе ждали за можжевельником.

— Я к нему, а ты давай к… — барон замялся, — только не забудь, что баронесса — твоя мать.

— Конечно. — Шарло кивнул. С Клотильдой ему было легче — своей матери мальчик не знал, и это слово для него ничего не значило. «Анри» спокойно называл Ильду матушкой.

Проводив «сына» взглядом, Фарни двинулся к зарослям можжевельника. Стройный человек в дарнийском плаще сидел на каком-то обрубке; услышав шорох, он стремительно вскочил, отбросив капюшон. Эгон не видел мирийца со ставшего теперь легендой турнира. Кэрна почти не изменился и вместе с тем изменился разительно.

— Рад вас видеть живым и здоровым, маркиз.

— А я еще больше рад видеть вас. Шарло убедил нас дождаться. Я привел в Гран-Гийо странную компанию.

— Атэва и клирика?

— Мунт по-прежнему болтлив…

— Если вас интересует мое мнение, то вы были правы, отделав Аганна. Я очень рад, что вам удалось выскочить из мышеловки.

— А уж как я рад, — Рито улыбнулся, напомнив себя прежнего, — но вряд ли вы знаете, что мой атэвский друг — младший сын калифа Усмана, собравшийся исполнить клятву Майхуба, а клирик — выходец из гидалского монастыря. Кроме того, с нами еще один… Его зовут Серпьент Кулебрин.

— Вижу, нам есть что друг другу рассказать. Проклятый, ну почему вы не можете просто постучаться у замковых ворот…

— Потому, что наступили подлые времена. Вы и так рискуете с Шарло и Кати, нельзя подливать масла в огонь. Но поговорить нам нужно.

— В замок ведет потайной ход. Мои предки были предусмотрительными людьми. И не думайте, что мы с супругой отпустим вас до весны, а весной может случиться всякое.

2895 год от В.И.

13-й день месяца Звездного Вихря

АРЦИЯ. МУНТ

Пьер сразу полюбил процедуру малого королевского выхода. Отобедав, он спускался в приемный зал, проходил мимо приглашенных, усаживался в глубокое кресло и удостаивал беседой избранных. Тартю изо всех сил старался не замечать, что представители многих знаменитых фамилий упорно сторонятся Мунта. Рано или поздно он доберется и до Гартажей, и до Крэсси, и даже до Мальвани, но пока рано. Сначала нужно жениться и… И сделать еще несколько дел. Черед строптивцев придет потом. Начнет он с этих проклятых «тигров», но не раньше, чем Ифрана и Святая Область сломают хребет Оргонде. Что бы ни думала Жоселин — легким тот поход не будет.

Король стремительной походкой вышел из кабинета и проследовал в Малую Приемную. Он учился вести себя по-королевски, в том числе и ходить, и в глубине души гордился своими успехами. Сев в обитое алым бархатом кресло, Его Величество подчеркнуто деловито бросил этиктору:[29]

— Докладывайте.

— Ваше Величество, сегодня вашей аудиенции испросило одиннадцать человек, и первым я осмелюсь назвать графа Мо.

Пьер не поверил своим ушам. Базиль Гризье пересек Арону, о чем доложил лейтенант Эсташ, но после этого известий с границы не поступало. Тартю со дня на день ожидал возвращения лейтенанта с донесением об убийстве посла и уже подготовил приличествующую случаю скорбную фразу о том, что он потерял верного подданного и доброго друга, а Базиль вернулся. Неужели Лось его отпустил? Не может быть! Скорее всего малому удалось бежать. Зря он это сделал, но придется изобразить радость по поводу возвращения будущего родича, Проклятый его побери!

— Мы рады видеть графа Мо. Он будет говорить первым. Пригласите всех ожидающих аудиенции, и начнем.

Возможно, Базиля Гризье и пригласили первым, но вошел он последним, когда остальные нобили уже выстроились у стены, взирая на Его Величество с должным благоговением. Пьер не обольщался: пришедшие изображают любовь, потому что надеются что-то получить, а те, кому от короля ничего не нужно, все еще выжидают. Ничего страшного: приручим шакалов, потом придут лисы, а затем и медведи. Король истинно королевским жестом оперся о подлокотник, удостоив будущего шурина благосклонным взглядом.

Брат Норы был в дорожной одежде и высоких сапогах, а на руке графа, странное дело, висела плетеная деревенская корзинка. Базиль похудел, на скулах горел лихорадочный румянец, но в остальном он выглядел как всегда. Легкой походкой подойдя к подножию трона, граф Мо грациозным движением преклонил колено и поднял голову, ожидая слова сюзерена. На породистом лице не читалось ничего, кроме почтительности, но Пьеру отчего-то стало неуютно. Возможно, потому, что он не ожидал, что Гризье уцелеет, и видел, что тот, уезжая, не обольщался насчет собственной участи.

— Мы рады вашему возвращению, граф. Признаемся, что мы волновались. Как прошло путешествие? Вижу, вы прямо с коня.

— Да, Ваше Величество, на моих сапогах еще не высохла грязь Набота. Я проследовал прямо во дворец и нижайше прошу простить мне мой вид.

— Арцийского нобиля красит не одежда, а верность и доблесть, — выдержав эффектную паузу, изрек Пьер, — встаньте и расскажите нам о вашем путешествии. Вы передали наше послание Рорику Ра-Гвару, не так ли?

— Да, Ваше Величество, — наклонил голову Базиль.

— Что он ответил?

— Рорик Ра-Гвар не считает себя вассалом Вашего Величества.

— Вы так полагаете или же вы привезли ответ?

— Я привез ответ. Рорик Ра-Гвар счел уместным передать вам послание и то, что он называет подарком. Вот первое, — Базиль вытащил из-за пазухи зашитый в кожу свиток, — а вот и второе. — Он приподнял корзину.

— Откройте.

Граф Мо невозмутимо откинул крышку. Он, без сомнения, знал, что внутри, так как сохранил полное спокойствие, а вот Пьеру это не удалось. Лившийся сверху свет позволил рассмотреть дары Лося во всех подробностях. Жись Фронтерский и лейтенант Эсташ в последний раз удостоились королевской аудиенции.

— Что это? — квакнул Пьер, позабыв о королевском величии.

— Ответ Рорика Ра-Гвара. — Голос Базиля звучал бесстрастно и ровно.

— Вы… Вы привезли это… сюда?

— Я исполнил приказ моего короля, — в лиловых глазах Базиля мелькнула и погасла злая искра, — отвезти указ Его Величества Рорику Ра-Гвару и доставить его ответ.

— Как вышло, что лейтенант Эсташ мертв, а вы живы? — Лицо короля все еще сохраняло утонченный бледно-зеленый оттенок, но он уже справился с собой.

— Лейтенант Эсташ и его люди видели свой долг в том, чтобы проводить меня до Ароны. Дальше я поехал один. На Гварском берегу меня ждали. Видимо, Рорик счел неприличным, что посол Арции прибыл без должного эскорта, и озаботился таковой обеспечить. Я и, — Базиль улыбнулся, — около трех десятков воинов Ра-Гвара направились к Рорику, с которым я имел… гм… непродолжительную беседу. С лейтенантом Эсташем я увиделся лишь во время казни.

— Вы просили Ра-Гвара о помиловании?

— Отнюдь нет. О помиловании просил Эсташ, но Рорик известен тем, что все делает наоборот. Он казнил не меня, а лейтенанта.

— Жись Фронтерский и его люди подверглись нападению Гвары?

— Нет, нападению Луи Трюэля и Мориса Шаотана.

— Они в Гваре?!

— Да, как я понял, всего около тысячи человек.

— Вы видели их?

— Во время казни граф Трюэль и барон Шаотан были вместе с Рориком и кардиналом Георгием, а Хайнц командовал дарнийским отрядом.

— Не было ли там Рафаэля Кэрны и… — Пьер осекся, но Базиль его прекрасно понял.

— Маркиза Гаэтано в Гваре я не видел.

— И все равно вы задержались.

— Прошу прощения у Его Величества. Меня задержали. Сначала Рорик, а потом — лихорадка. Я выехал сразу же, как смог сесть в седло.

— Вы честно, выполнили свой долг, граф, — на бледных губах Пьера появилась любезная улыбка, — и проявили не только недюжинную смелость, но и дипломатические способности. Мы полагаем, что ваше призвание — не военная служба, а дипломатическая, и назначаем вас нашим послом при ифранском дворе. Мы очень сожалеем, что у вас не будет времени для отдыха, но вам придется отправиться не позднее чем завтра к вечеру.

— Благодарю Его Величество за высокую оценку моей недостойной персоны. Я постараюсь оправдать оказанное мне доверие.

— Граф Мо, дайте нам письмо Рорика и можете идти. Мы вас больше не задерживаем. Засвидетельствуете мое неизменное расположение вашему семейству, и особенно прелестной Элеоноре. Барон Эж, возьмите у графа Мо его ношу. Мы приказываем похоронить останки наших слуг и союзников должным образом. Гофмейстер, прикажите принести медный поднос и огненный камень.

Лакей, тенью скользнув в не успевшую захлопнуться за Базилем Гризье дверь, принес овальный эллский поднос и оправленный в серебро огненный камень. Король брезгливо, двумя пальцами взял послание, открыл футляр и, бросив желтоватый лист на узорчатую медь, поджег. Огонь загорелся не сразу — видимо, в пути бумага отсырела. Наконец по краям письма затанцевали огненные язычки.

— Мы не желаем знать, что нам пишет изменник и убийца, — изрек Пьер. Ответом ему было подобострастное мычание, сменившееся гнусным кошачьим воплем. Два огромных черных кота, сцепившись в смертельной схватке, рухнули откуда-то сверху прямо к ногам державшего поднос слуги. Тот от неожиданности разжал руки, раздался грохот, медный противень и охваченная огнем бумага упали на пол. Лакей, однако, не растерялся, стремительно затоптав пламя. Пахнуло дымком, очумевшие от собственной наглости коты куда-то юркнули и исчезли, а на гладкой мраморной стене под гербом Арроев, где вскоре должен был появиться портрет короля, проступили огненные буквы.

Его Величеству Пьеру Седьмому все же пришлось прочесть письмо Гварского Лося, и не только прочесть. Зал наполнил звон кубков, грубый многоголосый хохот и оскорбительные выкрики, а на черном эландском мраморе медленно остывали слова, которые могли прийти в голову лишь пьяным эскотским варварам.

2895 год от В.И.

13-й день месяца Звездного Вихря

АРЦИЯ. МУНТ

Дома его не ждали, хотя сестры обрадовались, в отличие от дядюшек и брата. Кажется, Жорес привык утешать себя мыслью, что лучше быть слепым, но живым, чем потерять голову. Что думала мать, Базиль так и не понял. Зла сыну она, конечно же, не желала, но и радости от встречи он не заметил. Видимо, с его стороны было наглостью живым и здоровым вломиться во время ужина в особняк на улице Борзой.

Со стороны это, несомненно, выглядело забавно. Жаль, под рукой не оказалось мазилы, взявшегося написать картину «Возвращение ненужного сына». Первой оправилась Нора. Просияв огромными голубыми глазами, сестрица выразила общее недоумение:

— Базиль, а как же Лось тебя отпустил?

— Нора, — улыбнулся он, — я тебя обожаю, но кончай говорить что в голову взбредет. В замужестве это вредно. А Лось меня отпустил, потому что Лидда его убедил подумать. Вот он и надумал, что лучше я отвезу Тартю башку Жися Фронтерского и письмо неприличного содержания, чем какой-нибудь отважный эскотец отвезет ему две башки. Тогда Пьеру пришлось бы искать нового дурака, чтобы отвезти башку гварского посла назад, чтобы Лось в обмен послал башку арцийца, чтобы… Короче, Рорик понял, что послов не напасешься, и решил использовать что под руку попалось, то бишь меня.

— И ты привез сюда мертвую голову? — побледнела Нора.

— Две. Но не сюда, а во дворец. Кстати, может, мне подадут прибор?

— Ты привез во дворец голову Жися? — подал голос молчавший до этого Жорес.

— Ну, я же обещал, и потом, не сюда же ее было тащить?! Нора бы испугалась, она еще не привыкла, хотя пора учиться.

— Я сыт, — Жорес резко отодвинул прибор, — помогите мне!

Мать, бросив раздраженный взгляд на Базиля, взяла старшего сына под руку, и они вместе вышли. Интересно, куда братец дел жену?

— Ты невозможен, Базиль, — заметил Реви, — «Черную Лозу» будешь?

— Пожалуй… Только в чем же моя невозможность? В том, что Лось меня отпустил? Извините, от меня это не зависело, я из кожи вон лез, чтобы мне оттяпали голову. Перестарался, видимо. Рорик сначала бесился, а потом вообразил на своем месте нашего обожаемого монарха и решил получить удовольствие.

— Удовольствие?

— Именно. Когда эскотцы сочиняли письмо Пьеру, они ржали на всю Гвару. Кстати, Нора, радость моя, никогда не спрашивай супруга, что ему написал гварский господарь.

— Почему? — Большие глаза стали еще больше.

— Потому, — Базиль чмокнул королевскую невесту в щечку, — что это неприлично. Это ужасно гадкое письмо с прорвой нехороших слов и грубых пожеланий.

— Мы будем воевать? — спросила Нора.

— Воевать? С кем и зачем?

— С Ра-Гваром. Ведь он оскорбил короля.

— У нас очень умный король, деточка. Он оскорбляется только тогда, когда это полезно для здоровья. Оскорбляться на Лося сейчас вредно.

— Но он ведь нас обидел?

— О святой Эпоминонд и прочие святые! Нора, умоляю тебя, говори только об утятах.

— Об утятах? Почему?

— Потому что они желтые, маленькие и пищат. Я, пожалуй, еще раз возьму пример с Жореса и пойду к себе…

Базиль подмигнул сестрам, подхватил кувшин с «Черной лозой» и поднялся в свои комнаты. Разумеется, они были заперты, и дверь пришлось вышибать ногой. Внутри было чисто и опрятно, как в гробу. Куда-то исчезли все книги и безделушки, платье было сложено в сундуки, занавеси сняты. Не хватало только запаха атэвской смолы, чтобы вообразить, что тут лежит покойник. Родичи ждали лишь известия о его смерти, чтобы немного походить в трауре и забыть навеки. Любопытно, что сталось с его собаками и ловчими птицами? Проклятый, как холодно! Еще бы, зачем в пустых комнатах топить, а может, он все еще нездоров?

Глупо было уезжать, пока не прошла горячка, но оставаться в Гваре было вовсе тошно. Он, конечно, привык быть чужим и врагом, но одно дело, когда ненавидят тебя как тебя, и другое, когда ты считаешься послом захватившей трон пошлой сволочи. И никуда от этого не деться, Нора будет королевой, мать — королевской тещей, а он — шурином и дураком на посылках. И это на всю жизнь, потому что, если Тартю свалят, конец им всем…

Базиль сорвал с дивана чехол из небеленого холста и, не снимая сапог, устроился на подушках из хаонгской парчи. Тут и не захочешь, а напьешься. Ни жизнь его никому не нужна, ни смерть. Обидно вообще-то! Он два с половиной раза готовился умереть: когда оказался лицом к лицу с Рафаэлем Кэрной, затем в Гваре от меча и напоследок от горячки. Но не умер, а стал послом в Ифране… Ехать нужно завтра, но это-то как раз ничего. После нежной встречи в отчем доме не только к «паучатам» сбежишь, а куда подальше. В Черный Сур или к Проклятому, куда его Кэрна и послал.

Младший из братьев Гризье крупными глотками допил «Черную лозу» и зашвырнул кувшин в угол. Кувшин разбился, веселее не стало. Оставаться в фамильном особняке не просто не хотелось, не было сил! Граф на скорую руку переоделся, прицепил дорожный меч, подошел к зеркалу, кое-как пригладил растрепавшиеся волосы, набросил плащ и вышел. Как назло, в приемной торчала парочка троюродных дядюшек, задавших потрясающий в своей глупости вопрос, куда это он собрался на ночь глядя. Базиль с удовольствием сообщил дорогим родственникам, что направляется к Жизели и вернется к утру, и шагнул в позднюю осень.

Сказать, что погода была мерзкой, значило не сказать ничего. Дорожка от парадной двери до конюшни была испятнана лужами, в которых мокли бурые листья, сорвавшийся с цепи ветер швырялся мокрым снегом, норовя залезть в любую щелочку между телом и одеждой. Гризье надвинул на самые глаза берет и вскочил в седло. Лучше слякоть, чем родственники, но куда же поехать? Деньги у него были, но меньше, чем к куртизанкам, графа Мо тянуло только в иглеций. Конечно, таверен в Мунте пруд пруди, он и раньше таскался по ним, переодеваясь то в студьозуса, то в провинциала. Тогда его забавляло, что горожане, не узнавая, кто перед ними, честили во все корки его семейку, но теперь слушать про «пуделей» было невмоготу.

Друзей у него, в отличие от пропавшего короля, не имелось, а приятели, приятели удивятся его появлению, примутся глупо шутить и расспрашивать про Лося… Проклятый, неужели все-таки к Жизели? Базиль поворотил коня в Хлебный переулок, миновал площадь святого Амброзия и выехал к еще не замерзшей Льюфере. Черная, холодная вода была словно бы подернута слоем сала, в котором исчезали большие рыхлые снежинки. У реки было еще холоднее, чем в городе, граф поплотнее запахнулся в плащ (лекарь Лося не советовал ему мерзнуть и был прав) и двинулся было к Новому Мосту, но глаза уперлись в громаду Речного Замка! Вот оно! Теперь он знал, куда поедет. К братьям, рады они ему или нет, но он их хочет видеть. Хочет, и все тут!

Краснорожий и усатый караул-декан попытался объяснить, что видеть принцев можно лишь с разрешения короля, но Базиль отступать не собирался. Холода и презрения в его голосе было не меньше, чем в волнах Льюферы.

— Я хочу видеть своих братьев, и я их увижу, даже если мне придется снести тебе башку, а с Пьером Тартю я как-нибудь разберусь.

Караул-декан рыпнулся было кого-то вызвать, но Базиль успел спешиться и железной хваткой взял беднягу за плечо.

— Хочешь жить, и жить хорошо — веди.

Пьянчуга оказался смышленым и, дав знак стражникам, повел строптивого гостя внутрь цитадели. Внутри Речной Замок выглядел сносно, но отчего-то Базилю ужасно не понравился. Все — узкие переходы, стрельчатые окна, забранные витражами, факелы в гнездах, выполненных в виде лап каких-то зверей, — казалось тревожным ц предательским, а может, он просто был пьян. На одной из лестниц они встретили высокого воина в молочно-белом. Граф догадался, что это «наставник» Филиппа и Александра. Он его видел один раз и вряд ли узнал бы в другом месте и в другой одежде — лицо циалианского рыцаря не принадлежало к числу запоминающихся.

Белый был явно удивлен и раздосадован, но Базиль не дал ему даже рта раскрыть.

— Я пришел повидать моих братьев, сигнор, и я их увижу.

— Но…

— Никаких «но», — поднял бровь Базиль. — Вы меня не остановите. После Лося Олень — животное мелкое.

Если рыцарь и хотел помешать, то передумал.

— Я и не думаю вас останавливать, хоть вы и явились поздно, никого не предупредив, и пьяным. Но я понимаю ваше желание после того, что вы пережили, повидать родных, ведь вам завтра в путь.

— Вы прекрасно осведомлены, сигнор. А пьян я ровно настолько, насколько нужно, чтобы не бояться затеять ссору.

— Ссоры не будет, — резко ответил циалианец, — проходите.

Базилю не понравилось, что дверь в покои Филиппа и Александра запиралась снаружи, но выяснять отношения было не с кем. Циалианец повернул ключ и исчез, разговор был окончен. Граф Мо пожал плечами и толкнул дверь. Братьям будущей королевы отвели угловую башню. Из обширной приемной со стенами, увешанными допотопным оружием, и камином, в котором можно было зажарить целого кабана, виднелись три двери. Одна была распахнута, там горел огонь и слышался голос. Базиль еще раз пожал плечами — мать не раз выговаривала ему за эту привычку, — бросил мокрый плащ на пустующее, довольно-таки потертое кресло и пошел на свет.

Алек лежал на кровати и болтал ногами. Филипп читал ему вслух — разумеется, про Леонарда. Младший брат за прошедшие месяцы потолстел, старший — осунулся. Услышав шаги, он захлопнул книгу и резко обернулся. В больших синих глазах застыло удивление, сменившееся с трудом сдерживаемой яростью.

— Здравствуйте, братья, — граф отвесил нарочито церемониальный поклон, — неужели вам так противно меня видеть?

— Нет, — Алек, улыбаясь, вскочил и подбежал к гостю, — а как ты вернулся?

— Верхом, — сообщил Базиль, в горле которого отчего-то запершило.

— Хорошо, — обрадовался Алек, — я всем говорил, что тебя не убьют.

— И оказался прав.

— Почему тебя впустили? — резко спросил Филипп.

— Сначала я пригрозил пьянице мечом, а потом объяснил кое-кому разницу между Лосем и оленями. Как вы тут?

— Мне тут не нравится, — улыбка Алека погасла, — нас никуда не выпускают. Сигнор Арвэль говорит, что сначала мы должны закончить образование.

— Врет, — заявил Базиль и повернулся к Филиппу, — я понимаю, что ты разочаровался в Лосе, но он раздумал меня казнить. Я видел Луи Трюэля и Мориса Шаотана. Оба в Гваре…

Он не знал, о чем с ними говорить. По крайней мере, с обоими сразу. Филиппу следовало бы сказать про Кэрну и предостеречь от нападок на Тартю, но Алек мог проболтаться. С Алеком он бы пошутил и повалял дурака, но под настороженным, неприязненным взглядом Филиппа это не получалось. Зачем он сюда пришел, собственно говоря? Просто потому, что больше идти некуда, только и всего.

Базиль оживленно рассказывал о путешествии и эскотских обычаях и первый же смеялся своим шуткам. Потом расспросил братьев о житье в Речном Замке. Их прятали от людей — видимо, чтобы никто не вспомнил, что по закону, если Пьер уничтожит акт о вступлении Александра на престол и представленные священником доказательства женитьбы покойного короля на какой-то там Клотильде, королем становится Филипп. Да, пока кузен — несовершеннолетний, и Тартю с матушкой могут считаться регентами, но потом… Потом дурака придется спасать, а он, как назло, пользуется каждым удобным случаем, чтобы дразнить гусей.

— Все читаешь? — Базиль кивнул на книгу, не придумав ничего лучшего, чем вернуться к старому спору. — Сам с ума сошел и брата сводишь?

— Если я не научу Алека, что значит честь, это не сделает никто.

Проклятый, сначала надо выбраться отсюда, с честью ли, без нее ли… Свадьба в конце зимы. На нее он приедет, иначе это будет нарушением этикета, и к этому времени нужно что-то придумать. Как некстати, что мальчишки сейчас вместе!

— Так и сидите под одной крышей?

— Нет, уроки у нас в разное время и с разными учителями, — сообщил Алек. — Ты когда уезжаешь?

— Завтра, вернусь к Нориной свадьбе. Филипп, когда закончишь обсасывать Леонарда, почитай про Эжьера. Помнится, рассказ о нем в той же книжке.

— Про клятвопреступника я ничего не желаю знать!

— А ты все-таки почитай. Почитай и подумай. Иногда больше чести — нарушить клятву, чем сохранить.

— Кто это сказал? — подозрительно осведомился Филипп.

— Луи Трюэль, хотя, возможно, он лишь повторил слова деда.

Больше говорить было не о чем. На смену возбуждению пришла усталость, Базиль, дивясь своей сентиментальности, чмокнул Алека в лоб и зачем-то подал руку Филиппу. Тот долго, очень долго смотрел на брата, потом медленно протянул руку. С чего бы это? Базиль делано засмеялся и вышел. Назад его провожал все тот же караул-декан. Убедившись, что в коридоре ни души, Базиль снял с пояса туго набитый золотом кошелек. Этой взятки хватило бы на два десятка пьяниц, но граф Мо никогда не был жадным.

— Это тебе, но чтоб мальчишки были в порядке. А то три шкуры сдеру.

— Монсигнор, — стражник аж застонал, то ли от страха, то ли от жадности, — жизнью клянусь! Все сделаю!

ЭСТЕЛЬ ОСКОРА

Рене часто повторял, что не идти вперед — значит идти назад. И это было правдой. Мы сидели в болоте и не знали, что делать, причем каждый по-своему. Впрочем, Сандер хотя бы взялся за свои рыцарские штуковины.

Глазами кошки я видела, как мой приятель управляется с мечом. Даже после раны и трехмесячного безделья он оставался великолепным воином, чуть ли не лучшим из тех, кого я видела, а повидала я многое и многих. Воистину, с Последним из Королей нам повезло, но вот повезло ли ему с нами? Жизнь я ему, конечно, спасла, но для чего — это большой вопрос, не придет ли миг, когда он проклянет свое спасение, как проклинала, и не раз, я сама? В душу своему гостю я не лезла, но отношения между нами сложились очень славные. Он мне доверял, я ему тоже и несколько раз едва не проболталась о том, что ему знать не следовало.

Сандер тоже привык ко мне. Чем больше я его узнавала, тем больше он мне нравился, но хуже всего было, что я начала за него бояться. Это глупость, что боишься за слабых, — их всегда можно спрятать под юбкой, а вот сильные, сильные гибнут чаще, особенно если спят и видят принести себя чему-то или кому-то в жертву. Александр Тагэре был именно из таких.

Меня прямо-таки бесила его привычка обвинять во всем себя. Самокопание делает человека уязвимым для чужих укусов и чужой подлости, а в том, что подлость затопила Арцию, я не сомневалась. В наши с Рене времена мерзавцы тоже попадались, но они были покрупнее и посмелее. Драться со львом опасно, но легче, чем со стаей шакалов или, того хуже, невидимой заразой, разлитой в воздухе.

Я оставила кошку, когда Сандер вбросил меч в ножны и занялся Саданом. У меня оставалась ора или чуть больше, за которые требовалось изобразить нечто съедобное. Готовить как положено мне было лень, да я и не умела, а показывать своему гостю, на что способна эльфийская магия, не хотелось. Александр Тагэре в волшбе не понимал ничего, но сообразить, что некоторые вещи обычной ведьме не под силу, мог даже он. Я не знала, рассказал ли ему отец о том, кто вытащил его из парочки передряг. На всякий случай я назвалась другим именем — впрочем, оно мне нравилось. Это было весело — поменять имя значит немного изменить свою сущность. Разумеется, на время.

Мне нравилось быть Ликией, а Сандеру нравилась жизнь простого охотника. Я взяла одного из добытых нами зайцев. Нами, потому что кошка искала съедобное зверье не носом, а при помощи моей магии, а заодно следила, нет ли рядом кого-то нам ненужного. Сандеру про это знать было не обязательно. Он и не знал.

Разделывать несчастного русака обычным ножом было лень, и я, на всякий случай проверив, где мой гость, пустила в ход то, чему научилась в Убежище. Астени как-то обмолвился, что был какой-то эльфийский клан, где ели только лепешки да сушеные фрукты, а на Лебедей и Лунных смотрели как на очеловечившихся варваров. Тогда меня поразило, что среди бессмертных есть фанатики и дураки. Теперь я уже ничему не удивлялась.

Заяц отправился в котелок вместе с какой-то травой; пробовать я не стала — все равно получится вкусно, а огонь погаснет вовремя… Можно было заняться делом. Или, наоборот, бездельем. Я еще раз глянула на будущий суп и отвернулась к окну. Белый снег, черные деревья, стайка красногрудых пичуг… В Исских горах таких не было.

Мои мысли вновь и вновь возвращались к Шарлю Тагэре и к Рене. Оба не имели себе равных, оба не хотели власти и были вождями по призванию и избранниками судьбы. Оба были непобедимы, и оба были побеждены. Кем? Почему? Как? О Шарло мне было думать легче, и я пыталась представить себе его жизнь и смерть.

Однажды я собралась с духом и расспросила Александра про отца. Далось мне это недешево. Я знала сероглазого герцога всего ничего, но он был первым из тех, кого я встретила, вернувшись и став сама собой. Все было именно так, как я и думала. Все удары в лицо Тагэре отражал, и его ударили в спину. Сандер был тогда еще ребенком, но знал много — видимо, расспрашивал взрослых. Отца он обожал и мог рассказывать о нем часами, хотя порой мне казалось, что он говорит сам с собой. Что ж, меня это устраивало.

Сандер, сам того не зная, сообщил немало важного, но, даже не будь семья Тагэре избранной, я должна была узнать о судьбе людей, которых когда-то спасла.

Теперь я не сомневалась, чью смерть почуяла в саду Адены, когда едва не дала пощечину Эрасти. Наша ссора стала началом пробуждения Проклятого, и за это следовало благодарить Шарло, сумевшего до меня докричаться, даже умирая. Теперь рядом со мной был его сын. Если мы уцелеем, я заставлю Эрасти избавить Сандера от горба, но сначала нужно уцелеть…

Смешно, но я расстроилась, узнав, какой стала Эста. Я была о ней лучшего мнения, видя в молодой графине эдакую Ланку, а она оказалась самоуверенной дурой; ее отношения к сыну я и вовсе понять не могла. Даже если до нее дошло, что ее любовь безответна, а это было именно так.

Я видела Эстелу вместе с Шарлем всего лишь раз, после боя на дороге. Шарло выглядел так, что краше в гроб кладут, но храбрился, а Эста… Нет, Геро, ты так и не научилась, смотря, видеть! Эста смотрела на Шарло и немного на меня, а он на меня и от усталости в землю. Он не любил, но женился. Она любила и, не найдя того, чего ожидала, стала искать виноватых. Даже не знаю, кому пришлось хуже: Рене с Ольвией или Шарло с Эстелой.

Ольвия была расчетливой, блудливой стервой, но она, по крайней мере, не требовала от Рене любви и не ревновала. Эста с ее ощущением собственной правоты и превосходства и привычкой судить других могла вколотить в гроб даже эльфа. Уж лучше бы она изменяла, чем размахивала своей непорочностью, как плеткой… Сколько таких вот баб считают себя и почитаются другими за идеальных жен и матерей, портя жизнь и детям, и мужьям и ревнуя их чуть ли не к пням в лесу.

Самое изумительное — они всерьез полагают, что во всем правы и любят семью. Эстела пошла дальше. Ее врагом стал собственный сын — то ли из-за увечья, то ли из-за действительной или мнимой измены Шарло. Лично я бы предпочла, чтоб он и впрямь изменял жене — герцог заслуживал тепла, а не проповедей.

Зря я не оставила малышку ре Фло у циалианок, она б немного поскучала и нашла себя. Хотя тогда бы я вряд ли спасла Шарло. Да нет, все равно спасла бы! В Мунт меня бы понесло так и так, я бы узнала о казни, пришла бы посмотреть и не выдержала бы.

Стал бы Шарль без Эстелы счастливее? Может быть, но тогда на свете не было бы сероглазого рыцаря, который сейчас проминает по заснеженным тропкам атэвского коня. Был бы кто-то другой, и наверняка хуже. Значит, все правильно, только жаль загубленную жизнь Шарля Тагэре и его бессчастного сына. Я никуда не потащу Александра этой зимой, пусть думает, что отсюда нет выхода. Он из тех, которые умеют переносить то, что не в силах изменить, — горб ли, погоду ли, и при этом он умеет замечать маленькие радости. Лес лечит, особенно тех, в ком есть хоть капля эльфийской крови. Решено, ждем весны, благо есть где.

С избушкой в болоте нам сказочно повезло. Ее прошлый обитатель, довольно-таки мерзкий человечишка, вздумал наняться проводником к тем, кто искал Александра. Я как раз раздумывала, что мне делать и куда идти, потому что оставаться на опушке было глупо, когда радом объявилось с пяток воинов и мерзавец, оравший на всю пущу, что он здесь прожил тридцать лет и знает каждую тропку. Утопить всю свору в трясине было даже приятно, а обиталище доносчика оказалось настоящим подарком.

Я прикрыла глаза, дотягиваясь мысленным взглядом до кошки. Та восседала на плече у Сандера, и забрались они довольно далеко. Покойного лесника донимали мыши, и он держал кошку, которую я и сделала своим вторым «я». Сгодилась бы и какая-нибудь лесная тварь, но человеку, придя в себя, приятнее увидеть мурлыкающую киску, а не лисицу или кабана.

Забавно — я в первый раз в жизни кого-то жду, чтобы встретить и накормить. С Рене такого счастья у нас не было. Мы все время были на виду, и от нас что-то хотели. Я бы душу продала за то, чтобы так вот ждать его в зимнем лесу, но зачем думать о невозможном? Никто не знает, какой волной смыт след Рене Арроя; я чувствовала, что он жив, но даже я не могла придумать, что с ним сталось.

Рене… Память — это проклятие и награда. Без нее нас нет, но она стоит десятка палачей. Я повернулась к огню, стараясь взять себя в руки. Мне казалось, я навсегда забыла о холоде, но сердце мерзнет даже у порождений Тьмы, или как тут меня называли циалианки. Зимними вечерами вечно лезет в голову всякая муть.

Когда я была Горной Ведьмой иссков, не знавшей о себе ничего, и то порой хотелось выть от одиночества и пустоты, а сейчас я помнила, кого и что потеряла. Мне стало невмоготу сидеть в заснеженной халупе, любоваться на потухающий очаг и перебирать в памяти сказанные и несказанные слова, улыбки, прикосновения! И я позвала.

…Сандер засмеялся и поворотил коня. Услышал. Вернее, не столько услышал, сколько захотел домой. Не пройдет и пол-оры, он будет здесь. Мы будем о чем-то болтать, шутить, смеяться, и память отступит. До ночи.

2895 год от В.И.

1-й день месяца Вепря

АРЦИЯ. МУНТ

Филипп с удивлением смотрел на стоявшего в дверях караул-декана. Охрана не прислуживала заключенным в Речном Замке принцам, а в том, что они — узники, а не владельцы крепости посреди реки, Филипп не сомневался. Это братишку в его десять лет можно водить за нос, а бывший принц Гаэльзский прекрасно понимал, что происходит. То, что краснорожий вояка со смущенным видом трется у дверей, могло означать лишь одно — известие с воли. Базиль вернулся? Так скоро? Филипп поймал себя на мысли, что впервые думает о единоутробном брате как о друге.

— Сигнор Сашни, — кажется, он правильно вспомнил имя, хотя этот караул-декан похож на второго, как близнец, разве что усы подлиннее и нос чуть на сторону, — вы хотите мне что-то сказать?

— Да, монсигнор, — кивнул Сашни, — именно что хочу… Ваш, прошу прощения, брат просил меня, если что… Ну, в общем…

— Базиль? Он здесь? Ты его видел?

— Нет, монсигнор, — шумно вздохнул Сашни, распространяя вокруг запах хорошо прожаренного лука, который Филипп терпеть не мог, — но он мне вперед запла… То есть попросил, чтобы я, если чего…

— И что? — быстро переспросил принц, которому вдруг стало страшно.

— Монсигнор, ужин-то сегодня у вас неправильный будет.

— То есть?

— Ну, на поварне… — потупился караул-декан, — обычно вам здесь ужин варят. Ну, конечно, получше, чем нам, но здесь. Так сегодня Бланшотта все сготовила, как обычно, а я… Ну вы и брат ваш, уж простите, едоки не больно резвые… То есть все равно оставалось бы…

Так вот в чем дело, а он было подумал невесть что. Стражники потихоньку с помощью этой самой Бланшотты объедают узников и, верно, попались на горячем. Или боятся, что попадутся, если их с Алеком начнут расспрашивать, что и как было на ужин.

— Успокойтесь, Сашни, нам всего хватает. Если вы, скажем так, берете из нашего котла, то на здоровье. Мы вас не выдадим.

И без того красная рожа Ива стала совсем багровой.

— Вы уж простите, монсигнор, плохо это, что мы делали. Прям хоть сквозь землю провалиться…

— Да ладно, я не сержусь, — махнул рукой Филипп, потянувшись к «Скорбной и славной истории благородного герцога Леонарда».

— Монсигнор, я не о том. То есть и о том, конечно, но не в этом дело. Так вот, Бланшотта сегодня все сготовила, вынесла, значит, на холод, чтоб вечером только разогреть осталось, а я к ней и завернул. Ну и она решила мне, по доброте душевной… — Лицо Сашни изображало такие муки, что Филиппу стало смешно. — Ну мы и пошли с ней. Но не вошли, там дверка вторая есть, с окошечком, так там учитель ваш крутился, да не один. Белый, тот на дверь пялился, а другой, уж простите, ужин ваш из скляночки приправлял.

— И что? — переспросил принц, в горле которого пересохло.

— А то, что мы подождали, как те убрались, я отрезал кусок да кухонной кошке скормил. Так она… Нет, не сдохла, уснула… Мы что с ней только не делали: и водой поливали, и за лапы трясли — спит, и все.

— Значит, спит? И мы уснем, если поужинаем, так, выходит?

— Уснете, точно. Сильная штука… И вот еще что. Я, как узнал это, решил в город податься. Я, как бы это сказать… С Трюэлями знаюсь, с покойным Обеном еще дело имел. Сейчас особняк ихний заколоченный стоит, но Пикок, камердинер покойника, в Мунте. Я и решил с ним посоветоваться, до ужина-то далеко еще. Так не выпустили меня! Говорят, кто-то из гвардейцев этих новых заболел чем-то. Пока медикусы не разберутся, не выйти. Была раньше у меня дверка, в которую я бегал, если в город нужно было, так даже там охрану поставили, мышь не проскочит. Только не болен из них никто.

— Не болен?

— Я хоть и похож на дурака, но не первый год здесь. Никто сегодня не приходил и не уходил. Как вчера Бланшотта на ужин накрывала, так и сегодня на завтрак и на обед. Все пришли, и все жрали, как кони. Никаких больных. Не нравится мне это.

— Благодарю вас, сигнор Сашни, — сказал Филипп, — я ожидал чего-либо подобного, хотя и не так быстро. Будьте так добры, подождите немного. Мне надо подумать и кое-что написать. Жаль, мне нечем вас угостить.

Ив молча сел. Он не отказался бы выпить, а вот есть караул-декану сегодня не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось, будь оно все проклято с востока на закат и от головы к пяткам! Сашни примостился в вытертом кресле, угрюмо уставившись на святого Амброзия, с идиотски счастливой рожей пробуждавшегося в пустыне после ниспосланных ему откровении.

Тишину нарушал лишь шорох пера по бумаге да треск огня в камине. В комнате принцев было жарко, но Иву казалось, что он промерз до костей.

Караул-декан никогда не утруждал себя досужими рассуждениями, но в этот зимний вечер вдруг понял, что есть в жизни нечто более ценное, чем сытое пузо да ауры в кармане. Он сам не знал, что должно случиться, но чувствовал, что с прежней жизнью и с прежним Ивом Сашни, любителем пожрать, выпить да поругаться с дураком Виктуаром, покончено.

— Сигнор Сашни! — Филипп протянул ему несколько листков бумаги. — Прошу вас, прочитайте.

— Монсигнор, — заморгал караул-декан, — я… того… Прошение нарисовать могу, ну, вывеску разберу, где что подают. Или там из Книги Книг, а это…

— Хорошо, — кивнул золотой головой принц, — тут три документа и три письма. Слушайте. Первый — это манифест. То есть то, что для всех арцийцев. Пьер Тартю, чтоб жениться на моей сестре, уничтожил документы о том, что мы бастарды Филиппа Четвертого, так что теперь я — король. Понимаете?

— Да, монсигнор, — боднул воздух Ив Сашни. И как только он сам не догадался, что если невеста короля — законнорожденная, то и ее братцы тоже. Ну а Пьер, выходит, просто муж принцессы Тагэре. Ну и ублюдок, разумеется.

— Ну вот я и пишу, как король, — прервал размышления стражника Филипп. — Конечно, я несовершеннолетний, но все равно…

«Мы, Филипп Пятый Арцийский, доводим до сведения жителей королевства, что Пьер Тартю является преступником и узурпатором, незаконно захватившим трон при помощи предательства, ифранского золота и магии. Мы призываем всех арцийцев, которым дороги честь и закон и небезразлична судьба страны, подняться против тирана…» — Филипп опустил бумагу и внимательно посмотрел в глаза караул-декану. — Вы понимаете, почему я это написал?

— Вы решили, что вас убьют?

— И меня, и брата. Живые мы Тартю не нужны.

— Ну… — замялся Сашни и, понимая, что врет в первую очередь самому себе, добавил: — Ну че б тогда возиться с сонным зельем, они б просто отраву положили.

— Яд можно обнаружить. Придушить спящих и списать на лихорадку надежней. Такое было уже, — принц кивнул на «Историю Леонарда». — Если я ошибся и нас не убьют, пусть эти документы останутся у вас. Или, того лучше, отнесите их Пикоку, он найдет, что с Ними сделать. Луи Трюэль в Гваре, но слуга, несомненно, знает, как передать хозяину весточку. Ну а если убьют… Тогда сделайте то же самое и еще передайте завещание и эти письма. — Принц глянул на клепсидру. — У нас есть три четверти оры, пока наш «наставник» занимается с моим братом. Днем учит Книге Книг, а ночью придет и убьет… Воистину, сердца Белых рыцарей обращены к Триединому и Равноапостольной!

— Монсигнор!

— Ив, я хочу, чтобы вы дослушали до конца. Королевский манифест вступает в силу, когда его огласят перед подданными. Сколько их должно быть — не определяется. Значит, может быть и один.

— Один? — захлопал глазами караул-декан.

— Вы — арциец, Ив Сашни. Вы слышите то, что слышите, и это становится законом. Я действую по всем правилам, меня ведь готовили к царствованию. Я чуть с ума не сошел, зазубривая все эти тонкости, а сегодня пригодилось.

Филипп дочитал оказавшийся очень коротким манифест и перешел ко второму документу, в котором подтверждал подлинность уничтоженных Пьером Тартю доказательств незаконности брака Элеоноры Гризье и Филиппа Тагэре и отрекался от прав на корону от имени всех потомков этого союза как по мужской линии, так и по женской.

— После истребления всех Ларрэнов и Бэрротов право на арцийскую корону переходит к дому оргондских герцогов, — тихо и безнадежно читал сын Филиппа и Элеоноры. — Следующим наследником является Рафаэль Кэрна, принадлежащий к одному из династических домов Благодатных земель и названный в свое время Александром Тагэре в случае его смерти регентом Арции при несовершеннолетнем короле. На престоле Арции не может находиться бастард или потомок бастардов, даже если Церковь Единая и Единственная объявит этот запрет недействующим. А теперь, господин Сашни, я оглашу свое завещание и перестану вас терзать.

Завещание пятнадцатилетнего короля, не правившего ни оры, было коротким. Все, чем он владел, он оставлял кузену Шарлю Тагрэ или, если тот погибнет, кузине Катрин, а затем — Рафаэлю Кэрне или любому представителю дома Мальвани, начиная со старшего. Было еще два письма, сложенные, но незапечатанные. Шарлю Тагрэ и Рафаэлю Кэрне.

— Я не скрываю их содержание, — тихо сказал король, — они совсем короткие. Я прощаюсь и желаю удачи тем, кто остается. Если увидите моего брата, скажите, что он был во многом прав и… что я его люблю. Матери я не пишу, она виновата во всем, я не могу ей простить предательства короля и королевства, но она моя мать. И проклясть ее я тоже не могу. А теперь идите, и спасибо за все.

— Может, еще обойдется, монсигнор, — пролепетал Сашни.

— Может, — сжал губы принц, — но я не верю. И еще одно. Если они решили убить нас сегодня, они это сделают, поэтому не вмешивайтесь. Напейтесь, украдите сонного зелья, но сделайте так, чтобы вас ни в чем не заподозрили. А потом воспользуйтесь первой же возможностью и уходите. Лучше всего — в Гвару… Стойте! — Филипп бросился к письменному столу и торопливо набросал несколько строк.

— Я… Я ничем не могу вас отблагодарить, но если вы выберетесь… Я — бастард, а не король, сожженные улики ничего не меняют, но Ра-Гвар — настоящий владетель. Я прошу его сделать вас нобилем.

— Монсигнор… Я…

— Уходите и приготовьтесь врать.

Ив Сашни неуклюже бухнулся на колено, пародируя некогда виденную им придворную церемонию.

— Монсигнор, клянусь, я все сделаю.

2895 год от В.И.

1-й день месяца Вепря

ГРАЗСКАЯ ПУЩА

Зима перевалила за половину, холод для этих мест стоял немыслимый, но выросший на севере Александр им откровенно наслаждался, так же как и тем, что снова ходит, как нормальные люди. Если бы не плечо… но об этом он запретил себе думать много лет назад. Начинать день с жалости к себе — значит к вечеру возненавидеть всех остальных или повеситься.

Александр не сразу привык к тому, что не хромает. Иногда он об этом забывал и спотыкался, но все реже и реже. Теперь он изо всех сил старался быть полезным своей хозяйке, а в свободное время, которого оставалось достаточно, тренировался с мечом и разминал Садана. Странно, но в тренировках ему помогала кошка Ликии, которая, хоть и терпеть не могла холодный мокрый снег, повадилась танцевать вокруг него, заставляя Сандера выделывать немыслимые па. Сначала он не понимал, чего ей нужно, и боялся ненароком пришибить, а потом возблагодарил Святого Эрасти за такую помощницу, так как к нему не только стремительно возвращались былые сила и ловкость, но и появлялось нечто новое. Александр с удивлением почувствовал, что предугадывает стремительные движения своей соперницы, — такого раньше с ним не бывало.

Он научился охотиться не как нобиль, которому для того, чтоб загнать оленя, нужна прорва двуногих и четвероногих помощников, а как крестьянин, ставящий силки на зайцев и подбивающий стрелой тетерева или снежного петуха. Александру нравилось бродить по заснеженному лесу с кошкой на плече, которая сопровождала его и здесь, выказывая недюжинные способности по части обнаружения дичи. Они редко возвращались домой без зайца, а то и двух. Где-то за заснеженными оврагами лежали деревни, дороги, города, но Садан никогда не пройдет по такому снегу, а значит, нужно ждать весны. И он ждал и не ждал одновременно, находя странное удовольствие в осознании того, что зима приковала его к лесной хижине и ее странной хозяйке.

Домой, так как это сейчас был его дом, они добрались, когда совсем стемнело, и синие тени деревьев слились в одну огромную, называемую ночью. Маленький желтый огонек в подслеповатом оконце уютно дрожал, и у Александра сжалось сердце. Бывают же счастливцы, которых ждут вот такие огоньки, которым не нужно отворачиваться от своей уродливой тени, не нужно думать и решать за других…

Ликия уже ждала их на пороге. Ведьма с улыбкой взяла невезучего зайца и протянула охотнику какое-то горячее травяное пойло. Сандер уже привык и к странным словам ведьмы, и к ее травам; она так ничего о себе не рассказала, но королю порой казалось, что он знает о своей спасительнице все. То есть не все, но самое главное. Он верил этой женщине и отчего-то очень ее жалел, хоть и не показывал виду. Как к своему гостю относилась Ликия, понять было трудно, но Александру хотелось думать, что она ему рада. Вот кошка, та выказывала свои чувства более определенно, явно предпочитая его общество обществу хозяйки.

— Твоя кошка стала совсем собакой, — улыбнулся король, возвращая Ликии пустую кружку.

— Да, — кивнула та, — охотится, сторожит, любит — все как положено… Но ты сам виноват.

— Я?

— Конечно. Собака примет любого хозяина, а кошка только достойного. Как эти твари судят людей, я не знаю. Ты — нобиль, если и смотрел, то на коней и гончих псов, а я готова поклясться, что кошки тебя всегда признавали.

— Пожалуй… Ты права, я мало их замечал, а вот снились они мне часто. Черные кошки с короткой шерстью…

— Черные кошки снятся к удаче, — совершенно серьезно сказала Ликия, — когда-нибудь ты будешь очень счастлив. А сейчас мы будем ужинать.

2895 год от В.И.

Ночь с 1-го на 2-й день месяца Вепря

АРЦИЯ. МУНТ

Филипп с трудом (Алек был крупным мальчиком) поднял брата на руки и переложил на постель, а тот и не заметил. Что же теперь делать? Что?! Юноша встал, осторожно разминая руки и ноги, прошелся по комнате. Десятая ора. Рано. Убийцы придут после полуночи — если, конечно, придут. А может, их решили усыпить по другой причине, придумать бы еще по какой. Хотят перевезти в другое место? Нужно взять кровь и волосы для каких-нибудь магических штучек? Они — родичи Шарло, говорят, на человека можно воздействовать на расстоянии при помощи родной крови, но годится ли для этого кровь кузена?

С того мгновения, как Ив Сашни нелепо поклонился и ушел, мысли Филиппа не знали покоя. Он лихорадочно искал выход и не находил. Выбраться из замка, набитого новыми гвардейцами и Белыми рыцарями, невозможно. Если это не удалось Иву, который десятилетиями шлялся по кабакам, обманывая коменданта, у них с братом и подавно ничего не выйдет. Кричать и звать на помощь? Кого? Может, десятка два стражников, сохранивших место с прежних времен, и услышат, но вот помогут ли? Против Арвэля и его людей они как дворняжки против медвежьих гончих.

Положиться на милость божию, как говорят клирики, наглотаться сонного зелья и уснуть? И будь что будет! Нет! Он — Тагэре, а Тагэре не сдаются до последнего.

Ужин, во время которого Филипп ничего не ел, превратился в пытку. Алек что-то рассказывал, радовался тому, что сигнор Арвэль разрешил им погостить в Аганне, а для Филиппа это было еще одним доказательством. Почему бы не пообещать смертникам луну с неба? Братишке он ничего не сказал — Шарло, тому можно было довериться, он рос с отцом и его рыцарями, а с Алеком возились мать и сестры, он совсем еще ребенок. Помощи никакой, а пугать — жаль. Филипп из последних сил смеялся вместе с младшим братом и строил планы о том, как они пригласят к себе кузенов, хотя Ларрэны мертвы, а у Шарло хватило ума бежать. А вот он не догадался, а теперь поздно.

Двери в их покои изнутри не запираются и открываются наружу, завалить мебелью — и то нельзя, да и окна выходят во двор. Если б на реку! А тут кричи не кричи. В каминную трубу не пролезть… Уложив брата, Филипп простучал пол и стены: вдруг когда-то сюда вел потайной ход, но звук везде был одинаково глух и безнадежен. И все равно Филипп, как мог, обыскал все три комнаты, ничего не нашел, но убил на это три с половиной оры. Речной Замок затихал, еще пол-оры, от силы — ора, и останутся бодрствовать лишь стоящие на внешних постах и убийцы.

А может, если Арвэль увидит, что он не спит, он отложит убийство? Если ему нужно, чтоб была тишь да гладь, это шанс. Пусть крохотный, но все же… Наставник спросит, почему он засиделся, можно соврать, что зачитался или что у него болит зуб или голова… Нет, голова не годится, с больной головой не почитаешь. Значит, зуб! Тогда ему принесут снадобье, которое придется выпить прямо при Арвэле.

Заставят? Или поставят на стол и вернутся через ору? Человек с больным зубом выпьет все, лишь бы отпустило. Филипп с тоской посмотрел на спящего брата — Алек улыбался, обхватив подушку, он тоже может точно так же улыбаться во сне… Юноша решительно встал и направился к сундуку с одеждой. Их вещи пока еще оставались при них. Жаль, он за три года вырос из заказанного дядей Сандером коронационного платья. Он — Волинг, хоть и бастард. И имеет право умереть в алом. Нет, в синем, как Тагэре! Филипп переоделся быстро и ловко — он готовился стать воином, а не придворным «пуделем».

Синяя куртка с серебром сидела как влитая. Жаль, что без консигны, но он так и не стал рыцарем. Теперь главное. Оружие. Тупые тренировочные мечи и кинжалы не годятся, равно как и серебряные ножи для фруктов, но в первой из отведенных им комнат на стенах развешано старинное оружие. Филипп немного подумал и выбрал простой, легкий полумеч. Вряд ли за ним придут в доспехах — когда собираются душить спящих, думают не о защите, а о тишине. Значит, у него есть шанс кого-то убить.

Принц вскочил на спинку кресла и, опираясь рукой на деревянную панель, дотянулся до облюбованного меча и вытащил его из ножен, погубив работу целой династии пауков. Клинок был в хорошем состоянии. Все остальное — боевой топор, щит, два двуручника — не годились для того, что он задумал. Хорошо было бы заполучить парочку кинжалов, но такой возможности ему не предоставили, даже этот меч в его положении настоящий подарок судьбы. Вряд ли убийцы станут пересчитывать оружие на стенах, но юноша еще раз забрался на кресло и всадил в пустующие ножны тренировочный меч, а острый положил в постель так, чтобы сразу дотянуться. Все или можно придумать что-то еще? Можно! Баночки с приправами из буфета! Там молотый перец, можно сыпануть кому-то в лицо. Под подушку его! Вот теперь — все!

Филипп пристроился на кровати при свете свечи, завернувшись особым образом в покрывало. Видно, что не спит, а дальше будь что будет. Если его убьют в бою, значит… Значит, придется как-то это объяснить, потому что раны — это раны. Конечно, их можно скрыть с помощью магии, но для этого нужны сообщники. Легче придать одному убитому лицо другого, чем сделать невидимым след от меча или стрелы, а осматривать мертвых принцев должно не менее девяти медикусов. А Арвэль в любом случае поплатится, Тартю такой ошибки ему не простит…

Время медленно переливало песчинки из верхнего шара в нижний. Песчинка — чья-то жизнь. Песчинка — чья-то смерть. Каждому свой срок — и бабочкам, и людям, и звездам, и мирам. И только время всегда было и всегда будет.

Теперь юноша почти хотел, чтобы убийцы пришли быстрее; возбуждение потихоньку отступало, и на его место стал просачиваться страх. Филипп стиснул зубы и пододвинул к себе вторую часть «Истории», раньше он ее не очень любил, так как в ней слишком много говорилось о сопернике Леонарда Арроя, подлеце и убийце [Речь идет о графе Арсене Эжьере, кузене по матери герцога Леонарда и его постоянном сопернике, одной из самых загадочных фигур арцийской истории. Эжьер был талантливым военачальником, и в 1119 году император Эдгар назначил его маршалом Арции вопреки мнению своего брата Леонарда. Традиционно считается, что Эжьер способствовал аресту и гибели Леонарда, но прямых доказательств не сохранилось. Известно, что мать погибшего герцога открыто обвинила маршала и тот не стал оправдываться. Эжьер девять раз дрался на дуэли со сторонниками и родственниками Арроев и все девять раз вышел победителем. Эжьер откровенно щадил своих противников, никто из них не был убит, но современники расценивали это как издевательство. Против маршала было несколько заговоров, но все оказались безуспешными. Много лет державшийся вне политики, но известный своим распутством, Эжьер в 1128 году собственноручно убил несовершеннолетнего императора Альфреда, его мать — вдовствующую императрицу Мадлен и ее любовника и фактического правителя Арции — герцога Вуше. Официально считается, что именно меч Эжьера прервал линию арцийских Волингов, хотя большинство современников склонялось к тому, что Альфред и его сестра Розалинда были детьми Мадлен от Вуше. (Косвенным образом это подтверждает и завещание Эдгара, объявлявшего своим наследником не сына, а брата, хотя в качестве причины император называет не измену супруги, а душевную болезнь сына. )

После убийства Эжьер скрылся из Арции, его дальнейшая судьба неизвестна. Арцийские историки много спорят о причине, толкнувшей маршала на убийство. Известно, что сначала были убиты Мадлен и Вуше, а затем семнадцатилетний Альфред, которого нашли в спальне пригвожденным к стене маршальским мечом. Смерть Мадлен и Альфреда спасла от казни тысячу двести человек, обвиненных в государственной измене и симпатии к Арроям, в том числе и Руиса Арроя.]. Лишь зачитав до дыр первую книгу, принц принялся за вторую и с ужасом обнаружил, что начинает сочувствовать обесчещенному рыцарю. По крайней мере, в плену тот вел себя достойно, а его прегрешения… Да, он убил императрицу, нарушив клятву, но… если кто-то из принесших присягу Пьеру Тартю его убьет, станет ли он преступником? Рыцарь из книги говорил, что живая совесть нужней мертвой чести. Странно, он чем-то напоминает Базиля, тот вполне мог сказать что-то подобное. Сказать или… сделать?!

Возня в прихожей оторвала Филиппа от мыслей о жившем в незапамятные времена клятвопреступнике ради рыцарей, явившихся выполнить королевский приказ. Филипп понял, что их двое или трое. Трое. Арвэль, его аюдант и кто-то третий, незнакомый.

— Вы не спите, монсигнор? — удивился рыцарь Оленя. — Почему?

— Сначала болел зуб, а теперь зачитался, — юноша поочередно взглянул в глаза ночным гостям, — очень интересная история. Сигнор Арвэль, как вы думаете, был ли сигнор Эжьер подлецом?

— Что? — Кажется, «наставник» и впрямь был удивлен. — Эжьер? Он нарушил обет! Для рыцаря это недопустимо. Уго, — Арвэль повернулся к аюданту, — прошу вас, спуститесь в кухню и принесите монсигнору успокаивающую настойку.

— Благодарю вас, — улыбнулся Филипп, — не стоит. У меня уже все прошло, наверное, это от горячего.

— Я сказал, Уго, — повторил циалианец, — и поспешите. Алеку, вижу, ваши ночные бдения не мешают?

— Да, он спит как убитый. Мы и вправду сможем погостить в Аганне?

— Разумеется, — наклонил голову рыцарь, — но сначала нужно показать медикусу ваши зубы.

— О, ради поездки я готов показаться девяти лекарям сразу, — старательно улыбнулся Филипп, — так вы бы не согласились иметь другом и спутником сигнора Эжьера?

— Рыцари Оленя не имеют дела с клятвопреступниками и распутниками.

— Но ведь. Эжьер ничего не хотел для себя. Он был отважным воином и надежным другом. А с императором… Если б он не убил его и его мать, погибло бы множество невинных.

— Есть вещи, которые нельзя искупить, — надменно наклонил голову рыцарь, — хотя покойный узурпатор и был иного мнения. Человек, приблизивший к себе безродного наемника и изгнанного собственным отцом байланте, возможно, нашел бы удовольствие и в обществе сигнора Эжьера. Но хватит об этом, вот ваше лекарство. Пейте и ложитесь спать.

— Лекарство? — странным голосом переспросил Филипп. — Я выпью его, но только после вас.

— Что? — обычно мраморно спокойное лицо рыцаря Оленя исказило удивление.

— Я прошу вас об этом, наставник. Мне не хочется пить его одному.

— Я не намерен потакать вашим капризам. Зачем мне средство от зубной боли?

— Для того, чтобы доказать, что вы лучше Эжьера-клятвопреступника. Он, кстати говоря, вряд ли согласился бы убить спящего. Ведь это сонное зелье, не правда ли? Сонное зелье, благодаря которому Алек не проснулся, когда я его уронил. Зачем вам нужно, чтобы мы спали? Вы пришли нас убить?

— Вы бредите, Филипп.

— Брежу? В таком случае пусть ваш Уго выпьет этот кубок, а мы подождем. Если через пол-оры он не упадет, я готов извиниться и перед вами, и… перед узурпатором.

— Пейте, Уго, — пожал плечами Арвэль, опускаясь на стул, — пейте! У нас нет времени.

Если бы Филипп не знал об этом приеме, он бы обязательно попался. В самом деле, его глаза должны были быть прикованы к Уго, в крайнем случае к наставнику, а третий убийца, доселе неподвижно стоявший в стороне, скрутил бы лежавшего на кровати.

Неприязнь Арвэля к байланте могла бы получить дополнительную пищу, узнай он об уроках, которые Рито Кэрна давал племяннику своего друга. Одеяло, которое на самом деле отнюдь не обвивалось вокруг ног лежавшего, полетело в лицо убийце, изрядная порция лучшего мирийского перца отправилась в глаза Уго, так и не выпившего сонное зелье, а перед ошалевшим Арвэлем предстал совершенно одетый Филипп с мечом в руках.

— У вас есть шанс сравниться с Эжьером! — крикнул юноша, довольно удачно отбивая выпад оленьего рыцаря. — Тот, помнится, убивал своего сюзерена, глядя ему в глаза.

— Сюзерена?

— Если Нора — принцесса, то я — твой король! — Филипп кошкой прыгнул назад, рубанул сдиравшего с себя одеяло «третьего» по шее, развернулся и встретил «наставника» лицом к лицу. Кольчугу тот надеть не удосужился, но у него, кроме короткого меча, имелся кинжал. Арвэль был хорошим воином, но он не ожидал нападения, а юношей вдруг овладело странное спокойствие. Подхватив левой рукой тяжелый канделябр, Филипп принял на него удар кинжала и швырнул в ноги противнику. Арвэль споткнулся, и принц не преминул ударить. Показалась кровь. Рана была легкой, но неудобной.

Кое-как прочихавшийся Уго бросился на помощь сигнору, но Филипп снова отскочил, запустив в аюданта попавшимся под руку подносом с яблоками. «С собаками надо говорить по-собачьи» — те, кто пришел убить спящих, не заслужили рыцарского отношения. Теперь бой шел не в спальне, а в той комнате, на стене которой висел столь пригодившийся принцу меч. Филипп сражался за свою жизнь и жизнь брата, но, странное дело, схватка доставляла ему чуть ли не удовольствие. Это была его Гразская битва, его безнадежная, отчаянная драка с судьбой.

Клинки звенели, отскакивая друг от друга. Арвэль был ранен, глаза Уго слезились, и оба были ошеломлены. Аюдант сделал яростный выпад, промахнулся и грохнулся вместе с вонзившимся в его грудь мечом. Вытаскивать его было некогда, и Филипп подхватил клинок убитого.

Принц и «наставник» остались вдвоем. Куртка Арвэля была в крови, но глаза смотрели остро и уверенно. Филипп понял, что удивление прошло и справиться с рыцарем Оленя будет ой как непросто. Так и оказалось. Первый же выпад Арвэля сравнял шансы, теперь ранены были оба. Филипп знал, что любой на его месте или занял бы глухую оборону, или попробовал бы прорваться к двери, но не сделал ни того ни другого. Это был еще один мирийский трюк. Глянув в лицо Арвэлю и сразу же опустив взгляд, Филипп бросил меч и опустил голову, зажимая рану рукой. Арвэль зло рассмеялся и шагнул к сломленному противнику — ему требовался мертвец, а не пленник. Филипп покорно ждал смерти, втянув голову в плечи, сверкнула сталь и… юноша очумевшей кошкой метнулся под ноги убийце, одновременно перехватив и вывернув руку с кинжалом. Кэрна говорил, что, если получится, противник всадит нож в собственную печень. У Филиппа получилось.

Юноша, сам не веря своей удаче, кое-как поднялся. Он был весь в своей и чужой крови, ноги казались ватными, но ему удалось! Удалось! Он выиграл бой, теперь нужно выиграть жизнь. Дверь вроде бы отперта, уже хорошо! Вряд ли гвардейцев оповестили об убийстве. Они просто стерегут замок; если выйти, сказать, что их с братом пытались убить, и потребовать отвести их к королю, охранники согласятся. Должны согласиться… Он потребует в сопровождающие Сашни, они вместе покинут Речной Замок, а что потом? Укрыться в храме? В доме Трюэлей? А может, рискнуть и напасть на Пьера? По закону он — король, а тот, как ни кинь, узурпатор и ублюдок…

Голова Филиппа кружилась, но он сумел собраться с силами, кое-как перевязал рану, шатаясь, миновал разгромленную анфиладу, распахнул дверь в коридор и отпрянул назад, медленно заваливаясь на спину. Невысокий мужчина с арбалетом, стоявший у двери, подождал, пока в синих глазах Филиппа Тагэре погасла последняя искра сознания, и вошел в комнаты. Арвэль полагал, что справится один или в крайнем случае вдвоем с аюдантом. Пьер Тартю счел уместным послать четверых и оказался прав.

Четвертый, не глядя на хрипевшего Уго и мертвого Арвэля, прошел прямиком к Алеку. Мальчик и не думал просыпаться, но чужой взгляд все же почувствовал и отвернулся, зарываясь лицом в подушку. Мужчина все так же спокойно поднял вторую подушку, накрыл ею голову Алека и глянул на клепсидру, замечая время. Через четверть оры он убрал подушку, озабоченно коснулся руки младшего принца, приподнял и опустил веко и вытер руки о покрывало. Дело было сделано.

Луч света падал на пол, выхватывая из темноты ножку опрокинутого стола, половинку красного яблока, рассыпанные перья, толстую книгу, раскрытую ближе к концу. «…За стеной тюремного замка мирно спал равнодушный город. Тишину нарушали лишь звуки колотушки сторожей да редкий собачий лай, люди лежали в своих постелях и видели сны. Им не было дела ни до чужих преступлений, ни до чужой боли. Эжьер вздохнул, прижавшись пылающим лбом к холодному камню и пытаясь привести в порядок разбегающиеся мысли. Он давно не боялся смерти, ему было все равно, что и кто про него скажет. Он был прокаженным, привык к этому, даже научился этим гордиться, но такого понять и принять не мог! Должен же быть предел всему… Должен, но есть ли?..» Дальше страницу заливала кровь, и разобрать, о чем еще думал знаменитый клятвопреступник, было невозможно. Четвертый поднял тяжелый том. Придется сжечь… С пола и стен кровь отмыть можно, а вот с книжных страниц не получится. Филипп не расставался с «Историей Леонарда», об этом знали все…